роман для юношества


...Окружайте, люди, себя, опоясывайтесь малыми делами добра - цепью малых, простых, легких, ничего вам не стоящих добрых чувств, мыслей, слов и дел. Оставим большое и трудное, оно для тех, кто любит его, а для нас, еще не полюбивших большого, Господь милостию Своей приготовил, разлил всюду как воду и воздух, малую любовь...
Архимандрит Иоанн Крестьянкин


ПРОЛОГ

«На острове Парос, что в Эгейском море, был благолепный с виду храм во имя Пресвятой Владычицы нашей Богородицы. Однако весь тот остров, в том числе и храм, неизвестно почему опустел и сделался обиталищем уже не людей, но зверей. Однажды охотники, жившие на приморской горе, называемой Эввея, сговорились поехать на корабле на тот пустой остров - для ловли зверей, ибо на острове было множество оленей и коз. Доплыв до острова, охотники с оружием своим сошли с корабля и пошли по острову, отыскивая добычу. Между ними был один охотник богобоязливый и пекущийся о своем спасении. Отделившись от своих спутников, он один ходил по пустынному острову, выслеживая зверей, и, найдя упомянутый запустелый храм, вошел туда и стал молиться, как умел, ибо был человек простой и неграмотный. Кладя поклоны и молясь, он увидел на земле маленькую ямку и в ней воду, а в воде были намочены зерна подсолнечника (этого растения на том острове росло много), и подумал он про себя: «Здесь есть какой-то раб Божий, питающийся этими семенами!». Однако охотник немедленно вышел из храма, спеша догнать своих спутников. Товарищи его пробыли на острове несколько дней, наловили оленей и коз, сколько хотели, и уже с большою добычею возвращались из пустыни на корабль. Тогда вышеупомянутый охотник опять отделился от спутников и вошел в храм помолиться Пречистой Богородице; к тому же он надеялся увидать того, кто намочил в воде подсолнечные зерна. Когда он, стоя посреди храма, молился, то увидал по правую сторону святого престола густые сети паутины, а за ними какое-то существо, как бы ветром колеблемое. Желая узнать, что это колеблется за сетями паутины, он подошёл и хотел снять паутину, но тотчас услышал голос:
- Стой, человек, не подходи ближе, мне стыдно, так как я - нагая женщина!
Услышав это, охотник испугался и хотел бежать, но от великого страха не мог; ноги его тряслись, волосы на голове его поднялись и сделались острыми, как терния, - и стоял он в ужасе. Придя несколько в себя, он дерзнул спросить:
- Кто ты, и как живешь в этой пустыне?
И снова услышал голос, раздававшийся из-за сетей паутины:
- Прошу тебя, брось мне одежду, и, когда я прикрою наготу свою, тогда, сколько Господь повелит мне, поведаю тебе о себе.
Сняв с себя верхнюю одежду, охотник положил её на земле, а сам вышел из храма. Подождав немного, пока жена та наденет его одежду, он снова вошел и увидел её стоящею на том же месте, на котором была и прежде. Вид её был очень страшен, так как она имела только подобие человеческое. Не было в ней видно живого человека, но вся она была как бы мертвец: кости покрыты только кожею, волосы - белые, лицо - черное, очи - глубоко впавшие. И вообще весь вид её был, как вид лежащего во гробе мертвеца; она едва только дышала и могла лишь тихо говорить. Взглянув на неё, охотник ещё более испугался и, упав на землю, стал просить у жены сей молитвы и благословения. Тогда, обратившись на восток, она подняла руки свои и стала молиться; не мог охотник слышать слов молитвы её, слышал только тихий голос, возносящийся к Богу. Затем, обратившись к нему, святая сказала:
- Бог да помилует тебя, человек. Скажи мне, чего ради пришёл ты в пустыню эту? Какая нужда у тебя на этом пустынном острове, на котором не живёт никто? Но так как, думаю, Господь привел тебя сюда ради моего смирения, и ты желаешь узнать обо мне, то я всё тебе открою. И начала рассказывать так:
- А ваш билетик, молодой человек?»
Я вздрогнул и, удивившись не меньше того охотника, поднял глаза. Прямо передо мной возвышалась довольно упитанная тётенька в железнодорожной форме и с небольшой кожаной сумочкой через плечо.
- Что вы сказали? - переспросил я.
- Билетик ваш! - уже весьма раздражённо повторила подошедшая.
- А, извините, я сейчас, - спохватился я, поняв наконец чего от меня хотят, и полез в карман бриджей.
Однако билета там почему-то не оказалось. Я виновато улыбнулся и, переложив книгу из руки в руку, сунул ладонь в другой карман. Но и там было пусто.
- Что такое!? Неужто потерял?! - подумал я. - Только этого мне ещё и не хватало! Сейчас такой писк поднимется, и доказывай, что ты не верблюд...
Женщина сделала более решительное лицо и надвинулась на меня.
- Ну и ..? - строго спросила она. - Где же ваш билетик?
- Да тут он где-то... затерялся... - отозвался я и, снова переложив книгу из руки в руку, опять полез в уже проверенный карман. Контролёр, видно решив, что я самый обычный «заяц» и что специально тянул время, чтоб добраться до ближайшей остановки, встала так в тесном проходе вагона, дабы я, чего доброго, не дал стрекача, так и не заплатив за проезд.
- А вы его ваще-то брали!? - снова спросила женщина в форме и, поправив сумку на боку, зачем-то расстегнула её, будто намереваясь извлечь оттуда наручники или «кольт» 38-го калибра.
И тут я внезапно вспомнил, что сунул этот треклятый билетик в нагрудный кармашек своей тенниски.
- А как же! - радостно отозвался я и, в третий раз переложив в руках толстую книгу, извлек на свет Божий изрядно помятый проездной документик.
- Что я «бомж», что ли, какой-то! - добавил я обиженно и протянул билет контролёру. Женщина брезгливо повертела его в своих толстых пальцах, затем надорвала один конец и вернула обратно, разочарованно вздохнув. Она резким движением застегнула сумку и буркнула:
- Кто ж вас знает? Тут всякие ездят...
- Кто это всякие? Я, что ли?! - хотел уж было я в отместку за нехорошие подозрения уколоть контролёра, но, подумав, что негоже христианину вступать в подобные перепалки и что более полезно стойко и молча сносить любые оскорбления и огорчения, сыплющиеся извне, как, например, призывал святой апостол Павел коринфян в своём послании к ним: «Для чего бы вам лучше не оставаться обиженными? Для чего бы вам лучше не терпеть лишения?», расслабился и снова открыл книгу. Однако, вспомнив, что мало не делать зла и что нужно ещё творить и добро, я вновь поднял голову и громко сказал отходившей от соседних сидений женщине в форме:
- Извините, что задержал вас!
Контролёрша удивлённо оглянулась и буркнула:
- Да ладно уж...
Но я заметил, как посветлело её потное, усталое лицо, и мне от этого стало спокойнее на душе. За окошком по-прежнему проплывали однообразные с яркой молодой зеленью, высокие лесопосадки, в разрывах которых виднелись бескрайние изумрудные поля. Кое-где ещё цвели кусты сирени, жимолости, по траве разливались золотые ручейки одуванчиков... Такой пейзаж меня уже порядком утомил, поэтому я, взглянув на часы и убедившись, что поездка ещё далека до завершения, снова погрузился в увлекательное чтение толстой черной книги...
«Отечество моё - Лезвия (остров Лесбос, в Эгейском море - гласила сноска внизу странички), родилась я в городе Мефимне, имя моё - Феоктиста, по житию я - инокиня, ибо когда я ещё в детстве лишилась родителей, то отдана была родственниками в женский монастырь и облечена в иноческий чин. Однажды в праздник Воскресения Христова, когда мне было 18 лет, я пошла с благословением в отстоящее недалеко селение, чтобы посетить сестру свою, которая жила там со своим мужем, и у неё заночевала. В полночь на страну ту напали арабы, предводителем которых был свирепый Низар. Они пленили все селения, взяли в плен вместе с другими и меня и, когда наступило утро, посадили нас на свои корабли и отплыли. Проплывши целый день, они пристали на ночь к этому острову и, высаживая пленников, разглядывали их, определяя цену, какою кто хочет выкупиться. Вместе с другими была выведена и я. Увидав находившийся вблизи луг, я повернулась к нему и обратилась в бегство. Пленившие меня гнались за мной и преследовали меня, как охотник зверя, но пустыня скрыла меня от них, - или, лучше сказать, Бог в пустыне покрывал меня Своею благодатию и защищал от рук ловящих, так что они не могли найти и догнать меня. Я убежала во внутреннюю пустыню этого острова и не переставала бежать от страха до тех пор, пока колючими деревьями и тернием, а также острыми камнями не изранила сильно ног своих. Не будучи в состоянии бежать дальше, я, как мертвая, пала на землю и покрылась земля кровью моею, истекавшею из израненных ног. Всю ночь ту я провела в тяжких страданиях, но благодарила Бога, что Он спас меня от рук врагов моих и сохранил неосквернённою. И пришло мне желание - лучше умереть скорее в этой пустыне в чистоте девической, нежели жить среди скверных людей и погубить посвящённое Христу девство. Поутру я увидела, что нечестивые разбойники отплыли от острова, и, освободившись от их рабства, исполнилась такой радости, что забыла болезнь свою. И вот с того времени доныне я 36 лет живу на этом острове. Питаюсь же я семенами растущего здесь в изобилии подсолнечника, а более питаюсь словом Божиим, ибо все псалмы, песнопения и чтения, которым научилась в своём монастыре, помню доныне и в них нахожу утешение и ими питаю душу свою. Одежда моя в скором времени обветшала, и осталась я нагою, имея покровом только благодать Божию, которая покрывает меня от всех зол».
Поведав это, преподобная дева подняла к небу руки свои и воздала благодарение Богу за неизречённую милость Его, явленную на ней. Затем, снова обратившись к охотнику, сказала:
- Вот я все сказала тебе про себя; одного прошу от тебя, что ты и исполни для меня, Господа ради: когда на будущее лето придешь ты охотиться на этот остров (я знаю, что ты непременно придёшь, так как на это есть воля Божия), то возьми в чистый сосуд часть Пречистых и Животворящих Христовых Тайн и принеси мне сюда, ибо со времени поселения в этой пустыне я не сподоблялась причаститься. Теперь же иди с миром к спутникам своим и обо мне не рассказывай.
Охотник обещал исполнить приказание и, поклонившись дивной рабе Христовой, ушёл, радуясь и благодаря Бога, что Он явил ему такое Своё сокровище, сподобил видеть, беседовать и удостоиться молитв и благословения той, которой не был достоин весь мир!
Придя к берегу, охотник нашёл спутников своих, ожидающих его и сокрушающихся об его замедлении, ибо они думали, что он заблудился в пустыне. Он же не открыл им тайны, которую повелено было ему хранить, и отплыли они к себе домой... Между тем охотник тот, как великой радости, ждал следующего лета, желая снова увидеть чистую невесту Христову, в пустыне, как бы в чертоге пребывающую...»

Я прикрыл книгу и, откинувшись на жесткую спинку сиденья, закрыл глаза и подумал:
- А как же я-то ждал этого лета, чтобы вновь увидеть свою прекрасную фею Прасковью! Ведь мы не виделись с ней уже ровно десять месяцев с того самого момента, как за девчонкой закрылась бело-голубая дверца самолёта, так внезапно разлучившего нас и прервавшего тот удивительнейший уральский тур... Путешествие, где были только мы одни, да ещё прекрасная наша помощница и покровительница - русская природа! Я снова поглядел в окошко, но пейзаж там не изменился: все та же густая зелень лесных полос, да мрачноватые островки заболоченного тальника. Электричка резво бежала, отсчитывая рельсовые стыки, вагон качало, и порой казалось, что я нахожусь в трюме скоростной подлодки, несущейся сквозь бушующее море молодого лета. Мысль о том, что вновь еду на встречу с Пашкой, трогала и волновала мою душу. Ещё какие-то полчаса, и я опять увижу эти озорные косички, эти прозрачные добрые глаза, милую застенчивую улыбку ставшей для меня такой близкой девчонки...
Все эти месяцы я жил лишь одним воспоминанием о Прасковье, о тех десяти незабываемых днях, ставших для нас такими долгими, прекрасными и главными, когда мы каким-то фантастическим образом оказались в сказке с её Водокручами и Берендеями, с тайнами и чудесами, и в которую теперь больше нет возврата... Несмотря на то, что мы с Пашкой часто созванивались, писали друг другу письма, посылали праздничные открытки, дарили книжки, я всё чаще ловил себя на мысли, что та внезапная разлука на летном поле таёжного аэродрома была неслучайной, праздник нашей яркой и чистой дружбы вовсе недолог и что скорее всего я больше уже никогда не встречусь с феей Мещёрского края, а моё сердце больше не сожмётся под её всепроникающим взглядом.
И чем больше проходило времени, тем чаще посещали такие грустные мысли. А ближе к лету звонки от Пашки стали совсем редкими и какими-то обыденными. Тогда я решил, что девчонка поддерживает со мной связь уже просто ради приличия. Хоть она и объясняла это прибавившимися делами в связи с возделыванием огорода и последней четвертью учебного года, какие-то нехорошие мысли и предчувствия стали все чаще обжигать мою душу. Но какие, скажите, права имел я на эту девчонку? Ведь мы всё ещё оставались такими разными. А я, хоть и встал на путь духовного исправления, всё же двигался по нему не так быстро и успешно. А без её помощи частенько срывался и вновь подолгу блуждал в дебрях мирских соблазнов или же погружался в греховную трясину вседозволенности и гордыни. Как мне стало не хватать Прасковьи, этого маячка в бурном житейском море... И я невольно понимал: да ведь я, кажется, попросту влюблён в эту милую и странную девчонку! И что совсем удивительно, я этой мысли от себя не гнал, а, наоборот, подолгу хранил её в сердце. Но вот занятия в школе закончились, и надо было думать о том, чем занять свой досуг и как поинтереснее и с пользой провести наступающее лето. Однажды, поглощённый такими мыслями, я не спеша возвращался с тренировки в бассейне, бредя по ярко освещенной горячим майским солнцем аллее парка и вяло пережёвывая купленный в «бистро» гамбургер. Носком кроссовки я осторожно, без особого энтузиазма, катил перед собой попавшуюся мне на пути пустую жестянку из-под «Ярпиво» и совсем не глядел по сторонам, на распускающуюся природу душного пыльного города. Мало трогали меня и густые ароматы цветущей сирени, плывущие вдоль аллей парка, чтобы на выходе из него смешаться с запахами улицы и бензина. Было как-то грустно и тоскливо, как это обычно бывает только осенью. И я боялся, как бы мне вновь не впасть в хандру прошлого лета, которая смогла развеяться лишь с появлением в моей жизни Прасковьи. Невольно в голову стали приходить мысли и о Египте. А что, ведь почти половина ребят из нашего класса наметила в этом году отдых на Красном море! Не рвануть ли и мне с ними! Родители будут только рады. Отучился я неплохо, стал более ответственным и самостоятельным, папка с мамкой не нарадуются на моё взросление. Подумывают вот о хорошем подарке для любимого сынули... А то ведь приедут пацаны, из дальних странствий воротясь, и начнут хвалиться увиденными там всякими диковинами, а чем я тогда им отвечу? Ведь в прошлое лето мне пришлось вместо пыльных пирамид покорять дремучие вершины Урала... Вот о чём думал я за несколько секунд до того, как произошло маленькое чудо! Я уже как раз подходил к скамейке, на которой сидела одинокая, строгого вида старушка, у ног которой резвился забавный мопс, и тут вдруг внезапно заверещал мой мобильник. Одной рукой я машинально поднес трубку к уху, а другой хотел отправить в рот остаток гамбургера, да только так и замер в такой позе, точно мраморная скульптура на парковой аллее. Звонила Пашка! Признаюсь, ее голос действует на меня парализующе: слыша ее, я забываю обо всем на свете, точно вмиг, как по мановению волшебной палочки, снова оказываюсь на далеком Урале, средь мрачных болот, густого леса, темных холодных пещер, где были только мы одни, а весь мир, с его шумом, суетой, заботами и проблемами, находился где-то в недосягаемой дали... На этот раз Прасковья поразила и обрадовала меня несказанно! Она сообщила, что скоро на две недели отправляется в трудовой поход в православно-молодежный лагерь, чтобы принять участие в работах по восстановлению храма в одном из сел их района и предлагала мне присоединиться к ней, так как ее спутниками будут двадцать мальчишек и девчонок 10-12 лет, да историчка Людмила Степановна, и что мои крепкие руки, большие знания и опыт спартанской жизни очень им всем пригодятся. Хоть Пашка и не настаивала на обязательности моего визита, я почувствовал, что она тоже с нетерпением ждет нашей новой встречи и поэтому с радостью ухватилась за предоставленную судьбой возможность повидаться со мной! И я был просто счастлив, сделав такое открытие! Поэтому Пашка получила согласие незамедлительно и тоже обрадовалась. Мы условились о дне моего прибытия, быстро обсудили кое-какие походные детали, и Прасковья, сказав, что непременно встретит меня на вокзале, отключила телефон! Какое это было чудо! Я оказался на седьмом небе от восторга! Сунув трубку в карман, я издал вопль радости и сделал несколько замысловатых кульбитов прямо на дорожке аллеи, чем немало удивил старушенцию. Счастье так распирало меня, что я не мог сдерживать себя. Я, издавая какие-то непонятные для других крики, закружил по аллее, затем сиганул через скамейку, да так, что едва не наступил на мопсика, пристроившегося в лопушках, чтобы полить их своей водичкой. От страха песик мухой вылетел на дорожку и стал бешено нарезать круги, поднимая пыль тянувшимся за ним поводком. Я побежал следом, наступил на жестянку, и та так плотно прицепилась к кроссовке, что скинуть ее сразу не удалось, и я, скача по аллее, гремел ею в такт повизгивания собачки.
- Максик! Максик! Иди ко мне! Иди ко мне, мой маленький! - запричитала ошарашенная старушка.
Но мопс, видно решив, что обижать его никто не собирается и большой человек решил просто поиграть с ним, успокоился и стал уже носиться возле меня, при этом радостно повизгивая. Я, наконец освободившись от жестянки, подхватил собачку и, угостив куском гамбургера, вернул прямо в руки таращившей на нас глаза хозяйке.
- Хороший, Максик, хороший! - потрепал я псину по ушам и быстрым-быстрым шагом двинулся по аллее.
Мопс кинулся за мной следом, но старушка, вцепившись в поводок костлявыми пальцами, удержала его.
- Максик! Максик! Веди себя прилично! - заговорила она.
Песик, возбужденный передавшейся ему от меня радостью, жалобно заскулил от невозможности догнать мою стремительно удаляющуюся фигуру...
И вот теперь я ехал в Мещерский край к славной девочке Прасковье. Сборы были недолги. Прихватив с собой лишь малость сменной одежонки да предметы гигиены, я вполне обошелся лишь одной небольшой походной сумочкой. Место в ней еще оставалось, и я заполнил эту пустоту десятком шоколадных батончиков и черной книжкой в толстой кожаной обложке - «Жития святых», с которой и начался прошлым летом наш незапланированный круиз по горам, лесам да болотам. Я даже не взял мазь от комаров, считая, что Мещера вовсе не такая уж дремучая глухомань, как таежные дебри и, наивно полагая, что и местные биргаши куда более «гостеприимней» уральских.
- Горячие пирожки, свежие сосиски и булочки, картошечка по-домашнему, чаек-кофеек! - в вагоне возник полный, краснощекий, уже сильно лысеющий мужчина в белом халате, кативший перед собой небольшую тележку с коробкой, наполненной всякими вкусностями. Следом за ним шла бойкая худенькая девушка с большим бордовым термосом, висевшим на боку.
- Чипсы, сухарики, минералочка, пицца с сыром по-итальянски, грибочки... - точно запрограммированный робот повторял предприимчивый торговец, обращаясь к немногочисленным пассажирам. Люди, утомленные довольно продолжительной поездкой, брали фаст-фуд охотно, чтобы подкрепиться и за едой скоротать время. Мужчина то и дело запускал руку в коробку и извлекал оттуда то хрустящие пакеты, то потные пластиковые бутылочки, то бумажные сверточки, раздавая их налево и направо. Делал он это так ловко и заученно, что я вновь подумал о его принадлежности к умным машинам. Полными пальцами продавец принимал деньги, без задержки давал сдачу и в паузах, при передаче мелочи, умудрялся вновь громко предложить:
- Булочки, сосиски, домашнее пирожное, лимонад, шоколадочки...
Девушка же отвечала лишь за то, чтобы напоить пассажиров кофе или чаем. Как оказалось, у нее за спиной был закреплен еще один термос, а на поясе висела солидная гирлянда одноразовых стаканчиков. Эх, что и говорить, я не удержался и, поддавшись зову живота, положил на 179 страницу книжки закладку в виде календарика с изображением святой Параскевы Пятницы и сунул «Жития» в походную сумку, так как мужчина с коляской уже добрался и до меня.
- Что будем кушать, молодой человек? - добродушно спросил торговец.
И я, грешный, дал волю своему главному соблазну и купил: два хот-дога, пиццу, чипсы, литровый пакет виноградного сока, большое пирожное и шесть пирожков с капустой, рисом и печенкой. Рассчитавшись с довольным, хотя и несколько удивленным от такого большого заказа, продавцом, я сложил все приобретенное на расстеленную на сидении газетку и с нескрываемым удовольствием приступил к «уничтожению» этих продуктов быстрого питания.
- Ничего, - думал я, - пребывание в трудовом лагере не позволит мне накопить лишний жирок, а уж Прасковья-то и тем паче не даст мне бить баклуши, с такой девчонкой не соскучишься... Я снова стал думать о Пашке и от этого, увы, аппетит мой еще более разыгрывался. Сидевший на соседнем диванчике пацанчик лет 6-7, который путешествовал с двумя бабушками и которому те купили лишь чипсы, забыв о своих хрустящих пластиночках, с раскрытым ртом наблюдал за тем, как я ловко и умело, со знанием дела, расправляюсь с истекающими кетчупом хот-догами, с парящими пирожками, с трепещущей в моих руках пиццей. Управившись с чипсами в 2-3 захода, я высыпал остатки пакета прямо себе в рот и все это запил доброй порцией сока. Перед тем, как приложиться к оставшемуся десерту - пирожному, - я с удовольствием икнул и грузно вздохнул, стряхивая с тенниски крошки. Осторожно подняв пирожное, я несколько секунд полюбовался им, как бы прикидывая, с какого конца лучше впиться в него зубами. Потом взглянул на пацанчика: он так и сидел, точно завороженный, с раскрытым ртом и распечатанным пакетиком чипсов, и таращил на меня восхищенно-удивленные глаза. Я подмигнул ему и, улыбнувшись, протянул мальчугану пирожное:
- Угощайся!
Тот смутился, покосился на бабулек, потом, забросив обратно в пакет зажатый в пальцах чипс, тщательно обтер ладошку о свою нарядную футболку и бережно, с нескрываемой радостью, принял бесценный дар из рук знатока и «великого поглотителя» вкусной пищи. Допив сок, я сложил все остатки своей быстрой трапезы на середину газеты и завернул все в один большой комок. Я взглянул на мальчишку и невольно улыбнулся, видя, как он, пытаясь подражать мне, разделывается с пирожным. Это у него, надо признать, получалось плохо и поэтому и нос, и щеки мальца стали густо украшать кремовые хлопья, точно он не ел, а собирался бриться.
- Ой, батюшки, да что ж это такое!? - всплеснула руками одна из старушек, когда взглянула на своего внучка. - Да где же ты это взял-то, окаянный? - она стала быстро шарить по сумкам, отыскивая что-нибудь подходящее, чтобы утереть личико мальчика, а тот, с набитым до отказа ртом, откинулся на спинку сиденья и, закрыв глаза, наслаждался, медленно пережевывая остатки вкуснятины. В это время электричка остановилась. Я выбежал на перрон, чтобы пристроить куда-нибудь мусор и, увидев неподалеку урну, ловким движением, точно баскетболист в кольцо, закинул в нее испачканный газетный шар. Уже возвращаясь обратно, я натолкнулся на женщину, которая везла на тележке букеты цветов, завернутые в яркую подарочную пленку. И я, вспомнив, что еду к Пашке без подарка, кинулся к продавщице. Остановив ее, я дотронулся до роскошного букета белых лилий.
- Пожалуйста, лилии можно?
- Да, конечно, берите! Очень красивый букет! - и женщина выдернула букет из общей массы цветов.
- Сколько с меня? - спросил я и полез в карман за деньгами.
Женщина назвала цену. Хоть было и дорого, но сердито: белые лилии в начале лета - это круто!
Однако в кармане я нашел лишь горсть мелочи, которой, пожалуй, хватило бы лишь на сверкающую обертку букета. И тут я вспомнил, что оставил крупные деньги в сумке, в бумажнике.
- Кому берешь-то, подружке? - спросила торговка, улыбаясь.
- Более, чем! Фее! - отозвался я и кинулся к вагону. - Извините, я сейчас, мигом! Деньги в поезде оставил! Подождите, пожалуйста!
Но уже объявили об отправке.
- Ой, сынок, да ты же не успеешь! - крикнула женщина мне вслед.
Пулей влетел я в вагон и подскочил к сумке, раскрыл ее и выхватил из тряпок бумажник.
- Погодите, я уже иду! - крикнул я через открытое окошко ожидавшей меня продавщице.
Еще через пару секунд я уже был в тамбуре, но тут дверцы предательски захлопнулись прямо у меня перед носом, и поезд сразу же резво тронулся.
- О, нет! - простонал я, безнадежно ударяя ладонями по толстому стеклу с надписью «Не прислоняться!».
- Что, опоздал? - спросила меня вышедшая из другого вагона высокая женщина с чемоданом в руке. - Сорви «стоп-кран», пока еще слабый ход!
- Да ладно, все в порядке... Чего людей зря пугать... - выдохнул я и медленно поплелся вслед за пассажиркой. - Значит, не судьба...
От такого, почти спецназовского, броска в вагон и обратно сердце мое учащенно колотилось. Однако, когда я вернулся на свое место, моторчик мой ахнул и почти остановился от удивления: прямо на сидении, где еще несколько минут тому назад, точно «скатерть-самобранка», покоилась газета с кушаньями, лежал теперь... так и не купленный мною букет белых лилий! Это так поразило меня, что я покрылся испариной и во рту у меня пересохло. Я огляделся. За мною по-прежнему восхищенно наблюдал только пацанчик, который теперь, видимо, усваивал уроки того, как должна действовать группа захвата. И я подумал, что опоздал с деньгами лишь по своей рассеянности и от того, что все же отяжелел, очистив «скатерть-самобранку» самым непозволительным образом. Я нежно взял букет и присел на скамью. Поднес цветы к лицу. Свежие, яркие, сочные, шелковистые, как щечки моей феи, они источали дивные ароматы.
- О, Господи, да откуда же они тут взялись!? - подумал я и почувствовал, как в животе у меня недовольно заурчала потревоженная пища и даже погрозила небольшим спазмом. Малыш, которого кое-как утерли бабуси, протянул мне теплую бутылочку с минералкой и заговорщически подмигнул. Я тоже моргнул ему глазом и, взяв «баклажку», немного промочил горло. Возвращая бутылку, шепотом спросил у мальца, кивая на цветы:
- Откуда это?
- Тетенька в окошко забросила! - отозвался он также тихо и покосился на старушек.
- Понятно, - сказал я. - Спасибо за информацию! - и снова отодвинулся к своей сумке.
- Да хранит вас Господь, добрая-добрая тетенька! - сказал я про себя, глядя в окошко. Я был так растроган поступком цветочницы, что не мог больше говорить. Немного успокоившись, поглядел на часы. Ну вот и все - следующая остановка минут через двадцать, и там меня ждет Прасковья... Я улыбнулся, вздохнул и, понюхав цветы, стал думать о нашей встрече. Колеса по-прежнему считали стыки на рельсах, а вагон-подлодка, качаясь, мчал меня по бушующему зеленому морю лета.


«ЗЁРНЫШКИ»

Я увидел Пашку почти сразу же, едва только спрыгнул на серый пыльный бетон перрона. Правда, пассажиров, сошедших на этой станции и встречающих их родственников, было немного, но все равно я узнал бы эту девчонку и в тысячной толпе. Такая легкая, светлая, до боли знакомая, она стояла недалеко от здания вокзала и напряженно глядела на выходивших из вагонов людей. На ней было голубое в белый горошек платье, а пестрая косынка спадала на плечи. На ногах были синие полукеды и нежно-розовые носочки. Русые косички по-прежнему озорно резвились на девичьей груди. Увидев меня, Прасковья махнула рукой и, заулыбавшись, быстрым шагом направилась ко мне, ловко лавируя средь переходящих ей дорогу пассажиров электропоезда. Через несколько секунд мы уже были рядом друг с другом. И тут я невольно обнаружил, что Пашка за эти 10 месяцев разлуки заметно похорошела и повзрослела. Красота ее стала еще более яркой и трогательной, так что я на миг даже растерялся и почувствовал, как чьи-то невидимые холодные пальцы пробежались по моему позвоночнику. Я не знал, как же мне лучше поприветствовать свою долгожданную подружку. Хотя, скажу честно, хотелось лишь одного: обнять ее крепко-крепко и, смеясь, закружить по перрону. Но я на такое так и не решился. К счастью, все устроилось как-то само собой.
- Жорка, привет! Ну, наконец-то! - произнесла Пашка, обнимая меня за шею.
- Здравствуй, Пятница! - отозвался я, и мы, не сговариваясь, трижды по-христиански расцеловались.
- Вот, это тебе! - я вручил девчонке чудесный благоухающий букет.
- О, Господи! Какая прелесть! Это мне?!
- Ага, - кивнул я.
- Спасибо! - и она еще раз чмокнула меня в щечку. Потом Прасковья взяла меня за руку и потащила с перрона:
- Жор, знаешь, как же я рада тебя видеть! Пошли, пошли скорее...
- Уж думал и не увидимся больше! Соскучился страшно... - отозвался я, поправляя сумку на плече.
- Ну что ты, Жор, да быть такого не может, чтобы мы больше не встретились-то! Ведь не для этого Господь нас познакомил, верно?
- Конечно! Эх, Пятница ты моя, вот чудо-то - мы опять вместе! Просто не верится! - радостно воскликнул я и обнял девчонку, прижимая ее к себе. В ответ она только весело рассмеялась.
За зданием вокзала нас поджидала повозка на резиновом ходу, запряженная темно-рыжей кобылкой. За вожжами сидел мальчуган лет 12. Всю одежду его составляли лишь короткие, изрядно потертые джинсы, да желто-зеленая кепка-бейсболка, повернутая козырьком назад. Загар у пацана был уже почти африканский.
- Вот, это наше лесное такси! - улыбнулась Пашка. - Ты не против?
- Еще бы! - согласился я. - Я на такой тачке еще ни разу в жизни не ездил! Если, конечно, не считать прогулки по парку на пони... лет так... дцать тому назад.
Когда мы подошли к телеге, Паша представила мне возницу:
- Это Петя! Он, правда, не из нашего лагеря, а местный, но с нами вместе работает.
- Здорово, шеф! - сказал я и крепко пожал загорелую руку пацана.
Тот ничего не сказал, а только кивнул головой в знак приветствия, но я заметил, как он удивленно и восхищенно любуется моей мускулатурой.
- А это Зоська! - доложила Пашка, кивнув на лошадь, которая с любопытством глядела на ее букет и при этом активно шевелила ноздрями, улавливая дивные ароматы цветов. - Она, правда, уже старенькая, но все еще бойкая.
- Очень приятно! - и я погладил кобылу.
Та несколько раз махнула головой сверху вниз и, кажется, потеряв к нам всякий интерес, стала неторопливо пощипывать пыльную травку-муравку. На дне подводы лежала скошенная и уже изрядно подвявшая трава, источавшая какие-то пряные запахи.
- Садись. Поедем. - предложила Пашка и ловко запрыгнула в тележку. - До лагеря отсюда 12 километров.
- Ого, далековато вы забрались! - отозвался я и, сняв с плеча сумку, забросил ее на повозку. Затем, оглядевшись, вздохнул и тоже плюхнулся рядом с Прасковьей. - Ну, Петр и Павла, поехали!
Возница весело дернул за вожжи. Зоська не сразу, а сначала тщательно дожевав вырванный с корнем пучок травы, двинулась с места. Колеса тележки протяжно заскрипели и мы, наконец, мало-помалу тронулись в путь. На выезде из поселка я попросил Петра притормозить, а сам, взяв большой полиэтиленовый пакет, побежал в сельмаг за покупками. Ехать в гости без гостинцев мне не хотелось, поэтому я накупил несколько килограммов всяких сладостей для обитателей летнего трудового лагеря. Не забыл и о своих попутчиках и угостил их мороженым. А рыжей Зоське дал сдобную булочку, которую она тут же и не без удовольствия зажевала. После этого наше дальнейшее путешествие шло уже веселее. Кобылка взяла мелкой рысью, а Петька, забыв о рулевом управлении, все свое внимание уделял лишь быстро таявшему пломбиру, едва успевая подхватывать языком вытекающие из высокого вафельного стаканчика прохладные сливочные струйки, пробивающиеся то сверху, то снизу, то с боков. Да и Пашке было не до меня, ведь и она тоже решала задачку, как бы не пролить на платье сладкую ванильную кляксу. Я не мешал им и, надев на голову белую панаму, любовался окрестной природой. Таким образом мы какое-то время ехали молча, и я приводил в порядок свою душу и мысли, растревоженные новой встречей с Прасковьей. День уже давно перевалил за свою середину, однако солнце по-прежнему висело высоко и жарило землю нещадно. День - с год! Что уж тут и говорить, ведь стоял июнь - пестрый, горячий и голосистый. Юное лето с каждым днем шагало все шире и увереннее. Наступала вершина года... Вдоль проселочной дороги, серой и пыльной, по обе стороны растекались луга, колыхающиеся яркими фиолетовыми волнами мышиного горошка с нежными оторочками аниса и ромашек, среди которых сверкало ослепительное золото лютиков и плескались лазоревые «отмели» вероники. Лишь ближе к горизонту виднелись несколько мрачноватые заросли ивняка, куги да осоки. Похоже, там были и болота. Что ж, верный атрибут Мещерского края. Горячий ветер окутывал меня дивными ароматами цветущей природы, кружил голову и будоражил чувства. Хотелось встать на подводе и прокричать вдаль что-нибудь радостное, помахать руками далеким кустам и посвистеть вместе с птичками. Земля справляла свои именины, и это праздничное настроение передавалось и людям.
Луга постепенно перешли в молодой соснячок. Сразу же запахло смолой и хвоей, а под колесами повозки стали потрескивать сухие сучья и шишки. Такие милые и знакомые запахи, звуки... Какие-то восторженные чувства бередили мою душу. Я дышал полной грудью и улыбался:
- Помнишь, Паш, как я по такому лесу скакал в одних обмотках?
Девчонка улыбнулась и легла в повозке.
- А у вас тут прямо, как на Урале! - продолжал я. - А биргашей много?
- Скоро узнаешь, - отозвалась Пашка, любуясь букетом и нюхая нежные цветочки лилий.
- А я мазь забыл взять... Ну, ничего, на Урале не слопали, думаю, и тут не осилят, а на пару литров мне похудеть не помешало бы! - пошутил я.
Прасковья улыбнулась и закрыла глаза. Я осторожно положил ладонь на ее горячую косичку:
- Устала?
- Угу.
- Много работы?
- Да нет, просто рано встала сегодня. Боялась тебя прозевать... Пока вот с Петькой договорилась. Дни такие длинные стали, что на них, порой, и сил просто не хватает... Сегодня уж что-то очень жарко. К грозе, наверное... Синоптики обещали по области дожди.
- Да, печет тут, как на Красном море! И зачем только люди на юга пускаются? А тут чего плохого? Вон красотища какая кругом! А воздух!
- Долго добирался?
- Часов шесть, с двумя пересадками.
- Ничего, сейчас приедем в лагерь, сходим на озеро... Вода будет, как парное молоко... Потом картошечки запечем...
- Да, вот это неплохо бы! - радостно вздохнул я и поглядел на деревья.
Там, среди ветвей, резвилась рыжая белочка-проказница. Прасковья замолчала. Похоже, она задремала.
- Милая моя, хрупкая Пятница, - подумал я, любуясь ее лицом, тронутым свежим загаром, и снова отметил, как волнительно и неудержимо расцветает девичья красота. Точно так, как оживает, становится все ярче, пестрее и прекраснее летняя природа.
- Но! Чего тащишься! - крикнул возница, хлопая вожжами.
- Да тихо ты! - шикнул я на него.
Петр удивленно оглянулся и спросил уже шепотом:
- Что, заснула?
- Ага, - кивнул я.
- Бедняга, хлопочет, как ласточка, с первыми лучами солнца... Везде успевает и хочет побольше сделать. Она ведь староста лагеря!
- Ого! - искренне удивился я. - Строгая?
- Ну что ты! Она нам как старшая сестра... Очень добрая и веселая! Никого не обижает.
- Скоро приедем?
- Еще несколько километров осталось. Зоська вот упрела, плетется как эта... зараза...
- Ладно, пусть тащится, не будем будить старосту...
- А ты правда с ней был там? - вдруг спросил Петька.
- Где? - переспросил я.
- Ну, там, в горах...
- Угу.
- Здорово! Счастливый... - вздохнул возница.
- В смысле? - не понял я.
- Да так, вообще... - уклонился Петр от ответа и, отвернувшись, осторожно хлопнул вожжами по бокам кобылы.
Но Зоська его позыв проигнорировала.
Что он имел в виду, этот загорелый возница? То, что я был в горах, или то, что я был там именно с Пашкой? А вы как думаете, ребята?
Вскоре лес расступился и по правую сторону от дороги открылась панорама большого села, раскинувшегося за небольшими заболоченными зарослями кустарника. Дома утопали в пышной зелени садов. Кипели и пенились белые кроны рябины да калины, цвели сирень, жасмин и акации. За селом, к самому горизонту, уносилась изумрудная гладь полей. Увидев родные просторы, Зоська оживилась и резво припустила по дороге, ведущей в гору. Когда мы поднялись на высокий холм, то перед моим взглядом предстала следующая величественная картина: на этой, главенствующей над всей округой высотке, стоял старый храм, окрестности которого, правда, бурно заросли кустарником да бурьяном. Когда-то здесь шли праздничные службы и звон колоколов был наверняка слышен за много-много верст, и местные жители, и проходящие путники еще издали видели церковь, гордо представившую под солнечные лучи золото своих куполов. И было как-то дико и обидно видеть дом Божий в таком запустении: полуразрушенный, грязный, забитый мхами и травами, увитый вьюнками, он теперь стыдливо выглядывал из густых колючих зарослей, как бы не желая более открывать миру свою кричащую непристойную наготу и безобразные надписи на стенах. У меня невольно сжалось сердце.
- Да как же так можно, с храмом-то Божиим! - воскликнул я в сердцах. - Ну нет, держись, старина! Георгий-то толстый и Прасковья-Пятница приехали сюда не отдыхать, а чтобы помочь вернуть тебе былую славу и величие! И рано или поздно твои колокола вновь разбудят всю округу, разомлевшую в знойном мареве безбожия! Воодушевленный такими мыслями, я приподнялся в повозке, чтобы получше разглядеть окрестности храма, и невольно разбудил Пашку. Она вздрогнула и, поняв, что надолго заснула, быстро поднялась, виновато и растерянно завертела головой.
- Ну вот и приехали! - радостно объявил Петька. Он натянул поводья и остановил Зоську. - Дальше сами доберетесь?
- Да, конечно, - отозвалась Прасковья, спрыгивая на землю. - Спасибо тебе большое, Петь. Поезжай на озеро, искупай Зосю, а то она, бедняжка, здорово утомилась...
- Обязательно! - сверкнул возница белозубой улыбкой и, весело гикнув, лихо тронул кобылу. Да так, что я, доставая из телеги свои пожитки, едва не свалился на землю.
- Во припустила! - усмехнулся я, глядя на лошадь. - Видать, мои килограммы были ей большой обузой!
Пашка улыбнулась:
- Да она всегда такая! Как дома, так носится, как на скачках, а в поселок ездить очень не любит.
- Что ж, всегда приятно возвращаться под крышу дома своего, - сказал я, закидывая сумку за спину. - Ну что, пошли?
- Пошли, - Прасковья взяла меня за руку и вздохнула. - Надо же, заснула...
- Снилось чего?
- Да, странный какой-то сон...
- Расскажи!
- Ну, будто мы с тобой стоим в старом храме с иконами в руках и усиленно молимся. А внутри пусто, голо и никого... А нам так хорошо, радостно и весело... Мы еще громче молимся... И вот в окошко уже свет заструился... и ладаном запахло... и, знаешь, даже колокола зазвучали... Так здорово было... И вдруг позади нас дверь громко так хлопнула и вошел кто-то. Его тяжелые шаги раздались по полу и замерли недалеко от нас. Я хочу оглянуться, но не решаюсь... Холодом каким-то повеяло снаружи. И птица большая черная залетела, заметалась у престола и ввысь поднялась... А может, это и мышь летучая была... противная такая... Мне так страшно стало, а обернуться почему-то не могу. А позади нас кто-то стоит, тяжело дышит и на нас зло смотрит. Ты говоришь: «Паш, ну ты чего? Не бойся!» и толкаешь меня плечом. Я улыбнулась и проснулась.
- Хм, если, конечно, верить этим дурацким сонникам, то молиться в церкви - это к сильному потрясению в жизни, которое даст мудрость. А звон колокола снится к извещению об умершем. А вот икона - это хорошо: благодать будет. Если б много было икон, то к великому терпению, а ты говоришь, что храм был пуст. Вот такой, значит, расклад получается.
- Как ты думаешь, к чему бы все это?
- Думаю, ерунда все это. Сон есть сон. А в такую жару чего только не привидится...
А я, знаешь, в это время тоже про храм этот думал! Как было бы здорово вновь его восстановить, купола позолотить, колокола поставить... Он ведь на таком хорошем месте стоит, такая красотища будет!
- Да, конечно! Я тоже вчера это себе представляла... - вздохнула Прасковья.
- Ничего. Скоро мы тут наведем порядок! - сказал я решительно и, поправив свои сумки, легонько подтолкнул девчонку своим крутым плечом. Паша улыбнулась и спрятала свое лицо в букет.
- А ладан... он лилиями пах... - только и сказала она.
И тут мы вышли к лагерю. Метрах в трехстах от храма начинался сосново-еловый лесок. На его зеленом фоне и виднелись разноцветные и разнокалиберные палатки. В центре лагеря к небу струился легкий сизоватый дымок. Левее крайней палатки был широкий, густо покрытый цветами луг, за которым сверкало небесной гладью довольно приличное озеро, почти со всех сторон окруженное пышными зарослями тальников и прибрежных трав. Воздух в округе был чистый, бодрый, сладостный... Царили покой и умиротворение.
- Здесь прекрасная местность! - произнес я, осматриваясь. Пашка поправила платье и повязала платочек. Двинулись к лагерю. Когда до первых палаток оставалось метров сто, у дороги возник яркий щит-указатель, прикрепленный на высокой сухой палке. На нем синим по белому было кем-то старательно выведено:

«ЗЁРНЫШКИ»:
ПРАВОСЛАВНО-МОЛОДЁЖНЫЙ ЛАГЕРЬ.
ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ!

- Отчего же «Зёрнышки»? - удивился я. - Это ты придумала?
- Нет, не я, а наша учительница Людмила Степановна. Она это так объяснила: вера наша православная есть большой полный колос, а мы все - его зернышки. И от нас зависит, какой урожай Господь соберет на Своей Ниве!
- Да, любопытно... - согласился я, поправляя панаму. - Пожалуй, в этом что-то есть...
И тут я увидел, как к нам с разных сторон лагеря и даже от храма бегут десятки мальчишек и девчонок.
- Ну все, заметили! - вздохнула Пашка, смущенно улыбаясь.
- Гляди-ка, как тебя тут любят! - усмехнулся я.
- Нет, это, скорее всего, они спешат на тебя полюбоваться! - парировала девчонка и, вздохнув, виновато добавила. - Жор, ты прости, но я им уже о тебе кое-что рассказала.
- Ну, тогда понятно... - выдохнул я, готовясь к встрече с обитателями лагеря. - Ну, Жорес, готовься давать автографы...
Весело крича, смеясь и повизгивая, ребятня подбежала к нам и остановилась в нескольких шагах. И верно, все взоры дружных «зернышек» были устремлены только на меня. Скажу честно, ребята, я даже почувствовал некоторую растерянность и стыдливость от такого моря внимания. Правда, на спортивных состязаниях меня не раз возводили на пьедестал, но вот так живо и радостно ко мне никто еще не бегал...
Я почувствовал себя просто Сильвестром Сталлоне , прибывшим на встречу с юными зрителями. А может быть, вот так встречали жители города Бейрута святого Георгия, пленившего страшного змия?
- Вот, ребята, познакомьтесь, это Жора! - представила меня Пашка.
Девчонки сразу зашушукались, а пацаны с интересом разглядывали мои достоинства, точно я был не простой школьник, а былинный богатырь, сумевший победить и грозного Водокруча, и топь болотную, и свирепых диких псов. Не испугавшийся ни бурь, ни гроз, ни холода и голода, ни комаров, ни змей, ни медведей и спасший для них прекрасную старосту.
- Привет, ребятишки! - приветствовал я «зернышек» и слегка поклонился им.
- Здравствуйте! - почти хором, не сговариваясь, ответили те. Тут же из толпы выделилась одна беленькая девчушка, лет десяти, в легком сиреневом халатике и, подойдя ко мне, дотронулась до сумки.
- Так вы и есть тот самый Жора-обжора!? - спросила она восхищенно.
Однако, поняв, что сказала что-то не то, виновато улыбнулась и добавила сильно смущаясь:
- Ну, Жора? Георгий?
- Я пришел к ней на помощь:
- Ты хочешь сказать - Георгий Толстый, так? Конечно же, это я! Разве не видно? - усмехнулся я и весело добавил: - Это я Жора-обжора и есть! Рад вас всех видеть! - говорил я, поглаживая «зернышек» по головам и похлопывая по спинам. А потом, вспомнив о гостинцах, раскрыл пакет и громко объявил:
- А ну-ка посмотрите, что я вам привез!
Мальчишки и девчонки восторженно загудели.
- Ну все, все, ребятки, не утруждайте нашего гостя! - захлопала Пашка в ладоши. - У него была трудная дорога. Давайте-ка лучше готовьте чаепитие, а я пока покажу Жоре наш лагерь.
Дети быстро разобрали мой пакет и побежали к палаткам, живо обсуждая гостинцы и их дарителя.
- Уф-ф! - выдохнул я, утирая пот со лба. - Ну, прямо «Каникулы Бонифация» . Ах, сестрица, ты, видать, дала мне слишком крутую рекламу!
Пашка ничего не ответила, только мягко улыбнулась. Когда мы вошли на территорию лагеря, к нам навстречу вышла высокая, крепко сложенная женщина в спортивном костюме.
- Вот мы и прибыли! - устало доложила Прасковья.
Подняв на лоб солнцезащитные очки, женщина внимательно осмотрела меня и, улыбнувшись, сказала:
- Здравствуйте, Георгий!
- Здравствуйте, Людмила Степановна! - живо отозвался я и поклонился учительнице.
- Каков герой, а! - кивнула она Пашке. - Ну, просто победоносец!
- Да ладно, со мной одни проблемы... - смущенно отозвался я, а потом быстро расстегнул сумку и извлек оттуда небольшую, но яркую коробочку с конфетами-трюфелями. - Это вам, Людмила Степановна, маленький подарочек от меня и моих родителей.
- Ой, ну спасибо, Георгий! Вы просто балуете нас... - заулыбалась учительница и, спохватившись, сказала Пашке:
- Прасковья, проводи гостя в его палатку, а я уже распорядилась, чтобы грели чай. Сейчас немножко перекусим.
- Хорошо, Людмила Степановна, - отозвалась староста.
- Ну, Георгий, располагайтесь, будьте, как дома... - подмигнула мне учительница и вновь опустила очки на свои глаза - большие, карие, веселые и очень добрые.
Лагерь «Зёрнышки» состоял из десяти пестрых палаток. В пяти четырехместных жили ребятишки. Еще были две двухместные: одну занимали Людмила Степановна и Пашка, а в другой коротали ночь руководитель проекта отец Григорий и его верный помощник монах Феодор. Одна палатка, самая большая, была штабная. Еще одну отвели под товарный склад, а вот в десятой палаточке, притулившейся между штабом и складом, и в которой находился временный лазарет, разместили меня. Тут было довольно уютно и просторно, так что я устроился вполне прилично. Кроме палаток, в лагере имелись еще два навеса: один для дров, а под вторым располагались кухня и столовая. Пищу готовили на походной печи, наспех сложенной из старого кирпича, а ели, сидя на лежащих рядом бревнах, поставив миски и кружки на сосновые и березовые чурбаки. На окраине лагеря имелся санузел, где были два биотуалета и еще невысокая перекладина, на которой висели пластмассовые умывальники. Оградой лагеря являлась лишь клейкая лента, натянутая в один ряд на вбитые в землю колья высотой всего в один метр. Похоже, у «зернышек» врагов не было, так как они почти не заботились о безопасности и сохранности своего добра. Да и кому пришло бы в голову вредить ребятишкам, приехавшим сюда не ради праздного времяпрепровождения, а для того, чтобы помочь селу вернуть его святыню - храм Преображения Господня!
После дружного и веселого чаепития в лагере провели общий слет, на котором были подведены итоги прошедшего дня и намечены планы на завтра. А потом Людмила Степановна послала мальчишек сооружать на поляне костер «в честь почетного гостя», чтобы угостить его печеной картошечкой, а девчонки остались на кухне мыть чашки и прибираться. Пашка, под предлогом познакомить меня с окрестностями лагеря, отпросилась у учительницы, чтобы сходить на озеро. Я взял сменную одежду и полотенце, а Прасковья облеклась в халатик, испещренный нежными граммофончиками вьюнка.
Солнце наконец утомилось и нехотя покатилось прочь, за вершины блестящих сосен. Жара сразу заметно спала, а ароматы леса и луга стали еще гуще и томнее. Мы шли по неширокой пыльной тропке, петляющей средь луга и молодой сосновой поросли. Кое-где в высокой траве еще искрились медунички, золотились последние примулы. Паша шла легкой походкой, босиком, чуть впереди меня, в одной руке несла шлепки, а в другой - полотенце. Она рассказывала об окрестностях, а я слушал рассеянно, наслаждаясь ее красотой и упоительной прелестью летнего вечера. И еше удивлялся тому, какие же долгие стали дни! Уже столько всего повидал и пережил я сегодня, а сутки еще не кончились и продлятся не менее пяти часов... Целых пять часов! И что еще новенького принесут они мне на закате этого бесконечного дня?
Тропка вывела нас к пологому песчаному берегу озера. Дно, с гальками и ракушечками, просматривалось на несколько метров от берега, а уж потом начиналась глубина. Похоже, это было излюбленное место ребятни. Купаться тут было одно удовольствие! Не останавливаясь, Пашка вошла в воду и ахнула:
- Какая вода! Молоко парное...
Я опустил в озеро руку. Да, водичка и впрямь была тут, наверное, как в Красном море, такая чистая, теплая, мягкая... Прасковья вернулась на берег и бросила шлепки на песок. Я, живо сняв тенниску и разложив ее на зарослях камыша, принялся расшнуровывать свои кроссовки.
- Надо тоже было обуть тапки или идти босиком! - подумал я, освобождаясь от обуви.
Когда же я вновь распрямился, то увидел, что Прасковья, уже оставшаяся без халатика, не спеша входила в прозрачную зеленоватую воду. На ней был лишь простенький (совсем не модный) желто-голубой, с малиновыми вкраплениями, купальник. Но как же он шел ей! Я вмиг сорвал с себя бриджи и бегом бросился ей вдогонку. Обогнал, обдав веером радужных брызг, и совершил мастерский прыжок на глубину озера. Девчонка от неожиданности взвизгнула и рассмеялась, а потом тоже нырнула в набежавшую на нее волну. Мы плескались, брызгались и резвились долго. Спохватились лишь тогда, когда солнце уже окончательно исчезло за лесом, и первые лиловые сумерки заиграли над лагерем.
- Ой, Людмила Степановна рассердится! - воскликнула Пашка, поспешно обтираясь полотенцем.
А я, делая то же самое, с горечью подумал: «Да, похоже здесь мне не удастся подолгу бывать с Прасковьей наедине... Это нам не Урал, где мы могли наслаждаться этим целые сутки напролет...»
Одевшись, мы поспешили к лагерю, возле которого уже возвышалась пирамида из хвороста, наподобие той, что я устраивал в тайге, давая сигнал самолету спасателей. А вскоре я уловил знакомые звуки гнавшихся за нами комаров... «Зернышки» нас уже давно ждали. Все было подготовлено к вечернему костру. Людмила Степановна ругаться не стала. Отнеслась с пониманием к встрече давних друзей и к тому, что нам надо было побыть вместе и снова привыкнуть друг к другу. Когда пламя костра взметнулось к темнеющему небу, и «зернышки» стали водить восторженный хоровод, из поселка вернулись отец Григорий и монах Феодор (которого все звали просто брат Феодор). Людмила Степановна представила им меня. Я подошел и попросил у батюшки благословения. Когда он осенил меня крестным знамением и положил на мои ладони руку для целования, то весело сказал:
- Ну, здравствуй, здравствуй, раб Божий Георгий! Много о тебе наслышан. Как успехи в деле спасения?
- Стараемся! - бодро отозвался я.
- Вот и хорошо! Надеюсь, мы все тут вместе славно потрудимся во славу Божию!
- Обязательно! - согласился я.
Отец Григорий был высокого роста, широкоплечий, с пышной, но уже седеющей бородой. Его усталые голубые глаза смотрели так заботливо и ласково, что я невольно сразу же проникся к батюшке большим уважением и почувствовал себя рядом с его могучей фигурой легко и непринужденно, точно он был моим родным дядюшкой. Я отметил, что все «зернышки» относились к отцу Григорию с большой любовью, как к своему родственнику. Те, кто помладше, увидев батюшку, сразу же бежали его встречать, радостно обнимали его за ноги, брали за руки. И он их всех ласкал, шутил с ними, тихо посмеиваясь в бороду. А вот брат Феодор мне с первого взгляда не очень-то приглянулся. Может оттого, что я никогда еще не видел «живых монахов»... Он был среднего роста, с красным худым лицом, остроносый и с небольшой рыжеватой бородкой. Его несколько выпученные зеленые глаза смотрели на мир как-то холодно и безучастно. Хотя, наверное, именно таким и должен был быть взгляд человека, отошедшего от обычной жизни и всего себя посвятившего Небесному... Я не знал, как мне лучше поприветствовать монаха Феодора и, несколько растерявшись, просто поклонился ему и смущенно улыбнулся. Брат Феодор ответил мне тем же, и уж не знаю, остался ли он доволен нашим знакомством. Вообще-то он был весьма немногословен. Держался в тени, все больше слушал, чем говорил, и порой как-то иронически улыбался, покручивая при этом свою жидкую бороду. Ребятня его тоже не донимала, относилась с пониманием.
Когда костер прогорел, в золу заложили картошку. Все были очень веселы: пели песни, читали духовные стихи, батюшка рассказывал разные интересные истории-притчи из жизни святых. В тот вечер я, к сожалению, уже так здорово устал, что все в голове моей перемешалось, и я мало, что смог запомнить, чтобы теперь более связно рассказать вам, ребята. Я сидел рядом с Прасковьей, уписывал обжигающую, но такую вкусную и ароматную печеную картошечку, да еще вприкуску со свежим лучком и солеными огурчиками, и слушал, слушал, слушал... И мне было так спокойно и радостно на душе...
В тот бесконечный июньский день мое прибытие в лагерь нарушило весь его распорядок, и вместо отбоя в 22.00 все разошлись по палаткам уже ближе к полуночи. Пашка проводила меня до лазарета и пожелала спокойной ночи.
- Если сам не проснусь, разбуди меня, пожалуйста! - попросил я старосту.
- Ладно, - вздохнула девчонка понимающе. - Отдыхай. Завтра начинаем трудиться...
- Спасибо тебе! - Я взял Пашку за руки.
Она устало улыбнулась и тоже ответила:
- И тебе спасибо!
И мы посмотрели друг другу прямо в глаза! Но это длилось лишь секунду.
- Паша, где ты там? - раздался призывный голос Людмилы Степановны.
- Ну пока, побежала... - Пятница освободилась и скрылась в полупрозрачной темноте надвигающейся ночи.
Я забрался в палатку и, не раздеваясь, грохнулся на валявшийся там матрац. Уставшие глаза закрылись сами собой. Так я лежал несколько минут и улыбался. А потом видения прошедшего дня нахлынули в мою память и стали громоздиться одно на другое... Вот я беру билет в кассе, вот еду на электричке, читаю похождения охотника на диком острове, а это возникает внушительная фигура контролерши, вот малыш смотрит, как я уплетаю хот-дог, а это я уже, словно пуля, влетаю в вагон в надежде успеть расплатиться за цветы, загорелый Петька везет нас на подводе средь душистых лугов, мои пальцы гладят горячие косички Пашки... вот бегут ко мне неунывайки-«зернышки»... костер, озеро, старый храм, батюшка... Все это плавно и незаметно перешло в спокойный крепкий сон, сон счастливого человека...


НАХОДКА

Вот так и началась моя жизнь в детском лагере «Зернышки». Несмотря на всю бесконечность июньских дней, первая неделя пролетела как-то совсем незаметно. Подъем в лагере производился в 7.00, затем следовала легкая зарядка с гимнастикой и пробежкой по сосновому лесочку. После этого все шли умываться, чистить зубы. Перед завтраком читали утренние молитвы. Это делал обычно батюшка, а если он отсутствовал по делам, то его заменяли брат Феодор, или староста - Пашка. А все «зернышки», в том числе и самое крупное из них, в лице вашего покорного слуги, осеняли себя крестным знамением и клали глубокие поясные поклоны. Потом разбирали еду и усаживались на чурбачки. За трапезой болтать не разрешалось. В обед, например, дежурный по лагерю читал в ходе приема пищи что-нибудь из «Житий» или короткие душеполезные рассказы. После еды все вставали и прослушивали благодарственную молитву. В 8.30 в лагере наступала торжественная минута подъема флага. Вместо гимна староста читала молитву за весь мир, и мне в это время казалось, что даже птицы замирают, не смея нам мешать своими звонкими трелями. А в это время к небу медленно уходило большое белое полотнище, на котором на фоне оранжевого солнца был изображен крупный спелый колос с соборной маковкой и крестиком наверху, из которого во все стороны сыпались спелые зерна. Пашка говорила, что этот флаг тоже придумала Людмила Степановна. Флагштоком служила длинная сосновая жердина, которую закрепили в глубокой ямке, обложив основание кирпичами с развалин храма. После торжественного построения следовала разнарядка на день, т.е. намечались все дела, какие необходимо было нам сделать. После этого «зернышки» рассыпались кто куда. В лагере оставались лишь дежурный и поварята под руководством Людмилы Степановны, которая в основном-то и готовила пищу (и надо заметить, что делала она это весьма неплохо!).
Скажу вам сразу, ребята, что основной задачей нашей (второй уже) смены было привести храм и его окрестности в надлежащий порядок, чтобы можно было начать подвоз стройматериалов и возведение строительных лесов возле стен. Первая смена, в которой потрудились старшеклассники, за десять дней своего пребывания оборудовала лагерь, очистила лесок от валежника и сделала запас топлива чуть ли не на все лето.
Но продолжу рассказ о заведенных в лагере порядках. В 13.00 удары по рельсу объявляли о начале обеда, после которого полагался «тихий час», когда можно было немного отдохнуть, например, подремать в тенечке, после трудов под жарким утренним солнцепеком. Затем все вновь приступали к делам до вечера. В 19.00 следовал ужин, и после него начиналось время блаженства для ребятишек, так как обычно лагерь в полном составе, оставив охранником лишь брата Феодора, строем и с песней отправлялся на озеро купаться. Два, два с половиной часа можно было плескаться, играть в мяч и в другие подвижные игры, ловить рыбешку, которой, надо отметить, было в озере немало, даже, говорили местные пацаны, там и раки крупные водились. После такого активного отдыха «зернышки» опять возвращались в свой «колос», оглашая окрестности бодрой песенкой. Затем устраивалась церемония снятия флага, а перед строем руководство подводило итоги дня, отмечая ударников и журя озорников и нерадивых (последнее, правда, случалось крайне редко). После вечерней линейки читались молитвы на сон грядущим, все хором молились за родителей своих. После этого расходились по палаткам. Иногда в лагере устраивались вечерние посиделки у костра. Душой их был отец Григорий. Он знал массу всяких интересных, душеполезных и поучительных историй, охотно отвечал на все вопросы юных почемучек. Что и говорить, я старался изо всех сил, ведь меня здесь уважали, я был неким авторитетом и даже образцом... благочестивого христианина! И на меня в лагере возлагали большие надежды. И мне очень хотелось не опростоволоситься и особенно было неудобно подводить Пашку, которая считала меня своим верным и добрым другом! Я заводил будильник на мобильнике и клал трубку прямо под ухо, чтобы обязательно проснуться хотя бы на полчасика раньше всех, частенько делать этого ой, как не хотелось... Я всячески понуждал себя и радовал старосту своим поведением. Еще до подъема мы с Пашкой успевали сбегать на озеро, чтобы взбодриться, затем натаскивали воду для умывальников, разводили огонь в печи и кипятили чай, чтобы к завтраку он был уже не таким горячим и ребятня могла бы с ним побыстрее управиться. Не брезговал я помогать и дневальным, подметая территорию и оттаскивая мусор на свалку. К такой жизни я довольно быстро привык, втянулся в распорядок дня, и мне было радостно трудиться на благо ближних и вносить посильную лепту в дело возрождения храма. Конечно же, обилие дел и забот, активный отдых и более витаминная, чем калорийная пища не прошли даром. Я заметно похудел, отчего стал постройнее и, как отметила староста, даже более привлекательнее. Один раз Пашка мне так и сказала, когда мы купались в озере:
- Жор, ты прямо, как лето!
- В смысле? - не понял я.
- Ну, расцветаешь каждый день...
- От такой же и слышу! - рассмеялся я и потащил девчонку в прохладную глубину.
«Зернышки» ко мне привыкли очень быстро. Никто уже не пытался величать меня на «Вы», а звали по-простецки - Жора, и относились как к старшему брату. Я поражал их своими подвигами, умением классно нырять и плавать, познаниями в арабском языке и любовью к приколам. Все считали за большую честь получить работу рядом со мной и даже сесть поближе за трапезой. Скажу вам честно, ребята, эта неделя далась мне все-таки тяжеловато. Под конец этих пространных летних денечков я так уставал, что, забравшись в свою палатку, моментально отрубался, частенько не разуваясь и не раздеваясь, не зная даже, где и как я примостился... Снов почти не стало. Короткая ночь пролетала быстро, и перед самым ухом вновь раздавался противный голос с мобильника: «Подъем, обжора! Вставай, лежебока! 45 секунд - время пошло! Динь-динь- динь...» И заново... Как он меня доставал! Но, делать было нечего... Протирая слипшиеся глаза, я выползал из палатки и зевал, слегка ежась от утренней прохлады. Однако, увидев идущую по лагерю старосту, я тут же вставал на ноги, заправлялся и... принимал бодрый вид. Она подходила, улыбалась и спрашивала:
- Проснулся?
- А как же! - парировал я.
- А я уж подумала, не впал ли мой Георгий в летнюю спячку... Тогда будить придется.
Я никогда не сердился на такие шуточки, а, наоборот, был очень рад видеть Пашку и говорить с ней о чем угодно, ведь кроме этих утренних минут у нас больше не оставалось времени побыть хоть немножко вместе. Я очень дорожил этим предподъемным временем, и поэтому заставлял себя вставать пораньше, как бы тяжело это ни давалось. Теперь скажу немного о делах. Меня назначили бригадиром на «храмовых работах». Брат Феодор считался нашим старшим мастером, а отец Григорий, стало быть, являлся начальником стройки. Все тылы находились под надежной опекой Людмилы Степановны. Пашка руководила девчонками, а я мальчишками, и у меня работников было на две души побольше. Хотя, надо признать, все девчонки тоже стремились потрудиться под началом Жорки-Обжорки. Я брался за любое дело с какой-то фанатичной бесшабашностью. Как говорится, сила есть... А ума-то в наших делах пока особо и не требовалось. Я пер напролом и увлекал за собой ребятню. Они хоть и уставали, но, видя мои азарт и неутомимость и не желая показаться друг дружке слабаками, упирались из последних сил. Частенько я превращал работу в игру. Например, предстояло нам вырубить заросли высоченного бурьяна. Я объявлял своей дружине, что перед нами, мол, стоит армия басурманская, которая прет на нас несметною силою, чтобы не допустить нас к храму Божию и лишить народ силы святыни христианской, и предлагал дать достойный отпор колыхающейся нечисти. Мы разбирали «оружие» - палки да прутья - и с криками: «Ах, вы, басурмане проклятые, отведайте силушки богатырской!» устремлялись в атаку. Жгучий и колючий бурьян так и ложился под наши ноги, точно работали не наши руки, а мощная сенокосилка. Конечно, в процессе такой борьбы случались и раны - синяки да царапины, и крапивные ожоги, но мои мальчишки все это переносили стоически.
Батюшка вздыхал:
- Ну, ребятушки, нельзя же так быстро-то, устанете сильнее!
- Ничего! - бодро отвечали мы и дожимали противника.
А вот колючие кусты представлялись мною уже как коварные драконы, змеи-горынычи. С ними и впрямь мороки было побольше, но «зернышки» одолели и их...
И вот так получилось, что благодаря всем нашим стараниям и упорству вторая смена лагеря выполнила возложенные на нее обязанности всего за одну неделю! Мы снесли весь бурьян, окружавший храм, выкорчевали сухие и лишние кусты и деревца, убрали мусор с прилегающей территории и даже подготовили площадки и навесы для строительных материалов. А под конец еще прошлись и по дороге, ведущей к селу, и завалили щебнем и битым кирпичом все ямы и колдобины. Храм сразу преобразился. Его вновь стало видно далеко-далеко...
Одно огорчало, убрав мусорное покрывало, мы невольно обнажили все раны и язвы, нанесенные зданию безбожными временами: разбитую колокольню, отсутствие крестов, обшарпанные грязные стены, мрачное зияние дверных и оконных проемов, сгнивший пол, закопченные, исписанные внутренности, разобранную кровлю... Видя все это, мы понимали, что, хоть и славно поработали, но сделали еще так мало... Ведь закрытый 70 лет храм нельзя возродить за неделю. Потребуется еще много и много времени, сил и средств, чтобы над окрестными лугами и лесами вновь загудел пронзительный звон колоколов и солнце отразилось бы на золоте куполов...
Ко всему сказанному хочу еще добавить, что «зернышкам» весьма активно помогали местные пацаны, частенько захаживавшие на гору и привлеченные нашими сражениями с зарослями.
Батюшка остался очень доволен нашей работой. Он объявил благодарность нам и Людмиле Степановне и стал уже подумывать о начале ремонтно-восстановительных дел. Все-таки было приятно осознавать, что именно мы, маленькие «зернышки», первые проложили дорогу к поруганному храму Преображения Господня! И, даст Бог, он скоро преобразится и засияет опять всей своей былой славой... Ответственность перед таким великим делом придавала нам новых сил и порывов. Брат Феодор трудился вместе с нами, а иногда на целый день пропадал где-то. Говорили, что он посещает и другие храмы в округе, как порушенные, так и действующие. Его никто не стеснял в своих действиях, не упрекал, не контролировал, не требовал отчета. Распорядок дня в нашем лагере он строго соблюдал, по мере возможностей принимал участие в различных мероприятиях, ел мало, отказывался от мясного и молочного, порой уходил в лес помолиться. За всю неделю мы с ним поговорили всего лишь один раз. Вот как это вышло.
Однажды брат Феодор задержался в храме, отмывая на стене какую-то старую роспись. Меня послали позвать его.
- Брат Феодор, идемте обедать! Все уже ждут! - весело крикнул я, войдя в полутемный храм.
Монах бросил тряпку в ведерко, быстро вытер руки о полу своего черного одеяния и вышел. Пока шли, он вдруг обнял меня за плечи и сказал:
- Крепкий ты, брат Георгий! Из тебя хороший батюшка выйдет...
Я улыбнулся. Такая мысль еще никогда не приходила мне в голову.
- А не боишься ты, Георгий, что вот вы все тут восстановите, а придут другие и разрушат ваши труды? - продолжал брат Феодор.
- Нет, не боюсь!
- Отчего же?
- Потому что веру нашу православную никто никогда не разрушит! Сколько вот уже били и давили ее, а вот она живет и опять возрождается. Так всегда будет! Потому и надо что-то делать для того, чтобы она жила в людях. С нами Бог, и что нам сделает злой человек? Да ведь и каждый из нас - это маленький храм Божий! Всех не порушишь, так ведь?
- Эге... - как-то неопределенно вздохнул брат Феодор и опять усмехнулся своей отрешенной улыбочкой.

* * *
И вот наступило 12 июня - День России . За хорошую работу Людмила Степановна объявила этот день для нас выходным. Можно было играть, веселиться, купаться, гулять, сколько душе угодно! К тому же все наметили сходить утром в ближайший лес за ранними грибочками, разными там опятами, опятами-сластушками да говорушками. Загорелый Петька сказывал, что видел уже и свинушки, да и земляника кой-где начинала потихоньку буреть. Зарядку, по случаю выходного, отменили и разрешили поспать до 8 часов. Тогда я, кажется, впервые выспался по-настоящему. После завтрака подняли флаг, на котором закрепили еще и флажок России. Людмила Степановна торжественно прочитала молитву о спасении России. После праздничной линейки «зернышки» пошли собираться в лес по грибы. Однако этим нашим планам не суждено было состояться. Внезапно из села нагрянул народ: мужики и бабы, ребятишки, богомольные старушки. Они откликнулись на призыв отца Григория помочь в ремонте храма и поэтому решили выходной день встретить полезным трудом на благо всеобщего спасения. Пригнали большой грузовик с досками. Мужики стали возводить строительные леса. Им помогали батюшка и брат Феодор. Работа закипела дружно. Девчонки и женщины принялись хлопотать над большим праздничным обедом для всех, так как местные принесли много всяческих вкусностей: молочка, творожку, яичек, рыбки, меда, муки, ранних овощей и зелени, мяса для шашлыков и борща. Карусель завертелась нешуточная. Тут уж было не до грибочков. «Зернышки» решили отложить выходной до завтра и тоже присоединись ко взрослым труженикам. Нам поставили задачу: убрать из храма остатки сгнившего пола. Работалось весело, радостно и спокойно. Правда, меня огорчало лишь одно обстоятельство: я до самого обеда, намеченного на 2-3 часа пополудни, не мог видеть Пашку. Она хлопотала на кухне, а мы, пацаны, таскали из храма гнилые доски и швыряли их в кузов стоявшего рядом грузовика. И все же девчонка сама пришла проведать нас! Ближе к полудню староста появилась в храме, держа в руках ведерко с родниковой водой и берестяной ковшик для питья. Радостные, мы кинулись утолять жажду. Пашка глядела на нас и весело посмеивалась. И тут вдруг раздался вопль Петьки-кучера:
- Ребя, смотрите, что я нашел!
Все обернулись. Петька подбежал к нам, держа в руках какой-то грязный, пахнущий плесенью, сверток.
- Это - клад! Непременно! - восторженно объявил мальчуган.
- Ух ты! - удивились ребята и окружили Петьку. - А ну, покажь! Где взял-то?! Ого!
Однако свою находку Петр передал лишь Пашке, то ли на правах старосты, а по-моему, он был к ней вовсе не равнодушен. Девчонка пристроила сверток на штабель досок и осторожно развернула. Обертка состояла из 5-6 слоев: тут были и ветошь, и газета, и фольга, и промасленная бумага... Последним оказался кусок крепкого белого сатина. Он сохранился весьма неплохо, и мы радостно отметили, что и содержимое свертка, значит, тоже особо не пострадало. Пока Пашка развязывала два последних узелка, Петька рассказывал о находке:
- Я там, в углу... близ алтаря доску дернул, и два кирпича из стены вывалились. Хотел их обратно пристроить, да только, наоборот, еще больше дырку сделал... Там, оказывается, пустота была! Вот из нее-то сверток и вывалился...
- А может, там еще что-то есть?! - предложил кто-то из пацанов.
- Да нет, я все хорошо проверил, больше ничего нету... Маленький такой тайничок был.
Наконец Пашка справилась с узелками, и нашему взору предстала большая толстая книга в кожаной обложке и с бронзовыми накладками.
- Ого! Старина! Видать, ценная! - послышались восхищенные голоса ребят.
- Скорее всего, это Евангелие, - спокойно отозвалась Пашка и, перекрестившись, бережно открыла книгу.
- По-старославянски писано! - сказал кто-то.
- Да, это Евангелие. Похоже, его читали во времена богослужений в этом храме, - сказала староста. - Вот батюшка-то обрадуется!
- Это знамение! - предположил я. - Добрый знак, найти Книгу Книг в День России, да еще в момент нашего единения с местными!
- Да, ты прав! - согласилась Прасковья и закрыла книгу. - Петь, сбегай, позови батюшку.
- Есть! - радостно выпалил мальчуган и кинулся за угол храма, туда, где с его восточной стороны дружно росли строительные леса.
- А тут, наверное, еще клады имеются! Я вон слышал недавно, в одном храме, тоже старом, ребята чистили мусор и нашли аж два ведра разных монет! - оживились «зернышки». - Ничего, если что и есть, мы сразу найдем! Все тут перероем! Будут денежки для ремонта!
- Эх вы, кладоискатели! Храм - это вам не банк, чтобы золотишко-то припрятывать! Батюшки только иконы да книги хранили, чтоб их не осквернили безбожники. А вы тут уж прямо «Остров сокровищ» развели! - приструнила староста своих подопечных и, сняв с головы платок, осторожно протерла им книгу. И когда она это делала, вдруг на землю выпал какой-то листок, сложенный вчетверо. Я ловко подхватил его и развернул.
- Что это? Что? - загалдели ребятки, обступая меня со всех сторон. - Жор, покажи, а?
- А ну, цыц! - осадил я своих орлят. - Это какая-то записка.
- А может, это - карта сокровищ? - предположил рыжий Андрюха.
- Да нет, успокойтесь! - усмехнулся я. - Тут всего лишь стишок написан...
- Ну-ка, тихо! - строго произнесла староста и, когда «зернышки» угомонились, мягко предложила: - Жор, читай вслух.
Я прокашлялся и зачитал:

Дома у Николушки, в ноженьках Варварушки.
Пяди три от Сергия в сторону ворот...
Под ступни девичии, локоток, не более...
Поклонись красавице на аршин, мой брат!
Камень цвета розова, да колечко медное,
Три аршина савана - вот и весь мой клад!

В тексте было много правок, переписок и, похоже, листок этот служил автору черновиком. А ниже шла подпись: «О. И. Сентябрь, 1938 г.».
- Ничего непонятно! Постой, слыхал, там в конце про клад говорится? - затараторили мальчишки.
- Ну-ка, Жор, прочти еще раз, - попросила Пашка.
Я вновь зачитал странное послание из прошлого, а потом сделал это еще два раза.
- Да, по-моему, здесь что-то есть! - вздохнула девчонка, морща лоб. - А ты как думаешь, Жорка?
- Похоже, прав наш Андрюшка, и это действительно карта сокровищ, только зашифрованная под стих, чтоб не так легко догадаться было, - ответил я.
- Верно! Я же вам говорил! - обрадовался Андрей. - Значит, здесь еще есть клады!
- Да особо-то радоваться нечему! - возразил я. - Вот смотрите, автор перечисляет всего лишь вещи: розовый камушек, колечко медное и три аршина ткани для похорон. Ничего ценного...
- Три аршина - это сколько? - спросил кто-то.
- Чуть больше двух метров, - ответила Пашка и тут же спросила: - Но тогда зачем стоило так мудрено прятать эти нехитрые вещицы?
Тут пришел батюшка, и наши разговоры прервались.
- Ну, следопыты-старатели, показывайте, что вы тут обнаружили! - сказал отец Григорий, улыбаясь и вытирая ладони о подрясник.
Пашка передала ему книгу. Осмотрев ее, батюшка весьма обрадовался.
- Да, очень, очень ценная находка! Очень ценная... Ай да молодцы, «зернышки», сделали большой подарок празднику и храму!
- И вот еще! В книге этой лежало... - девчонка протянула записку со странным стишком. Батюшка принял листок, несколько раз прочел его, хмыкнул, снова прочел и покачал головой.
- Хм, интересная записочка... - произнес он задумчиво.
Тут ребята стали в один голос утверждать, что это - карта сокровищ.
- О. И. - это, разумеется, отец Иоанн, прежний настоятель храма Преображения Господня. - сказал батюшка. - Наверняка это он и написал эту записку. Известно, что о. Иоанн увлекался духовной поэзией и вроде бы и сам что-то пописывал, хотя его трудов нигде не сохранилось. ..
- Но тут явно центурии какие-то, прямо как у Нострадамуса, - сказал я.
Батюшка усмехнулся и весело сказал, вкладывая листок обратно в книгу:
- Ну ладно, ребятки, разберемся! А как у вас дела на трудовом фронте?
- Еще на час работы осталось, не более... - доложил я.
- М-м-м, молодцы! Вновь чувствуется запал и руководство брата Георгия! Ну вот что, ребята, давайте закругляйтесь тут. Скоро уже будет праздничный обед. Женщины наготовили нам так много всего вкусного! (От этих слов я невольно прошелся ладонью по своему животику.)
- Батюшка, а как у вас дела? - спросила Прасковья.
- О, здорово! За сегодня, похоже, все восточное крыло лесами покроем! Еще несколько таких дружных субботников и можно будет приступать к ремонту! - радостно улыбнулся отец Григорий.
- Айда искать клад отца Иоанна! - закричал Андрюха, и все пацаны устремились в храм.
- Вот неугомонные! - рассмеялся батюшка и, погладив бороду, уже более серьезно сказал нам с Пашкой: - А знаете, ребятки, клад отца Иоанна на самом деле существует.
- Неужели!? - искренне удивились мы.
- Да-да... Если это вам интересно, то сегодня вечером устроим костер и я расскажу об этом поподробнее!
- Здорово! - воскликнул я. - Обязательно расскажите!
- Батюшка, а эта записка, как вы думаете, имеет к нему отношение? - спросила Прасковья.
- Думаю, что да. Ну извините, ребятки, пойду к мужичкам, надо поддержать их морально.
Отец Григорий ушел, а мы с Пашкой переглянулись.
- Супер! Вот бы действительно найти клад! Я о таком и мечтать-то не смел! - воскликнул я восхищенно. - Слушай, Паш, а может, мы зря отдали записку? Нашли бы все сами... Вот подивили бы народ!
- Да что мы можем сами-то? - вздохнула Паша. - В записке толком разобраться не смогли... Нет, пусть уж лучше батюшка сам все выяснит, а уж мы поможем ему этот клад достать.
- Да, наверное, ты права, - согласился я. - Так, пожалуй, будет лучше. А как ты думаешь, что мог спрятать отец Иоанн?
- Я думаю, что скорее всего - это иконы. Это же такая ценность, дороже серебра и золота.
И тут девчонка спохватилась:
- Ой, Жорка, ты прости меня, но надо бежать на кухню! Я ведь на десять минут отошла, чтоб вас попоить, а сама тут... - и она побежала, неловко размахивая своим посеревшим от пыли платком.
Я проводил ее взглядом и подумал:
- Да ты и сама-то сокровище неоценимое...


ОТЕЦ ИОАНН

Сосновые дрова горели ярко и весело, выбрасывая к темно-синему куполу вечернего неба озорные бело-оранжевые искорки и сизые струйки дыма. Возле огня было светло и жарко, как днем. «Зернышки» сидели вокруг костра, кто на чем: на корягах, на перевернутых вверх дном ведрах или просто на брошенных в траву старых ватниках; и с большим интересом слушали рассказ отца Григория о жизни батюшки Иоанна и, главное, о его кладе, оставленном для нас, его потомков.
«... Иеромонах Иоанн прибыл для пастырского служения в наших краях в конце 1928 года и пробыл на этом благородном поприще ровно 10 лет, до самого своего ареста зимой 1938 года. При нем духовная жизнь в районе была на редкость насыщенной. С первых же богослужений, с первых проповедей отец Иоанн зарекомендовал себя как истинный христианин и верный служитель Господень. Он строго соблюдал все церковные правила и каноны, разливая вокруг свет милосердия, добра и всепрощения. Несмотря на то, что повсюду церкви закрывались и разорялись, Преображенский храм, наоборот, расцветал и обновлялся. Клиросные пения послушать приезжали сюда люди даже из соседних областей, а проповедями батюшки о вере, церкви, о добре и зле, о том, как жить христианину в новом безбожном времени, заслушивались многие, даже и представители властей. При батюшке Иоанне многие жители, несмотря на угрозы, гонения и ухищрения правящих в округе чиновников, смело и открыто исповедовали веру Христову и все, от мала до велика посещали храм.
Со временем в районе остались лишь два очага православия - Преображенский храм да Никольская церковь, в которой настоятелем был отец Николай, лучший друг и соратник батюшки Иоанна. Они вместе когда-то учились в Духовной семинарии. Когда отца Николая арестовали по ложному доносу, друг смело и решительно выступил в его защиту и сделал все, чтобы эти гнусные обвинения были сняты со священника. За правдивость, кротость, добролюбие, терпимость ко всем, за незлобие, за подвижнический образ жизни отца Иоанна уважали многие из неверующих. У него было немало знакомых среди местных чиновников и представителей властей. Это обстоятельство помогало ему избегать многих злобных нападок, которые осуществляли по дьявольскому наущению люди злые и завистливые. Очевидцы той поры отмечали, что убранство Преображенского храма было просто великолепно! Отец Иоанн получал много дорогих даров из разных мест, а каждый прихожанин считал за долг и честь принести что-нибудь в храм. И все это батюшка использовал для укрепления и украшения места своего служения, а часть (в основном деньги и продукты) щедро раздавал нуждающимся. При храме действовала богадельня, и всякий голодный, или путник, или странник, мог запросто потрапезничать там. Немало людей спас отец Иоанн во время известных голодоморов 30-х годов... Однажды пришел в округу тиф. Известно, что батюшка сразу после вечерней службы затворился у себя и до самого утра простоял на коленях перед иконами, прося Господа об избавлении паствы от грозной напасти. После утрени местные жители крестным ходом обошли наше село и соседнее, Никольское, и произошло чудо - больше не было ни одного заболевшего! Еще говаривали, что в стенах Преображенского храма образовалась настоящая галерея из очень старых и ценных икон, а в его запасниках хранились «несметные сокровища» (что они, конечно, подразумевали под этим, нам неизвестно). Отец Иоанн прилагал немалые усилия для того, чтобы спасать и сохранять наиболее дорогие и ценные предметы церковной утвари, вывозимые из разоряемых храмов. Они оседали в Преображенском или Никольском храмах. Еще известен такой момент, что, несмотря на запреты властей, в Преображенском всегда звонили колокола, призывая мирян на службы. Конечно, батюшка Иоанн знал, что так долго продолжаться не может, враги веры найдут способы, чтобы оклеветать и погубить его и сияющий золотом куполов храм. Поэтому он, скорее всего, уже вынашивал в себе план насчет того, чтобы надежно упрятать церковные сокровища от чужих глаз и грязных рук до лучших времен, когда в Россию вновь вернется истинная вера в Бога и благочестие. Возможно, что он тогда уже подготовил и тайники для этих целей. Поэтому, когда вышло постановление о закрытии Преображенского храма и аресте его настоятеля, батюшка был извещен об этом заранее и успел осуществить задуманное. Когда бурная толпа комсомольских активистов, милиционеров и просто любителей поживиться за чужой счет ворвалась в храм, перед ними предстали лишь голые стены да несколько свечей, теплящихся на убогом подсвечнике. Сам же батюшка от всех вопросов отмалчивался. Потом усмехнулся и сказал: «Зачем вам храмовое добро? Вы же пришли за тем, чтобы закрыть храм и взять меня. Так и делайте то, что вам предписано, а все остальное вам не принадлежит!» Когда батюшку увезли, местные чиновники еще долго не могли заколотить дверей храма, потому что наиболее рьяные расхитители чужого добра все шарили и шарили по залам, лестницам, кладовым и подвалам в надежде отыскать хоть что-то из тех сокровищ, что еще совсем недавно украшали храм. Но нигде ничего не было. Скрежеща зубами от бессильной злобы, они решили в отместку отцу Иоанну сбросить хотя бы колокол и разбить его, но, когда взобрались на колокольню, замерли пораженные - колоколов тоже не было на месте! В ярости активисты принялись бить стекла в окнах и отдирать кровлю. И только вмешательство милиционеров остановило эту вакханалию злых сил. Суд над батюшкой был неправедным и скоротечным, так как власти спешили как можно скорее избавиться от строптивого священника, будоражащего своими проповедями всю округу. В район, под видом полевых учений, даже перебросили пехотную часть и артиллерию, опасаясь, что местное население, очень любившее своего пастыря, взбунтуется и попытается отбить батюшку Но это был уже 38-й год... Чистки и аресты шли по всей стране и в массовом порядке. Страх и подозрительность витали над Россией, поэтому никаких волнений в районе не произошло. Отца Иоанна этапировали сначала в областную тюрьму, а потом отправили в Казахстан. Там, в одном из лагерей, из-за непосильного труда, от невыносимых условий содержания и суровости степного климата батюшка тяжело заболел. В Европе в это время уже разгоралась Вторая мировая война. Друзьям удалось вырвать отца Иоанна из лагеря. Его отправили в ссылку в Оренбургскую область, а потом перевели под Пензу, где он, прожив еще 4 месяца, отошел ко Господу, так и не вернувшись в наши края. Уже после войны в район вернулся из ссылки диакон Петр, который 6 лет служил при отце Иоанне и считался его хорошим другом. Он поселился в Никольском и устроился работать ночным сторожем в местную церковь, которую позже тоже закрыли и приспособили под совхозный амбар, а потом и под склад удобрений и ядохимикатов. Отец Петр так и не ушел из Никольского, продолжал сторожить разоренный и оскверненный храм. Говорили, что диакон очень тосковал без богослужений, заболел, стал часто выпивать и однажды проговорился о кладе отца Иоанна. Вот тогда-то и объявилась на свет та записка со стишком, черновик которой вы, ребята, и нашли сегодня...»
- Так значит этот клад уже давно нашли! - отчаянно пискнул кто-то из «зернышек».
- Конечно, клад отца Иоанна искали и раньше. Похоже, из-за этого и пострадал так сильно Преображенский храм. Все везде перерыли, перепроверили, считая, что не мог батюшка так быстро и незаметно вывезти свое добро за пределы села. Лишь когда началась война, страсти утихли, о кладе со временем и подзабыли. И вот, когда вышла в свет эта записка, поиски возобновились. Говорят, этим делом вначале занялись местные мальчишки и выбрали местом для поисков дом отца Николая в Никольском, и даже что-то нашли, хотя так, лишь какие-то мелочи. Время-то тогда было совсем не кладоискательское: страна строила социализм, готовилась запустить в космос ракету и поэтому «поповскими богатствами» уже мало кто интересовался. Как бы там ни было, но клад отца Иоанна так до сих пор и остался притчей во языцех!
- Так что же, эти великие богатства так и сгниют в земле, и люди их никогда больше не увидят? - возроптали ребятишки. - Давайте мы сами займемся их поисками!
- Ну что вы, ребята! Господь, разумеется, не позволит пропасть христианским сокровищам, и клад отца Иоанна, рано или поздно, обязательно отыщется. А нам бы вот лучше сейчас не лопатить зря землю по старым развалинам, а постараться побыстрее восстановить Преображенский храм. А то, что же получится: вдруг клад найдется, а перенести-то его будет и некуда! Нет, пусть он пока полежит в надежном месте. Вот как засияет наш храм снаружи, так Господь и украсит его изнутри сокровищами отца Иоанна! - сказал батюшка, и «зернышки» согласились с ним, хотя, уверен, каждый из нас затаил в себе мысль, что именно ему вдруг да и посчастливится каким-то образом наткнуться на старый клад.
- Скажите, отец Григорий, а сейчас кто-нибудь ищет клад отца Иоанна? - спросил я.
- Да, его поисками, насколько мне это известно, занимаются местные краеведы, ну и «черные старатели», разумеется...
- А кто они, эти «черные старатели»? - поинтересовался Петька.
- Это такие люди - авантюристы, которые тайно, грубо, «по-черному» разрывают всякие древние захоронения: курганы, места археологических раскопок, места, по которым прокатился каток войны. Рыщут, как шакалы, и собирают все более-менее ценное и что можно где-то и как-то продать за хорошие деньги.
- Ну и каковы их успехи? - спросил я.
- Надо отметить, что группа краеведов «Вехи», членом которой являюсь и я, в данное время работает не ломом и лопатой, а проводит поиски в кабинетной тиши. Мы изучаем архивные документы, прослеживаем весь последний жизненный путь отца Иоанна, с того самого момента, как над ним нависла реальная угроза ареста. Отыскиваем свидетелей, очевидцев тех лет и событий, короче, все то, что хоть как-нибудь пролило бы свет на спрятанные церковные сокровища. Ведем переписку с коллегами из тех мест, где батюшка находился в лагере и ссылках. Знаете, даже отыскали одного живого участника тех событий, который хорошо знал отца Иоанна, так как находился с ним вместе в лагере. Их нары даже были друг над другом. Сейчас этому дедушке уже за 80, но память он сохранил отменную. Он помнит все беседы с батюшкой, который его, закоренелого атеиста, превратил в истинного христианина. Но вот насчет клада этот дедушка, к сожалению, не сказал ровным счетом ни слова. Он даже и не знал о его существовании. Да, видимо, отец Иоанн надежно хранил свою тайну, доверив ее лишь одному Господу...
- Ну а старатели? А вдруг они уже что-то нашли? - снова задал я вопрос.
- Вряд ли! - усмехнулся батюшка. - Я понимаю, как им хочется завладеть кладом, но Господь не допустит расхищения церковных богатств, ибо они принадлежат всем нам, так как собирались с большой любовью и верою нашими дедами и прадедами, прямыми наследниками которых являются и некоторые из нас, тут сидящих!
«Зернышки» с гордостью переглянулись друг на дружку.
- Судя по тому, как старатели копают в окрестностях села, клад отца Иоанна все еще сокрыт от людей. Видали, какие ходы, ямы и норы понаделали эти кладоискатели близ Никольской рощи? И у болот я видел раскопки, и в глиняном карьере копались, и в других местах... Даже вот на озере несколько раз были ныряльщики, вроде как акваланги испытывали, а на самом деле что-то усиленно искали среди песка и ила. После них на берегу остались целые груды добытых ими артефактов: пустые бутылки, жестянки, ракушки, какие-то черепки да железяки... И еще, местные бабули мне рассказывали, что у них частенько какие-то приезжие мужики с бородами да рюкзаками под разными предлогами расспрашивают о местных храмах и возможных кладах. Но ведь ни местные, ни внешние точно не знают, где искать-то клад батюшки Иоанна. Поэтому среди «черных старателей» ходят различные версии и легенды, которые они порой пытаются реализовать с помощью лопат и заступов. Но все это, как мы видим, просто Сизифов труд!
- Да, это уж точно! - вдруг нарушил свой любимый покой брат Феодор. - Зря, зря ребятки стараются... Трудно им идти поперек рожна! - и он усмехнулся довольной улыбкой.
Батюшка в ответ согласно кивнул ему головой.
Мы еще поговорили какое-то время. Все же нам очень хотелось отыскать клад отца Иоанна, и как можно скорее, а отец Григорий нас успокаивал, уверяя, что для «зернышек» главное сейчас - прилежно молиться и трудиться, чтобы восстановить храм, который и станет прекрасным фундаментом и зачином на пути возвращения сокровищ. А брат Феодор еще доложил, что в соседней области завелась преступная шайка, которая промышляет поиском и похищением старинных икон и что кладу было бы надежнее лежать пока там, где его схоронил батюшка Иоанн, мученик за веру православную.
Обычно, когда у костра выступал батюшка Григорий, после его слов в разговор вступала Прасковья и рассказывала «зернышкам» житие какого-нибудь святого. Хотя сегодня наша беседа затянулась на более продолжительное время, чем всегда, все же традицию нарушать не стали, так как ребятишки, возбужденные рассказами о кладах и сокровищах, которые лежали, может, где-то прямо у нас под ногами, спать не хотели, но видя, как Людмила Степановна уже поглядывает на часы, стали усиленно просить старосту лагеря рассказать что-нибудь интересное из житий святых. Батюшка и учительница возражать не стали и слово предоставили Пашке. Она аккуратно расправила платье на коленях и, подумав лишь несколько секунд, поведала нам следующую историю.
- Сегодня, ребята, я расскажу вам о жизни и духовных подвигах святой блаженной Домны Сибирской. Домна Карповна родилась в начале XIX века. Родителей она лишилась рано и воспитывалась в дворянской семье, у своей тети. Девушка была образованная, благовоспитанная, знала иностранные языки, модно и со вкусом наряжалась. У Домны из-за красоты имелось много поклонников. Тетка решила отдать ее замуж силой, но девушка, возлюбившая Господа всем своим сердцем, решила навсегда остаться невестой Христовой. И ради этого она, презрев и свою красоту, и беспечное житье, и выгодное замужество, обрекла себя на труды и опасный путь странствований. Однажды, когда тетка уже готовилась к свадьбе, Домна отпросилась погулять в саду и оттуда взяла да и убежала. Ее задержали за бродяжничество уже в Полтаве. Документов при девушке не было никаких, и ее личность установить не смогли. Домна назвалась Марией Слепченко. Состоялся суд, который принял решение сослать бродяжку в Сибирь, в город Томск. Там она появилась уже как юродивая, и все звали ее как Домна Карповна. Постоянного жилья блаженная не имела и жила, где Бог приведет. Порой, не обращая внимания ни на какую погоду, проводила дни и ночи под открытым небом. Вся ее одежда состояла из узлов разной величины, навешанных почти на голое тело. В узлах этих были запрятаны ремни, веревки, обувь, старые мочалки, никуда негодные тряпки, камни, опилки, даже битые стекла и прочий мусор. Сверху узлов висели многочисленные мешочки - с хлебом, сахаром, чаем, свечами, ладаном и даже с кислой капустой! (Пашка улыбнулась). Домна Карповна также постоянно носила с собой и молоко, и квас, и старые щи (Петька хохотнул, но на него шикнули девчонки). Узлы имели большой вес, и носить их постоянно было уже подвигом, к тому же они почти не избавляли Домну Карповну от ветра, дождя и морозов. Руки блаженной были всегда заняты тем, что меняли положение узлов. Так она, как по четкам, молилась. На ногах у Домны Карповны обычно имелась какая-нибудь поношенная обувь, а голову неизменно украшала белая повязка с крестом и ленточками. Иногда ей попадались старые шляпы, и тогда блаженная надевала их так: две сразу на голову, а третью прикрепляла пониже спины («зернышки» рассмеялись, улыбнулась и Людмила Степановна). Когда на улице трещали суровые сибирские морозы, Домна Карповна одевалась в шубу. Но так как надеть ее на узлы и мешочки было очень сложно, то святая носила ее внакидку или сунув руку лишь в один рукав и всегда нараспашку. Да и то, обычно вскоре эту шубу она отдавала кому-нибудь из нищих. Преосвященный Порфирий говорил: «Дурочка учит нас, умников. О, если бы и мы додумались до такой любви к ближнему и до такого терпения ради Христа!» С утра и до самой ночи вся жизнь Домны Карповны проходила на людях. Утром она примерно час проводила в полном молчании, только перебирала свои узелки. В это время никто не мог ее разговорить.
Лишь кончив молиться, Домна Карповна подходила к людям и говорила: «Доброе утро! Многая лета! Многая лета!» и, осенив их крестом, целовала в губы. И после этого блаженная начинала юродствовать - ходила по селу или городу, говорила без умолку, пила и ела все, что ей подавали. В церкви, когда там было особо много народу, она переходила с места на место, разговаривала со всеми, гасила свечи, переставляла их, а некоторые складывала к себе в узелок. Домна Карповна всегда делала вид, что не любит нищих, но сама обычно с радостью собирала всякие старые вещи и заставляла своих знакомых делать то же самое и хранить барахло в ящиках. Потом эти ящики уходили к нищим. А вот странников Домна Карповна очень любила, называя их «мои слепенькие», и выпрашивала для них булки, молоко и другую вкусную еду. Порой брала для этого пищу без разрешения. Стоило лишь хозяйке какого-нибудь дома отвернуться по делу, как Домна Карповна забирала у нее хлеб или кусок мяса, даже кашу из горшка выгребала и скрывалась, спеша с гостинцами к странствующим. Очень сильно заботилась блаженная о кошках и собаках. Они были ее верными друзьями, и им она отдавала большую часть собранной за день еды. Особо Домна Карповна жалела цепных собак и строго следила за тем, чтобы у них всегда была вода для питья, и горе было тем хозяевам, которые не радели об этом, так как блаженная могла повоспитывать и костылем! (Мы все рассмеялись.) По ночам она подходила к собакам и, перерезав веревку, отпускала животных погулять. Собаки тоже очень любили Домну Карповну, но подходили к ней тоже лишь ночью и ходили за ней целыми стаями. Порой, во мраке ночи, среди сильного собачьего лая, раздавался громкий голос блаженной: «Пресвятая Богородице, спаси нас! Все небесные силы, Херувимы и Серафимы, молите Бога о нас!» Так вот Домна Карповна находила возможность спокойно помолиться, скрывая от людей свои духовные подвиги. Горячо и усердно молилась она и в церкви, но только когда была в храме совсем одна. Здесь лила она горькие слезы и в своем духовном восторге казалась ангелоподобной. И как только святая замечала появление посторонних свидетелей, так тут же бросала молиться и начинала юродствовать. Благовоспитанность Домны просвечивалась и во дни ее юродства. Однажды мимо одного села, где в то время жила блаженная, проезжала одна знатная дама. Так Домна Карповна провела с ней всю ночь, беседуя только на иностранном языке. Еще святая очень любила петь духовные песни и делала это часто, расхаживая по улицам города. За это ее нередко забирали полицейские и отправляли в участок. Но это событие всегда было желанным для всех заключенных, так как томские купцы и купчихи, узнав об аресте юродивой, тут же посылали ей груды пирогов, булочек, блинов, чая и сахара. А Домна Карповна все это с удовольствием раздавала заключенным. И порой получалось так, что когда срок задержания блаженной заканчивался, то ее товарищи по тюрьме желали ей, в простоте душевной, поскорее попасть обратно в полицейский участок. (Петька снова усмехнулся, но, спохватившись, опасливо покосился на девчонок, сидевших рядом с ним). Вот так, ребята, среди подвигов юродства святая Домна Карповна хранила себя непорочной от мира; умерщвляла свое тело, чтобы сохранить душу; во многих трудах шла по пути спасения. К концу своей жизни она даже приобрела дар прозорливости. Могла предсказывать разные события, предупреждать людей о грозящих им опасностях. Умерла раба Божия Домна Карповна в 1872 году, и ее погребли в Томском женском монастыре. На похороны стеклось множество жителей города. Было много и священников, которые питали к блаженной глубокое уважение. Вот и все...
Пашка закончила свой рассказ краткой молитвой: «Радуйся, блаженная мати Домно, в Сибири подвизавшаяся и Богу угодившая. Ты моли о нас Превечного Бога!» Костер уже прогорел. Слабый теплый ветерок, тянувший с озера, неярко раздувал угли. На небе, совсем потемневшем, зажглись первые сине-желтые звездочки. В сосновой роще сонно пощелкивали птицы. Из спящего села доносился тихий собачий лай. В низинах туман смешивался с прозрачными сумерками и походил на большую отару овец, устало возвращавшуюся с дальнего пастбища. Мы сидели молча, думали каждый о чем-то о своем и глядели на маленькие сиреневые огоньки пламени и оранжевые искорки, изредка вырывавшиеся из темнеющих уже углей костра. Какое-то щемящее душу умиротворение разливалось по округе и по нашим сердцам. Мне даже захотелось обнять всех разом, всех, кто был рядом со мной: Пашку, отца Григория, брата Феодора, Людмилу Степановну, ребятишек из лагеря и даже неугомонного Петьку и его Зоську, мирно пасшуюся неподалеку. Хотелось ощутить их тепло, почувствовать, как бьются их сердца, горящие верой, надеждой и любовью. Верой в торжество нашего православия, надеждой на то, что Преображенский храм будет восстановлен и клад отца Иоанна возвратится к людям; любовью ко Господу Богу и друг ко другу. Все эти люди, что были со мной тогда рядом, показались мне в те минуты такими близкими и родными! У меня даже засосало под ложечкой от мысли, что, наверное, такое вот блаженство испытывают те, кто сподобляется достичь Царствия Божия, когда тебя будут окружать только твои единомышленники, единоверцы, твои верные и надежные друзья, с которыми общаться - одно удовольствие. Я невольно улыбнулся и взглянул на небо. Маленькая звездочка сорвалась с темного покрывала и упала, как мне показалось, прямо на пустую колокольню Преображенского храма.
Почему-то подумалось: «Это добрый знак! Наверное, клад отца Иоанна будет скоро найден!» И все-таки хорошо было бы, чтобы это событие произошло за время нашей смены... Хотя, конечно, это не так важно, лишь бы он вообще вернулся к людям, чтобы наполнить мертвый храм прекрасным великолепием.
Первой нарушила хрупкий покой Людмила Степановна. Поднявшись, она захлопала в ладоши, призывая «зернышек» отправляться спать. В эти мгновения она походила на курицу-наседку, замахавшую крыльями, собирая под кров своих непослушных птенцов. Я улыбнулся и, протянув руку Пашке, помог ей встать на ноги. Одна из ее косичек на секунду коснулась моего лица, и я уловил запахи соснового дыма и васильков.
Я пошел позади всех, устало шагая по влажной от росы траве и поглядывая на звездное небо. Еще несколько тусклых огоньков пронеслись по темному экрану небосклона и упали где-то в районе Никольского и еще дальше, в дремучих лесах Мещерского края. Когда наша колонна входила в лагерь, я остановился на минутку, чтобы запечатлеть в памяти эту милую процессию и почаще вспоминать потом о всех этих людях, ставших мне дорогими за столь короткое время моего пребывания в «Зернышках». Первыми шли батюшка и брат Феодор, о чем-то негромко разговаривающие между собой. За ними следовали Людмила Степановна и Прасковья. Учительница говорила и жестикулировала рукою, а староста слушала ее и кивала головой в знак согласия. Потом, взявшись за руки, парами шли «зернышки». Петька, отделившись от всех, отправился проведать Зоську, хрупающую сочную травку на сонном лугу. Я глубоко вздохнул, оглядевшись, сладко потянулся и зашагал на территорию лагеря.


ПОИСКИ

Что и говорить, несмотря ни на что, и я, и Пашка, да и все «зернышки» все равно горели желанием обязательно отыскать клад батюшки Иоанна. Почему-то мы считали, что это по силам именно нашей смене и что именно мы и должны отыскать сокровища, чтобы было чем гордиться перед другими группами волонтеров. И еще мы тогда очень надеялись, что обнаружение клада здорово ускорит возрождение Преображенского храма. Согласитесь, ребята, найти церковное убранство - это ведь более видимое и ценное приобретение, чем простая борьба с бурьяном да кустарником! Нам всем сильно хотелось оставить свой яркий след в деле восстановления веры в здешних краях. Это обстоятельство лишило сна и покоя обитателей лагеря. Ребята обсуждали рассказ батюшки почти всю ночь. Из ближайших палаток то и дело неслись вскрики, смех, спорные возгласы. Людмиле Степановне пришлось не раз прохаживаться по территории, чтобы успокоить неугомонных подопечных. Мне своими соображениями поделиться было не с кем, но и я также проворочался полночи, обдумывая план того, с чего следовало бы начать поиски сокровищ.
Утром «зернышки» залпом проглотили завтрак и даже отказались от перенесенного на сегодня выходного дня, так как им не терпелось поскорее выйти на работу и там заняться поиском кладов. Из этого я сделал заключение, что большинство ребят уверено в том, что сокровища отца Иоанна запрятаны все же либо в Храме, либо в его ближайших окрестностях. Подумалось даже: как бы они не развалили сооружение, отыскивая клад, вместо того, чтобы, наоборот, созидать его! Я же был уверен в том, что поиски все же следовало бы проводить в Никольском селе, в доме батюшки Николая. Ведь первая строка стиха-карты гласила: «В доме у Николушки...». И вот, как бы в подтверждение правильности моего решения, Людмила Степановна после развода послала меня и Прасковью в этот населенный пункт за покупками хлеба, медикаментов и кое-каких моющих средств, сказав при этом, что автолавка, в силу каких-то обстоятельств, приедет сегодня именно в Никольское, а не в наше село, как обычно. Я расценил это как знак свыше!
Мы с радостью согласились, хотя топать надо было почти восемь километров! Вообще-то, нам посоветовали взять в помощники Петьку с Зоськой, но мы, решив воспользоваться случаем поискать дом отца Николая, отказались от подмоги и пошли своим ходом прямо через луга. День разгорался жаркий и безоблачный. Солнце с утра подняло температуру воздуха до +20; С и неуклонно наращивало обороты. Роса уже практически сошла, и идти по высоким травам было не сложно. Но в тот раз нам некогда было любоваться красотами пробудившегося луга: мы живо обсуждали рассказ отца Григория, мои планы насчет поисков в Никольском и пытались по-своему разгадать тайны стиха. Прасковья была во многом со мной согласна, и мы понимали друг друга с полуслова. Так, в разговорах, мы незаметно добрались до села. На его окраине стояла Никольская церковь. Этот храм сохранился гораздо лучше, чем Преображенский, так как за ним все-таки следили, пока здесь находился склад. И все равно, за последние годы, когда дело пустили на самотек, следы запустения и разрухи стали все отчетливее проглядываться на фасаде сооружения. Кровля во многих местах раскрылась, двери и окна зияли пустыми проемами, штукатурка здорово потрескалась и кое-где отлетела вовсе. Высоченный бурьян уверенно занимал позиции по всему периметру храма. Неподалеку виднелась полузаросшая и полуразложившаяся груда полиэтиленовых мешков с удобрениями, источавшая смрадное зловоние. Вороны печально каркали над пустой колокольней. Дорога к храму заросла травой, покрылась глубокими выбоинами, и было видно, что люди уже давненько не ходят сюда. Отец Григорий говорил, что стены Никольской церкви так пропитались ядовитыми парами, что восстановить ее уже будет невозможно...
Добравшись до магазина, мы успешно сделали все необходимые закупки. Прасковья позвонила Петьке и попросила его заехать за нами, чтобы отвезти груз. Мальчуган, конечно же, охотно согласился помочь «девочке своей мечты». Ну а мы, пока загорелый возница будет добираться до села на своей нерасторопной кобылке, решили пройтись по Никольскому и поискать дом отца Николая. Оставив свой товар под надежной защитой продавщицы, мы двинулись по пустынной, сильно запыленной улочке. Чтобы идти было веселее, я купил два брикета ледяного пломбира. Людей нигде не было видно, все занимались своими делами: кто на ферме, кто у стада, кто во дворах и огородах. Только собаки чуть ли не у каждого дома лениво облаивали нас. Мы уже знали, что дом батюшки Николая изрядно порушен, поэтому старались отыскать хоть какое-то подобие развалины, но все строения пока были вполне обжитыми. И мы, полизывая белые брикеты, шли все дальше и дальше. Но вот улица кончилась. Завернув за три огромные осины, мы очутились близ небольшого прудика, почти полностью забитого ряской и осокой. За ним виднелся небольшой луг, на котором какой-то мужичок пенсионного возраста бодро косил траву. Рядом с ним паслась серая кобыла, запряженная телегой на резиновом ходу. Мы обогнули пруд и подошли к косарю. Поздоровались с мужичком, извинились за свое нежданное появление и спросили, не знает ли он случайно, где находится бывший дом отца Николая. Косарь весьма удивился нашему вопросу, но охотно вступил в разговор, видимо, уже был наслышан о юных городских волонтерах, восстанавливающих Преображенский храм.
- Да дома-то, ребятки, и нет практически, так, один фундамент остался... - отозвался он, утирая рукавом пот со лба. - Храм вот еще ничего, стоит, а домишко-то батюшкин давно развалился. Старенький был, да и вообще... А зачем он вам, коль не секрет?
Я не стал юлить и врезал напрямик:
- Знаете, говорят, там был клад зарыт, который спрятал отец Иоанн из Преображенского храма. Ведь батюшка Николай был его лучшим другом...Вот мы и хотели бы узнать, нашли тот клад полностью или же нет, может, что пригодилось бы нам для реконструкции церкви...
- А-а-а! - протянул многозначительно косарь и рассмеялся. - Клад отца Иоанна! Вот оно что! Эх, было дело, ребятки, было... Чудная это история получилась...
- Расскажите! - попросили мы дружно.
- Что ж не рассказать, хорошим людям всегда можно рассказать, да вот дел много... Траву-то я вот до жары кое-как накосил, а ее еще сгрести, погрузить, да отвезти на двор надо. Я здесь укос не оставляю, у себя, у дома сушу.
- Да мы вам поможем! - весело сказали мы в один голос. - Давайте нам вилы и грабли! Один будет грести, другой закидывать, а вы нам рассказывать! И дело стоять не будет.
- Вот это хорошо! Спасибо, ребятки, а то я тут на жаре уже малость притомился... Роса вон как скоро сошла, косить сразу трудно стало...
Мы принялись за дело, а дядя Миша, так нам представился косарь, стал рассказывать:
- Давным-давно, когда я был такой, как вы, про клад отца Иоанна говорили все. И искали его тоже от мала до велика. А вот ведь, как все было-то... Когда в 38-м закрыли Преображенский храм и батюшку Иоанна арестовали, то власти пришли в церковь описывать церковное имущество, да только ничего кроме росписей на стенах не обнаружили! А все знали, что храм тот очень богатым был, много золота, серебра да камушек разных имелось. Стали они отца Иоанна и дьякона Петра пытать, куда, мол, все подевалось! Да те молчали, точно Иисус Христос на допросе у этого... у Пилата! А батюшка еще и сказал им: «Вы сюда ничего не вкладывали, вот свое и забирайте - пустоту, а Божье к Богу возвратилось, чтобы потом опять к людям вернуться!» Говаривали, один из комсомольцев даже ударил за это священника. А тот ему в ответ, как Господь наш, и говорит: «Если я сказал худо, покажи, что худо; а если хорошо, что ты бьешь меня?» Парень покраснел, заерзал, и они все оставили батюшку в покое, так ничего и не узнав о церковных сокровищах. Потом священников осудили и отправили куда-то в Сибирь, ну а народ решил, что искать клад надо в храме или близ него, а то и в домах у арестованных. Искали те сокровища до самой войны, да только все без толку. И храм-то ваш почти весь развалили, и землю вокруг перерыли, даже садик церковный выкорчевали и домики дьякона и батюшки по бревнышку растащили, ан нет, ничегошеньки не нашли. И поняли, что не такой уж и простак был отец Иоанн, чтоб легко можно было отыскать его сокровища. А верующие-то радовались и считали, что сам Господь охраняет их и никого к церковному добру не подпустит, пока не вернется батюшка. Некоторые говаривали, что отец Иоанн вывез все в лес и на болота, а там, поди отыщи... что иглу в стоге сена... Когда война-то началась, про клад и вовсе позабыли. А вот потом, в конце 50-х, уже началась новая «золотая лихорадка». (Дядя Миша усмехнулся и почесал небритый подбородок). Это я все уже хорошо помню, потому что был тогда таким, как вы. Все началось с того, что из ссылки вернулся дьякон Петр и поселился в нашем селе, пока Никольский храм еще действовал. А когда и эту церковь закрыли, а отца Николая с семьей отправили по этапу, то дьякон-то совсем скис без службы. Сторожем устроился при церкви, которую превратили уже в зерносклад. И стал отец Петр пить горькую. И допился до того, что однажды продал одному местному мужику какую-то книгу о жизни святых людей, а в ней оказалась записка, которую сочли за карту клада отца Иоанна! Стишок там, правда, был написан, забавный такой... Я уж теперь его и не вспомню...»
Прасковья зачитала стих, который быстро усвоила наизусть.
- Во, точно! Именно то и было! - воскликнул дядя Миша. - А вы откуда знаете?
- Нашли недавно черновик этого послания! - доложил я.
- Вот как! Надо же... Столько лет уже прошло, а вот все опять возвращается на круги своя. Чудно право. Только вот, ребятки, должен я вас разочаровать: клад тот уже давным-давно найден. Да и не клад-то был вовсе, а так, кладик. А вот истинные богатства-то исчезли безвозвратно, вместе с отцом Иоанном сгинули. А он ведь из лагерей не вернулся. А знал ли чего о большом кладе дьякон Петр, неизвестно. Как он не пил, не болтал лишнего, да только ничего дельного о сокровищах ни разу не сообщил...
- Вы говорите, что какой-то клад все же нашли по этой записке. И что же там было? И кто и как смог это сделать? - поинтересовалась Прасковья.
- О, это была целая эпопея! - хохотнул косарь. - Хорошо, слушайте, доскажу вам эту историю. Сын того мужика, которому дьякон-то книжку продал, стишок тот списал, да нам, пацанам, показал и сообщил. И мы все загорелись желанием клад добыть во что бы то ни стало. Взрослые вроде бы и хотели этим делом заняться, да особо активности никакой не проявили, не то уже время было: в Никольском храме уже склад был; а в доме батюшки Николая жил местный фельдшер с женой и ребятишками. Так что подступиться-то было не к чему. А мы, пацаны, эту записку растолковали так, что искать клад надо непременно в самом доме батюшки, как все там было и записано, так и посчитали, что отец Иоанн особо ничего и не зашифровывал, потому что времени у него было мало, да и писал он эту записку, скорее всего, для себя или для дьякона на тот случай, чтобы не забыть чего, когда вернутся из ссылки спустя лет 10-15. Мы даже установили точное место клада! Это находилось в детской комнате дома отца Николая.
- А как же вы догадались? - поинтересовался Паша.
- А вот как. Батюшка Николай жил ведь с матушкой и с четырьмя детишками: тремя сыновьями - Сережей, Андреем и Александром, и младшенькой дочкой-красавицей - Варюшкой. И вот, разбирая записку, мы пришли к такому выводу: дома у Николушки - это значит в самом доме отца Николая (мне батя тогда говорил, что отец Иоанн звал своего друга именно Николушка), в ноженьках Варварушки - это значит в конце кроватки дочки; пяди три от Сергия - Сережка был старший сын, и его кровать стояла рядом с окном, и если он поднимал голову, то прекрасно видел двор и ворота их дома. Ну а остальное уже, как говорится, дело техники. Дети фельдшера играли вместе с нами и охотно согласились нам помочь в поисках сокровища. Они очень хорошо помнили, как стояли в детской кровати, когда их семья только еще переехала в дом батюшки, поэтому место, указанное в записке, мы, как тогда считали, определили просто с ювелирной точностью. Отступив от конца Варюшкиной кроватки на локоть и отсчитав три пяди от Сергия, мы замкнули прямую и поставили на этом месте жирный крест. Все это мы делали на карте, которую сами и нарисовали, изобразив на ней точный план дома. Теперь оставалось только вырыть в этом месте ямку с аршин глубиной, и клад отца Иоанна был бы в наших руках. Лизка и Лешка, фельдшерские детки, по нашей карте произвели в своей комнате точные замеры и наметили на полу то место, где был скрыт клад. А вскоре представился нам случай осуществить задуманное. В тот день фельдшер с женой уехали в город на ярмарку, а мы, вооружившись заступом и лопатой, двинулись в его дом. Лешка и Лизка запустили нас в свою комнату и показали место клада. Мы осторожно выдернули из пола две доски и принялись за дело. Землю складывали на расстеленный брезент, чтобы потом все обратно засыпать и замаскировать все следы нашего вторжения. Углубились на целый метр, однако так ничего и не нашли. Притомившись, сели на кровать и стали обдумывать, уж не ошиблись ли мы в расчетах? И тут, знаете, внезапно вернулся фельдшер! Мы, разумеется, ноги в руки и дали деру через окно в сад. Ну а Лизке и Лехе деваться, конечно, было некуда, а заделать яму они уже не успевали... Шуму было! Мрак! После этого случая мы больше не решались возобновлять поиски, так как фельдшер пообещал зарыть в той яме всякого, кто вновь посягнет на его жилище. Так прошло года три. О кладе отца Иоанна уже никто больше и не вспоминал. Но вдруг фельдшера перевели на работу в другой район, и он, собрав свои пожитки, укатил со всей семьей. Дом заколотили, и никто в нем больше не селился, так как он уже изрядно обветшал, а ремонтировать его никто и не собирался. По селу пошли слухи, что в доме отца Николая поселился призрак, стерегущий клад. Однако пацаны - народ не больно-то боязливый, и кто-то со временем подал идею возобновить поиски сокровищ. Как ни странно, но наша карта еще уцелела и, воспользовавшись ею, группа ребят отправилась на раскопки. Я в этом деле уже не участвовал: как раз школу тогда заканчивал и готовился к экзаменам. Но хорошо помню, как пацаны принесли небольшой ларец, отделанный гранитной крошкой. Чтобы добыть это сокровище, им пришлось перерыть всю детскую комнату в доме отца Николая, причем на глубину в аршин! Но, несмотря на этот тяжкий труд, они были счастливы и их глаза светились гордостью. Почему мы в первый раз ничего не нашли? Да просто оказалось, что Лизка и Лешка перепутали Варькину кроватку и поэтому невольно пустили нас по ложному следу. Ларец тот закрыт был на маленький замочек, который сильно заржавел и открываться никак не хотел. Пришлось сбивать его ломиком. Когда крышку открыли, то все думали, что увидят золото и серебро, собранное отцом Иоанном с дорогих окладов старинных икон, но нашему взору предстало нечто совсем другое.
В ларце оказалось два медных венчальных кольца, два бронзовых подсвечника, потертая Библия, пакетик ладана, пачка свечей, небольшой серебряный крестик на цепочке да похоронный набор. Почти все так, как и было указано в той записке. Только вот зачем надо было батюшкам так надежно припрятывать это добро? Пацаны, обнаружив хоть какой-никакой клад, утешились и успокоились, раздав свои находки бабушкам. А вот некоторые из мужиков, наоборот, воодушевились этим событием и стали проводить свои раскопки по всему двору, саду и огороду. Искали клады и в доме: печь разобрали полностью, погреба проверили, потом окна, двери, косяки повынимали и принялись за стены и крышу. Это продолжалось до тех пор, пока не обвалились сенцы, и бревно сломало одному мужику ногу и ключицу. После этого все работы свернули и усадьбу отца Николая оставили в покое. Сейчас от дома остался лишь один заросший бурьяном фундамент. Так что, ребятки, искать там теперь что-либо глупо и бесполезно...
- А может, клад спрятан все же в Никольском храме? - предположил я, закидывая на воз последний навильник травы.
- Вряд ли. Когда отец Иоанн хоронил свои сокровища, здесь шли еще службы, и запрятать незаметно столько добра в стенах храма было просто невозможно. Кто-нибудь обязательно бы это заметил. Тогда ведь наша церковь не была такой заброшенной. Конечно, отец Николай мог как-то помочь лучшему другу схоронить в храме самое ценное, но только немного из того, что было в Преображенском храме. Все богатства тут не уместились бы, так как и Никольский храм тоже был не из бедных. После его закрытия все убранство описали и куда-то аккуратно вывезли. Отец Николай ничего не прятал, хотя говорили, что золота и драгоценностей в храме оказалось очень мало, похоже, самое дорогое тоже ушло в сокровищницу отца Иоанна, еще задолго до закрытия нашей церкви. Да и глупо было бы, сынок, прятать что-то в храме. Ведь тут стали бы искать в первую очередь. И искали ведь и у нас. Все вокруг Никольского-то перелопатили и в подвалах шарили. Да и пол тут не раз меняли, и кровлю... Нигде ничего не попадалось... Разве что тайник какой имеется мудреный. А как сделали в церкви склад да завезли туда всякую гадость, так никто с тех пор в храм и не ходит. Там и сейчас так воняет, как на поле во время подкормки удобрениями. Долго в этом помещении находиться не разрешают, угореть или отравиться можно, во как!
Поэтому и стоит наш храм целешенек. Никто не хочет брать себе для хозяйства аммофосные бревна, доски или кирпичи... И восстановить не восстановишь, так вот и стоит горемычный, как памятник безбожным временам. Эх-хе... - вздохнул дядя Миша и перекрестился, потом добавил: - Я вот как думаю. Клад, скорее всего, скрыт где-нибудь в лесу, в земле, в надежном убежище... А знает о его нахождении, похоже, один Господь! А то, вон, некоторые наши уверяют, что клад этот в озере лежит, что близ Преображенского-то находится, ну, вы знаете... (Мы согласно кивнули). Но я в это не верю. В воде все быстро придет в негодность, как ни хорони... Да и прошлым летом какие-то мужики из города приезжали, шарили, говорят, по дну, да ничего не нашли, кроме ракушек да пиявок. Такие вот дела, ребятушки. И мой вам совет - лучше вы этот клад не ищите. Здесь его все равно нет. А начнешь искать - только зря потратишь и силы, и время. Лучше уж вы потихонечку восстанавливайте храм, а мы уж потом всем миром как-нибудь его украсим и обустроим. Надо же как-то расплачиваться за грехи наших отцов и дедов...
Мы поблагодарили дядю Мишу за его столь интересный и содержательный рассказ. Трава уже была собрана и уложена на подводе в виде большой и ладной копны. Косарь остался очень доволен нашей работой и сказал, чтобы послезавтра мы зашли к нему за молочком, которое он решил подарить нашему лагерю. Потом дядя Миша тронул кобылу и направил повозку к своему двору. Мы пошли рядом, чтобы посмотреть, где он живет, и заодно взглянуть на руины дома отца Николая. Косарь расспрашивал нас о ходе восстановительных работ, и мы охотно рассказывали ему о проделанном уже труде. Когда проходили мимо каких-то густых зарослей, дядя Миша, небрежно махнув в их сторону, сказал:
- Ну вот, это и есть батюшкин дом... Как видите, одна поросль и осталась.
Зрелище, действительно, было малоприятное. Среди густого бурьяна и высоких кустов ирги и акации едва-едва виднелись мшистые и закопченные жалкие останки кирпичной кладки. Какая-то пестрая птичка, соорудившая себе гнездо в этих зарослях, живо порхала над развалинами и весело щебетала, не обращая на нас никакого внимания. Да, пытаться искать что-то среди этого нагромождения камней и корней было просто бессмысленно. Мы с минуту постояли возле зеленого островка и, вздохнув, побежали догонять повозку.
Дядя Миша угостил нас квасом, и мы, попрощавшись с ним, поспешили обратно к магазину. Петька ехал на своей Зоське еще в начале улицы, поэтому мы избавились от лишних объяснений по поводу нашего отсутствия. Я купил всем по мороженому, а кобылку угостил маковым рогаликом. Мы уложили сумки на подводу и, усевшись рядом с ними, не спеша покатили по лугу, залитому знойным маревом полдня. Петька опять был без рубашки, и его шоколадное тело вновь впитывало в себя жар нещадных солнечных лучей. Я подумал, что пацан уже к концу июня наверняка превратится в негритенка, и тогда даже Зоська перестанет узнавать его!
- Петь, ты бы накинул чего, нельзя же так сильно обгорать! Вредно это, - упрекнула его Прасковья.
- А, ерунда! - отмахнулся возница. - Мой папка, знаешь, какой всегда черный ходит, и ничего! У нас в роду все загорелые были... Это вы, городские, жары боитесь. А нам привычно. Без солнца ведь ни одно растение нормально не растет...
- Уж больно ты умный! - хотел было я осадить зарвавшегося пацана, но не стал вступать в пререкания, а лишь только сильно икнул. Видать, холодный квас поудобнее устраивался в моем животе.
- А как вы думаете, где же все-таки может быть спрятан клад отца Иоанна? - спросил Петька, понукая Зоську хворостиной.
- Скорее всего, где-нибудь в лесу, в какой-нибудь просторной укромной землянке... - отозвался я. - А вот в Никольском некоторые считают, что клад лежит в нашем озере, где мы все купаемся по вечерам.
- А что, может он и там! - оживился Петька. - Я один раз нырнул на глубину и видел там какие-то кочки на дне, илом уже сильно затянутые... Вроде как сундуки стоят и сосуды разные...
- Ха! Сундуки! - хмыкнул я. - Слыхал, что батюшка вчера рассказывал? Там уж и без тебя ребята поработали, да только одних пиявок и нахватались. Нет, я уверен, что клад отец Иоанн в озере или болоте прятать ни за что бы не стал. Во-первых, в воде все добро пропадет; во-вторых, если все ящики и сундуки хорошенько конопатить, то на это ушла бы уйма времени, а он спешил, да и плыть на озеро, на глубину, лодки нужны. Клад может быть только в лесу!
- Ну тогда нам сокровищ этих никогда не найти! - вздохнул Петька. - Лесов-то у нас пропасть... Без карты там уж точно ничего не отыщешь... Ну а в той записке, что я нашел, о чем говорится, вы как думаете?
- Э, брат, тот клад, к сожалению, уже давным-давно найден и без нас. Если честно, в нем ничего ценного-то и не было. Как писал отец Иоанн, так и вышло. Чей-то похоронный набор в ларце хранился. Может, батюшка Николай держал про запас...
- Зачем же тогда такой мудреный стих для этого писать? - удивился Петр.
- Я так думаю, что этот мини-кладик был лишь наживкой для того, чтобы пустить рьяных кладоискателей по ложному следу, отвлечь их от поисков основного захоронения. А дома отца Николая, о котором в записке говорится, больше в природе не существует. Там тоже все перерыто, но ничего не найдено... Так что всем нам следует успокоиться и смириться с тем, что клад батюшки Иоанна - это «прекрасное далеко».
- Да, жаль, а то было бы неплохо все-таки найти сокровище, и тогда Преображенский храм можно было бы классно обставить...
- Ничего, обставим со временем. Главное - само сооружение восстановить и отделать. Как говорится: были бы кости, а мясо нарастет! - сказал я и покосился на ворон, печально круживших над пустыми глазницами колокольни Никольской церкви.
- А чего же энти, как их... «черные копатели» не роют здесь? Тут ведь никто ни за чем не смотрит! - сказал Петька, кивая на окрестности храма.
- А ты попробуй, покопай! Чуешь, чем пахнет? - усмехнулся я.
Пацан повел носом и сконфузился:
- Ну и вонища! Чем это так прет?
- То-то, а там, внутри, даже и стены все пропахли этим! Да тут раньше тоже искали, как и у нашего храма, но ничего не нашли, поэтому любителей лопатить вонючую землю почем зря заметно поубавилось...
Немного помолчав, Петька вновь оживился:
- А слыхали, в соседнем районе вчера ночью местную церковь грабанули? Сторожа связали и вынесли все ценное!
- Нет, не слышали! - удивились мы.
- У нас в селе уже с утра судачат об этом. Это ведь уже пятое ограбление в наших краях с начала мая. Говорят, это дело рук банды Назара Кривого. Он давно уже в розыске, да никак вот прихватить этого бандюгана не могут. У него всюду свои люди расставлены! Предупреждают, если что...
- А что воруют-то? - спросила Пашка.
- Да все более-менее ценное: иконы старинные, украшения... Говорят, потом все это за границу сбывают за большие деньги! В прошлом году в соседней области тоже такая банда орудовала. Награбили добра на несколько мильонов баксов! А потом легли на дно, затихли, все следы замели... И вот с весны подобное и в нашей области началось. Скорее всего, это везде банда Кривого действует, он матерый бандит. Он вроде даже, как «вор в законе». За разбой и кражи не раз на зоне щи хлебал, а вот теперь на церковное добро переключился.
- Да как же так можно, храмы-то разорять! - искренне возмутился я. - Как у них только руки-то поднимаются на святое!
- Поднимаются вот, - вздохнула Пашка, теребя полураспустившуюся таволгу. - Много сейчас стало таких личностей, которые и Бога не боятся, и людей не стыдятся!
- И как их только Господь терпит-то! - возмутился Петька.
- Мы, значит, восстанавливаем храмы, а эти христопродавцы их опять разоряют! Как это все понимать? - гневно говорил я. - Да за такое руки отрубать надо бы! Ведь в старые времена даже и статьи-то такой не было в уголовном кодексе, как, например, покушение на батюшку или на церковное имущество. Да разве они люди после этого? - я еще долго изливал душу.
Мои спутники слушали меня молча и только вздыхали, не зная, что и добавить к моим словам и как меня утешить. Настроение у нас совсем испортилось. Поэтому когда я выговорился, то остаток пути мы ехали уже молча и угрюмо. Зоська и та брела, понуро повесив голову. Но вот когда подвода въехала на гору, и мы увидели Преображенский храм, обрастающий строительными лесами, и толпу резвящейся возле него ребятни, то я подумал: «Э, нет, господа бандиты, не будет по-вашему. Восстановим мы и этот храм, и все другие, и ничего вы не сможете сделать! Руки коротки, чтобы обокрасть нашу веру православную. Ничто и никогда ее не погубит! Мы будем строить, украшать, расписывать храмы и бороться с вами, гнусными расхитителями святынь. И Господь нам поможет в этом: укрепит, защитит и даст сил и терпения, чтобы противостоять злу. А всех богопротивников ждет печальный конец и геенна огненная. Аминь». Я приободрился и спрыгнул с подводы. Крикнул «зернышкам», чтобы встретили нас и помогли перенести вещи. Пашка и Петька, видя, как я повеселел, тоже утешились и успокоились. У нас ведь было общее дело. Оно ждало нас, и мы не имели права впадать в гнев и уныние из-за коварных происков злых сил. Прибежавшие ребятишки доложили, что несмотря на все их старания, клад отца Иоанна им найти не удалось: они и стены простукивали, и землю щупами тыкали, и все окрестности тщательно осмотрели на предмет каких-нибудь подозрительных углублений, но все было тщетно. Я дал им отбой и вкратце описал итоги нашей разведки в Никольском. Ребятишки, конечно, огорчились, что сокровище отца Иоанна находится совсем в другом, никому еще не известном месте, но духом не пали и сказали, что Господь им обязательно рано или поздно откроет эту тайну. Мы с ними согласились и отправились готовиться к обеду...
Ночью я опять долго ворочался, меня мучило какое-то странное ощущение того, что клад все-таки находится где-то поблизости и мы обязательно его откроем. Потом эти радостные предчувствия сменились тревогой, так как я подумал, что, наверное, лучше пока сокровища не тревожить: в окрестностях рыщут преступники, а храм еще не восстановлен, и как бы нам не потерять эти богатства, едва их обнаружив.
От волнения я выбрался из палатки и прошелся по спящему лагерю. Проверил, как несет службу дневальный, и впервые пожалел о том, что «зернышки» жили совсем беспечно, даже не имея должной ограды... Хоть бандитам, конечно, брать у нас было нечего, да и вряд ли они сунутся сюда, все же на душе было как-то тревожно. Немного себя успокоив, я вновь отправился спать, но близ лазарета столкнулся с братом Феодором, который спешно шел в свою палатку и нервно перебирал на ходу четки.
- Не спится, брат Георгий? - спросил монах, усмехнувшись. - У кого много забот, тот чаще страдает...
- Это точно! - согласился я.
- Ты лучше помолись и сразу успокоишься! - посоветовал брат Феодор.
- А кому? И о чем? - спросил я.
- А все равно. Господа о своих делах попроси, чтобы все устроилось. Или в помощь Богородицу призови. А то и кого из святых попроси. Великомученика Георгия, например. И неважно, как это сделаешь, хоть своими словами... Они все одно услышат и утешат.
- Благодарю! - отозвался я и нырнул в свою палатку. Мысли вновь стали вертеться вокруг клада и расхитителей храмов. И я, поняв, что так мне будет обеспечена бессонная ночь, решил воспользоваться советом монаха и, расслабившись, стал мысленно призывать Господа, Богородицу и святого Георгия устроить все лучшим образом. А хотелось мне тогда три чуда: найти клад, почаще бывать с Пашкой и чтобы банду Кривого побыстрее ликвидировали. Не прошло и 10 минут, а я уже посапывал во сне и тревожно вздрагивал от странных видений. Запомнил я лишь сон, пришедший уже где-то перед самым подъемом. И вот ведь что привиделось. Стою я в Преображенском храме. Снаружи он весь еще обшарпан, в лесах, но внутри сияет сказочным убранством и великолепием. Кругом - море золота, серебра, бронзы, бирюзы, каменьев драгоценных. И свет, свет отовсюду струится. Народу много, но все эти люди мне не знакомы. Службу ведет седовласый и белобородый батюшка в ярком парчовом наряде. Голос его зычно раздается по храму: «Яко Свят еси, Боже наш, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно...». Я почему-то уверен, что это сам батюшка Иоанн! Ему прислуживают отец Николай, отец Григорий и диакон Петр, а Людмила Степановна и Пашка поют на клиросе вместе с тремя женщинами в черном. И вдруг вижу, в храм входит огромный мужик в штормовке и в сапожищах. На его бритой голове замасленная фуражка. В руках у него объемный мешок, а один глаз перекрыт черной лентой, как у настоящего пирата, не обращая ни на кого внимания, этот тип начинает нагло складывать в мешок все, что ему попадало под руку: иконы, книги, подсвечники...
- Эй, ты что делаешь! - кричу я и со страхом осознаю, что передо мной сам Назар Кривой. - Люди, смотрите, это же бандит! Он храмы грабит! Держите его!
Но все смотрят на меня удивленно и непонимающе. А мужик с повязкой только усмехается. Набил мешок добром, взвалил на спину да вон из храма. Я за ним:
- А ну, стой! Отдай, что взял! Это не твое!
Он - бегом. Я тоже. В дверях стоит брат Феодор и, перебирая четки, блаженно улыбается.
- Держи вора! - снова кричу я, но монах неожиданно ставит мне подножку, и я рыбкой лечу на землю. Кто-то хохочет. Я не больно ушибся, вскочил и вновь побежал за Кривым, который улепетывал к лесу, возле которого стоит грязный УАЗик. Из машины ему машут другие бандиты, подбадривают и призывают ускорить шаг. Но я все равно его нагоняю. И тут ноги мои проваливаются то ли в какую-то яму, то ли в трясину, и я лечу в холодную бездну. И, разумеется, тут же просыпаюсь. Показалось, что я даже вскрикнул при этом. Схватил мобильник - до подъема еще десять минут. Сердце бешено колотится. На лбу ледяной пот. Что за сон?! Вот ведь к чему приводят излишние переживания. Надо научиться поменьше думать о проблемах и полностью полагаться на промысл Божий, тогда и спать будет спокойней, и сны станут не такими пугающими. Я выбрался из палатки. Пашка уже плескалась под умывальником. Я хотел было рассказать ей сон, но решил не тревожить девчонку всякими там видениями. Поэтому я, взяв себя в руки, тоже двинулся к рукомойникам.
- Доброе утро! Плохо спалось? - спросила Прасковья, взглянув на меня.
- Да ничего, вроде... - ответил я неопределенно.
- У тебя усталый вид.
- Да так, ерунда всякая снится...
- Это ты просто после вчерашнего сильно расстроился.
- Наверное. Эти бандюки меня здорово огорчили. Эх, попадись они мне! Я бы уж их на путь истины-то наставил!
Пашка усмехнулась и бросила мне на шею свое полотенце, потом серьезно сказала:
- Сегодня начнут завозить кирпич для ремонта храма. Батюшка обо всем уже договорился. У нас будет задача укладывать кирпичи под навес, штабелями.
- Что же, дело нехитрое, - хмыкнул я, утирая лицо. - Сделаем и это.
Мы взялись за руки и пошли в столовую греть чай для пробуждающегося лагеря.


КЛАД

Через два дня я, отпросившись у Людмилы Степановны, отправился в Никольское за молоком от дяди Миши. Пашка пойти со мной, к сожалению, не смогла: у нее нашлись важные дела на кухне. Отец Григорий уехал в город, и за ходом дел в храме следил брат Феодор. Время уже близилось к полудню. Парило нещадно. Цветки на лугу поникли и опустили свои головки. В ближайшие часы следовало ожидать дождя и, возможно, даже грозы и града. Но меня это обстоятельство не пугало. Я был уверен, что успею сгонять в село и вернуться обратно еще до того, как темные тучи заволокут лазоревый небосклон. Где-то на опушке леса тревожно кричала птица: «Аяй! Аяй!», что, судя по народным приметам, тоже сулило скорую непогоду. Голоса раздавались зычно, и было слышно, как урчит далеко трактор, мычат на стойбище коровы, покрикивают на пруду малыши. Воздух разреживался, открывая дорогу буре. Я гордо шел в фирменной футболке «зернышек», подаренной мне батюшкой в День России в награду за хорошую работу, и напевал: «Тра-та-та-та, погода злится, тра-та-та-та, гроза грозится, как говорится, быть беде! Но смелое сердце врага не боится и друга не бросит в беде!»
Хотите знать, как выглядела моя фирменная футболка? Что ж, опишу ее немножко. Вся она была небесного цвета. На груди красовался золотой Преображенский собор, такой, каким он должен был стать после реставрации. А на спине был изображен золотистый тугой колос с выпадающими из него зрелыми зернами. Сверху сверкала полукруглая надпись «Зернышки», оранжевого цвета, выполненная в старославянском стиле. А под колосом более мелкими буквами было начертано: «ПМЛ», и стояли месяц и год нашего в нем пребывания. Футболка была яркой и хорошо просматривалась издалека. Попадавшиеся мне люди глядели на меня с удивлением и уважением, и это обстоятельство очень радовало мою душу, наполняя ее ощущением чего-то важного, недоступного для многих, но тем не менее, к чему я был причастен. Просто, наверно, так и должен чувствовать себя православный христианин, шествующий по миру, как маяк, разливающий вокруг свет Веры, Мира и Любви, Добра, Согласия, Милосердия и Всепрощения, чтобы все желающие могли насладиться им или согреться у него, а то и найти при этом сиянии свой правильный жизненный путь.
Добрался я до Никольского без всяких происшествий. Дядя Миша меня уже ждал. Мы поприветствовали друг друга. Хозяин сильно огорчился от того, что не пришла Прасковья, ибо он приготовил нам вкусное угощение. Он проводил меня в сад, где в тени раскидистой груши был накрыт небольшой столик. И тут мне пришлось отдуваться за двоих. Но, как вы знаете, ребята, меня-то этим особо не проймешь! Дядя Миша поставил на стол огромную чашку, почти до краев наполненную творогом, густо перемешанным с молоком, сметаной, сливками, медом и клубникой. Вкуснятина была невообразимая, и я, приняв от хозяина сдобную булку и деревянную ложку, тоже сильно пожалел о том, что Пашка не смогла пойти со мной, а то бы мы с ней «оторвались» здесь «по полной программе»! Пока я ел (причем за обе щеки, хоть и пытался вначале сдерживать себя!) хозяин набивал мой рюкзак гостинцами. Он положил в него двенадцать литров молока в пластиковых «полторашках», пластмассовую литровую банку со сметаной, еще килограмм домашнего масла в мешочке и приличный пакет творога.
- Донесешь? - поинтересовался дядя Миша и заулыбался, видя, как я, не очень уж и умело управляясь непривычной для меня здоровенной ложицей, сильно перепачкал себе щеки, нос и подбородок.
- Это ерунда! - отмахнулся я и прогнал пчелу, назойливо жужжащую близ моего лица. И вдруг над селом здорово прогрохотало.
- Ого! Кажется, дождь собирается! - заволновался я, облизывая объемную ложку.
- М-да... - как-то озабоченно согласился со мной хозяин, поглядывая на то, как над околицей села начинают кучиться сине-серо-белые облака. - Надо сено сгрести, пожалуй...
- Вам помочь, дядь Миш? - предложил я, грузно поднимаясь из-за стола.
- Нет, не надо, спасибо! Сено у меня во дворе, если что, брезентом прикрою. Ты уж лучше ступай, не дай Бог разненастится.
Я отблагодарил дядю Мишу за отличное угощение, и он помог мне взвалить на спину внушительную торбу.
- Ну как, ничего? - поинтересовался хозяин, поправляя рюкзак.
- Отлично! Дойду, как миленький! - бодро ответил я.
Дядя Миша проводил меня до калитки.
- Заходите еще как-нибудь! - сказал он. - И девчонку обязательно приводи. У меня для вас еще много чего вкусненького найдется!
Винни-Пух на моем месте спросил бы: «А что, разве еще что-то осталось?», но я только улыбнулся и заверил доброго хозяина в том, что мы постараемся обязательно проведать его еще на этой неделе. В небесах вновь прогремело, словно там пронесся скорый поезд. Воздух стал еще более влажным, душным и разряженным.
- А может, переждешь пока тут, а то гроза, видно, начинается! - предложил дядя Миша, с беспокойством поглядывая на тучи.
- Ничего, дядь Миш, иду на грозу! Авось разойдемся! - улыбнулся я и бодро двинулся в путь.
- Ну с Богом, сынок! - и хозяин перекрестил меня на прощание.
Когда я вышел из села, то от бодрости моей не осталось и следа. Духота, жуткая парилка, отсутствие свежего воздуха, тяжелая ноша за спиной и немалая тяжесть спереди - в животе - сделали свое черное дело. Я резко сбавил ход и уже просто поплелся по неширокой, полузаросшей тропе, ведущей сначала к мертвому Никольскому храму, а потом далее - в сторону нашего лагеря.
- Все от того, что кто-то слишком много ест, - усмехнулся я, утирая пот со лба.
Тучка, вроде бы и небольшая, но плотная и до краев наполненная влагой, двигалась гораздо быстрее меня. В один момент она поглотила яркое солнце и зависла над селом. Похоже, ей тоже было нелегко, как и мне, тащить свою ношу, поэтому она и решила маленько расслабиться. Едва я приблизился к церкви, окутанной зловонными запахами, как с неба внезапно полило так, точно кто-то резко открыл кран душа, причем на полную катушку. Но я все же почти не намок, ибо дождь предал мне некоторой прыти, да так, что я всего за три прыжка достиг храма и влетел во внутрь. В приделе крыша здорово протекла, поэтому я перебрался дальше и встал напротив того места, где раньше находился престол.
В церкви было темновато, прохладно и как-то совсем неуютно. По углам колыхались гигантские сети паутины. Остро пахло какой-то там нитроаммофоской суперфосфатной. Доски пола во многих местах прогнили и образовали ямки. В пустые глазницы окон ветер забрасывал снопы брызг, и они разлетались по стенам. Сильный раскат грома вновь потряс всю округу, и сверкнула ослепительная молния.
Я невольно обернулся. Дверей в храме не было, и через этот широкий проем хорошо просматривался луг, покрытый радужной пеленой. Когда солнцу удавалось выглянуть из-за тучки, то тогда струи, льющиеся с неба, окрашивались в самые невообразимые цвета. Вряд ли какой художник на земле смог бы отобразить такое на своем полотне! Я поразился и залюбовался сказочным зрелищем, но тут что-то зашелестело у меня над головой. Я вздрогнул и повернулся опять к мрачной стене храма, некогда украшенной Царскими Вратами. Под куполом церкви кто-то возился, метался, то ли летучие мыши, то ли забравшиеся в укрытие дикие голуби. Я стоял посреди пустого и холодного храма, и какая-то тоска и боль невольно разливались по моей груди. Голова слабо кружилась от едких запахов и от нехватки кислорода... Я думал, вглядываясь в грязные мрачные стены: «А ведь когда-то здесь велись службы: стояли люди, молились, крестились, клали поклоны; весело трещали свечи, ароматы ладана разливались по воздуху». Глаза мои еще не привыкли к темноте, и я почти ничего не видел, различая только серые проемы окон, в которых изредка вспыхивали грозовые разряды. Странное ты существо, Человек, сначала поклонялся здесь Господу, исповедовал свои грехи, причащался Святых Тайн, крестил детишек, венчался, отпевал усопших, молился, просил Бога о здравии и подмоге и вдруг, поддавшись сатанинскому наущению, все разом порушил, растащил, превратил храм в склад зловонных удобрений! Как и сатана, возомнил себя великим, могучим, способным жить по своим законам и желаньям, без Бога... А чего добился? Я так задумался, что невольно стал даже слышать какие-то приглушенные голоса, идущие то ли из моей груди, то ли исходящие от мрачных осклизлых стен: «Миром Господу помолимся! Господи, помилуй!» или «Премудрость, прости, услышим Святаго Евангелия. Мир всем...» (и я даже поклонился). А тихий голос все пел и пел: «Господи, помилуй!», «Причастника мя приими; не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем...».
И тут вдруг раздался такой крутой раскат и полыхнула такая мощная и продолжительная молния, что я даже инстинктивно пригнулся. Но то, что я увидел в следующие мгновения, повергло меня в шок! По правую сторону от святого Престола, там, где были густые и грязные сети паутины, мелькнуло какое-то существо, как бы ветром колеблемое. Грудь мою обдало жаром, и волосы на макушке, похоже, зашевелились! Я в один миг вдруг осознал себя охотником, случайно забредшим в заброшенный храм на далеком острове Парос, что в Эгейском море, о котором я читал дней десять тому назад, сидя в электричке, везущей меня в Мещерские края. Летний дождь не только внезапный, но и скоротечный. Поэтому, едва я взял себя в руки, как тучка исчезла, и всю округу вновь осветило яркое горячее солнце. Лучи проникли в храм, и сиренево-лимонный свет наполнил его мрачные своды каким-то радостно-печальным умиротворением. С неба уже ничего не лилось, лишь только слышалась еще редкая дробь капели в дырявом притворе. Я огляделся по сторонам. В церкви было совершенно пусто: нигде никакого предмета, ни единого движения. Смахнув пот, я поправил рюкзак и на плохо слушающихся ногах приблизился к паутине, забившей весь правый угол храма, чтобы убедиться, что все это мне показалось и что просто гроза и темнота располагали ко всякого рода видениям. Но тут у меня на голове вновь что-то зашевелилось, и по спине рассыпались крупные холодно-горячие мурашки, так как я отчетливо увидел прекрасный девичий лик, задрожавший в колыхающихся пыльных сетях, развешанных пауками от пола и до самого потолка. Сердце мое сжалось, замер и я, почти физически почувствовав, что вот-вот раздастся испуганный голос:
- Стой, человек, не подходи ближе!
Я невольно отшатнулся. Однако было по-прежнему тихо, только капала еще вода где-то у меня за спиной. Я выдохнул и снова смахнул пот, накатывающийся на глаза. И я увидел девичью фигурку и большие темные глаза с радостью и мольбой глядящие прямо на меня!
- Феоктиста! - машинально изрек я, и эхо гулко отозвалось под куполом храма. Но девушка молчала. Я опять робко покосился по сторонам. Нигде - никого! Только я и это дивное виденье за пеленой грязной лохматой паутины.
- Чего же я боюсь?! Ведь я же в Божьем храме! - упрекнул я себя за нерешительность. - И если со мною Бог, то кто сможет причинить мне зло?! Да и Феоктиста же не злой дух, а святая дева!
И тогда я смело двинулся вперед и опустил руку в тугую, липкую и вязкую серую массу. Часть сетей оборвалась, и моему взору предстала высокая, стройная и красивая дева с крестом в руках. Я выдохнул и улыбнулся, ибо понял, что передо мной обычная настенная роспись. Захотев непременно узнать, кто из святых дев здесь изображен, я достал из кармана бриджей носовой платок и протер им сначала закопченный лик красавицы, а потом потер возле ее головы, в том месте, где обычно пишут на иконах имя святого. Пыль, грязь, какой-то слизистый налет долго не поддавались, но я, окончательно перепачкав весь платок, все же добыл желанную надпись: «Святая великомученица Варвара». Я утер пот, прочел и заулыбался. Потом вздохнул и подумал:
- Ах, как же тебе здесь плохо живется, славная дева!
Я принялся раскидывать сети. По правую сторону от святой оказалось едва заметное изображение архангела Михаила, а по левую - находилось изображение другого святого мужа, выполненное в полный рост. Я снова долго тер черным уже платком, пока не выяснил, что передо мной находится преподобный Сергий Радонежский, чудотворец. Увидев добрые лики святых, я приободрился. Сразу стало легко и весело на душе. Подумалось:
- Эх, отмыть бы как-то весь этот храм, и вновь целый сонм святых людей и ангелов Божьих вернется к людям!
Но тут я спохватился: в лагере, похоже, уже накрывали обед, а мне надо было еще топать почти семь километров! Дождь прошел. Пашка и Людмила Степановна станут волноваться: почему я задерживаюсь? Тогда я попрощался со святыми и, поправив ношу, двинулся из храма. Однако, едва я ступил в придел, как меня посетила обжигающая дерзкая мысль: Варвара... Варварушка... пяди три от Сергия... дома у Николушки.
Я обернулся. Сердце мое как-то радостно забилось, точно я стоял на пороге какого-то великого открытия. Мысль продолжала работать: в сторону ворот... Царских Ворот! Я вновь мысленно повторил весь стих отца Иоанна. Потом быстро вернулся к росписям. А не здесь ли находится клад батюшки Иоанна?! Ведь все сходилось! Рассчитав нужное место, я нагнулся и попытался оторвать половицу, но все мои потуги оказались тщетными: в руках остались лишь одна щепка да пара заноз. Пол здесь был еще прочным, как назло...
Подковырнуть толстые доски было нечем. Я потоптался, пометался по храму и вышел на воздух. Зажмурился от яркого солнца, бившего прямо в глаза. Я чувствовал, что клад лежит именно здесь! Такое совпадение не могло быть случайным! Эта внезапная гроза, лик святой девы, все вело меня к этому. Да и отец Иоанн, наверное, схоронил свой клад специально в храме в том месте, от которого можно было отвлечь искателей, пустив их по ложному следу в дом отца Николая. Вот для этого-то он и написал ту мудреную записку! Я запылал непреодолимым желанием приступить к раскопкам, причем немедленно! Но ни железки, ни куска ржавой арматуры, ни подходящей палки нигде не оказалось. Только вонючие горки из остатков удобрений да бурьян, бурьян, бурьян... И тогда я, почти бегом, устремился в лагерь, чтобы поскорее поделиться своими соображениями с Пашкой. Проходя мимо соснового леска, наткнулся на поляну, буквально усыпанную свежими лисичками. Но мне было уже не до грибов... Мокрая трава хлестала меня по коленкам и бедрам, вода хлюпала в промокших кроссовках, но я упрямо двигался вперед, обдумывая на ходу свой новый план по обнаружению клада отца Иоанна, и даже не чувствовал ни тяжелой ноши за плечами, ни усталости, ни трудностей размокшей дороги.
К обеду я опоздал. Хоть мне и оставили еды, но я от нее отказался, только выпил кружку холодного компота. И сделал это вовсе не от того, что сытное угощение дяди Миши еще толком не переварилось, а от нахлынувших в мою душу новых забот, связанных с поиском церковных сокровищ. Теперь я не смог бы ни есть, ни спать, пока не убедился бы, что клад действительно находится в Никольском храме или же его там вовсе нет.
Пока Пашка помогала мне разбирать гостинцы дяди Миши, я полушепотом пересказал ей все, что со мной приключилось за время этого похода в Никольское, и открыл свои соображения насчет клада. Девчонка удивилась моему рассказу, и ее глаза тоже загорелись желанием побыстрее проверить мои предположения.
- Может, лучше всем расскажем об этом? - предложила она.
- А стоит ли? - усомнился я. - А что, если мы припремся в Никольское всем лагерем, разроем полы храма и ничего там не найдем?! Тогда все нас поднимут на смех. Мол, Жора говорил, что клад в лесу, а сам тоже поддался наивным поискам внутри храмов. И все станут нас укорять за то, что зря отняли у них столько сил и времени. Нет, я пока не хочу такой огласки. У меня же нет никаких гарантий, что клад лежит именно там. Дядя Миша-то вон уверен, что в Никольском храме ничего быть не может. Давай-ка уж лучше мы с тобой сами потихоньку все проверим и уж если, Бог даст, найдем что-то, то тогда уж и оповестим об этом остальных.
Паша со мной согласилась, только спросила:
- А как же нам незаметно сходить туда?
Я немного подумал и, вспомнив о грибах, предложил отпроситься у Людмилы Степановны, чтобы сбегать в лес за лисичками. Так мы и поступили. После обеда дел на стройке не оказалось, так как батюшка задерживался в городе с очередной машиной кирпича, и поэтому «зернышкам» после тихого часа разрешили поиграть всласть. Людмила Степановна занялась «молочными делами», думая, как бы получше использовать для ужина дары косаря, а брат Феодор удалился в лесочек, совершать «труды молитвенные». В такой ситуации учительница, ничего не подозревая, отпустила нас за грибами до вечера, посетовав только на то, что я не жалею себя: только что вернувшись из трудного похода в Никольское, вновь собираюсь идти в его окрестности. От предвкушения новой захватывающей операции вид у меня был таким живым и бодрым, что мне не пришлось ничего и доказывать Людмиле Степановне. Она лишь вздохнула и благословила нас в дорогу. Мы взяли корзинки и двинулись в путь. Я заскочил на стройку и, заглянув в сарайчик с инвентарем, выбрал там себе рулетку, гвоздодер и складную саперную лопатку. Все это я сложил в свою корзину и сверху прикрыл какой-то тряпицей. «Зернышки» устроили близ лагеря игру в русскую лапту и так увлеклись, что никто даже и не заметил нашего ухода. Часа за два мы добрались до Никольского храма. Посидели немного на поваленном дереве, отдохнули, осмотрелись. Кругом было тихо и как-то печально. Лишь изредка каркали вороны, да ворковали голуби под сводами церкви. Потом я завел Пашку в храм и показал ей обнаруженное место. Какое-то время мы привыкали к сумраку, царившему в этом углу, а затем решительно приступили к операции «Клад отца Иоанна». Первым делом я отковырнул несколько досок, и мы оттащили их в сторону. Внешне ничего не говорило о наличии здесь сокровищ: земля, пыль, частицы удобрений, стружка, опилки... Принялись за замеры. Надо было сделать это как можно точнее, не как те пацаны в доме отца Николая, чтобы понапрасну не перекидывать целый аршин земли.
- Так... пяди три от Сергия... - говорил я, растягивая рулетку. - Пядь, это сколько?
- Сейчас посмотрю, - отвечала Пашка и, достав из кармашка записную книжку, листала ее и, найдя нужную страничку, докладывала:
- Одна пядь равна 17,8 сантиметрам.
- Так... умножаем на три... Где-то 53 сантиметра, - заключил я и, отмерив в сторону Царских Ворот нужное расстояние, застолбил это место щепкой.
- Что у нас дальше? Под ступни девичий локоток, не более... - зачитала Прасковья и тут же добавила:
- Локоть - это 47, 47 сантиметров.
- Так , короче, на полметра... - сказал я.
- А что это значит: копать или кладку бить? Гляди, тут кирпич какой-то хлипкий, почти без раствора... Точно наспех заделывали...
- Я думаю, надо разбирать, а уж потом там копать на аршин вглубь.
- Что же, пожалуй, ты права... попробуем так, - согласился я и стал бить острым концом гвоздодера в кладку. - А аршин, это что, целый метр?
- 71,12 сантиметров всего.
- Да, небольшое облегчение... Придется полопатить, как дяде Мише в детстве... Вот найдем клад, то-то он подивится... Наверняка такой пир нам закатит...
- Я думаю, тут земля мягкая, удобренная... - как-то грустно усмехнулась Пашка.
- Да уж... Удобрили, почем зря... Боюсь, как бы сокровища отца Иоанна не пропахли этой гадостью.
Выбив несколько кирпичей, я, к своей радости, обнаружил, что другой слой кладки вообще без раствора! Дело пошло на редкость живо. Я углубился сантиметров на 40-45 и нащупал пустоту. Быстро расширил отверстие, чтобы можно было копать. Потом разложил лопатку и, перекрестившись, вонзил ее в сухую почву. Я выкидывал землю, а Пашка ее отодвигала в сторонку, чтобы не мешала нам. Постепенно мы сделали подкоп под стенку почти на метр. От напряженной и неудобной работы начала ныть спина, сводило мышцы ног. Я присел передохнуть.
- Жор, а может, там ничего и нет? - предположила Прасковья. - Может, и это место - тоже ложный след? Отец Иоанн ведь мог предвидеть, что станут искать и здесь.
- Может, и ложный... - вздохнул я. - И все же я уверен, здесь что-то есть. Такое впечатление, что тут и кирпич, и земля более подвижны, чем везде. Значит, тут уже когда-то рыли, а стало быть, и что-то хоронили...
- Дай-то Бог! - вздохнула Паша и оживилась. - Слушай, а может тут уже «черные старатели» побывали?
- Вряд ли... Ты когда-нибудь видела, чтобы они за собой порядок наводили? А тут все заделали на совесть, хоть, видать, и спешили... Нет, это скорее всего отец Иоанн тут работал, не зря же я его во сне видел недавно...
Отдохнув, мы вновь принялись за дело. Теперь я влез в яму и стал копать в сторону Ворот от Сергия, и после нескольких крепких ударов лопатой грунт вдруг рухнул и открылся какой-то лаз, идущий под кирпичную кладку стены. Я расширил его, насколько это было возможно, и просунул внутрь руку. Пальцы нащупали какой-то сверток.
- Есть! - вскрикнул я.
- Что? Что там?! - оживилась Пашка.
- Что-то есть... погоди, сейчас вытащу...
Я изловчился и выдернул на свет Божий довольно объемный сверток. Пашка приняла его и отложила в сторону. Я вновь стал шарить в пустоте. Нащупал ларчик и тоже вытянул на поверхность. При этом зацепил за один из кирпичей - и тот легко вывалился. Тут я догадался, что если еще поработать с этой кладкой, то часть стены может отвалиться, и вся эта ниша полностью откроется нашему взору. И я понял, что копал немножко не так, как надо. Следовало бы прорыть канавку от ног Варвары до Сергия и еще на три пяди в сторону алтаря, на глубину в аршин, и тогда это хранилище, заделанное всего лишь кирпичами без раствора, имело бы свободный доступ. Но и теперь все это было поправимо. Я, орудуя гвоздодером, быстро развалил кладку, и мы увидели, что под стеной храма действительно спрятан... самый настоящий клад! Мы радостно переглянулись и принялись вызволять на поверхность пола сокровища отца Иоанна. Тайник оказался гораздо просторнее, чем мы предполагали, поэтому у нас за спинами выросла целая груда всевозможных предметов: свертков, пакетов, свитков, узлов, ящиков, корзинок... Когда мы убедились, что достали все, то усталые, но бесконечно счастливые, уселись прямо на пол возле клада отца Иоанна.
- Жорка, ты просто молодец! Мы все же нашли его! - радостно произнесла Пашка, восхищенно осматривая сокровища.
- Да, слава Богу! Мы сделали это... - отозвался я. - Я почему-то чувствовал, что обязательно найдем его...
Увлеченные находкой мы, забыв обо всем на свете, приступили к разборке и рассматриванию старого клада. В нем оказалось двадцать икон различных размеров, с окладами и без них. Некоторые из икон, судя по внешнему виду, были весьма древними и ценными. Также мы обнаружили несколько десятков книг, часть из которых была инкрустирована каменьями, вполне возможно, что драгоценными. Имелись и священнические одеяния, и кадильницы, и подсвечники. Были тут чаши и подносы, ладанки и лампадки. Мы нашли коробку с просфорами, засохшими до каменного состояния, но совсем не заплесневевшими! Тут же были три бутылки церковного вина, запасы благовоний, свечей, углей, масла. И все такое душистое, свежее, хоть завтра же используй по назначению! Еще отец Иоанн припрятал для потомков несколько кип церковных газет и журналов, были и какие-то дневниковые записи в пухлых тетрадях с кожаными обложками. Открыть розовый ларец не удалось, а ломать стало жалко, поэтому мы решили, что здесь хранится самое ценное, и отложили эту находку в особое место.
Насладившись успехом, мы вышли на улицу, чтобы подышать свежим воздухом и, к своему ужасу, обнаружили, что потратили на клад целую уйму времени и нам уже давно следовало бы возвращаться в лагерь! Мы стали думать, что же делать с находкой? Унести что-либо с собой уже просто не было сил: самим бы дойти! Оставлять добытое без присмотра тоже было весьма опасно: стоит сюда случайно забрести какому-нибудь пацану или бомжу, и все сразу же разойдется по чужим рукам. Выходило одно - срочно вызывать подмогу. Пашка достала мобильник и позвонила батюшке, но он оказался недоступен, значит, все еще не вернулся из города. Людмила Степановна «мобилами» не пользовалась из-за принципа, так как считала всю электронику «вредоносной и недостойной внимания». У некоторых «зернышек» телефоны были, но Пашка их номеров не знала. Оставались лишь два абонента: Петька и брат Феодор. Я удивился:
- Зачем монаху телефон?! С кем ему связь-то держать? С монастырем, что ли?!
- Может, и с монастырем, - спокойно ответила девчонка. - Он, наверное, игумена информирует о своих делах, может, с кем-то из братий сообщается... Да и вообще, брат Феодор постоянно бывает в различных походах, мало ли, что где может приключиться... - заступилась Пашка за монаха. - А чему ты удивляешься?
- Да так, просто чудно как-то: монах и с «мобилой»! Они же не должны шибко с миром-то сообщаться. Людмила Степановна и то вон, не признает всякие эти электронные штучки...
- Ему это нужно для дела, для связи, а не как просто для развлечения какого-то... Да и трубка-то у него самая простенькая, без каких-либо «наворотов». Ну, кому будем звонить?
- Давай Петьке. Пусть мчит сюда на своей Зоське. Мы все это загрузим и привезем в лагерь и лисичек заодно захватим. То-то шума понаделаем!
Прасковья нажала кнопку быстрого вызова. Потом поговорила с невидимым абонентом и, отключив вызов, разочарованно вздохнула:
- Петьки дома не оказалось. Бабушка ответила. Он, оказывается, еще с утра уехал с дядей на рыбалку, причем с ночевкой! Так что вернется лишь к завтрашнему вечеру, не раньше...
- Вот незадача... - сплюнул я. - Ну ладно, звони тогда брату Феодору. Он что-нибудь организует.
Прасковья вновь принялась нажимать кнопки на своем телефоне. Абонент ответил почти сразу же. Пашка доложила обстановку кратко и деловито и, выслушав мнение монаха, отключила трубку.
- Ну что? - спросил я.
- Все нормально. Удивился, конечно, сильно и поздравил нас с находкой. Сказал, чтобы ждали и никуда не отлучались, он сюда сам придет и организует переправку ценностей в лагерь. Я его попросила, чтобы он предупредил Людмилу Степановну, что мы немного задержимся… Да, и еще, брат Феодор попросил, чтобы мы не привлекали внимания местного населения: в округе неспокойно, мало ли что за люди могут попасться на нашем пути. Он, наверное, имел в виду бандитов, охотящихся за церковными сокровищами, их агентов или же «черных старателей».
- Я думаю, что нам особо-то нечего тут бояться: вряд ли кто под вечер попрется сюда ради праздного любопытства. Днем-то и то все это место стороной обходят. Кроме ворон за нами следить некому! - и я усмехнулся.
Но все-таки мы, как говорится, от греха подальше перешли под защиту дикой груши, притулившейся у самой стены храма. Там лежали какие-то полусгнившие доски, покрытые мхом и вьюнками. Вот на них мы и примостились.
- Часа полтора ждать придется! - вздохнул я.
- Но это ничего, главное ведь, что мы нашли-таки клад отца Иоанна! - бодро отозвалась Прасковья и обняла мою руку. - Вот батюшка-то обрадуется! Этот клад здорово поможет в обустройстве храма.
- А в ларце наверняка лежат золото и серебро с икон, а может быть, и еще что-то ценное... Если это все реализовать, то как раз средств хватит на закупку необходимых стройматериалов! - добавил я.
Мы еще немножко помечтали, потом я спросил:
- Паш, а тебе брат Феодор нравится?
- В смысле? - удивилась девчонка.
- Ну, как человек.
- По-моему, нормальный человек. Монах, как монах... Одно только то, что он ни с кем не ссорится, всех и все прощает, никого не обижает, никому не надоедает, голоса никогда не повышает, уже весьма похвально. А что, тебе он не нравится?
- Не знаю. Какой-то он уж больно скрытный. Никогда не знаешь, радуется он или огорчается, обижается или нет, шутит или говорит серьезно... И улыбочка у него какая-то, извини, ну, мягко сказать, неприятная... Я, конечно же, не знаю, какими они должны быть, настоящие-то монахи, но мне вот лично такие люди, как брат Феодор, не нравятся. Я люблю открытость во всем, а так и не знаешь, чего от такого человека можно ждать и как он поведет себя в той или иной ситуации.
- Ты же сам говорил, что монахов все наше, мирское, не должно интересовать и волновать. Вот брат Феодор и старается ни во что не ввязываться и не говорить ничего лишнего, ибо и слова имеют большую силу. А так спокойнее хранить мир в сердце и мыслях и творить Иисусову молитву.
- Да, может, ты и права... Ты в людях лучше разбираешься... А я, знаешь, если честно, живого-то монаха впервые в жизни так вот близко и увидел...
- А я тебе нравлюсь? - вдруг спросила Пашка и при этом даже не смутилась, а сделала вид, будто отгоняет от себя назойливую муху.
- В смысле? - насторожился я.
- Ну, как человек.
- Нравишься.
- Почему?
- Потому что ты простая и открытая, и с тобой легко общаться.
- И с тобой тоже... - отозвалась девчонка и тут же быстро сменила тему разговора. - Просто не верится, что клад отца Иоанна найден и лежит у нас за спинами.
- Да, что-то уж больно легко и быстро мы нашли его... А ведь сколько копьев сломали люди, разыскивая эти сокровища... Выходит, что мы оказались достойнее всех, что ли?
- Выходит, что так. Мы ведь для общего дела старались, а все те искатели только и желали, как бы набить себе карманы чужим добром. Вот им Господь и не дал раскрыть тайну отца Иоанна. Ты же просил Бога, чтобы Он вразумил тебя насчет клада, вот и получил ответ! Господь ведь всегда скор на помощь в нужных, добрых и полезных делах, особенно, когда стараешься не для себя, а для других! Да ты и сам это знаешь, так ведь?
- Конечно! - отозвался я и подумал: «Как же мне не знать? Ведь там, в уральской тайге, Он вернул мне тебя живой и здоровой, услышав мои убогие молитвы... И, страшно подумать, как бы я смог жить дальше, если бы тебя никогда больше не было...»
Брат Феодор прибыл, когда в лагере, видимо, уже подавали ужин.
- Ну, брат Георгий, показывай, до чего ты докопался! - весело сказал он, озаряя свое лицо все той же невозмутимой улыбкой, так что нельзя было понять - радуется ли он искренне нашей находке или просто лицемерит, черно завидуя нам, а то и упрекает за наше своеволие.
Мы проводили монаха в храм и представили клад отца Иоанна. Брат Феодор, увидев находку, сразу же оживился и принялся бегло осматривать предметы. Особо его интересовали иконы. Он бережно гладил ладонью по доскам, протирал рукавом пыль, тщательно вглядывался в лики святых, что-то искал на обратной стороне икон, наверное, автографы мастеров-иконописцев. Иногда вздыхал, то качал головой, а то и улыбался как-то загадочно.
- Ценные? - спросила его Прасковья.
- Еще бы! XVIII-XIX века! А может, есть и постарше! Это клад так клад!
Когда брат Феодор разобрался с иконами, мы предложили ему ларчик. Он осторожно осмотрел его, счистил пыль и плесень.
- А ключей не было? - спросил монах.
- Не-а! - ответил я.
- Ну ничего... что-нибудь придумаем... - брат Феодор завернул свою рясу и извлек откуда-то связочку ключей, часть из которых напоминала более различные воровские отмычки. Повозившись минут десять с замочком, монах все-таки открыл его. Когда поднялась крышка, мы все заглянули внутрь ларца. Там, на бордовом бархате, лежали золотые и серебряные цепочки, крестики, браслеты, кольца, кулоны, монеты, а также всякие бусы, колье, броши с самоцветными камушками, тускло блестящими в сумраке мертвого храма. Под украшениями оказались четыре пачки ассигнаций довоенного образца, свиток облигаций и какая-то записка. Развернув бумажку, брат Феодор дал ее прочесть Прасковье. Девчонка негромко зачитала: «Тем, кто придет сюда после меня. На благо Преображенского храма. От православных христиан тридцатых вам, благодарным потомкам! Отец Иоанн, осень 1938 г.».
- Здорово! - сказал я.
- Да, пришло время возрождения, - вздохнул брат Феодор, закрывая ларец. - Радуйся, отче Иоанне, снизошла вновь благодать на землю Российскую. И клад твой послужит делу духовного возрождения. А когда у нас есть такие помощники, - он обнял нас, - нам нечего унывать и бояться! Вновь засияют храмы во всем своем великолепии... - монах перекрестился и положил три глубоких поклона в сторону несуществующего престола. И мы сделали то же самое.
- Ну, дорогие мои, крепитесь, нас ждут теперь великие дела! - оживленно заговорил брат Феодор, вновь обнимая нас за плечи и прижимая к себе. - Надо срочно переправить эти сокровища в лагерь, пока до них не добрались злые силы. Враг не дремлет! У Кривого кругом свои осведомители... Надо быть настороже. О таком кладе он мог только мечтать и если узнает, то не остановится ни перед чем, чтобы завладеть богатством. Это же сущий ирод, да воздаст ему Господь по делам его! Вот что мы сделаем, ребятки. Вы побудьте здесь еще немного и посторожите клад отца Иоанна, а я пойду в Никольское и добуду какой-нибудь транспорт, чтобы все это нам успешно переправить. Я знаю здесь двоих нормальных мужиков, у которых имеются лошадка и «Газель», уверен - они нам с удовольствием помогут и без лишнего шума. Насчет Людмилы Степановны не беспокойтесь, я сказал ей, что мы задержимся, может, даже и допоздна... Ничего, милые, потерпите еще самую малость, но зато каков будет результат! Сколько удивления и радости принесет всем эта находка! А вы тут, пока совсем не стемнело, упакуйте обратно все добро, чтобы было легче его погрузить. Да и, пожалуйста, поосторожнее с иконами... Это ведь такая старина! Им и цены нету!...
Мы согласно кивнули.
- Вот и славно, держитесь! Все будет хорошо! - снова сказал монах, благословляя нас.
Мы проводили его до выхода. Солнце садилось, и по оврагам и зарослям уже стали сгущаться фиолетовые сумерки. Брат Феодор вновь завернул свою длинную черную рясу и извлек откуда-то два ржаных сухаря.
- Поешьте вот, а то ужин-то мы прозевали... Ну, не скучайте, я быстро.
Однако, отойдя на два шага, монах быстро вернулся и обнял меня:
- Прости, брат Георгий!
А затем прижал к себе и Пашку.
- Прости, сестрица! - и поцеловал ее в макушку.
Мы так и не поняли, что означали эти его действия. Потом монах быстро повернулся и бодро зашагал в сторону села. Мы вернулись в храм. Пока внутри еще был свет, вновь упаковали все найденное и перенесли в притвор, сложив все одной приличной кучкой. Потом кое-как заделали нишу, вернули назад землю и положили на место оторванные доски. Все, теперь оставалось только дождаться брата Феодора, погрузить клад в машину или на подводу и отправляться в лагерь с чувством выполненного долга.
Мы вышли на свежий воздух и, отдышавшись от дурных запахов, вновь уселись под грушей. Стали грызть сухари. И я впервые пожалел о том, что отказался от обеда. Сильная усталость разливалась по телу, ноги гудели, да и в животе не больно-то были довольны скудной монастырской провизией. Время летело быстро. Брат Феодор еще не возвращался. Мы сидели плечо к плечу и как-то безучастно наблюдали за тем, как догорает закат.
- Наверное, лучше было ему сходить в лагерь и позвать «зернышек». Они мигом бы утащили все по вещичке! - усмехнулся я. - А лисичек-то мы так и не набрали...
- Людмила Степановна рассердится, так как догадается, что мы солгали ей и ушли искать клад, а не грибы... - вздохнула Пашка.
- Ничего, когда она увидит клад, уже будет не до таких мелочей! А грибы никуда не денутся, завтра соберем...
Прошел еще целый час.
- Кушать хочешь? - спросил я.
- Так, немножко.
- А я, пожалуй, побольше твоего...
Стадо уже вернулось с лугов, а в храме стало темным-темно, но брат Феодор так и не появлялся.
- Куда же он запропастился?! - недоумевал я. - Слушай, Паш, а чего это он прощения у нас просил, а?
- Наверное, это у них так принято. Вдруг взболтнул чего лишнего и ненароком обидел чем кого-то. Да мало ли что... Ты вот сердишься на то, что он скрытный и заставляет нас долго ждать. Он, видно, был уверен, что быстро не управится, вдруг мужиков тех дома не окажется, поэтому вот заранее и извинялся.
- Да, странный, странный он человек... - произнес я и нервно прошелся около храма.
Сумерки стали сгущаться. Зазвенели комары. Потянуло свежестью. Мы вернулись в притвор и уселись рядом с кладом. Насекомые сюда не залетали. Запахи, видно, были им не по нутру. Вверху шуршали и копошились голуби, уже устраивающиеся на ночевку. Через пустые окна лилась какая-то призрачная синева. В ее свете паутины под сводами храма приобретали холодно-ледяные очертания и покачивались, словно странные внеземные существа... Снаружи доносилось пение вечерних птиц, под худым полом попискивали мыши. А время все шло и шло... Мы стали всерьез волноваться, куда же пропал брат Феодор? Прасковья несколько раз звонила ему, но абонент оказывался недоступен. Что могло это все означать? Ведь за то время, когда мы проводили его из храма, он вполне мог обойти уже все дворы в Никольском и даже добрести до лагеря и вернуться обратно! Я уже начал роптать на безответственного монаха, а Прасковья защищала его, опасаясь, что брат Феодор мог случайно столкнуться с бандитами, и те причинили ему зло. Как бы то ни было на самом деле, но нам все же надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться ночевать в этом темном, холодном помещении, пропитанном ядовитыми запахами. Пашка позвонила отцу Григорию. Тот по-прежнему оставался недоступным.
Я предложил перепрятать клад в зарослях, вернуться в лагерь и там все рассказать о случившемся, а рано утречком вернуться сюда всем вместе и забрать церковное добро. Ночью-то вряд ли уж кто сунется к Никольскому храму, а уж тем более никто ни за что не полезет в кусты, в которые и днем-то забраться очень мало желания. Прасковья была в растерянности. Она не знала, как нам лучше поступить: оставаться здесь мы больше не могли, но она все еще надеялась, что брат Феодор вот-вот вернется, и поэтому не хотела подводить его. Дав монаху еще 15 минут, я вышел из храма и отправился поискать подходящее местечко для перепрятывания сокровищ. Ночь была прозрачная, вполне можно было различать всякие более менее крупные предметы: дома, деревья, столбы, кусты, заборы... Среди зарослей, образованных бузиной и акациями, я, подсвечивая себе мобильником, обнаружил неплохое местечко. Там было большое углубление в земле, окруженное вьюнками и огромными лопухами. И если клад сложить туда, то даже и днем не всякий сразу и обнаружит это захоронение. Высоченная лебеда и глухая крапива надежно прикрывали все подходы. Я пошел обратно к храму, чтобы сообщить Прасковье о своей находке и начать переправку вещей на новое место. И тут отчетливо услышал чьи-то шаги и голоса, доносившиеся с противоположной стороны храма. Из туманной дымки вынырнули два черных силуэта. Первым человеком, скорее всего, был брат Феодор, а за ним следовал кто-то высокий и плотный, наверное, какой-нибудь мужик, обладающий недюжинной силой и которого монах привлек для погрузки наших богатств. Так как звуков мотора я не слышал, то решил, что грузить клад будем, скорее всего, на подводу. Люди шли ко входу в Никольский храм. Увидев меня, они резко замерли, вглядываясь в мой силуэт, будто определяя, что же тут стоит: человек или столб какой-то? И вдруг позади тоже послышались быстрые шаги. Я вздрогнул и обернулся. Еще кто-то шел вдоль стены прямо на меня.
- Жора? - спросил незнакомый голос.
Человек этот был какой-то приземистый, коренастый, экипированный под охотника, во всем защитном и в сапогах. Я был уверен, что вижу его впервые в жизни, но он откуда-то знал меня по имени, а это значит, что и я должен был быть с ним знаком. Пока я вглядывался в остановившегося неподалеку незнакомца, стараясь узнать его, другие подошли ко мне почти вплотную. Я повернулся и хотел сказать: «Брат Феодор, ну наконец-то!», но речь моя оборвалась на полуслове. Чья-то крепкая рука уперлась мне в лицо, надавив на него чем-то мягким, влажным и остро пахнущим. В подсознании стрельнула мысль: «Все, это конец! Здесь бандиты!» Теряя сознание, я дернулся изо всех сил и закричал: «Паша, беги!», но рот был зажат этой гнусной тряпкой, и тогда я только громко промычал, точно убиваемая на бойне корова. И еще мне то ли послышалось, а может, и почудилось, как в глубине храма испуганно вскрикнула девчонка...

* * *
Я пришел в себя от того, что меня сильно трясло. Открыв глаза, я ничего не увидел. Дышать было тяжело. Пахло пылью и бензином. Руки находились подо мной и были крепко связаны, так что я не смог вернуть их в более привычное положение. Ноги тоже что-то удерживало. Откуда-то доносилось натруженное урчание мотора и приглушенная музыка лилась из невидимых колонок.
- «Отель «Калифорния» группы «Иглз» - сделал я заключение.
Постепенно я понял, что нахожусь в каком-то грязном и пыльном мешке, брошенном в кузов автомобиля, и меня везут в неизвестность по весьма труднопроходимой дороге. Иногда на меня накатывалось что-то длинное и мягкое. Сталкиваться с ним было гораздо приятнее, чем с жестким металлическим бортом. Вскоре до меня дошло, что этот мягкий предмет не что иное, как... Пашка! Тоже закатанная в странный удушливый кокон. Одно было ясно: мы стали легкой добычей Назара Кривого! Но как это могло произойти, и как бандиты смогли выйти на нас, это просто не укладывалось в голове, тем более что от хлороформа и запахов удобрений она сильно кружилась, так что порой я то ли забывался, то ли вновь засыпал до тех пор, пока меня не подбрасывало вверх на каком-нибудь крутом вираже. Сколько длилось такое малоприятное путешествие, которое и в кошмарном сне-то не увидишь, я не знаю. «Калифорния» сменилась композицией «Падает снег» Сальвадора Адамо, потом группа «Оз гартен» спела нам про «Лимонное дерево», а еще я, в перерывах между провалами памяти, слышал «Ма бейкер» группы «Бони М», группу «Айс Брейхер» из Германии, «Ленинград» и про «Черный бумер»... потом, наверное, музыку отключили. А вскоре закончилось и это страшное путешествие. Мотор внезапно заглох, и кочки перестали играть моим телом в футбол. Сквозь пыль и выхлопные газы стали пробиваться иные запахи: хвои, мха, брусничника... Меня подхватили чьи-то крепкие руки, точно рога автокары, и бросили на землю. Я сжался, ожидая тяжелого удара о сухой грунт, но приземление получилось мягким. Похоже, меня кинули на мшистый полог соснового леса. Только треснули кое-где сухие шишки и хвоинки. Через пару минут меня, точно чурбан, взвалили на плечо и понесли высоко над землей. Пахло смолой и табачным дымом.
С разных сторон доносились приглушенные голоса, но смысл слов и их значение было очень трудно определить. Минут через 10 мое путешествие на чьем-то горбу прекратилось, и меня вновь водрузили наземь, поставив теперь прямо на свои ноженьки. Правда, после всех этих поездок я едва держался на них... И еще очень хотелось есть и пить... И сильно кружилась голова, здорово не хватало кислорода. Что стало с Пашкой, я пока не знал, но почему-то думал, что она находится где-то поблизости. Где-то высоко весело пела лесная пташка. Что окружало нас: ночь или уже день, было неведомо, меня по-прежнему угнетала опостылевшая темнота душного мешка. Я сделал несколько шагов в неизвестность, но крепкая рука остановила меня, и раздался глухой бас:
- А ну, стой! Ишь ты, какой прыткий!


ВОЛЧЬЯ ЯМА

Когда с меня сорвали пыльный балахон, то я первым делом сделал несколько глубоких глотков свежего воздуха и лишь только после этого осторожно осмотрелся. Оказалось, что мы находимся на неширокой лесной поляне, окруженной высоченными и толстенными соснами, у подножия которых теснился кривой молодняк да какие-то чахлые кустики вперемешку с сушняком. Пашка стояла рядом и тоже тяжело дышала. Руки у нас были связаны за спиной, а на ногах путы отсутствовали. Утро еще только зарождалось, поэтому в лесу царили липкие сине-сиреневые сумерки. Справа от меня находился охранник: здоровенный мужик не менее 2-х метров в высоту и косая сажень в плечах, руки - кувалды! Физиономия красная, густо покрытая застаревшей щетиной. Увидев его, я даже отшатнулся, так как показалось, что передо мной не кто иной, как сам сасквач! На ногах верзилы были мокрые от росы «кирзачи», а одежда состояла из брюк защитного цвета и ватника, надетого поверх тельняшки. На бритой голове красовалась черная кепочка, надвинутая прямо на глаза. В руках мужчина держал обрез винтовки, тускло поблескивающий в предрассветной мгле. На другом конце поляны стояли еще трое. Один был невысокий, худой, в потертых джинсах, штормовке, полусапожках и тоже в кепке. Он не спеша раскуривал папироску. Другой, видимо, старший из всех, был мужчиной лет пятидесяти с лысоватой и седеющей головой. Одежда его выглядела поприличней всех остальных его товарищей: модная кожаная куртка с замочками и заклепками и с поднятым высоким воротником; почти новые штаны цвета хаки; на ногах - туфли. Лицо незнакомца было отталкивающим, я бы даже сказал - безобразным. Всю левую щеку, часть лба и глаз пересекал глубокий лиловый шрам, частично скрываемый щетиной, а глаз наполовину затягивало отвратительное бельмо, и, видел ли он что или нет, трудно было сказать. Просто глядеть на этого человека и то оказалось неприятно: он вызывал какой-то ужас и отвращение, точно киношный монстр, восставший из ада. И тут меня посетила мысль, от которой спина враз покрылась холодными мурашками: а уж не сам ли это Назар Кривой, расхититель храмов? Если это так, то мы, кажется, приплыли, попали точно в пасть зверю! И еще я подумал, как же все-таки они смогли на нас выйти-то?! Как вычислили? Ведь никто ничего не... Но я не додумал, так как внезапно получил жесткий ответ на все эти вопросы! Четвертый незнакомец, до того стоявший за спинами товарищей, сделал шаг вправо и открылся нашему взору. Я даже ахнул, узнав в нем... брата Феодора! Тот, заметив это мое неожиданное открытие, смиренно сложил руки на груди и расплылся в своей безразличной ухмылочке.
- Брат Феодор, да как же так?! - невольно вырвалось у меня.
- Заткнись! - осадил меня охранник и замахнулся обрезом.
Я отшатнулся, но гнев и недоумение будоражили все мое существо.
- Видала?! - сказал я Пашке, кивая на монаха. Та ничего не ответила. Лицо ее было бледным, губы дрожали, а в глазах блестели слезы. И мое сердце сжалось от боли и бессилия изменить что-либо. Я напряг руки так, что даже путы затрещали:
- Иуда! Так это ты! Как же ты смог-то? - крикнул я.
- Я сказал, не дергайся! Не то - получишь! - снова наехал на меня верзила.
Мои возгласы, похоже, мало трогали душу брата Феодора. Он стоял и безучастно улыбался, глядя себе под ноги и вяло перебирая четки. И я, снова с колючими мурашками на теле, подумал: «А не является ли этот братец основным наводчиком банды Кривого? Везде же свой нос сует, по разным храмам ходит, вот и присматривает, где что поценнее... Ах, Иуда-Иуда... Ну надо же нам было так опростоволоситься: сдали свой клад прямо в лапы бандитов! Да кто же мог такое подумать-то! Брат Феодор... Монах… м-м-м, - я застонал от боли, пронзившей все мое существо. - Какую змею пригрели «зернышки», а! Ну надо же... Не успел я его расколоть, а ведь чуял недоброе...»
В лесу заметно светлело. Мужчины засуетились. Старшой что-то быстро сказал худому. Тот согласно кивнул пару раз, потом, ткнув в нас пальцем, спросил:
- А что с этим?
- С ними потом разберемся... Это все мусор, сейчас главное - вывезти товар! Мы с Федькой едем в город и там все организуем. Этот клад многого стоит! Пристроим его, и можно спокойно сваливать отсюда, пускай «менты» ищут ветра в поле.
- Ай да дядя Феодор! Ай да охотник! - шутливо произнес худой и похлопал монаха по спине. Потом добавил, вынимая двумя пальцами папироску из губ: - А мы как же, Назар?
- Вы останетесь здесь, с товаром и с этими (старшой кивнул на меня и Пашку). Как что делать - сам знаешь, не впервой.
- Будь спок, Назар, все будет чисто...
- Я на тебя надеюсь, Ржавый, смотри тут, особо не озоруй! - и главарь мягко пожал руку худого чуть выше локтя.
- Ах, басурмане! Ироды! - воскликнул я в себе. - Ведут-то себя как вольготно. Думают, Господь их совсем не накажет. Хотя, что для таких монстров Господь Бог!.. Только деньги и нажива - вот их божки. И я гневно и брезгливо сплюнул. И тут вдруг я почувствовал, что путы мои ослабли. Отчего - не знаю: то ли веревки сами как-то развязались от моих потуг, то ли Пашка незаметно потянула за их кончики. Еще мгновенье, и руки мои стали свободны! Но я не показал вида, что лишился пут.
- Слон, обыщи их! - приказал старшой и сунул свои ладони в карманы кожанки.
Охранник грубо облапал меня. Я задергался, издавая вопли и хохот:
- Э-э, полегче, я щекотки боюсь!
- Спокойно! Стой и не дергайся! - прогремел верзила, отбирая у меня мобильник и походный ножичек. А больше у меня ничего не было с собой. Наброситься на охранника и завладеть его оружием я не решился: уж больно неравны были силы! Но, когда Слон двинулся к отпрянувшей от него Пашке, я не выдержал. Жар праведного гнева ударил мне в голову, ослепил, но в тоже время и придал духу! Я решил действовать. Пока вся банда в сборе и они еще не увезли бесценные сокровища, надо было попытаться помешать им осуществить задуманное и как-то положить конец их преступной деятельности. Как и что я смогу предпринять после захвата оружия, я плохо представлял, но считал - это будет первый шаг и к нашей свободе, и к делу разоблачения коварных бандитов. Чтобы обыскать девчонку, Слон переложил обрез в левую руку и, как я успел заметить, держал оружие некрепко, не ожидая от нас каких-либо решительных действий. Он был вполне уверен, что у нас с перепугу трясутся все поджилки и что мы полностью в их власти. Посмотрим еще, басурмане, кто - кого! Я резко обернулся и сделал верзиле подножку. Тот споткнулся и едва не упал, при этом глубоко прогнулся вперед. Пашка взвизгнула и отскочила в сторону. Я тут же всем своим телом прыгнул на спину мужику и окончательно поверг Голиафа наземь. Он всей своей грузной массой рухнул в траву, ломая своим лбом сухую толстую ветку, торчавшую из папоротника. Еще через пару мгновений обрез оказался у меня в руках. Патрон был в стволе, отметил я, судя по положению затвора. Только нажимай на курок!
- Стой! - взвизгнул худой и кинулся ко мне.
- Стоять! ОМОН! - гаркнул я, вскидывая вперед руки с оружием.
Ржавый (кажется, так величали его подельники) сразу осекся, но быстро взял себя в руки.
- Ну ты, сопля, оборзел, что ли? - прошипел он и медленно двинулся ко мне. - А ну, брось пушку, не то я тебя на кусочки изгрызу!
- Стоять, я сказал! Еще шаг - и я стреляю! - произнес я, стараясь придать своему голосу нотки строгости и решимости. Пашка быстро спряталась у меня за спиной. Кривой нервно огляделся: он явно не ожидал такого вот поворота событий. Лишь один брат Феодор стоял, как и прежде, лукаво подсмеиваясь.
«Ах ты, Иуда, лупануть бы тебе прямо в лоб! А еще крест на себе носишь!» - гневно подумал я.
Слон, потирая ушибленный лоб, попытался встать на ноги.
- А ну лежать! - крикнул я, бряцая обрезом. - Лежать! Руки на затылок! Мне терять нечего!
Верзила снова, хотя и нехотя, улегся, но рук на голову не положил, а вытянул их перед собой, точно собирался плыть по волнам росной травы. Через плечи он косился на своих товарищей, ища у них поддержки. Большой, но трусливый, отметил я, это неплохо, что ж, не так страшен бес...
- Ну, стреляй, стреляй! - взвизгнул Ржавый и распахнул штормовку. - Убей человека! Ну! Что стоишь? Давай, пали!
- Стоять! - снова произнес я, но уже не так уверенно и отступил. Ржавый становился опасен. Он продолжал шаг за шагом приближаться и давить на психику.
- Давай, сынок, бросай «пушку», поиграл и хватит! - худой выплюнул окурок. - Пока дяденька добрый... ну, будь умничкой. Не забывай, ты же не один... подумай и о девочке. Каково ей-то будет...
- Я ведь выстрелю! - снова отступил я. - Мне терять нечего!
- Да что ты, родной! - тихо говорил Ржавый, ехидно ухмыляясь. - Да разве ж вам, верующим, разрешается стрелять в человека? А как же заповедь Боженьки: «Не убий!», а?
- В человека нельзя, верно, но во врага веры...
- А как же Господь, Он ведь простил врагов своих... Возлюби врага своего! - продолжал язвить Ржавый.
«Уж больно ты много знаешь, «праведник», блин, прости Господи! - подумал я, - уж не брат ли Феодор вам тут проповеди почитывал, отдыхая от трудов неправедных...»
- Все, еще шаг и стреляю! - сказал я спокойно и поднял ствол на уровень груди бандита. Тот вновь взорвался:
- Ах же ты, твою так.., стреляй! Или я тебе сейчас башку откручу. Ты меня уже достал. Убей человека, благочестивый юноша, ну, смелее! - и он сделал шаг в нашу сторону
«А ведь и ты боишься получить пулю в лоб, приятель, вот и выпендриваешься тут перед нами и перед дружками, чтобы скрыть свой страх!» - подумал я и, поняв это, вместо того, чтобы отступить, наоборот, шагнул навстречу бандиту и решительно сказал:
- Убивать я тебя не буду! А вот ножку прострелить, пожалуй, придется! В целях самозащиты... все-таки четверо на одного... Тут уж меня даже и земной суд оправдает! - и я, опустив ствол пониже, положил палец на курок.
- Ты что, сдурел?! - Ржавый от неожиданности замер, как-то глупо ухмыляясь. Потом оглянулся на товарищей, как бы прося у них поддержки.
- Оставь его, Ржавый. Этот и впрямь выстрелит! Ты его еще не знаешь! Это же отморозок! - вмешался вдруг брат Феодор. - Он такой же монах, как и я, только для понта поклоны кладет. Он в лагерь-то только из-за девчонки приехал... соскучился... амурчики здесь покрутить решил, на нашей природе... Ему человека завалить - все равно, что бурьян срубить! У него папочка богатый, за что хошь чадо свое отмажет.
- Что ж теперь, в ножки ему кланяться?! - взвыл Ржавый.
Он был готов растерзать меня на части, и только блеск ствола сдерживал его порывы.
- Ладно, Ржа, оставь их! - угрюмо произнес Кривой. - Сейчас у него сила. Попробуем договориться с парнем по-хорошему.
Слон лежал уже на боку и с интересом следил за нашей перепалкой. Мне даже показалось, что он восхищен моей отвагой.
- Ну ты, кабанчик, что ты из себя Рэмбо-то корчишь! - не унимался Ржавый. - Ведь, если мы все сразу на тебя кинемся, что тогда делать будешь-то, а? Всех ведь не уложишь! Не «калаш» в руках-то!
- Ничего, пару раз пальнуть успею, уж будь уверен! В тире мне нет равных по перезарядке оружия! - и я позволил себе улыбнуться, чтобы хоть как-то расслабить напряжение, сковавшее все мои мышцы. - Да и бью почти без промаха... Ну, давайте, вперед! Кто первым хочет? Может, ты? - я снова поднял ствол на Ржавого. - Уж в тебя-то я ни за что не промахнусь, это вопрос чести! А кто будет вторым? Ты, брат Феодор? Или сам босс? Давайте, кидайте жребий!
- Нет, вы видели? - осклабился худой. - Каков герой, а? Да я тебя один придушу, как гниду! - зашипел он и снова двинулся на меня.
Я напрягся и принял решительную стойку стрелка. Друзья не поддержали бандита.
- Да остынь ты, Ржавый! - снова гулко произнес главарь. - Нечего зря дергаться. Договоримся по-хорошему.
Пашка стояла у меня за спиной. Ее пальчики дрожали на моих боках, а ее горячее дыхание чувствовалось у меня на шее. И я вспомнил, что вот так, примерно год назад, мы стояли посреди заброшенного поселка лесозаготовителей, окруженные сворой свирепых диких псов. Только теперь эти псы были двуногими, но от того еще злобнее и коварнее... Смогу ли я одолеть их? Тут же одним криком не победишь... Как долго я могу продержаться? Пот ручьями стекал по моему телу, слепил глаза. От напряга начинались судороги. Конечно, если они все же кинутся на меня, вряд ли я успею выстрелить больше одного раза... И что потом? Кара наверняка будет быстрой и ужасной. И особо пострадает тогда Пашка... Может, лучше было бы сложить оружие и отдаться на милость врагу? Поколотят, конечно, крепко (особо станет упираться Ржавый), но достанется тогда лишь мне одному. И они смилуются над нами, и все обойдется. Эх, но как же не хотелось уступать этим гадам! Тогда ведь они еще больше почувствуют свою силу и вседозволенность, раз никто и ничто не может их остановить. Где же справедливость?
- Помоги, святой Георгий! - прошептал я. - Не дай, чтобы эти нехристи поругали нас, маленьких рабов Господних! Чтоб не возвысились они над нашей верой православной. Хотя, если угодно Богу, то я готов принять любое мучение за правое дело. Лишь бы клад отца Иоанна не пропал, не затерялся по заграницам. Чтобы святыни вновь вернулись к людям!
- А ну стоять все! - неожиданно заорал я. - Не то всех перестреляю, как бешеных собак, иуды проклятые! Чтоб вы больше не разоряли храмов православных, не торговали святынями нашими, не глумились над верой христианской. Никто меня за это не осудит! Понятно? - и глаза мои загорелись праведным гневом.
Я даже сам испугался своего крика. Двуногие опешили. Слон вновь уткнулся в травку, Ржавый даже отскочил шага на три, Кривой Назар вынул руки из карманов и опять опасливо огляделся. Лишь брат Феодор проявил ледяную выдержку и хладнокровие. Он стоял и все ухмылялся, глядя на нас, точно заранее уже знал, чем закончится весь этот спектакль, разыгрываемый на глухой лесной поляне. На несколько секунд воцарилась гнетущая тишина, нарушаемая лишь невинным пением птичек, порхавших где-то в высоких кронах деревьев. Я вдруг вспомнил, что мне всегда нравился образ героя-одиночки, хотелось хоть разок побывать в роли супермена, такого, как обычно изображают на рекламных плакатах крутых боевиков. Помните: крепко сбитый парень с бронзовой от загара кожей левой рукой прижимает к себе изящную красотку, а в правой - держит какой-нибудь ствол, типа автоматической винтовки М-16 и отбивается от окружающих их невидимых врагов. И все это на фоне джунглей, гор или водопада...
Подобный плакат долго висел в моей комнате, пока прошлой зимой я не заменил его на календарь с изображением Георгия Победоносца. И вот сейчас я очутился в шкуре супер-героя. А что, было похоже! Вот я стою перед лицом врагов; за спиной - славная девчонка, которая все надежды возлагает только на меня; мои загорелые бицепсы напряглись до предела; в руках, конечно, хоть и не М-60 с лентою через грудь, даже и не «калаш» с подствольником, но все же какой-никакой, а ствол! И все это на фоне дремучего леса, пронизанного первыми лучами солнца. Такое вот «Утро в сосновом бору»... Я подумал: «Эх, будь, что будет - лучше погибнуть героем, чем уступить этим шакалам. Буду стоять до конца!»
- Ладно, парень, давай потолкуем по-хорошему! - спокойно сказал Кривой. - Что ты нам предлагаешь?
- Вы отпускаете нас, мы забираем клад и уходим! Вот и все! - ответил я. - А вам, пока мы не выйдем к людям, останется только уносить ноги и заметать следы. Но я уверен, вас теперь уж точно повяжут!
- Что ж, деловое предложение! - усмехнулся главарь. - Уважаю крутых парней! Но скажу тебе чисто по-человечески, сынок, у вас весьма скверные шансы на успех. Отпустить мы вас отпустим. Да вы и так уже свободны, ступайте, куда хотите. Только вот разве вам унести с собой весь клад? Здесь только одних досок два десятка! Да и знал бы ты, сокол, в какой дыре мы находимся! Тут кругом одни топи и болота, дебри непролазные. Отсюда имеется лишь одна дорога, и о ней знаем только мы одни. Вам не пройти и ста метров, как увязнете в бучиле! И все добро пойдет псу под хвост!
- Ничего, как-нибудь прорвемся, не впервой! - отозвался я. - И не в таких дебрях бывали и ничего, вылезли...
- Напрасно ты геройствуешь, сынок, здесь до ближайшего жилья - 40 километров! И то еще надо знать, в каком направлении двигаться. У вас нет никаких шансов. И сами сгниете, и клад угробите!
Я задумался. Возможно, старшой и блефует, Мещера - не Урал, тут больше суток не поплутаешь, куда-нибудь да выйдешь: к леснику, к деревне, к дороге... А там, кто его знает, может, он и не лжет. Ведь не могут же найти до сих пор их логово... Что ж, в чем-то Кривой и прав: сил у нас, действительно, едва хватит, чтобы унести отсюда ноги, а уж с грузом и впрямь далеко не уйдешь... И все же расставаться с кладом отца Иоанна было просто невыносимо.
- Хорошо, ваша взяла! В таком случае я возьму с собой лишь ларец с драгоценностями, а все остальное милиция возвратит! - сказал я.
- Ха, видали, каков гусь! Драгоценности ему подавай! - ухмыльнулся Ржавый. - Уноси лучше свои ноги, пока цел! - и он нервно закурил.
- Что ж, мудрое решение, - согласился со мной Назар Кривой. - Башковитый ты малец, это точно. Все на лету схватываешь. Тебе бы к нам в группу... Давно бы уже на Канарах загорали, а не кормили тут комарье!
- Мы с вами разные, как день и ночь, - ответил я и опустил оружие, чтобы дать рукам небольшую передышку.
- Лады. Уже утро. Как говорится: время - деньги! А мы тут все стоим и пререкаемся. Вон уже все зверье собралось поглядеть на эту комедию! Пора кончать с этим. Давай, малой, бери, что хочешь, и дуйте, куда глаза глядят! И, извини, дороги мы вам не покажем, сам понимаешь...
- Как это, дуйте!? - возмутился Ржавый. - Назар, да ты что, охренел, в натуре! Отдавать золото этой сопле?! Да я...
- Не дергайся, Ржа! - осадил его главный.
- Пускай валят с золотишком! - и усмехнулся, - до первой топи, все побыстрей ко дну пойдут...
Худой недовольно отшвырнул папироску:
- Вот зараза...
- Да ты не переживай! - похлопал его по плечу старшой. - Досочки-то, они гораздо дороже этих побрякушек! Господь велел делиться! Верно, брат Феодор?
- Истину глаголешь, сын мой! - безразлично отозвался «монашек» и спрятал четки в карман. Вид его стал таким, словно он наконец сбросил с плеч какой-то груз, мучивший его все это время. Мне показалось, что брат Феодор уже знал финал этой разборки и поэтому понял, что наступил последний акт представления.
- Паш! Отходи к лесу! - сказал я. - Я сейчас возьму ларец и все, уходим отсюда!
В эти минуты я вдруг почувствовал, что тут что-то не так: не может такого быть, чтобы эти громилы так легко отпустили нас, своих главных свидетелей и обвинителей. Не должны же они были уступить одному подростку, пусть хоть и вооруженному. Наверняка Кривой задумал какой-то коварный план и вряд ли он надеется на то, что мы вернемся сами обратно, поблуждав по непролазным болотам. Хоть я и почувствовал внутри горький привкус серьезной опасности, но все же решил идти до конца, невзирая ни на какие выкрутасы бандитов. Как в одной песне поется: «И кружил наши головы запах борьбы ...». Когда Пашка отошла за деревья, я, презирая всякую опасность, размашистыми прыжками бросился к толстенной сосне, возле которой лежали какие-то ветки, наподобие лежанки, за которыми высилась пирамида, накрытая брезентом. Там были не только сокровища отца Иоанна, но и все, что награбили бандиты за последние месяцы. Бандюки безучастно взирали на мои действия: Феодор стоял с закрытыми глазами и вдыхал ароматы утреннего леса, Кривой вообще отвернулся от меня и шарил в кармане куртки, Слон сидел на коряге, поглаживая свой лоб, и только Ржавый, как-то нервно подергиваясь, кидал в мою сторону косые взгляды. Я уже был в нескольких шагах от клада, как произошло нечто ужасное. Уж такого расклада я никак не ожидал и поэтому оказался совершенно беспомощным перед коварством бандитов. Если святой Феоктисте удалось улизнуть от свирепого Низара, то я, по своей греховности, угодил прямо в лапы Назара Кривого. Вы не представляете, ребята, какое это пренеприятнейшее чувство, когда ты вроде бежишь, твердо ступая на землю всей своей массой, и вдруг ощущаешь, что под ногами больше ничего нет! И ты, потеряв эту нашу самую главную опору, летишь всем своим существом в какую-то прорву, в страшную неизвестность. В раннем детстве такое случалось со мною во сне. Бывало, сорвешься в пропасть и летишь, летишь, ожидая, что вот сейчас будет удар и ты рассыплешься на мелкие кусочки. Но дна все нет, а ужас нарастает. И когда больше не было сил терпеть это, я вскрикивал и просыпался.
- Что случилось, сыночек?! - подбегала мама.
- Сон страшный, мам! - отвечал я, дрожа всем телом. - Я упал в пропасть!
- Не бойся, сынуль, это ты просто растешь! - весело отвечала мама и нежно гладила меня по голове.
Я быстро успокаивался, но не понимал, как же так можно расти вверх, если падаешь вниз? Вот если б я взлетел к небу... А потом решил, что при каждом моем вскрике и вздрагивании тело невольно растягивается и таким образом увеличивается на 1-2 сантиметра. И после этого открытия я как-то перестал бояться низко падать. Так ли это все обстоит на самом деле или нет, но все же я вырос и уже почти сравнялся с самой мамкой. Но на этот раз падение мое было реальным и таким внезапным, что я и испугаться-то не успел и даже не понял, что произошло со мной. Полет вниз был не долгим, и я всей своей массой плюхнулся на что-то твердо-мягкое и услышал страшный хруст то ли сухих веток, то ли моих костей... Голова натолкнулась на что-то тугое, безжалостное: точно молот ударил по наковальне. От удара меня окутал какой-то красно-желто-синий огонь. Он был повсюду: плясал, переливался кругами и всполохами, точно я глядел в гигантский калейдоскоп. Затем эти блики и искры исчезли и открылось небо, такое высокое, голубое, чистое и прохладное... Но и это видение длилось лишь мгновения: какие-то черные ручьи хлынули по этому милому пейзажу, растекаясь во все стороны, точно на небесах случайно опрокинули огромную чернильницу. Эта зловещая чернота вмиг размыла синеву и все вокруг погрузилось во мрак. И еще я отчетливо услышал какой-то далекий-далекий, точно раскат приближающейся грозы, крик: «Жора-а-а-а!» За этим последовала полная отключка, такая холодная и противная, когда ты ничего не видишь, не слышишь и не чувствуешь... Даже во сне никогда подобного не случалось. Сколько длилось такое состояние, сказать затрудняюсь: может, секунды или минуты, а может, даже и часы... Когда в голове вновь зашевелились какие-то мысли, я первым делом попытался открыть глаза, но не смог этого сделать: липкое черное покрывало лежало на них. Очень захотелось сорвать его и отбросить вон. Но руки меня впервые не слушались, похоже, лишь только пальцы слегка шелохнулись от моих потуг. Ноги тоже предательски расслабились, лишь как-то противно подергивались в икрах и коленях. Рта раскрыть и то не удалось! Я лежал точно фараон Тутанхамон в своем тесном саркофаге. И невольно вспомнился сон, какой мне приснился прошлым летом. Помните, когда ко мне в гробницу потом пришла Пашка и разбила мои путы... Вслед за мыслями в голову проникла боль, острая, неутихающая.
Я простонал. В нос ударяли тяжелые запахи, настоянные на чем-то солено-кисло-протухло-горьком. Пульсирующая боль в висках стала выталкивать из ушей прочные тампоны, и я уловил первые звуки возвращающейся действительности. Мне показалось, а может, так оно и было на самом деле, что кто-то тихо поет очень трогательным голоском на мотив колыбельной песенки: «Свят, Свят, Свят, Господь Саваоф...», - и нежно так, почти невесомо, гладит меня по щеке.
- Мам, это ты? - хотел сказать я, но только беззвучно пошевелил губами. И увидел, что лежу в колыбели, такой большой и несуразной, а мамка меня качает и успокаивает.
- Ма, это ты! Как здорово! - произнес я и почувствовал стыд от того, что завалился в узкую кроватку с пеленками. Я пошевелился, и видение пропало. Теперь я уже увидел, как рядом бабушка Пашки качает колыбельку со своей крохотной внучкой и тихо напевает: «Осанна в вышних, благословен Грядый...». Я подошел и, обнаружив в люльке маленькую, пухленькую, розовенькую, улыбающуюся девчушку, усмехнулся и хотел сказать: «Пашка, какая же ты маленькая! Ну надо же!» Но и это видение исчезло. Снова меня придавила глухая темнота. Когда мозг вновь включился, то я первым делом услыхал какое-то шуршание, точно вокруг ползали огромные гусеницы. Они лезли на ветви, корни, срывались с них, карабкались по отвесным глиняным склонам. Падали они и на меня: на грудь, руки, ноги, лицо. Я это чувствовал даже сквозь одежду: такие противные, липкие, холодные-холодные... Но что удивительно, я вовсе не спешил от них избавиться, наоборот, наслаждался их прикосновениями. Они, точно болотные пиявки, лечили мою кровь, возвращали тело к жизни. Я попытался открыть глаза. Нет, пелена не сдавалась... Но вот гусеницы, а может, и дождевые черви поползли и по ней и стали своими ледяными тельцами счищать ненавистный налет с глаз. Чернота быстро расступилась и лопнула, а мои очи распахнулись навстречу миру! Первое, что я увидел, было опять небо, сверкающее, промытое, такое великолепное!
- Господи, значит, я еще жив, коль вижу твои дивные просторы! - подумал я, и слезы потекли из моих глаз. И сразу пришли запахи свежей травы, хвои, дождя. И я отчетливо уловил все звуки леса: радостное многоголосье птах и шум колыхающихся веток. Сознание полностью вернулось ко мне. Откуда-то сверху мне в лицо брызнула россыпь свежих брызг, отчего боль в голове заметно утихла. Вода попала на губы, и я с удовольствием проглотил ее.
- Жорка, наконец-то, о Господи!.. - услышал я голос Прасковьи, и ее мягкие ладошки тут же легли мне одна - на грудь, а другая - на щеку.
- Как ты? Думала, что так и не очнешься. Больно? - говорила она с тревогой, утирая мое лицо своим платочком.
- Кажется, еще жив Обжора! - прохрипел я и дотронулся ладонью до пальцев девчонки. - Не волнуйся, сестрица, это все к добру... расту, значит...
Она улыбнулась и, обняв меня, припала к моей груди:
- Жорка, как я рада! Ты просто не представляешь!
Я ничего не ответил. Слезы застряли у меня в горле. Пашкина теплота и нежность быстро наполнили мое тело силой и решимостью продолжать борьбу с любым врагом, каким бы он сильным, злобным, коварным не являлся. Прасковья помогла мне подняться. Я сел на какую-то корягу, изломанную моим приземлением, и осмотрелся. Со всех четырех сторон - высокие, черно-бурые земляные стены со множеством надрезанных древесно-травяных корней. На дне этой волчьей ямы лежали охапка хвороста да несколько свежих еловых лапок. Вот и вся обстановочка... И я понял, что со мной произошло: меня заманили в ловушку обманом, точно мамонта загнали в тщательно замаскированную яму, более похожую на могилу! Над нами виднелся лишь кусок неба. Судя по его голубизне, день еще только разгорался.
- Что случилось-то? - спросил я у Пашки. - Где банда?
- Когда ты побежал за ларцом, то провалился в эту яму. Ее скрывали ветки, разбросанные возле сосны. Когда я подбежала сюда и заглянула вниз, ты лежал без сознания и по лицу текла кровь... Много крови... Я так перепугалась... Держась за корни, я кое-как спустилась вниз и стала перевязывать тебе рану на голове. Похоже, ты ударился о сучок этой коряги и рассек кожу на темени. Если не считать нескольких царапин на ногах и руках, других повреждений я не обнаружила... Хорошо, что ты ничего не сломал, слава Богу!
- И ты, наверняка, опять порвала свою ночнушку? - спросил я.
- Ага, - вздохнула Пашка, - надо же было останавливать кровь...
- Эх, везет же тебе со мной! Одна морока... Одних ночнушек не наготовишься...
- Да ты не думай об этом... это же тряпка всего лишь...
- А что эти иуды?
- Хохотали, поздравляли друг друга с удачной охотой, допрыгался, мол, козлик...
- Вот собаки! - сплюнул я и пошарил вокруг себя, ища обрез винтовки.
- Его забрали, - подсказала Пашка.
- Ах, не надо было отдавать! Пальнула бы, хоть в воздух!
- Ну что ты... я так за тебя перепугалась, что руки дрожали... да и рану надо было срочно перевязать, кровь ведь так и струилась... Я ружье-то это и поднять-то не смогла бы...
- Ну ладно, значит, их взяла... их время, их сила... Пусть порадуются. - И я, дотронувшись до здоровенной шишки, выросшей над моим виском, поморщился от тупой боли. - М-м-м... чуть пониже, и хана была бы Обжоре...
- Слон спустился в яму, поднял обрез, потом поглядел на твою рану и хмыкнул: «Ничего страшного, до свадьбы заживет!», потом выбрался обратно. Больше я никого из них не видела и не слышала, - сказала Прасковья. - Вскоре дождь пошел: хоть и такой сильный, но скоротечный, мы и промокнуть-то не успели... Давай-ка я тебе повязку поменяю... промокла вся, испачкалась... Болит голова?
- Да так, немножко... терпимо. Ты не хлопочи, сойдет и так.
- Нет, надо сменить, чтоб заражения не было! Рана ведь открытая… - Пашка уже осторожно разматывала тряпицу на моей голове. Потом отбросила окровавленную повязку в угол ямы, туда, где лежал ее кружевной платочек, такой же багрово-красный, отчего я с отвращением поморщился и почувствовал слабость во всем теле. Кровь потеряна, а мы уже давненько ничего не кушали... Девчонка встала у меня за спиной. Раздался треск раздираемой ткани, и вновь чистая повязка легла на мою гудящую голову. Пашка умела залечивать раны... Когда она управилась с перевязкой, я встал и, поблагодарив ее, сделал несколько неуверенных шагов по яме. Суставы сильно ломило.
- А ведь отсюда можно выбраться! - предположил я, оглядывая стены высотой около трех метров. - Если встать друг на друга, можно достать до краев и подтянуться... И корни помогут...
- Опасно! - вздохнула Прасковья. - Они там, по краям, установили несколько капканов. Я не запомнила, где именно... Можно напороться... Прямо пальцами и залезешь под их зубья!
- Бр-р! - поежился я. - Ах, ироды, на детей, как на волков охотятся!
- Послышался треск ветки, и через секунду наверху возникла ухмыляющаяся физиономия Ржавого:
- Ну как, Снусмумрик , оклемался?
Я хотел ему ответить, но от напряга сильно заломило в затылке, и я лишь простонал.
- Ничего, это еще только цветочки! Привыкай помаленьку! - хохотнул бандюган и, бросив в меня дымящийся окурок, удалился восвояси. Я гневно раздавил папироску и сел рядом с Пашкой.
- Вот ведь влипли! Сиди тут теперь, как покойник недобитый...
- Не переживай, нас уже давно ищут! - попыталась успокоить меня девчонка.
- Ищут, а где? Вот в чем вопрос! Если Кривой не врет, нас действительно завезли в какую-нибудь тьмутаракань... Здесь их основная база и склад ворованного. Место, значит, весьма укромное, раз эту банду уже столько времени найти не могут! - помолчав с минуту, я добавил: - И есть хочется... Слабею прямо на глазах...
Так мы посидели минут двадцать, потом я встрепенулся:
- Паш, а у тебя мобила цела?
- Нет, Слон забрал...
- Обыскивал?
- Нет, просто руку протянул: «Трубку давай, барышня!», я и отдала.
- Плохо... Последней ниточки с миром лишили...
- Да все равно мы отсюда никуда никому не дозвонились бы: яма, да кругом лес высокий... Связь в этих краях неважная...
- А что, Паш, у вас в Мещере тоже есть глухие местечки?
- Встречаются... Места-то болотистые, непролазные... топи часто попадаются. Конечно, не так, как в тайге, но все-таки... Заплутать и тут можно, и даже погибнуть.
- И что, заброшенные поселки тоже есть?
- Есть, к сожалению. Много деревушек покинутых, а в некоторых всего несколько старичков обитает. Трудно сейчас в деревне живется: молодежь в города уезжает, многие спиваются, дороги плохие, землю возделывать некому становится... Проблем много.
- М-да, веселенькая обстановочка... Вот почему и бандюкам тут раздолье... Кого обманут, кого подкупят, кого припугнут, да и собирают наши святыни потихонечку. Но ведь надо же как-то со всем этим бороться, не то растащат нашу Русь Православную по иконке, по крестику, и с чем останемся? - повздыхал я и умолк. Воцарилась пауза. В яме было прохладно, пахло сыростью и гнилью. Солнце гуляло по небосклону, веселое и жаркое, но к нам его лучи не проникали. Где-то через полчаса вновь возник Ржавый. Он швырнул нам, точно псам, полбуханки ржаного хлеба и весело гаркнул:
- Лопайте! Пока дяденька добрый!
Хлеб упал на землю и весь перепачкался. Пашка подняла его, бережно отерла и протянула мне:
- Будешь?
- Нет, благодарю, мне их подачек не надо!
- Хлеб ведь не виноват...
- Хлеб друга - слаще пирожного, а хлеб врага - горше полыни! - парировал я и отодвинулся от Пашки. - Ничего, как-нибудь обойдусь...
Прасковья вздохнула, но и сама есть не стала, а положила кусок на еловую лапку. Потом закрыла глаза и, похоже, стала молиться. В яму заглянули Слон и Ржа.
Эге! - протянул худой. - Слыханное ли дело, чтоб собака хлебца не ела! Зажрались, козявки! Учтите, пока не съедите это, больше ничего не получите!
Слон бросил в яму пластиковую литровую бутылку с водой и бандиты исчезли. От водички я не отказался, так как все внутри у меня горело. Я осушил полбутылки и протянул ее Пашке. Девчонка сделала всего пару глотков и уложила «литровку» рядом с хлебом. Какое-то время мы сидели молча, думая о своем и ожидая неизвестно чего.
День тянулся долго, очень долго. Когда работая, купаясь, играя, мы порой и то уставали от бесконечности суток, то сейчас, когда мы оказались полностью обездвиженными и бездеятельными, этот нескончаемый свет уже превращался в пытку. Спустя какое-то время я стал звать охрану, чтобы отпроситься в туалет, а заодно разведать окрестности.
- Чего тебе? - спросил нагнувшийся в яму Слон.
- По нужде бы сходить!
- Тебе по малой?
- Да.
- Тебе нельзя! Тут сходишь.
- Вот порадовал! А как же девчонка?
- Если хочет, может выйти.
- Конечно, хочет! А как отсюда выбраться-то?
Слон отпрянул и через несколько секунд опустил вниз лесенку, сколоченную из стволов молоденьких сосенок. Пашка поднялась наверх, а вслед за ней ушла и лестница. Делать нечего, пришлось мне пристраиваться в углу, где валялись брошенные повязки. Минут десять спустя лестница вновь вернулась, а по ней в яму опустилась Прасковья. Она принесла с собой свежие запахи свободы: солнца, леса, цветов, теплого ветра...
- Ну, как там? - спросил я.
- Хорошо! Тепло, светло, птички поют, лес шумит... - и вздохнула, усаживаясь на корягу.
- Эх, свобода! - произнес я и ударил кулаком в стенку. - Знаешь, а я ведь приметил место, где они стояли, там точно нету капкана!
- Опасно это, Жор, я думаю, что они постоянно передвигают их, потому что каждый раз появляются в новом месте, сбивают нас с толку...
- Вообще-то можно ведь и палкой сперва пошевелить... Ты на меня влезешь и раздвинешь дорогу. А уж я потом выкарабкаюсь, или лесенку мне опустишь...
- А что дальше? Они нас сразу заметят. Они тут неподалеку сидят, костер жгут. И вся поляна у них под контролем, даже мышь не проскочит.
- А ночью?
- Ночи-то светлые... Но даже если и выберемся отсюда, то куда пойдем? Я сейчас немного углубилась в лес, а там, за ним, сплошные болота, да такие мрачные, как на Урале! Днем-то идти страшно...
- Вот зараза! Что ж это за напасть такая? Сиди тут и жди своего конца! Эх... - и я вновь ударил кулаком в стенку. От нее отвалился большой кусок земли и рухнул к моим ногам.
- Слушай, Паш, а что они с нами сделают, как думаешь?
- Наверное, ничего. Заберут добро и уедут, а нас так и оставят в яме. Пока мы выберемся, их уже и след простынет: ищи ветра в поле! А кругом болота, где тут дорога, поди разберись... Сможем выйти - спасемся, а нет - им еще лучше, никто никогда не узнает, куда это мы подевались...
- Короче, а был ли мальчик-то? Да, веселенький расклад получается... Но ничего, не на тех нарвались! Мы Урал покорили, выкарабкаемся и отсюда, верно, Пятница?
- Конечно, мой господин! С тобой хоть откуда выберешься!
- Спасибо! - я потрепал Пашку по плечу и сел с ней рядом. - Ух, этот брат Феодор! Так нас подставить! Но ничего, мы до него еще доберемся...
Как я ни пытался себя подбадривать, все же в голову лезли нехорошие мысли. Вряд ли, думал я, Ржавый оставит нас на произвол судьбы, обязательно поквитается. Завалит, например, яму хворостом, плеснет бензинчику да кинет вниз головешку из костра... А то и в бучилу засунет, и тогда, действительно, концы в воду. Куда ребятишки подевались, никто никогда не узнает. Даже хоть и найдут, он все равно ни при чем будет, мол, сами поперлись на болото, вот и печальный итог: не ходите, дети, в Мещеру гулять! Коварный и трусливый Ржа спать спокойно не сможет, думая, что мы останемся живы и выйдем к людям!
Утомленная Пашка прильнула к моей груди, обняла за руку и задремала. Я сидел, прислонившись спиной к прохладной земляной стенке ямы, и глядел на небо, по которому медленно двигалась белая точка реактивного самолета. Сколько длился этот наш очередной отрезок ожидания, неизвестно. Небеса по-прежнему сверкали лазурью, птицы неугомонно напевали и, стало быть, день продолжался. Я тоже задремал, и мне почему-то снился Урал, с его гротами, пещерами, бурными речками, причудливыми мхами и заросшими горами... Когда наступило пробуждение, я ощутил острый приступ холода. Меня знобило изнутри и снаружи. Холод в яме усилился, точно в погребе, и я, заснув, расслабился и пропустил его во все клеточки своего тела. В животе уже урчало, и я боялся, как бы эти недовольные звуки не разбудили мою спутницу.
Пашка спала тихо, лишь веки ее глаз изредка подрагивали. От долгого сидения ноги мои затекли и противно покалывали, ныла поясница, но я не шевелился, оберегая тревожный сон Прасковьи. Послышался треск сучьев, и чья-то тень надвинулась на яму. Судя по ее габаритам, это был Слон. Я не ошибся. Верзила присел с краю на корточки и поглядел вниз. Пашка, почувствовав его присутствие, вздрогнула и проснулась. Потом быстро поднялась и отпрянула от меня. Только после этого я позволил себе изменить положение своего тела. Слон подтянул лесенку и опустил ее в яму.
- Девочка, поднимись-ка сюда! - сказал бандит каким-то неопределенным тоном. Пашка взглянула на меня и поежилась.
- Это еще зачем? - спросил я.
- Да иди, не бойся, на минутку, дело одно есть! - проигнорировал Слон мой вопрос.
- Отвали, она не пойдет! - вскочил я и подошел к лестнице. - Если очень надо, опустись сюда сам!
Слон вскинул обрез, и лицо его снова стало суровым.
- Отойди от лестницы, живо! - гаркнул он.
- Стреляй! Все равно ведь прикончите! Чего зря мучиться!
- Жор, не надо! - вмешалась Прасковья, отводя меня в сторону. - Я пойду!
- Паш, не ходи, они на все способны!
- Я быстро! - и она шагнула наверх.
- Да постой ты! - попытался я удержать девчонку, но не успел: она уже поднималась. Я полез было следом, но Слон грубо толкнул меня в плечо, и я, не удержавшись, рухнул на дно ямы. От удара голова загудела.
- А ты посиди пока тут! - сказал спокойно бандит и вынул лесенку.
Я встал и, постанывая, прошелся по яме, насколько только это было возможным. Потом остановился и напряг слух. Пашка и Слон были недалеко от ямы, и я расслышал их разговор.
- Вот что, милая, у меня такая проблема, посмотри-ка там, на спине, не клещ ли прицепился? Зудит страшно... - пробасил бандит.
Через минуту Паша ответила:
- Ой, правда клещ! Такой уже толстый и противный!
- Блин, зараза! Как же я не терплю всех этих клопов и клещей, просто не перевариваю! Выдерни его скорее!
- Ой, извините, я, пожалуй, не смогу! Я тоже их очень боюсь...
- Ну что же ты! Вдруг он заразным окажется...
- Может, лучше Жорка? Он все может!
- Нет, ему нельзя выходить, а то еще шандарахнет чем-нибудь по башке... Он у тебя крутой шибко!
- Да вы не волнуйтесь, он хороший! Да он этого вампира в один миг вытянет!
Наступила пауза. Потом Слон тяжело вздохнул и произнес:
- Ладно, зови дружка!
В яму сразу же нырнула лесенка и Пашка крикнула:
- Жор, поднимись, надо помочь человеку!
- Человеку! - хмыкнул я про себя. - Да он нас проглотит в два счета и не подавится...
Но делать нечего, и я вылез наверх. Впервые за столько часов! Я даже ослеп от света, царившего здесь, оглох от звуков, наполнявших лес, одурел от запахов природы и свободы!
- Жор, смотри, клещ вот сидит! - Пашка взяла меня за руку и подвела к Слону.
Тот стоял на коленях возле костра, подложив под ноги свой ватник. Тельняшка его была задрата до подмышек. Одной рукой Слон сжимал обрез, а другой поддерживал давно не стиранный тельник. Спина бандита была лохматая, мускулистая, какая-то страшная... Сасквач да и только! Прямо под левой лопаткой мужика виднелся небольшой черный шарик. Я брезгливо оглядел его и сказал:
- Дело дрянь, клещ уже присосался!
- Да оторви его к хренам, и баста! - поморщился Слон.
- Нельзя, голова останется, нарывать будет! Намучаешься! Кто тут тебе припарки-то ставить будет, когда нас в болото засунете?
- Ну и что же делать? - как-то жалко спросил бандит.
- В больницу надо обращаться, вдруг клещ энцефалитный!
- Смеешься?! - раздражался Слон от моего черного юмора.
- Жор, может, попробуешь? - вмешалась Пашка. - Вдруг он еще не глубоко залез. Может, удастся вытянуть!
- Хм, залез на всю катушку, это факт. А попробовать можно. Только нитка потребуется.
- Это еще зачем? - насторожился Слон и на всякий случай поправил обрез в руке.
- Как это зачем? Клеща тягать! Он же упираться, поди, станет! Ему тут очень понравилось, кровушки-то навалом! - усмехнулся я.
Слон сплюнул и тихо выругался.
- У меня найдется! - оживилась Пашка и быстро откуда-то из-под воротничка платья извлекла иголку с белой ниткой.
- Во, сгодится! - сказал я и, взяв нитку, сделал из нее петлю, которую потом аккуратно накинул на клеща и затянул. Затем натянул нить, одновременно подкручивая ее, и потихонечку, без резких движений (хотя мои руки еще дрожали от холода и голода) вытянул насекомое на свет Божий.
- Получилось! - радостно воскликнула Пашка. - Молодец, Жорка! - но тут же осеклась: - Ай, да тут еще один! Вон смотри, пониже, почти на пояснице, едва виднеется.
- Ну что там? - спросил Слон с надеждой.
- Один готов, но нашелся еще, похлеще первого! Клещей, как на собаке! - усмехнулся я.
Охранник поморщился и сплюнул, но на мои слова не обиделся, только промолвил:
- Уже неделю в лесу сидим, нахватаешься!
Кажется, он окончательно расслабился и забыл об оружии. Обрез уже свободно лежал у его ног. И я вновь ощутил острое желание завладеть стволом. Пока никого из бандитов на поляне не видно, и можно попытаться использовать еще один, наверняка уже последний, шанс. Слон под выстрел не пойдет. Заберем ларец и деру к своим «зернышкам»! Свободному и болота по колено! Я сделал вид, будто разглядываю второго клеща, а свободную руку потянул к обрезу. И когда пальцы уже дотронулись до приклада, вдруг на мою руку легла невесомая ладошка Пашки. Я вздрогнул и отказался от задуманного. Потом зашвырнул первого клеща в огонь и стал вытягивать другого, но с ним справиться не удалось. Голова осталась в теле.
- Оторвался! Очень глубоко вошел уже... Надо было пораньше им заниматься, - сказал я.
- И что теперь? - взглянула на меня Пашка.
- Иголка есть - будем вынимать! - и добавил охраннику. - Ну что, больной, спирт имеется?
- Нет, махнул тот головой. - Все кончилось. Ржавый вот как раз ушел на кордон за самогоном.
- Да мне всего пару капель надо, иголку протереть!
- Вон бутылка лежит, там, может, чуть осталось! - кивнул Слон головой к подножию кривой сосенки и сказал, обращаясь к Пашке: - Дочка, подай, пожалуйста.
Прасковья быстренько сбегала за поллитровкой, на дне которой, действительно, оказалось немного водки. Я смочил спиртом иглу и ранку, потом покалил немного на огне иголку и принялся за дело. Кожа у верзилы оказалась толстой, и впрямь, как у слона! Я кое-как пронзил ее иглой, нисколько не беспокоясь о том, понравится ли это пациенту. Однако этот монстр и усом не повел, хоть мне, чего уж греха таить, очень хотелось сделать ему больно. Я выбросил клеща в огонь, туда же отправил и нитку с иголкой. Пашка протерла ранку спиртом и сказала облегченно:
- Ну вот и все!
Потом помогла Слону опустить тельник.
- Ну, спасибо, ребятки! Выручили... - оживился охранник. - Сразу полегче стало. Садитесь к костру, погрейтесь, поди, в погребе-то не очень сладко.
- Спасибо! - отозвалась Пашка и, быстро сев на корягу, лежащую рядом со слоном, протянула руки к огню. Я же сказал:
- Ладно, грейтесь, а я к себе пойду!
- С чего это? - удивился Слон.
- Мне же нельзя наверху находиться! А что скажет господин Ржавый? Или Назар?
- Да не боись! Посиди маленько. Еще успеешь, намерзнешься... Ржавый еще не скоро придет, а остальные - в городе.
- А не боишься, что мы стрекача дадим? - спросил я, подходя к костру.
Слон деловито положил обрез на колени и усмехнулся:
- Отсюда не убежишь! Кругом топи... Есть только одна тропа, ведущая к дороге. О ней ведают избранные.
- Прямо так уж и топи! - не унимался я. - Врете вы все. На понт берете, так, вроде, у вас говорится?
- Не веришь - сходи посмотри! Я тебя не держу. - И охранник стал спокойно доставать из рюкзака какие-то свертки. Я дважды уговаривать себя не дал и быстро пошел в лес. Метров через пятьдесят действительно наткнулся на болото приличных размеров. Да, картина открылась малоприятная. Вокруг жижа бурая, что-то в ней булькает, пузырится, шевелится... Заросли непролазные. И все же я разглядел небольшую тропку, уходящую в глубь болота. Двинулся по ней, но уже после десяти шагов почувствовал, как почва под ногами закачалась и стала ходить ходуном, и чем дальше - тем больше! Казалось, я иду по батуту. Из мха стала просачиваться красная вода, и ступни все глубже погружались в эту вязкую массу, грозя вот-вот провалиться в нее полностью. Испытывать судьбу я не стал и счел за лучшее вернуться на берег. Похоже, бандиты не врали, местечко это было для них весьма укромное и надежное. И еще я отметил, что день, наконец, стал помаленьку закругляться. Погревшись немного на солнце, я вернулся к костру. Пашка сидела рядом со Слоном и о чем-то разговаривала с ним. Бандит острым охотничьим ножом резал хлеб, сало и лук, которые были разложены на газетке. Увидев меня, охранник ничего не сказал, кивнул только, мол, присаживайся. Я опустился на корточки подле Пашки. Она протянула мне большой бутерброд (хлеб с салом), от вида и запаха которого у меня аж голова закружилась. На этот раз я от еды не отказался и впился в бутерброд зубами, даже простонав от удовольствия. В этот миг я был готов простить все громиле Слону!
- Скажите, а как вас зовут? - спросила Пашка охранника. - А то как-то неудобно величать вас Слоном... Вы ведь человек!
- Зачем тебе? Слон я и все... какая разница... понятно? - как-то сурово отозвался бандит.
- А вы не боитесь, нас ведь уже давно ищут! Вертолет подключат, вездеходы, собачек... - сказал я, едва проглотив кусок бутерброда.
- Здесь нас никто не найдет, разве что только кикиморы болотные! - хмыкнул Слон и более серьезно добавил: - Да и не ищет вас никто! - и он протянул Пашке колечки лука.
- Спасибо! - ответила та и поделилась со мной.
- Как это не ищут?! - возмутился я. - Да батюшка весь район на уши поставит!
- Не ищут, значит, не ищут, и успокойся! Брат Феодор сказал вашей училке, что забирает вас с собой в один монастырь на три дня на экскурсию, понятно? Помощники ему очень нужны по важному делу... Когда вы ему доложили о кладе, он сразу смекнул, что к чему... Шибко толковый наш монашек... А училка-то ваша, она его ужас как уважает, поэтому и согласилась... Так что, ребятишки, никому-то вы не нужны, можете отдыхать тут спокойно от дел своих... - хмыкнул Слон и тоже положил в рот большой кусок репчатого лука.
- Ах же он... - начал было возмущаться я, но Пашка толкнула меня локтем, а сама спросила:
- Скажите, Слон, а что, брат Феодор действительно монах или...?
- Хм! - усмехнулся охранник, прикуривающий от костра. - Да какой он монах! У него за плечами четыре отсидки и два условных срока за воровство и мошенничество! Он, почитай, вор в законе... Правда, одно время Федька вроде покаялся, завязал с прошлым и поступил, кажись, в Иоанно-Богословский монастырь послушником. Но хватило его ненадолго. Однажды бес опять попутал! Как говорится, «от сумы да от тюрьмы...» Дали ему подреставрировать (а он здорово малюет!) старую икону, а Федька-то ее забрал и айда на волю! Загнал одному знающему человеку за кругленькую сумму. Так он и понял, что дощечки-то, оказывается, весьма ценный материал! И начал по городам и селам шастать, да товар добывать всеми правдами и неправдами.
- Совесть-то у вас есть! - вспылил я. - Иконами-то торговать!
Пашка вновь на меня шикнула.
- Какая там совесть! Сейчас не до совести... Все продается и все покупается... За душу и то дают неплохо... - Слон глубоко затянулся сигареткой и медленно выпустил сизый дым через ноздри.
- А Назар Кривой, он у вас самый главный? - поинтересовалась Пашка.
Она умела говорить с людьми. Я перестал вмешиваться в разговор, чтобы не мешать девчонке выуживать ценную информацию у пока еще доброго бандита.
- Назар - обычный вор-рецидивист. Его дело - транспорт, сбыт, захват, прикрытие... А мозговой центр - Федор. Ты не смотри, что он такой блаженный на вид, башка-то у него работает ого-го как! Да и руки тоже...
«Это точно!» - подумал я и взял еще один бутерброд и колечко лука.
- У Федьки большие связи, налаженные рынки сбыта и все такое... Назар и то его во многом слушается. Так что монах тут главнее всех, я думаю. А у Кривого есть свои хозяева, более крутые... Он все по их указкам делает. Вот если нас повяжут, то вся тяжесть ответственности ляжет на Кривого, а Федька прикинется блаженной шестеркой... - и Слон разочарованно вздохнул.
- Слон, меня удивляет, как это ты, такой могучий, а пресмыкаешься перед этими червяками! - вставил я, когда почувствовал, что голод немножко утолен. - Командуют тобой, как хотят, противно видеть со стороны...
- Что я без них!? Они - мозг, власть! А от моей силы толку мало. Я им нужен, они - мне. Вместе мы многое можем! Каждый должен делать то, что ему досталось. Да и идти мне больше некуда... разве что опять на нары... - Слон выбросил окурок в костер, снял с огня чайник, сильно закопченный, и стал разливать горячий напиток по алюминиевым стаканчикам.
- Вы ведь такой хороший! Не такой, как другие, я же вижу! Зачем вы с ними? - вдруг сказала Пашка.
- Ха! - издал вопль охранник. - Это я-то хороший?! Да знаешь ли ты, милая моя, какой я на самом деле?! Я Слон, и притом - бешеный! Мне 43 и 20 лет из них я провел за решеткой, понятно? Я - вор, грабитель, разбойник, мучитель, короче - отпетый мошенник! И нечего меня выгораживать! Может, вы надеетесь, что разжалобите меня и я отпущу вас к мамке? Напрасно... Не вы первые и не вы последние... Многие умоляли меня, стоя на коленях, но я остался верен своему долгу, воровской чести и приказам Кривого! Еще ни разу Слон не нарушил обещанного. Никто не ушел отсюда просто так, по моей милости!
- Но ведь вы могли бы бросить все, покаяться и начать новую жизнь! Что ж хорошего в том, что вы раб Назара и целыми днями, неделями просиживаете в лесах и болотах, кормя клещей и комаров своей кровью! Разве это жизнь! - не унималась Прасковья. Я хотел было ее остановить, так как заметил, что данная тема начинает раздражать бандита, но девчонка не унималась.
- И стать, как Федька! - хмыкнул Слон. - Эх, милочка, я знаю, ты девочка хорошая, верующая, правильная значит, и, конечно же, добра мне желаешь, у вас так ведь принято: «Возлюби врага твоего...», но пойми, ласточка, мне уже поздно спасаться, слишком далеко все зашло... Ведь я грешу уже против всего святого! Против самого Бога! Разве он простит и помилует?
- Конечно же, простит! Господь наш очень милостивый, Он только и ждет нашего покаяния и исправления! Ведь смотрит Он не на дело, а на сердце! Знаете, есть такой святой мученик Варвар. Он тоже был разбойник, долгое время совершал разбои, грабежи и убийства. Но однажды поразмыслил о содеянном, сокрушился сердцем и решил положить начало своему покаянию. Он оставил в пещере все свои сокровища и пришел в ближайшую церковь. Варвар не скрыл от священника свои злые дела и умолял его принять от него покаяние. Батюшка дал ему место в своем доме, и Варвар последовал за ним, передвигаясь на коленях и локтях, как животное, ибо считал себя недостойным звания человека. В доме священника он поселился вместе со скотом, питался с животными и почитал себя хуже всякой твари. Получив разрешение своих грехов, Варвар ушел в лес и прожил там двенадцать лет без одежды, терпя холод и зной, отчего все тело его почернело. Наконец святой Варвар получил извещение свыше, что грехи его прощены и что он скончается мученической смертью. И вот однажды по тем местам, где жил Варвар, проходили купцы. В густой траве перед ними что-то зашевелилось. Они подумали, что это хищный зверь, и выстрелили из луков. Но когда подошли поближе, то с ужасом обнаружили, что смертельно ранили человека. Но святой Варвар просил не скорбеть, рассказал им все о себе и попросил передать о случившемся священнику, у которого жил раньше. Так он и умер. Когда пришел батюшка, то нашел тело Варвара озаренное светом Небесным. Потом от гроба святого начало истекать целебное миро, которое исцеляло разные болезни. Вот видите, как велика сила покаяния! Надо только очень-очень захотеть этого!
- Нет, я так не смогу... Гореть мне в аду, окаянному, за все дела свои... Я ни на что более не годен, как только творить зло, - лицо Слона сделалось серым и он зашевелил желваками. Потом взял палку и стал шевелить ею в костре.
- Лучше Богу служить, чем перед Кривым ползать, да жить в лесу отшельником ради греха, трясясь от страха, а не ради Царства Божия! - возмутился я.
- Заткнись! - огрызнулся охранник и поднял с земли обрез. - Не делайте из меня святого! Я - собака позорная! Сволочь! И ничего не могу с этим поделать... На моей совести, если хотите знать, жизнь одной женщины, хорошей женщины, умной и красивой!
- Вы убили ее? - поникшим голосом переспросила Пашка.
- Нет, сам я никого никогда не убивал! Но повинен в этом... Я мог спасти ее, но ничего не сделал для этого! Сволочь!.. Это случилось весной, в соседнем районе. По наводке Федьки мы взяли музей, в котором хранились три очень ценные иконы. Но там неожиданно оказалась сотрудница, молодая женщина, в очках и с косой до пояса... славная такая... просто русская красавица... Пришлось ее, как и вас, забрать с собой. Меня оставили сторожить ее в лесу, в той же яме... До утра мы были тут совсем одни. Она говорила, что у нее осталась дочка, просила меня отпустить ее, уверяла, что никому ничего не расскажет. Но я был верен Кривому. Он обещал, что когда вывезем товар, то отвезем и девчонку, высадим ее где-нибудь в другом районе. Никто и не говорил о том, чтобы что-то сделать с пленницей. Поэтому я был тверд и не уступил ее слезам. Вернуть женщину к людям Кривой поручил Ржавому. Он повез ее через лес и болота... И больше ее никто не видел! Ржавый - отморозок! Гад, каких свет не видывал! Он - мокрушник, садист, ему нравится мучить все живое: зверей, людей, - все одно! Ему последний раз дали срок в 17 лет, но Кривой каким-то образом отмазал его. Вот поэтому Ржа теперь верен старшому до гроба! Любого порвет в клочья за своего хозяина! Он убил женщину на болотах и утопил тело в трясине, я так думаю. Когда Ржавый напивался, то часто хвалился о том, как он мучил пленницу, - Слон брезгливо сплюнул и снова закурил. - А ведь до сих пор, Федор говорил, существует версия, что та сотрудница музея сама похитила иконы и скрылась с ними в неизвестном направлении. А иконки-то эти на самом деле уже далеко... Кривой взял за них кругленькую сумму. Вот так! А девочка все еще ждет свою мамку...
- Но вы же не знали, что все так случится... - начала было Пашка, но Слон ее оборвал:
- Знал - не знал! Мог и догадаться! Но ведь не отпустил, хоть и мог! Значит - заодно со Ржавым! А он замучил ее! И теперь мне остается только жрать водяру вместе с ним, чтобы хоть как-то забыться... Потому что глаза ее по ночам часто вижу... Без очков-то они, знаешь какие были! Эх, да что там!... - и охранник быстро дважды затянулся и отвернулся от нас. После долгой паузы он залпом выпил стакан крепкого чая и сказал, бросая окурок в огонь, - одного только желаю, чтобы нас замели как можно скорее, и чтобы ОМОН был с «калашами»... Живым я не дамся. Буду лупить из этого (он бряцнул оружием)! Сделают из меня решето, и все тогда, в расчете с прошлым буду...
- Зря вы так, Слон, я вот почему-то верю, что вы смогли бы начать новую жизнь. Потому что у вас есть еще совесть, есть сострадание, и сердце еще не совсем окаменело...
- Не надо, а то еще расплачусь! - усмехнулся Слон. - Не надо мне прощения! Я готов за все ответить, по полной! Поезд мой уже ушел... В монахи я не гожусь, на зону идти совсем нет желания, а на воле меня больше никто не ждет, никто не любит, я здесь уже и не человек, а просто - Слон... Самогон, табак, клещи и деньги, деньги, деньги, которые не на что потратить - вот и вся моя жизнь. Так что нет уже смысла каяться и жить дальше. И вы, ребята, пока я совсем не рассердился, лучше оставьте меня в покое… Пейте чай, а то Ржавый скоро придет, уж ему-то все эти проповеди очень не понравятся!
- Слон, неужто ты его боишься?! - удивился я. - Ведь ты мог бы его одной левой придавить!
- Боюсь - не боюсь, какая разница! Что толку мне побить его... Мы все тут повязаны одной цепью. Подельников, как и родных, не выбирают. Нам и дальше жить вместе, может, и умирать... Братки, одно слово... Каждому надо выполнять свои обязанности, таков закон банды...
- А вот знаете, Слон, вы мне почему-то напоминаете святого Моисея Мурина! - весело произнесла Пашка.
- Опять святого! - недовольно хмыкнул охранник и поглядел на командирские часы.
- Нет, вы послушайте! У вас много схожего! - не отставала Пашка. - Моисей в молодости был рабом у одного знатного человека... Он тоже имел большой рост и суровый нрав, да и силищу огромную. И вот однажды он убил человека. За это хозяин прогнал его из своего дома. Деваться Моисею было некуда и он пристал к шайке местных разбойников. Там он был сильнее и страшнее всех, и бандиты сделали его своим главарем. И стали они промышлять разбойным промыслом. Но по великой милости Божьей Моисей раскаялся и ушел в один из пустынных монастырей. Здесь он долго плакал, прося принять его в число братии. Так Мурин стал монахом.
- Он что, еврей был, Моисей твой? - недовольно хмыкнул Слон.
- Почему еврей? - непонимающе переспросила Пашка. - Он в Египте жил...
- А-а! - как-то безразлично протянул охранник.
- Нет, вы послушайте, что дальше-то было! Однажды, когда Моисей молился в своей келии, на него напали четыре разбойника из его же бывшей шайки. Он не стерпел такой наглости, связал их всех, взвалил себе на плечи и, как охапку дров, принес в монастырь.
- Ого! - невольно присвистнул я. - Круто!
- Там Моисей стал расспрашивать у старцев, что сделать с разбойниками? Старцы велели отпустить их. Когда же разбойники узнали, кто взял их, и что он их пощадил, то тоже решили стать монахами. Весть о подвигах Моисея Мурина рано или поздно дошла и до всей его банды. Разбойники подивились, умилились, оставили свое грешное ремесло и тоже влились в число славной братии монашеской!
- И что, ты предлагаешь мне связать своих корешей и дуть к ментам? Авось помилуют грешного Слоника... Чтобы Иудой стать?
- Да кто же вы есть-то? Вы Иуды и есть! - взорвался я. - Есть воры, которые лишь богатых грабят, есть те, кто и бедными старушками не брезгует, но вы же хуже их всех - вы самого Бога обкрадываете! Думаете, не будет вам расплаты? А уж про тот свет я вообще молчу! Страшно попасть в руки Бога живого! Раньше на Руси и статей таких уголовных не было, чтоб судить за кражу икон и церковной утвари! О каких уж тут понятиях может идти речь! Уверен, что и на зоне к вам милости не будет! Блажен будет тот, кто остановит Кривого! Он ведь совсем даже не ведает, что творит-то! Как сильно святотатствует!
- Помолчи, а то башка разболелась! - прервал Слон мои душевные излияния. - Разболтался я тут с вами, расслабился... Просто вот давно уж по-человечески ни с кем не общался...
- Устами детей глаголет истина! - хмыкнул я и встал. Вечерело. Солнце уже укатило за лес, птицы заметно угомонились. С болот потянуло плесенью и сыростью. Я сходил за кустики, а когда вернулся, то спросил у Слона, убиравшего в рюкзак стаканчики:
- Назар когда вернется?
- Завтра утром.
- За товаром?
- Ага!
- А нас куда, в болото?
- Зачем в болото? Вас выпустим подальше отсюда, к людям поближе...
- Как ту женщину? - хмыкнул я.
- Это все Ржавый! - пыхнул Слон. - Я больше такого не позволю!
- Послушают они тебя... - вздохнул я и сел около Пашки.
Последние мои слова явно не понравились охраннику. Я заметил, как он проскрипел зубами и покраснел, но проглотил этот укол молча. А я подумал: «Похоже, скоро опять пойдем в яму!». Мы все немного помолчали. Слон сходил за охапкой хвороста и, бросив сучья на уголья угасающего костра, снова сел на бревно. Достал сигарету. Помял ее как-то нервно, но прикуривать не стал. Он о чем-то напряженно думал. Капли пота блестели на его лбу.
- Слон, простите нас, если мы чем-то вас обидели! Мы, правда, не хотели этого! - произнесла Пашка. Бандит ничего не ответил, точно вовсе и не расслышал ее слов. Он потянулся и достал из костра загоревшийся прутик. Потом от него разжег сигарету. Девчонка вновь спросила:
- Извините, а у вас есть дети?
Этот тихий и безобидный, в принципе, вопрос стеганул Слона, точно плеть погонщика. Он вздрогнул и нервно затянулся. Мышцы его лица напряглись.
- Есть, - глухо отозвался охранник. - Точнее... были... Сын и дочь... Теперь уж, наверное, такие, как вы, стали...
- Как это, были?! - насторожилась Прасковья.
- Жена оставила меня, когда я сел в третий раз. А ведь за нее попал-то! Мы тогда пошли в ресторан отмечать 8 Марта, а там к ней один «черный» пристал. Ну я не стерпел и выбросил его в окошко.
- Ух ты! Круто! - снова присвистнул я. - Что, прямо через стекла?
- Конечно. А там, все-таки, второй этаж был... Тут за своего еще пятеро кавказцев на меня набросились. Ну и меня кореша поддержали... Короче, пошла потеха. Меня, как «организатора беспорядков на национальной почве», и замели. Семь лет присобачили! А жена больше ждать не захотела. Забрала детишек и скрылась, куда и не знаю. Больше я их никогда не видел. Она и на алименты даже не подавала. Так я и остался совсем один. Из родни всего один братан где-то за Уралом живет, инженер на газодобыче. Денег зарабатывает, наверное, не меньше, чем Назар! Ему жена со мной знаться не позволяет, боится, наверное, что добро их растащу! Да на кой оно мне, у меня денег теперь не меньше ихнего! А та родня, что подальше в родстве-то, меня еще после первой ходки позабыла...
- А как их звали? - спросила Пашка.
- Кого? - не понял сразу вопроса Слон.
- Деток ваших.
- Миша и Маша! - ответил верзила и улыбнулся, как-то сразу посветлев лицом. - Я любил подшучивать над ними, называл Машенька и медведь... как в сказке, знаете? Сынок-то у меня тоже такой полненький был, несуразный, в меня весь, ну, прямо медвежонок...
- Здорово! - рассмеялась Пашка и положила ладонь на руку бандита. - А вы скучаете по ним?
- Очень! Снятся иногда, когда не пьяный...
- А вы искать их пробовали?
- Нет. Да и зачем? Скорее всего, они меня уже позабыли... восемь лет не виделись... Небось, у них уже давно другой папка имеется... Да и захотят ли они иметь такого отца, с таким «богатым» прошлым? Стыдно будет перед братвой...
- Ну почему же стыдно?! Родителей ведь не выбирают! Вот я, совсем вам чужая, а мне вовсе не стыдно с вами общаться. И вы мне нравитесь! Богатырь, красавец, знаете массу всяких интересных историй, многое умеете, да и добрый вы, несмотря ни на что... Только вот запущенный малость, а если вас помыть, побрить, приодеть...
- Хм! Красивый! - усмехнулся Слон. - А вот насчет всего остального ты, пожалуй, права, дочка. - И он тоже положил свою кинг-конговскую ладонь на пальчики Пашки: - Да, надо было искать... Сволочь я, что ж тут поделаешь... Слон проклятый...
- Как говорится в одном фильме: «Надо жить. Надо бы только умно жить!» - вставил я.
- Да-да, умно... - согласился охранник. - А как вы думаете, дети меня поймут?
- Какие же они тогда дети, если отца своего не примут! - возмутился я. - Поймут, конечно, и все простят, я уверен. Мы-то вот и то все понимаем и не обижаемся, что держите нас в холодной яме.
- Вы только верьте и надейтесь на лучшее! - добавила Пашка и положила на ладонь охранника свою вторую руку. Еще немного и, похоже, девчонка растрогала бы бандита до слез, а может быть, даже и уговорила отпустить нас на все четыре стороны, как знать, но только ничего этого не произошло, так как на поляне внезапно возник Ржавый.
- Та-а-ак, - протянул он удивленно. - Хорошо сидим! Вечеруем?
- Да ладно, Ржа, пусть пацаны малость погреются! Там, в яме, ночью совсем задубеют, - стал как-то жалко оправдываться могучий Слон, вмиг отпрянув от Пашки.
- Они все равно дубари! Пуст дубеют! Меньше вони будет, - процедил сквозь зубы худой.
В руках он держал пластиковую канистру и обрез двустволки. Из кармана куртки торчал большой пучок зеленого лука.
- Ты что, Слон, сдурел?! Забыл, что ль, как у ног его ползал? А если Кривой узнает, как ты тут время с пленниками проводишь?!
- Ты не скажешь - не узнает!
- Эх, Слоняра, сколько я еще буду тебя покрывать! Совсем ты от рук отбился... Одичал тут в лесу.
Ржавый подошел ко мне и ударил ногой в бедро:
- Надо вставать, когда старшие стоят! А ну бегом на место, сопля! - и бандит снова саданул ногой по бедру. Я встал и, прихрамывая, пошел к яме.
- Бегом, я сказал! - рявкнул худой и отвесил мне хорошего пинка.
Я стерпел и это, но шага не прибавил. Пашка вскочила, но Ржавый ее остановил:
- Ладно, ты можешь остаться!
- Я без него не останусь! - отрезала девчонка и освободилась от опеки худого.
- Ну и катись к своему дружку под бочок, дрожжи продавать! - хохотнул Ржавый и грубо подтолкнул Пашу в спину, да так, что она наверняка упала бы, если б не натолкнулась на меня.
- Видал, Слон, пигалица-пигалицей, а туда же! Гонор имеет! - хмыкнул худой бандит и многозначительно добавил: - Любов понимаш! - и весело загоготал.
Я стерпел и в третий раз. Взглянул лишь на Слона: тот сидел и энергично тыкал палкой в костер и при этом челюсти у него двигались от волнения.
- Давид и Голиаф, блин! - прошептал я, плюнув в сторону бандитов. Мы быстро спустились в холодную яму. Последнее, что я услышал, был радостный голос Ржавого:
- Видал, сколько первача затарил! Теперь нам ночка нипочем! Готовь закусь...
А Слон ему ответил:
- А ружьишко-то где раздобыл?
В лесу темнеет быстрее, чем на лугу, а в яме и тем паче. Вскоре у нас внизу стало так темно, что мы уже не различали даже друг друга и ориентировались лишь на блеск глаз. Небо сделалось фиолетовым и на нем заиграли первые звездочки. После еды и горячего чая холод нас пока особо не донимал. Мы сидели молча и думали, наверное, об одном и том же: не станет ли эта ночь последней в нашей жизни? И как бы нам ее получше провести? Но мысли теснились, громоздились, никак не могли (да и не хотели) выстроиться в нужный порядок. Было все как-то мерзко, отвратительно, а как думать о том, что нас вот так запросто могут убить, утопить в болоте, что жизнь наша, такая яркая, насыщенная и веселая вдруг разом прервалась в заброшенном храме, что мы уже сутки сидим в «волчьей яме» и никому нет до нас дела! Родители работают, отдыхают, ждут нашего возвращения из лагеря; Людмила Степановна, похоже, сердится даже, что мы так ловко провели ее, сбежав с братом Феодором в дальний монастырь; батюшка удивляется тому, что мы так легко бросили все дела в тот момент, когда он только начал завозить стройматериалы, и наши руки на стройке были вовсе не лишними; «зернышки», поди, грустят из-за странного исчезновения их любимых старосты и бригадира... А ведь мы исчезли, возможно, навсегда, и вместе с нами ушел и клад отца Иоанна, который все так хотели обнаружить... И никто даже не догадывается, что мы нашли его и какой он богатый! Все вышло как-то дико, глупо, нелепо, неестественно... И во всем этом фантастическом нагромождении ужасов было одно утешение: если суждено погибнуть, то уйду я в мир иной вместе с Пашкой, а с ней - нигде не страшно, с ней нигде не соскучишься! И будет тогда, как в сказке: «Жили они счастливо и умерли в один день!» Я вздохнул, встряхнулся, прогнал черные мысли и сказал:
- Ну вот, из-за этого Слона и иголку угробили.
- Это ничего, зато хоть перекусили и погрелись. А у меня еще одна есть, с черной ниткой, - отозвалась Пашка.
- Запасливая ты, староста!
- А как же! Хоть уголка в пути и тяжела, но порой очень бывает нужна!
- Молодец ты, Пятница, просто молодец... - проговорил я, потирая ушибленную бандитом ногу и морщась от боли.
- Спасибо! - тихо сказала Пашка, и глаза ее ярче заблестели в сгущающейся тьме.

* * *
Ночью холод в яме усилился и стал пробирать до костей. Мы сели поближе друг другу, но это было слабым утешением. Все мысли сразу выветрились из головы и была лишь одна забота: как согреться и дотянуть до теплого утра. Приходилось вставать и разминать, разогревать свои мышцы, делая для этого резкие движения. И я невольно отметил, что эта, вторая, наша встреча с Прасковьей в чем-то копирует наше первое путешествие по Уралу. Правда, не в полной мере, но все-таки... Как Мещере далеко до просторов тайги, так и наши приключения были уменьшительными копиями. А что, ребята, ведь многое сходилось: тогда я расшиб ногу, а сейчас пробил голову, и Пашке пришлось жертвовать своей «ночнушкой», чтобы залечить мои раны; тогда на нас напали псы, а тут нас атаковали «собаки двуногие»; мы снова оказались вдали от всех; как и тогда, теперь вот пришел этот холод, как в уральском подземелье, который едва не отнял у меня Пашку навсегда...
Сколько мы промучились на этот раз, не знаю, но от холода очень хотелось задремать, однако стоило лишь прикорнуть, как ледяные иглы со всех сторон лезли под одежду, безжалостно пронзая судорогой все тело. Поэтому о сне не могло идти и речи... Но опыт борьбы с этой напастью у нас все же имелся, и мы держались стойко. Спасибо, конечно, Слону, что хоть немного подкормил нас, не то бы мы ослабли окончательно. Было только жаль тратить последнюю спокойную ночь на глупую изнурительную борьбу с холодом...
Когда на небе появился тонкий серпик луны, лес погрузился в томную дремоту. Стихли все голоса и звуки. Бандиты тоже угомонились. И я почему-то решил, что время перевалило за полночь. Ржавый и Слон проведали нас всего раз, когда еще чуточку было светло наверху. Большой забрал лестницу, а Худой, тихо поругиваясь, переставил капканы.
- Спокойной ночи, малыши! - хихикнул Ржа на прощанье и, пьяно икнув, кинул вниз окурок, да еще и плюнул, едва не попав мне на голову. Я швырнул в него шишку, но в темноте промазал. После до нас доносились еще их невнятные голоса, они даже спели какую-то зэковскую песенку, потом все стихло. Наверное, охранники спились в конец и заснули прямо у костра, который тоже перестал потрескивать. Тьма стала кромешная, лишь над нашими головами качался тусклый черно-синий круг ночного неба, позолоченный звездной россыпью. Конечно, можно было попытаться выбраться из ямы и совершить побег. Но как идти ночью через болота?! Лишь одна мысль о трясине, заглатывающей тебя живьем, точно удав кролика, приводила в трепетный ужас.
- О Господи, как же холодно! - произнесла Пашка, постукивая зубами. - Ну, прямо, как у бабушки в погребе...
Я прижал ее к себе и энергично потер ладонью по спине:
- Ничего, держись, Пятница! На нас и покруче холода наезжали, и то не одолели! А с этим сквозняком как-нибудь управимся. Скоро уже и светать начнет... Ночь-то не день, быстро пробежит... Слушай, Паш, а почему эти ночи «воробьиными» называют?
- Д-да п-поттомму-у что они такие короткие, к-как клюв-викки у вороб-бьев... - с трудом произнесла девчонка, наверное, уже посиневшими губами.
- Давай-ка лучше помолимся нашим небесным покровителям, они обязательно помогут и утешат нас! - предложил я.
- Угу, - согласилась Прасковья.
Мы покрепче прижались друг к другу и обнялись. Потом, закрыв глаза, немного расслабились и стали просить святых великомучеников Георгия и Параскеву помочь нам хотя бы одолеть этот треклятый холод. И знаете, ребята, не прошло и пяти минут, как вдруг наверху что-то зашуршало, негромко хрустнула ветка, кто-то тяжелый и грузнодышащий осторожно приблизился к краю ямы. И в следующую секунду что-то черное, похожее на крыло, взметнулось на фоне неба и полетело прямо на нас. Словно сам Бэтмэн бросился на дно ямы! Мы и понять толком ничего не успели, как на наши головы свалился тяжелый ватник Слона.
Снова треснула ветка, и наверху все затихло.
- Вот и подмога! - воскликнул я, радостно расправляя фуфайку. Мы мысленно поблагодарили своих небесных покровителей, обессиленные укутались в теплый ватник и улеглись у земляной стенки, прямо на еловых лапках. Телогрейка была такой просторной, что мы вполне поместились в ней вдвоем. Правда, одежонка эта источала тяжелые запахи табака, пота, спирта, костра, но мы не обратили на них никакого внимания. Главное - в ней имелось тепло и.... такое трогательное, успокаивающее, как ни с чем не сравнимое тепло заботливого отца. Заснули мы так сладко и крепко и, главное, так быстро, что не смогли оценить по достоинству порыва души огромного пьяного бандита...


«СЛАДКОЕ СЛОВО - СВОБОДА!»

Меня пробудило ощущение того, что кто-то спускается к нам в яму. Я с трудом разомкнул глаза и увидел в сиреневом мареве раннего-раннего утра лестницу. Больше в яме никого не было. Сверху посыпалась земля. Я поднял голову и увидел стоявшего на коленях Слона. Тот всматривался в яму, видно, не смог сразу обнаружить нас под темным ватником, слившимся с цветом земли.
- Ребята, где вы там? - спросил охранник.
- Здесь мы! - отозвался я, но не пошевелился, так как вокруг меня царило такое желанное тепло, что хотелось подольше понежиться в его окружении. В яме же, наоборот, было холодно, похоже, что и в самом лесу тоже царила пробирающая утренняя свежесть. Где-то вдали тревожно щелкала какая-то большая птица.
- Вставайте быстрей и наверх - мухой! - шепотом произнес Слон и отошел.
Что бы это значило? Чего задумали бандиты? Сердце мое учащенно забилось. Погубить решили или освободить? А может, Слон просто снова решил погреть и подкормить нас, пока еще дрыхнет Ржавый?
Судя по голосу охранника, плохого вроде пока не предвиделось, и тогда я решительно откинул полог ватника и потрепал Пашку по плечу. Девчонка вздрогнула и открыла глаза.
- Паш, подъем! - негромко, но решительно сказал я.
- А? Что? Зачем? - непонимающе поглядела на меня Прасковья.
- Давай-давай, быстрее поднимайся, Слон зовет! - и я спешно полез наверх.
Девчонка сразу же нагнала меня. Оказавшись наверху, я невольно поежился: да, рассвет был весьма свеженьким! Пашка же стояла, закутавшись в ватник, точно генерал в бурке. Костра на поляне не было, лишь слабо дымилась одинокая головешка. Ржавого тоже не оказалось. Слон топтался близ ямы, и вид его выражал сильное волнение. Оглядевшись, он подошел к нам вплотную, положил свои огромные ладони на наши плечи и негромко сказал:
- Вот что, ребятишки, вам надо уходить отсюда! Они расправятся с вами, как только все закончат, а я не хочу этого... У вас очень мало времени! Ржавый ночью малость перебрал и сболтнул лишнего, а сейчас он пошел на лесное озерцо освежиться, а то его сильно мутит. Скоро Кривой приедет за товаром, а вам, значит, надо тикать побыстрее! - Слон резко обернулся и ткнул пальцем в лес. - Вон, видите, елань виднеется? Держитесь ее и так и выйдете к дороге. До деревни, правда, 30 километров, но ничего, вы молодые, как-нибудь добежите.
- А вы как же? - спросила Пашка.
- А я что? Меня не тронут. Назар пошумит, конечно, но бить не станут: слабо им, моськам, на слона-то кидаться! - хмыкнул охранник. - Скажу, сбежали, что уж теперь, проспали... Да ладно, это мои проблемы! Давайте вперед, не то Ржа скоро вернется.
И он снял с Пашки ватник, а в ее руку вложил небольшой газетный сверточек.
- Вот, возьми, дочка, пригодится... Ну, давайте, с Богом!
- Скажите, как же вас все-таки зовут по-человечески, а? Я буду молиться за вас! - сказала Пашка, глядя прямо в глаза охранника.
Тот не выдержал этого взгляда и как-то глухо ответил:
- Василий.
- Спаси вас Бог, дядь Вась, мы этого никогда не забудем! - быстро произнесла девчонка и, так как не могла достать до лица Слона, поцеловала его в тыльную сторону ладони.
- Да бегите же вы! - отмахнулся тот. - Светает ведь!
Я схватил Пашку за руку и потащил к лесу, но тут же спохватился и обернулся:
- А как же ларчик?
- Да какой тебе ларчик, ноги уносите! Живо! - и охранник, кажется, ругнулся вдогонку, но как, я толком не расслышал.
Опасения Слона были не напрасны. Едва мы только выскочили на лесную прогалину, как на ней, точно привидение, возник Ржавый. В руках он держал двустволку. Встреча для всех оказалась полной неожиданностью. И мы, и бандит вздрогнули и резко остановились. Ржа опомнился быстрее:
- Опа! Какие мы красивенькие! Ну и куда это мы направляемся? - произнес бандит, ехидно улыбаясь. Я было дернулся в его сторону, но худой ловким движением вскинул обрез. Стволы тускло заблестели в лесном полумраке.
- Не рыпайся! - прошипел Ржавый. - А ну, назад, оба! И мухой!
Мы не шелохнулись.
- Эй, Слон, сопли сбежали! - гаркнул бандит товарищу. - Спишь много!
- Щас иду, держи их! - как-то неуверенно отозвался верзила.
А уж не решили ли они специально кончить нас при попытке к бегству?! Уж больно ладно все получилось: один отпускает, а другой хватает! Такая страшная мысль сверкнула в моей голове. Пашка со страху хотела было прижаться ко мне, но я отстранил ее. Мне нужен был простор для действий, ибо просто так отдавать свою жизнь я не собирался. Обернулся. Слон неуклюже делал вид, будто бежит к нам, сжимая в руках винтовочный обрез. В другое время я бы помер со смеху от такой картины, но сейчас я понял, что этот огромный мужик все же на нашей стороне! И я вновь ощутил, как яростно заколотилось сердце.
- Бегом назад! Пристрелю! Кому я сказал! - заорал Ржавый и шагнул к нам, крепко сжимая свою двустволку.
- Стреляй! - смело ответил я и выступил ему навстречу. - Все одно погибать, только не как трусу! Ну!
- Ты это брось геройствовать-то, сопля! Если хочешь знать, шеф, коли что, велел бить на поражение! Так что не рыпайся! И о девчонке подумай! Вы мне еще живыми пригодитесь... - и он как-то страшно осклабился, наверное, предвкушая то, как будет нас медленно уничтожать.
Слон уже приблизился к нам, но споткнулся и рухнул в траву (скорее всего, нарочно), заорав при этом:
- Ржа, атас! Кажись, егерь в лесу!
- Где?! - дернулся худой, да так, что с его головы даже кепка слетела, и поглядел в сторону.
Я же не упустил этого последнего момента и с разбега саданул Ржавого головой прямо в солнечное сплетение. Бандит не успел ни сгруппироваться, ни выстрелить и от неожиданности свалился с ног навзничь. Обрез отлетел в траву.
- Мразь! - гаркнул Ржавый, одним рывком вставая на четвереньки и кидаясь за оружием.
Я прыгнул к нему и со всего размаха ударил ногой по обрезу, так как бандит, показывая просто чудеса ловкости, уже успел схватить оружие за приклад. И вот тут произошел весьма неприятный момент. То ли я поскользнулся на мокрой от росы траве, то ли Ржавый, стараясь завладеть оружием прежде меня, слишком рьяно выдвинулся вперед, но вышло так, что весь мой сильный удар пришелся прямо в лицо бандита.
- Вах! - издал он болезненный вопль и снова откинулся навзничь. Честно вам скажу ребята, я сделал это не специально! Пашка, пораженная увиденным, вскрикнула и закрыла лицо руками.
- Стой, собаки! - раздался за спиной трубный бас Слона.
Я схватил ошеломленную девчонку за руку и с силой потащил за собой. Грохнул выстрел, но мы побежали, не обращая ни на что внимания.
- Стоять! Держи их, Ржавый! Уйдут, собаки! - загудел Слон.
- А-а-а! Слон, помоги, не вижу! Козлы! Убью! Порву на части! - визгливо вопил Ржавый.
Снова ахнул выстрел. Тревожно заметались птицы. Одна из них отчаянно заверещала: «Бегите! Бегите!» И мы бежали, не жалея сил и ног, слыша лишь треск сучьев и сухих шишек, на которые мы наступали. Елань, заросшая сине-желтыми марьянниками, довольно быстро сузилась и превратилась в небольшую, едва заметную тропку, которая привела нас к болотам. Но те близко к дорожке не подступали и поэтому мы продолжали спешное движение. Когда болото закончилось, мы вновь оказались в сосновом лесочке, но более редком и светлом, чем раньше. А еще через несколько десятков шагов мы выбежали на полузаросшую проселочную дорогу, петлявшую средь деревьев. Сил больше не оставалось, и мы рухнули в папоротники, кустившиеся близ невысокой, но весьма пушистой елочки (такую обычно наряжали у нас в школе на Новый год!). Воздуха не хватало, мы ловили его ртами, словно рыбы, выброшенные на сушу, и никак не могли успокоиться и взять себя в руки. А тем временем в лесу уже стало совсем тепло и светло, хотя солнце еще и не возвышалось над деревьями. В голове не было никаких мыслей, была лишь цель - уйти, оторваться от погони, вырваться на свободу, к людям! Едва я восстановил дыхание, как вдруг тут же услышал рокот мотора. Я отжался на руках и осторожно выглянул из-за дерева. По дороге, прямо на нас, качаясь на ухабах, довольно проворно двигался пыльный темно-зеленый УАЗик. Пашка, увидев, что я приподнялся, тоже захотела взглянуть на дорогу, но я прыгнул на нее и прижал к земле. Автомобиль проурчал всего в двух шагах от нас, даже задел корпусом еловую ветку. Кто был в машине: егеря или же Кривой и товарищи, я выяснять не стал. Мы пролежали, вжимаясь в землю, до тех пор, пока машина окончательно не скрылась из вида. Потом только поднялись и быстро отряхнулись.
- Бежим, если это бандиты, то они могут скоро вернуться! - шепнул я.
Метров сто мы бежали вдоль дороги, потом я подумал, что находиться здесь весьма опасно: если тот УАЗ был случайным, то в любой момент могут появиться бандиты на своем внедорожнике, а если то были парни Кривого, то они наверняка поедут обратно этим же путем (другой дороги-то не было). Если организуют погоню, то также поедут по дороге, зная, что мы вряд ли рискнем свернуть с нее в сторону, боясь заблудиться и угодить на болота, а дорога - это ведь верный путь к людям! Не желая так сильно рисковать, я принял решение - уйти в лес, а там добираться до жилья, как Бог даст. Пашка с моим предложением согласилась без лишних объяснений, видно, тоже хотела лучше затеряться средь бушующей зелени леса, чем ежеминутно вздрагивать, ожидая появления на дороге злых людей.
Мы опять побежали в глубь чащи. Кроны деревьев постепенно сгустились, и лес приобрел мрачноватый тенистый полог. Бежать стало сложно, и мы перешли на шаг. «Искать нас в лесу бандиты вряд ли станут, - думал я. - Теперь уже, поди, уносят ноги и заметают следы! Мы были спасены, нас окружала свобода! Но это сладкое слово почему-то не радовало. Хоть мы и избежали серьезной опасности, но зато потеряли клад отца Иоанна, и, как знать, может, и навсегда... И мы были тому виной, потому что пожадничали, погеройствовали, решив все сделать своими руками... Эх, да что уж там теперь охать и жалеть! Ну кто ж мог подумать, что этот скромный монах Феодор окажется Иудой. Такие ведь самого Господа отдали в руки врагов, что уж говорить про нас-то, несмышленых... И прав был Слон, который крикнул в сердцах: «Какой уж там ларец, ноги уносите!» Действительно, сами чудом спаслись и то слава Богу! Великая милость! А с бандюками Господь и Сам разберется: сколько же им еще испытывать Его терпение! Глядишь, и клад отца Иоанна вернется на родину, хотя уже вряд ли его отдадут в Преображенский храм, ведь поди тогда докажи, где чьи иконы, когда их все в одну кучу свалят на таможне...
Мы опустились на поваленное дерево, чтобы отдохнуть. В лесу было сумеречно и душновато. Возле пня теснились опёнки-сластушки. Их было так много, что можно было враз наполнить приличную корзинку. Но мы не сорвали ни одного. А зачем? Скушать их мы все равно не сможем, когда выйдем к людям - неизвестно, да и положить их было совсем не во что. На душе скребли кошки. И не только от того, что мы побывали в позорном плену, утеряли клад, не смогли остановить бандитов, но и от коварства, жестокости и предательства людей, и от сознания того, что ты запросто можешь стать пешкой в чьей-то грязной игре, и от того, что кто-то может подумать, что мы специально вступили в сговор с братом Феодором, чтобы отдать клад именно ему, дабы он выгодно реализовал товар и поделился бабками с нами... И как нам теперь глядеть в глаза «зернышкам»? И еще, мне не давал покоя утренний инцидент, когда я ударил Ржавого ногой по лицу! Хоть и подонка, но все-таки человека, носящего на себе образ Божий! И сделал я это, выходило, как последний отморозок. Главное, что все это видела Пашка! Разве она поверит в те жалкие оправдания, что бандит сам кинулся под удар, боясь, что я перехвачу оружие; а уж тем более, что я несколько потерял равновесие на скользкой траве... Что теперь она обо мне думает? Вот ведь впервые села так далеко от меня и смотрит в землю... Еще решит, что все, о чем тогда на поляне напевал про меня Феодор, истинная правда! Я даже почувствовал, как меня от всего этого стало подташнивать и выступил горячий пот. От бессилия что-либо изменить я с силой ударил кулаком по сухому стволу. На землю отлетел кусок коры, следом посыпались труха и какие-то личинки. Прасковья встала, подошла ко мне и протянула руку:
- Пойдем дальше?
Я тяжело вздохнул и, положив свою ладонь на девичью, медленно поднялся. Мы пошли рядом.
- Ничего, главное, Слава Богу, мы ушли от них! - сказала Пашка.
Я не ответил.
- Жор, ну что ты?! Мы же спасены! Скоро выйдем к людям! - девчонка удивленно поглядела на меня и сжала крепче ладонь.
- Мне не дает покоя тот эпизод... с Ржавым. Так противно становится, как вспомню. Похоже, я попал ему прямо в глаз!
- Но ведь он тогда выстрелил бы в нас! - воскликнула Пашка. - И что тебе оставалось?
- Понятное дело, но все равно, как-то мерзко получилось... Будто я специально это сделал! А ведь я никогда и никого не бил по лицу... Наверное, даже и Слону все это не понравилось. А как ты думаешь, он в нас стрелял?
- Нет, думаю, что в воздух. Тот, кто любит своих детей, в чужих стрелять не станет!
- А я думал, он плохой человек, а оказывается Слон - надежный мужик!
- Я это отметила еще тогда, когда ты поверг его на землю, на поляне... Знаешь, как он смотрел на нас!
- Как?
- Ну, не знаю... Ну, будто бы увидел своих детей. Может и подумал тогда, грешным делом, что мы и есть его Машенька и медведь... Ведь ты вполне мог походить на его сына.
- Ты думаешь, я вырасту таким же «сасквачем», как он? - пошутил я, но легче от этого на душе не стало, и поэтому я снова вздохнул и замолчал.
- Жор, да ты не переживай так! - тихо сказала Прасковья и вновь пожала мою ладонь. - Ведь ты же не специально ударил Ржавого! Ты метил в обрез, чтобы отбить оружие в кусты...
- Ты уверена в этом?
- Конечно! - вполне серьезно сказала девчонка. - Я же все видела! Даже больше твоего... Ты, наверное, думаешь, что я вскрикнула от твоей жестокости? Нет, просто я увидела, что ты замахиваешься для удара, скользя по траве (а это значило, что уже не сможешь остановиться), а этот бандит кидается резко вперед, подставляя свою голову под неминуемый удар! И это еще хорошо, что ты поскользнулся, а то ударил бы его прямо в висок, а это уже очень опасно... Так что, он сам себя наказал за свою жестокость, и за то, что бил тебя у костра...
- Правда? - с надеждой спросил я. - Ты говоришь правду? - я схватил Пашку за руки.
- Я ведь всегда говорю только правду... - как-то удивленно отозвалась девчонка и смутилась от моей близости.
- Пашка, спасибо! Какая же ты! - я не удержался и от радости обнял девчонку и, прижав к себе, даже покружил ее немножко.
Ведь я даже не ожидал услышать от нее таких слов! Она вмиг оправдала меня перед моей совестью и перед всем миром! Ах, Пашка, Пашка, ты - настоящий друг! Мы простояли так несколько минут. Я не мог отпустить Прасковью от себя, чувствуя, как преданно бьется ее сердце, и ничего не мог сказать, чувствуя слезы на своих глазах. А вскоре пришло облегчение: покой и радость вновь вселились в мою душу. И еще я отчетливо понял, что мы вновь остались одни и что нас окружает лишь прекрасная летняя природа. О таком подарке судьбы я уже больше и не мечтал! Ах, какое это было чудесное открытие! Мы - свободны! Мы одни среди ароматного леса и окутаны светом бесконечного июньского дня! Все страшное - позади, и впереди нас ждет возвращение в лагерь. А пока хоть несколько часов можно будет наслаждаться природой, свободой и общением друг с другом! И если бы не печаль в связи с утратой клада, то я вполне мог бы назвать себя тогда самым счастливым человеком. Я отпустил девчонку и сказал виновато:
- Извини, Паш... Но как же ты мне помогла! Не то совесть меня задолбила бы!
- Да ладно тебе... я просто сказала, что видела... - отозвалась Пашка.
Щечки ее пылали. Она улыбнулась и вновь взяла меня за руку:
- А ты даже врага жалеешь, молодец! И вообще, ты держался в тот день, как настоящий герой. Я горжусь тобой! «Зернышки» упали бы от восторга, а Петька от зависти!
- Да какой я герой! Я только учусь... И очень часто еще ошибаюсь... Если бы не ты, то наворотил бы тут всякого... Ладно, Паш, давай не будем больше о плохом, пошли лучше к людям!
- Согласна, пошли!
И мы, взявшись за руки, вновь двинулись по лесу навстречу неизвестности.

* * *
Прошло примерно часа полтора, а то и все два, прежде чем лес расступился и мы оказались перед довольно пространным... болотом. Только этого еще нам и не хватало! Пение птиц здесь сразу заметно приутихло, а из мрачных недр заросшего водоема доносились тревожные звуки болотных жуков и громкое кваканье лягушек. Мы остановились и огляделись. Подступы к болоту пылали густой краснотой прибрежных растений. Рубиновые гравилаты, пурпурная плакун-трава, розовые трифоли водили хороводы средь густого краснотала. Теплую зеленовато-бурую воду обрамляли голубые россыпи незабудок, а ближе к средине болота, прямо на мерцающей от солнца глади сияли крупные фарфоровые звезды кувшинок. Кое-где на кочках колыхались ватные клоки пушицы. Болото не выглядело грозным и пугающим, оно по-своему было красиво и притягательно. Стояла духота. Воздух загустел в каком-то туманном мареве. Хотелось пить и хоть немножко освежиться.
- Пойдем, искупаемся? - предложил я. - Там, у кувшинок, наверняка есть чистая вода.
- По Водокручу соскучился? - пошутила Пашка.
- А-а! - отмахнулся я. - Да ну его... Волков бояться - в лес не ходить! Идем!
Мы разулись и осторожно двинулись по болоту. Почва сначала была твердой, затем быстро размягчилась, и из нее стала выступать буроватая влага, обильно окатывающая щиколотки наших ног. Вскоре нам пришлось уже ступать только по кочкам, покрытым пылящей осочкой, да сочной листвой купальниц. Раза два я срывался в воду, погрузившись в нее по колено, но топей тут пока, похоже, не было. Добравшись до середины болота, мы вышли на крохотный островок, густо заросший осинником. Близ кувшинок вода действительно оказалась прозрачной и прохладной, хотя и несколько пахла затхлостью. Скинув грязную и потную футболку, я вошел в воду по колено и, наклонившись, стал с удовольствием умываться. Пашка же присела на краешке острова на корточки и, черпая воду пригоршнями, поливала себе на лицо, шею и голову зеленоватую бодрящую влагу. Я плескался довольно долго, смывая с себя всю грязь и запахи «волчьей ямы». Когда я снова вышел на берег, то Прасковья успела уже выстирать мою футболку и развесила ее на согбенной осинке.
- Ну зачем ты, я бы и сам! - возмутился я.
- Ничего, мне не трудно...
- Ну спасибо, добрая сестрица...
После купания настроение у меня значительно улучшилось. Теперь, конечно, не мешало бы только подкрепиться. Прасковья точно прочла мои мысли и сказала:
- Может, перекусим? - и извлекла из-за пазухи сверток Слона.
- Ну, Пятница, с тобой не пропадешь! Ты умеешь предвосхищать события! - радостно произнес я и уселся на полуповаленное деревце. Паша примостилась рядом и, положив сверток на колени, стала раскрывать его. Следя за ее пальцами, я подумал: как ведь еще совсем недавно девчонка вот так же бережно расправляла находку загорелого Петьки, с которой-то и начались наши теперешние приключения. В газете оказались примерно полукилограммовый кусок сала и полбуханки ржаного хлеба, да еще два хвостика здорово увядшего зеленого лука. И ветчина, и хлеб были заботливо нарезаны тонкими ломтиками, чтобы нам было удобно их брать. И я представил, как огромный Слон, сидя у догорающего костра, рядом с храпящим подельником, в призрачной темноте ночи бережно резал эту еду своим охотничьим тесаком, стараясь для нас, своих пленников. И это показалось мне таким трогательным, что даже защемило сердце. Стало жалко Слона, неплохого мужика, но сломленного нелегкой судьбой и не желающего больше подниматься с колен. А если ему здорово попадет за нас? Лишь бы только главари не догадались, что он специально выпустил нас, хотя Ржавый, наверняка, заподозрит неладное... Сейчас этот худой бандюк, поди, рвет и мечет: провел-таки его ушлый мальчишка! Прежде, чем приступить к трапезе, мы перекрестились, и Паша прочла молитву: «Очи всех на Тя...», а потом еще и добавила: «Спаси и сохрани, Господи, за хлеб и за соль, питающего нас раба Божия Василия и сохрани его от всякого зла! Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Аминь».
Мы снова перекрестились. Затем вновь опустились на деревце и стали кушать. На болоте было как-то уютно, спокойно, я бы даже сказал, надежно. Вряд ли сюда сунется какой человек, а уж тем более бандиты. Поэтому тут можно было малость расслабиться. Я поглядывал на опушенные ветки осины, на золотые бубенчики цветков купальницы, на ярко-синих и свеже-зеленых стрекоз, барражирующих над водной гладью.
- Паш, а чем стрекозы питаются? - спросил я.
- Комарами! - отозвалась девчонка, надкусывая луковое перышко.
- Да?! А я думал, что они лишь водичку пьют, с разными там дафниями. Вот молодцы! То-то я гляжу, тут этих «биргашей» почти не видно, попрятались, видать, по густым зарослям.
- Ночью выйдут... - вздохнула Пашка. - Мало не покажется!
- Ничего, до ночи мы тут сидеть не собираемся! Бог даст, к вечеру уже в лагере будем... - и, причмокнув, я добавил: - М-м, вкусная ветчинка!
- Жор, отгадай загадку! - предложила Прасковья. - Платье потерялось - пуговки остались!
- Не знаю! - ответил я, подумав с минуту. - А подсказка есть?
- Это дерево такое.
- Хм, - снова задумался я, но, так ничего путного не припомнив, сдался окончательно.
- Это черемуха! - улыбнулась Пашка. - А вот еще, слушай. Спинка соболиная, брюшко беленькое. Кто это?
- О, это я знаю! Это - ласточка! Точно?
- Ага! Как узнал?
- Да так, приходилось слышать где-то...
Мы оставили по кусочку сальца и хлебца, на всякий случай, спрятав сверточек в карман моих бриджей, помолились и снова двинулись в путь.
К счастью, на этот раз болото было к нам более благосклонным. Мы без особых проблем прошли по осиннику, миновали кочкастую заводь, одолели густой ольшаник, пробились сквозь заросший камышом да осокой ивняк и... вновь выбрались на твердую почву, прямо к подножию высокого соснового леса. Идти было не трудно, не страшно, мучила только жажда. То, что наши, уже многочасовые, поиски жилья пока еще не дали желанных результатов, меня особо не расстраивало: я был рядом с Пашкой, желудок претензий не имел, а кругом царило летнее великолепие. И можно было так идти и идти, хоть еще целые сутки. Мы негромко обсуждали два прошедших дня, искали ошибки, укоряли друг друга за промахи, строили планы на будущее, надеялись на Божье заступление и на удачное разрешение всех наших злоключений. Через некоторое время духота в лесу поднялась просто невыносимая!
- Парит сильно! - вздохнула Прасковья. - Скорее всего, к грозе...
- Как же без нее-то! Это ведь наша старая знакомая! Помнишь, какое она устроила нам путешествие на Урале?
- Еще бы! - согласилась девчонка. - С нее-то все и началось...
- Да, и кончилось тоже... - добавил я. - Поиздевалась же она над нами! Да и в этот раз, считай, без нее, гремучки-то, не обошлось: она ведь загнала меня в Никольский храм и навела на мысль о кладе!
И тут же мы услышали далекие громовые раскаты.
- Ну, вот и приветствие! - усмехнулся я. - Похоже, и впрямь спешит к нам наша попутчица!
Ветер сразу усилился и загудел в высоченных кронах деревьев. В лесу заметно потемнело. Но длилось это не больше десяти минут. Все опять стало на свои места.
- Пролетела? - осторожно предположил я.
- Скорее всего, это только разведка была. Так, облачко налетело... Главная туча еще на подходе... - заключила Прасковья и успокоила: - Ничего, летний дождь скоротечен: польет, погрозит, и тут же солнышко опять обогреет.
Мы прошли еще примерно с километр и внезапно очутились на опушке леса. Солнце тут играло вовсю. Я бы даже сказал - пекло нещадно! Я стащил с себя футболку и подставил под горячие лучи свое уже бронзовое тело (хотя еще совсем и не такое черное, как у кучера Петьки). Пашка же положила себе на голову лопушок, чтобы не напекло. Немного привыкнув к яркому свету, мы осмотрелись. Прямо перед нами растекалось изумрудное ржаное поле. За ним, почти у самого горизонта, вновь виднелся ровный частокол сосен. А вот рядом с нами, буквально повсюду, белели, желтели и краснели россыпи земляники.
- Жор, смотри! Уже много спелых ягод! - радостно воскликнула Пашка и, тут же опустившись на землю, стала шарить по маленьким кустикам. - Какая вкусная! Обожаю землянику!
Я огляделся по сторонам. Людей нигде видно не было, дорог, вроде, тоже, но то, что мы вышли к ухоженному полю, говорило о том, что и селение должно находиться где-то неподалеку. Вдали, над горизонтом, прогрохотало, и ветер стал там раскачивать деревья. А у нас на опушке стоял полный штиль. Весело пели птички, и ярко (даже очень) светило солнышко. Я присоединился к Пашке и, пристроившись близ раскидистого куста цветущего шиповника, тоже опустил ладони в сочную зелень травы. Ягоды крупные, сладкие, ароматные попадались довольно часто. Есть их было - одно удовольствие. Мы наслаждались первой в этом году земляникой, молчали и только слушали птичье разноголосье. «Станьте в тень! Станьте в тень!» - заботливо предлагала милая пеночка. А из колосистой ржи иногда доносился упрямый и совсем несвоевременный призыв перепелки: «Спать пора! Спать пора!» Мы так увлеклись сбором ягод и так разомлели на солнцепеке, что совсем прозевали приход грозовой тучи. Лишь когда за нашими спинами грохнуло так, будто выстрелили их тяжелой гаубицы, мы вздрогнули и, не сговариваясь, вскочили с земли. Уже полнеба занимала лохматая темно-лиловая «свинцовая» туча! На поле и опушку обрушился шквал ветра. Полетели ветки, пыль, шишки, иголки...
- Вот, зараза, все-таки выследила! - воскликнул я. - Теперь задаст жару!
Пашка довольно быстро сориентировалась и крикнула: - Бежим вон в те кусты!
- Может, лучше в лес вернемся? В кустах-то быстрее промокнешь! А вдруг град ударит? - возразил я, натягивая на вновь подрумяненное тело свою фирменную футболку с сияющими куполами Преображенского храма.
- Нет! В грозу в лесу очень опасно! А в кусты молнии никогда не бьют!
Мы припустились к зарослям, колыхающимся метрах в двухстах от нас и прилегающим прямо к кромке поля. Отдельные крупные капли дождя уже срывались на землю.
Снова ударил гром, потом сверкнула яркая молния, и опять так шандарахнуло, что аж уши заложило, а над полем раскатилось тяжелое эхо. Мы забрались в самую гущу кустарника и присели на корточки под его ветками, густо переплетенными вьюнками. Вокруг все кипело, металось, вздымалось. И кусты, и рожь в поле, и ближайшие деревья, и трава с земляничными россыпями превратились в охваченное штормом изумрудное море! А вскоре на землю пролился и дождик: плотный, тугой, холодный, но, как и предполагала Пашка, довольно быстротечный. Едва только туча пересекла поле, так и струи сразу стали слабеть, пока окончательно не иссякли. И тут же вновь выглянуло солнце: яркое, щедрое, как бы умытое и даже немного остывшее. Дождь промочил нас лишь наполовину, зато хорошо освежил, и жажда не стала такой уж назойливой. В мокром воздухе расцвела яркая сочная радуга! Она упирала концы в лес и поле и возносилась прямо в небеса! Точно мост, перекинутый от грешной земли в Царствие Божие. Как мне тогда захотелось подняться по этим семицветным ступеням на самый верх и заглянуть туда, в запредельные дали блаженства... Однако видение это длилось недолго. Откуда-то вновь налетел сильный порыв ветра, кроны деревьев загудели, перемешались. Появились какие-то рыхлые, густые бело-серые облака, и они, точно тряпочка в руках учительницы, стерли с голубой доски небосклона прекрасную радугу... В кустах заливисто заверещал звонкий зяблик. Мы пошли по мокрой траве кромкой леса, огибая пространное поле. Через некоторое время набрели на проселочную дорогу, сильно размытую дождем. Зашагали по ней. Вскоре лес расступился, и перед нами открылись довольно обширные, пестрые от цветов луга, местами пересеченные островками болот и овражками. Далее вновь виднелся лес.
- Эге! - выдохнул я. - А жильем-то тут что-то пока и не пахнет!
- А по-моему, оно уже совсем близко! Скорее всего, за тем самым лесом что-нибудь есть. Смотри, вон вдали виднеются копны свежего сена! Значит и люди рядом! - сказала оживленно Прасковья.
- Рядом-то оно, может, и рядом, да только в каком направлении?
- Надо идти по дороге - она обязательно куда-нибудь выведет.
- Что-то тут по ней, гляжу, уже давненько не ездили... Похоже, с тех самых пор, как рожь посеяли!
Топать по размытой дороге было трудно, и мы шли рядом с ней, по высокой и мокрой траве, местами поднимавшейся выше наших поясов. Что и говорить, когда мы добрались до двух стожков сена, прикрытых сверху старыми кухонными клеенками, то вымокли и перепачкались по-страшному. Начала одолевать усталость, от жары и духоты клонило в сон. Возле сена мы не обнаружили ни тропочек, ни свежих человеческих следов. Лишь кое-где едва виднелись заполненные водой ямочки от копытцев то ли козы, то ли приходившей полакомиться сеном дикой косули. Ливень тщательно смыл, заровнял полегшей травой и бурьяном все знаки и вешки, по которым мы смогли бы установить единственно верный путь, приведший бы нас к людям. Я предложил сделать тут привал.
Пашка согласилась. Мы подошли к ближайшей сосне и сели у ее подножия, припав спинами к шершавому смолистому стволу. Солнце наконец стало садиться, и его лучи весело бегали по нашим влажным лицам, лаская приятным теплом. В полном расслаблении, с закрытыми глазами мы просидели, наверное, не менее получаса. Потом вновь поднялись и решили поискать людей по ближайшим окрестностям, особо не удаляясь от стогов, оставив их на случай, если все-таки нам придется заночевать в этом лесу. Однако долго блуждать нам не пришлось. Пройдя метров пятьдесят в северном направлении, мы увидели несколько небольших прудов, блестевших чистой гладью под тенистыми навесами лозняка. Вокруг белел горячий песок, пестрели островки цветов. Оказавшись на диком пляжике, мы сразу забыли обо всем на свете! Было лишь одно желание - искупаться и почиститься от грязи да от налипшей на наши одежды цветочной пыльцы. Я сразу же стал раздеваться. Пашка же почему-то замялась.
- Ну ты чего? Давай помоемся и постираемся!
- У меня нет купальника... - вздохнула девчонка. - А «ночнушка» стала такой короткой...
- Ладно, давай так сделаем: ты тут купайся, а я в другом пруду буду, вон за теми кустами!
- А подглядывать не будешь? - улыбнулась Пашка стыдливо.
- Нет, конечно! - усмехнулся я.
- Обещаешь?
Я не ответил, а только нежно похлопал по спине.
- Спасибо! - отозвалась она и стала разуваться.
Я отошел к другому водоему, скрытому от первого жидкой стенкой кустов и куги. Разделся до плавок и с удовольствием, даже забыв о ране на голове, нырнул в теплую и зеленоватую, точно остывающий чай, воду лесного прудика. Его наибольшая глубина оказалась чуть выше моего подбородка. Я накупался всласть, выстирал бриджи и футболку, потом снял промокшую повязку и брезгливо зашвырнул ее в кусты. Шишка на голове, похоже, начала опадать, и боль уже почти не беспокоила. Лишь рана пощипывала от попадания на нее воды. Я не спеша оделся в прохладные мокрые одежды и не отходил от воды, пока Пашка не позвала меня. Мы снова сошлись на берегу первого водоема и еще долго простояли возле прудов, пока наша одежда немножко не просохла в лучах заходящего солнца. Когда солнце упало в лес, в чаще сразу же заметно потемнело и посвежело. Искать людей в таких условиях уже было трудно и опасно. Чтобы не сбиться с дороги и не заплутать вновь в лесу, мы вернулись к копнам и стали готовиться к ночлегу. Я сделал в одном стожке неширокую норку для Пашки и более просторный лаз - в другом, для своих более внушительных габаритов. Прошедший день, проведенный на свободе, отнял у нас очень много сил, да и спали мы нормально уже так давно... Поэтому мы не стали дожидаться того, когда вокруг хорошенько стемнеет, быстренько поужинали остатками хлеба и сала и, пожелав друг другу приятных снов, расползлись по своим спаленкам. В глухой чаще тревожно кричала какая-то птица, а комары вышли на свою «кровавую» охоту. Я привалил за собой лаз и уткнулся в сухую, ароматную травяную перину, пропитанную запахами солнца, луга и многолета. И почти сразу же заснул, так и не увидев, как на луг и лес опустилась прозрачная, тощая «воробьиная» ночь...


ПЫРЕЙ ПОЛЗУЧИЙ

Разбудил меня какой-то жучок, забравшийся за пазуху и устроивший танцы в стиле «брейк-данс» прямо на моем животе! Он так лихо отплясывал, что я, поворочавшись с боку на бок, невольно рассмеялся от щекотки и был вынужден выбраться на волю. Быстро стянул с себя футболку. Черно-красная, в полосочку, бестия плюхнулась в траву и бросилась уносить свои ноги, от греха подальше. Я преследовать насекомое не стал, а только почесал живот, на котором все еще противно чувствовались колюче-остренькие лапки жука. На опушке леса было уже совсем светло и тепло. Солнце хоть еще и не поднялось над бором, но обильно пронизывало его своими яркими лучами. Я сладостно потянулся и не спеша надел футболку. Потом аккуратно отряхнулся от прилипших к ногам и голове сухих былинок и отправился в ближайшие кустики. Возвращаясь оттуда, я увидел Пашку. Она сидела на порожке своего травяного домика и печально глядела в землю, при этом нервно теребя какую-то пушистую соломинку.
- Привет! - сказал я весело.
Та в ответ лишь качнула головой. Я опустился рядом и тронул ее за локоть.
- Ты что такая грустная? Аль приснилось что красной девице?
- Угу! - вздохнула Пашка.
- Расскажи.
- Плохой сон... Знаешь, приснилось, будто бы мы вернулись в лагерь, а там все на нас пальцами показывают и подсмеиваются, дескать, мы воры и ловкие мошенники! Будто мы специально завладели кладом отца Иоанна, никому не сказав об этом, и отдали его бандитам за хорошие деньги. Брат Феодор и тот оправдывался и говорил, что мы, мол, сами его упросили помочь нам и невольно заставили послужить на бандитов Кривого. «Зерна» стояли и кричали: «Воры! Воры! Позор! Позор!» Людмила Степановна предлагала сдать нас в милицию, а батюшка упрекал: «Ну как же вы так, ребятки, я так на вас надеялся! Так вам верил!» «Иуды они! Иуды!» - вопил Феодор. Даже Петька и тот предложил: «Ребята, гоните их вон туда, там им место!» и показал на озеро, которое уже парило серою, и возле него на мотоциклах кружили какие-то люди в черной коже и с рожками на шлемах. Мне так горько и обидно стало, что я заплакала. Мы с тобой пошли к озеру, а все нас освистывали и бросали вслед мусор. И вдруг на дорожке встретили беленького старичка с очень добрыми глазами. Я кинулась к его ногам, обняла их и говорю: «Дедушка Иоанн, зачем они так, мы же не виноваты! Ведь брат Феодор предал нас, бандиты убить хотели...» Он дотронулся до моей головы и тихо так сказал: «Ну не плачь, не плачь, ласточка, все образуется, вот увидишь!» И я проснулась в слезах... - Пашка вздохнула, потом быстро уткнулась лицом в мои колени и разревелась. Я положил одну свою руку ей на плечо, а другой тихо погладил по волосам. Хотел было сказать: «Ну чего это ты, Пятница, не унывай, это всего лишь сон! Происки злых сил! Все у нас, действительно, образуется!», но какой-то комок застрял у меня в горле. В душе стало так муторно и больно, что я невольно сжал челюсти. Мы так и сидели у стожка: Пашка тихо плакала, я осторожно гладил ее и, глядя на расцветающий луг, думал: «Господи! Уже прошло 2000 лет с той поры, как коварный Искариот предал Тебя на распятие, а земля по-прежнему продолжает плодить и приумножать этих иуд, которые и Тебя не боятся, и никого и ничего не стыдятся... Ах, брат Феодор, брат Феодор, а ведь Прасковья так сильно уважала и ценила тебя!»
Наконец Пашка успокоилась и поднялась:
- Прости, Жор, нашло что-то... - тихо оправдалась она, утирая лицо рукавом платья.
- Ничего, просто тебе надо было немного расслабиться! - сказал я и тоже поднялся. - Пойдем, умоемся, теперь-то уж нам недолго гулять осталось.
Мы пошли к прудам освежиться. Я бодро говорил:
- Эх, Прасковья, не унывай! Мы им всем еще покажем, на что способны! Господь не посрамит верных рабов своих! Не даст поколебаться праведному. Вот увидишь! Я это чувствую. Скоро должно произойти нечто такое, что оправдает нас и возвеличит, а врагов посрамит! Не зря же я сюда приехал, не зря же мы вновь встретились, да и не просто так влипли во всю эту неприятную историю! Отец Иоанн, как видишь, на нашей стороне. Уж он-то не допустит, чтобы его клад заныкали бандиты, а о нас, его верных помощниках, обязательно помолится Господу!
- Спасибо, Жор! Я почему-то верю тебе! - сказала Пашка и, улыбаясь, взяла меня под руку. Мы пошли по дороге, напевая по очереди разные молитовки, кто какие знал наизусть, а «Верую...» и «Отче наш...» произнесли в едином порыве. День, между тем, разгорался. Природа оживала. Лес наполнялся веселыми трелями птиц и жужжанием насекомых. Все страхи и волнения, навеянные ночью, отошли от нас, и мы вновь наслаждались красотами земли нашей российской, ясным светом, солнечным теплом и юным и прекрасным летом... Вскоре дорога раздвоилась. Следов не было видно ни на одном из путей. Вопрос: «Куда идти?» у нас не возник - двинулись, как и подобает христианам, вправо. Лес был смешанный и постепенно сгущался, однако на дорогу не наезжал. Мы шли по кромке красноватой колеи и вслушивались в звуки леса. Через какое-то время наш слух отчетливо уловил рев мотора приближающегося к нам авто. Судя по всему, то был внедорожник «Нива» или УАЗ, так как другие машины легкого класса по этой дороге пройти не могли. Мы присели за куст шиповника: осторожность все-таки не помешала бы! Конечно, мы очень хотели встретить людей, но, как знать, не окажутся ли они злыми и коварными бандитами! По дороге не спеша, на правах хозяина, важно проследовал УАЗ, который мне показался уже знакомым. Не эту ли машину мы видели на дороге, ведущей к бандитскому логову? Мы переглянулись и останавливать джип не стали, ибо риск вновь столкнуться с людьми Кривого Назара был еще велик. Когда машина скрылась из вида, мы вышли из-за укрытия и снова двинулись вдоль дороги, которая пока и не собиралась заканчиваться. Прошел, наверное, еще целый час, а мы все шли и шли. И вдруг, когда я уже стал подумывать о хорошем привале, мы вновь услышали звуки жизни: звонкие человеческие голоса, дружный смех и крики, доносящиеся из глубины леса. Мы снова удивленно переглянулись и свернули с дороги. Стали осторожно приближаться к этому шуму. Судя по всему, в чаще проходило какое-то крупное мероприятие. Кто-то говорил в микрофон и колонки зычно разносили его голос по окрестностям. Потом слышались веселые восклицания толпы, шелест аплодисментов, музыкальные паузы, гудки машин, смех, свист, улюлюканье. Что же тут могло быть, в такой-то глухомани? Товарищеский матч местных команд на лесном стадиончике? Чествование какого-нибудь юбиляра? Праздник начала сенокоса? Пикник городских жителей? Свадьба экстремалов? Или тут снимали какой-нибудь фильм? Все это выглядело очень странно. День не выходной (а на селе-то их летом и вообще не бывает!), место глухое, вдали от населенных пунктов, дороги плохие. Кого же могла занести нелегкая в этот лес ясным июньским утром? Одно утешало, что это уж точно не люди Кривого веселятся после удачной операции, и что им, этим странным незнакомцам, нам, пожалуй, вполне можно будет довериться. Скоро мы приблизились к орешнику, за которым уже кое-где виднелась огромная поляна или даже просека. Там мелькали десятки человеческих фигур, блестели никелем автомобили. Голоса уже раздавались вполне разборчиво, и можно было сообразить, что же тут на самом деле происходит. Однако то, что мы услышали первым делом, буквально повергло нас в шок! Кто-то, невидимый еще нам, взял микрофон и начал крыть кого-то трехэтажным (а то и выше) матом!
- Господи, помилуй! - воскликнула Пашка и закрыла уши ладошками.
Правда, запала у оратора хватило ненадолго, и он оборвал свои излияния. В ответ ему раздались дружный смех, свист и возгласы одобрения. Кто-то отчаянно защелкал в ладони и заорал:
- Молодец, Кон, знай наших!
- Не понял, - протянул я, совсем уж пораженный происходящим и, сделав знак Прасковье, пошел взглянуть на место матерных баталий. Я осторожно раздвинул орешник и очутился на поляне. В центре ее возвышался подиум, наспех изготовленный из каких-то ящиков, досок и мшистых пней. На нем стояли колонки-усилители, торчал штатив микрофона. В одном из углов этой импровизированной сцены колыхался гигантский резиновый толстяк, напоминающий по виду злого героя из мультсериала «Охотники за привидениями». Чтобы это накачанное воздухом чудовище не взмыло к небу, его удерживала серебристая цепочка, закрепленная за лебедку на бампере стоявшего рядом «Лендровера» . Всего на поляне я обнаружил шесть внедорожников и десятка два не менее крупных мотоциклов-байков. Сцену окружала толпа молодых мужчин и женщин, которые почти все были затянуты в черную и коричневую кожу со множеством цепочек, заклепок и другого металла. Сильная половина публики имела лысые головы, а слабая - носила умопомрачительные прически. И я заметил, что цвет волос у некоторых дам был голубым, розовым, желтым, огненно-красным, фиолетовым и даже зеленым! Невольно подумалось: «Скажите на милость, а разве бывают девочки с голубыми волосами! ». В руках у слушателей виднелись сигареты разных марок и размеров, жестянки с тоником и пивом, глянцевые журналы, ветки папоротника. Кто-то снимал происходящее на кинокамеру, а кто-то запечатлевал наиболее интересные сцены на своем мобильном. На другом конце большой поляны были накрыты пять или семь походных столиков, выстроенных в ряд. На них с избытком громоздились всевозможные кушанья в стиле «а-ля фуршет». На подиуме хозяйничали ди-джей (парень в джинсах и черной куртке-косухе, с темными очками на глазах и ершиком волос на побритой голове, да еще и с пирсингом в ноздре и ухе) и две его ассистентки (девицы в узких кожаных брюках, в высоченных сапожках и очень коротеньких курточках, ноздри, ушки и пупки этих красоток тоже поблескивали вставленными в них бусинками). Лица этих девушек были так размалеваны, что едва узнавалась их принадлежность не только к прекрасному полу, а к человеку вообще! Пока я вел разведку, на сцену вышел какой-то коротышка в весьма потертых джинсах с рыжей кожей на коленях и сзади (как у ковбоя!), а выше пояса он носил лишь распахнутую кожаную безрукавку, полностью оголявшую его волосатые грудь и живот. На массивной шее мужчины блестела толстая серебряная цепочка. Новый оратор важно принял от ди-джея микрофон и, сплюнув в толпу жвачку, подошел к ухмыляющемуся воздушному толстяку и начал костерить его на все лады! Как говорится, не только святых, но даже и мертвых выноси! Публика тем не менее одобрительно гудела и ликовала, живо реагируя на особо колкие словечки выступающего. И тут меня осенило: здесь в лесу какие-то заезжие неформалы организовали на природе конкурс ругательств! Да, весело же они проводят время своих отпусков! Судя по номерным знакам их «тачек» гости сюда пожаловали из Рязани, Москвы и Владимира. Этакое матерное братство... Я с отвращением сплюнул и отправился обратно в кусты. Однако ди-джей успел меня заметить (мне сверху видно все!), он весело и ехидно крикнул в микрофон:
- Эй, монашек, не желаешь ли сказать нам пару ласковых?
Я вздрогнул и обернулся. Вся толпа сразу замолчала и выставилась на меня, с нескрываемым интересом разглядывая невесть откуда свалившегося гостя. Ди-джей продолжал изголяться:
- Брат, не желаешь ли принять участие в нашем состязании? Или вам непозволительно выражаться? - при этом он строил такие многозначительные рожи, что его ассистентки посмеивались и противно повизгивали, обнимая ведущего за ноги.
«Эх, сказал бы я вам! - подумал я в сердцах. - Не будь рядом Пашки... Узнали бы вы, как наезжать на наше православие и на его верных служителей!»
- Оставь его, Драг, что смущаешь парнишку! - заступилась за меня какая-то женщина в бейсболке. - Он же здесь случайно, грибы собирает!
- А что, слабо ему? - крикнул ее сосед, с помятой банкой энергетического напитка в руке.
- Монашек! Где ему с нами тягаться! Слабо!
Толпа загудела, разделившись на две части. Кто-то меня защищал, кто-то, наоборот, хаял и топил. Слова этого «энергетика» задели меня за живое.
«Эх, семь бед - один ответ!» - подумал я и решительно обернулся.
- Ну, раз нельзя, так нельзя, ступай, сын мой, с миром! - хохотнул ди-джей. - Здесь твоим ушам делать нечего!
- Почему же нельзя! - отозвался я и направился к подиуму. Толпа сразу же оживилась и одобрительно загудела, расступаясь передо мною и предвкушая нечто экзотическое.
- Праведный гнев всегда полезен! Даже сам Господь сердился на неверных, говоря: «О род неверный! Доколе буду с вами? Доколе буду терпеть вас?»
- Молодец, парень, а ну вмажь им! Подбодрил кто-то из толпы и одобрительно хлопнул меня ладонью по спине. Я уверенно поднялся на подиум. Девицы пискнули и разбежались по углам. Ди-джей тоже растерялся и неловко посторонился, пропуская меня.
- Ну-ка, давай сюда! - я вырвал у него микрофон и встал на середине сцены. Толпа зааплодировала и загудела, ожидая моего выступления. Я проверил микрофон и прокашлялся.
- Только у нас здесь одно правило: когда ругаешься - повторяться нельзя! - бегло доложил «ди-джей».
- Не бойтесь, не повторюсь! - огрызнулся я.
- И еще - прошлый рекорд - 42 слова! Прилагательные - не в счет!
- Понятно! - кивнул я и, взглянув на зрителей, вздрогнул, так как увидел в орешнике одинокую фигурку Пашки. Но отступать было уже поздно, и я все же решил дать бой этим сквернословам-любителям. Все, что выдумали злые и скверные головы в области ругательств, здесь уже, похоже, было произнесено, а грешную публику надо было чем-то подивить, чтобы не ударить лицом в грязь. Резиновый толстяк покачивался и презрительно ухмылялся, словно говоря мне: «Ну и что ты мне еще сможешь сказать, сынок?» Идя к подиуму, я вспомнил один случай, происшедший у нас в школе два года назад. На большой перемене Васька Сачков, который уже давно посещал ботанический кружок, вдруг подошел ко мне и сказал:
- Жор, вот послушай, какое я сделал открытие! Оказывается, многие наши растения, если их величать по-народному, носят весьма веселенькие названьица. Я вот даже списочек составил, по которому вполне можно отругать любого, причем ты не скажешь ни одного запретного словечка. Как говорится: не больно - но обидно! Хочешь послушать? - и он достал из кармана листок тетрадки и развернул его.
- Валяй! - согласился я. - Интересно послушать.
И Васек начал перечислять список лекарственных (как он утверждал) растений. Да делал это с таким энтузиазмом и выражением, что привлек внимание других пацанов. Те, подумав, что он ругается со мной, подсели к нам, чтобы поучаствовать в разборке. Вскоре вокруг нашей парты собрался уже весь класс, чтобы послушать «новое научное открытие ботаника Сачкова В.В.». Что тут поднялось: шум, гам, смех, удивление... Мы все так увлеклись, что даже не заметили, как в класс вошла наша классная руководительница Вера Ивановна. Идя по коридору, она впервые не обнаружила там своих подопечных, обычно носившихся сломя голову, и заподозрила что-то неладное. Васька как раз закончил свой пространный список. Мы, посмеиваясь, обсуждали его и удивлялись остротам родного языка. Услышав скрип двери, мы обернулись и замерли. Перед нами стояла классная с указкой в руках.
- Так, так, чем это мы занимаемся? - строго сказала Вера Ивановна.
- Ботаникой, Вера Ивановна! - пискнул кто-то из девчат.
- А ну-ка, Сачков, подай-ка сюда свой манускрипт! - учительница протянула руку. Васек подчинился, но не растерялся:
- Вер Иван, а что такого?
- Ты чему это, Сачков, друзей-то учишь, а? - возмутилась классная дама.
- Ничему плохому, Вер Иван! - начал оправдываться ботаник. - Просто вот зачитывал ребятам список лекарственных растений. У нас же скоро будет районный экологический конкурс для школьников, а они даже не знают, какие бывают полезные травы! Вот каждый теперь выберет себе что-нибудь для реферата!
- Что-то уж у тебя, Сачков, тут травы какие-то ругательные...
- А я что, Вер Иван, так их народ величает испокон веков!
- Что же, ты хочешь сказать, что этот вот, например, свиной баркун, - лекарственное растение? - строго спросила учительница.
- Еще бы, Вер Иван! - не унимался Васек. - От кашля и всех хрипов в легких здорово помогает отварчик! Взять сухой травы баркуна, залить водой...
- Ладно-ладно, не надо, Сачков!
- Да вы спросите у Сергея Палыча, если мне не верите! (Сергей Павлович - это руководитель ботанического кружка).
- Ладно, Сачков, разберемся! - вздохнула Вера Ивановна и пошла в учительскую, но в дверях строго добавила: - Но смотри, Василий, если ты ошибаешься...
Классная ушла, а мы еще долго, до самого звонка, обсуждали творение Васьки и от души хохотали. И надо заметить, что Сачку ничего не было за его открытие. Придраться, действительно, было не к чему. Вышло все «по закону». Правда, список Ваське не вернули, но он после восстановил его, правда, уже в более усеченном варианте. Некоторые пацаны тогда еще долго выражались «по-сачковски» (а что, все же было гораздо приятнее слышать названия растений, чем грязные «матюки»), а я даже заучил весь список наизусть. Правда, было это уже давно, да он мне как-то ни разу и не пригодился. Со временем я перестал его повторять и многие из тех ста наименований позабылись. И вот ведь неожиданно представился такой случай: выступить на всю катушку со «списком Сачкова». Причем с высокой трибуны! Пусть узнают эти неформалы, как богата и разнообразна наша родная природа! Ум в экстремальной ситуации заработал быстро и четко, и я, воодушевившись, несколько секунд приходил в себя, а потом меня прорвало! Я подошел к толстяку и уже было открыл рот, чтобы крикнуть: «Пырей ползучий!», как вдруг чья-то дрожащая от волнения ладошка легла на мою руку. Я даже вздрогнул от неожиданности и отпрянул в сторону. Передо мной стояла Прасковья. Вид ее был решительный, щеки пылали.
- Погоди-ка, Жор! - сказала она, отбирая у меня микрофон.
Перечить своей старосте я не стал и сделал шаг назад в угол ринга, где колыхалась призрачная тень от ехидно ухмыляющегося воздушного монстра. Паша двинулась вперед, прямо к толпе, и быстро заговорила:
- Люди добрые! Да что же это вы такое делаете-то! Вы же русские - люди, одаренные особым даром слова! Ведь язык - это Божий дар, данный Им людям! Каков язык - таков и народ! Ни у одного народа в мире нет больше такой литературы, как у русских! В нашем языке мата нет и быть не могло! Его придумали басурмане, захватившие русские земли, но так и не сумевшие покорить душу русского человека, сильную верой Христовой! Вот они и стали хулить наши святыни и прежде всего Матерь Божию. А вы, подражая им, оскорбляете Ту, Которая спасала Русь и от татар, и от псов-рыцарей, и от французов, и от поляков, и от гитлеровцев... Ту, Которой поклонялись наши святые, Которой молились и молятся все христиане о спасении, любви, здравии и о всякой помощи.
На поляне стало необычайно тихо. Лишь гневные слова Прасковьи, усиленные мощными динамиками, зычно разлетались по округе, проникая, казалось, даже и во все деревья, кустарники, заросли папоротников, в разомлевшие от жары автомобили.
- Вы же знаете, что от слов своих оправдаешься и от слов своих и осудишься! Первое же испытание, которое ждет нашу с вами душу после смерти - это ответ именно за сквернословие! Так чем же будем оправдываться?! А ведь, знаете, даже «козлом» и то никого нельзя оскорблять! Это звучит как грозное проклятие в адрес ближнего! Потому что в Священном Писании сказано, что Господь на Страшном Суде отделит овец от козлов, праведных от грешников. Значит козлы - это те, кому уготован ад! И называя человека таким именем, вы уже заранее совершаете над ним свой суд! А ведь каким судом судите, таким и сами будете судимы!
От волнения и напряжения Прасковья уже дрожала, как осинка на ветру. Я подошел к ней и встал рядом, чтобы она видела, что я здесь и готов защищать ее.
- Всякое слово обладает весом и силой. Произнося скверные слова, человек произносит страшные заклинания, призывая к себе гнуснейших бесов, приносит словесную жертву сатане. Такой человек пачкает грязью свои уста и льет мерзкую скверну в души окружающих. Надо помнить, что речь нашу слышат не только те, которых мы не стесняемся, но и святые, ангелы и сам Господь!
- Эй, кончай базар! Это не по правилам! У нас тут не «маевка»! - раздался возглас из оторопевшей толпы слушателей.
Но его быстро осадили:
- Да заткнись ты! Пусть говорит!
- Люди добрые! - произнесла Прасковья уже как-то совсем мягко и жалостно. - Мы же русские! А значит, и говорить должны только по-русски, чтобы оставаться настоящими людьми: умными, милосердными, добрыми, справедливыми. А вы... - силы наконец оставили Пашу, голос ее дрогнул, и она, сунув микрофон в руки растерянного ди-джея, сбежала с подиума и устремилась к лесу.
На какие-то мгновения стало так тихо, что я отчетливо услышал, как жужжит какая-то мошка, крутящаяся над микрофоном. Первым очухался ведущий. Он быстро сказал мне каким-то ничего не выражающим голосом:
- А ты ничего не хочешь добавить?
Я чисто машинально взял микрофон, кашлянул, потом произнес бодро и решительно:
- Что же еще можно добавить? Все и так ясно! Матершинники Царства Божия не наследуют! Сквернословие - яд. А незнание духовных законов не освобождает от ответственности!
- Да что вы их слушаете-то! Дать им по шее, разбазарились! Учить нас вздумали, сопляки! - снова донеслись возмущенные вопли.
- Да помолчи ты, Байк! Они же круто говорят! Я такого еще ни разу не слыхала! - шикнула на недовольного девушка с зелеными волосами.
- Вы уж простите нас, что помешали вам, а может, кого и обидели чем! Извините, уж... - я откланялся публике, загудевшей, точно потревоженный пчелиный улей, вернул микрофон ди-джею и поспешил следом за Пашкой, которая уже скрылась за соснами.
- Эй, вы что, так просто отпустите их, что ли?! За такое и по шее надавать мало! Я что, по-ихнему, дебил, что ли?
- Да иди ты, они все верно сказали! - слышалось у меня за спиной.
Ди-джей крикнул:
- Эй, браток! Ты бы прихватил чего со столов-то, а? Угощаем! И девочке своей возьми гостинцев!
- Да-да, бери! Не стесняйся! Мы не обижаемся! За выступление полагается! - загудели из толпы в основном женские голоса.
Я остановился около столов, поддавшись сильному искушению. А что вы хотите? Чего ведь тут только не было! У меня аж глаза разбежались: и фрукты всякие заморские, ягодки свежие с мороженым, икорка натуральная, горы сладостей, бутерброды и салатики всех мастей, колбаски, рыбки, окорока, шашлычок, курочки, напитки... Эх, да что там говорить! Слюну лишь в рот нагонять! Такого изобилия Пашка уж точно никогда в своей жизни не видывала! Но я смог сдержать себя и, проглотив подступивший к горлу комок, отозвался:
- Извините, но мне ничего не надо! Трапеза - это же общее дело! А нам с вами, простите, пока еще не по пути...
- Жаль! Ну, как хочешь... Ну и катись колбаской, болван! Да возьми хоть малость! Во придурок! - донеслись из толпы разные голоса. Я махнул рукой и, обернувшись, побежал в лес. Последнее, что я отчетливо услышал, было:
- Вот коз...
Но парень почему-то так и не договорил...
Прасковья ожидала меня, сидя на поваленном дереве, и теребила свои косички. Я подошел и примостился рядом. Немного помолчав, сказал:
- Ох, и еды же у них сколько было! Я такое последний раз лишь на папкином юбилее видал...
Пашка не ответила, только вздохнула и приложила ладошки ко все еще пылающим щекам.
- Ну, ты им и врезала! Я думал, что нас там побьют каменьями, то есть своими жестянками да бутылками!
- Не знаю, как мне только духу хватило...
- Ты молодчина! Все правильно сделала! - и я осторожно обнял ее за плечи.
- Извини, но я не дала тебе выступить.
- Это ерунда! Спасибо тебе, староста, что не позволила мне этого сделать! Ведь, как ни крути, если бы я и сказал что, то невольно стал бы их соучастником. От большого греха, видать, ты меня избавила! Мне ведь вообще не следовало бы влезать в эту историю. Блаженнее быть обиженным, чем чувствовать себя победителем в грязном деле... Гордыня-матушка тогда, понимаешь, заела... «Эй, монашек!» и все такое... Обидно стало. Праведный гнев возобладал! А ведь не туда я попер. Надо было просто уйти или же вот, как ты, выступить с обличением, а там - что будет! Побьют, так за веру пострадаешь, а поймут - добро тебе будет! А я-то всего лишь хотел с ними по-своему посостязаться, приняв, значит, их условия... Да, едва не вляпался в эту скверну... Спаси тебя Бог, моя Пятница! Эх, ну что тут поделаешь, слаб я еще духовно без твоей поддержки-то... Не могу пока как следует различать, где зло, а где и добро... Многому еще предстоит поучиться. Жаль вот, что видимся с тобою мало...
- Жор, а чего ты им хотел сказать-то? - вдруг оживилась Паша. - Ведь не ругательства же!
- Да так, хотел преподать им урок ботаники.
- Ботаники?! - удивилась девчонка. - Зачем ботаника-то на конкурсе ругательств?
- Да вот припомнилось одно дело...
- Расскажешь?
Я вкратце пересказал Пашке историю с «сачковским трактатом». Выслушав меня с интересом, Прасковья спросила:
- А что, разве эти названия действительно такие необычные?
- Да, богат народный язык на всякие определения. Порой совсем весело получается. Я тогда подумал, что уж лучше растения всякие перечислять, если выругаться очень хочется, чем матюки эти, уже всем надоевшие, на воздух пулять. Хоть бы новое что придумали, а то из века в век одно и то же мелят и мелят и думают, что знают какие-то великие слова... А сами лишь чужим умом живут, так, срамота одна...
- А ты мне этот трактат прочитай, хорошо? А то ведь ты все же готовился к выступлению... Надо же пар спустить... - и Пашка улыбнулась.
- Ну хорошо, слушай! - и я зачитал ей то, что еще сохранилось в моей памяти.
Что, ребята, и вы хотите послушать?! Ну что же, тогда сами судите (только не очень строго) о моем так и не прозвучавшем на поляне выступлении:
- Пырей ползучий! Дуркоман! Мордовник шароголовый! Кровохлебка! Чертогрыз! Свиной баркун! Блошняк! Воронья нога! Курослеп! Зверобой продырявленный! Стоножник! Чели- буха! Подофил щитовидный! Опопонакс! Икотник пузырный! Козлобородник! Будра! Кругляк! Сушак ядовитый! Бешеный огурец! Псоралея костянковая! Рапункул! Колюха! Материнка! Вздутоплодник лохматый! Хоухера кроваво-красная! Дряква! Гриб-рогатик! Котовник кошачий! Дурман обыкновенный! Щетинник большой! Калган дикий! Язык бараний! Кардамон мадагаскарский! Крапива жгучая! Горох угластый! Многоножка! Зайцегуб гипсовый! Горец почечуйный! Василистник вонючий! Коровяк мохнатый! Ломонос! Наперстянка ржавая! Роза собачья! Болиголов крапчатый! Ромашка ободранная! Кроп морской! Чихрица костяная! Волчец! Боб белый! Скабиоза! Трава остропестрая! Лишайник бородатый! Бирючина! Агарик! Мухомор! Решеточник красный! Дерево гвояковое! Резак степной! Чистяк меньшой!
Прасковья не выдержала и рассмеялась.
- Да, тому вздутому монстру вряд ли понравились бы эти названия! Пожалуй, подивились бы и эти любители крепенького... Жор, а ты, похоже, и впрямь победил бы! Тут, поди, не меньше полусотни словечек!
- Держу пари, что те лихие ребята и понятия не имеют, что есть, скажем, свиной баркун!
- Скорее всего... А ты знаешь?
- А как же! Это горец птичий, он же - топтун-трава, он же - спорыш, он же - трава-мурава! А баркуном его, кажется, у вас тут, на рязанщине, величают!
- Да, ты прав, бабушка моя так говорила... Жор, да у тебя уже просто энциклопедические знания о русской природе! Где научился? У Васька, наверное?
- Нет, у меня есть куда более опытный учитель! - и я вновь дружески обнял девчонку.
- Благодарю за доверие... - смутилась Паша и вздохнула. - А вот я, знаешь, и понятия не имею, кто такой зайцегуб гипсовый или этот... как его... клоп морской.
- Не клоп, а кроп! - поправил я, рассмеявшись. - А кроп по-украински - это укроп!
- Ой, извини! - тоже улыбнулась девчонка. - Такие названия смешные... И ведь не обидные вовсе...
- Это уж точно! - согласился я, и мы тихонько рассмеялись.
- Слушай, Жор, а роза собачья - это ведь шиповник?
- Ну да...
- А почему собачья?
- Честно скажу: не знаю! Васька Сачков, тот, поди, и объяснил бы. Ну, наверное, ее собаки очень любят: цветочки понюхать или ягодку скушать. Ветки-то почти по земле стелются. А может, колючки этой розочки здорово дерут шерсть с бедных псин, когда они мимо пробегают! Как думаешь?
- Наверное! - рассмеялась Пашка, и я понял, что она наконец полностью успокоилась и взяла себя в руки. Тогда я сказал:
- Паш, а ты заметила, что на поляне как-то все стихло? К чему бы это?
- Да, ты прав... - согласилась Пятница, прислушиваясь. - Даже музыку отключили... Может быть, обедают?
- Скорее всего, они твои слова пережевывают! - усмехнулся я и встал. - Пойдем-ка лучше отсюда куда подальше... Здесь энергетика какая-то нехорошая.
- Пошли! - согласилась Прасковья.
Мы взялись за руки и вновь двинулись по дороге, на которой вскоре появилось множество свежих следов. Похоже, это проехали любители крепко высказаться на лоне природы. Я предположил, что значит скоро будет какая-нибудь трасса поприличней, ведь они приехали из крупных городов и не больно-то испачкали свои шикарные тачки, а, стало быть, съехали с шоссейной дороги где-то неподалеку отсюда. Однако время шло, а дорога все петляла и петляла среди сосен да елей. Все чаще стали появляться заболоченные участки, а лес начал сгущаться. Один раз нам попалась какая-то просека, через которую широко шагали столбы ЛЭП. Еще примерно через километр мы пересекли уже заброшенную узкоколейную железную дорогу. А спустя полчаса лес вдруг закончился и открылись безбрежные просторы полей и лугов. Лишь только вдали виднелась неровная темно-зеленая полоса то ли опять леса, то ли окруженных садами домов. Что там на самом деле, разобрать было очень трудно, а уж добраться туда - еще сложнее... На опушке леса дорога разбилась на три направления. Прямо - она уходила к горизонту, пересекая поля и пастбища, влево - шла вдоль леса и была сильно разбита машинами, а вправо - круто заворачивала обратно в чащу, и на том вираже одиноко торчал старый и ржавый дорожный знак: металлическая дощечка, прикрученная проволокой к гнилому столбу. Мы решали недолго, куда пойти, и уже через пару минут стояли перед этим указателем: «Никольское (или Пиковское, так как из-за ржавчины нельзя было разобрать точно) лесничество. 3 км».
Дорога была не заброшенной, и на грунте виднелись довольно свежие следы: затейливый узор от шин внедорожника и ямки от подкованных лошадиных копыт. И мы пошли по этой колее, так как посчитали, что так будет быстрее и надежнее дойти до людей....
Указатель нас не подвел. Отмахав положенные три тысячи метров, мы вышли на широкую просеку с довольно просторными полянами, на которых краснели густые россыпи лесной земляники или же колыхались высокие заросли папоротника. На многочисленных пнях дружно лепились плотные, свежие и такие аппетитные лисички. Мы пошли дальше, отыскивая жилье. И вскоре действительно обнаружили его! Лес как-то неохотно расступился, и мы увидели луг, окруженный со всех сторон могучими соснами и елями да еще и колючими кустами, увитыми вьющимися растениями. Ближе к нам стояли три или четыре дома со множеством дворовых построек. За ними паслись две черно-белые коровки, теленок той же раскраски и кобыла пегой масти с жеребеночком. В зарослях копошились козы. Где-то пел петух, кудахтала курочка, не знавшая, куда ей получше пристроить свое яичко, совсем простое, а не золотое, так что и не следовало бы особо метаться по этому поводу. Людей видно не было. Но мы остро почувствовали, что они теперь уже где-то совсем рядом. Мы подошли поближе к жилью и натолкнулись на ограду, грубо сколоченную из сосновых жердей. От времени забор этот уже сильно покосился и бурно зарос всевозможными растениями: акациями, терновником, малиной, ежевикой, шиповником, сиренью. Среди них белели худенькие березки, цвели калина и рябина, виднелись невысокие еще осинки, кленики, вербы. И все это густо обвивал повой заборный, делая ограду труднопреодолимой. К тому же возле забора росли высоченные, почти в наш рост, лопухи, крапива, конский щавель, лебеда, колючки. Мы пошли вдоль ограды и, завернув за нее, обнаружили широкую тропку, которая быстро вывела нас к одному из домов, окруженному невысоким штакетником. Тут же был колодец, имелся небольшой огород с картофелем и овощами. Под шиферным навесом громоздилась поленница дров. Из кустов вынырнула молоденькая козочка и смело подошла к нам. Поздоровалась коротеньким «Ме-ме!» Мы тоже поприветствовали ее. Пашка стала гладить гостеприимную хозяйку кордона, а я подошел к калитке. И тут из-за угла дома вышел худой, высокий и слегка сгорбленный старичок с совсем белой головой. Одет хозяин дома был в потертое обвислое трико и клетчатую рубаху с длинными рукавами, застегнутую по-стариковски на все пуговки. На голых ступнях красовались кожаные шлепанцы. В руках старик держал сито с садовой клубникой, которую он, видимо, нес к колодцу, чтобы обмыть крупные бордовые ягоды от прилипшей к ним земли.
- Здравствуйте, дедушка! - громко приветствовал я хозяина.
Тот вздрогнул и удивленно взглянул на меня, а потом перевел взгляд и на подошедшую Прасковью.
- Здравствуйте! Мир вам! - сказала Пашка и слегка поклонилась, затем, отбиваясь от докучавшей ей козочки, весело добавила: - Это ваша козушка?
Старик подошел к калитке и произнес сухим голосом:
- День добрый, ребятушки! Какими судьбами в наших краях?
- О, дедушка, это длинная история! - протянул я. - Вы нам лучше скажите, тут далеко до ближайшей деревни?
- Да вы, видать, заблудились! Али как?
- И то, и другое! - улыбнулся я виновато. - Так как же, далеко селение-то?
- Ближе всего к нам Никольское и до него от нас, почитай, верст десять будет!
- Ого! - вздохнул я. - Ну и занесло же нас!
- Скажите, а Никольское, это, случайно, не то село, где стоит заброшенный храм святителя Николая? Раньше в нем склад был... для удобрений. Озеро Никольское там еще рядом есть... - спросила Пашка, с трудом удерживающая за рожки слишком уж ласковую козочку.
- Ага, это самое! - согласился хозяин.
- Здорово! Слышал, Жор, это же ведь всего в восьми километрах от лагеря! - обрадовалась девчонка, а я подумал: «Не в восьми, а в восемнадцати, и нам столько верст за сегодня уже вряд ли отмахать! В лучшем случае сил хватит дойти к вечеру до Никольского... Что ж, и то было бы неплохо... Можно там попроситься на ночлег к дяде Мише, он очень обрадуется и не откажет, да и угостит по-королевски...»
- А вы, ребятушки, откуда сами будете-то? - поинтересовался старичок, рассматривая нас (особо мою футболку с храмом) с каким-то живым интересом.
- Мы, дедушка, из православно-молодежного лагеря «Зернышки»! Может, слышали? Мы храм Преображения Господня восстанавливаем, - ответила Паша.
- Храм Преображения?! - удивился хозяин. - Неужто его стали восстанавливать?!
- А разве вы не знали?
- Нет, кто ж нам тута, в такой-то глуши, подскажет! И давно?
- Этой весной только и начали. Но мы уже многое успели! Все вокруг очистили и внутри порядок навели... На День России с местными даже леса возвели, почти на половине храма! Теперь вот кое-какие стройматериалы завозятся: кирпич, песок, доски... В общем... дело... закипело, - доложила Прасковья, сдерживая бодавшую ее козу.
- Вот как оно, значит! Ну, слава Тебе Господи! Дождался я, старый, этого дня! - и хозяин хутора широко перекрестился на восток, а в глазах его, сильно выцветших от времени, заблестели слезы.
- Дедушка, а водички у вас тут испить можно? - спросил я.
Старик вдруг сильно оживился, лицо его как-то просветлело, и он деловито засуетился. Поставил сито с ягодами на лавочку, загнал козу во двор («А ну, Машка, не мешай людям!») и, постоянно повторяя «Ах вы, ребяточки, дождался я вас наконец, дождался!», стал ухаживать за нами, как родной дед за внуками, чем немало нас подивил. Хозяин напоил нас холодной колодезной водой, потом усадил в тени на лавочке под раскидистой рябиной и угостил клубникой, которую бережно обмывал и давал нам ягодку за ягодкой, отбирая самые большие и спелые.
- Ешьте вот ягодки, ребятушки, ешьте на здоровье! Ах, дождался, значит, дождался, слава Богу!
- Дедушка, спаси вас Бог за доброту и заботу, но нам пора идти дальше, - вставил я. - Хотелось бы дотемна дошагать все-таки до Никольского. А дороги-то у вас тут трудненькие... Вы нам лучше укажите, где он, путь в село-то.
Хозяин нахмурился:
- Да как же так, ребяточки?! Куда же вы пойдете? Вам, что, очень-очень в лагерь-то надо?
- Очень не очень, а с завтрашнего утра нас уже искать начнут! - сказал я.
- Ничего, обождут, а вы тут сегодня оставайтесь, устали, поди, и так сильно... Отдохнете хорошенько, я баньку вам истоплю, она-то ого, как всю хворь и усталость выгоняет! Покушаете по-человечески... У меня полно всякой вкуснятины припасено для дорогих гостей! Чего к вечеру в трудный путь пускаться, да все по лесу, мало ли... И кабаны шастают, и браконьеры попадаются... У нас лучше переночуйте: здесь места много! А утречком Семка, сынок мой младшенький, отвезет вас на мотоцикле с люлькой, куда укажете, хоть до самого лагеря! Его вот, к сожалению, нет сегодня на кордоне, на дальний участок уехал с осмотром... - так уговаривал нас хозяин.
Гостеприимству его не было предела.
«С чего бы это? - насторожился я в своем уме. - А вдруг этот старичок как-то связан с бандой Кривого? Он узнал нас и теперь всеми способами пытается удержать на хуторе, чтобы потом, ночью, сдать Назару опасных свидетелей! Ведь Ржавый ходил на кордон за самогоном и оружием... Хотя, конечно, вряд ли это был тот самый кордон, ведь мы ушли из тех мест на приличное расстояние. А может, кто его знает, может, кружим просто вокруг да около, не зная дороги...»
- Ой, дедушка, миленький, какой же вы хороший! - обрадовалась Паша и, встав с места, даже обняла хозяина и поцеловала в седину на щеке. - А знаете, я вас во сне сегодня видела! Так вот к чему все это было!
Старик в конец растрогался и, смахнув слезу, счастливо заулыбался:
- Ну, вот и ладненько... вот и хорошо... оставайтесь... А то я тут один на весь день остался: скучновато без человечьего-то голоса.
- Жор, ну ты как? Останемся? - спросила Пашка, с надеждою заглядывая мне в глаза. Похоже, она все же боялась возвращения в лагерь, думая, что все станут обвинять нас в самовольстве, обмане, мошенничестве, лености и связи с бандитами, а поэтому всячески оттягивала эти малоприятные разборки, навеянные ей кошмарным сном. Я же все надеялся, что батюшка, Людмила Степановна и «зернышки» поймут нас правильно и многое простят, а по сему и не хотел думать о всяких там обидных разборках. Но когда девчонка спросила меня, то я подумал еще вот о чем: провести остаток дня со своей несравненной Пятницей да еще с приличной кормежкой, банькой и спокойным ночлегом - было пределом моих мечтаний! И тогда я не заставил себя долго ждать и решительно согласился на радость и девчонке, желавшей помочь хозяину хутора, и старику, очень хотевшему задержать нас у себя хоть на немножко. Даже если бы мне заранее сказали, что хозяин лесного кордона связан с Назаром Кривым, я все равно бы согласился остаться тут, ибо почувствовал, что судьба дает мне последний шанс побыть вместе с Прасковьей, так как до моего отъезда домой осталось уже ровно двое суток! А впереди нас еще ждут разные разборки и дорога, дорога, дорога... Поэтому этот вечер и ночь, прожитые в лесной глуши, почти в идеальных условиях для отдыха, будут наградой за все наши мытарства, которые мы претерпели на пути к кладу отца Иоанна.
- Ах, деточки вы мои, родненькие, ах, миленькие... как же вы уважили старика! - запричитал хозяин, роняя слезы. - Ведь я вас, почитай, семьдесят лет жду! Почти всю свою жизнь окаянную… Да-да... Так оно и есть...
Пашка, казалось, странностей старика не замечала, а я невольно думал:
- Что же так взволновало хозяина?! Почему его так поразило наше внезапное появление на кордоне? И отчего так счастливо засветились его глаза, уж не от того ведь, что он получил возможность задержать нас и угодить Кривому! И как же он мог ждать именно нас в течение семидесяти лет? Все это было очень странным и никак не укладывалось в моей голове. И у меня с губ даже сорвался наивный и нелепый вопрос:
- Скажите, а вас случайно не Иоанном зовут?
Пашка вздрогнула от моего предположения и очень удивленно взглянула на меня, а потом и на старичка.
- Ой, нет, касатик! - спокойно улыбнулся хозяин. - Меня Семеном величают. Дедушка Сема, так меня и зовите.
- А меня Георгий, или просто Жорка! - сказал я и вздохнул разочарованно, так как мое дерзкое предположение распалось, а тайна хозяина хутора осталась. - А ее, - я кивнул на Пашку, - Прасковья!
- Очень, очень хорошо! - обрадовался дедушка. - Георгий и Параскева! Да, конечно... святые великомученики... да, мои любимые.... вот ведь как, Господи! - как-то задумчиво произнес хозяин, а потом обнял нас и прижал к себе на минутку. - Ах, ангелочки вы мои, как же я рад вас видеть! Дождался ты, старый Симеон, своего часа, дождался... Эх, вот ведь чудо-то... Ну, радуйся, отче Иоанне, сбылись твои слова!
Так мы и стояли под пахучими ветками цветущей рябины: я - по правую, а Пашка - по левую стороны от счастливого хозяина кордона и чувствовали, как его безграничная радость передается и нам, его незваным гостям, но, оказалось, таким желанным. Внутри разом исчезли все страхи, волнения и сомнения, хотелось лишь жить, веселиться, любить и творить добро. И уже никакие Кривые Назары не были нам страшны и опасны, а в душе зарождалась уверенность в завтрашнем дне и в благополучный исход нашего приключения.


ДЕДУШКА СЁМА

Солнце, казалось, разомлело на небосклоне от своей же жары и вовсе не собиралось опускаться к залитому знойным маревом горизонту. Дедушка Сема провел нас во двор своего дома и спросил у меня, улыбаясь:
- А чего это ты, Жорик, сравнил меня с отцом Иоанном?
- Не знаю, - пожал я плечами, - как-то вдруг подумалось, что батюшка Иоанн еще жив и проводит свои дни в лесной глуши, подальше от людей, которые некогда предали его... Нам отец Григорий рассказывал о его жизни...
- Эх-хе... - вздохнул хозяин. - Нет, к сожалению, погиб наш батюшка, сгинул в лагерях да ссылках. Даже если бы он и вернулся, было бы ему сейчас уже далеко за сто лет, как праведному старцу Симеону... Мне вот самому уже скоро восемьдесят стукнет, а я его видел еще будучи мальчишкой!
- Как, вы знали отца Иоанна?! - воскликнули мы.
- А как же! Вся наша семья ходила в Преображенский храм к батюшке Иоанну. Любил его народ и уважал. Очень хороший был иерей, праведный...
- Здорово! - обрадовалась Пашка. - Дедушка Сема, вы нам расскажете об отце Иоанне?
- Ах, вы мои касатики! Ну, конечно же, расскажу! Обязательно расскажу! Ведь вас ко мне прислал не кто-нибудь, а сам батюшка Иоанн! Во как! - и хозяин кордона многозначительно показал пальцем на небо.
- В какой-то мере да... - согласились мы.
- Эх, ребяточки, да вы ничегошеньки еще не знаете, какой сегодня день в моей жизни! Это просто Сретение с прошлым, с отцом Иоанном, ибо он еще давным-давно предсказал эту встречу!
- Неужели!? - искренне удивились мы.
- Да-да! И я ждал этого всю свою жизнь... - дедушка Сема вновь умилительно прослезился, но быстро взял себя в руки и радостно объявил: - Ну вот что, ангелочки вы мои, история эта длинная и удивительная. Давайте отложим ее на вечер, а сейчас займемся подготовкой к этому торжеству, ведь вы мои самые-самые дорогие гости за все то время, что я живу здесь, в лесной глуши... И я хочу принять вас как посланников небесных! Плохо только, что я так долго ждал, что успел состариться и ослабнуть хорошенько, поэтому вы меня уж простите, но без вашей помощи я уж и не смогу обойтись, чтоб все устроить, как следует...
- Ну что вы, дедушка Сема! - обняла Паша хозяина кордона. - Мы с большим удовольствием поможем вам! Говорите, что надо, мы это сделаем!
- Мы уже многое умеем! - вставил я.
И после этого работа на хуторе закипела. Первым делом мы занялись банькой: натаскали воды, дров, разожгли печку. Затем прибрались в доме, а в уютной горнице установили большой стол и накрыли его белой праздничной скатертью, которую хозяин использовал только на великие праздники. Я спустился в подвал за угощениями дедушки Семы. Каких там только не было припасов, которые нам, горожанам, и не снились: соленья, варенья, маринады, компоты, копчености. Не стану и перечислять, а то я чувствую, что у меня вновь начинает разыгрываться аппетит. Я извлек на свет Божий: банку вишневого компота, овощную солянку, маринованную капустку, огурчики хрустящие, икорку из кабачков, тушенку из лосятины, консервированную дикую утку, шматок ветчины копченой, небольшую головку домашнего сыра, сметану, масло, яички, мясо озерного гуся, ну и ведерко картошки. И понял, что всего нам все одно не перепробовать...
Паша принесла с огорода свежую зелень, лук, редиску, ранние огурчики (из парничка), а дедушка Сема добавил еще ко всему этому изобилию водочку с диким медом и блюдца с земляничным, черничным, голубичным и ежевичным вареньями.
Постепенно мы выяснили, что на кордоне обычно живет много народу: сын хозяина с женой и тремя детьми, да еще семья младшего егеря, состоящая также из пяти человек, ну и одинокий охотовед дядя Витя, который, правда, неделями дома не появляется, занимаясь своими делами и коротая время в лесных заимках или в палатке. Ну, а сейчас так все сложилось, что дедушка Сема остался совсем один: отцы семейств отправили своих жен в город повидаться с родственниками, а сами проверяли порядок на дальних участках хозяйства. Дети их находились в оздоровительных лагерях, так как учились в городе, в интернате. А дядю Витю застать дома летом было архисложным делом.
- Не боязно ли вам тут одному? - поинтересовался я у старого лесничего. - В районе орудует шайка расхитителей храмов, браконьеры, поди, шастают...
- Меня Господь бережет, чего же мне бояться! - усмехнулся хозяин кордона. - А с разными бандитами да браконьерами приходилось не раз встречаться: и стреляли в меня, и с топором ходили, ножом угрожали и вилами замахивались, и с кулаками кидались, да вот только, как видишь, жив-здоров, не одолела злая сила, трудно ей, видать, идти поперек рожна...
Холодные закуски мы разложили по тарелкам и блюдам и аккуратно расставили на столе. В вазах разместили букеты полевых цветов. Получилось все очень торжественно и красиво. На горячее решили отварить гусиное мясо, да нажарить картошечки с лисичками! А тут подошло и время баньки. Первой мы отправили туда Прасковью, а я, взяв лукошко, пошел в окрестности кордона собирать грибы, ведь мы видели их там в огромном количестве. Дедушка Сема отправился загонять по дворам скотинку.
Когда я возвращался, неся полный короб аппетитных рыжих лисичек, то отметил, что солнце наконец-то пробудилось, засуетилось и как-то поспешно, оттого и неловко, стало уходить из небесного дома. Золотой свет его огненных одежд ярко полился по дремучему лесу, наполняя все кругом какой-то торжественностью. Душа моя тоже сладко затрепетала от предвкушения чего-то величественного и значимого, что скрывала в себе тайна дедушки Семёна и всего этого охотничьего кордона. Я ускорил шаг и вошел во двор в тот самый момент, когда Пашка выходила из баньки. Эх, друзья мои, как же она была хороша в тот момент! Никогда еще я не видел ее такой прекрасной! Чистая, румяная, с распущенными по плечам волосами и окруженная ореолом солнечной радуги, девчонка стояла на порожке бани и, подставив свое милое лицо под живительные струи заходящего светила, чему-то загадочно улыбалась. На ее длинных ресницах озорно бегали разноцветные зайчики... Пораженный, я только и смог выдавить из себя: «С легким паром!»
Потом настал мой черед идти в баню, смывать всю грязь и груз наших лесных приключений. Прасковья стала готовить ужин, а дедушка Сема продолжал ухаживать за многочисленной скотинкой, ведь ее надо было не только загнать, но еще и попоить, и дать корма на ночь. В такой баньке я еще никогда не парился! Так было здорово! Я нещадно хлестал себя березовым веничком, стонал от сильного жара, обливался холодной водой, черпая ее деревянным ковшиком из огромной бадьи, и чувствовал, как из меня выходят все болячки, все переживания прошлых дней. Исчезали обиды, усталость, разочарования, уныние, злость. Тело обретало чистоту, а сердце наполнялось необъяснимой радостью и уверенностью в том, что все теперь будет только хорошо, что и бандитов обязательно найдут, и клад отца Иоанна вернется к людям. Я будто заново рождался в этой лесной баньке, окруженной высоченным бурьяном и густым шиповником. Мои кожа, мышцы, суставы и кровь пропитывались живительным жаром русской бани, в душе разгоралась любовь ко всему, что меня окружало: к лесу, солнцу, небу, ветру, душному вечеру, ароматному лугу, неугомонным птичкам, к лесному кордону, затерянному среди мещерских просторов, к странному дедушке Семе и его тайне... Очень захотелось вернуться к «зернышкам», отцу Григорию, Людмиле Степановне, к родителям... Обнять их всех, почувствовать их тепло и биение добрых сердец... И я невольно подумал: вот отчего улыбалась Паша, выйдя из этого дымного, жаркого чистилища! Какая-то скрытная благодать царила на этом хуторе, и она тоже, видать, коснулась девичьей души и затронула струны ее сердца, заставив литься мелодии любви, добра и мира...
Поэтому когда я вошел в горницу, наполненную умопомрачительными ароматами пашкиной стряпни, то походил, наверное, на сказочного доброго молодца, только что искупавшегося в котле с кипящим молоком и превратившегося в прекрасного принца! Зеркала в доме не было, и я не мог взглянуть на себя со стороны, чтобы убедиться в правдивости своих предположений, но заметил, как удивленно взглянула на меня Прасковья, да так и замерла на месте, не отводя от меня своих пронзительных глаз. И я остро ощутил в себе неожиданное открытие: кажется, мы с Пашкой стали на год взрослее! Мы стояли, как зачарованные, и с интересом разглядывали друг друга, точно видели впервые! Да, мы здорово изменились и преобразились после той баньки... У меня в руках было мокрое пушистое полотенце, а у Пашки - чашка с салатом, остро пахнувшим чесноком, укропчиком, да свежими огурчиками. Не знаю уж, сколько бы длилось это наше какое-то просто необъяснимое противостояние и чем бы оно закончилось, да только тут в избу вошел хозяин и вывел нас из этого странного оцепенения.
- Ну, ангелочки вы мои, какие же вы красивые у меня! Давайте-ка теперь к столу поближе!
Пашка смущенно улыбнулась, и ее щечки и губки запылали, точно алые бока спелой клубнички. Она поставила чашку на стол и помогла дедушке Семе присесть на лавочку. Я утер влажным полотенцем пот, выступивший на моем пылающем волнением лице, немного успокоился и тоже почему-то заулыбался. Затем Прасковья прочла соответствующие молитвы, мы перекрестились, поклонились образам и уселись за роскошный стол. Аппетит разыгрался отменный, и я вряд ли когда забуду тот вечер, проведенный в домике на глухом кордоне. Сначала дедушка Сема рассказал нам о житье-бытье лесников, потом стал расспрашивать о нашем лагере, о том, как сохранился храм Преображения, о батюшке Григории. Пашка добавила еще новость о том, что мы нашли старое Евангелие и в нем странную записку отца Иоанна. Когда хозяин кордона узнал о содержании этой бумажки, то очень оживился и удивился этому известию:
- Эх, так значит, клад батюшки Иоанна все еще ищут! - вздохнул дедушка Сема, убирая крошки хлеба со своей бороды. – Ай да отче, ловко же он все устроил!
Когда Паша поведала о том, как мы пытались найти тот клад, я оборвал ее и спросил загадочно улыбающегося хозяина:
- Скажите, дедушка, а как вы считаете, клад отца Иоанна действительно существует?
- Да, ребяточки, отец Иоанн завещал нам все богатства Преображенского храма и часть ценностей из окрестных церквей, которые закрылись еще раньше. Если б вы только видели, каким великолепным было убранство в Преображенском! Много серебра, позолоты, каменьев всяких, икон старинных... Книги-то и те как были украшены! Не то, что нынче стало... Сейчас больше все только одна видимость... И я на все это смотрел своими глазами, когда храм еще служил и тогда, как пришлось все эти богатства превращать в клад!
- Как, вы видели клад отца Иоанна? - удивленно воскликнул я и даже привстал с места.
Мы с Пашкой переглянулись.
- Скажу вам больше, ребятушки, я даже знаю, где это сокровище схоронено, и помогал отцу Иоанну его запрятывать!
- Вот как?! - снова изумились мы, а я тут же еще и добавил: - Оно в Никольском храме, верно? Там, как зашифровано в записке! Правда, дедушка Сема?
- В Никольском?! - хозяин удивленно взглянул на меня. - Почему в Никольском?
Мы с Пашкой вновь переглянулись.
- Ну, а где же?! - уже неуверенно произнес я.
- Клад батюшки Иоанна лежит в более надежном месте и вновь вернется к людям, когда откроется Преображенский храм.
- А что же тогда мы... - сказала Пашка, но я толкнул ее ногой, не дав договорить.
Однако хозяин нас уже, похоже, раскусил. Он улыбнулся и изрек, расправляя усы:
- Ну-ка, внучатки вы мои, расскажите-ка мне, старику, что же вы нашли в Никольском храме? Кажется, я начинаю понимать, что за нелегкая занесла вас в леса дремучие!
Мы решили, что дедушке Семе вполне можно довериться во всем и не стали скрывать тайны Никольской церкви, потому что найденное в ней нам уже больше не принадлежало...
Мы, сменяя друг друга, как смогли, поведали доброму хозяину обо всем, что случилось с нами с того момента, как я, спасаясь от грозы, влетел в заброшенный храм, и по тот день, как мы набрели на ржавый указатель, приведший нас в лесничество, упустив в своем рассказе лишь сцену с «ползучим пыреем». Дедушка Сема слушал нас с большим интересом, нервно теребя то усы, то бороду. Лицо его стало светлеть и озаряться какой-то загадочной улыбкой, а сам он часто вздыхал и покачивал головой.
Когда мы выговорились, хозяин сочувственно крякнул и, отпив кваску, поманил нас к себе:
- А ну-ка, ребяточки, идите-ка сюда ко мне поближе!
Мы перебрались к дедушке Семе и сели около него: я - справа, Паша - слева. Он обнял нас и прижал к себе.
- Ах, деточки вы мои, не печальтесь! Господь наш Всемилостивый устроил все лучшим образом. Досталось вам, конечно, бедненькие вы мои, но не беда, все ведь обошлось... Господь никогда не оставит в беде тех, кто Ему верно служит и кто любит Его... Надо было немного претерпеть, чтобы достичь лучшего и большего.
- Дедушка, а клад-то все-таки бандитам достался! - вздохнула Пашка.
- Шиш им достался! - вдруг весело произнес хозяин и покрепче прижал нас к себе. - Они хотели батюшку Иоанна перехитрить, да ничего из того не вышло! Многие хотели кладом завладеть, а для чего? Только для своей выгоды и наживы! Но Господь не допустил разграбления! Вы, ребятки, принесли мне благую весть о том, что храм возрождается, и теперь, значит, уже недолго остается ждать, когда сокровища вновь украсят его, и мы сможем сказать: «Слава величию Твоему, Господи!»
- Вы думаете, что бандитов найдут и клад будет возвращен? - снова спросила Прасковья.
- Конечно, воров обязательно найдут (может, уже и нашли), им не уйти от Господней кары! И этот ваш Никольский клад тоже вернется к людям!
- Что значит «этот»? - насторожился я. - А разве существует еще и другой?
- Вот что, ребятишки, кажется, пришло время и мне поведать вам свою тайну! - улыбнулся дедушка Сема.
И он начал свой, немало подививший нас, рассказ:
- Отца Иоанна в нашем районе все очень любили и уважали. Он был силен и в слове, и в деле. И службы вел, как подобает, и проповеди его приезжали послушать даже из соседних городов. Бедных и нищих батюшка не забывал, помогал всем нуждающимся и обремененным. Я помню его уже плохо, маленький тогда совсем был... Иногда казалось, что он и есть сам Бог-Отец! (дедушка Сема усмехнулся в усы). Родители мои по большим праздникам обязательно ездили в храм и меня с собой тоже брали. Нам, конечно, ближе-то было в Никольскую церковь, но отец настаивал на посещении непременно Преображенского храма, где служил батюшка Иоанн. Власти боялись отца Иоанна, зато и уважали. Поэтому, когда начались гонения на духовенство и стали закрываться церкви, Преображенский храм долго не трогали. К концу 30-х в районе остались всего два действующих храма: Преображенский и Никольский. В Никольском служил отец Николай, он был лучшим другом батюшки Иоанна. В 37-м отца Николая арестовали по ложному доносу, хотели упрятать в лагеря на 10 лет, но друг вмешался в ход следствия и с Божьей помощью спас его от заключения. Больше того, отец Николай вновь стал служить в своем приходе, и арестовали его уже после войны, когда отца Иоанна уже сгноили в заточении. Батюшка Иоанн был для властей, как кость в горле: он смело обличал указы чиновников, призывал людей сплотиться возле Православной церкви, даже не переставал в колокола звонить, хотя это и было строго запрещено. В чем только его не обвиняли! В конце концов нашлись иуды и на отца Иоанна. В область полетели доносы. Власти готовились расправиться с неугодным батюшкой. Дело шло к аресту. Сам я тогда малец еще был, где-то девятый годок только шел, это я вам со слов отца своего все рассказал. Среди местных чиновников было немало тех, кто уважал отца Иоанна. Они тайно исповедовались у него, крестили детей, соборовали больных родственников, отпевали усопших, сами старались причаститься. Батюшка никому не отказывал, ездил на лошадке и в город, и в отдаленные деревушки, и на хутора. И у нас на кордоне был, когда тайно окрестил мою младшую сестренку. Отец говорил, что друзья успели предупредить батюшку о предстоящем аресте и закрытии храма. Но он не думал о том, чтобы уйти самому, а позаботился только о сохранении церковного убранства, ибо знал, что злые люди все растащат по своим углам.
И вот, за несколько дней до ареста, батюшка Иоанн внезапно приехал к нам в лес. Была ночь. Лунная и ветреная, изредка моросил холодный дождичек. Поздняя осень стояла, а то и начало декабря, точно не помню... Все происходящее в ту ночь так и стоит у меня перед глазами. Отец Иоанн сильно волновался. Мне он представляется высоким, статным таким, с вьющимися черными волосами и пышною бородкою. Поверх рясы была надета тулупная телогрейка, а на голове красовался монашеский клобук. Батюшка долго о чем-то говорил с моим отцом. Они стояли в тени раскидистых елей, а я наблюдал за ними с сеновала, где обычно любил ночевать, вплоть до первого снега. Отец был с непокрытой головой. Он внимательно слушал батюшку и часто клал на себя крестные знамения. Потом поклонился ночному гостю в ноги и взял у него благословение. После этого они стали разгружать две тяжело нагруженные подводы, на которых и прибыли отец Иоанн и дьякон Петр. Таскали в сараи какие-то тюки, ящики, мешки, рулоны. Я не выдержал, спустился вниз и тоже присоединился к работе. Отец заругался на меня, хотел прогнать (видно очень боялся лишних глаз), но батюшка Иоанн заступился, сказав: «Оставь мальчонку, Михаил, пусть потрудится во славу Божию! Ведь все это мы ему и его деткам оставляем!» Отец тогда отстал от меня, а я, приняв из рук дьякона несколько свертков, бережно перенес их в укрытие. Я тогда догадался, что мы носили церковную утварь: иконы, подсвечники, оклады, книги и все такое... Помню, когда все было кончено, в лесу раздался близкий вой волка.
- Вот нечисть! - произнес отец, пугливо оглядываясь и крестясь. - Давно уже к жилью-то не захаживали... Батюшка, может, ружьишко прихватите, мало ли что...
- Нет, Михаил, не надо оружия. Ты не беспокойся, это он меня оплакивает...
Отец Иоанн вздохнул и снова оживленно добавил:
- Ну, брат мой любезный, сделаешь ли все так, как я сказал? Не дрогнешь ли, коли что?
- Ну что вы, батюшка! - развел отец руками. - Все сделаю, как вы велели. Можете на меня положиться. Да я лучше душу свою положу, чем отдам все это на поругание нехристям! Вы только молитесь о мне, грешном...
- Спаси тебя Бог, добрый человек! - и батюшка благословил моего отца и осенил крестом и его, и весь хутор.
- Пора, батюшка, надо возвращаться! - окликнул отца Иоанна дьякон Петр, выводя подводы на дорогу.
- Да-да, надо ехать! - согласился батюшка, но прежде, чем сесть на свою телегу, он подошел ко мне и весело так сказал, хлопая меня по плечу: - Ну-с, братец Симеон, не умрешь ты, пока не увидишь клад сей возвратившимся к людям! Береги его и храни, как зеницу ока, хорошо?
- Ага, - согласился я и спросил: - Батюшка, а когда вы за ним вернетесь?
- Я не вернусь! - вздохнул отец Иоанн, но бодро добавил: - Но придут к тебе два ангелочка с благой вестью, и знай, что это - от меня! Значит, сбылось пророчество, и клад наш скоро засияет во всем своем великолепии! На радость людям православным! Верь мне, сынок, все так и будет... Ты только жди, несмотря ни на что... И все исполнится.
- А как я их узнаю, ангелочков-то? - спросил я. - Они с крылышками будут, как у вас в храме нарисовано, да?
- Узнаешь! Придет время, когда, увидев их, ты сможешь наконец воскликнуть: «Ныне отпускаешь раба Твоего, Владыко, по слову Твоему, с миром...»
Я вспомнил, что такие слова есть в Евангелии и усмехнулся. Батюшка тоже улыбнулся и, обняв меня, поцеловал в макушку:
- Ну-с, бывай, брат Симеон! Не печальтесь, я вернусь к вам вместе с кладом своим! Ждите, и Господа нашего не забывайте! Он все устроит...
Потом отец Иоанн сел на подводу и растворился в холодной ночи. И еще помню, как опять совсем близко зычно завыл волк, а где-то за кордоном злобно ахнул и рассмеялся филин. Я подбежал к отцу и прижался к нему. Он обнял меня и тихо произнес:
- Ну вот, сынок, нету у нас больше батюшки Иоанна...
Мне показалось, что у него на щеках заблестели слезы.
- А куда они поехали? - спросил я непонимающе. - Разве они больше не будут у нас служить?
Отец ничего не ответил и повел меня в дом. А утром мы всей семьей взялись за дело. Вырыли в сарае яму, обложили ее хворостом и соломой, спустили в нее весь груз батюшки Иоанна, сверху прикрыли досками и все опять тщательно замаскировали сеном, соломой, сельским инвентарем. Когда дело было сделано, отец, помню, вытирая пот со лба, сказал:
- Вот смотрите теперь: если кто проболтается, тот хуже Иуды будет!
- Да не будет этого! - отозвалась мама, а мы с сестренкой повторили за ней эти слова.
Через несколько дней до нас дошла весть о том, что отца Иоанна арестовали, а Преображенский храм закрыли. Суд над батюшкой был скорым и неправедным. И больше никто ничего о нем не слышал. Дьякон Петр вернулся из лагерей больным и сломленным. Поселился в Никольском, при местном храме. Стал часто выпивать. Сказывали, что именно он поведал местным мальчишкам о кладе отца Иоанна. И его с тех пор долго и упорно искали. А нашли-то лишь какие-то мелочи... А вот поди ж ты, оказывается, отец Петр нас все же не выдал! А пустил злой народ по ложному следу, до конца, значит, остался верным отцу Иоанну. Впрочем, так же, как и все мы...
А меня вот с тех пор родители стали в шутку, но с гордостью, называть Симеоном Богоприимцем, похоже, верили словам батюшки о том, что именно мне предстоит передать клад людям. Потом была война. Отец ушел на фронт. Вернулся домой с полной грудью орденов да медалей и все говорил, что прошел этот ад без единого серьезного ранения и уцелел благодаря лишь вере и молитвам отца Иоанна, который просил Господа о спасении верного стража церковных сокровищ. Отец мой, он до самой своей смерти верил в то, что батюшка Иоанн жив, что рано или поздно вернется в свой храм. Даже тогда верил, когда Преображенский развалили, а в Никольском устроили склад удобрений, когда имя Божье стало «притчей во языцех», когда «аминь» да «аллилуйя» стали считаться словами скверными, ругательными... Отец мой всегда верил, что обязательно возродится православная вера на Руси. И эту любовь к Богу и эту свою чистую веру он предал и нам, своим детям, вместе с кладом отца Иоанна. Когда отец умирал, то подозвал меня и просил лишь об одном, чтобы я не посрамил его перед Богом и батюшкой Иоанном. Чтобы, когда они пришлют гонцов за кладом, я смог бы с гордостью передать им все сохраненное. Я пообещал отцу, что обязательно дождусь обещанных отцом Иоанном ангелов! Признаюсь вам, ребяточки, трудно, ой, как трудно, было ждать! Годы летели, безбожие только усиливалось, сама вера в Бога превратилась в повод для помещения в психушку! Я вырос, женился... Потом родился сынок Мишка. Кордон наш пришел в негодность, и нас перевели на другое место. Нам пришлось ночью, как некогда отцу Иоанну, перевозить сокровища в новое убежище. Опять выли волки, кричали совы, свистел ветер... Только теперь мне уже помогали мои сынки: 12-летний Миша, названный в честь отца, и 9-летний Ванька, которого я нарек в честь батюшки Иоанна. А своего самого младшенького сыночка, очень на меня похожего, я нарек Семкой и очень благодарен Господу, что он дал мне его. Семен унаследовал мое дело лесничего, остался на кордоне, и я во всем могу полностью положиться на него. Он знает о кладе все и полностью подстраховывает меня в деле его сохранности. Эх, как же долго все мы ждали, как долго... Порой уже и не верилось, что все это кому-то еще понадобится... И отчаяние охватывало, и страх, и тоска... Эх, да что там говорить! Господь все видит, все знает. Все, что мы пережили. Кордона мы оставить не могли, и я тоже стал лесничим, как и отец. Теперь вот и Семка всем тут заправляет. И внучок мой, Колька, лесотехнический техникум заканчивает. Да, прошло время, пролетела жизнь... И вот пришел день, когда на кордоне появились вы, мои славные ангелочки, и принесли благую весть о том, что храм Преображения Господня снова возрождается, и это значит, что людям скоро понадобятся сокровища отца Иоанна. И я теперь вправе сказать с радостью и гордостью: «Ныне отпущаеши...».
Дедушка Сема замолчал, и на его усах и бороде заблестели слезы. Пашка обняла его и припала к груди.
- Как все хорошо! - прошептала она.
Какое-то время мы сидели молча. В горнице было тихо и светло, а за окнами уже воцарилась сумеречная июньская ночь. Где-то лениво щелкал соловей, устало тявкала собака. Из соседней комнаты доносился монотонный стук часов.
- Вот видите теперь, ребятушки, как вы меня сегодня обрадовали! - сказал хозяин.
- Дедушка Сема, а как же вы-то нас теперь порадовали! - воскликнул я. - Если я все правильно понял из вашего рассказа, выходит, что клад отца Иоанна на самом деле так и хранится у вас здесь, на кордоне!
- Да, все так и выходит!
- А что же тогда мы нашли в Никольском?!
- Я, знаете, и сам не предполагал, что существует еще один клад. Теперь я, кажется, понимаю, что батюшка Иоанн пошел на это, чтобы окончательно запутать следы основного захоронения. Он знал, что злые люди не остановятся, пока что-то не найдут. И искать будут прежде всего в храмах и домах священников. Вот они с отцом Николаем, видать, и устроили несколько охронов в Никольском, чтобы успокоить кладоискателей, но в то же время не отдать им ничего из самого ценного! И записку написали, как ключ к этим малым сокровищам.
- Выходит, мы нашли копию клада отца Иоанна? - предположил я.
- Да, скорее всего, получается именно так! - согласился дедушка Сема. - Как видите, злым людям не удалось отыскать даже этого, где уж им было догадаться поискать сокровища на убогом кордоне! А то, что бандиты воспользовались трудами ваших чистых рук, так это им же на погибель и будет! У Господа просто так ничего не бывает.
- Здорово! Стало быть, люди Кривого зря радуются, подсчитывая барыши от реализации Никольского клада! В нем ведь нет ничего очень ценного! Одни копии! И мы, значит, не прошляпили настоящее сокровище отца Иоанна, случайно передав клад в руки бандитов из-за предательства Феодора! Слышь, Прасковья, мы, кажется, оправданы, а брат Феодор раскрыл себя раньше срока, и теперь бандитам надо будет уносить отсюда ноги, и ничто тогда не будет угрожать настоящему кладу! - живо говорил я, сверкая глазами. – Ай да батюшка Иоанн, как же он ловко все обставил! Всех провел. Даже вот и современных шакалов, как Назар Кривой, попутал. Ха! Когда выяснится, что иконы являются лишь списками, то Феодору крупно не поздоровится! Назар оторвет ему бородку, это уж точно. То-то шуму будет в стане врага!
- Скажите, дедушка, а что же хранится в настоящем кладе? - спросила Пашка.
- Знаете, клады-то они все настоящие, и во всех них вещи ценные и нужные. Просто к нам на кордон отец Иоанн привез все самое важное и дорогое, что нужно для убранства и служения храма. А в Никольском припрятал то, что могло лишь дублировать основные сокровища: поношенные одеяния священников, книги, запасную утварь, иконы работ более поздних мастеров или списки со старых досок... Это сейчас на старые вещи возрос интерес коллекционеров, а раньше все это вряд ли представляло бы какую-то ценность в глазах расхитителей. Тогда нужны были только золото, серебро да камушки. А сейчас и медь, и алюминий - все ходом идет, даже металлолом... Для храма Никольский клад вполне еще пригодится, а Кривой, конечно, мало, что поимеет с него. Промашечка вышла, это точно...
- А там ларчик был, с украшениями! Все сверкало и сияло! - вставил я.
- Думаю, что и там ценного было мало. Скорее всего, туда батюшки собрали тоже копии и подделки под золото и серебро. Одна бижутерия, медь, бронза, латунь какая-нибудь, полудрагоценные камни, стекло... Разобраться в их ценности могут, конечно, лишь специалисты, а вот простые мужики, пацаны да бандиты с большой дороги, увидя это, обрадуются и решат, что завладели несметными сокровищами! На это, видно, и рассчитывал отец Иоанн, делая копии своего клада. И не прогадал. Даже вот и этого ловкача Кривого провел вокруг пальца. Он, действительно, поди уж сидит миллионы подсчитывает от барышей и не ведает, что ему шиш с масличком только и достался! - рассмеялся дедушка Сема.
- Дедушка, значит основной клад батюшки Иоанна так все эти годы у вас и хранился? - спросила Пашка.
- Да, ласточка моя, лет 25 тому назад мы перепрятали его в последний раз, замуровав в кирпичной стене сарая. И ничего не пропало за эти годы, даже ни одной свечки! Только книги да одежды немного состарились, как и я, но не утратили своей святости и своего величия. Протри только пыль, счисти груз времени, и все это богатство вновь засияет неугасимым светом и блеском веры, любви и добра!
- Супер! Слышь, Паш, клад отца Иоанна цел и невредим! Значит мы никого не предали: ни батюшку, ни отца Григория, ни Людмилу Степановну, ни «зернышек», никого! А заодно разоблачили подлого и коварного брата Феодора, не то он успел бы еще натворить много зла! А банда, думая, что у них в руках большие богатства, засуетится и уйдет из этих мест. А в спешке, Бог даст, может, и угодит в руки правосудия!
- Слава Богу! Это просто чудо какое-то! - обрадовалась Пашка. - Мы спасены!
- Значит, сон твой исполнился! Отец Иоанн заступился за нас и все устроил самым лучшим образом!
- Да, конечно! - согласилась Пашка и от счастья даже прослезилась.
- Если б мы не нашли тот клад, в Никольском храме, то не раскрыли бы агента Кривого, скрывавшегося под видом праведного монаха Феодора, и уж ни за что бы не набрели на лесной кордон и не узнали бы прекрасной тайны дедушки Семы и клада отца Иоанна!
Не сговариваясь, мы с Пашкой обнялись, а потом обняли хозяина и рассмеялись. А дедушка Сема гладил нас, ласкал и все повторял, плача и улыбаясь:
- Слава Тебе, Господи! Слава Тебе! Какой сегодня день! Ведь самый главный в жизни! Дожил, значит, ты, старый Симеон, до своих ангелочков. Теперь и помирать будет не страшно.
- Дедушка Сема, вы и до открытия храма доживете! Вот увидите! Мы его теперь быстренько восстановим! И все узнают, какой подвиг совершили вы и вся ваша семья! - говорили мы наперебой.
- Да-да, - соглашался хозяин. - Дождался я своего дня. Будет теперь хоть где отпеть старого христианина... Слава тебе, Господи! Радуйся, отче Иоанне, моли Бога о нас!
Мы еще долго говорили, говорили и говорили. Обо всем: о батюшке Иоанне, о Преображенском храме, о дедушке Семе, о себе. Радовались чуду, происшедшему на лесном кордоне, чувствовали себя счастливыми от сознания того, что все уже позади, что клад цел и невредим и мы знаем, где и в каких надежных руках он хранится. Мы загадывали на будущее, успокаивая и веселя гостеприимного хозяина. Так мы засиделись за богатым столом в уютной гостиной старого деревенского домика с добрым интересным собеседником далеко за полночь. В конце концов дедушка Сема уговорил нас лечь спать и хоть немного передохнуть. А меня он попросил пойти с ним на рассвете на сенокос, пообещав за это показать нам клад отца Иоанна! Я, разумеется, охотно согласился. Хозяин предложил расположиться на ночлег в доме, где все кровати пустовали, но мы изъявили желание вздремнуть на сеновале. Дедушка Сема, зная с детства, как там хорошо, не отказал нам и снабдил пледом и двумя тулупами. Мы отправились во двор. Под большим навесом, близ высокой яблоньки и ярдом с загоном для козочек, лежал огромный ворох свежего сена.
На его духмяной вершине мы и устроились на ночлег. Сон, однако, не шел. Уж больно сильными были наши впечатления от всего услышанного на этом кордоне. Мы примерно с полчаса все обсуждали и обсуждали тайны и разгадки отца Иоанна и дедушки Семы. Кругом царили полумрак и покой. Где-то внизу тихо пел сверчок, иногда сонно стукали копытцами козы, то запевал, то стихал соловушка, укрывшись в пышных зарослях черемухи. Дивно пахло сеном, лугом и распустившимся жасмином. По лугу и двору медленно перекатывались сизые волны ночного тумана, обильно покрывавшего высокие травы тяжелой росой.
- Ничего, зато косить будет легче! - сказал я себе.
Вскоре Пашка утомилась, замолчала и заснула. Я не стал ее тревожить, а сам лег на спину и, заложив руки за голову, стал думать о том, что вот так хорошо было мне в уральской тайге, на базе геологов, когда мы сидели с Пашкой в столовой, сытые, радостные, спокойные и ждали своего скорого возвращения домой, оставив позади все страхи, всю боль и отчаяние. Мы были вместе, были рядом и надеялись только на лучшее. Вот и теперь Господь все устроил для нас самым лучшим образом. Мрачная «волчья яма», суровые расхитители храмов, боль в голове, лесные блуждания, отчаяние от потери клада отца Иоанна - все это ушло прочь от нас, мы вновь обрели силу и уверенность в себе, а после бани и рассказа дедушки Семы точно заново родились, как-то сразу одновременно и повзрослев, и похорошев душой и телом. Нам теперь было не стыдно вернуться к своим в лагерь, порадовать всех новостью о кладе отца Иоанна. Возникло острое желание вновь включиться в работу по восстановлению Преображенского храма. Пашка застонала во сне, и я вздрогнул, вдруг отчетливо осознав, что мое пребывание на Мещерской земле, однако, уже заканчивается и что уже послезавтра, после обеда электричка вновь унесет меня в большой, шумный и пропыленный город. И, стало быть, меня опять поджидает скорое расставание с Пашкой. Я повернул голову. В предрассветном сумраке лицо девочки казалось фиолетовым. Ее распущенные волосы отливали лазоревой синевой и были разметаны по щекам и плечам. Она впервые была так близко и без косичек, эта дивная фея Мещерского края. Я дотронулся до ее волос. Какие они были чистые, пушистые, мягкие, точно шерстка белочки или ласки. Я осторожно поднял одну из прядей и поднес к своим губам. Уловил тонкие запахи меда, сладость клевера и жасмина, горчинку васильков, пряность душного летнего полдня, свежесть прошедшей грозы, яркую палитру радуги, невесомость облаков и тумана, влажность утренней росы... И я, невольно наслаждаясь этими дивными ароматами, закрыл глаза, не в силах отпустить эту прядку, и сам не заметил, как задремал, целуя то ли во сне, то ли наяву волосы славной девчонки по имени Прасковья...
Я увидел странное видение, словно киношный боевик. Мы с Пашкой бежали по огромному пестрому лугу, держа друг друга за руки. А за нами гнались на джипах и тяжелых мотоциклах люди с лесной поляны и бандиты Назара Кривого. Ржавый и брат Феодор стреляли в нас из короткоствольных автоматов. Пули свистели над головами, косили густые травы, срезали верхушки высоких муравейников, поднимали фонтанчики земли под нашими ногами. Силы наши таяли, мы задыхались, а луг все не кончался. Иногда Пашка падала, я быстро поднимал ее, и мы вновь отчаянно бежали. Сзади неслись хохот, пальба и рев моторов. У меня в руке был обрез двустволки. В какой-то момент я остановился и, обернувшись, выстрелил в наезжавшего Ржавого. Колесо его «Урала» взорвалось, и бандит кувыркнулся в траву. Вторым выстрелом я вывел из строя «Хаммер» Кривого. И мы опять побежали. Впереди увидели повозку Петьки.
- Эй, погоди! - закричал я.
Увидев нас, сильно загорелый пацан похлопал бичом, и Зоська понесла его прочь.
- Ах же ты, пырей ползучий! - крикнул я в сердцах.
Пашка уже совершенно выбилась из сил. Мы остановились около куста терна и огляделись, ища места для укрытия от погони. Впереди, у сиреневой линии горизонта, возник светящийся золотыми куполами храм.
- Бежим туда! - крикнул я и потянул за собой стонущую девчонку.
Внезапно раздался страшный рев и нас настиг мотоцикл, за рулем которого восседал гордый Слон. Он кивнул нам головой, предлагая сесть к нему за спину. Мы забрались на мощный «Харлей» и понеслись вперед. Вскоре я увидел дорожку, ведущую к храму. По ней нам навстречу шел какой-то старичок в длинных белых одеждах. Над головой у него сиял золотой нимб. Наверное, это был отец Иоанн. Он махал нам рукой, призывая к себе. В это время брат Феодор на своей «Ямахе» почти поравнялся с нами и трижды выстрелил в Слона из пистолета. Тот взмахнул руками и упал. Мы кубарем полетели в кусты. Но и сам Феодор врезался в муравейник и перевернулся вместе с мотоциклом. Я поднял Пашку, и мы подбежали к старцу. Им оказался дедушка Сема. Он взял нас под свою защиту и прижал к себе. И в это время двери храма распахнулись, и все золото его убранства так засияло, что ослепило всех надвигавшихся на нас противников. Они заметались, сталкиваясь друг с другом, падали на землю и расползались по кустам.
- Ах вы, ангелочки мои, ну теперь все позади, успокойтесь! - мягко говорил дедушка Сема, лаская нас своими теплыми и шершавыми от мозолей руками. А я подумал: «Как же прекрасен и богат клад отца Иоанна! Какое он излучает сияние... Как легко, спокойно и надежно под этим покровом...» Но тут я почувствовал, как кто-то, точно былинкой, щекочет мои ноздри. Повертел головой, но тщетно, назойливый озорник не отставал. Я дунул - безрезультатно. И тогда я смачно чихнул и проснулся.


«НА КРУГИ СВОЯ»

Открыв глаза, я увидел виновника моего пробуждения: прядка пашкиных волос, прилипшая к моим губам, колыхалась от тихого сквозняка, потянувшего с луга, и поэтому щекотала мой нос. Я осторожно убрал ее и повернулся на бок. Пашка лежала, сжавшись в комок, заложив ладони между колен, и улыбалась во сне. Наверное, ей снилось, что мы гуляем по лугу, а я рву цветы, нюхаю их и весело чихаю. Ресницы девчонки озорно подрагивали и отливали синевой рассвета. Уже было довольно светло. Туман поспешно отходил в кусты и лес. Луг серебрился от густой росы. Я прикрыл Прасковью пледом и спустился с сеновала. Сладко потянулся и резво размял руки и ноги. Несмотря на странный сон, настроение было прекрасное. Козы уже не спали. Пели вовсю и петухи. Собаки резвились на опушке леса. Дедушка Сема тоже был на ногах (да и спал ли он вообще?). Хозяин кордона стоял близ калитки и настраивал косы. Я пошел по узенькой дорожке, петлявшей среди высоких лопухов и глухой крапивы и ведущей к туалетной будке.
- Доброе утро, дедушка Сема! - весело произнес я.
- О, Жорик, встал уже, какой молодец! Ну, здравствуй-здравствуй! Как спалось?
- Отлично! Лучше всякой перины!
- Вот и слава Богу! Сейчас косы малость подточу и пойдем, может, лужок докосим...
Через пять минут я вышел из туалета, окруженного с трех сторон буйными зарослями сорных растений, и хотел уж было сказать дедушке Семе, что готов, но лишь только беззвучно раскрыл рот. Голос застыл у меня в горле, а сам я замер, как столб, так как увидел рядом со старым лесником темную человеческую фигуру, показавшуюся мне знакомой. Внезапный ранний гость слегка повернул голову и я, охнув, точно с трамплина, нырнул в густую мокрую траву. Там стоял... брат Феодор! Неужели он искал нас? Или все-таки имел какую-то связь с кордоном? Я припал к земле и услышал голос незваного визитера:
- Что это было?
- Да это Лайма там, с сынком своим резвится! - спокойно отозвался хозяин.
Я тихонечко встал на четвереньки и кое-как отошел к забору. Плечо пылало от крапивного ожога, а все тело покрывала холодная роса.
Но все это я стойко терпел. Присев на корточки, я осторожно выглянул из лопухов. Феодор и дедушка Сема еще стояли у калитки и негромко разговаривали. Лжемонах изредка кидал тревожные взгляды на заросли, в которых я скрывался. Но тут меня здорово подстраховала немецкая овчарка Лайма. Выскочив из-за туалета, она бросилась к непрошенному гостю и грозно зарычала. Брат Феодор испуганно отпрянул от забора. Дедушка Сема прикрикнул на собаку, и та послушно убежала за угол дома. После этого лжемонах уже больше не глядел в мою сторону. Быстро закончив разговор, он откланялся хозяину кордона и резво пошел по дороге, ведущей в глубь леса. Когда Феодор скрылся из вида, я медленно поднялся и, потирая горящее плечо и ушибленное колено, подошел к дедушке Семе.
- Кто это был? - спросил я.
- Так, путник какой-то... - усмехнулся хозяин, проводя точилом по косе.
- А чего он хотел? - вновь поинтересовался я, опасливо озираясь на лес и дорогу.
- Вас ищет.
- Как это нас?! - взвился я. - Да ведь это и есть тот самый брат Феодор, который сдал нас бандитам! И что вы ему сказали?
- А, Феодор... - спокойно отозвался старый лесник. - То-то он мне показался каким-то подозрительным... - и дедушка Сема потрогал пальцем острие лезвия косы. - Вот, оказывается, отчего ты в кусты-то сиганул, точно кот за мышью! А у тебя это неплохо получается!
- Этот Феодор очень противный и коварный тип... Никогда не знаешь, что от него можно ждать: улыбаясь, он может и поцеловать тебя, и ударить ножом в спину! - и я, стянув с себя футболку, стал отжимать ее от росы: - А он один был? О друзьях ничего не говорил?
- Ничего. Один, похоже... Сказал, ребяток из лагеря ищу. Мол, пошли за лисичками да и заблудились... Ну я сказал, что видел вас вчера вечером, что вы заходили попить водички да узнать дорогу на Лозниковскую поляну, - доложил хозяин.
- А что это за место?
- Да есть тут в наших лесах полянка одна. Городские ее облюбовали для своих чудных дел. Короче, в это время там обычно заезжие нимформалы тушуются!
Я невольно рассмеялся.
- Что это ты, внучок? - удивился дедушка Сема.
- Да так, уж больно вы смешно выразились насчет этих неформалов.
- А как надо было?
- Неформалы тусуются!
- Да ну их! Словечки какие-то ненашенские, и не выговоришь! - и хозяин кордона брезгливо сплюнул. - Ну ладно, Георгий, не думай ты о них и никого не бойся. Пошли лучше поработаем! Пока наша спящая красавица не проснулась!
- А если он вернется?
- Вряд ли! Видал, как Лайма его пуганула! Больше не сунется... Я собак пока привязывать не буду, они сюда никого не пропустят, будь там хоть медведь, хоть Назар Кривой с обрезом!
От этих слов я успокоился и, еще раз взглянув на пустую дорогу, принял от дедушки Семы косу. Мы пришли на луг. Я деловито поплевал на ладони и взялся за работу. Работалось мне на редкость легко. Благо, косить траву я уже более-менее научился, пока боролся с бурьяном вокруг Преображенского храма. Я махал очень острой косой во всю ширь своих плеч. Крепкая тимофеевка, размашистая ежа, раскидистые розовые клевера, высокий мятлик, стрелки подорожника, рослые колокольчики небесных тонов, пахучая земляничка с крупными алыми каплями редких ягод, голубые россыпи вероник, лучистые зонтики тмина, душица плотно ложились в тугой и сочный рядок. Дедушка Сема не раз прерывал свое дело, чтобы полюбоваться мною, и вздыхал, видно, думая о том, что он уже совсем состарился и не может потому составить мне достойную конкуренцию. А я, то злясь на предательство брата Феодора, то радуясь от предвкушения просмотра клада отца Иоанна, то думая о том, что скоро мы вернемся в лагерь и о том, какая у меня прекрасная подруга, работал с фанатичным азартом, не замечая усталости и льющегося на глаза пота.
Э, ребята, да я гляжу, что кое-кто из вас удивляется тому, откуда у меня, человека городского, такие богатые ботанические познания! Что ж, это вовсе не секрет, скажу охотно, раз вас это обстоятельство несколько смущает. И уж простите меня, что, увлекшись своим рассказом, я не открыл вам этого раньше. Все дело в том, что после возвращения с Урала, я, к своему стыду, отметил, что почти совсем не знаю нашу родную природу! Я не мог ведь даже отличить вяза от ясеня или вербу от ольхи! А о цветах и травах и говорить-то было нечего. И тогда я, чтобы не отставать от Пашки и хоть как-то восполнить этот пробел, записался в кружок юных натуралистов, действующий при городском Доме молодежи. И вот, посещая его уже более полугода, я сделал для себя много удивительных и интересных открытий! Я крепко сдружился с природой, стал ее понимать, окликать различные растения по имени. Я перелистал десятки гербариев, просмотрел сотни журналов, газет, открыток, прочел много книг и справочников, заглянул в энциклопедии, и теперь вот уже обычные голубенькие цветочки стали для меня верониками, а лиловые весенние цветки превратились в хохлатки, а желтые капли на траве - в лютики. Было очень любопытно открывать для себя все новые и новые растения, узнавать их имена, знакомиться с ними, точно с живыми существами. Правда, в основном, все мои открытия были заочными и вот сейчас, оказавшись среди живописных июньских лугов, я буквально обалдел от разнотравья и с нескрываемой радостью узнавал тот или иной цветок во всем его реальном великолепии! И старался поделиться этими открытиями и с вами... Ведь теперь я с природой на «ты». И знаете, ребята, как это здорово - общаться с растениями, точно со своими многочисленными друзьями. Идешь, к примеру, по тропинке и приветствуешь окружающие тебя цветочки: «Привет, вероника! Здравствуй, медуничка! Эй, незабудка, а ты прекрасно выглядишь! А ты, живучка, что приуныла, жарко?» И они тебя тоже узнают и кивают в ответ своими синими, белыми, желтыми, алыми головками. Друзья мои, любите и изучайте, цените и берегите нашу милую и славную российскую природу! Она того вполне достойна, поверьте мне! Что вы говорите? У меня хорошо получаются описания природы? Ну, спасибо! Постараюсь и впредь радовать вас этими своими словесными натюрмортами и пейзажами! А теперь продолжу свой основной рассказ.
Я уже давно не работал с таким энтузиазмом, поэтому намеченный на сегодня лужок мы скосили раньше срока! Роса еще не сошла с травы, а мы уже возвращались на кордон, с гордостью неся на плечах, точно королевские гвардейцы свои ружья, сверкающие на солнце косы.
- Ну, Георгий, молодец ты! Славно поработали! Вот сын мой, Семен, подивится! Ему ведь теперь и косить-то больше не придется!
- Как полопаешь, так и поработаешь! - пошутил я.
- Это точно! - согласился хозяин хутора и мы весело рассмеялись.
Я почти не чувствовал усталость и продолжал помогать лесничему. Мы вывели скот на лужайки, прибрались во дворе и сараях. Вскоре к нам присоединилась и Прасковья. Она довольно умело подоила коз и корову. Потом мы сидели на лавочке в саду, пили парное молочко и ели пшеничные сухарики. О визите брата Феодора я ничего не сказал Пашке, не хотелось портить ее приподнятого настроения. По этой причине я умолчал и о сне. Когда мы немного передохнули, дедушка Сема принес кувалду и передал ее мне. Потом повел нас к одному кирпичному сараю, стоявшему неприметно в глубине двора. Там он внимательно осмотрел заднюю стенку и, указав на некоторые кирпичи, сказал мне:
- Ну, Георгий, бей сюда!
Я удивленно взглянул на него.
- Бей-бей! Не бойся! - улыбнулся лесник.
Я опять деловито поплевал на ладони и, подняв увесистую кувалду, в 2-3 удара проделал в кладке внушительную брешь. Когда пыль сошла, дедушка Сема извлек из стены несколько туго набитых свертков и пакетов. Мы развязали их и обомлели! В ярких лучах вставшего солнца заблестели и засверкали золотые дикирий и трикирий, дискос, дарохранительница, звездица и потир. Прекрасными самоцветами засияла парчовая митра! А дедушка Сема уже бережно расстилал на досках, покрытых бумагой, омофор, орарь, фелонь и стихарь, подризник и монашескую рясу, которые когда-то принадлежали отцу Иоанну и диакону Петру. Они выглядели, как новенькие! Светились неописуемым светом, наполняя все вокруг каким-то небесным торжеством! Затем дедушка извлек из тайника несколько икон в дорогих окладах. Драгоценные каменья, позолота, серебро так искрились и переливались, что ломило глаза, а лики Спасителя и Богородицы глядели на нас так радостно и с такой нежностью и любовью, что у нас заблестели слезы... Мы были просто поражены всем увиденным. Да, этот клад, действительно, не шел ни в какое сравнение с тем, что мы обнаружили в Никольской церкви. Пашка лишь шептала:
- Красота-то какая! - и трепетно гладила и целовала все предметы.
Я остановил старого лесника:
- Дедушка Сема, хватит, больше ничего не доставайте! А вдруг сюда нагрянут бандиты! Нельзя допустить, чтобы такое сокровище попало в их грязные руки!
- А что же там еще есть? - поинтересовалась Пашка.
Ох уж эти любопытные девчонки!
- Много чего, ласточка ты моя! - ответил хозяин кордона и стал вновь бережно упаковывать свертки да пакеты. - И книги с дорогой инкрустацией, и подсвечники, и множество украшений, иконы старинные (даже есть, наверное, и чудотворные!), столики, оклады ценные, элементы Царских Врат и Престола, малые колокола с Преображенского и Никольского храмов...
- Здорово! Как здорово! - восхищалась Прасковья. - Каким же прекрасным станет наш храм, когда все это в него возвратится!
- Дедушка Сема, пока еще надо бы все это держать в тайне! - сказал я. - Давайте все вернем на место, тут надежнее! Пока по земле шастают такие иуды, как Назар Кривой, клад отца Иоанна будет в опасности. Эти люди ведь ни перед чем не остановятся, чтобы завладеть такими сокровищами! Лишь когда бандитов схватят, а Преображенский храм восстановят и батюшка Григорий начнет в нем богослужения, тогда и можно будет открыть клад людям!
- Да, ты прав, Жорик, пусть полежит пока туточки! - согласился дедушка Семен. - Теперь ведь уже недолго ждать-то осталось. Когда такие ребятки, как вы, взялись за дело, то уж ничего не остановит возрождения Преображенского храма и Веры нашей Православной! А потом и явим клад миру! Не прячут свечу под кроватью, а ставят на стол, чтобы всем светила!
Мы вновь спрятали свертки в тайник и заложили брешь кирпичами.
- Я скажу сыну, он опять тут все замажет и заделает, никто ни о чем не догадается, - сказал дедушка Сема, отряхивая руки от пыли. - И вот что, ребятушки, давайте пообещаем друг другу никому не говорить о главном кладе отца Иоанна до тех пор, пока не исполнятся все те три условия, о которых сказал Жора. Так будет спокойнее...
- И даже батюшке Григорию? - спросила Пашка.
- Не будем пока торопить события. Ведь батюшка доверял полностью брату Феодору, а чем тот отплатил? Пока, милые мои, я могу полностью доверять лишь троим: сынку моему, Семке, и вам, которые и крови своей, и самих жизней не жалели ради клада отца Иоанна... Пусть это пока, думаю, совсем ненадолго, останется нашей тайной, тайной четырех. И я передам сокровища батюшки Иоанна в ваши чистые руки. Вы пришли вчера с благой вестью, а потом придете за кладом. Вам будет виднее, когда сделать это! Договорились?
Мы переглянулись и дали обещание сохранить тайну, хоть и испытали некое внутреннее разочарование от того, что не сможем поразить «зернышек» чудесным известием о кладе отца Иоанна. Дедушка Сема обнял нас, поцеловал и облегченно перекрестился на восток. И едва он сделал это, как на дороге послышался тяжелый топот.
- Тихо! - шикнул я и пригнулся к земле. - Идет кто-то!
- А, не бойтесь, это мой Семка вернулся! - спокойно доложил старый лесничий. - Идемте, позавтракаем, и он отвезет вас к своим.
И верно, на дороге показался всадник. Это был мужчина лет сорока, в защитной форме и панаме, раскрашенной под цвет летнего леса. На спине у него висел рюкзак, а около седла были прикреплены веревка, котелок, фляжка в чехле и двустволка. Подскакав к колодцу, дядя Семен ловко, точно ковбой, спрыгнул с коня, сверкнув на солнце начищенными полусапожками. Дедушка Семен пошел его встречать. Мы, немного погодя, двинулись следом. Хозяин кордона представил нас своему сыну и кратко описал ему ту радость, какую испытал, увидев нас впервые близ этого самого колодца. Дядя Семен удивился и, с интересом оглядев нас, согласился с отцом:
- Ну, старина, дождался же ты своего дня! Поздравляю! Вот чудо! Прав был, значит, батюшка Иоанн, когда предсказывал это! А я ведь, грешный, начал уже было сомневаться в его словах...
- Эх, ты! - укорил его отец. - У Бога ни одно слово просто так не бывает! Это только мы, окаянные, ждать и терпеть не умеем! Все подавай нам сейчас и на блюдечке! Нет, надо ждать и верить, все обязательно и исполнится! Праведный Симеон-то, сколько ждал обещанного? Вот и я дождался! Зато какое это счастье... За всю долгую жизнь не было такой радости, такой прекрасной и великой!
- Да-да, ты прав, бать, как же я рад за тебя! Не верится, что все это так вот неожиданно и исполнилось!
Дядя Сема оживился и стал нас расспрашивать о ходе работ по восстановлению храма, о наших личных успехах. Мы помогли ему распрячь коня. Оказалось, дядя Семен привез с собой много озерной рыбы и ведерка два различных грибов. Просто так отпустить нас он не захотел и организовал на кордоне праздничный пикничок. Прежде чем приступить к его приготовлению, лесничий разделся до пояса и стал умываться около колодца.
Я достал ведерко свежей водицы, а Паша черпала из него березовым ковшиком и поливала прохладную жидкость на крепкие ладони и шею дяди Семы. Тот плескал водичку себе на грудь, спину, живот, плечи и лицо, кряхтел и фыркал от удовольствия, Тело его было ладно сложенное, мускулистое, загорелое, с несколькими шрамами. Я не стал расспрашивать лесника о том, кто и когда ранил его и в какой схватке, потому что знал, что служба его полна всяких трудностей и опасностей, ну а шрамы, они ведь только украшают настоящего мужчину! Иногда дядя Семен, балуясь, брызгал водой в сторону Пашки, и та, съеживаясь от холодных капель, тихонько посмеивалась. Дедушка Сема принес сыну длинное полотенце. Тот не спеша утерся и, сразу как-то помолодев, облегченно вздохнул. Похоже, на кордоне имелась живая вода, так как любое купание здесь почему-то сразу преображало каждого человека!
- Ну, а теперь можно приступить и к трапезе. Верно, Георгий? - весело сказал младший лесник и хлопнул меня по плечу. Я согласно кивнул и улыбнулся. И дело снова закипело. Лесники принялись чистить рыбу, я стал перебирать грибы, а Пашка взялась за картошку. Вскоре дивные ароматы вновь поплыли по залитому солнцем кордону. Еще через полчаса на столе уже стояли: блюдо с жареной рыбой, шипящая сковорода с картошечкой и грибочками, квас, салат из огурцов, редиски и ранней капустки. Лежали пучки лука, зелени, горячие лепешки. И мы, помолившись всем миром, уселись за стол и вновь приступили к такой вкусной и сытной трапезе. Дядя Семен рассказывал о своей поездке по лесному хозяйству. О том, каких встретил зверей и птиц, как спугнул браконьеров на Синем озере, как вовремя затушил оставленный кем-то без присмотра костер. Мы поведали ему о своих приключениях. Наша добрая беседа затянулась надолго. Поэтому, когда мы стали прощаться с кордоном и его славными хозяевами, время уже перевалило за полдень.
Дядя Семен вывел из гаража мотоцикл «Урал» с коляской и заправил его топливом. Потом мы уложили в большие пакеты гостинцы, которые передали лагерю гостеприимные лесники. Тут были грибы, свежая и сушеная рыба, клубника, сало, компоты, сыр, творог, масло, яйца, соленья, овощи, душистые травы для заварки чая, орешки, сухофрукты, варенье и медок.
- До свидания, дедушка Сема! Так здорово у вас было! - сказали мы с Пашкой, обнимая старого лесничего. - Вы такой добрый и славный! Вы для нас теперь как родной стали!
Хозяин кордона, сожалея о том, что нам так быстро приходится уезжать отсюда, смахнул слезу и ласкал нас своими руками, огрубевшими от труда и долгой нелегкой жизни в лесном царстве. Потом Паша поцеловала старика в его пушистую бороду и мы, сев на мотоцикл (я - за спиной дяди Семена, а девчонка - в коляске, среди пакетов с гостинцами), не спеша покатили по лесной дороге. Дедушка Сема еще какое-то время шел следом, крестил нас и махал рукою, пока мохнатые ели не скрыли из вида его одинокую сгорбленную фигурку. Прасковья достала из кармашка сделанный из «ночнушки» платочек и утерла им свои глаза. Я положил свою ладонь ей на плечо, и она, кротко взглянув на меня, улыбнулась и успокоилась. Миновав душный лес, мотоцикл выбрался на луговую дорогу и резво покатил по ней, оглашая настырным урчанием цветущие окрестности, окутанные жарким маревом горячего воздуха. Мы проехали через Никольское, миновали местный храм, с которого и начались все эти наши новые приключения, и совсем скоро вдали показался знакомый флагшток лагеря «Зернышки». Еще на подъезде к Преображенскому храму мы увидели пылящий по дороге милицейский УАЗик. Он двигался от лагеря в сторону станции.
«Уж не нас ли это ищут? - подумал я. - Ведь наше возвращение весьма затянулось...»
Прибыть в лагерь незамеченными не удалось. На строительных лесах храма оказался вездесущий Петька. Он засек мотоцикл и, узнав нас, быстро оповестил о нашем приближении всю округу! Поэтому, когда мы выехали на тропу, ведущую на территорию лагеря, к нам навстречу уже бежали все «зернышки» и десятка два местных пацанов.
- Ого, как вас тут встречают! Прямо, как космонавтов! - усмехнулся дядя Семен.
Через минуту нас окружила пестрая, удивленная и кричащая толпа. Леснику пришлось глушить мотор. Едва мы спрыгнули на землю, как к нам ринулись возбужденные «зернышки». Они обнимали нас, смеялись, ликовали. Отовсюду неслись возгласы:
- Ура, они вернулись! Паша, Жорка! Живые и здоровые! Ура! Ура! Откуда вы приехали? А милицию видели? Как здорово! Ну вы - просто супер! Ура, вернулись!
У нас от всего этого аж головы закружились. Мы кое-как утихомирили толпу и поручили ребятне нести в лагерь гостинцы из леса. А сами тепло попрощались с дядей Семеном, пообещав, что следующим летом обязательно приедем к ним в гости и, возможно, за кладом отца Иоанна. Когда лесник, помахивая нам рукой, покатил обратно, мы проводили его взглядом, а затем двинулись следом за «зернышками», которые уже достигли лагеря и теперь горячо рассказывали Людмиле Степановне о нашем возвращении. Учительница встретила нас радостно и как-то растерянно. Все были счастливы увидеть нас в лагере. Никто ни в чем нас не обвинял, не осуждал, а, наоборот, все восхищались нашим мужеством и просили поскорее рассказать обо всем, что с нами приключилось. Оказалось, что брат Феодор, действительно, отпросил нас у Людмилы Степановны ровно на три дня. Когда срок кончился, учительница начала волноваться и сердиться на то, что мы так безответственно поступаем, не желая возвращаться на работу и продолжая гулять с монахом по соседним монастырям. Батюшка советовал обратиться в милицию, решив, что с нами что-то случилось, так как он был уверен, что так поступить мы не могли: бросить дела и не сдержать обещания. Да и монах Феодор исчез как-то внезапно, даже не предупредив его, хотя раньше всегда извещал батюшку о своих походах. И более всего волновало то, что за все это время ни мы, ни брат Феодор ни разу не позвонили в лагерь и не доложили о своих делах, да и сам отец Григорий не мог до всех нас дозвониться. И вот сегодня, ближе к полудню, в лагерь неожиданно заявились следователи по особым делам и огорошили всех известием о том, что мы, оказывается, не отправились на экскурсию по монастырям, а стали жертвами банды Назара Кривого! И что сдал нас им... брат Феодор, который на лицо являлся одним из самых активных членов этой преступной группировки! Оказывается, после того, как мы покинули базу бандитов, там у них возникли серьезные разногласия. Кривой и Ржавый «наехали» на Слона, обвинив его в пособничестве пленникам, а тот впервые взбунтовался против них. Когда те решили проучить (а то и убрать) неугодного подельника, то он атаковал их первым! Представляете, ребята, наш добрый и могучий Слон, точно Моисей Мурин, вырубил Кривого и Ржавого, окрутил их веревкой и, взвалив на плечи, отнес в милицию. А брату Феодору, к сожалению, удалось скрыться. В управлении внутренних дел Василий дал чистосердечные признания, в том числе поведал и о нас. Вот следователи и приезжали, чтобы побеседовать с нами насчет показаний Слона. Однако, не застав нас в лагере, заволновались и решили объявить нас в розыск, так как мы могли легко затеряться в лесу или сгинуть в болотах, раз за столько дней не смогли выйти к людям. Благодаря операм в лагере также узнали, что мы, оказывается, все-таки нашли клад отца Иоанна, за что и поплатились своей свободой. Отец Григорий уехал с милиционерами, так как те попросили его опознать различные предметы, которые были украдены ворами из известных ему храмов, многое из награбленного, в том числе и «второй клад» отца Иоанна, были обнаружены на указанных Слоном схоронах.
Людмила Степановна позвонила по 02 и успокоила УВД, заявив, что мы вернулись из леса целыми и здоровыми. А мы, зная, что Слон очень ждет наших показаний и поддержки, изъявили сильное желание немедленно отправиться в город к операм. Доставить нас на место вызвался неунывайка Петька. Он мигом сгонял за своей кобылкой, и мы, отказавшись от предложений Людмилы Степановны хотя бы немного перекусить и отдохнуть, запрыгнули на телегу, покрытую душистым сеном, и покатили по пыльной дороге. «Зерна» проводили нас до околицы села и, попросив нас возвращаться поскорее, еще долго махали нам вслед. Ну, а мы поручили им пока готовить древесину для большого вечернего костра, за которым пообещали поведать о своих приключениях.
Зоська на сей раз бежала резво, будто понимала, что нам необходимо побыстрее добраться до города, чтобы там заступиться за человека, который рисковал многим, защищая нас от бандитов. Так мы и ехали, сопровождаемые плотным эскортом надоедливых оводов, гудящих не хуже милицейской сирены. Уже где-то на полпути нам попалась колонна внедорожников и «байков», двигавшихся по направлению к Спас-Клепикам. Похоже, то были те самые «тушующиеся нимформалы» с Лозняковской поляны, которым я хотел было преподать урок ботаники и которым Пашка своим выступлением явно испортила весь их «праздник сквернословия». Когда мы поравнялись с ними, то эти ребята и девчата нас сразу же узнали и... стали приветствовать! Кто жал на клаксон, кто вскидывал вверх руку, кто-то свистел, а иные просто улыбались. Угрюмых и безразличных лиц я отметил совсем мало. Пашка, смущенно улыбаясь, прикрыла уши руками, опасаясь, как бы эти неформалы не взболтнули по привычке чего лишнего, а я помахал колонне обеими руками. Петька же, решив, что на нас «наехали» какие-то крутые парни, испуганно озирался и погонял и без того упирающуюся Зоську. Но моторы, мощностью в сотни таких кобылиц, конечно же, оказались быстрее нас, поэтому черная колонна стремительно обошла подводу, а вскоре и вообще скрылась из виду, растаяв в облаке серой пыли и горячего липкого марева.
- Уф, пронесло! - облегченно выдохнул Петька. - Это кто ж такие были-то, а? Жор, ты их знаешь?
- Имел честь познакомиться... Да это дикари с Лозняковской поляны, среди которых наша староста сеяла семена разумного! И, как видно, вовсе не зря... - спокойно ответил я и, зевнув, почувствовал, что почти бессонная ночь начинает о себе заявлять. Пашка прыснула и прикрыла рот ладошкой, чтобы Петька не заметил. Загорелый возница как-то неопределенно повел плечами и сказал:
- А я думал - это парни самого Назара Кривого пожаловали! - и, вздохнув, добавил мечтательно: - Эх, хотел бы я хоть на немного побыть таким дикарем! Видали, какие у них тачки-то?!
- Не советую! - хмыкнул я. - Ах, Петруха, уж лучше тащиться на старой кобыле по торной дороге, ведущей к Небесам, чем лихо катиться на джипе по широкой трассе, идущей прямо в ад!
Петька вновь удивленно пожал плечами, но замолчал, видимо, обдумывая смысл моих слов, отчего стал энергично махать веткой, помогая зоськиному хвосту прогонять жужжащих провожатых... А я подумал: «А ведь, действительно, пронесло, прав наш кучер, так как в этой странной колонне вполне мог оказаться коварный брат Феодор, который теперь шастал по округе, словно вырвавшийся из капкана волк, заметающий свои следы и жаждущий кровавой мести...»
В управлении нас приняли радушно. Мы выложили следователю все, что знали о банде Кривого, и коротко поведали о своих лесных приключениях после того, как нас освободил Слон. В УВД нас встретил отец Григорий, он сильно обрадовался, обнял нас, благословил и поинтересовался нашим самочувствием. Мы заверили его в том, что мы в полном порядке. Потом нас провели в кабинет, где лежало награбленное добро. Там мы без особого труда опознали Никольский клад отца Иоанна. Следователь заверил, что все эти предметы будут переданы церкви, как только дело о банде Кривого будет окончательно закрыто. Затем мы расписались в каких-то протоколах, поставили подписи еще в каких-то бумагах, и нас отпустили восвояси. На прощание опер вернул нам наши мобильники (правда, уже разряженные) и поблагодарил за большую помощь в деле разоблачения шайки Кривого. Однако Прасковья попросила следователя устроить нам встречу со Слоном, или гражданином Уваровым Василием Сергеевичем, 1967 года рождения. Да и вообще, она так увлеченно хлопотала за его судьбу, что наделила бандита ореолом «запутавшегося в жизни мученика». И я тоже поддерживал девчонку, как мог, ибо мы были многим обязаны Слону. Может быть, даже и своими жизнями. Пашка успокоилась лишь тогда, когда поняла, что и следователи тоже разделяют наше мнение насчет судьбы Василия Уварова. И вот, прощаясь, она выпросила-таки у оперов возможность повидаться со сдавшимся преступником.
- Хорошо, Уварова сейчас повезут в областное управление, и вы можете на него взглянуть во время посадки в «автозак»! - сказал нам майор в штатском и поручил одному из оперов проводить нас на место.
Во дворе УВД стоял автомобиль с металлической будкой и зарешеченными окошками. Возле открытой задней дверцы дежурил сержант с коротким автоматом на плече. Мы остановились метрах в десяти от «автозака». Вскоре из мрачного трехэтажного здания, тоже с решетками на окнах, вывели Слона. Впереди шел крупный милиционер в рубашке и с пистолетом на поясе, за ним следовал Василий, держа перед собой руки, закованные в наручники. Замыкали группу еще два опера с автоматами. Я отметил, что Слон выше своих охранников на целую голову и покруче плечами.
- Здравствуйте, дядь Вась! - крикнула Пашка.
Все остановились и с удивлением поглядели на нас. Наш сопровождающий дал знак своим задержаться на минутку, и те немного расступились, давая арестованному некое свободное пространство.
- Держитесь! Не унывайте! Мы с вами! - махнул я рукой Слону, а Прасковья добавила:
- Спасибо вам, дядь Вась! Мы вас не оставим!
- Вы - супер! Мы гордимся вами! - снова крикнул я, а Пашка осенила Слона широким крестным знамением.
Василий Уваров как-то растерянно поглядел на нас, точно не узнал, но потом улыбнулся и, подняв к груди руки, несильно помахал нам, а потом быстро провел рукавом рубашки по своим глазам. Продолжая улыбаться, он качнул головой, как бы соглашаясь с чем-то, и резко отвернулся. Охранники быстро завели его в душное и темное чрево машины. Дверца звонко захлопнулась, и «автозак» двинулся к воротам. Пашка вздохнула и, как-то сгорбившись, повернулась и пошла к выходу. Я нагнал ее и обнял за плечи, а она, в знак признательности за поддержку, положила свою руку мне на бок. Мы вышли на улицу и сели на подводу. Вскоре к нам присоединился и отец Григорий. Петька натянул поводья, и Зоська вяло потащилась домой, поэтому обратная дорога заняла у нас весьма продолжительное время. Батюшка расспрашивал нас о брате Феодоре и обо всем происшедшем. Мы отвечали. Петька охотно подслушивал. Отец Григорий пожурил нас за то, что мы взялись за добычу клада без согласования со взрослыми. Мы же сказали, что хотели, как лучше, ибо не были уверены, что клад действительно находится там, и поэтому не хотели никого зря тревожить. А обнаружив сокровища, не раз звонили батюшке, да только его телефон не отвечал. Так мы и вышли на брата Феодора... А потом все завертелось самым непредсказуемым образом. Батюшка согласился с нами и стал сокрушаться на счет грехопадения «странного монаха», не скрывая радости по поводу того, что клад отца Иоанна все же стал нашим достоянием и здорово поможет нам в деле восстановления Преображенского храма. Нам очень хотелось обрадовать и подивить батюшку известием о том, что есть еще более ценное и прекрасное захоронение, сокрытое до времени в недрах глухого лесного кордона, но мы сдержали обещание, данное дедушке Семе, и промолчали. Даже если бы старый лесничий и разрешил нам открыть эту тайну отцу Григорию, то мы все одно сейчас бы не сделали этого, так как Петька слушал нас очень внимательно, совсем забыв о кобыле. Узнав сногсшибательную весть, он разнес бы ее вмиг по всему району! Что ж, пусть тайна останется тайной. Ведь кусочек тайны, как говорится, украшает ожидание!
Зоська медленно тащилась посреди разморенного жарой луга. Вялые цветы слабо покачивали своими пестрыми головками. Солнышко тоже не спеша удалялось за линию горизонта. Какая-то умиротворенность опускалась на всю округу. И в мое сердце вкралась тоска от мысли, что завтра (уже завтра!), в два часа пополудни я должен буду уехать из этих мест и снова расстаться с Пашкой. На сколько месяцев теперь? Я осторожно взглянул на девчонку. Она расспрашивала батюшку о ходе дел на стройке и не заметила моего внимания к ней. Волосы ее вновь были собраны в озорные косички, на щечках горел сильный румянец волнения и загара, на длинных ресницах резвились золотые солнечные зайчики, глаза отливали лазоревой синевой вечернего неба, а губы были такие свежие и цветущие, точно лепестки дивной орхидеи. Сердце мое сладостно забилось, и я поймал себя на мысли, что странное это дело: стоит лишь мне взглянуть на эту девчонку, как все во мне начинает торжествовать и восхищаться! Отчего же это?! Ведь Паша вполне обычная девочка, а не какая-то там супермодель с глянцевой обложки. Почему же всегда так замирает сердце, когда я задерживаю свой взгляд на ее лице? А может, она все-таки настоящая фея, обладающая волшебными чарами? Вы что скажете, ребята? Эх, как же мне вновь будет не хватать в нашем шумном городе этой трогательной, расцветающей девичьей красоты...
Чтобы отвлечься от грустной мысли, я вдруг неожиданно вскрикнул:
- Зося, нельзя ли побыстрее? Пожалуйста!
Петька вздрогнул и, обернувшись, удивленно поглядел на меня. При этом он даже обронил прутик, которым изредка побуждал лошадь на ускорение шага. Кобыла навострила уши и... действительно перешла на рысь.
- Глянь-ка, слушается! - усмехнулся озадаченный Петька.
- Спасибо, Зось, с меня причитается! - весело поблагодарил я, и моя печаль заметно рассеялась.
В лагере нас давно ждали. На окраине возвышалась пирамида для костра, а по низинам растекались запахи вкусного ужина. Так заканчивался последний день нашего пребывания в лагере «Зернышки». Завтра сюда приедут уже другие ребята и девчата, и их будут ждать свои интересные приключения. А нам надо будет прощаться с этим местом, в лучшем случае, до следующего лета.
«Зернышки» встретили нас с ликованием. Они поспешили побыстрее разделаться с ужином, чтобы успеть до костра сбегать на озеро освежиться в теплых и мягких вечерних водах, а потом уж, с огромным удовольствием, слушать наш захватывающий рассказ о приключениях в лесах и болотах и нашем пребывании в плену у свирепого Назара!
Людмила Степановна уговорила Петьку покушать вместе с нами, а я, воспользовавшись этим, отнес Зоське свою булочку и огурец и погладил ее за ушами, поблагодарив за хорошую поездку. А она, видно, так сильно растрогалась от этого, что взяла да и поцеловала меня в щеку и нос своими довольно влажными и шершавыми губами. Короче, мы расстались с ней добрыми друзьями.
А потом было последнее шумное купание на озере, где я с удовольствием демонстрировал «зернам» все то, чему научил меня тренер по плаванию. А когда сумерки стали окутывать окрестности лагеря, к темно-синему небу взметнулось яркое пламя нашего костра. То я, то Паша наперебой рассказывали о наших приключениях в связи с поисками клада отца Иоанна. В вечерней тишине слышались лишь наши голоса да веселое потрескивание поленьев. «Зернышки» и даже батюшка, и Людмила Степановна, точно завороженные, слушали наше повествование о почти невероятных событиях последних дней. Время шло, но никто нас не торопил с отбоем, никто не прерывал рассказа, никто и не помышлял о сне и отдыхе. В тот последний наш вечер мы засиделись до полуночи. Но сон все равно не шел, и мы были рады побыть друг с другом подольше перед завтрашним расставанием. Да и ночь-то, почти самая короткая в году, вовсе не думала вступать в свои права. Вот только о втором, самом главном кладе отца Иоанна, мы с Пашкой вновь умолчали до лучших времен, сделав это открытие тайной четырех: меня, Прасковьи, дедушки Семы и дяди Семена. Вот вам, ребята, я эту тайну открыл. Но только потому, что доверяю вам, как себе самому, и уверен, что вы сохраните все строго между нами. И еще я верю, что скоро, совсем скоро этот великолепный клад вновь откроется людям, осветив всех своим ослепительным светом - сиянием веры, любви и добра! Аминь!
Людмила Степановна едва уговорила и убедила ребятишек лечь спать и хоть малость отдохнуть перед завтрашним днем, ведь нам еще предстоит последняя торжественная линейка, сборы и встреча новой группы волонтеров из другой школы. А мы с Пашкой договорились съездить с утра в город, в храм на литургию, и там исповедаться во всех своих грехах и промахах, допущенных за время нашего пребывания в лагере и вне его. Мы пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим палаткам. Ох, как же уже давно я не был в своем «лазарете», служившем мне спальней!
И опять, как и неделю назад, я заснул почти сразу же, едва голова моя, со все еще гудящей шишкой, коснулась жесткой подушки. Я впервые, как говорят, спал сном праведника: без эмоций, без видений, без страхов и волнений... Жаль только, что длилось это всего четыре с половиной часа. А когда это время истекло, прохладная и мягкая ладонь Паши легла на мое плечо. Я открыл глаза и, увидев милый девичий профиль, тихо спросил:
- Что, уже пора?
- Да, пошли, а то еще опоздаем на автобус.
Я мигом поднялся, заправился и выбрался из палатки. Девчонка уже двигалась в сторону села. Я мухой слетал в туалет, наспех умылся ледяной водичкой, покряхтел от рассветной свежести и, точно Зоська, мелкой рысью припустил за Прасковьей и настиг ее тогда, когда она уже входила в селение.
- Как ты поднялась?! А я что-то разоспался... Дорвался до своего «лазарета»! Если бы не ты, проспал бы, наверное, до обеда!
- А я так и не заснула... - отозвалась Прасковья. - Столько всяких мыслей навалилось... Да и к исповеди готовилась.
- Да какие уж у тебя грехи-то?!
- Это только кажется, что все чисто, а покопаешься - так целый воз наберешь...
- Да, ты права... Грехи эти, они еще раньше нас рождаются... - вздохнул я.
Автобус пришел с опозданием на 20 минут. Пашка стала волноваться о том, что мы можем опоздать на воскресное Богослужение. Компанию нам составили лишь местные бабульки, которые ехали в город, кто тоже в храм, а кто и на базар торговать зеленью, овощами да продуктами животноводства. Всю дорогу бабушки нас нахваливали, говоря, что вот какие мы молодцы и умники: не поленились рано встать и ехать в церковь; такие молодые, а в Боженьку веруем, стараемся все делать честь по чести; и Преображенский храм восстанавливаем, чтобы их детей и внучат-оболтусов к вере приучить и чтоб им, старым, было удобнее посещать службы и все требы исполнять. Нам было очень неудобно и стыдно чувствовать себя апостолами и предметом всеобщего внимания. Мы смущались, потели, вздыхали, натянуто улыбались, мечтая поскорее добраться до города. И все же, с другой стороны, было приятно слышать такие слова от старых и опытных в жизни людей и чувствовать себя причастными к такому особенному и великому чуду, как наше дивное православие!
Как мы ни торопились, но все-таки немножко опоздали. Мы вошли в храм, когда уже были прочитаны часы и началась Божественная Литургия. Диакон возглашал Великую Ектению: «Заступи, спаси, помилуй и сохрани нас, Боже, Твоею благодатию!», а хор отвечал: «Господи, помилуй!» Мы перекрестились, поклонились и тихонечко влились в общую массу молящихся прихожан. И служба потекла своим привычным чередом: антифоны, ектении, вход с Евангелием... Перед причащением батюшка вышел исповедовать верующих. Когда подошла наша очередь, Пашка пропустила меня вперед.
- Георгий! - сказал я и склонился перед священником. Исповедь потекла сама собой. Хоть это дело и сугубо личное, но вам, друзьям моим, я скажу, в чем я тогда покаялся Господу. Сказал, что ударил ногой человека, что угрожал людям оружием и что, возможно, и выстрелил бы! (Батюшка удивился моим откровениям и попросил поподробнее рассказать, как и при каких обстоятельствах это произошло). Еще я упрекнул себя в том, что участвовал в конкурсе ругательств, гордился, хвалился, бахвалился, своевольничал, тщеславился, дни постные нарушал, порой ел без меры, угождая чреву своему...
Выслушав меня, священник накрыл мою голову епитрахилью и прочел разрешительную молитву Я перекрестился, поцеловал Крест и Евангелие и отошел в сторонку. Сильное облегчение сразу же посетило мою душу, точно теперь я принял ту лесную баньку на кордоне, только уже изнутри. Я оглянулся. Пашка о чем-то очень-очень быстро говорила батюшке. В чем же она могла каяться-то?! Ведь Прасковья никого не била, не унижала, не оскорбляла, не осуждала, не обижала, всем все прощала, все терпела... Разве, что в мыслях посетило ее? Или сочла недостойной съесть пищу этих «нимформалов»? Или винила себя за то, что обманула Людмилу Степановну, отправляясь на самом деле за кладом, а не за грибами? Видя, как волновалась на исповеди девчонка, я подумал: «Ведь тебе, Жорка, чтобы достичь Пашкиной чистоты и духовности, надо еще расти и расти, а, стало быть, если уж и ей по-прежнему есть еще в чем упрекнуть себя пред Господом, то тебе-то уж и подавно... Сегодня ты, скорее всего, исповедовал лишь крупные свои грехи и промахи, а многое, наверняка, еще осталось, так что надо будет более тщательно поработать над собой и покопаться в тайниках душевных...».
Пашка подошла ко мне и улыбнулась. Лицо ее было светлое, радостное, почти такое же, какое девчонка имела, выйдя из лесной баньки.
Я тоже улыбнулся ей, и мы дотронулись друг до друга только лишь кончиками пальцев. Потом встали рядом и стали дожидаться окончания службы и отпуста. Когда Царские Врата закрылись, мы положили три поклона и вышли из храма. До автобусной остановки шли молча и только чему-то улыбались. Мы были счастливы от того, что очистились и освободились ото всего, что тяготило и мучило нас в последнее время; и еще от того, что мы рядом и можем вот так запросто держать друг друга за руку; и от того, что сегодня отличная погода, весело поют птицы, цветут на клумбах яркие цветы, резвится на лужайках парка радостная малышня... Мы раскрыли тайну кладов отца Иоанна, внесли свой посильный вклад в дело возрождения храма, помогли поколебать банду Кривого, проверили и укрепили свою дружбу, и нам было совсем не стыдно подводить итоги нашего пребывания в «Зернышках». Но самое главное, что очень сильно радовало и волновало душу, было то, что мы осознавали себя православными христианами, верными рабами Господними, пусть еще не совершенными и часто ошибающимися, но твердо и бесповоротно идущими по тернистой дороге к Небесам!

* * *
Мы вернулись в лагерь уже после полудня. Там все было готово к торжественному построению. «Зернышки» второй смены упаковали все свои вещи и аккуратно сложили их около автобуса, на котором прибыли ребята из третьего отряда. Людмила Степановна и отец Григорий водили учителя из новой смены по лагерю и знакомили с бытом православных волонтеров. А ребятня с гордостью показывала новеньким итоги своей двухнедельной работы. А мы с Пашей, увидев залитый солнцем Преображенский храм, окруженный строительными лесами, подумали о том, каким же величественным и благолепным станет он, когда возродится, когда сокровища батюшки Иоанна вновь придут в свои стены, когда засияют его позолоченные купола, когда по округе разольется дивная мелодия его колоколов! Мы невольно залюбовались храмом, мечтая о тех временах, когда сможем зайти сюда на службу к отцу Григорию, увидеть клад отца Иоанна вновь служащим людям и радующим их своим великолепием, заметить среди молящихся прихожан и усталую фигуру дяди Миши, и крутые плечи дяди Семена, и пышную седую бороду дедушки Семы, и смуглое лицо шустрого Петьки, который, наверняка, будет алтарником... Да, ребята, мы с Пашкой, я в этом уверен, думали тогда об одном и том же! Только вот меня еще вдруг посетила одна дерзкая мысль (эх, хорошо бы и Пашку тоже!): «Здорово было бы, если б нас тут и обвенчали!» Но дальше этого моя неуемная фантазия не пошла, так как «зернышки» нас заметили, и все пришло в движение!
Потом было построение. Подняли флаг. С речами выступили учителя, отец Григорий, представитель местной сельской администрации, от лица «зерен» слово предоставили старосте смены. Мы подвели итоги, новички наметили фронт новых работ и заверили нас, что тоже добьются хороших результатов. Затем настало время общего обеда, после которого начались другие торжественные мероприятия. Из Никольского прибыла группа местных самобытных артистов, чтобы дать нам небольшой концерт (надо признать, что пели и плясали они очень даже неплохо!). После него должен был состояться футбольный матч между местными и городскими пацанами, еще какие-то шумные и подвижные игры на лугу и купание в озере. Автобус с «зернышками» из второй смены должен был отправиться домой лишь вечером. А мне, к сожалению, уже надо было дуть на вокзал, чтобы успеть на дневную электричку. Поэтому я, взяв свою дорожную сумку, тепло распрощался с Людмилой Степановной, с Виктором Сергеевичем (новым командиром «зерен») и с батюшкой Григорием (у которого взял благословение в дорогу). Потом настал черед ребятни. Каждый из пацанов счел за честь пожать мне руку и приложиться хоть на миг к моей литой груди, а девчонок так и тянуло чмокнуть Жорку в пухленькую и румяную щечку! И как пелось в одной очень старой песенке: «Я от чуткости такой потерял покой!» Староста стояла рядом и глядела на это мое трогательное расставание с «зернышками». Она тихонько посмеивалась, а глаза ее светились нескрываемой гордостью. Но за кого? За меня или за ее юных товарищей и подопечных? Или за всех сразу? Вы сможете ответить на это, ребята? Я вот тогда затруднился... Наконец, я освободился от ласк и объятий и запрыгнул на подводу с душистым сеном. Место возницы заняла Прасковья, так как Петька больше любил футбол, чем девчонку, и посему остался в лагере, ибо местные считали его лучшим вратарем во всей округе. Чем завершился тот товарищеский матч, мне неведомо, потому что Зоська лихо взяла с места, и лагерь стал стремительно удаляться. «Зернышки» долго махали нам вслед, а некоторые еще и бежали до самой околицы села. Когда последний дом скрылся за лесом, я понял, что моя эпопея на Мещерской земле завершилась. Конечно же, было грустно расставаться и с лагерем, и с его обитателями, и даже с Зоськой (эх, пробыть бы тут все лето!), но я возвращался домой с чувством выполненного долга. Надеюсь, поработал я неплохо, не подвел Пашку, возлагавшую на меня большие надежды, даже отыскал клад отца Иоанна! И как было замечательно, что именно нам с Прасковьей удалось полностью раскрыть тайну церковных сокровищ и выступить в роли ангелочков, принесших благую весть дедушке Семе о наступлении добрых времен, когда он сможет передать людям доверенные ему на хранение ценности, чтобы спокойно «почить в Бозе», выполнив долг христианина и данное отцу Иоанну обещание до конца! Все было очень хорошо, только вот тоска от предстоящего (уже такого скорого!) расставания с Пашкой сильно бередила мою душу. Но я привык не отчаиваться и поэтому наслаждался последними минутами нашего совместного пребывания. Ведь мы опять были вместе: я, она и природа! А нам ведь всегда было так хорошо, радостно и интересно познавать друг друга, делая новые волнительные открытия...
Уже на подъезде к станции нас нагнал темно-зеленый УАЗ с темными окнами. Когда машина проходила мимо, я взглянул на нее и невольно ощутил на себе чей-то тяжелый взгляд, проникающий даже сквозь черноту стекла. Колючий холодок вмиг разлился по моей груди. Зоська, как бы тоже почуяв неладное, вздрогнула и отпрянула к обочине. Тот, кто сидел во внедорожнике, прекрасно видел меня, а я вот его, к сожалению, нет. Мне открылась лишь чья-то рука с золотым перстнем-печаткой, нервно подрагивающая на баранке. Кто же сидел в джипе, в его затененном салоне? Брат Феодор? Или же просто любопытный сельчанин, случайно встретивший нас на пустынной дороге? Может, это катил на станцию Никольский фермер Виталий Иванович Самородков, который часто, как говорил отец Григорий, «помогал деньжатами восстанавливать храмы»?
А может, просто это все мне показалось от жары, волнения и от того, что в последние дни я стал слишком осторожным и подозрительным? А что поделаешь, пока один из главных и коварных бандитов, оборотень Феодор, все еще разгуливал на свободе, есть основания для волнений! Пашка, правда, не обратила на УАЗ никакого внимания, и я с тревогой подумал: «Девчонка ведет себя беспечно и надеется лишь на милость Божью и Покров Пресвятой Богородицы. Конечно же, без промысла Господня и волос с головы не упадет... Но все же: ведь она поедет обратно совсем одна, и в пути может приключиться все, что угодно... Коварный Феодор еще может поквитаться с нами за разгром его шайки и потерю (хоть и мнимых) ценностей...» УАЗик урча мотором проследовал дальше и вскоре совсем скрылся за поворотом. Зоська успокоилась и вышла на дорогу. Утешился и я: «Что это я стал так боязлив, маловерный! Ведь Господь с нами, и что нам сделает злой человек?! Да будет воля Твоя, Господи! Спаси и сохрани нас! Аминь!»
- Жор, ты чего такой грустный? - спросила Пашка, мягко похлопывая вожжами по крупу кобылы.
- Чтобы никто не видел, какой я веселый! - пошутил я, натянуто улыбаясь, и добавил: - Очень не люблю прощаться... Приезжать гораздо лучше, чем уезжать!
- Я тоже так думаю! - согласилась Прасковья и вздохнула, но тут же весело добавила: - А ты сильно не грусти. Вот увидишь, мы обязательно скоро встретимся вновь! У меня почему-то появилось такое ощущение...
- Дай-то Бог! - согласился я. - Здорово здесь у вас все было! Я даже и не ожидал, что так сильно привяжусь ко всему этому.
Время, к большому сожалению, было к нам сурово и неумолимо. Едва мы подкатили к вокзалу, как уже объявили о прибытии моей электрички. Однако я успел все же сбегать за билетом и купить гостинцы моим милым дамам: большое мороженое Паше и крупный маковый батон Зосе. Но тут подошел поезд, а с ним пришла и горестная минута расставания... Пашка взяла меня за руку, и мы двинулись к вагону. Зоська, с удовольствием жуя вкусное угощение, помахала мне головой вослед и как-то шумно и грустно вздохнула. Большие часы на фасаде вокзального здания показывали 14:02. До отправления поезда оставалось всего три минуты! Прощаясь с Пашкой, я пообещал ей стараться делать все возможное и невозможное, чтобы отыскивать пути для нашей очередной встречи. Девчонка ответила мне тем же. Потом мы съели (поделив пополам) чудом оставшийся у меня шоколадный батончик «Пикник», а когда поезд прогудел, давая знак о скором отправлении, мы вновь, как и во время моего приезда, быстро трижды расцеловались, и я заскочил в вагон. Затем дверцы с надписью на толстом стекле «Не прислоняться!» разлучили нас. Пашка махала платком, я, высунувшись из окошка, отвечал ей, размахивая бейсболкой, но поезд так круто рванул вперед, что уже через несколько секунд не стало видно ни перрона, ни белого платка на нем, ни серо-розового здания вокзала. Станция кончилась и потянулись бесконечные лесопосадки с редкими разрывами дорог да речушек...


ЭПИЛОГ

Я опять сидел в электричке, которая с каждым перегоном, с каждой станцией увозила меня все дальше и дальше от Мещерского края и от Прасковьи. От чувства разлуки сердце как-то печально томилось, сжималось от холода одиночества. Но я успокаивал себя, говоря, что мы расстались ненадолго и что скоро обязательно встретимся, вновь сможем взять друг друга за руки и заглянуть друг другу в глаза... За окошком проплывали теперь уже совсем загустевшие темно-зеленые лесополосы, у подножия которых желтели кусты акации и алели цветки шиповника (розы собачьей, грустно усмехнулся я). А травы, высотой до полутора метров, раскрашенные горошком и вьюнками, клевером и колокольчиками, лютиками и кашкой, анисом и стрелами подорожника, терпеливо ожидали своих косарей.
От грустных мыслей, навеянных расставанием с девочкой Прасковьей, меня отвлек голос, показавшийся мне знакомым. Я повернул голову и увидел уже известных мне торговцев фаст-фудом.
- Горячие пирожки, гамбургеры, хот-доги, чаек-кофеек! - катил тележку краснощекий мужчина в белом халате. А девушка на сей раз несла перед собой лоток со всевозможными пирожными и домашней выпечкой. Огромный термос висел у нее за спиной, точно кислородный баллон у аквалангиста. Душа моя невольно встрепенулась.
- Чего желаете, молодой человек? - вежливо поинтересовался продавец, подставляя тележку прямо к моим ногам.
Я, мигом забыв о своей тоске, хотел уж было вновь порадовать торговца крупными закупками, но подумал, что хотя бы в день своей исповеди следовало бы обуздать свою плоть и не поддаться очередному соблазну напичкать себя всякой вкусной всячиной! Поэтому я только лишь заглянул в тележку, проглотил слюну и, виновато улыбнувшись, сказал:
- Нет, спасибо, ничего не надо!
Мужчина удивленно пожал плечами и отошел. (Неужели все еще помнил меня и мой аппетит, такой прибыльный для него?!)
- Может, сладкого? Или чай? - как-то уже безнадежно предложила девушка.
Я отрицательно покачал головой. Они вздохнули и пошли дальше по вагону:
- Булочки, суфле, домашняя выпечка, лимонад, орешки...
Чтобы окончательно избавиться и от печали, навеянной разлукой с Пашкой, и от соблазнительных искушений желудка, я решил лучше почитать толстую черную книгу, которая лежала на дне моей дорожной сумки в компании с дарами мещерских краев, которыми снабдили меня в дорогу заботливые неунывайки-«зернышки». Я раскрыл сумку, отодвинул большой пакет с двадцатью кулечками земляники, убрал мешочки с лисичками и с первыми маленькими, толстенькими и упругими подосиновиками в малиновых беретах, приподнял увядший букет полевых цветов, подаренный кем-то из девчат и, наконец, интереснейшая книга вновь была в моих руках. Раскрыв ее, я невольно поразился: закладка так и лежала на 179 странице, на том самом месте, куда я ее положил две недели тому назад. Надо же, как ярко и насыщенно прошла эта половина июня, раз мне ни разу так и не удалось заглянуть в «Жития святых» и узнать про то, как же все-таки завершилась история об охотнике и святой деве Феоктисте! Я взглянул на часы в мобильнике, расслабился, устроился на диванчике поудобнее, отодвинул календарик-закладку, нашел в тексте нужный абзац и... вновь погрузился в увлекательное чтение.
«... Когда настало ожидаемое время, охотник опять сговорился с товарищами своими плыть на остров Парос для ловли зверей. Перед отъездом на корабль он взял у пресвитера в маленький чистый ковчежец частицу Пречистых и Животворящих Тайн, как повелела ему блаженная Феоктиста, и, с честию сохраняя ту частицу при себе, отплыл. Доплыв до этого острова, он с Божественными Тайнами пошел к тому запустелому храму Пресвятой Богородицы, в котором в предыдущем году беседовал с блаженною. Но, войдя в тот храм, не нашел святой Феоктисты. И подумал он, что преподобная ушла в дальнюю пустыню или же сделала себя невидимою, так как с охотником тем пришли и некоторые другие из его товарищей. В скорби вышел охотник из храма и пошел за своими товарищами. Вскоре он тайно ушел от них и, возвратившись, один пришел ко храму, - и тотчас явилась преподобная Феоктиста на том же самом месте, где и прежде стояла, одетая в ту одежду, которую охотник дал ей в прошлом году. Увидев блаженную, охотник пал на землю и поклонился ей. Она же быстро подошла к нему и со слезами сказала:
- Не делай сего, человек, - ибо ты держишь Божественные дары. Не бесчесть Тайн Христовых и не опечаливай мою худость, ибо я недостойная женщина.
И, взявши охотника за одежду, подняла его с земли. Он же, вынув ковчежец с Божественными Тайнами, подал ей. Преподобная сначала пала на землю пред Божественными Тайнами и омочила землю слезами. Затем, встав, приняла святые дары в свои руки, причастилась и с умилением сказала:
- Ныне отпущаеши рабу свою, Владыко, ибо видели очи мои спасение мое, и я в руки прияла оставление грехов. Ныне отойду, куда повелит благость Твоя.
Сказав это, она горе; подняла руки свои и долго стояла, молясь и прославляя Бога, затем с благословением отпустила охотника к его спутникам.
Пробыв на острове несколько дней, охотники наловили много коз и оленей и возвратились на корабль. А тот охотник снова отлучился от них и один пошел ко храму, желая сподобиться от преподобной молитв и благословения в путь. Он подошел к тому месту, где прежде с нею беседовал, - и увидел блаженную, лежащую на земле мертвою. Руки ее были сложены на персях, святая же душа ее отошла в руце Божии (преподобная Феоктиста умерла в 881 году после 35-летних подвигов на о. Парос - гласила сноска). Припав к честным мощам ея, охотник лобызал честныя ноги ея и омывал их слезами. И недоумевал он, что делать, ибо был очень прост и жизнь свою проводил больше по пустыням, между зверями, нежели в городах - между людьми. Не догадался он даже пойти к другим охотникам и рассказать о происшедшем им, вместе с ними с честию похоронить сие святое тело. Выкопав немного земли, сколько можно было поскорее выкопать, он один положил в нее тело преподобной. При сем он дерзнул отделить от святого тела руку - себе на благословение, желая ту руку с честию хранить в доме своем. Но хотя сделал это он и с верою, по любви и усердию к преподобной, однако не угодно было дело это Богу, как это видно из последующего рассказа. Отделив руку, он завернул ее в чистый платок и, положив к себе за пазуху, пошел к своим товарищам, бывшим уже на корабле, но ничего им не сказал. Уже было поздно, когда они отплыли от берега и, распустив паруса, поплыли при попутном ветре. И думали все охотники, что корабль их идет быстро, - как летит птица, - так что надеялись рано поутру прибыть к горе Еввейской. Но, когда рассвело, они снова оказались на том же месте - при береге острова Пароса, и корабль их стоял недвижим, как будто бы удержанный якорем или же возвращенный назад какою-нибудь рыбою реморою (рыба эта называется реморою от глагола гешогео - двигаю обратно, задерживаю), потому что она, собираясь около корабля большими стаями, задерживает его ход. На всех напал страх, и все стали спрашивать друг друга, не согрешил ли кто и чей грех удерживает их, так что корабль не может даже двинуться с места. Тогда охотник, взявший руку преподобной, познав грех свой, вышел из корабля и тайно от товарищей своих пошел ко храму. Приблизившись в мощам преподобной, он приложил святую руку ея к суставу, на свое место и, немного помолившись, возвратился к товарищам. Когда он вошел на корабль, последний тотчас двинулся со своего места и поплыл без всякого препятствия, и все обрадовались. Когда корабль быстро плыл и уже был близко к Еввее, охотник начал рассказывать товарищам своим все, что с ним случилось: о том, как прошлым летом он обрел преподобную Феоктисту, а нынешним летом принес ей Божественные Дары и как по смерти святой взял руку ея, и по этой причине они всю ночь были удерживаемы. Те, выслушав обо всем случившемся, пришли в умиление, но на охотника стали сильно роптать и гневаться, что не сказал им об этом тогда, когда они были еще на острове том «дабы, - говорили они, - и мы могли сподобиться благословения угодницы Божией». Повернувши назад корабль, они с большою поспешностью опять поплыли в Парос и, достигнув острова, все вместе пошли ко храму. Со страхом войдя в него, они подошли к тому месту, где положено было честное тело преподобной. Место они нашли, а тела не нашли - видели только отпечаток лежавшего на земле тела, так как ясно изобразились следы, где лежала голова и где - ноги. Все они очень удивились и недоумевали, куда скрылась преподобная...»
- А ваш билетик, молодой человек?
Я вздрогнул и поднял голову. Передо мной стояла упитанная тетенька в железнодорожной форме и с небольшой кожаной сумочкой через плечо.
- Извините, вы что-то сказали? - машинально произнес я.
- Билетик ваш! - терпеливо повторила контролерша.
- А, простите, я сейчас! - спохватился я и полез сразу же в карман футболки, дабы не повторять прошлой ошибки. Но билета там не оказалось! На сей раз я положил его, по привычке, в бриджи. Тогда я переложил книгу из руки в руку и сунул ладонь в левый карман.
- А, это опять ты! - вдруг весело произнесла женщина (надо же, запомнила!) и мягко добавила: - Ладно, не ищи, сиди уж...
Затем спросила:
- Отдыхать ездил? В деревню?
- Да. И отдыхать, и работать, - ответил я, извлекая руку из бриджей, так как понял, что билет, как назло, лежит в другом кармане.
- Оно и видно, загорел хорошо! А то ведь в прошлый раз бледный такой был... пухлый... А сейчас, ну прямо красавец! Ну, как отдохнул-то?
- Спасибо, очень хорошо! Даже очень... - сказал я и, спохватившись, быстро залез рукой в сумку и извлек из нее три кулечка с ягодами. - Вот, угощайтесь! У меня тут их много.
- Ой, ну спасибочки тебе! Обожаю лесные ягоды! - обрадовалась кондуктор, бережно принимая от меня подарочек. - А мы вот все никак в лес не вырвемся! Работа и работа... У меня отпуск только в конце июля.
- Ничего, там уже свои ягоды будут: черника, клюква, малина. Орешки да грибочки...
- Тебя как звать-то?
- Жорка.
- М-м, хорошее имя. А меня - тетя Клава. Ну, Жорка, приезжай еще в наши края! Может, и встретимся!
- С удовольствием! - бодро отозвался я. - Конечно, увидимся! До свидания, теть Клав!
- До свидания, Жора, приятной дороги! - тетенька в форме спрятала ягоды в сумочку с билетами и пошла по вагону и даже не потревожила какого-то бомжеватого вида мужичка, прикорнувшего на диванчике у самой двери. А я почувствовал, как у меня на душе стало легко и радостно. Эх, я вернусь сюда! Обязательно! И может быть, еще этим летом. Ребята, а вы как думаете?
«... Некоторые из охотников говорили, что преподобная воскресла, другие же говорили, что это едва ли возможно прежде всеобщего воскресения, но скорее руками ангелов перенесена куда-нибудь на другое место и погребена, как некогда святая великомученица Екатерина. Впрочем, они разошлись по всему острову - искать: не найдут ли ее живою - воскресшею, или же мертвою - перенесенною на другое место.
Будучи простецами и несведущими, они хотели постигнуть тайны Божии, которые никому неведомы. Тщательно везде поискав ее и не найдя, они воротились в храм и с умилением лобзали место, на котором лежало тело преподобной. Помолившись, они возвратились назад - домой - и поведали людям о преподобной Феоктисте, и все удивлялись и прославляли Бога, дивнаго во святых Своих, Ему же слава во всем! Аминь!»
Я закрыл книгу и, поглядев в окошко, подумал: «А ведь это ты, святая Феоктиста, помогла мне тогда отыскать один из кладов отца Иоанна, что привело впоследствии к трем незабываемым дням захватывающих приключений, в которых было много как опасного, так и радостного! И самое главное, я прожил их вновь рядом со своей несравненной девочкой Прасковьей! Это был такой подарок, о котором я тогда уже не смел даже и мечтать! Радуйся, преподобная Феоктиста! Моли Бога о нас!»
Вот на этом, друзья мои, я и собирался закончить свой рассказ о моих новых приключениях, да только тут вот, совершенно неожиданно, произошло такое событие, о котором просто нельзя было не поведать вам, ребята!
Едва я спрятал книгу и закрыл сумку, как вдруг дверь вагона с шумом распахнулась, и я увидел на пороге тамбура того, кого уж никак не ожидал здесь встретить! Да и, если честно, совсем не желал когда-либо еще повстречать в своей жизни! Невероятно, но там стоял не кто иной, как сам... брат Феодор! Одет он был теперь уже не по-монашески: джинсы, защитная майка, ветровка болотной раскраски; на ногах - спецназовские «берцы»; на голове - армейское кепи; за спиной - небольшой рюкзачок, как у школьника. Однако, несмотря на новый «прикид», я узнал его сразу же: та же рыжеватая бородка, тот же цепкий бегающий взгляд, та же двусмысленная ухмылочка... Встав в раскрытых дверях, нежданный гость-пассажир, зорко, точно ястреб на охоте, шарил взглядом по вагону, видимо, отыскивая кого-то, ему хорошо знакомого. Мне, наверное, следовало бы отвернуться к окошку или притвориться спящим, прикрыв лицо книгой или газеткой, а то и нагнуться к полу и начать перешнуровывать кроссовки. Ведь надо же было хоть как-то прикрыть себя от цепких глаз бандита! Однако я, пораженный его таким внезапным и нежданным появлением, замер, точно кролик, загипнотизированный удавом, и только глядел на Феодора широко раскрытыми глазами, не предпринимая никаких действий, и покорно ждал, что же будет дальше. Только когда наши взгляды пересеклись, в голову пришла первая мысль: «Может, надо крикнуть на весь вагон: смотрите, это же бандит! Он храмы расхищает! Держите его!» В вагоне в это время находилось не меньше дюжины пассажиров, половина из которых (не считая бомжа, конечно) - вполне крепкие молодые мужчины. Но я не сделал и этого... В подсознании почему-то шевельнулась еще одна мыслишка: увидев меня, бандит непременно исчезнет из вагона, кинется бегом через весь состав и спрыгнет на ближайшей остановке, к которой электричка уже стремительно приближалась. Ведь не бросится же он на меня при всех, чтобы совершить кровавую месть! Однако поведение Феодора обескуражило меня еще больше! Обнаружив мое присутствие, бандит вовсе не смутился от этого обстоятельства, а, наоборот, даже обрадовался, как будто именно меня и искал! Лжемонах заулыбался, лихо сдвинул кепи на затылок и уверенной походочкой двинулся прямо ко мне! Никто из пассажиров не обратил на него особого внимания. Ухмыляясь своей ничего не выражающей улыбочкой, он подошел к скамеечке и устало плюхнулся напротив меня. Несколько секунд мы напряженно глядели друг на друга, точно мартовские коты перед жестокой схваткой. Потом брат Феодор спокойным голосом, точно встретил давнего товарища, сказал:
- Ну, здравствуй, брат Георгий!
Я ничего не ответил и отшатнулся к спинке сиденья.
- А я уже замучился искать тебя! - вздохнул лжемонах и деловито полез рукой к себе за пазуху в нагрудный внутренний карман ветровки. - Все никак не догоню... Бегаешь быстро... - и он лукаво усмехнулся.
Я положил ладонь на сумку, чтобы в случае чего резким рывком подставить ее под удар ножа, а то и под выстрел из пистолета с глушителем. Я был уверен, толстая книга «Житий» надежно защитит меня от любой атаки бандита. Но Феодор достал вовсе не оружие, а «корочку», которую обычно носят агенты спецслужб или следователи уголовного розыска. Он раскрыл ее и приблизил к моему лицу. Я на несколько мгновений опустил взгляд и выхватил из всего там написанного лишь самое главное, которое меня поразило еще больше, чем само появление бандита: «Мартынов Федор Евгеньевич, майор, Федеральная служба безопасности».
Глаза мои еще сильнее расширились от удивления, но я смог-таки взять себя в руки и, натянуто усмехнувшись, процедил:
- Вот теперь уже как!
- Не теперь, а так было сначала. Вот что, сынок, слушай сюда внимательно. У нас очень мало времени. Минут через пять будет остановка, и я сойду. Ты меня не видел, не слышал и не знаешь! О кэй?
Я непонимающе кивнул головой. Мы отвернулись к окну и сделали вид, будто не обращаем друг на друга никакого внимания, а просто любуемся красотами июньских полей и лесополос. Брат Феодор говорил негромко, уверенно и быстро. Я же слушал его с предельным вниманием, поражаясь в душе всей сыпавшейся на меня информации.
- Банда Кривого - это всего лишь звено в длинной цепи крупной международной группировки, занимающейся похищением и сбытом за рубеж предметов антиквариата. Она действует не только у нас в России, но и в ряде стран ближнего зарубежья и Восточной Европы. С захватом Назара операция еще далеко не закончилась, но мы постепенно вышли на других главарей этого синдиката под условным названием «Старьевщики». Сейчас идут аресты низшего звена. Подключен Интерпол , поэтому мне еще рано легализовываться. Предстоит еще много трудных и опасных дел. Брат Феодор - это один из моих образов. Сейчас, когда мне «удалось» уйти от погони, мой авторитет в группировке возрос, и это обстоятельство приведет меня к более важным персонам синдиката. Главное теперь - накрыть их, пока они еще не почуяли неладное и не залегли на дно. «Поражу пастыря, а овцы рассеются...» Рано или поздно, мы уже собирались брать Кривого. Он, конечно, много знает, но не все... Вмешательство Слона только ускорило это дело, и очень хорошо, что обошлось все без участия СОБРа и ОМОНА. Я остался чист, и это очень большой плюс для меня, ибо я вне всяких подозрений. И за это спасибо вам, ребята!
- А мы-то здесь при чем? - спросил я, не отрываясь от окна.
- А как же! Ведь это именно вы уговорили Слона сдаться, да еще и сдать подельников. Твоя Прасковья - отличный психолог. Смогла разжалобить такого грозного бандюгана, убедить его покаяться в грехах и стать на путь исправления! И поступил он точно так, как святой Моисей Мурин!
- Да какой из нее психолог! Просто Пашка, точно маяк, разливает вокруг только свет добра и поступает по принципу: побеждай зло добром! Говорится ведь: как победить врага? Сделай ему добро! Мы ведь всего лишь клещей ему вынули, а он так растрогался...
- Что ж, ты прав, брат, добро - великая сила! Это факт. И все же вы молодцы, очень помогли мне, как агенту спецслужбы, поглубже внедриться в преступную сеть. И уж простите меня, конечно, великодушно, что сдал вас Кривому. И вам тогда пришлось немало натерпеться всякого, но, увы, все должно было выглядеть вполне реально... Такая она у нас «собачья работа»... Назар тогда мне еще не доверял полностью, так как не было крупных и богатых наводок. Осторожничал, считал, что я вожу его за нос, оставляя что-то и для себя. Но вот после того, как я выдал ему те сокровища, он от радости доверился мне полностью и успел доложить о добыче на «верха». Главарь раскрыл мне все свои карты. И его внезапный арест тоже здорово мне помог. Я, будучи теперь на хорошем счету у «хозяев» Назара и оставшись после раскола в банде вне подозрений, уверенно занял место вожака. И это позволит довести мне операцию «Старьевщики» до конца и с максимальным успехом. Главари не уйдут теперь от расплаты! Уверяю вас, ребятки, вам особо ничего не угрожало, так как все было под нашим контролем! Правда, только до того момента, как в дело вмешался Слон. Но кто мог подумать и предположить, что вам удастся так лихо сломить его бандитскую волю. И слава Богу, что все обошлось, и Уваров встал на вашу защиту, а с вами ничего не случилось во время лесных походов. Но я шел за вами следом и едва не настиг, чтобы успокоить и поддержать, хотя, конечно, вы тогда бы приняли меня в штыки! (Он усмехнулся.) Но если бы не Слон, то все обошлось бы гораздо проще и спокойнее, и вам не пришлось бы скитаться по лесничеству. Трудно было?
- Да нет. Все было хорошо. Мы ни о чем не жалеем! Это были классные приключения!
- Ну и лады. Будьте уверены, если бы я хоть на минуту сомневался в вашей безопасности, я не затеял бы этого дела. А так клад отца Иоанна стал просто подарком судьбы и позволил мне укрепиться в банде, а ваша операция «Слон» вообще вывела меня к «верхам»!
- Что ж, спасибо за заботу! - вздохнул я и невольно добавил: - А как же сотрудница музея? Она ведь тоже была под вашим контролем?
- А что такое? Юлия Юрьевна жива и здорова!
- Да?! - удивился я.
- Разумеется! Двое наших, под видом заплутавших наркоманов, встретили Ржавого на лесной дорожке и отбили ее, да заодно еще и как следует накостыляли охраннику. Вот он с тех пор и сочиняет всякие небылицы о том, как лихо расправился с заложницей, чтобы скрыть от братков свое поражение.
- А Слон-то до сих пор переживает!
- Смотри-ка! - настал черед удивляться брату Феодору. - Да, и впрямь совестливый мужик оказался...
- А что будет со Слоном? Жалко его! Запутался человек и по детям своим очень скучает...
- Все решит суд. Но я думаю, судьи пойдут ему навстречу, так как помощь его в разгроме синдиката весьма существенна и перевесит на весах правосудия чашу его грехов.
Электричка загудела, извещая о своем приближении к станции.
- Ну, вот и все, брат Георгий, мне пора. Думаю, ты больше не будешь считать меня Иудой. Кстати, мой младший брат действительно монашествует в Оптиной... Может, и я когда-то туда подамся... Вот только выкорчуем с земли всю эту преступную скверну... - брат Феодор вздохнул, затем решительно поднялся и расправил джинсы и куртку. Я пожал его крепкую ладонь и ответил:
- Счастливо, брат Феодор! И прости, пожалуйста, что очень плохо о тебе думал...
- Ерунда, бывает! Как говорится «издержки производства»... А вы - славные ребята, оставайтесь такими! И девочку береги, не обижай, она у тебя - супер! И пусть это все пока останется строго между нами! Лады?
- Аминь! - решительно ответил я. Очень надеюсь на вас, ребята, что и вы скажете то же самое вместе со мной.
Что ж, подождем немножко, пока майор Мартынов не выполнит свою трудную, но благородную миссию.
Поезд у перрона стал сбавлять ход. Часть пассажиров тоже направилась к выходу. Воспользовавшись суматохой, брат Феодор обнял меня и прижал к себе на секунду:
- Ну, бывай, брат Георгий. Бог даст, обязательно еще встретимся!
Майор ФСБ повел плечами, поправляя на спине свой рюкзачок, и двинулся следом за пассажирами, но тут же замер на миг и шепнул мне:
- Да, совсем забыл, привет тебе с кордона!
- Как с кордона?! - изумился я. - А разве дядя...
Но брат Феодор не дал мне договорить. Он загадочно улыбнулся и шикнул на меня, приложив палец к губам. А потом, как ни в чем не бывало, прошел к двери и через пару секунд уже очутился на пыльном перроне. Когда он проходил мимо окошка, я не удержался и помахал ему рукой. Брат Феодор не ответил, сделав вид, будто это его вовсе не касается, но улыбнулся и бережно погладил бородку... А я взял и осенил его крестным знамением. Да, дивны дела Твои, Господи! Ребята, скажу вам честно, я был просто поражен этим чудом, когда буквально на моих глазах, всего за пару минут, злобный предатель и бандит превратился в благородного рыцаря незримого фронта! Ах, как было жаль, что я не мог пока поделиться этой великой радостью с Пашкой! Как бы она порадовалась! Ведь девчонка всегда доверяла брату Феодору, даже когда он «сдавал» нас Назару Кривому! Да, похоже, она все-таки хороший психолог... Или просто чистая, добрая и светлая христианская душа видит всех хорошими? Необыкновенная радость разливалась по моей груди, пронзала все существо. Я не знал, куда себя деть от волнения и восторга. Но чтобы люди не заметили этого моего состояния, я повис на окошке, немного высунувшись наружу и подставив пылающее лицо под свежие струи вечернего воздуха. Поезд снова бежал средь посадок, болот и плантаций, шло и лето, уверенно приближаясь к своему зениту. А до конца наших каникул было еще так много времени!
Я смотрел на мир, и на моих глазах то ли от ветра, то ли от счастья блестели теплые слезы...

г. Чаплыгин, август, 2008 г.