Сказ о том, как ПОРА на Русь пришла (гл. 2)

ГЛАВА II

 

Странный человек по имени Трифон. Вступление «меховых»

революционеров в Москву. Решение Джона. Любопытство москвичей.

Визит столичного мэра на Красную площадь. Оцепленный Кремль.

В резиденции Президента России.

 

08.01.20…

Трифон Иванович Сидорчук жил по строгому графику, и если с отбоем, иной порой, он мог пошалить, то утром всегда вставал, обходясь без будильника, ровно в шесть утра, независимо от того, на какое время переходила страна. Утро, после праздника, ничем не отличалось от ранее прожитых дней в этой добротной уютной квартире. По сложившейся привычке, из-под кровати извлекались десятикилограммовые гири, и начинался  процесс гимнастики, включая последующее поочередное (левой-правой, левой-правой) крещение пудовой болванкой. После получасовых издевательств над своим телом, Трофим Иванович шёл в ванную комнату, холодной водой ополаскивал: лицо, шею и под мышками. Вытершись, и, придирчиво смотрясь в зеркало, иногда спокойно произносил: - Ничего, мы ещё поживём, поборемся.

 

Несмотря на свои пятьдесят два года, он выглядел довольно моложаво: седина отсутствовала, морщины только начинали отмечать свой путь на его лике, а мощный торс и такие же руки придавали его фигуре сходство с профессиональным борцом. Но Трифон только с виду был похож на увальня – на ногу он был очень скор. Переодевшись в спортивный костюм и надев кроссовки, он приступал к заключительной части своей ежедневной зарядки – бегу.

Обитал он один в отдельной двухкомнатной квартире, в угловом доме на перекрёстке улицы Неглинной и Театрального проспекта. В осенне-зимний период, как правило, мало зевак на улице, в отличие от остального времени года, когда он, бегая по одному и тому маршруту, ловил на себе удивлённые взгляды ровесников и ровесниц, даже примерно не могущих определить его истинный возраст. По пути ни с кем не общался, разве что здоровался с неотъемлемой частью городского пейзажа – старушками, сидящими в тени каштанов возле своего подъезда, и при его появлении, начинавших громко нахваливать неведомую холостячку.

 

Трифон вёл затворнический образ жизни: никто к нему не ходил, редкого проверяющего из коммунальной службы далее порога не пускал. Работал он, или не работал – неизвестно. Подростки из соседних подъездов, правда, донимали, дразня его на расстоянии: «Тришка, а, Тришка, побежали наперегонки! На спор, на мороженое…», но так они поступали лишь, когда Сидорчук выходил на улицу в пиджаке, потому как он постоянно носил на нём медаль «Ветеран труда», ставшей объектом нездоровых детских шуток. Трифон шутливо хмурил брови, и также наигранно бурчал ожидавшей ребятне: «Вот, я вас поймаю – уши надеру», после чего сорванцы, рассмеявшись, отступали от ветерана.

Сбежав с третьего этажа бегом (для «разогрева»), Трифон начал свой бег ускоренной трусцой по известному маршруту. Повернув за угол, он заметил развязанный шнурок на правой ноге. Приведя в порядок кроссовок, было рванул, но, увидев вдали странное шествие, заполонившее половину улицы, и растянувшееся на многие сотни метров – опешил.

 

- Странно. Очень странно, - подумал он, и, развернувшись, побежал назад; вбегая из-за угла в арку своего дома, почти споткнулся о бродячего пса. Тот, отскочив на несколько метров, мгновенно оскалился, подчёркивая, что готов за себя постоять.

Переходя на шаг, Трифон, оглянувшись, выругался, и сказал, обращаясь к псу:

- Ну, псина, у тебя и рожа! И почему ты бегаешь в центре города? Очевидно, у них плохо работает «Служба специальной утилизации», если такова вообще существует.

В ответ он услышал лишь глухое недовольное собачье ворчание. Это действительно был донельзя странный пёс. Большеголовый, более полуметра в холке, с шерстью густой и длинной, почти белого окраса спасавшей его, очевидно, от морозов и участковых милиционеров с дворниками, он чем-то смахивал на сибирскую лайку. Уже зайдя в подъезд, Сидорчук вспомнил породу собаки: чау-чау.

 

Вернувшись в квартиру, Трифон быстро переоделся. Налил кофе в небольшой термос. Наскоро приготовленный напиток и немного еды сложил в походную сумочку, где лежали необходимые вещи, и отправился выяснять цель беспричинной демонстрации.

Выйдя из-под арки, по обыкновению, Трифон первым делом оглянулся по сторонам, прощупывая цепким взглядом прилегающую территорию – ничего подозрительного не заметил. Быстро осмотрел близлежащие окна – никого. И хотя на новой квартире жизнь протекала спокойно, как у Христа за пазухой, он ни на минуту не терял бдительности.

Отметив, что пёс, о которого споткнулся, сидит на том же самом месте, Трифон быстрым шагом обогнул дом, и вышел к перекрёстку, к которому уже приближалась голова колонны. Остановившись, обернулся корпусом сначала влево, затем вправо; в этих неторопливых движениях чувствовалось некая настороженность. И если бы сейчас за ним кто-то специально наблюдал, то ему могло бы показаться, что эта настороженность – профессиональная.

 

Сидорчук неопределенно хмыкнул, увидев пса, старого знакомого, лениво бежавшего трусцой сзади, и остановившегося в трёх метрах от него. Пёс сел, словно ожидая команды, и смотрел неотрывно в глаза человеку.

- Какие же у тебя выразительные глаза! – откровенно удивился Трифон. - Наверное, недавно сбежал от хозяев – с виду ухоженный, не пуганый. Теперь хлебнёшь горя. А, почему ты, псина, увязалась за мной? Ответить не можешь? Ну, как хочешь!

На всякий случай, Сидорчук тщательно поочерёдно проверил подошвы добротных ботинок – ни во что не влез, а то пес, быть может, бежит за ним из-за чужого запаха? Но обувь была чиста. Он привычно пробежался взором по окнам жилых домов – скрип от множества оленьих, собачьих упряжек, и тысяч человеческих ног, проник в квартиры чудовищным незнакомым звуком, заставляя москвичей в оцепенении прильнуть к окнам.

 

От колонны отделилось несколько человек с красными флажками, и, выйдя на проспект, подобно автоинспекторам, перекрыли движение. Шоферы, выйдя из машин, в недоумении спрашивали друг у друга, что бы это значило? Ответа никто не знал, но, судя по людскому потоку, растянувшемуся по Неглинной улице на несколько километров, стало понятно – это надолго.

Тяжёлый пар поднимался над двигающейся колонной. На телескопических удилищах, прикреплённых к грузовым нартам, реяли полотнища дивных расцветок: от персиково-розового до ярко-оранжевого. От их пестроты у Трифона зарябило в глазах. «Прямо-таки Первомай расцвёл», - удивился он от необыкновенного обилия  флагов.

Быстро сориентировавшись, и, отмечая воинский порядок, Сидорчук отметил, что странная процессия двигается правильными подразделениями по сто человек, соблюдая пеший строй: десять рядов по десять человек в шеренге. Он начал их считать:

- Раз, два, три, четыреста, пятьсот, шестьсот. Сколько же их будет?

 

Угадать было невозможно – насколько оказалась подвластна его взору улица, настолько же растянулась чудная демонстрация жителей Крайнего Севера и Сибири.

- Идут-то быстро и красиво. Но почему с луками, и арканами? Три тысячи сто, три-двести, три-триста…

В голове у Трифона возникло с десяток версий появления посланцев далёкого русского Севера, но все они тут же лопались, подобно отяжелевшим мыльным пузырям.

- И эту версию я допускаю, но луки, луки? Наличие огромного количества луков – не поддается никакой логике! В центре Москвы – луки со стрелами?! Всё-таки дивная страна – Россия!

Цифра уже достигла отметки десяти тысяч. Трифон переменил тактику счёта. Теперь он стоял, засунув руки в карманы, и на каждую сотню загибал палец. Отсчитав тысячу, доставал из сумки блокнот, и карандашом ставил чёрточку. Уже прошло двадцать три тысячи человек, уже морозец начал более настойчиво пощипывать щеки, а пешему строю – не видать: ни конца, ни края.

 

- Пора звонить шефу, - рассудил он. - Чувствую, что-то тут не совсем правильно происходит. Такое массовое мероприятие – и нет милицейского оцепления. Редчайший случай – всё на самоорганизации.

Краем глаза наблюдая за колонной, Сидорчук достал термос, и отхлебнул прямо из горлышка несколько глотков кофе. Горячая волна жидкости остановилась в желудке, изнутри теплом наполняя тело. Оглянувшись назад, он увидел дрожавшего пса, не сводящего с него глаз.

- Странная собака, - пробормотал он, продолжая косить глазом на гостей столицы. - Ну, ладно. - Трифон достал из сумки бутерброд из городской булочки, и колбасы, которой нельзя кормить даже животных, не говоря уже о людях. Он подманил едой к себе пса, так, чтобы не терять из виду колонну, и протянул ему, стараясь говорить, как можно дружелюбнее. - Держи, псина.

 

На тонком, скорее декоративном, ошейнике, он разглядел бирку, на которой сумел прочитать имя собаки – Джон.

- Сам ты – псина. У меня в городской квартире осталось девять медалей, - с тоской подумал Джон, смотря на щедрого мужчину, интеллигентного вида, но уже трижды обозвавшего его псиной. Пару раз вильнув для приличия хвостом, и, вытянув нос кверху, он вдыхал дразнящий запах незнакомой пищи. Обойдя вытянутую руку с неожиданным подарком, пёс потянулся к нему, тихо взвизгнул, подчёркивая своё доброжелательное отношение к чужому человеку, заискивающе лизнул пальцы Трифона, отметив про себя: «Чистоплотный мужик, и не трусливый, но запах исходит от него какой-то тонкий, изощрённый. Наши так не пахнут. Дворянин, наверное. Хозяин раньше любил говорить, мол, развелось теперь дворян, словно собак нерезаных. Только непонятно, кого из них, он подразумевал под нерезаными?».

Пес осторожно взял передними резцами бутерброд, потом один раз щёлкнул челюстями, вздохнул, и незаметно проглотил вкусную еду, словно кусочек рафинированного сахара. Сел напротив доброго человека, и тихо гавкнул, поднимая голову вверх, прося добавки.

 

Трифон развёл руками:

- Всё, брат, нет ничего больше.

Джон в ответ еле слышно просяще заскулил, медленно подполз к ногам и сел, не сводя глаз с нового покровителя. Но тот не обращая внимания на собаку, писал в блокноте, чему-то сильно удивляясь: «Тридцать две тысячи?!». Затем достал телефон, оглянувшись, нажал кнопку кодирования, стал говорить:

- Шеф, здесь такое дело, - он вкратце рассказал о количестве прибывших посланцев Севера, вооружённых луками, о десятке груженых нарт, следующих за каждой сотней.

Ответ поразил. Оказалось – в направлении Кремля, со стороны железнодорожных вокзалов, уже проследовало несколько идентичных людских потоков, правда, не таких массовых, и без снаряжения. Трифон получил указание стоять на «посту», пока не пройдёт последний человек из колонны.

 

Подъехав к перекрёстку, по встречной полосе, визгнули тормозами две патрульные машины ГИБДД. Гаишники вышли, удивлённо посмотрели вдоль колонны, проводили её взглядом, потом один из них вернулся к машине и начал по рации вызывать «Первого». Люди, стоявшие с флажками на дороге, перекинулись короткими фразами на неизвестном языке, и, оставив пост, влились в ближайшую сотню.

Новый раздражающий запах от людей, идущих по той стороне улицы, начал усиливаться, заставляя включаться вкусовые рефлексы. На морозе – и такие запахи – это безумие. Пёс обошёл Трифона, сел перед ним, и вопросительно гавкнул. Не получив ответа, он встал, повернулся и подошёл ближе к краю дороги – запах усилился. Больше терпеть не было сил. Запахи людей, их одежды, больших саней, гружённых рыбой, оленей, оленьих испражнений, сливались в один неповторимый, манящий дух – этот чудесный мир новых ощущений нельзя ни с чем сравнить, а, однажды услышав, никогда нельзя забыть. Кадык продолжал предательски пропускать пустую слюну. Он отдал бы что угодно, только ему разрешили бы влиться в неизведанный бушующий мир чарующих запахов. Где-то в глубине мозга появилась картинка: на лоджии его ждёт парующая миска, полная гречневой каши, сваренной на бульоне из куриных косточек.

 

Осмелев, выйдя на дорогу, он сел, и вдруг, повинуясь древнему инстинкту, завыл, подобно голодному волку, но сначала осторожно, потом полностью отдался проснувшейся родовой памяти. И полетела по улице Неглинной песнь удивлённого пса, утверждая её исполнителя в своём «Я». По ходу колонны, собаки отозвались на зов далекого родича, нарушив тишину, хранимую людьми, прибывшими за своим золотым руном.

Джон ещё ближе приблизился к идущей колонне, от неё его уже отделял какой-то метр. Осталось сделать всего лишь пару шагов, и он сольётся: с этой армадой вкусных запахов, с людьми в шкурах, несущих в себе соблазнительный щекотливый дух, с десятками собак, малая часть которых звала его с собой, остальные же злобно ворчали.

Вдруг человек, идущий в крайнем ряду, посмотрел на Джона, и резко хлопнул себя по левому бедру. Пёс, не задумываясь, автоматически выполнил команду – прыгнул и пошёл возле мужчины (с левой стороны), пытаясь, время от времени потереться о его ногу. Человек, сняв большущую меховую перчатку, почесал Джона между ушей. Пёс лизнул ласковую руку, радостно заскулил, просясь в этот необыкновенный строй. Собаки, идущие на поводках, сзади людей, глухо заворчали, негодуя на пришельца:

- Мы не для этого пришли за тысячи километров, чтобы всяких бездомных кобелей принимать в свою команду!

 

Джон, нисколько не обижаясь на них, понимая, что на их стороне сила, удивлённо спросил:

- А какая нужда заставила вас так далеко забраться?

Из коротких скорых ответов (а каждое животное попыталось ему ответить первым) Джон понял – перед ним колонна революционеров, состоящая из людей и собак, пришедших в каменный город бороться за то, что должно им всем принести свободу, и именно этот отряд, к которому он норовит пристать – самый лучший. Только в обрушившейся на него разноголосице, он так и не разобрался: кому воля больше нужна – собакам или их хозяевам?

Пёс забежал вперёд доброго человека, приласкавшего его, встал на задние лапы, сделал три шага навстречу ему.

- Я тоже хочу быть революционером. Мой пра-пра-пра-прадед был участником германской революции, кажется, восемнадцатого года. Возьмите меня с собой. Я знаю все окрестности, - произнёс он, и, опустившись на четыре лапы, пошел рядом с ним, лелея надежду на то, что его поймут.

 

Человек опять дружелюбно потрепал собаку со словами на незнакомом языке, и Джон по его глазам понял, что у него может появиться возможность стать настоящим революционером, если только они примут его в свою компанию, и хотя бы один раз в день будут кормить досыта. Собаки молча «проглотили» сведения об услышанных фактах истории, что подтверждало  родословную прибившегося к ним столичного жителя. Лишь один вожак, так определил Джон, судя по его смелости общения с остальными четвероногими пришельцами, когда он приструнивал их, произнёс:

- Сейчас у нас новый твердый порядок: шаг в сторону – сразу порют, но если попадёшь на площадь, попытайся разыскать нас. Меня зовут Дао, и будь благодарен судьбе – тебя принял наш хозяин Тынанто. А если будешь дальше кичиться революционным прошлым своих родственников, то тебя, аристократа, быстро порвут борцы за свободу. Многие из нас, не то, чтобы дедов помнить – родителей своих никогда больше не видели после двух месяцев жизни.

 

Джон грустными глазами посмотрел на чужих собак, которым всё разрешается, при этом вспомнил, что с ним было, когда он попытался проявить самостоятельность, первый раз сбежав во время прогулки. Внимательно выслушав напутственное слово, и, кивнув головой в благодарность, он затем оглянулся на мужчину, поделившегося с ним своим бутербродом – тот продолжал стоять на том же месте, смотря прямо перед собой на колонну посланцев Севера. Пёс привстал на задних лапах, норовя подставить свою голову под руку человека из колонны. Уловка удалась, и Джон почувствовал тепло человеческой ладони на себе.

- Везёт мне сегодня на хороших людей, - подумал пёс, окончательно решив присоединиться к революционному войску.

 

Подобрав шаг, Джон без команды пошёл в ногу с Тынанто, словно на Чемпионате России. Он даже испытал толику спортивного азарта, понимая, что ему никак нельзя подвести своего нового друга. До него доносились восхищённые возгласы людей и их одобрительные поцокивания языком. Интонация чужой речи для неглупого пса проще любого запаха; не разобрав, что они говорят, понял – сегодня он в очередной раз взобрался на пьедестал. Джон несколько раз ловил на себе испытывающие взгляды Дао, а еще до него долетали обрывки собачьих разговоров о свободе, о том, как им всем после революции хорошо заживётся.

 

В глазах Джона мелькнула мимолетная искра тоскливого отчаяния. Чувство раздвоенности между долгом разумного пса и желанием узнать, что же это такое: настоящая свобода, покинуло его, уступив место, зарождающемуся где-то в области сердца, новому щемящему чувству знакомого восторженного полёта. Иногда ему снилось, что он летал подобно пустоголовым птицам. Но в своих снах он летал в одиночку, и рядом никогда не видел: ни летающих людей, ни собак. И всегда каждый полёт сопровождался бесконечным чувством свободы. Просыпаясь утром, Джон смутно вспоминал сон, силясь представить: кто смог объяснить бы ему, победителю многих выставок, почему вместе со сном пропадает свобода.

 

У хозяина, несмотря на образование, хватало ума только лишь на то, чтобы посмотреть в его печальные глаза, да почесать затылок между ушами. Что с них, людей, возьмёшь?! Разве они знают, какой он – собачий сон? У них же примитивное мышление! Они думают, будто нам снится один и тот же сон о вечном куске мяса, или о хозяйской ласке за порванные брюки посетителя, неожиданно вторгшегося без спроса на нашу территорию! Какой же скудный мир человеческих иллюзий и фантазий!

- Интересно, а зачем нужно больше свободы? - начал размышлять Джон. - И какая она – абсолютная свобода? Можно ли её сравнить со свободой после долгого сидения на поводке, когда с места срываешься, и мчишься так, что, кажется, даже ветер не сможет тебя догнать?

 

* * *

 

Между тем, голова процессии достигла военно-исторического музея, приблизившись к сердцу Москвы. От головы колонны вновь отделились несколько человек и наподобие регулировщиков начали руководить этим гигантским людским потоком, не обращая внимания на патрули ГИБДД, стоявшие в полной растерянности на дороге, вдоль продвижения, неизвестно откуда появившегося, огромного количества людей. Часть людского потока поворачивала вправо, обтекая древний неприступный Кремль. Основная же масса пришельцев, погонщики оленей, запряжённых в нарты, собачьи упряжки,  послушно направлялись налево, растекаясь по площади, святой для каждого коренного москвича.

Милицейский наряд, подошедший со стороны храма, в растерянности остановился возле группы людей, стоявших на коленях перед высоким мужчиной, и вздымавших руки к небу.

- Молятся, что ли? - спросил сержант у своего напарника.

 

- Руки тянут к небу, значит, молятся. Сибирская делегация, наверное. Смотри – олени. Живые? Бардак!

- Что-то с утра больно большая делегация пожаловала, - с тревогой ответил старший наряда, в глубокой задумчивости, смотря, как приближающаяся колонна пеших людей в шубах до земли, начала быстро продвигаться вдоль Кремлёвской стены. - Позвонить бы надо в отделение, что-то мне не нравится эта постановка.

- Давай сначала у этого деда спросим, что здесь творится – не оказаться бы в дураках.

Вообще у милиционеров проскользнула мысль о репетиции перед началом съёмок исторического фильма. Ведь трудно поверить, чтобы в наше время, в сердце Красной площади, два десятка молодых мужиков молились, стоя на коленях, своим, или ещё каким-то Богам. Они подошли к стоящему мужчине.

 

- Здравствуйте! Сержант Горбаченко. Будьте любезны, объясните ситуацию, что здесь происходит?

Тот, не обращая внимания на стражей порядка, ударил деревянным резным посохом оземь:

- Здесь быть святилищу!

Напарник шепнул сержанту:

- Место по сценарию выбрано неплохое: посередине площади, и как раз напротив входа в Мавзолей.

Молящиеся, опустив, положили руки на колени, потупили вниз лица, и над площадью поплыл монотонный звук песнопения на непонятном языке, вливаясь в общий гул. Потом распорядитель повернулся к наряду милиции, и отрезал голосом, в котором звучала металлическая нотка предупреждения, не терпящая неповиновения: «Вы мешаете молиться Великому Тэнантомгыну⁷». Он был высок, по сравнению с людьми, заполняющими площадь. На безбородом лице, редкие свисающие усы выглядели довольно нелепо, зато его непроницаемые глаза светились непонятным огнём, точно дьявольский взгляд героя из какого-нибудь фильма ужасов. Из-под не застёгнутой шубы выглядывали многочисленные амулеты. Посмотрев высокомерно на липнущих милиционеров, он что-то проговорил на незнакомом языке. Молящиеся сибиряки мгновенно встали, оточили живым кругом стражей правопорядка, и направились в ту сторону, откуда, собственно, пришёл наряд.

 

⁷ Чукотское божество.

 

Подойдя к дальнему углу храма, милиционеры отметили скорость возводимых, непонятных человеческому разуму, сооружений. На месте будущей заставы, сибиряки, что-то пролопотали по-своему, круг разорвался, выпуская персон нон грата из своих объятий. Вслед себе, стражи услышали на чистом русском языке, без какого-либо акцента:

- Счастливого пути, господа менты!

Вытолканные, таким образом, милиционеры недоумённо оглядывались на площадь, где они должны были патрулировать, поддерживая порядок. Сержант обратился к своему напарнику:

- Ты, что-нибудь понял?

- Если бы я понимал – не пришёл бы в милицию работать…

 

Умелые, без суеты, скоординированные действия пришлых людей, свидетельствовали о великолепной подготовке, каждый человек знал своё место. Ещё лишь первые зеваки, с удивлением взирали на начало возведения бутафорской стены, а уже через 25-ть минут после того, как на площадь ступила нога первого посланца далёкого Севера, она стала уже походить на пёструю ярмарку. Прошёл ещё час. С высоты хорошо было видно огромное стойбище, поднимающееся, будто из-под земли, и чем-то похожее на гигантскую шахматную доску неправильной формы: чум – яранга.

Погонщики кончали осмотр своих подопечных – труден был переход по Европе с её реками и болотами – это не родная бескрайняя тундра с привычным ягелем. Над центром столицы одновременно взметнулся дикий предсмертный рёв десятков выбракованных оленей. Чёрный дым от разожженных костров скапливался возле стены Кремля, и по мере накопления, этот вал становился всё больше и больше, доходя почти до половины каменной ограды. Затем ветер подхватывал гребень огромной фантастической черной волны, переносил через стену, и уносил дальше гулять по Москве, пропитывая окрестности влекущим запахом жареного мяса.

 

* * *

 

Многое на своем веку видели эти древние стены, много раз они спасали слабого от сильного, давая силу духа русскому народу, но сегодняшняя сцена раскинувшегося на площади лагеря, буквально парализовала очевидцев, из числа слабонервных, высыпавших на стены Кремля.

Утром первого дня от Рождества Христова, люд московский, свободный от работы, посмотрев по телевизору экстренный выпуск новостей из сердца столицы, быстро собрался и поспешил к месту событий. Но даже самые проворные, из живших неподалеку, могли убедиться в правдивости фантастических новостей, разве лишь только из окон своих квартир, если позволял вид, потому что к 11-ти часам уже невозможно было: ни проехать, ни пройти, ни пробиться к Красной площади ближе, чем на сто метров. По внешней ее границе, в обе стороны от храма и музея, были сооружены баррикады из оленьих упряжек, груженных прессованной соломой в тюках и упакованных в полиэтилен. Конструкция из нарт, поставленных в три ряда, и в несколько слоёв связанные между собой тюки, представляли довольно-таки солидную преграду. Но если три отрезка современного фортификационного сооружения выглядели относительно не громоздкими, то на линии: храм Василия Блаженного – Константиноеленинская башня, возведенная стена на фоне Кремля выглядела чудовищным монстром, тем более что она была выше и шире остальных отрезков воздвигнутого укрепления.

 

Прибывшие местные жители, желая поучаствовать в невиданном доселе шоу, растекались вдоль Кремлевских стен. Между мостами, половина шоссе заполнилась людьми. Впоследствии очевидцы рассказывали о том гигантском количестве народа, примчавшегося на бесплатный спектакль (все так поначалу думали, надеясь на какую-нибудь дармовщину). Можно было и не поверить этим рассказчикам, но московский прямой телеэфир все подтвердил. Благодаря расторопности телевизионщиков, как столичных, так и заграничных каналов, весь мир, в мгновение ока, узнал о съёмке киноэпопеи неизвестного режиссёра. Поначалу думали – сейчас начнут восхищаться высоким мастерством  работы Н. Михалкова. Но он – не мастер батальных сцен, а, судя по масштабам и экипировке, выходит, что здесь приложил руку Бондарчук-младший. Что ни говори, а «гены вещь упрямая»!

 

Слухи о предстоящих киносъёмках ползли по людскому морю, извращаясь, обрастая множеством новых версий, и, словно снежный ком, обрушивались на только что подошедших горожан, а народ все продолжал прибывать. Не говоря уже об отдельно взятой России, но и вся планета замерла в ожидании узнать – кто же автор и режиссер этого грандиозного проекта.

Движение через мосты недавно было перекрыто подразделениями ОМОНа.

Кремль оказался в тройном кольце осады. Первое кольцо – «меховая ограда», состоявшая из посланцев далекого Севера, охватывало Кремль по периметру от бастиона до бастиона, живой цепью – на один метр стены приходилось до 15-20-ти человек, вооруженных коротким копьем и луком со стрелами, а также у каждого второго – на поясе висел аркан. Возле каждых ворот, кроме Никольских, располагался, численностью до пятисот человек, мини-лагерь, ограждённый баррикадой, по методу возведенной стены вокруг Красной площади. Таким образом, все предполагаемые выхода из крепости были надёжно заблокированы. И так монолитна, и одержима единым духом была прибывшая «оленья» рать, окружившая за час Кремль, что свидетели, увидевшие эту картину, невольно пронизывались страхом.

 

Второе кольцо давно сомкнулось, и теперь постоянно расширялось за счет вновь прибывавших столичных жителей, желающих посмотреть на грандиозную киносъемку, а если повезет, то и быть задействованными в массовке.

Третье кольцо выглядело совсем жиденьким, потому как состояло из редкой цепи сотрудников органов внутренних дел.

Самое грубое надругательство произошло над Александровским парком, вся территория, которого превратилась в естественный, только неправильной формы, крааль, забитым гигантским стадом оленей, разделенных Троицким мостом на ездовых и «пищевых». С этой стороны Кремля, охрана находилась с внутренней стороны парка, вдобавок к каждому дереву по периметру сада была привязана собака – не то, что олень, человек при желании не смог бы проскочить мимо бдительной четвероногой стражи. Часовых, несших почётную службу у священного, для каждого россиянина, места, революционеры прогнали, объясняя им на родном языке свою задачу. И теперь каждые полчаса, возле вечного огня сменялся почетный караул, состоящий из двух молодых ополченцев.

 

* * *

 

Примерно в полдень, чтобы узнать настоящие обстоятельства визита, вернее, нашествия непрошеных гостей, явился мэр Москвы во главе делегации, состоящей из, высокопоставленных чиновников различных ведомств, включая  МВД и ФСБ.  Не сумев проехать на машинах, они попытались пешком преодолеть людское море со стороны ближайшей заставы, расположенной с южной стороны, между торговыми рядами и храмом. Через густой людской поток, почти с боем, делегация пробивалась строем в виде клина, в острие которого находилось не менее десятка телохранителей.

Движение народа вокруг Красной площади, по своей мощности напоминало Гольфстрим, но нужно взять еще в расчет и другой Гольфстрим – отток москвичей, удовлетворивших свое любопытство. Это течение было не таким огромным, но по напористости не уступало первому. Вся эта миграция взад-вперед, при виде сверху, походила больше на гигантский омут. Прорвавшись-таки, делегаты облегченно вздохнули – сто потов сошло, ведь шли пешочком, и вдобавок при таком впечатляющем нежелании своих соотечественников уступать им дорогу.

 

Мэр вытер платочком лицо, вздохнул, покачал головой, снял кепку, давая остыть голове, и во главе делегации направился к проему в соломенной стене. Подойдя к шлагбауму, представители власти остановились, увидели, и каждый по-своему оценил реакцию караула на их попытку войти в контакт. Мэра, подошедшего не более чем на полшага к импровизированной границе, не столько удивило поведение боевого заслона, сколько – непонятное, щемящее чувство беспокойства, внезапно охватившее его, при виде начавших приходить в возбуждение множества собак, находящихся на территории, уже бывшей, Красной площади. В воздухе вдруг непонятно остро запахло чем-то таежным, вначале показалось – отголоском соснового бора.

- Нет, не сосной, чем-то непонятным, далеким, и в то же время очень знакомым, - где-то в глубине души он знал – этот запах был совершенно недавно ему знаком  и даже очень приемлем. Но в связи с обрушившейся бедой, или непонятно чем, мозг отказывался снабдить его нужной информацией. - Ладно, Бог с ними, с запахами.

 

Мэр надел кепку, повел плечами, вздрогнул – мороз быстро вступал в свои права над наполовину мокрыми, почти изможденными людьми. Напустив на себя суровый вид, он сделал в сторону площади еще шаг, переступив лежащую на снегу бечеву. Собаки, следившие за каждым движением вожака чужих людей, ринулись к шлагбауму. Хозяин Москвы быстро сделал назад два больших шага. Охрана схватилась за кобуры. Во второй шеренге караульные натянули луки. Крайний, стоящий к мэру ближе всех, артист с обличьем, напоминающим нанайца, крикнул на собак. Четвероногие помощники человека остановились подле бечевы. Окончательно вспотевший, главный делегат вновь стянул кепку, обтер ею лицо, следом шею:

- Позовите главного! Кто здесь режиссер? Кто-то же должен быть ответственным за этот бардак? Ничего себе съёмочки – чуть собаки не порвали. Почему молчим? Позовите кого-нибудь из начальства!

- Моя не понимает.

 

- Как это – не понимает? Это не бардак – бардачище! Сергей Степанович? - позвал он своего секретаря. - Запишите: изыскать виновных, и обязательно наказать. Эй, люди, кто по-русски понимает?!

- Моя понимай, - от первой шеренги отделился человек, словно брат-близнец артиста, отвечавшего на вопросы мэра; с такой же смуглой кожей, с узкими глазами – вылитыми щелями для монет в старых телефон-автоматах; и ростом, словно ребеночек, но  державший в руках неимоверно большую рогатину (по отношению к нему).

- Позови кого-нибудь из начальников. Своего начальника…

- Моя вот начальника, - малый ткнул рукой в меховой рукавице в сторону человека, успокоившего окриком собак, - а ты кто?

- Я, всей Москвы – начальника. Тьфу ты, прости, Господи, - продолжил он, поняв, что сморозил чепуху в глазах подчиненных. Оглянулся, виновато улыбнулся, скользнул  взглядом по свите, ища поддержки, пожал плечами. - Я не понимаю. Пойди, позови самого главного начальника, - сделал паузу, проверяя правильность произнесенного, - только самого главного…

 

У малого знатока великого могучего языка на лице появилась непонятная, по-своему выражению, улыбка: то ли злая, то ли недоумённая. Затем он махнул той же рукой в противоположный конец площади:

- Там наша начальника. Она сюда не ходит. Только туда нада. Сюда никому нельзя.

Видя бесполезность попытки встретиться с кем-то из руководства, мэр предложил компромиссный вариант:

- А вы бы нас провели через… - он окинул взглядом гигантское стойбище, стараясь подобрать правильное название, вздохнул, смирившись с ситуацией, и после некоторой запинки добавил, - через нашу площадь.

В ответ, магнитофонной записью, прозвучал знакомый голос:

- Там наша начальника. Она сюда не ходит. Только туда нада. Сюда никому нельзя.

 

Мэр обвел невеселым взглядом настороженную шеренгу вооруженного заслона; его передернуло от омерзения, и следом стало весело от шальной мысли: «К сценарию, не хватает только текущих слюней на их лицах». Повернувшись к своему сопровождению, подвел черту под сложившейся ситуацией:

- Хоть они и считают нас дураками, но это не так, мы – умные. Господа, сегодня здесь не слишком уютно, и за этот балаган кому-то придется, ох, крепко-крепко ответить, - махнул рукой, отдавая команду начинать движение в обратную сторону. Его последние слова были приняты на «ура». Группа, возбужденно переговариваясь, начала перестраиваться для дальнейшего пути через московский Гольфстрим. Делегация смотрела на правильные ряды пришельцев перед стенами Кремля, поворачивающих плавными рядами за угловую башню возле Москвы реки. Мэр удивлялся и не мог понять – почему столько любопытствующих москвичей собралось в центре города. С середины площади послышались звуки бубнов, заглушаемые редким ритмом одного более глухого, более зычного. Мэр с тоской кинул взгляд в сторону колокольни Ивана Великого – молчит. Самое время заглушить эти… эту замогильную музыку.

 

- Господа, дайте оценку их действиям – как они слаженно и споро поработали за каких-то три часа. Хорошая школа…

- Да, три часа поработали, а теперь, по-моему – там наступило приятное безделье, неизвестно насколько времени растянутое, имя которому – праздношатание; а это для народа уже начинается искушение ничегонеделанием, т. е. самый настоящий искус предстает перед нашими глазами, - на реплику мэра неторопливо ответил его помощник.

- Искушение – искушению рознь. Вперед, к машинам – быстро переезжаем на ту сторону площади. К музею, господа, - отдал распоряжение мэр. Остриё клина сжалось, развернулось, и вновь врезалось в Гольфстрим.

Через час чёрная лента машин с делегацией, с трудом пробившись сквозь многочисленные пробки, подъезжала к Манежной площади.

 

Правда, народа здесь собралось не так много, как на противоположной стороне, поэтому делегация подошла к входу на Красную площадь относительно быстро. Но здесь история повторилась: такой же примитивный шлагбаум, собаки, заслон пришельцев с копьями и рогатинами. Подойдя к новой границе у Военно-исторического музея, мэр с удивлением отметил, что первый секретарь Компартии Тюханов уже беседовал с захватчиками сердца столицы.

- Здравствуй, - первым поздоровался мэр, снимая одной рукой кепку, и по-крестьянски вытирая ею лоб, а вторую протянул для приветствия. Команде главного коммуниста России – просто кивнул. Про себя же отметил. - Ну, и пострел! Уже здесь. Не успеешь за ним – на ходу подмётки рвёт. Когда они успевают везде быть первыми?

Тюханов пожал руку и спросил с улыбкой:

- Ты разрешение давал на этот концерт?

 

Но мэр на улыбку не ответил. До усмешки ли ему, если он был взбешён, и сейчас еле сдерживал себя в рамках приличия.

- Я сам недавно узнал, и сразу – сюда. На той стороне, - он показал большим пальцем левой руки, - не смогли пробраться. Народу – тьма! На площадь не пустили. Представляешь? Меня – не пустили! Всех уволю! Я им покажу кузькину мать!

Совместными действиями охрана мэра и люди Тюханова оттеснили праздных зевак от шлагбаума, предоставив возможность высокопоставленным особам спокойно разбираться в сложившейся ситуации. Мэр смотрел на заставу – можно было подумать, что пока они ехали сюда, те люди, с которыми он пытался беседовать, перешли на эту сторону: одинаковые лица, одинаковая одежда, одинаково  прикреплённые к шапкам беличьи или соболиные хвосты, что, очевидно, соответствовало занимаемой должности. Всё одинаковое, словно, где-то в тайниках России, удачно заработала индустрия производства клонов.

 

- У тебя есть какие-нибудь соображения по этому поводу?

Тюханов, покачал головой и показал на своих людей.

- У меня делегация из Монголии, приехавшая посмотреть Владимира Ильича, - сделал успокаивающий жест рукой. - По спецпропуску. А эти долдонят про какой-то ясак, грамоты; но понять можно – по-русски сносно разговаривают. Требуют самого главного чиновника. Ты не знаешь – кто бы это мог быть?

- Разговаривают сносно? Это уже полдела, - тут мэр улыбнулся, вспомнив свою первую попытку объясниться с пришлыми людьми, поэтому крикнул строгим голосом, обращаясь к стоявшим охранникам с копьями. - Кто старший у вас?! Быстро позовите его!

Из-за шеренги вышел человек неопределённого пола, с внешностью, будто две капли воды, похожей, как на находящихся перед ними детей Севера, так и на тех, с кем мэр уже успел пообщаться.

- Старший занят, подойти не может.

 

- Как это не может?! - в унисон воскликнули мэр и первый секретарь, искренне удивляясь подобной наглости.

- Старший у нас – Верховный шаман Тугулук. Придёт время – он вас вызовет. А сейчас ему некогда с вами разговаривать – он общается с Великим Тэнантомгыном.

- С кем?! - мэр, приходя в ярость, затрусил перед собой двумя кулаками. - Меня – вызовет?!

В морозном воздухе повис рык рассвирепевшего льва; затем, оттолкнувшись от музея, рванул к стене торгового ряда, от неё дальше и завис над площадью, удивляя смертных неимоверной злобой. На мгновение наступила тишина – люди умолкли, остановившись, удивлённые столь громким выражением чувств.

- С Великим Тэнантомгыном.

 

- Что же это сегодня за неудачный день выдался? - мэр, «выпустив пар», перешёл на обычный тон. - Ты не знаешь – о чём они?

Тюханов пожал плечами, помедлив, и, найдя нужную мысль, ответил:

- Со своим Богом разговаривает, что тут не ясно – тёмный народ, - посмотрел на него с чувством явного превосходства, пытаясь понять – оценил ли он его юмор.

Мэр, успокоившись, спросил человека неопределённого пола:

- Земляк, у тебя имя есть?

- Тынанто.

- Ну, вот и хорошо. Тынанто, объясни, что здесь происходит? Я – мэр Москвы, это, - он показал на Тюханова, - народный депутат, руководитель Коммунистической партии. Ты знаешь, кто такие коммунисты? - спросил он, с тайной надеждой, что последующий ответ будет содержать в себе шпильку в адрес коллеги.

- Коммунисты? Ленин.

 

- Ну, что, заработал? - спросил повеселевший Тюханов у мэра. Народ всегда помнит тех, кто несёт им радость освобождения. - А ты, товарищ Тынанто, многих коммунистов знаешь?

- Ленин, Карл Маркс и Абрамович.

Растерявшись, Тюханов неуверенным голосом уточнил:

- А почему Абрамович?

- При Абрамовиче стало немного жить лучше и веселее.

- Если лучше – зачем приехали, и нарушаете ритм жизни города? - негодующим тоном задал вопрос мэр, почувствовавший, что, из-за сегодняшних событий, он точно не попадёт на день рождения к Послу Австралии.

Тынанто трижды коротко свистнул в маленький свисток, висящий на груди. Раздался шум, шлагбаум поднялся, и, перегородив условную границу, юркие люди поставили на неё несколько ящиков и три огромных старинных деревянных сундука, окованных то ли железом, то ли, потемневшим от времени, серебром, выглядевших, скорее выставочными экспонатами каких-нибудь страстных собирателей древностей, чем хранилищем истории.

 

- Что это? - одновременно с удивлением спросили несколько человек из свиты высокопоставленных особ.

Чукча дважды дунул в свисток. Люди, стоявшие возле ящиков, быстро открыли сундуки.

- Видите – в этих усыпальницах древности, наши предки заботливо уложили договорные и жалованные грамоты, также духовные, предписывающие северным народам: каким богам, и как молиться. Это настоящие, их нельзя руками трогать, а в этих, - он показал на ящики слева, - современные копии.

Особенно древние документы покоились в своих тяжёлых, обтянутых кожей, переплётах, или были свёрнуты в большие, тугие свитки, и обтянуты заячьими шкурками.

Отдельной стопкой лежали старинные тетради, испещрённые записями посольских дьяков о поставке пушнины царскому двору.

 

- Твоя ясак брала? Брала. Землю копала? Копала. Куда идти бедный чукча? Кругом исполкома, райисполкома, облисполкома. Смотри, - пальцем на средний сундук показал человек, подошедший к Тынанто (очередной двойник). В нём, на самом верху, лежала деревянная шкатулка, украшенная моржовой костью, хранившая  пергамент с подписью Ивана Грозного и скреплённая свинцовыми печатями. Это была самая ненавистная бумага для сибирских народов.

Тюханов покосился на мэра, почесал правой рукой затылок,  при этом норковая шапка надвинулось на лоб.

- Моя – ясак? Моя совсем ясак не брала. Это царь брала. А наша совсем все ясаки отменила. Ты бы, мил человек, пропустил товарищей из Монголии – шибко Ленина хотят посмотреть. А потом обязательно разберёмся с вашими грамотами.

- Ясак исправно платили, так что давай его обратно. Твоя только ясак вернет, так мы быстро на олешках едем домой, а ты смотри своя Ленин, сколько  хочешь. А сегодня мы приехали сюда делать революцию. Все мы, от рядового пастуха до Великого шамана – настоящие революционеры, потому что боремся за справедливость. Завтра вы получите копии грамот и наши требования.

 

- А почему не сегодня? - сдвинув брови, настойчиво переспросил Тюханов.

- Народ устал с дороги, нужно порядок навести в лагере, кушать все хотят.

- Революция? Это уже по твоей части, - мэр ехидно улыбнулся, обращаясь к своему другу. - Ты разбирайся с наследниками Ильича, а я поехал к Президенту, - и, шевеля губами в его ухе, спросил шепотом. - Может быть, танками, как тогда, помнишь?..

- Танками? - почти беззвучно переспросил Тюханов, и, взяв мэра за рукав, повернулся спиной к заставе. - Их же десятки тысяч! А какой негативный резонанс в мире вызовет подобный разгон этой клоунады? Мы дадим Америке новый шанс трубить о необходимости строительства ракетных баз в Европе. Танками, конечно, быстро и удобно, но мусора останется слишком много. Решать, естественно, Президенту, но ты передай ему моё мнение – нужно тщательно взвесить все «за» и «против» разных альтернативных шагов по окончательному урегулированию этого, - тут он запнулся, словно забыл, о чём вообще говорил, - даже не знаю, какое слово подобрать этому шабашу.

 

- Правильно, самое верное слово – шабаш! Отчасти ты прав. Сегодня политическая ситуация в мире складывается не в нашу пользу. Возможно, я уговорю Президента потерпеть этот карнавал, а за это время, что-нибудь да придумаем. Правда, мне после этого придётся всё вывозить отсюда. Хорошо, я поехал, а ты, если нужно, возьми моих военных, и разбирайся здесь. Жене передавай привет, давно не виделись. У вас дома всё нормально? - получив утвердительный ответ, развернулся, и, отдавая на ходу команды, направился к машине.

 

Тюханов, с однопартийцами, несколько шокированные обстоятельствами случившейся революции, в которой ни им, ни прочему сознательному элементу современного общества не нашлось места, прошли возле, переливающейся огнями, новогодней ёлки, стоящей здесь, недалеко от здания музея, на Манежной площади, в направлении Александровского сада. Группа из нескольких десятков людей, настроенных весьма патриотично, продвигалась вдоль импровизированного соломенного бастиона к противоположному концу, время от времени, пытаясь найти маломальскую щель, чтобы подсмотреть: что же творится на Красной площади, но их усилия были тщетны. Подойдя к ограде сада, они отметили – попасть на его территорию можно только по воздуху, из-за того, что ворота остались за вновь возведённой стеной, а по периметру стояла многочисленная охрана.

- Делов-то куча, - насмешливо протянул секретарь Тюханова, - что тут долго думать? Петушка пустить – весело побежит по соломке. Вот, и вся революция!

 

- Нельзя, - вдумчиво протянул его шеф, представляя веселые огоньки, лижущие стены древнего Кремля.

- А что – на них богу молиться?

- Олени, естественно, будут дохнуть, начнутся эпидемии.

- Мороз же?

- Мороз⁸ на Украине, а у нас никак нельзя. Настроение что-то окончательно испортилось, а не пойти ли нам отобедать? - он обвёл взглядом площадь, толпы зевак, скопившихся на Манежной площади, удовлетворённо хмыкнул, и обратился к своему помощнику. - Распорядись – завтра должна быть готова трибуна перед памятником Жукову.

- Значит, спиной к музею?

- Да-да, за нами – Россия! И мегафоны не забудьте. Пошли к машинам…

 

⁸ Имеется в виду Мороз А. А., глава соцпартии Украины.

 

* * *

                                                   

Утром неожиданную картину стремительного засилья Красной площади воочию смогли увидеть: охрана, работники всевозможных технических служб и различного уровня министерств, сотрудники Секретариата и т. д., приехавшие на работу несколько раньше обычного, кому пришлось по долгу службы, кому – совести.

Некоторым, более-менее ответственным работникам, после затяжных праздников хотелось быстрее принять информацию и, должным образом, отрапортовать наверх. Причина для подобных расторопных действий была уважительная – на днях поговаривали о грядущих перестановках и даже «длинных рокировках» в аппарате. Самым старшим по чину оказался министр МЧС. После оценки сведений, поступивших к нему из разных точек Кремля, он, около полудня, во главе группы из нескольких ответственных товарищей, поднялся на смотровую площадку Никольской башни.

 

- Ну, что, товарищи, я могу сказать? Ситуация, по крайней мере, сейчас – скверная. Требований нам никаких не предъявлено. Помимо всего, мы также очутились в информационной блокаде. Мобильные телефоны не работают. Кабельная связь тоже – сплошной треск, впрочем, вы сами об этом знаете. Не исключается факт диверсии. Все ворота забаррикадированы, только те, что под нами – единственный свободный вход и выход. Но, естественно, они закрыты с внутренней стороны. Карты подземных ходов в сейфе коменданта, а он, уже как неделю, в командировке. Кстати, его заместитель здесь присутствует?

Из толпы вышел моложавый полковник.

- Кудасов Кирилл Петрович, - он браво представился.

- Вы можете нам объяснить сложившуюся обстановку, и какие предприняты вами действия по обороне Кремля? В конце концов, у нас, кроме Комендантской роты, есть Кремлёвский полк, ну на крайний случай – Рязанская дивизия, или что там ещё есть у нас?

- Извините, товарищ министр, Президентский полк.

- Да-да, Президентский полк.

 

- Продвижение перечисленных вами подразделений зависит от решения Президента. С начала суток, во вверенном мне подразделении происшествий не случилось, только, - тут он запнулся, словно собираясь  с духом; было видно, что признание в подобной беспомощности стоило ему немалых сил, - только нашим воинам пришлось покинуть пост у Вечного огня, в виду превосходящих сил противника.

- Не переживайте, товарищ полковник, я думаю – у нас теперь каждый человек на счету.

- Так точно! Поэтому Комендантская рота перешла на двухсменный режим несения караульной службы по периметру кремлевских стен, а гарнизон Московского Кремля приведён в состояние боевой готовности. Наши рации тоже не работают – сплошной шум стоит. Теперь в ночное время караулы будут пользоваться голосовой связью, перекрикиваясь. - На удивленные взгляды присутствующих, Кудасов растерянно добавил:

- А ничего лучшего, в сложившихся условиях, мы не можем придумать. Почти как в исторических фильмах.

 

- Зачем же на стены выводить караулы, - усмехнулся министр, - у нас же за всем следит электроника?

- Увы! Следила. Сегодня этими, - полковник кивнул головой в сторону площади, - в десять часов, почти все датчики сигнализации и камеры видеонаблюдения выведены из строя. Единицы остались в местах, где они, в принципе, не нужны.

- Каким же образом?

- Допотопным методом – стрелами. Они же белку в глаз бьют!

- Эх, - вздохнул министр, - не успели создать роту кремлёвского спецназа!

- И чтобы она сделал против этой армии? - грустно осведомился полковник.

- Ну, хотя бы обезвредила самого главного шамана.

- И что это дало бы? - осторожно поинтересовался Кудасов. - У них шаманов, словно грибов в хорошую пору. Я распорядился музыкантов, конников, всех выставить на стены. Только пожарную роту нельзя трогать – будет в резерве.

 

Хочу заверить Вас – наш гарнизон сделает всё возможное, чтобы враг не проник в Кремль.

- Хорошо, Кирилл Петрович, продолжайте заниматься организацией обороны, думайте – ищите слабые места, если что – информируйте, тогда будем вместе искать выход. Остальным можно расходиться по своим рабочим местам, и тоже думать, думать и думать. Всем службам через час предоставить списки своих людей, особенно военнообязанных, находящихся на территории Кремля. Ну, и будем ждать решения, - тут министр поднял палец вверх, давая понять, как далеко от них находится, тот, от кого зависит их дальнейшая судьба. - И ещё, Кирилл Петрович, лично вы, как человек военный, распределите людей, согласно их способностям, и позаботьтесь о местах отдыха и ночлега всего личного состава: кто может держать оружие, из техперсонала, того следует направить в казармы Арсенала, женщин – в Кремлёвский дворец, служащих сгруппируйте по своим рабочим кабинетам, остальных, то есть нас, в здание Сената. Нет, Сенат – это слишком для нас, ведь некоторые личности из госслужбы могут превратно понять наши действия. Думаю – в административном корпусе нам всем будет удобно.

- Значит, четырнадцатый корпус Кремля?

- Вы правильно поняли.

- Будет исполнено, товарищ министр!

После бодрого ответа полковника, присутствующие сразу, как-то сникли, приумолкли, насторожились, в душе опасаясь неминуемого приступа, ожиданием которого теперь зажили осаждённые.

 

* * *

 

Два часа спустя, после оккупации революционерами центра Москвы, в своем кабинете  загородной резиденции «Ново-Огарево» Президент России собрал высших лиц государства, включая некоторых руководителей силовых ведомств. После краткого неясного доклада представителя МВД, присутствующие в недоумении переглянулись, будто бы не понимая, о чем вообще идет речь. В комнате воцарилась абсолютная тишина, которую мог нарушить лишь хозяин, так как переспрашивать в этом кабинете – считалось верхом неприличия. Президент, как и все остальные приглашенные, также пребывал в неведении, по поводу случившегося происшествия в центре столицы. Нахмурив лоб, он, пытаясь поймать затравленный взгляд главного милиционера, со стальной ноткой в голосе, спросил у него:

- Я вызвал вас для того, чтобы узнать шокирующую новость дня от того человека, от которого зависит спокойное существование граждан России, но я смотрю – вы не владеете информацией о том, какое же у  нас в стране случилось неприятное недоразумение?

- Вы имеете в виду Красную площадь?

 

- А вы думаете – вас пригласили сюда по другому поводу?

- В принципе, мне так кажется – это очередная революция, как нынче модно говорить на постсоветском пространстве.

- Революция? Гм. Революция!

- Да, господин Президент, революция.

- И что же они хотят?

- Что хотят? - переспросил глава МВД, словно разговаривая сам с собой. - Во время революции одни и те же желания – больше свободы и денег. Господин Тюханов лично мне позвонил, что он первым вступил с ними в контакт, и сообщил – завтра нам будут предъявлены претензии о долгах, накопившихся  за четыре века.

- За сколько?!

 

- Ну, лет 300-400. Речь идёт о возвращении ясака, выплаченного этими народами русским царям.

Посыпались недовольные возгласы, большей частью рассчитанные на то, что Президент, услышав, быть может, запомнит их возмущенность.

- Возвратить?!

- Отдать?!

- Как это вернуть?!

- Это в высшей степени неприлично!

Президент поднял руку, требуя тишины:

- Никак нельзя! Если пойти им навстречу, хотя бы частично, тогда это явление может стать прецедентом. Потом кому-нибудь еще чего-нибудь захочется?! Мы-то причём? Но при каких обстоятельствах такая огромная масса людей смогла незаметно проскользнуть в Москву? Явно кто-то посодействовал.

- Выясняется, господин Президент.

- Это не просто чудачество отдельной группы лиц, - Президент, вздохнув, умолк, пытаясь дать правильное определение действиям пришлых людей на Красной площади. Воспользовавшись паузой, глава МВД вставил реплику:

- Это массовый цирк.

 

Президент, согласившись с такой формулировкой, кивнул головой:

- Совершенно правильно. Только попрошу, господа, не забывать – на Украине подобный цирк уверенно катит страну к пропасти. Молодежи много? - спросил Президент у Министра, вытянувшегося в струнку.

- Кто их поймет? Они там все на одно лицо!

- Молодые, дерзкие, вместе с тем талантливые, всегда являлись источником нескончаемых проблем. И во все времена, они становились главной опорой революций, одной из ее несущих конструкций. Что мы о них знаем? Кто руководитель?

- Совет Шаманов Севера, над которым стоит Верховный жрец, то ли шаман Тугулук.

- Кто он? Откуда?

Ответственный за порядок в стране неопределенно пожал плечами, затем глянул в окно, словно ища там подсказку, вздохнул, и, потупив взор, тихо ответил:

- Нет данных.

- Женщины есть среди революционеров?

- Бог его знает.

 

- А вы, в силу своего служебного положения, выходит, не знаете?

- Так ведь я же говорил – не разберешь, потому как они, кажется, все на одно лицо, будто только вчера из инкубатора.

- Это у вас мышление, словно из инкубатора.

В кабинете зависла тишина, предвещая грозу в виде низвергающихся звезд с погон.

- Запомните – есть такая восточная мудрость: «Гении рождаются не в золотом дворце, а в юрте».

Всегда розовощекий глава МВД, внезапно побледневший, голосом человека, напоминающим, что он скорее почти мертв, чем живой, попробовал еще раз оправдаться: «Так мы все здесь, - обвел взглядом присутствующих, - включая и вас, родились не во дворце». Придя к неожиданному выводу, отважный генерал, в ожидании ответа, стал похож на восковую фигуру, оцепенев от собственной смелости. Президент, явно не ожидавший аналогичного сравнения, прищурив глаза, принялся разглядывать его, словно они были не знакомы, затем постучал кончиком авторучки по столу:

- Вы не…

 

 Неожиданно раздался пронзительный зуммер внутренней связи. Кнопка нажата, и в кабинете раздался голос секретаря:

- Господин Президент, к вам – мэр, только что вернулся от бунтовщиков.

- Просите. А вы садитесь, мы потом с вами обсудим: кто, где, когда родился, и кому положено знать обо всем, происходящим в стране.

Стремительно вошедший мэр поздоровался с присутствующими,  отметив про себя, что его почему-то не позвали на это совещание, хотя он должен был бы первым переступить порог резиденции, в связи с сегодняшним происшествием. Он вкратце поведал о событиях, развернувшихся вокруг Кремля, о целях пришельцев, о его первом контакте, как представителя власти, с революционерами, и, конечно же, о разговоре с Тюхановым.

- Вздор и клевета. Века прошли, - раздался чей-то громкий негодующий голос. Президент сначала посмотрел на обладателя реплики, тот, поняв свою оплошность, покраснел и, опустив голову, затем обратился к мэру. - Своими глазами видел? Даже берестяные грамоты сохранились? Каково твоё мнение?

 

- Лично я навёл бы порядок за два часа, потому как нарушен закон, да так, чтобы впредь никому  неповадно было. Но с другой стороны, думаю, нужно прислушаться к мнению Тюханова. Будет большой резонанс в мире, если мы поступим как эти в… - мэр назвал одно из среднеазиатских государств, где не так давно подавили цветную революцию в самом её зародыше. - Не сравнить же наше и их положение в мировом сообществе. Они и Россия?! Это же большая разница. Здесь не то, что сравнивать – рассматривать смешно. С них и так, как с гуся вода. Россия сегодня приковала к себе внимание всего мира. Я не имею в виду меховую революцию.

Весь мир следит за нашей политикой. Мы, правда, медленно, стоит заметить, слишком медленно, отодвигаем Америку на второе место в плане предложения миру новой геополитики, именно политики нашего миролюбивого славянского отношения ко всем государствам планеты. Ведь в основе этих отношений стоит не бряцанье оружием, а мирное сосуществование. И если мы следуем этим многолетним курсом, то сегодня не имеем права себе позволить вдруг перечеркнуть одним действием то, к чему призываем всю мировую общественность. Как это будет выглядеть? А если прольётся кровь? А в случае применения силы, она обязательно прольётся! Даю рубль за сто – сейчас площадь полна цэрэушных агентов, и уж поверьте – они сделают всё возможное, чтобы, спровоцировав, опорочить нас.

 

- Вы думаете – там, - на слове «там» Президент сделал ударение, - американская помощь уже присутствует?

- Безусловно!

- Хорошо. Пусть осаждают Кремль – сколько им захочется. Они думают, что запустили двигатель революции, приводящий в движение машину исполнения желаний. Как бы ни так! Ну, а наших американских борцов за мир, мы заставим заплатить за этот сценарий на нашей земле. Так, а почему я не вижу никого из ФСБ?

Президент нажал кнопку селекторной связи: «Директора ФСБ ко мне!».

- Спасибо, господин мэр, за своевременную информацию!

- Служу России!

- Насчёт площади – не беспокойся. Придёт время – поможем, всё сделаем, будет как новенькая копеечка. Хорошо, проявим благоразумие, поиграем в революцию накануне праздника Крещения. Свободы им захотелось? Да что, мало у нас свободы?

 

«Другую Россию» терпим, и даже Товодворскую, несмотря на их выходки и высказывания, не отличающиеся особой порядочностью, и неприемлемыми не только в нашем обществе, но и в любом демократическом государстве. Да каких только мы отщепенцев не терпим? Мы закрыли глаза на их «деятельность». Вместо того чтобы качественнее вылечить психику нео-революционеров, и вернуть нашему обществу здоровых людей, могущих творить, работать на благо своей всепрощающей Родины, давшей им «путёвки в жизнь», и даже больше – славу, мы просто сами плодим балаганщиков!

Они же без посторонней помощи остаются витать в своих несовершенных мирах, трясясь от злобы и пытаясь обмануть мир, который нисколько не хочет быть обманутым.

 

Не один год наше общество терпеливо созерцает их. И всё потому, что наша мораль на порядок выше морали любой страны, заявляющей, что она самая демократичная. Мало им свободы?! Знают ли они, что абсолютная свобода несёт смерть её обладателю? За ощущением вседозволенности, перед личностью раскрываются врата человеческой души, где он чувствует себя богом, не признающим никаких рамок морали, тем более, законов. И чем больше вседозволенности, тем скорее наступает развязка. Это смерть! Только она может остановить человека, почувствовавшего себя богом, от очередного безрассудного шага, несущего страдания другим людям. Именно безграничная свобода и есть младшая сестра смерти, контролирующей всё и вся в нашем подлунном мире. Поэтому я считаю – два слова: свобода и смерть не только одинаковыми по смыслу, но и закономерный факт, когда злоупотребление чужим терпением приводит к печальному концу.

 

Поэтому мы дадим им свободу действий, и в виде эксперимента будем наблюдать: к какому результату приведёт их революционная активность.

Дайте им безграничную свободу: высказываний, передвижения, в радиусе двухсот метров от Кремля, а мы посмотрим, что из этого выйдет у американских организаторов подобных шоу, и как их революция самоуничтожится, словно выброшенная на берег медуза, где солнечный свет несет свою животрепещущую силу.

- Господин Президент, может быть, поэкспериментируем, как-нибудь в другой раз? А то ведь Крещение на носу и сорвутся запланированные под него мероприятия, - робко спросил командующий московским гарнизоном.

- Если только не пойдут на штурм!

Продолжение следует