ДЕВОЧКА ПРАСКОВЬЯ
роман для юношества


Всем, почитающим вмч. Георгия Победоносца и вмц. Параскеву Пятницу, посвящается



ПРОЛОГ

Привет, ребята! Меня зовут Георгий, или Жора-Обжора, как еще величают меня некоторые одноклассники за мою неудержимую страсть ко всему вкусненькому. Я хочу рассказать вам удивительнейшую историю, которая произошла прошлым летом и круто перевернула всю мою жизнь! Все началось в начале июля, когда однажды за ужином мой папка вдруг неожиданно объявил:
— Ну, дорогие мои, кажется, я, наконец, разгреб свои дела и через два дня ухожу в отпуск, а еще через три — мы все вместе отправляемся отдыхать в... Египет! — и он, как ни в чем не бывало, принялся спокойно уписывать свой салат.
Мы с мамой переглянулись. Ведь папа уже давно обещал свозить нас куда-нибудь в экзотические места, правда, при условии, что я закончу учебный год без троек, а мама, более-менее освоит, наконец, арабский язык, которым увлеклась еще прошлой осенью. Мы поднатужились и условия эти выполнили, и вот теперь, кажется, дождались заветного путешествия!
— Ты это серьезно, дорогой? — спросила мама, отхлебывая из высокого бокала фруктовый сок.
— Вполне! Путевку на троих я уже оформил. Теперь осталось лишь упаковать чемоданы и купить билеты на самолет, — совершенно спокойно говорил отец, не обращая внимания на наше все растущее удивление. — Шестого отправляемся. На целых восемь дней!
— Вот это да! Ух ты! — не удержался я и, вскочив из-за стола, бросился обнимать отца. — Ну ты даешь, па! В Египет! Я ведь мечтал именно туда съездить! Как же ты догадался?!
— Ты знаешь, сын, я, когда был таким, как ты, — сказал папка, кое-как освободившись от моих крепких рук, — очень хотел посмотреть на знаменитые пирамиды и побывать в настоящей пустыне с ее жарой и миражами, с ее сказочными тайнами. Так вот, когда стал выбирать куда ехать, то и подумал, раз ты, сынок, похож на меня, то значит и желания у нас вполне могут совпадать. Выходит — я не ошибся...
— А я, знаете, всегда мечтала прокатиться на верблюде! — вмешалась в наш разговор мама и как-то смущенно улыбнулась.
— Ха! — воскликнул папка, и, отодвигая тарелку, нарочито строго спросил: — А как у нас с арабским, уважаемая бедуинка?
— Стараемся...
— А это мы сейчас проверим! — папа вытер салфеткой губы и откинулся в кресле. — Ну-ка, скажите, как в Египте зовут комара?
— Биргаша! — весело отозвалась мама и, подойдя ко мне, обняла за плечи.
— А писателя?
— Катиб.
— Гм... А как будет звучать слово «хорошо»?
— Ку... Куейс!
— А «нехорошо»?
— Муш куейс.
— А что значит «сарсур»?
— Таракан!
— Хм, — снова произнес папа, — неплохо... Очень даже неплохо! А что значит «Ля! Ля!»?
— О, это и я знаю! — встрял в разговор я. — Это значит «Нет! Нет!»
— Может, молодой человек, вы тогда скажете мне спасибо?
— Шукран!
— Ну, у меня нет слов, дорогие мои! — обнял нас папа и улыбнулся. — Мы будем чувствовать себя в Египте, как дома!
Вот так закончился тот памятный вечер. Весь следующий день прошел в приятных хлопотах по сборам. Мы с мамой набивали дорожные сумки, укладывая в них все то, что, считали, может нам понадобиться в далеком, жарком и таком загадочном и желанном Египте. Мы так радовались и старались, что уже к вечеру все было готово к поездке. Оставалось только заказать билеты на самолет и дождаться заветного числа. Стоит ли и говорить, как я волновался и подгонял время, чтобы приблизить день начала нашего путешествия. Я не мог играть даже на любимом компьютере, у меня пропали сон и аппетит. Поделиться своей радостью мне, к сожалению, было не с кем, кроме кота и собаки. Все знакомые пацаны разъехались на лето кто куда. Одни к Чёрному морю, другие — в деревни к бабушкам и дедушкам. Некоторые ушли в походы, а Мишка Сальцов, от нечего делать, даже проводил время в лагере для скаутов, затерянном в сельской глуши, помогая местным жителям реставрировать заброшенную церквушку.
Не зная, куда себя деть и чем занять, я долгими часами валялся на диване, мечтая о предстоящей поездке, или же отсиживался в библиотеке, читая и пересматривая все, что имело хоть какое-то отношение к Египту: к его истории, географии, природе... Хотя я еще в раннем детстве уже знал об этой стране почти все, но все же считал, что повторение пройденного сейчас не помешает... Ложась на кровать, я долго ворочался, предвкушая скоро увидеть то, о чем мечтал еще с первого класса: величественную пирамиду Хеопса в Гизе, уходящую вершиной в самую середину бледно-лимонного неба пустыни; загадочного сфинкса, обветренного лица которого касается первый луч солнца, встающего за Нилом — самой длинной рекой в мире; древний Луксор, с его прекрасными дворцами и храмами... Признаюсь, я также надеялся попробовать в Египте всяких разных восточных вкусностей. Так, например, я засыпал, видя перед собой снизки спелых бананов, корзинки с нанизанными на палочки свежими рогаликами; длиннющие и кривые, как турецкие ятаганы, огурцы, сочные дольки куфты — каирского шашлыка... Порой почти физически ощущал нежный аромат манго, сладкий нектар фиников, хлебные запахи жареной кукурузы... А иногда сон приходил ко мне в те моменты, когда я видел в сказочном мареве раскаленной пустыни печально бредущий караван верблюдов или яркий желтый блин луны над сгибающимися под тяжестью плодов пальмами, или когда явственно ощущал на своем лице огненный ветер, дующий из таинственного Города Мертвых..., или же когда перечислял в уме древних египетских правителей-фараонов: Сети I, Рамзес II, Тутмос III, Аменхотеп IV (Эхнатон) и его прекрасная Нефертити, Тутанхамон...
И вот наконец пришло шестое июля. Я встал ни свет ни заря, однако, родителей все равно дома не застал. Отца внезапно вызвали в офис, а мама отправилась в аэропорт за билетами. Я наскоро позавтракал, потом еще раз осмотрел вещи и пошел гулять с собакой, чтобы хоть как-то убить время. К обеду вернулась мама и объявила, что наш рейс на Каир отправляется в 20.00. Теперь только оставалось дождаться отца и начать готовиться к старту увлекательнейшего путешествия. Но папка, как назло, задерживался. Мы уже начали волноваться, когда, наконец, раздался телефонный звонок. Трубку взяла мама. От нетерпения я топтался рядом. Сначала я подумал, что папка звонит, чтобы предупредить нас, что не сможет с нами пообедать, однако, увидев, как побледнело и посуровело лицо мамы, понял, что случилось что-то непредвиденное. Так оно и вышло! Даже кот и собака, видно, почуяв неладное, незаметно выскользнули из комнаты. Когда мама опустила трубку, я не решился спросить у нее, что же случилось? Сев на краешек кресла, она немного помолчала, как бы обдумывая услышанное, и потом, как-то печально улыбнувшись, сказала:
— Ну вот, Жорик, растаял наш Египет, точно душный мираж...
— Что? Что случилось?! — быстро спросил я и почувствовал, как что-то опускается у меня в груди, точно рушится сама пирамида Хеопса.
— Нашего папку срочно отзывают из отпуска! Внезапно приехали деловые партнеры из Португалии, а через неделю пожалуют еще гости из Африки, кажется, из Замбии... или Гамбии, я не расслышала... Будут обсуждать какие-то ну очень важные проекты... И папа обязательно должен быть там... Отпуск ему перенесли на конец июля. Вот так-то, сынок! Придется нам еще немножко подождать...
— Ну-у-у! — вырвалось у меня.
— Папа тоже расстроен, сынок, и мы должны его поддержать. Эта задержка поможет ему продвинуться по карьерной лесенке и обещает заметную прибавку к окладу, и нам надо показать папе, что мы хоть и огорчены, но все прекрасно понимаем, что дело есть дело, и готовы стойко подождать еще эти три недельки. Короче так, сын, я сейчас отправляюсь обратно в аэропорт сдавать билеты, а ты пока разбирай наш багаж. Куейс?
— Куейс... — отозвался я и, обессиленно плюхнувшись в кресло, подумал: — Да это же просто муш куейс!
Да, ребята, забыл вам сказать, что мой отец работает помощником генерального директора в одной солидной строительной компании, которая занимается поставкой оборудования, а также частенько заключает контракты с разными странами на создание различных промышленных объектов, как у них, так и у нас. Место это ему досталось очень нелегко, поэтому он весьма дорожил им, считая, что дело — превыше всего! Отец всегда относился к своей работе с полной отдачей, мог работать целые сутки напролет, частенько бывал в длительных командировках. И если уж начальство обращалось к нему с чем-либо, то, конечно же, доверяло самые ответственные дела и было уверено — этот сотрудник не подведет!
Зато и я знал, что в таких случаях отца лучше даже и не пытаться просить отказаться или же хоть как-то изменить ход событий. Поэтому, когда мама объявила, что в компанию едут важные гости, я сразу понял: дело — труба! И все мои ожидания пошли псу под хвост! Ждать еще целых три недели! Я эти-то пять дней едва выдержал! Перспектива вырисовывалась ну более чем нерадостная... Но делать нечего: надо было сидеть и ждать. Потянулись долгие и очень скучные дни. Время, как назло, двигалось медленно. Заниматься ничем не хотелось. Я помногу часов просиживал за компьютером, но голова, забитая лишь Египтом, отказывалась думать. Поэтому я играл в игры, разрушающие и громящие все и вся: тупо, ожесточенно, обреченно долбил каких-то монстров, бандитов, инопланетян, динозавров, крестоносцев... Потом в изнеможении валился на диван, закрывал глаза и пытался вновь мечтать о стране пирамид и папирусов, но мысли были уже не те, кажется, я окончательно перегорел в первый раз. И было очень обидно, что так неожиданно и коварно сорвалась наша, такая долгожданная, поездка... Тогда я снова стал ходить в бассейн, но летом там можно было лишь искупаться, а тренировки не проводились из-за каникул. От жары, царящей в городе, от тоски и скуки, от безделия, от нежелания читать и мечтать, я стал походить на зомби, слоняющегося в мире живых людей. И даже потерял свой вечный аппетит и, как заметила мама, стал потихоньку худеть. Уж и не знаю, как я продержался первую неделю. Казалось, я сойду с ума от столь длительного и мучительного ожидания.
Кто знает, может, так оно и произошло бы, да вот только один случай, так неожиданно ворвавшийся в мою жизнь и круто изменивший ее, помог мне выйти из ступора тоски и наградил такими приключениями и впечатлениями, что я себе и представить не мог даже в самых отчаянных мечтаниях. И вот какое было начало у этой моей будущей эпопеи.
В тот вечер воскресенья я пришел домой из бассейна, как всегда уставший и унылый, но не столько от купания, сколько от своей треклятой апатии. Оставив сумку в прихожей, я заглянул на кухню, взял там какой-то первый попавшийся бутерброд и, пройдя в свою комнату, хлопнулся на диван. Полежав немного и расслабившись, я стал не спеша жевать, безучастно поглядывая на большой глобус, стоявший рядом на тумбочке и манящий к себе слегка искривленным желтым квадратиком Египта. И тут из прихожей до меня донеслись чьи-то оживленные голоса. Я сел и от нечего делать прислушался. Оказалось, что к нам в гости пожаловала соседка — тетя Клава Синицына. Ее зычный, всегда темпераментный голосок я мог спокойно отличить от многих других мне известных говоров. Тетя Клава жила в доме напротив вдвоем с сыном Лёнькой, который был старше меня на два года и увлекался, в отличие от меня, не надводным, а подводным плаванием. Сама же тетя Клава, должен вам сказать, была ну просто экстремалка! Занималась бегом, причем в любую погоду, рано утром можно было видеть ее крепкую фигурку, мелькающую по аллеям соседнего с нашей улицей парка. Еще она страсть как обожала различные походы. Каждый отпуск проводила то у Чёрного моря, то где-то на Севере, то на Байкале, то на Кавказе, один раз даже побывала и на Сахалине! А уж нашу-то область исходила пешком вдоль и поперек! Иногда путешествовала с Лёхой, но чаще одна или с такими же энтузиастами. И по болотам-то ходила, как по асфальту, и по горам лазила, и пещеры обследовала, и в чащобах лесных не застревала, и на «велике» гоняла покруче даже нас, пацанов... Но была у нее одна печаль — наша тетя Клава почему-то так и не научилась хорошо плавать. Поэтому она частенько вздыхала, когда разглядывала многочисленные дипломы и кубки, завоеванные мною на различных соревнованиях:
— Счастливый ты, Жорка, — говорила она. — Гребешь, как ихтиандр. А я лишь по-собачьи и умею... И почему у меня ничего не получается? Наверно, от того, что в детстве едва не утонула... С тех пор так и не дружу с водой...
Я же считал, что причина была иная. Я вот увлекся плаванием еще в шесть лет, а тетя Клава стала экстремалкой лишь лет пять тому назад, когда окончательно рассталась с Лёхиным папкой. Бедная тетя Клава. Наверное, так она заглушала свою душевную боль.
Вот и в этот раз соседка пожаловала к нам с очередной своей бедой и в то же время просто с экстремальным предложением. Вот что примерно удалось мне узнать из женского разговора. Оказалось, что у тети Клавы были схожие с нашими проблемы насчет отпуска. Она где-то с большим трудом раздобыла двухнедельную путевку на двоих на Урал. Тур этот предусматривал, в основном, пешие походы по горам и лесам с посещением пещер, озер, болот, какого-то древнего монастыря и еще целую пропасть всяких любимых экстремалами штучек. И Лёнька вроде с радостью согласился составить матери компанию. Но вот, как и у нас, в последний момент нежданно-негаданно объявился ее бывший муж, которого они не видели уже три года, и предложил Лёхе поехать с ним в Крым и вдоволь насладиться подводными путешествиями. И окончательно сразил сына, заявив, что купил ему новый итальянский акваланг! Как ни любил Лёнька свою мамку, но устоять, судите сами, перед таким соблазном просто не смог. Да и соскучился, видать, по отцу-то... Я его понимал: что лучше — нырять в акваланге в теплое Чёрное море, обследовать подводные гроты, гоняться за дельфинами и собирать диковинные раковины или же таскаться через леса и болота с тяжелым рюкзаком на плечах под хохот водяных да кикимор? Конечно же, было жалко и тетю Клаву, она жутко расстроилась от того, что сын умчал с отцом на юг, оставив ее одну с путевками, а ведь она так старалась достать этот тур, чтобы хоть как-то разнообразить каникулы Лёньке да и самой побывать в тех местах, о которых уже давно мечтала. Соседка просто не знала, что ей делать, вот и пришла за советом. Поезд на Урал уже отправлялся завтра утром, а взять с собой кого-то из друзей она не могла, так как путевки эти были строго рассчитаны на взрослых и детей, и, таким образом, весь ее отпуск находился под угрозой срыва. Поохав, соседка наконец решилась и предложила маме отпустить с ней меня! Я даже поперхнулся, представив себя бредущим по тайге с тяжелой сумой на плечах в тошнотворном мареве болотных паров и в облаках всевозможного гнуса вместо того, чтобы прогуливаться с фотоаппаратом по загадочным лабиринтам прохладных пирамид. Мама, в принципе, была не против отпустить меня в этот пешеходный круиз, чтобы вывести меня из состояния безразличия и тоски, но она прекрасно понимала, что я вряд ли пойду на это, так как знала, что спартанский образ жизни вовсе не моя стихия... Поэтому она, не желая сразу отказывать тете Клаве и тем самым окончательно ее огорчить, сказала, что не уверена в том, что мне понравится эта затея, но попробует со мной поговорить. Я же мысленно представил, как насторожилась в это время бедная наша соседка, чувствуя, что Урал для нее, похоже, также превращается в сладкий мираж, как еще совсем недавно растаял у нас Древний Египет. И мне вновь стало ее жаль. И еще я представил, что впереди меня ждут целых две недели томительного ожидания, которые, пожалуй, будут похлеще путешествия на Урал! Конечно же, мне вовсе не хотелось отправляться в долгий изматывающий поход по горным лесам и подставлять свое тело под нещадные укусы бесчисленных комаров и мошек, но другого способа убить время в данный момент не было, да и совсем расстраивать добрую тетю Клаву тоже не хотелось, поэтому я глубоко вздохнул и принял, показавшееся бы многим из моих друзей безумным, решение ехать на Урал! Я встал, вышел в прихожую и, поздоровавшись с соседкой и кратко выслушав ее сбивчивый рассказ-предложение, согласился, чем немало удивил маму и в то же время несказанно обрадовал тетю Клаву.


НА ПАРОМЕ

Сборы были недолгими. Не желая обременять себя лишними предметами, я кинул в дорожную сумку лишь предметы личной гигиены, кое-что из сменной одежды, дюжину шоколадных батончиков да побольше тюбиков с «комариной мазью». А чтобы не особо скучать в лесных дебрях без привычной цивилизации, прихватил еще мобилу да mp3-плейер. Даже фотоаппарат не стал брать с собой, считая, что в этом походе ничего интересного, кроме мошкары да кикимор, не встретишь, да и пленку, подготовленную для Египта, тратить попусту не хотелось.
Вот так и начиналась моя эпопея, о которой и пойдет весь мой дальнейший рассказ. Вы, ребята, наверно, ждете от меня, что сейчас я начну описывать вам красоты и достопримечательности, увиденные в этом неожиданном путешествии? Если это так, то должен, к сожалению, вас разочаровать. Об этих двух неделях блуждания по лесным и горным тропам у меня мало что осталось, ибо пошел я на это, как вы знаете, не по зову сердца, а по великой нужде. Моей целью было лишь убить побыстрей время, а не изучать прелести природы родной страны. Я покорно, точно ученый ослик, таскался следом за тетей Клавой, заткнув уши «таблетками» плейера, обливался противным потом, наслаждался любимой музыкой в стиле рэп, и мало обращал внимания на окружающую нас обстановку. Многие мои друзья в это время классно отдыхали. Так, например, Гоша Боксерманн уже проверял, действительно ли нельзя утонуть в Мёртвом море, а Нинка Вернер бродила с бабулей по тихим австрийским улочкам да уписывала знаменитые венские сосиски. (Да, кстати, а вы знаете, ребята, что эти самые сосиски изобрел человек по фамилии Лайнер. Прикольно, правда?) Игорек Сосновский рванул с дядей-писателем аж в Париж! Счастливые... Даже соседский Лёнька сейчас поди нежился на южном солнышке, полеживая на каком-нибудь диком пляже после долгого подводного путешествия и разглядывая большую диковинную раковину, в которой и на земле по-прежнему все бушует и волнуется море... А я вместо него должен был колесить по трудным дорогам Предуралья, дышать болотными «ароматами» и кормить своей кровушкой несметные полчища комаров. Поэтому две недели пролетели как-то быстро, точно все это мне приснилось. В памяти остались лишь краткие отрывки увиденного: то мы идем возле бескрайнего болота, ухающего, булькающего и дымящегося; то сидим ночью у огромного костра и печем картошку, а кто-то поет под гитару; то вот лезем по какой-то тесной пещере с сосульками, растущими почему-то снизу вверх; то бродим среди серых и мрачных строений полузаброшенного деревянного монастыря; то упрямо карабкаемся на крутую гору; то ждем паром, чтобы переправиться через широкую и быструю реку; то внезапно набредаем на грибную поляну, и тогда и взрослые, и дети, смеясь и радуясь, принимаются живо собирать беляки всех размеров, соревнуясь, кто найдет крупнее, а кто наберет больше, а я сижу на пне, слушаю музыку, вдыхаю запахи леса и усмехаюсь, наблюдая эту картину, ленясь даже нагнуться и срезать торчащий прямо у моей ноги крепенький боровичок... А в мозгу у меня вновь рисуются картинки далекого, манящего, знойного Египта с его верблюдами, бедуинами, миражами... Даже в пещере я думал, что нахожусь под таинственными сводами пирамиды и что стоит лишь завернуть за очередной поворот, как откроется зал с гробницей неизвестного еще науке фараона... Вот, пожалуй, и все, что я помню о том Уральском туре. А вот двадцать седьмое июля, последний день нашего путешествия, я уж точно не забуду всю свою жизнь! Но обо всем по порядку...
Изрядно уставшие, но все равно радостные туристы спешно грузились на паром, который должен был переправить их через неспокойную горную речку, где на другом берегу уже поджидал автобус, чтобы отвезти нас на станцию.
А дальше поезд — и мы снова у себя дома! Один я был налегке, даже мазь от комаров уже вся кончилась, а из батончиков оставался всего лишь изрядно помятый «Марс», который я решил съесть, когда усядусь в поезд и буду вновь наслаждаться мыслями о скором и теперь уже неотвратимом путешествии в Северную Африку. Остальные туристы основательно загрузились щедрыми дарами уральских лесов и гор. Кто вез грибы, кто ягоды, кто шишки да орехи, кто пучки каких-то душистых целебных трав. Один старичок прихватил даже сумочку с разноцветными камушками, собранными в лабиринтах пещеры. Я помогал тете Клаве нести большущий пакет с боровичками (соседка наша обычно всегда привозила из своих странствий различные гостинцы природы, из которых потом приготовляла всевозможные вкусности и щедро угощала ими всех друзей и знакомых). Настроение у всех было бодрое, люди оживленно переговаривались, делясь друг с другом своими впечатлениями о прошедшем уже путешествии. Единственное, что я захватил с собой из похода, был «каменный цветок». Это я его так назвал, а вообще-то это был обычный аленький цветочек, который рос в гордом одиночестве прямо на огромных мшистых камнях. Но он был такой большой и красивый, что я решил подарить его маме. Правда, вез я и еще один сувенир — небольшой кусочек хлебца с какими-то буквами наверху, который вручила мне в монастыре сухая бабулька в черном одеянии. Она назвала свой подарочек каким-то странным словом, так что я и не запомнил совсем. Вот и все, что я увозил с Урала домой, на родину. Но зато не обременял себя ни грузом, ни заботами о дорогих подарках... Последний день выдался на редкость душным. Парило с раннего утра. Дедок с камушками, ступая на скрипучие доски парома рядом со мной, вздыхал и, утирая платком свою лысую голову, говорил: «Эх, гроза будет страшная! Скорей бы нам переправиться...» Кроме него, похоже, больше никто не верил в то, что погода может резко испортиться. Не верил в это и я, не хотел даже думать о том, что что-то вмешается в ход нашего возвращения и задержит нас тут еще на пару дней. Тогда я впервые за долгое время чувствовал себя вновь бодрым и веселым. Еще бы! Ведь время ожидания заканчивалось и все плохое уже оставалось позади! Вечером поезд помчит меня к дому и через несколько дней опять начнутся сладостные сборы в Египет. Я был уверен, что теперь-то уж ничто не помешает нам осуществить желаемое, так как вчера звонила мама и сказала, что папку отпустили отдыхать и что он поедет устраивать наши путевки в турагентстве.
Короче, в тот день, двадцать седьмого июля, я был счастливее всех туристов, садившихся на старенький паром. И я мысленно благодарил тетю Клаву за то, что она предложила мне эту поездку на Урал, которая помогла пережить хандру и дождаться нового путешествия в Египет. Эх, будет тогда чем похвалиться друзьям, когда в сентябре мы вновь соберемся все вместе под сводами нашей сто восьмой школы! От предстоящих впечатлений аж дух захватывало! И уж никакие там грозы, бурные реки и комары не могли помешать мне вернуться домой! Вот о чем думал я, поднимаясь на большой скрипучий паром, и даже представить себе не мог, что мое странствие по лесам и горам на самом-то деле только еще начинается! Скажи мне тогда кто об этом, я бы точно искупал его в бурных потоках реки, плескавшихся за кормой нашего прямоугольного судна. И тем не менее, вступив на паром, я тем самым вышел на старт своего нового путешествия, но только не домой, и уж тем более не в Египет, а обратно в непролазные дебри Северного Урала.
Примерно через полчаса погрузка закончилась, и паром, ведомый загорелым, коротко стриженным крепышом в тельняшке, брезентовых брюках и стоптанных кирзачах, не спеша, скрипя и постанывая, неохотно отчалил от берега. Я помахал лесу рукой и мысленно распрощался с тайгой. Тетя Клава, усевшись рядом со старичком, который зачем-то вез домой камни, завела с ним оживленную беседу о посещении деревянного монастыря. Я, чтобы не мешать им, отошел в угол и расположился на каких-то серых тюках и ящиках. Парило страшно. Густое марево клубилось над водой и над высокими кронами удаляющихся сосен. Постоянно хотелось пить. Заняться было нечем. Батарейки в моем плейере уже давно сели, и поэтому даже послушать музыку не представлялось возможным. От нечего делать я тогда начал рассматривать паром и его пассажиров. Всего нас было человек тридцать пять. Двадцать шесть — туристы, а остальные — местные жители, переправлявшиеся по своим делам на другой берег. Кроме людей на палубе находились и какие-то грузы: кроме тюков, на которых я сидел, рядом стояли еще большие маслянистые железные бочки, громоздился штабель коробок с овощами и фруктами, лежали длинные свертки сетей и брезента. Две старушки в белых платочках и фартуках переправлялись, сидя прямо на конной повозке, загруженной алюминиевыми бидонами из-под молока. Женщины сидели на телеге, свесив ножки, и с любопытством разглядывали городских, то бишь нас — туристов. В противоположном углу парома стоял большой металлический бак для воды, прикрытый серым тентом. Паромщик иногда извлекал из походного холодильника куски льда и опускал их в бак. Пассажиры наливали холодную воду в кружки, не спеша пили, кряхтели, причмокивали губами от удовольствия. Наблюдая за людьми, я вдруг отметил странность: на пароме было всего пять взрослых мужчин — паромщик и какой-то однорукий мужик лет пятидесяти в изрядно потертом желтоватом пиджаке, у ног которого стояла большая корзина с гусями — это были местные. Остальные — из числа туристов. Два старичка: один тот, что вез камушки, и другой — шустряк с совершенно седой головой, одетый в спортивный костюм и теперь сидевший над своей торбой, наполненной малиной, и аккуратно выуживавший из нее сор и насекомых. Последним мужчиной был высокий сухой очкарик неопределенного возраста, который неплохо играл на гитаре и пел на привалах бардовские песни. Он путешествовал с двумя дочками-близняшками лет десяти-двенадцати отроду. Все остальное поголовье пассажиров составляли женщины средних лет, бабульки и дети, как говорится, до шестнадцати лет. Пацанов примерно моего возраста было всего двое. Один — заядлый следопыт и ботаник. Он все время похода собирал какой-то гербарий, ловил бабочек и гусениц, зачем-то даже посадил в банку отвратительного желтого паука. Помню, я еще помогал ему ловить большую изумрудную ящерку, которую пацан успел окрестить «хозяйкой медной горы». Надо признаться, что тогда нам достался вовсе не каменный цветок, а всего лишь дергавшийся хвостик рептилии. Другой парнишка, кажется его звали Фомка, ни с кем не желал знакомиться, ибо в этом походе приударил за одной блондинкой, являющейся внучкой спортивного старичка, и все свободное время развлекал ее разными приколами, стараясь изо всех сил понравиться. Шут гороховый... Поэтому, что и говорить, новых друзей в этом путешествии я не приобрел, а вот одного врага нажил. И что удивительно, им оказалась обычная девчонка, примерно моего возраста, худенькая, русоволосая, сероглазая, в простецком деревенском платьице. Я невзлюбил ее с первых дней похода. Ибо она была какая-то не такая, как все, и все-то в ней было странным и сильно меня раздражало. Судите сами. Прическу она носила такую, каких сейчас, пожалуй, нигде и не встретишь — две озорные косички до плеч, да еще и повязывала на голове по-старушечьи белый с голубыми горошинами платок. Платье имела длинное, до пят, и широкое, хотя все это ей здорово мешало при ходьбе по горам и кустарнику.
Держалась всегда гордо, независимо, глядела на всех смело, прямо в глаза, и взгляд у нее был какой-то пронизывающий, обжигающий... Очень редко я видел ее улыбающейся или же праздно проводящей время. На привалах она извлекала из своей заплечной сумки-котомки какую-то большую черную кожаную книгу и с таким увлечением ее читала, что, наверно, порой даже забывала, где находится, и все, что вокруг творилось, ее мало волновало, из-за чего девчонка частенько опаздывала, а мы все стояли, как дураки, дожидаясь, когда эта «милая барышня» (так ее звала наш гид) соизволит пошевелиться. И еще она корчила из себя этакую святошу: я часто видел, как девчонка крестится, молится, кладет многочисленные поклоны на восток, а то и вообще бухается на колени и шепотом просит о чем-то невидимого Бога. Так в монастыре, например, она буквально обшарила все уголки и закоулки, всюду совала свой нос и так увлеклась поиском каких-то там мощей, что нашей группе пришлось ждать ее целых полчаса, пока ее не вывела к нам старая монашка. И этой гордячке было совершенно наплевать на всех нас! «Извините! Простите!» — пискнет и идет в строй как ни в чем не бывало. Мне не раз хотелось надавать ей по шее, подкараулив где-нибудь в темном уголке, но я совсем не желал связываться с этой козявкой. Благо еще, что моя тогдашняя хандра на многое закрывала глаза. Высокая, тоже худая и русоволосая женщина, с которой девчонка путешествовала в паре, была очень на нее похожа, хотя не являлась ее мамкой, так как та звала ее тетей Зоей или просто тетушкой. Вы спросите, как же звали саму эту зазнайку? И тут я вам скажу, что и имечко она носила тоже прикольное. Тетка ее называла по-мальчишечьи, Пашкой! Как вам это понравится, а? Хоть и не нравилась мне эта девчонка со всеми ее странностями, все же терпеть ее еще можно было бы, но вот однажды мы столкнулись с ней один на один и после этого случая стали, похоже, лютыми врагами. По крайней мере, с моей стороны это было именно так. А произошло вот что. Наша группа на десятый день странствий прибыла в старый лесной монастырь, сооруженный исключительно из одних бревен. Меня в этом заведении мало что интересовало, поэтому, пройдясь по широкому пыльному двору, я никуда заходить не стал и выбрался под прохладную тень огромной охранной стены с башнями. Многие туристы полезли на этот самый бастион, чтобы с его высоты оглядеть окрестности, а я, засунув руки в карманы широких бриджей, прогуливался внизу, слушая плейер и пиная валявшиеся повсюду сухие сосновые и еловые шишки. Поглядывая на суетившихся туристов, я подсмеивался над ними, не понимая, чего хорошего они нашли в этой дряхлой старине, где живут всего-то какие-то три бабки-отшельницы. Да и что значат все эти башенки да часовенки по сравнению с величественными сооружениями Гизы! Вот взобраться на вершину пирамиды Хеопса — это да! Там хоть голыми руками снимай с неба звезды! И видно, наверно, почти весь Египет! А тут что? Лезут, корячась, по узкой винтовой лесенке внутри глухой мрачной башни, чтобы хоть на немного подняться над вершинами сосен. Да и что там увидишь? Кругом лес да болота куда ни глянь... И никаких чудес древних цивилизаций, никаких сокровищ природы. Ан, нет, всем хочется покорить эту стену! Даже вон, тетя Клава взобралась и машет мне руками и что-то кричит. Тогда я опустил наушники и услышал: «Жорка, иди сюда! Ты только посмотри, как тут здорово! Какой вид!»
— Да ну, теть Клав, неохота! — попытался я отмахнуться.
— Да ты не ленись! Не пожалеешь! Такой красоты больше нигде не увидишь! Точно тебе говорю! Там вон озеро и лебеди на нем, представляешь! И горы очень хорошо видно! Я в бинокль глядела, так вообще потрясно! Давай залезай!
Эх, делать было нечего: я еще ни разу не огорчал тетю Клаву! И чего они только там нашли хорошего?! Я поворчал, потоптался и, глубоко вздохнув, пошел к башне, ведущей наверх. С большой неохотой, недовольно кряхтя, точно старый дед, начал я свое восхождение в то время, как другие туристы уже возвращались обратно.
Благо еще, что внутри башни было прохладно и совсем не жужжали мошки и слепни. Лесенка оказалась деревянная, весьма крутая и жутко скрипучая. Хоть мне и шел четырнадцатый год, но из-за моей любви к вкусненькому и регулярных занятий реслингом, плаванием и прыжками в воду, я был несколько полноват и выглядел немного старше своего возраста, так что даже одиннадцатиклассники не решались наезжать на меня, думая, что я их ровесник и вполне смогу дать сдачи! Поэтому ветхие ступеньки башни пели подо мной весьма печальную песню, точно мартовские коты. Было довольно тесновато и, когда мне навстречу попадался очередной спускающийся турист, приходилось здорово прижиматься к заплесневелой стене, и все равно мы невольно чиркали друг друга животами. Пожалуй, только с малышней было полегче разминуться. И вот когда я уже преодолевал последний завиток лестницы, внезапно появилась Пашка, как всегда беззаботная, надменная, остроглазая, в своем дурацком наряде. Она надвигалась прямо на меня. И тут я решил, что вот он, момент, когда надо было бы поставить эту зарвавшуюся девчонку на место. И тогда я, когда мы поравнялись, взял да и не уступил ей дороги. Она взглянула на меня своим пронзительно-злобным взглядом, удивившись моему поступку. О, это были глаза пантеры! Даже в полумраке, царившем в башне, я ощутил, как сильна была ее ненависть ко мне! Даже показалось, что глаза ее сверкнули во тьме голубым огнем-молнией! Отчего закололо где-то под лопатками.
— Разреши, я пройду! — тихо, но в то же время строго и уверенно произнесла девчонка и двинулась ко мне.
Но я остался стоять на месте и только тупо улыбнулся. Однако это не помешало этой кикиморе продолжить движение. Она уперлась в меня и с силой наступила на ногу, прямо на большой палец.
— Bay! — вырвалось у меня, и я невольно отпрянул к стенке.
— Извини, я нечаянно! — пискнула девчонка и от неожиданности тоже дернулась в сторону и оступилась, при этом очень крепко и резко саданув меня своим острым локотком прямо под дых! Это был подлый и коварный удар, и он застал меня врасплох. От боли у меня аж перехватило дыхание и я согнулся, прижимаясь к стенке.
— М-м-м! — простонал я и заскрежетал от злости зубами. — Корова! Смотреть надо!
— Прости, пожалуйста, я же не хотела! — проверещала девчонка и как ни в чем не бывало побежала вниз, при этом, как мне тогда показалось, злорадно усмехаясь! Не знаю. Как только тогда удержался, чтобы не спустить эту наглую пигалицу с лестницы! Еще никогда и никому, даже старшим пацанам, я не давал возможности уйти безнаказанно. А тут, представьте, спасовал почему-то... Остался униженным, оскорбленным и побежденным. Эта кикимора сделала меня, как последнего лоха! Конечно же вы, друзья мои, скажете, что мне нельзя было ответить, что связываться с девчонками — самое последнее дело! И верно, именно так я тогда и подумал, поэтому и позволил Пашке уйти спокойно и безнаказанно. Однако, потерпев поражение, я вовсе не сдался, а невзлюбил эту зазнайку еще сильнее и оставшиеся дни путешествия только и занимался тем, что подыскивал варианты возможной мести. Рассчитаться с девчонкой за все сразу я считал делом своей чести, так как думал, что она специально ударила меня тогда на лестнице в отместку за то, что я наехал на нее, перекрыв дорогу. И вот в самый последний день, когда уже казалось, что мне теперь уж вряд ли удастся отомстить, такой случай вдруг совсем неожиданно представился. Итак, разглядывая пассажиров парома, я заметил Пашку. Она сидела неподалеку от бака с водой, на длинном мотке брезента и, как обычно, увлеченно дочитывала свою черную книжку, которая лежала у нее на коленях.
Белый платок хоть и висел на голове, но на этот раз из-за духоты завязан не был, и озорные косички болтались на груди. Я бегло огляделся и понял, что все пассажиры увлечены своими делами и разговорами и никто не обращает внимания на мирно сидящую в сторонке девчонку, а заодно и на меня, ее противника. План мести созрел почти мгновенно, едва мой взгляд упал на какой-то ящик из которого торчала пустая пластиковая бутылка. Я быстро спрыгнул с тюков, взял эту бесхозную полторашку и отправился к баку с водой. Паром тащился на удивление медленно. Я отметил, что мы едва достигли середины реки, а тем временем гроза уже приближалась, так как вдали довольно активно колыхались кроны деревьев. У нас же тут пока еще был полный штиль, и казалось, что жара и духота выдавили из воздуха весь кислород. Я прошел мимо девчонки. Она даже и бровью не повела. Похоже, она сейчас не заметила бы и самого слона! Что ж, это мне было только на руку. Я подошел к баку, попил холодной водички, умылся, а затем наполнил бутылку. Крышки на ней не было, и это тоже меня радовало. От предвкушения скорой расплаты я весь вспотел. Снова осмотревшись, я не спеша двинулся в обратный путь, небрежно держа бутылку в одной руке. Поравнявшись с девчонкой, сделал вид будто споткнулся, задев за брус, торчавший из палубы, и выпустил бутылку из ладони. Полторашка грохнулась прямо у ступней Пашки, выплюнув от сильного удара добрую половину своего содержимого. Ледяные брызги окатили мою противницу буквально с ног до головы.
— Ах! — невольно вырвалось из груди девчонки, и она быстро вскочила.
— Ой, извини, я нечаянно! Проклятый брус... — пробурчал я, спешно поднимая бутылку и едва сдерживая злорадную улыбку.
Девчонка глубоко вздохнула и, смахнув брызги со страниц книги, снова присела на моток брезента.
— Извини! — сказал я и пошел дальше.
В это время паром попал в водоворот и его стало заметно трясти. Оказавшись за спиной девчонки, я остановился и, беззвучно хохотнув от удовольствия, снова повторил свой трюк, направив на сей раз ледяной плевок прямо на лопатки девчонки, выпирающие из-под платья. Когда вода хлынула на спину Пашки, она пронзительно взвизгнула и опять вскочила, буквально задыхаясь от столь коварного удара. Ее глаза, и без того большие, расширились до безобразия.
— Прости, я не хотел! Это водоворот! Так качает, а бутылка скользкая... — начал я как бы виновато оправдываться за свой поступок, но мои глаза при этом так злорадствовали, что девчонка, похоже, все поняла.
Я подумал, что она сейчас бросится на меня и вцепится ногтями в лицо, точно дикая кошка, или же, что еще хлеще, попытается двинуть меня по щеке этой своей черной книжкой, которую она теперь прижимала к груди, защищая от воды, или же, на худой конец, разразится на весь паром трехэтажной бранью, чтобы натравить на меня всех пассажиров парома. Да, в те секунды нашего противостояния я был почти уверен в таком исходе ситуации и был поэтому готов принять любую контратаку девчонки, так как чувствовал себя отмщенным по полной программе! Однако ничего страшного не произошло. Пашка осталась стоять на месте, ее пальчики лишь крепче сжали кожаную обложку. И она не произнесла ни слова, а только посмотрела как всегда открыто, прямо в глаза, и все... Но зато, что это был за взгляд! Нет, в ее глазах, которые я тогда впервые увидел так близко и ясно, не было ни ненависти, ни гнева, ни злобы, ни коварства. В них вместе с набежавшими слезинками застыли боль и удивление, непонимание и немой упрек, точно она говорила: «Ну зачем ты так?!» Но более всего меня поразило в этом взгляде даже не это, а какая-то необъяснимая покорность судьбе, точно девчонка понимала, что получает расплату за свои проступки, и, похоже, она была готова и дальше терпеть любые мои выходки. И тут я впервые ощутил внутри себя острый укол совести. Не перегнул ли я палку своей мести? «А вдруг эта девчонка тогда, в башне, задела меня действительно случайно?» — промелькнула в мозгу стремительная мысль.
И, поддаваясь этой минутной слабости и желая поскорее уйти от девичьего взгляда, я мухой подхватил уже почти пустую бутылку и, неуверенно буркнув: «Прости! Я же не специально...», убрался восвояси. Я подошел к краю парома и повис на его железных поручнях. Уши у меня горели, от духоты и от внезапно нахлынувших чувств совсем не хватало воздуха. Я дышал широко раскрытым ртом, приводя себя в порядок. Две силы боролись у меня внутри. Одна ликовала и говорила, что ты, Жорка, молодец! Сделал эту зазнайку на все сто! Будет теперь знать, как обижать такого классного пацана! Кажется, она поняла свои ошибки и впредь не станет так себя вести — надменно и вызывающе. Другая, наоборот, упрекала меня, считая, что я поступил подло, ударил в спину, как самый последний трус. А ведь она не такая уж и зануда, и совсем не уродина, даже симпатяшка! Вон ведь какие у нее живые глаза!
Я не знаю, что делала в это время девчонка, так как боялся обернуться, но, похоже, на пароме никто даже и не заметил наших разборок. Плавание спокойно продолжалось.
Когда я наконец пришел в себя, то снова почувствовал уверенность в своих силах и в правоте поступков. Я отомстил и теперь могу спокойно возвращаться домой. Ведь сама судьба дала мне такой шанс хоть как-то поквитаться за свои поражения, и я его не упустил. И нечего себя больше укорять! Через пару дней мы уже полетим в Египет, и все эти мелочные разборки изгладятся из памяти и души, вытесненные новыми захватывающими впечатлениями. Став прежним Жорой-Обжорой, я усмехнулся и, забросив баклажку далеко в реку, решительно обернулся. Однако то, что я увидел, заставило меня поразиться! Нет, это вовсе не касалось Пашки, я, кажется, и думать-то о ней уже забыл. Видение, открывшееся моему взору, было тревожным и впечатляющим: из-за леса прямо на паром надвигалась страшенная серо-лиловая туча. Гонимый ею ветер какими-то невероятно резкими и свирепыми порывами кидался то на прибрежные заросли, то на реку, то на наше хлипкое судно. Хоть берег был уже и далеко от парома, но я слышал, как трещат там отрываемые с деревьев сучья, как протяжно скрипят и стонут старые сосны да ели. В небе что-то гулко прогрохотало.
— Эге, кажись, начинается представленьице! Эх, не успеем теперь оторваться... — услышал я рядом голос старичка, спешно идущего к своему рюкзачку с камушками.
— Ничего, дедуль! — подбодрил его паромщик. — Оторвемся! Ветер-то, он теперь нам в помощь будет, попутный! Вмиг на том берегу очутимся! Гроза-то, она еще не так скоро разразится, пужает пока токмо. Держитесь покрепче и все! Щас вас всех с ветерком прокачу! — и он, кинув за борт потухшую папироску, начал что-то делать у пульта управления паромом.
Я взглянул на Пашку. Она стояла все на том же месте и кого-то усиленно отыскивала взглядом своих огромных глаз. Платок она держала в руке, а раскрытая книга лежала на брезенте, и ветер жадно ее перелистывал то в одну, то в другую сторону, как бы нетерпеливо пытался узнать, где там самое интересное место. И тут снова раздался оглушительный гром, и налетел такой внезапный и мощный шквал ветра, что застал всех пассажиров врасплох. Злые порывы ринулись на паром, точно стая голодных хищников, хватая и швыряя все, что попадалось им на пути. Люди загалдели, засуетились, прикрывая свои пожитки, началась суматоха, более похожая на легкую панику.
Я от неожиданности оступился и едва не вылетел за борт, повиснув на поручнях. Они меня удержали, и я снова встал на ноги. В лицо ударила пролетавшая по воздуху газета, к ступням полетели клочья сена, срываемые с подводы. По палубе катались пластиковые бутылки и яблоки, носились бумаги, полиэтиленовые пакеты, картонные коробки и даже чье-то кепи.
— Жора, ты где?! Иди быстрей сюда! — донесся зычный голос тети Клавы.
В это время Пашка тоже крикнула:
— Тетя Зоя, я здесь! — и замахала рукой.
Однако коварный ветер тут же рванул ее платок и, выдернув его из пальцев, швырнул далеко за борт.
— Ой! — пискнула девчонка и обернулась.
А проказник, подвывая, как волк, уже вовсю теребил ее платье и запутывал косички. Видя, что платку уже не поможешь, Пашка кинулась к книжке, но и тут опоздала... Резкий порыв вырвал пухлый фолиант буквально из рук и с легкостью погнал его по гладкой палубе. Девчонка в отчаянии бросилась следом, пытаясь задержать бег книги. Где там! Свирепый проказник норд-ост не оставил ей никаких шансов. Он словно играл с человеком, напевая при этом свою заунывную песенку. Ветер замедлял натиск, давая девчонке возможность нагнать бесценную для нее книгу, но как только она плюхалась на палубу, чтобы прикрыть собой черный фолиант, тут же ловко подхватывал его и опять гнал к краю парома. А потом вообще взял и грубо закинул книжку прямо в реку!
— О, нет! — воскликнула пораженная девчонка и, быстренько перекрестившись, тоже бросилась за борт.
В отчаянном рывке Пашка добралась до своего уже собравшегося идти ко дну сокровища и выхватила книгу из воды.
Отфыркиваясь, хотела уже было возвращаться, но заметила белеющий неподалеку лоскут ее платка, который весьма стоически еще держался на поверхности реки, и погребла к нему.
— Куда, дуреха, а ну, назад! — завопил паромщик. — Там же водовороты! Утопнешь!
— Паша, вернись немедленно! — поддержала его тетя Зоя. — Бог с ним, с платком, возвращайся немедленно! Буря идет! Там нельзя купаться! Кому я говорю?!
Но девчонка была уже у платка и упустить шанс вернуть его просто не могла. Я бы на ее месте, пожалуй, поступил бы так же. Пашка еще пару раз взмахнула рукой и завладела своей пропажей.
— Греби назад быстрее! — гаркнул матрос и, сплюнув, произнес уже неизвестно кому. — Елы-палы! Кажись, ее уже затянуло!
Развернувшись в воде, Пашка тоже поняла, что идти ей против бурного течения будет весьма и весьма сложно, тем более, что она все еще не желала расставаться с книгой и платком, сжимаемыми в одной руке.
— Похоже. Ей лучше плыть не к парому, а обратно к берегу — там слабее течение! — предложил подошедший бард-очкарик.
— Да, вы правы, — согласился паромщик и опять тяжело вздохнул. — А хватит ли ей сил на это? Надо ей помочь! Вот оказия... Вы тут присмотрите за рулем, а я попробую ее достать, — говорил крепыш, скидывая с ног кирзачи и портянки. — Это ей не Москва-река, у нас речки норовистые! И куда ее только понесло...
Потом он разбежался и сиганул за борт. Нам было хорошо видно, что девчонку, как она ни старалась грести, течение неумолимо относит к водовороту. Конечно, брось она свое добро, может быть, еще можно было бы попытаться оторваться, но Пашка, похоже, даже такой и мысли себе не допускала. Все пассажиры потянулись к нашему борту, чтобы посмотреть на поединок людей и реки, однако, бард осадил их:
— Товарищи, товарищи! Не подходите все сразу! Мы можем так перевернуть паром. Здесь нет ничего интересного! Все будет хорошо. Лучше не мешайте нам работать.
Женщины и дети послушались и вернулись к своим вещам. За стремительно разворачивающейся драмой остались следить лишь я, бард, тетя Зоя, Фомка да старичок в спортивном костюме. Мы все были уверены, что опытный паромщик быстро спасет девчонку и ничего страшного не произойдет. Однако все складывалось совсем не так, как хотелось. Матрос вынырнул весьма неудачно и сам оказался втянутым в другой омут, внезапно образовавшийся недалеко от борта. Старичок кинул ему спасательный круг. Наивная простота! Круг в водовороте не помощник.
— О Господи, она же пропадет! Смотрите, ее затягивает в омут! — заметалась по палубе тетя Зоя. — Надо же что-то сделать! Помогите же ей кто-нибудь, о Господи!
И я тоже понял, что дело действительно приобретает зловещий оборот. От этой мысли у меня по спине пробежал нехороший холодок. Каждая минута теперь приближала Пашку к страшному исходу. Правда сама она всего ужаса своего положения еще толком не понимала и по-прежнему упрямо карабкалась вверх по течению. Но нам было хорошо видно, как ее неумолимо тянет вниз по реке — туда, где бурлил суровый пенистый водоворот. Паром, подгоняемый ветром, начал набирать обороты и круто пошел вперед к желанному берегу.
— Паша, брось все! Ты же утонешь! Брось! Греби сильнее! — закричала вновь тетушка Зоя, но слезы задушили ее и она отпрянула от борта, простонав. — О Господи! Господи... Пашенька моя...
Паромщик по-прежнему барахтался недалеко от судна, преодолевая круговерть воды, и выкрикивал:
— Спасайте девчонку! Я сам тут справлюсь! Девчонку! Я сам!
— Эй! — вскрикнул я. — Ну кто ж так плавает! — и резким движением скинув с себя кроссовки, заскочил на какой-то высокий ящик и фигурно, мастерски, точно на тренировке, сиганул с него в воду.
— Жора, не смей! Это же опасно! — услышал я отчаянный вопль тети Клавы прежде, чем мутные воды сомкнулись над моей головой.
Вынырнул я далеко от парома и, отфыркиваясь, энергично погреб к девчонке. Мне что-то кричали, но я уже не разбирал голосов. И тут я с ужасом увидел, что Пашку затянуло в воронку. Похоже, только здесь она поняла, в какую беду попала. Теперь уже было не до книги, не до платка... Девчонка, вскрикивая, фыркая, изо всех сил отчаянно забилась в воде, пытаясь вырваться из коварной ловушки. Тогда я заорал:
— Пашка, держись! Спокойно! Ноги не опускай! Греби сильнее к берегу! Не опускай только ноги! Греби! Греби и все! Ты сделаешь его!
Это я, конечно, не от себя так говорил, а повторял лишь слова своего тренера. Помнится, он говорил как-то нам: «Знаете что, ребятки, если уж когда доведется попасть в водоворот, главное — не паникуйте! Не так страшен черт, как его малюют! Упорно работайте и стремитесь только вперед. И ног не опускайте в глубину! И вовсе не потому, что этот Водокруч вас схватит за них и утащит вниз, а для того, чтобы легче было бороться с натиском воды. Спокойно и упорно гребите и вы прорветесь! Природа, какой она гордой ни кажется, всегда уступает смелому, крепкому и мужественному человеку!»
Девчонка, похоже, меня услышала. Распрощавшись со своими вещами, она пошла на прорыв, усиленно заработав руками и ногами. Хотя, надо сказать, в ее-то странном одеянии делать это было весьма проблематично.
— Греби! Смелей! Сделай его! Давай! Еще немного! Ну! Греби! — снова поддержал я ее.
Но тут порыв ветра поднял волну, и она накрыла меня, ударив прямо в лицо. Я поперхнулся, захлебнулся и оглох одновременно. Отплевываясь от воды и приводя себя в порядок, я перевернулся на спину, а заодно и поглядел на то, что творилось в это время на пароме. Судно было уже на приличном отдалении. Никто из его пассажиров больше не пошел к нам на помощь. Да и кто смог бы это сделать? Вы же помните — там было всего пять мужчин. Паромщика река вывела из строя сразу же, из однорукого мужика с гусями пловец и вовсе был никудышный, дедульки имели сил лишь на борьбу со своими инфарктами, а бард-очкарик, по-моему, вообще не умел плавать. Конечно, был еще Фомка. Ему уже шел шестнадцатый год, и имел он нехилую мускулатуру. Однако этот малый, похоже, вовсе не спешил знакомиться с норовистой речкой. Вон он стоял теперь на ящике, с которого я прыгал, и махал мне руками, зычно крича что-то типа: «Держитесь, ребята! Вам помочь?!»
Вряд ли он решился бы искупаться, а делал это все для понта, чтобы не показаться в глазах своей Лизки последним трусом. Я усмехнулся, увидев, как Фомка усиленно корчит из себя эдакого парня из МЧС, и махнул ему рукой. И еще я заметил, как дедули помогали подуставшему паромщику выбраться на палубу судна.
— Вот и вся помощь! — с горечью отметил я и сказал себе: — Видать, придется тебе, Жорка, вдоволь сегодня поплавать!
Отмечу еще, ребята, что был на пароме еще один человек, который, не задумываясь, кинулся бы мне на выручку в любой другой ситуации. Да, конечно, вы, видно, догадались, что я говорю о нашей бесстрашной тете Клаве. Но вы же помните, купание было ее главной проблемой и болью, и теперь она, бедная, стояла на палубе, обнявшись с тетей Зоей, и во все глаза глядела на пенистые завихрения реки, надеясь отыскать среди них мою или Пашкину голову. А тем временем девчонка сумела-таки прорваться через водоворот и вышла на чистую воду. Правда, сил у нее уже почти совсем не осталось и, устало взмахивая руками, Пашка с большим трудом удерживала себя на плаву. Длинная намокшая одежда тянула ее ко дну.
— Молодец! — крикнул я, желая подбодрить девчонку. — Ты его сделала! Супер! Держись! Сейчас я тебе помогу!
И тут же я почувствовал, как холодные потоки начинают закручивать мои ноги куда-то в сторону. Это Водокруч, упустивший упорную девчонку, решил поквитаться со мной — ее инструктором. Бороться с омутом оказалось вовсе не так уж и легко, как нам обрисовывал это тренер. Меня крутило, болтало, тянуло вглубь со страшной силой. Признаюсь, тут мне стало совсем не до шуток! И пришлось изрядно поднатужиться, чтобы высвободиться из холодных объятий воронки. Я так энергично долбил руками и ногами, что Водокруч, не ожидая от меня такой прыти, был вынужден капитулировать и тоже выпустить меня на чистую воду.
— Что, съел! — хмыкнул я, тяжело переводя дух.
Но отдыхать времени не было. Девчонка уже тонула: ее мокрая голова с косичками стала все дольше и дольше задерживаться под водой. Течение уже практически безнаказанно швыряло Пашку по реке, упорно оттягивая от берега. А буря тем временем усиливалась. Туча закрыла собой полнеба, и над рекой опустились какие-то серые полупрозрачные сумерки. Ветер стал опять завывать, то рассекая водную гладь, то поднимая приличные волны. Плыть становилось все труднее. Я понимал: надо спешить, чтобы добраться до девчонки, а затем, помогая ей, догрести и до берега. Над головой вдруг раздался страшный треск и туча осветилась слепящей лиловой молнией.
— Ого! — вскрикнул я, и этот удар, и последовавший за ним могучий раскат грома стали для меня выстрелом стартера.
И я так круто взял с места брасом, как делал это лишь на крупных состязаниях, выходя на финишный отрезок. Я отчаянно греб, отплевывался и твердил себе: «Давай-давай, Жора, сделай эту непокорную реку! Ведь ты еще никогда не возвращался с соревнований хоть без какой-нибудь награды!» Скажу вам по секрету, что тогда я, наверно, превзошел даже все свои прежние достижения и наверняка установил личный рекорд (жаль, что никто этого и не заметил), так как настиг девчонку, уносимую течением, буквально за считанные минуты. И вовремя! Пашка уже шла ко дну, безуспешно пытаясь еще хоть разок вынырнуть на поверхность. Я подхватил ее подмышки и выдернул из воды.
— Держись, теперь все будет о'кей!
Вид у девчонки был неважнецкий: промокшая насквозь, испуганная, изможденная, она была просто неузнаваема. Косички ее так вымокли, что походили на крысиные хвостики, пряди волос плотно прилипли ко лбу и к носу. Губы посинели, и Пашка дышала с трудом, постоянно отфыркиваясь и отплевываясь.
— Держись за меня! Поплывем обратно к берегу, а то здесь сильное течение и нам его уже не преодолеть! — предложил я.
Девчонка согласно кивнула, и мы поплыли.
До берега было еще очень далеко, а река такая быстрая, что вскоре я понял, что «дело пахнет керосином». Один я, пожалуй, еще и доплыл бы, борясь кое-как с этим ненавистным течением, но, буксируя за собой Пашку, я тратил гораздо больше сил и был скован в движениях. Поэтому получалось, что берега нам не достичь...
Я оглянулся. Река уже завернула за поворот, и паром совсем исчез из вида. Кругом выл ветер, царил полумрак, небеса громыхали и пыхали огнем. Было жутковато... Но буря в лесу, считал я, не так уж страшна, как буря в пустыне! Ведь среди песчаных барханов совсем негде укрыться... Поэтому я пока не спешил унывать. Чувствуя, что силы мои неумолимо тают, я принял решение малость передохнуть. Тогда мы на время отдались на волю течению и понеслись вниз по реке, следя лишь за тем, чтобы не угодить в очередной водоворот или чтобы не напороться на каменистую отмель. По берегам виднелись лесные дебри, иногда среди них возникали печальные горные вершины...
А гроза набирала силу. Я понимал: оставаться в воде было сейчас весьма опасно — молнии все чаще стали пронзать окружавшее нас пространство. К счастью, река вскоре стала заметно сужаться, и берег маняще приблизился к нам. Тогда я снова решился попробовать до него добраться. Течение, однако, вовсе не собиралось нас отпускать и, несмотря на все мои усилия, продолжало нести нас все дальше и дальше, в неведомую даль бесконечно петляющей речки. И все же я не сдавался и метр за метром отвоевывал у воды расстояние до берега. Наконец мы оказались у суши всего в нескольких хороших взмахах рук. Но тут, как назло, течение оказалось даже еще сильнее, чем на середине реки. Вода даже как-то шипела и грохотала, разбиваясь о камни. Берег-то был тоже не очень приветлив: сплошные коряги, завалы сушняка, валуны, заросли колючих кустарников... Пришлось какое-то время вновь дрейфовать вдоль побережья. Туча за это время уже полностью закрыла собой все небо, ветер усилился, все чаще стали обрушиваться дождевые струи. Силы мои совсем иссякли. Вода, проникавшая повсюду, уже порядком надоела. По ногам пробегали легкие судороги. Дыхание сбилось, и мышцы порой отказывались слушаться... Надо было срочно десантироваться на берег. Но как? Пришла мысль: еще и потонем тут, в этой дурацкой речушке... Был бы хоть Нил Голубой, а то всего лишь какая-то горная гордячка... Тоже мне Амазонка, Лимпопо, понимаешь! И здесь я вдруг увидел нависшее над водой большое сухое дерево, сучья которого уходили в глубь реки.
— Паш, попробуй минуточку побыть без меня! — крикнул я. — А я постараюсь зацепиться за это дерево! Только смотри, чтобы тебя не унесло течением, о'кей?
Девчонка согласно махнула мне головой и отцепилась. Меня понесло прямо на сосну, но нельзя было ни промахнуться, ни промедлить. Во мне закипели злость и желание во что бы то ни стало победить эту реку! Я вскрикнул и прыгнул из воды, точно черноморский дельфин на показательных выступлениях. И все получилось! Я завис на толстом суку, обхватив его руками и ногами. Потом чуть перевел дух и крикнул девчонке, барахтавшейся близ берега:
— Греби сюда!
Когда она приблизилась, я протянул ей руку, и она ухватилась за нее обеими ладонями и тоже зависла над водой. Потом мы еще минут пять, пыхтя и толкаясь, карабкались на ствол. А уж оседлав наконец это дерево, более-менее спокойно перебрались на берег, где от усталости сразу же, точно подкошенные, рухнули на скрипучий песок. Не знаю, сколько мы так провалялись, собирая в кулак остатки сил, да только вставать все же пришлось, так как буря, кажется, разошлась уже не на шутку. Начался ливень. Я первым поднялся на колени и увидел прямо перед собой внушительную скалу с сеткой разломов, поросших мхом и кустами да редкими одинокими деревцами. Захлебываясь от бьющих в лицо тугих струй летнего дождя, я все же сумел разглядеть наверху горы небольшую щель, манящую к себе чернотой пещерки, в которой, как я решил, вполне можно было бы переждать непогоду.
— Пойдем наверх! Вставай же! — тронул я девчонку за плечо. — Там, кажется, есть пещера! Укроемся в ней от ливня!
И мы, поднявшись, стали спешно карабкаться на гору, скользя на ставших мокрыми камнях и отчаянно цепляясь за корни, ветки, пучки трав и веревочки вьюнков. И только, конечно, здорово помогая друг другу, мы смогли быстро одолеть эту вершину и оторваться от непогоды.


В ПЕЩЕРЕ

Пещера встретила нас оглушающей тишиной и густой непроглядной темнотой.
— Светло, как у негра... за пазухой... — негромко произнес я, а Пашка как-то судорожно вздохнула.
Я хотел уже было продвинуться дальше, но подумал, а что, если в эту сухую расщелину на время грозы собрались все окрестные гадюки? Показалось даже, что в глубине пещеры кто-то шуршит и ворочается. От такой мысли у меня засосало под ложечкой, и я так и остался стоять на месте у входа. Посветить было нечем. Хоть в широких, с застежками-молниями, карманах моих бриджей лежали и мобильник, и зажигалка, и даже ключ с брелоком-фонариком, но после столь долгого и обильного купания все эти чудеса цивилизации пришли в полную негодность. Девчонка шагнула вперед, но я удержал ее.
— Погоди, здесь могут быть змеи!
Мысли путались. Что же делать? Не стоять же нам тут до следующего утра? К счастью, помощь пришла неожиданно и прямо с небес. Вдруг у нас за спинами раздался такой мощный и весьма продолжительный электрический разряд, что все вокруг на несколько секунд осветилось ярким лимонно-голубым сиянием. И я смог увидеть, что пещерка эта не так уж и велика, всего-то метров пять-шесть в длину и метра два в ширину, а вот в высоту она уходила, постоянно сужаясь, пожалуй, сантиметров на тысячу. Пол, если так можно выразиться, был неровным, усыпанным кусками горных пород и сухой хвоей. Ну а в целом, тут было уютненько: тихо, сухо и безопасно... Змей, вроде бы, видно не было, но все же мы простояли у входа еще минут двадцать, дожидаясь очередных всполохов молний, чтобы все же окончательно убедиться в отсутствии здесь каких бы то ни было пресмыкающихся. Правда, у входа в углу висела большая сеть паутины, на которой царствовал противный паук, чем-то похожий на того, которого очкарик-следопыт загнал в стеклянную банку. Но нам он не мешал, и поэтому мы прогонять его не стали, а, успокоившись, перебрались на середину пещеры. Примостились на гладкие валуны. Воздух был далеко не санаторный, а какой-то спертый, затхлый, точно мы находились в старом могильном склепе. Снаружи что-то выло, гудело, шипело, трещало, грохотало. В ярких вспышках молний метались у входа кроваво-красные лианы воздушных корней, тревожно колыхалась паутина.
— Нехилая романтика! — отметил я про себя. — Прямо-таки кошмар на улице Вязов!
Взглянул на девчонку. Похоже, и она чувствовала себя в такой обстановочке совсем неуютно. Но что поделаешь? Зато мы надежно укрылись от всех этих ужасов и напастей природы: и от ливня, и от молний, и от колючего ветра, и от всякого зверья и гнуса... Отделились от всего мира, и пусть только кто-нибудь попробует нам тут помешать! Сколько было времени, я не знал. Мобильник намок и не подавал признаков жизни, а наручных часов я никогда и не носил, не было их и у Пашки. Снаружи было сумеречно, то ли от грозы, то ли уже вечерело. Буря утихать пока не собиралась, а это значило, что нам придется ночевать здесь одним и до утра ни на какую помощь уж точно рассчитывать нечего.
Интересно, что сейчас творится на другом берегу? Бедные наши тети, они, наверно, места себе не находят от волнения за нас. Сообщили ли они обо всем домой? Скоро уже должен отправиться и поезд... Конечно же, ни тетя Клава, ни тетя Зоя никуда без нас не поедут, а вот остальные, похоже, уже занимают удобные места в теплых и светлых купе. Бард печально перебирает струны гитары, старичок пересчитывает камушки, следопыт любуется своим желтым паучком, Лизка напудривает куриный носик, Фомка, поди, напевает ей на ухо балладу о том, что вот если бы он первым прыгнул в бурную реку, а не тот бегемот в бриджах, то девчонка с косичками была бы давно спасена, а так они все только упустили время...
— Сам потанцевал на ящике, как папуас, и всё! «Как вы там, ребятки, может вам помочь немножко?!» Эмчеэсник, елы-палы! — возмутился я и, забывшись, свои последние слова произнес вслух.
Пашка удивленно на меня взглянула, как-то таинственно сверкнув в полумраке пещеры своими бархатными глазами.
— Это я про того качка-Фомку подумал, — сказал я. — Мог ведь нам помочь, а не стал ножки мочить, зараза!
Пашка ничего не ответила. Да, надо тут отметить, что я не слышал от нее еще ни одного слова с того самого момента, как она крикнула на пароме: «Тетя Зоя, я здесь!»
Может быть, она по-прежнему не желала со мной общаться? И это за все то хорошее, что я для нее сделал?! А ведь я мог бы сейчас уже ехать домой, готовиться к поездке в Египет, а она плавала бы все где-нибудь, уже под Екатеринбургом примерно... Вот ведь гордячка! И во мне вновь стало разгораться зло на эту девчонку. Мокрая одежда противно облегала тело, сидеть было неудобно.
— Надо бы отжаться, как думаешь? — спросил я.
— Угу! — отозвалась Пашка.
— Тогда давай так сделаем, — предложил я и решительно поднялся. — Ты иди в дальний угол, а я ко входу. Гроза над нами, кажется, уже прошла, и молнии уже почти совсем не светят. А минут через десять сходимся опять на середине, о'кей?
— Угу, — снова промычала девчонка и пошла к задней стенке пещеры, звонко шурша камнями.
А я подошел к выходу, но встал все же в темном уголке. Хоть и рядом с пауком, но зато обезопасил себя от света случайной молнии, который выставил бы меня на всеобщее обозрение. Быстренько разделся. В принципе, одежки-то было всего пять предметов: носки, бриджи, плавки да темно-синяя майка с белым желтоглазым волком на груди. Чтобы не думать о своей наготе, я решил затеять разговор с девчонкой, которой, похоже, было нелегко управляться с длинным и широким платьем, промокшим до нитки.
— А ты неплохо плаваешь! Где училась? В секции?
— Нет, меня мама учила, когда я еще совсем маленькой-маленькой была. Она имела юношеский разряд по плаванию! — ответила наконец Пашка, и в ее голосе я не обнаружил и нотки недоброжелательности. — А у тебя все равно лучше получается! — добавила она.
— Меня родители в шесть лет пристроили в секцию. Так туда и хожу до сих пор.
— А где ты учился с водоворотом бороться?
— Да нигде! Тренер как-то рассказывал... Так, одна теория, короче. Сегодня вот впервые была практика. А ты молодец, ловко сделала этого Водокруча!
— Тебе спасибо за подсказку и поддержку, а то он меня едва не проглотил!
— Ха! Вообще-то, противный старикашка, этот Водокруч XIII-й! Не желал бы я больше с ним обниматься!
— Это точно...
Крепенько отжав свою нехитрую одежонку, я оделся, пригладил свои короткие волосы и снова вернулся к валунам. Девчонка тоже шла на середину, осторожно ступая в темноте, чтоб не споткнуться об острые камни. Ей было все же полегче, так как удалось сохранить свои туристские кеды. А я вот в одних носках являлся теперь никудышным ходоком, точно выброшенная на берег рыба.
— Фу, ну вот и все... — облегченно выдохнул я. — Ну и накупались мы сегодня!
— Да уж... — тихо согласилась Пашка. — Даже чересчур.
— А книжку-то так и не спасли...
Девчонка печально вздохнула.
— Интересная хоть была? — спросил я.
— Еще бы! Это же «Жития святых»! За ноябрь... Жалко очень... Это все я, дуреха нерасторопная! Надо было ее в сумку спрятать...
— Да разве все успеешь! Ветрило-то вон какой наехал! Меня и то чуть за борт не опрокинул! — усмехнулся я, подбадривая девчонку.
Время тянулось медленно. Очень хотелось есть. Дождь хоть и ослаб немножко, но все равно продолжал барабанить по камням. Вдали как-то тревожно и печально шумел и трещал лес. Молнии били теперь на том берегу: грозовой фронт медленно продвигался на станцию. Я достал из кармана последний «Марс», вернее, то, что от него осталось. Короче, это был теперь слипшийся комок облезлой обертки с толстым-толстым слоем мокрого шоколада внутри. Он даже и запах потерял. И все же это было какое-никакое лакомство. Я истратил за день все силы и надо ведь их как-то восполнять! Девчонка сидела напротив меня, прислонившись спиной к стенке пещеры. Ее почти не было видно, но, думаю, что она уже начинала дремать от усталости. Я осторожно развернул свое шоколадно-ореховое сокровище и с наслаждением вонзил в это месиво свои зубы. Несмотря ни на что, было вкусно, как никогда, хотя шоколад и отдавал привкусом тины... Съев добрую половину сладкой массы, остатки я протянул девчонке.
— На, поешь вот!
Она оттолкнулась от стенки и, принимая из моих рук странное угощение, удивленно спросила:
— Что это?!
— Батончик «Марс»! — сказал я важно и добавил уже потише: — Точнее, читай наоборот... Но ничего, есть вполне можно.
Хорошо, что в темноте ничего видно не было, и моя спутница тоже с удовольствием проглотила это шоколадное чудо, а потом даже практично облизала и обертку.
— Вкусный! — отозвалась она.
— Жаль, маловато... — добавил я. — Знаешь, их у меня двенадцать было!
— А я «Марс» еще никогда не пробовала... «Сникерс» только один раз ела... Прошлой зимой, — отозвалась девчонка, и мне стало неловко от того, что я похвалился.
— Слушай, а почему тебя так странно зовут, по-мальчишески? — спросил я, желая побыстрей сменить тему разговора.
— Почему странно?! — удивилась девчонка. — Многие женщины носят именно мужские имена!
— Да?!
— Конечно. Ведь есть и Александры, и Алексии, и Анатолии, и Станиславы, Антонины, Павлы, Федоры, Василисы, Георгии, Виктории, Валерии...
— А ведь и верно... Я, знаешь, как-то над этим не задумывался... Так значит ты — Павла?
— Нет, — улыбнулась девчонка. — Меня зовут Прасковья!
— Ха! — невольно вырвалось у меня, и я напел шутливо: — Девочка Прасковья из Подмосковья...
— Ага, — вполне серьезно отозвалась Пашка, как бы вовсе и не заметив моего юмора, и добавила: — Я из Рязанской области... А тебя ведь Жорой зовут?
— Да, — сказал я. — Георгий, стало быть...
— Это понятно, — как-то задумчиво произнесла девчонка.
— Извини, конечно, но почему тебе дали такое имя? Ведь сейчас так мало кого называют! Звучит как-то по-старушечьи...
— Сейчас, наоборот, по-всякому называют! — как-то обиженно произнесла девчонка, но разговора не прервала и ответила на мой вопрос. — Это меня так бабушка назвала. Я ведь родилась в ночь на десятое ноября, а этим числом отмечают день святой великомученицы Параскевы. А бабушка моя была глубоко верующим человеком. Вот она и предложила маме: «Назовем девчушку Прасковьей, Пашенькой... Тем более и пятница сегодня». На том они и порешили. Так я и стала «девочкой Прасковьей из Подмосковья». А по-церковному — Параскева. Теперь сама Параскева Пятница является моей небесной покровительницей.
— А почему Пятница?
— Имя Параскева переводится так с греческого. Вот и зовут ее кто Параскева, кто Пятница, ну а проще — Параскева Пятница!
— Ха! — снова вырвалось у меня. — Прикольно! Выходит, что я теперь сеньор Робинзон, а ты — моя Пятница! Круто!
Девчонка не ответила, только устало улыбнулась.
— Слушай, а кто они такие, эти небесные покровители?
— А ты разве не знаешь?
— Не-а.
— Небесные покровители — это или ангелы, или святые люди, которые заслужили себе такое звание разными подвигами, трудами, страданиями. Это и праведники, и мученики, и великомученики, и пророки... Они все своей богоугодной жизнью заслужили право находиться в раю и наслаждаться там вечными благами, но не забывать и о нас, простых христианах. Каждый человек у нас носит имя какого-нибудь святого. И вот именно этот святой и является его небесным покровителем. Понимаешь?
— Ага. А что он дает?
— Ты можешь ему помолиться в любой ситуации, попросить о чем-нибудь и так далее. И он услышит тебя и обязательно поможет.
— Серьезно?
— Конечно!
— А как просить-то?
— Ну, как можешь, как хочешь... Ну, например, вот так, как принято в церкви: «Святой великомучениче Георгие, моли Бога о мне!» или конкретно скажи просьбу: «Помоги мне выбраться из этого леса и быстрее вернуться домой!»
— И что, ты думаешь, он так быстренько возьмет и поможет?
— Еще бы! Обязательно поможет! Может, конечно, и не так быстро, как хочется, но все равно устроит все, как надо! Да ты хоть знаешь, кто он есть-то — твой небесный покровитель?
— Нет. Наверно, какой-нибудь Георгий Толстый! — усмехнулся я.
— Георгий Толстый — это ты! — обиделась девчонка. — А твой покровитель — сам святой великомученик Георгий Победоносец! Понял?
— Ого! Круто! Ты серьезно?
— Конечно! Твои именины шестого мая.
— Это тот, что ли, Георгий, которого рисуют убивающим дракона? На гербе нашей столицы, например...
— Да, тот самый. А ты что же, ничего о нем не знаешь?!
— Не-а... — зевнул я. — Я, понимаешь, как-то далек от всего этого... Седая старина...
— Какая старина! — возмутилась девчонка. — Это же святые люди! Христианин ты или нет?! Ты обязан все это знать!
— Слушай, Пятница, давай-ка лучше спать! Утро вечера мудренее... Что-то я сегодня изрядно притомился...
Я разгреб острые камушки и улегся на гранитном полу пещерки. Острые иглы хвои, всякие выступы и неровности моей лежанки здорово впивались в тело, и я часто ворочался то так, то эдак, постанывая и поругиваясь. Девчонка легла где-то поблизости тихо и мирно, точно на диване. Все-таки ее широкое и длинное платье хорошо укрывало практически все тело.
Несмотря на жуткую усталость, заснуть сразу не удалось. Грозовая духота стала сменяться ночной прохладой, и в пещере стало довольно свежо. Мои голые плечи подернулись гусиной кожей. Желая как-то отвлечься от своих бытовых проблем, я снова спросил у девчонки:
— Паш, скажи, а ты — верующая?
— Да, — ответила она весьма кратко.
— И давно?
— Сколько ты плаваешь, столько и я верую!
— Хм. Да ты, поди, уже святая, как твоя Пятница!
Девчонка промолчала.
— И кто же тебя научил? Бабушка тоже?
— Да. Потому что она меня воспитывала до шести лет.
— А что так?! Расскажи, пожалуйста, а то что-то не спится. Эти иглы и камни тут, как термиты...
— Мои родители были студентами. И вот, когда я должна была родиться, отец, узнав об этом, бросил маму одну и куда-то сбежал.
— Вот коз... — вырвалось у меня, но я вовремя спохватился и сказал помягче. — Ах, негодник, да разве ж так можно?!
— Наверное, он просто испугался ответственности и того, что ребенок помещает его учебе и продвижению по службе.
— Все равно так нельзя делать! Как можно бросить любимого человека да еще и свою дочку?! Это ведь просто... муш куейс, как говорят арабы! Я бы так ни за что не поступил!
— Он совсем нас не бросил. Приезжал потом, предлагал маме деньги, но она отказалась от помощи... из принципа.
— Ну и молодец! Предателей не прощают!
— Вот бабушка и взяла меня к себе еще совсем маленькую. Воспитывала, как могла, выхаживала на свою небольшую пенсию... Зато мама смогла доучиться и устроиться на работу.
— А кто твоя мама?
— Она врач. У нас в поселке работает. Мы с ней вдвоем живем.
— И что же, она больше не вышла замуж?
— Нет. Думаю, что потеряла доверие к мужчинам. Сказала, что одна меня на ноги поставит и сделает из меня Настоящего Человека! Правда, зарплата у нее небольшая, и ей приходится работать на двух работах и еще по-всякому подрабатывать...
— И сколько же она получает, если не секрет?
— Пять тысяч за основную работу.
— Ого! Что так мало-то?! Мой батя такие бабки за пять дней берет, а вот после отпуска станет еще больше зарабатывать! Да еще он и гонорарчики разные получает за всякие там научные разработки.
— А кем он работает?
— Помощником гендиректора в одной большой строительной компании.
— А мама?
— Мама не работает. Она домохозяйка. Хотя у нее тоже высшее образование, и она иногда пишет статьи в журналы, даже в зарубежные! А сейчас, представляешь, арабский язык изучает: всякие там «куейс — муш куейс».
— Здорово! — вздохнула Пашка.
Я почувствовал, что опять начал хвалиться и сменил пластинку.
— А как бабушка ваша?
— Наша бабушка умерла, когда мне шесть было и я собиралась идти в школу... — мрачно произнесла Пашка.
— Ой, извини, как жалко... Ну почему же так рано? Она ведь нестарая еще была, верно?
— Да, но зато у нее было очень больное сердце, поэтому бабушка пожила совсем немного... Все любила говорить: «Вот, Пашка, выдам тебя замуж за принца, тогда и ко Господу спокойно пойду!» А не дождалась... Знаешь, как я ее любила? Она для меня как вторая мама была!
Бабушка все время со мной возилась, забывая обо всем. Мамка-то тогда на одну стипендию жила... Бабушка всячески подрабатывала, так как пенсии не хватало. Вязать любила, здорово вышивала, на огородике возилась, курочки у нее были, хрюшки... А по вечерам она мне рассказывала всякие интересные истории, но не сказки, а жития святых. И вместо колыбельной пела молитовки, коих знала очень и очень много. Например, качала меня и напевала: «Свят, свят, свят Господь Саваоф! Господь Саваоф... Исполнь небо и земля славы Твоея!..» Так вот с детства меня и приучила к этому чудному миру Православия! А вот когда призвал ее Господь на небеса, она в тот последний день позвала меня к себе проститься. К ней уже и батюшка приходил: исповедовал, причастил, пособоровал — все, как положено... Бабушка радостная такая лежала. Мы с мамой плачем, а она улыбается и нас успокаивает: «Ну что, девоньки мои, радоваться надо, что бабушка ваша на небо уходит, ко Господу своему!»
— Бабушка, а разве не страшно умирать? — спросила я.
— Ну что ты, внученька! — ответила она, гладя меня по голове. — Нам — православным христианам — бояться нечего. Господь милостив... В рай отходим... в жизнь прекрасную и вечную... чего же тут бояться... Одно меня только огорчает: остаетесь вы тут одни, мои родненькие. Ничем я вам больше помочь не смогу... Даже пенсийку, и ту теперь заберу с собой... Продержитесь?
Мама моя говорила:
— Не беспокойся ты, мам, ничего с нами не случится... Пашка вот уже большая, скоро в первый класс пойдет. К школе мы ее, слава Богу, собрали! Теперь легче будет, ведь я уже сама работаю.
Потом бабуля долго с мамой говорила, давала ей последние указания насчет домика, землицы, живности, похорон... А потом меня к себе позвала. Взяла мою ладошку в свои казавшиеся уже холодными руки и тихо, но строго сказала: «Прасковьюшка, пообещай мне, что всю свою жизнь будешь жить по-Божески, по-христиански, не забудешь всего того, о чем мы с тобой говорили, пели, мечтали...»
— Обещаю, бабушка! — ответила я и заплакала. — Я тебя никогда не забуду... И маме всегда помогать стану...
— Ничего-ничего, внученька, ты не плачь, ты у меня умничка... А будет когда трудно, пожалуйся мне или Параскевушке, мы услышим и обязательно поможем. А теперь ступай... Пора мне уже... Боженька ждет. Надо хоть немножко подготовиться...
Пашка замолчала и, похоже, тихо заплакала. Этот ее такой неожиданно жалостливый рассказ тронул и меня. Я хотел что-то сказать, но не смог, считая, что сейчас лучше промолчать. И еще я отчетливо понял, закрывая глаза, что такие вещи врагу не рассказывают. Значит, девчонка мне доверяет? Да и не такая уж она и вредина, просто, наверно, в мамку свою удалась — гордая и свободная... Да еще и верующая, а они ведь странные какие-то... И живется-то ей, похоже, дома не очень-то уютно и комфортно, не то, что мне, например... Мысли мои постепенно спутались, усталость скрутила все тело, и я не заметил вовсе, как уснул. И мне причудилось, будто я лежу не в тесной пещерке, а в золотом саркофаге, стоящем посреди огромной пирамиды. Тут сумрак и тишина. Откуда-то сверху тускло струится лазурная синева. На каменном полу россыпи драгоценных камней, средневековое оружие в золотой оправе, сосуды с вином и благовониями, горки заморских фруктов...
Я хочу встать, но не могу — совсем нету сил. Откуда-то слышатся голоса родителей, друзей. Похоже, они ищут меня. А я лежу в тесном саркофаге, все вижу, а подняться не могу, даже пошевелиться нет никакой возможности. Интересно, что за надпись на моем постаменте? Наверное, «Фараон Жоратон Толстый XIV».
Прикол, да и только! В гробницу начинают заходить люди. Они идут мимо, разговаривают, удивляются тому, куда это я мог запропаститься. И дела им нет до того, что я — вот он, лежу рядышком. Но для них я — всего лишь пустая мумия, седая старина... Вот идут папка и мамка, вон Мишка Сальцов, а вон и Гоша Боксерманн, и другие ребята, весь наш класс и учителя... А это и туристы пожаловали: дедок-спортсмен, старичок с камнями, бард с гитарой, следопыт со своим неразлучным пауком, Фомка с Лизкой, тетя Зоя, бабульки на подводе проехали, а вон и паромщик зычно стучит по гладким мраморным плитам своими подкованными кирзачами... Никто не нашел меня... Наконец, кто-то подбегает к саркофагу, и я слышу: «Жорка, ты здесь?» Я хочу ответить голосу, который никогда ни с каким другим не спутаю: «Да, я тут, тетя Клава, помогите мне выбраться!» Но и речь у меня пропала, и все тело сковала какая-то мертвецкая холодрыга. Ушла и соседка, печально и разочарованно вздыхая. Вдруг опять шаги! Кто-то идет прямо ко мне! Гляжу в золотые глазницы. Ба! Да это же сам Тутанхамон! Живая мумия! Подошел, приподнял крышку. Посмотрел на меня впалыми красноватыми глазами и покачал головой: «Муш куейс! Муш куейс!» И тоже убрался восвояси. Стало совсем холодно, одиноко и тоскливо. Точно меня и впрямь захоронили заживо. Проклятье! Да что же мне делать?! Так и погибать здесь, в этом дурацком саркофаге? И никогда больше не увидеть ни солнца, ни леса, ни реки, ни людей?! Слезы выступили у меня на глазах. И тут слышу чью-то легкую поступь. Гляжу — а это Пашка идет! Я сделал невероятное усилие и, разомкнув губы, произнес: «Пятница, помоги!» Но голос получился такой скрипучий и неестественный, точно это возопил монстр, восставший из ада! Эхо подхватило мой вопль и он гулко забился в недосягаемой свинцово-серой вышине сводов пирамиды. От услышанного у бедной девчонки, должно быть, сердце ушло в пятки. Туча испуганных летучих мышей заметалась во мраке, отчаянно вереща и поднимая клубы пыли. Но Пашка вовсе не испугалась и подошла к саркофагу.
— Ну что, Жора-Обжора, вот до чего довело тебя твое неверие! — ехидно произнесла она.
— Помоги, Пятница, пожалуйста! — снова прохрипел я.
— А не ты ли поливал меня ледяной водицей? Вот теперь сам и лежишь, как холодный айсберг! Бесчувственный чурбан... Так тебе и надо!
Я хотел сказать что-то, но губы опять сомкнулись, и я лишь застучал зубами.
— Эх, ты! Ну ладно, помогу... — сжалилась девчонка и, подняв с пола увесистый меч, тускло сверкающий рубинами и изумрудами, в два-три взмаха разнесла надоевший саркофаг вдребезги. Я от неожиданности не удержался на постаменте и рухнул на мраморные плиты. Но, чтобы не было больно от удара, взял да и проснулся...
Ох, ребята, как же я тогда замерз! Я лежал, согнувшись калачиком, зажав руки в коленках. Все мое мокрое тело посинело и покрылось крупными мурашками. Зубы стучали. Подвывая точно волк на луну, я кое-как поднялся и принялся разминать свои суставы и мышцы. Какие-то мелкие камешки и хвоя так впились в плечи, что и не думали отлипать, отпечатавшись на моей коже, как древние растения на угольных срезах.
Было раннее утро. В пещере уже отчетливо различались стены и своды. Паутина пестрела сотнями запутавшихся в нее мошек. Девчонка лежала у стенки спиной ко мне тоже сложившись «по-старушечьи». Видать, и ей было прохладненько!
Кряхтя и ахая, я заставил себя сделать несколько резких приседаний, а потом упал и отжался десять раз, затем побоксовал по-тайски невидимого противника и немного станцевал в стиле брейк-данс. Согревшись и прогнав остатки сна, я выглянул из пещеры. Но ничего не увидел! Да-да! Прямо передо мной разливалось безбрежное молочное море, из которого кое-где проглядывали темно-розовые кисельные берега, то бишь гранитные выступы. Я, грешным делом, хотел даже ужё пригубить эту сливочную массу, но вовремя спохватился. Минут пять я стоял, всматриваясь в белое бескрайнее пространство, потирая глаза и соображая, где же мы находимся и что с нами вчера было. А когда все вспомнил, то и догадался, что это на реку и близлежащие горы опустился под утро ну очень плотный туман. После грозы стало гораздо прохладнее.
Я, поеживаясь, вернулся в пещеру. Вот так погодка! Да в таком молоке нас ни одна собака не отыщет, ни один вертолет не заметит! Что же, еще день тут куковать?! Страшно захотелось есть. Я обшарил все карманы и разложил их содержимое на мшистый валун. Предметов оказалось немного: ключ от дома с брелоком-фонариком, мобила, расческа, полупустая зажигалка, жутко растаявшая жвачка, перочинный ножичек да рубля два мелочью... Вот и все мое богатство, если, конечно, не считать серебряного крестика на шее, напульсника «СПАРТАК» на левом запястье да маленькой серьги в правом ухе. Солнца видно не было и подсушить эти вещи не представлялось возможным. А как же хотелось поскорее звякнуть домой и утешить родителей и тетю Клаву, да и огонек развести бы хоть небольшой было пределом желаемого... Я вздохнул и принялся отделять жвачку от обертки, хотя и понимал, что эта штука лишь еще больше усилит мой аппетит. Но все равно хоть что-то я должен был обязательно пожевать. Освободить резинку не удалось, и тогда я положил ее в рот вместе с бумажкой. Поднялась Пашка-Пятница. Согнувшись, как бабулька-уключница, и засунув озябшие ладони в широкие рукава платья, она, осторожно ступая на камни, подошла ко мне. Прохрипела:
— Доброе утро!
Личико у нее было, я вам скажу, то еще! Глаза красные от слез и тревожного сна, под ними — синие мешки. Губки лиловые, как у мертвеца, да еще и подергиваются. Волосы все еще влажные, а в них хвоя и камушки... Щеки распухли, и нос, как у пьянчужки. Ну просто внучка Бабы-Яги!
— Привет! — бодро отозвался я и хохотнул, глядя на ее прикольный вид.
— Ты чего?! — непонимающе проскрипела девчонка, постукивая зубами.
Я не ответил, а спросил:
— Что, прохладненько?
— Угу, — кивнула она и, подойдя к молочному морю, стала тоже разглядывать фантастическую панораму.
— А я вот, как царь Кощей, над златом чахну! — сказал я. — Добра много, а толку мало! Эх, цивилизация XXI века! А вот против какой-то воды ничего не устояло. И просушить-то негде...
Девчонка скрылась в тумане. Зашуршал камень, покатившийся к подножию горы.
— Эй! Ты там поосторожней! — крикнул я. — Не забывай, мы ведь не на дне морском, а на горе, как орлы, сидим!
Я встал и опять энергично размялся. В пещерку стали проникать комары и противно повизгивать над головой.
— Только вас тут еще не хватало! — сплюнул я и надул большой пузырь из резинки.
Тот лопнул неудачно и залепил весь нос.
— Что это вы все на меня сегодня взъелись? Мне домой надо, под жаркое солнце Египта, а не тут коченеть, в этой дурацкой щели, как в тесном саркофаге.
Вернувшись, Пашка присела рядом и тоже стала рыться в своих кармашках, выкладывая свое добро рядом с моим. И вскоре на нашем импровизированном лотке появились еще зеркальце, кружевной носовой платочек с вышитой в уголке буквой «П», наполовину сгоревшая церковная свечка, какой-то сложенный в несколько раз черный пояс, исписанный желтыми малопонятными словами (Пашка назвала его «Живые помощи», а почему «живые», я тогда так и не понял) и замурованные в целлофан очень маленькие, как к пиву, ржаные сухарики, которые девчонка, видимо, приобрела в лесном монастыре. Вот и все девичье богатство. Правда, и у нее тоже был крестик на груди (хоть и не серебряный, а совсем простецкий) да еще два зеленых колечка для волос, удерживающие ее косички.
— Давай съедим по сухарику! — предложила девчонка.
— С большим удовольствием! — оживился я и, сплюнув ставшую уже горькой резинку, взял ножичек и надрезал им целлофановый пакетик с хрустиками.
Похоже, эти сухари были единственным, чего не коснулась вчера вода. Пашка дала мне всего один маленький кусочек, который я тут же и проглотил, звонко хрустнув на всю пещеру. А девчонка сначала что-то прошептала, потом перекрестилась и положила сухарик в рот.
— А еще можно? — спросил я. — Вкусные! Правда, без перчика... Я с паприкой люблю.
— Нет, это же не еда! А священные хлебцы! Их употребляют только или утром, натощак, или в случае какой-нибудь болезни... И то с благоговением и трепетом...
— Жаль! — вздохнул я и погладил, успокаивая, свой урчащий от голода животик. — Скорей бы выглянуло солнце! Просушить бы все... А то, если окислятся контакты в мобильнике, нам тогда не созвониться с людьми, и спасатели неизвестно как скоро нас отыщут...
— Ты думаешь, нас уже ищут? — спросила Пашка.
— Конечно! Тетя Клава поднимет на уши весь Урал! Правда, конечно, видишь, какая погодка... Но как разъяснится, так сразу и пойдут! Это уж точно!
— А они знают, где мы?
— Вряд ли... Не знаю, сколько мы проплыли по этой реке... Боюсь, что порядочно... А нас начнут искать с паромной переправы, считая, что мы вернулись на берег. Ну, ничего, рано или поздно доберутся! У них же и вертолеты есть! Мне бы вот только домой звякнуть! Эх, в Египте-то бы сейчас уже через минуту все было бы в полном порядке! Слушай, Паш, а ты была в Египте? — я взял зеркальце и расческу и не спеша причесал свои начинающие уже отрастать волосы.
— Смеешься?! — хмыкнула девчонка. — Я в Москве-то всего два раза была... Да вот в это путешествие съездила с тетей Зоей... А ты был?
— Ты знаешь, не успел! Мы еще в начале июля собирались всей семьей рвануть, да отца вот отозвали на службу на целых три недели! А тут тетя Клава подвернулась с этой путевкой на Урал. Ну, я и согласился поехать, чтоб время побыстрей прошло... Завтра мы бы уже билеты стали заказывать в Египет. Да вот опять загвоздочка вышла... Но это ничего, пару дней теперь подождать можно...
— Прости, это ведь все из-за меня, да?
— Да брось ты! Это все гроза спутала! Она давно уже гналась за нами.
— А тетя Клава у тебя — очень хорошая женщина! Такая непоседа...
— Еще бы! Она у нас экстремалка! Для нее в такие походы ходить — все равно, что семечки щелкать! Где уж только ни побывала... Жаль вот только плавать не умеет, а то бы наверняка и самого Конюхова сделала!
— Она твоя родная тетя?
— Нет, просто соседка, друг семьи. Она, ты знаешь, почти как твоя мама. Одна с сыном живет. Правда, ему уже шестнадцать. А батя их уже лет шесть как не живет с ними. Тоже герой, променял такую женщину на какую-то мымру из провинциального театра... Чудно...
— А почему она не с сыном, а с тобой поехала?
— Да его отец забрал на юг, с аквалангом поплавать. Соскучился, наконец, по чаду, понимаешь... Лёха-то, он весь в батю — и личиком, и душою... А вот тете Клаве остается разве что с природой оттягиваться... А вот твоя тетя Зоя тебе родная, точно? Вы сильно похожи.
— Правда. Она мамина старшая сестра. Но живет тетя Зоя очень далеко от нас, и видимся мы совсем редко. Вот как-то раздобыла путевку, ну и решила со мной хоть немного времени провести. Как она теперь там... — и девчонка грустно вздохнула.
— Не унывай! Все скоро образуется! Вот только солнышка дождемся...
— Ой, и влетит мне от мамки! Ведь это я всю эту кашу заварила...
— Ты же книжку спасала! Про святых... Не бойся, они заступятся...


НА БОЛОТЕ

Солнце пробило молочный туман внезапно. Слепящее глаза раскаленное золото хлынуло всюду: на пещеру, на сосны, на гранитные выступы мрачной горы. Зеленые мхи вмиг стали желто-оранжевыми, а росная паутина засверкала дивными алмазами.
— Наконец-то! — облегченно выдохнул я и, быстро разобрав телефон, зажигалку и брелок, насколько это было возможным, разложил их детали на просушку.
Потом вышел из пещеры, чтобы осмотреть окрестности. Прямо у подножия скалы весело бежала неугомонная речка, синяя, со свежими стеклянными струями, с пенистыми завихрениями, с галькой и песочком на отмелях... Вспомнив вчерашнее купание в этой, казавшейся вполне безобидной, речушке, я невольно передернул плечами. Берега были холмисты, красивы и дики... Кругом лес, тишина... Какая-то тревожная умиротворенность разливалась по округе. Туман резко отступал, укрываясь в расселины, в заросли, в завалы из упавших в грозу деревьев. Наша гора, так тщательно промытая ночным ливнем, блестела на солнце и казалась выплавленной из меди. За спиной зашуршали камни. Я обернулся. Из пещеры вышла девчонка и тут же замерла, зажмурившись от ярких лучей светила. В этот миг она тоже была вся бронзовая, точно ожившая мумия Нефертити.
— Хозяйка Медной горы, да и только! — усмехнулся я и сказал: — Пойду гляну, что на той стороне горы.
Взобравшись на самую вершину, я огляделся. Панорама открывалась не очень-то приятная. Куда ни глянь — бескрайние болота с островками деревьев и кустарника. И только у самого горизонта маячила, точно мираж, мягкая линия блекло-зеленых холмов. Голод снова стал заявлять о себе настырным урчанием в животе и обильным выделением слюны. Я вздохнул и, еще раз разочарованно взглянув на курящиеся бело-розовой дымкой болота, вернулся к пещере. Пашка сидела около камня с моими вещичками и с интересом рассматривала их. Когда я подошел, она спросила:
— Ну, что там?
— Одни болота! А дальше, наверное, опять горы. Да тут другого и нечего ждать! Сама знаешь... Сколько бродили в походе, а все только леса, скалы, пещеры, болота, озера с речками... Жилье-то раз в сто километров встретишь. Глушь невероятная!
— Что будем делать? — насторожилась девчонка.
— Сейчас первым делом постараюсь оживить мобилу. Надо же заявить миру о себе! — и я принялся собирать обратно детали своих нехитрых предметов цивилизации.
Фонарик загорелся, зажигалка, пощелкав, тоже дала искру. А вот мобильник заартачился. Как бы он вообще не захлебнулся! Вода — смерть для электроники! Я потряс его, продул все детали и отверстия, собрал-разобрал раза три. Пашка предложила:
— Скажи «Господи, благослови!» — и перекрестила меня.
Я усмехнулся, но сделал так, как она хотела. Прежде, чем снова нажать заветную кнопку вызова, я прокашлялся и громко сказал «Ну, благослови, Господи!»
И, о чудо! Трубка ожила! Мама ответила почти сразу же, похоже, более всего ждала этого звонка.
— Ма, это я! — крикнул я радостно.
— Жорка, сынок, это ты?! Ну, слава Богу! Ты жив!
— Да куда же я денусь!
— Как ты там... Жорочка, здоровье как? — глотая слезы счастья, говорила мама.
Ее голос тронул меня за душу и я поперхнулся:
— Да все... нормально, мам... вы там не беспокойтесь!
— А девочка? Как девочка? Ты спас ее?
— А как же! Стоило ли тогда купаться! — с гордостью ответил я и покосился на Пашку.
Она стояла в отдалении, чтоб не мешать, но, уверен, ловила ухом каждое мое слово. Здесь, на горе, связь была отличная, и я говорил с домом так, точно сидел в своей комнате.
— Она здесь, рядом! Мы в полном порядке! А вы как? — снова крикнул я в трубку.
— Да мы-то что, Жора... Слушай, вы там ждите, скоро за вами прилетит вертолет и вездеход приедет! Наша тетя Клава и девочкина тетя остались на станции и организуют поиски. Ты же знаешь, сынок, тетя Клава всех на ноги поставит, если что...
— Это да! — усмехнулся я.
— Скажи, сынок, где... где вы находитесь? Хоть примерно!
— Ну, мы... — я осмотрелся. — Мы у реки сейчас, на горе сидим. Это несколько миль вниз по течению, если считать от переправы... Ма, скажи им, что мы будем жечь костер и дымить, сразу заметят... А дров тут навалом! — и тут я вдруг с каким-то ледяным холодком, резанувшим по сердцу, почувствовал, что меня, похоже, уже не слышат!
Я быстро взглянул на трубку. Так и есть! Мобильник разрядился!
— Ах же ты, дрянная электроника! — простонал я и со злостью зашвырнул ставшую вмиг ненужной трубку в глубь пещеры.
— Жор, ты что?! — подбежала удивленная девчонка.
— Эта мобила вздумала разрядиться в тот самый момент, когда я сообщал миру наши координаты! Вот зараза! — и я, сев на валун, с силой стукнул кулаком по теплому граниту. — В такой момент! А?
Пашка ничего не сказала, прошла в пещеру, отыскала там трубку и вышла обратно. Она нажимала на кнопки, точно не верила моим словам и надеялась на чудо, что сможет вдруг оживить умершее пластиковое тело...
— Выбрось его в реку! Предатель! Не мог еще десять секунд потерпеть... — сокрушался я.
— Жор, да ты не переживай, нас и так отыщут! Погода хорошая. Вертолет сможет теперь прилететь...
— Может и отыщут... Но не так скоро... А я с голоду помираю! Время-то, поди, уже давно за полдень перевалило! Ну, ладно, ты права, Пятница, нечего охать. Давай лучше хворост собирать. Разведем костер высотой до неба, и по дыму нас хоть кто заметит!
Девчонка мобилу выкидывать не стала, а положила трубку себе в карман, а следом засунула зеркальце и платочек. Я тоже быстро забросил свой жалкий скарб в карман бриджей и застегнул на нем молнию. Принялись за дело. Вскоре натаскали к вершине здоровенную кучу сушняка, собранного в укромных местах и расщелинах, и влажных еловых лапок (для дыма). Я почиркал зажигалкой, и огонек весело затрещал на сучьях. Через пару минут над горой закурился сначала робкий, а потом все более густой сизо-белый дым, наполненный горьковатым ароматом хвои. Я осмотрелся. Нигде ни души, ни точки в небе. Только одни крупные сочные облака, довольно быстро проносящиеся над нами. Спасатели, до сих пор, похоже, ничего не предпринимавшие из-за бури и тумана, может, только еще сейчас начинали выводить свою технику на дело. А ведь от парома до станции километров шестьдесят по раскисшей теперь дороге, да и мы отплыли по реке километров на -дцать... Да и буря тут, видать, поработала на славу, и дороги все, поди, завалило сломанными и вырванными с корнем деревьями. Одна надежда на вертолет. А вот есть ли он на станции-то? Скорее всего, будут вызывать вертушку из другого города. А ведь это еще миль сто двадцать... Короче, прикинул я, найдут нас, по-любому, еще не так скоро, как хотелось бы. В лучшем случае — к вечеру. А голод проник уже во все печенки!
Тогда я решительно сказал:
— Вот что, Пятница, ты тут посторожи, а я пойду схожу вниз, к болотам, за ягодами. Их там, поди, немерено! Или, может, и грибки попадутся, орешки... Надо же нам пообедать-то, в конце концов! А ты кидай в огонь побольше лапок, они дымят сильнее.
Пашка, однако, вовсе не обрадовалась моему предложению. Она опасливо огляделась и тихо сказала:
— А если сюда... медведь забредет...
— Ха! Какой еще медведь! — усмехнулся я. — Тут одни ящерки да белочки обитают! Ну, в худшем случае сасквач забредет на огонек. Но он ведь свой чувак, не животное, плохого не сделает...
— А все-таки... Тут ведь и волки, и рыси водятся.
— Да на дым и огонь зверь не пойдет! А ты что же, одна боишься, что ли?
— Да нет... — как-то смущенно отозвалась девчонка и, покраснев, отошла в сторонку. — Иди, только недолго. Вдруг за нами скоро прилетят!
— Ну, вертолет-то я задолго услышу и успею вернуться! Я далеко не пойду. По этим болотам особо-то не полазишь... Эх, жаль только ягодок набрать не во что... Ладно, я тебе грибов принесу. На угольях как раз и изжарим... — и я пошел вниз.
Пашка вздохнула и стала шевелить палкой в костре. Сделав несколько шагов, я оглянулся. Девчонка стояла и как-то опасливо поглядывала на реку.
— Э, да она, похоже, та еще трусиха! — подумал я и одновременно отметил, что и мне одному не больно-то приятно тащиться на эти мрачноватые болота, кишащие всякими там лешаками да кикиморами. И еще, я ведь сказал маме, что с девчонкой все в порядке, и, стало быть, я теперь за нее отвечаю. А кто его знает, вдруг и впрямь принесет сюда нелегкая какого-нибудь йети, что тогда будет? Я вернулся и бодро сказал:
— Слушай, если хочешь, пошли вместе. Там и пообедаем ягодками.
Девчонка заметно оживилась, но, решив покапризничать, сразу не согласилась.
— А как же костер? — сказала она настороженно.
— Ерунда! Подбросим побольше древесины, и он коптить еще часа два будет! За это время мы и вернемся. Ну, а если прилетит кто, мы услышим и тоже прибежим. А по суше до нас вряд ли быстро доберешься. Только пешком, а это дня два топать придется! Видишь, какая тут кругом пересеченная местность!
— Ну, тогда пошли! Кушать действительно хочется... — согласилась девчонка, и мы весело покатились вниз.
Правда, когда спустились, то мне стало уже не так радостно. Острые камни и выступы так успели намять мои босые ноженьки, что подошвы горели огнем, а один носок вообще протерся до дыр. Как же я пойду по лесу?! — мелькнула мысль. Тут ведь кругом одни иглы, сучья да шишки! Так и совсем без ног останешься!
— Паш, погодь, давай передохнем немножко! — предложил я и уселся на корягу.
Стал ладонями разминать свои ступни и удалять из носков разные острые занозы, чтобы не мешали ходьбе.
Мелочь в кармане противно позвякивала.
— И чего я их таскаю?! Ненужная теперь вещь! — решил я и, открыв карман, вынул монетки и, размахнувшись, хотел уж было запулить их подальше, но услышал:
— Стой! Не бросай!
— Ты чего?! — не понял я и обернулся к Пашке.
— Деньги нельзя кидать! Особенно мелкие...
— Отчего же?! На что они нам? Гремят только и карман оттягивают... Да и денег-то тут рубля на полтора! Что на них купишь? Жвачку, разве что, и то — плохонькую...
— Все равно нельзя!
— Ну, возьми их тогда себе. Может, что и купишь, когда к людям вернемся... — усмехнулся я.
— Мне твои деньги вовсе не нужны! — обиделась девчонка. — Я совсем не про то говорю! Ты лучше посмотри, кто на них изображен!
— Ну, Георгий с копьем.
— Вот именно! Это же святой Георгий Победоносец! А если ты бросишь деньги, их будут топтать все, кому не лень! И грязно попирать чистый лик великомученика! А ведь он твой небесный покровитель! И всем нам в бедах и битвах помощник! Думаешь, ему понравится это?
— Да кто здесь на него наступит-то! Тут уж, поди, лет триста нога человека не ступала! Разве что медведь или сасквач какой забредет, — усмехнулся я.
— Все равно! Может быть, кто и наступит. Мы-то вот появились тут. И геологи ходят, и туристы бродят, и охотники...
— Ну, хорошо, пожалуй, ты права! — вздохнул я и убрал деньги обратно в карман. — А ведь в городах-то этой мелочью все улицы засыпаны. И топчут эти монетки люди почем зря...
— Вот это и плохо! Не надо деньги кидать! Может, и обижается теперь на нас Георгий-то, и не стало как-то у нашей армии ярких побед. И террористы злодействуют, как тот дракон...
Мы пошли дальше. Благо, податливая болотистая почва была не такой уж непроходимой для меня. Все более мягкие мхи, влажная земля, травка... Короче, идти еще можно, не то, что в сосновом бору. Прежде, чем углубиться на болота, я оглянулся. Гору нашу было хорошо видно. Она, точно вулкан, чадила в небо тугим лиловым дымом...
На болоте сразу появились старые знакомые: комары да мошки встретили нас с распростертыми объятиями. Увидев мои голые руки и ноги, они пришли в неописуемый восторг и так стали ныть и кружить, что пришлось срезать пушистую ветку, чтобы дать им понять, что моя кровь мне дороже.
— Слушай, Пятница, а что это значит — быть благочестивым христианином? — спросил я, желая отвлечься от песен надоедливого гнуса.
Девчонка охотно отозвалась:
— Это значит, прежде всего, любить Бога и людей, соблюдать посты, больше молиться, творить всем добро, подавать милостыню, оказывать помощь нуждающимся, защищать слабых, никого не обижать, не курить, не пьянствовать, не грубить, не выражаться, не хамить. В общем, надо стараться быть Настоящим Человеком, так как мы ведь все созданы по образу Божию и по Его подобию! И надо быть достойным этого высокого звания.
— Ого! — присвистнул я. — Нехило! Разве это все легко сделать? Ведь это так скучно — молиться какими-то малопонятными словами... Как ее запомнишь-то, молитву? Я пробовал как-то раз — ничего не получается. Колядку какую еще можно... Коляда-коляда, отворяй ворота! А то там: «Рождество Твое, Боже... разума свет... возсия...» Запутаешься! А как поститься, если я почти постоянно кушать хочу? А мне ведь сил много надо: я еще расту, и спортом занимаюсь, и в школе вон какие нагрузки! Да и к армии уже надо готовиться, качаться... А то на одних сухариках будешь дохляком ходить, как тот следопыт с пауком, который и ящерку-то толком поймать не смог. Да и в церковь когда ходить, скажи на милость? За неделю так измотаешься, что в воскресенье хочется хоть денек передохнуть: в компьютер сыграть, с собакой погулять, на велике погонять, с друзьями потусоваться или за город на рыбалку съездить. Да хоть полежать просто спокойно на диване, музон послушать или почитать чего... А в храме простоишь до обеда, как столб, да еще и поклоны надо класть, и бабки там всякие толкаются и оговаривают — одна морока и устаешь сильно...
— Ты не прав, Жор, это только сначала все кажется таким трудным, скучным и сложным. А как начнешь исполнять все, то быстро почувствуешь легкость, увидишь красоту нашего Православия! Ведь Сам Господь, Матушка Божия, святые начнут помогать тебе во всех делах! Все будешь успевать, все легко усваивать, и сил на все хватит. Да и молитва вроде кажется сперва набором сложных слов, но только впусти ее в свое сердце, как она сама из него потечет, как родник. Молитвы ведь не стихи в школьной программе — это песни души! Я тоже думала — никогда не запомню, а только начнешь изучать, и глядишь — молитовка сама уже и отпечаталась у тебя в уме. Теперь я их уже десятками знаю! И поститься тоже не так уж и трудно. Просто надо уметь отказывать себе на время в желании съесть что-то вкусненькое и сладенькое. А то ведь растолстеешь до безобразия и будешь ходить, как бегемот! Самому потом трудно будет и некрасиво. Да и в полном теле Дух Святой не живет! А в церкви бывать вовсе не скучно, когда станешь понимать службу, молитвы и других людей. Там ведь так красиво поют, такие запахи, такой трепет и такая торжественность! Где еще такое увидишь и испытаешь? А знаешь, как здорово причаститься! Исповедуешься в грехах, примешь Святое Причастие и такую легкость во всем теле чувствуешь, такую силу, такую благодать, что и словами не выразишь! И так жить хочется, и всех любить, и делать добро! Нет, православие — это такое чудо! Ты так говоришь, потому что далек от всего этого и у тебя совсем нет желания окунуться с головой в этот прекрасный мир!
Заходить далеко на мрачные болота мы не стали и принялись искать съестное, двигаясь по периферии. Однако пока ни грибы, ни ягоды не попадались. А из живности встречались лишь лягушки да пиявки. А про вампиров, плотно клубящихся вокруг наших тел, я и говорить не хочу.
— Ну и как, получается у тебя быть благочестивой? — снова поинтересовался я, помахивая веткой.
— Стараюсь! — отозвалась девчонка.
— А я вряд ли смогу так жить. Похоже, это не мое призвание. Все, о чем ты говорила, это все как раз мне и трудно или противно. Наверно, ты права, в толстом теле Дух Святой не живет... Я всего лишь Георгий Толстый, а не Победоносец. Что ж тут поделаешь...
— Ну, почему же! Никто не рождается праведным. Это трудный путь, конечно, для современных людей тем более, но он доступен каждому! Кто захочет — сможет! Зато ведет эта дорога в Царство Небесное! А представляешь, как там здорово!
— Да скучно там, наверное: молись да постись вечно. Разве это жизнь?!
— Да ты что?! В раю не будет ни болезней, ни голода, ни холода, ничего грязного, злобного, ничего плохого, даже тьмы не будет, а останется лишь все самое лучшее, самое чистое, светлое, доброе, прекрасное, только одни хорошие люди. И еще Господь приготовил нам там Свои подарки, да такие, о каких мы своим умом даже и дойти не в силах. Представляешь, что это будет за жизнь. Ты, Жора, слишком мирской человек. И тебе пока трудно все это понять и принять! А вот как поближе познакомишься с православием, совсем другая жизнь наступит! Хочешь, я расскажу тебе одну поучительную историю?
— Валяй! — буркнул я и смачно шмякнул по своему плечу, размазав по нему сразу нескольких крупных желтых биргашей.
— Юноша Досифей был родственником одного богатого вельможи. Жил в большом покое и в роскоши, на всем готовеньком, ничего не делал, так как и делать-то не умел. И о Боге он тоже ничего не слыхал. И вот однажды приехали к воеводе его друзья и рассказали о святом граде Иерусалиме. Досифей все это слышал и возгорел желанием посмотреть святые места. Об этом он поведал воеводе. Тот, ни в чем ему не отказывавший, согласился и в этот раз, и уговорил одного своего друга, отправлявшегося на Ближний Восток, взять с собой и Досифея. И вот они отправились в путь. Друг воеводы оказывал юноше всяческие почести: берег его и сажал есть вместе с собою и своею женою. Так они добрались до Святой Земли и, поклонившись святыням, пришли в Гефсиманию, где было изображение Страшного Суда Господня. Досифей с большим вниманием и удивлением стоял и рассматривал эти рисунки. И тут он заметил некую прекрасную Женщину, одетую в багряные одежды. Она стояла возле него и объясняла ему муки каждого из осужденных во ад, и давала притом еще и разные наставления от самой себя. Юноша, слыша все это, поражался, изумлялся и ужасался, так как ничего не знал ни о Суде, ни о рае, ни об аде. Наконец он спросил: «Госпожа! Что же делать должно мне, чтобы избавиться от всех этих мук?» Мудрая Незнакомка ответила: «Постись, не ешь мясо и молись часто — и избавишься от мук». После этого благолепная Женщина стала невидимой и больше уже не появлялась. Ища Ее, Досифей обошел все то место, но так и не нашел, ибо это была сама Превятая Дева Мария, Богородица! С тех пор юноша пребывал в умилении и хранил данные ему три заповеди. Друг воеводы опечалился, видя то, что Досифей стал поститься и отказываться от мяса, и мысленно жалел воеводу, ибо знал, что тот очень любил и лелеял своего юного родича. А воины, что были при них в походе, прямо сказали юноше: «Что ты делаешь? Неприлично человеку, хотящему жить в мире, так поступать. Если хочешь жить по-другому, то иди в монастырь, там и спасешь свою душу!» А Досифей не знал, что такое монастырь, не ведал никаких божественных молитв и Таинств, а исполнял только то, что сказала ему Странная Женщина. Он отвечал воинам: «Тогда ведите меня, куда знаете, ибо я не знаю, куда идти!» Некоторые из воинов были христианами и отправили его в монастырь. Там он всего за пять лет строгого послушания достиг большой святости и, умерев молодым, сравнялся даже с великими святыми!
— Ну, ты нисколько не убеждаешь меня сделаться истинным христианином! — сказал я и усмехнулся. — Просто этому Досифею нечего было делать, вот он и стал святым. Были б в те времена компьютеры, телевизоры, мобилы, тачки разные и прочее, он бы ни за что не сбежал в монастырь!
Увидев на губах девчонки ироническую улыбку, я спросил раздраженно:
— Чего ты ухмыляешься?!
— Да так! — отмахнулась она. — Просто ты сейчас сказал почти так же, как царь Агриппа, когда отвечал апостолу Павлу.
— Какой-какой царь?! — переспросил я, не поняв.
— Агриппа!
— Агриппа! Ха! Клёвое имечко! — рассмеялся я. — Ну и что он говорил?
— Это в Деяниях святых апостолов сказано. Когда судили апостола Павла, то он, защищаясь, рассказывал о том, как провел свою жизнь, как проповедовал Слово Божие по свету, чтобы люди покаялись в грехах своих и обратились к Живому Богу, творя добро и делая дела, достойные покаяния. А один из судей, царь Агриппа, сказал ему: «Ты немного не убеждаешь меня сделаться христианином!» Вот прямо как ты сейчас... заявил.
— И что ему ответил Павел?
— А он сказал: «Молил бы я Бога, чтобы не только ты, но и все, слушающие меня сегодня, сделались бы такими, как я, только кроме моих уз!»
— Значит, и ты тоже так думаешь? — спросил я и лукаво взглянул на девчонку. — Хочешь, чтобы и я сделался таким же, как ты?
— Хотелось бы, врать не буду... — вздохнула девчонка. — Но этого силой не добьешься. Хочешь — верь, а хочешь — не верь.
— Ну, ты себя шибко-то святой не считай! — вспыхнул я. — Там на лестнице-то, в монастыре, поди, ведь специально меня в бок пырнула, а? — строго произнес я и грозно надвинулся на девчонку.
Та смутилась, покраснела и тихо ответила:
— А я и не считаю... — и отошла в сторону, борясь с волнением и слезами.
И в это время я увидел довольно приличную поляну, всю красную от покрывавших ее ягод. Наверное, то была клюква. Правда, чтобы добраться до нее, надо было преодолеть небольшое пространство, представляющее из себя густую смесь красноватой пенистой жижи, лохматых кочек, куги, осоки, плесени и мшистых коряг. Лезть в такую трясину, конечно, не хотелось да и, наверное, было небезопасно, но что же мне оставалось делать? Еда была так близка, а живот крепко поругивался за мою нерешительность. Я осмотрелся. Девчонка куда-то исчезла, похоже, она прошла дальше, а может, и, обидевшись, вернулась назад, к горе и кострищу.
— Ну и вали, святоша! — хмыкнул я. — Пусть тебя там сасквач пощекочет! Ха!
И я смело двинулся к заветной полянке. Под ногами шлепала какая-то отвратительная студенистая масса: она то колыхалась, то твердела, то резко проваливалась. Запашок стоял тот еще! Один раз я провалился аж на всю длину левой ноги, но все одно дна так и не нащупал! Кое-как, цепляясь за коряги и кочки, выбрался из ловушки, сильно испачкав одежду, но продолжил свой рискованный путь. И тут же споткнулся и упал плашмя, прямо лицом в эту бурую жижу, кишащую пиявками и какими-то микроорганизмами. Противная густая вода достигла уже и плавок, я стал промокать. Выругавшись, я сделал еще один рывок и наконец ступил на более-менее твердую почву ягодного островка.
— Кто не рискует — тот не ест! — выдохнул я и утер грязь со лба.
Сколько же тут было ягод! Крупные, точно вишни, правда, еще не совсем спелые и кисловатые, они виднелись повсюду, даже некуда было и ступить. Такой свежей и аппетитной клюквы, не найдешь, пожалуй, ни на одном рынке. Я обтер ладони о майку и принялся за трапезу. Темно-розовый сок стекал по моим губам, подбородку, а я все хрупал и хрупал чудо-ягоды, ползая по поляне то на корточках, то на четвереньках. Вдруг где-то вдалеке послышался странный гул. То ли это был гром вновь собирающейся грозы, то ли летел за нами вертолет, а может мне просто все показалось.
Я встал, осмотрелся и прислушался. Но ничего, кроме воя комариной пурги да тревожного болотного бульканья, смешанного с пением какой-то камышовой птицы, я больше не услышал.
— Пятница, ты здесь? — крикнул я.
— Здесь! Здесь! — отозвался кто-то из дальних зарослей. То ли девочка, то ли виденье...
— Иди сюда! Здесь ягода!
— Ягода?! Ягода?! — удивился голос в непролазных кустах.
— Не обижайся! Иди поешь!
— Ешь! Ешь! — как-то сухо прохрипела кикимора.
— Ну и как хочешь! — сплюнул я и снова присел к большой красной кочке.
И вдруг заросли куги зашелестели и закачались, как от сильного ветра. Из них вынырнула девчонка и, увидев меня, радостно крикнула:
— Жора! Вертолет!
— Серьезно?! — вздрогнул я, утирая рот.
— Да, там над лесом, далеко отсюда! Кажется, он сюда летит! Бежим скорее!
— А может, показалось?
— Нет же! Вертолет! Гудит он.
Я кинулся обратно к берегу. Однако, подскочив к жиже, остановился. Я забыл, где именно переходил на остров! Болото уже успело затянуть и замаскировать все следы. Но надо было спешить, и тогда я, сплюнув, пошел наугад. И, сделав всего несколько широких шагов, ухнулся в булькающую прорву. Дна не было, лишь какая-то вязкая, как в сортире, зловонная жижа с многочисленными корнями. Попытался выбраться, однако, ухватиться было не за что, кроме жесткой травы, да и опереться тоже ни на что я не мог. И тут я с ужасом ощутил, что этот невидимый болотный Водокруч тянет меня вниз! Он был гораздо коварнее речного собрата и лишил меня всякой возможности сопротивляться его воле. Ни ног поднять я не мог, ни упорно грести вперед, а мог лишь барахтаться на одном месте, разбрасывая в стороны тину да ряску. Но сколь долго можно так продержаться? Стоит прекратить сопротивление, как начинаешь медленно погружаться в топкую прорву.
— Паш, помоги мне! Кажется, я залетел в бучилу! — гаркнул я.
— Лу! Лу! Лу! — ехидно хохотнула в кустах кикимора.
Пашка нерешительно подошла к трясине, не зная, как ей лучше ко мне приблизиться.
— Палку захвати какую-нибудь! — крикнул я. — Побыстрей, меня, кажется, засасывает!
Девчонка взяла длинную сухую и корявую сосенку, перекрестилась и двинулась ко мне, опуская один конец своего шеста в болото и нащупывая им подходящий путь. На середине дороги Пашка не устояла на колыхающейся почве и провалилась в воду. Палка отлетела в сторону. К счастью, девчонка не попала в трясину и быстро вынырнула, отфыркиваясь от жижи.
— Осторожно! А то тоже угодишь в бучилу! — крикнул я, уйдя в болото уже по грудь.
Пришлось вновь напрягаться, дергаться и барахтаться. Подтянув сосенку, Пятница опять двинулась ко мне. Добравшись до края полыньи, она встала на колени, снова перекрестилась и, что-то прошептав, протянула мне свою хрупкую жердочку. Подтянувшись, я ухватился за палку, однако, оторваться от бучилы не смог. Ноги мои слиплись в жиже и лишь тянули вниз.
— Тащи! — крикнул я.
Пашка налегла на палку, но силенок у нее оказалось недостаточно. Вот и постись! Бедняга упиралась изо всех сил, но смогла подтянуть меня лишь на десять сантиметров, не более. Проклятый Водокруч крепко обнял меня и только посмеивался над девчонкой. Борьба шла минут пятнадцать. Наконец, Пашка обессилено прилегла прямо на кочках. Она тяжело дышала, платье намокло. Я почувствовал, что и у меня силы тают, как снег в жаркий день.
Болото, воспользовавшись нашей паузой, принялось отвоевывать отбитое нами пространство, и мои ноги вновь потянулись в неизвестность. Пришлось начинать барахтанье.
— Погоди, я сейчас, только передохну немножко... — сказала Пашка.
— Слушай, Пятница, тебе, скорее всего, меня не освободить! Знаешь что, беги-ка ты лучше обратно к горе. Вертолет, поди, уже там приземляется. Позовешь кого-нибудь из спасателей. А я тут пока сам побарахтаюсь...
— Ты же долго не продержишься! — поднялась девчонка.
— Ничего, потерпим! Я палку поперек полыньи положу и на ней зависну. Пусть попробует Водокруч меня тогда заглотить... подавится...
— Точно? — неуверенно спросила Пятница.
— Да ты не бойся! Лучше беги скорее, а то меня тут уже пиявки ощупывают, и комары эти еще заедают...
— Ну, хорошо, держись! Я мигом!
И девчонка кинулась обратно. Пару раз провалилась по грудь, один раз упала, вся вымокла, но выбралась из опасной зоны. Потянулись мучительные минуты ожидания. Я завис над жердочкой, но она под тяжестью здорово ушла в жижу. Грязь достигла уже подбородка, когда погружение временно прекратилось. Наверно, Водокруч раздумывал, как бы ему избавиться от моей жердочки, вставшей ему поперек горла и мешавшей меня проглотить. Время от времени я работал ногами, не давая топи сковать меня окончательно. Какие-то огромные пузыри поднимались из глубины и лопались прямо у моего лица. Противно пели лягушки, где-то бухала птица, стонал водяной жук. Из зарослей раздавалась чья-то тревожная трель. Похоже, уже вся лесная и болотная нечисть собралась поглазеть на мое бедствие. Вот незадача, еще никогда я не оказывался в таком дурацком и безвыходном положении, когда ничем не можешь себе помочь, хоть имеешь и силу, и волю.
Я вспомнил сон. Все точно, сижу тут, как в саркофаге и никто не помогает. Одна надежда на Пятницу. Может, сжалится и разобьет эти нудные оковы... И еще я понял: странное дело, стоит мне поссориться с Пашкой, как беда нас сближает вновь. А ведь так можно доиграться и до непоправимого... Зря я обидел девчонку — вот и получил наказание. А что, если она возьмет да и бросит меня, грешника, тут, а сама улетит домой! Скажет: «А был ли мальчик-то?» Волной смыло... И тут же я с ужасом почувствовал, как жижа начинает снова меня всасывать, уже вместе с палкой! Видимо, полынья оказалась слишком широкой, смогла захватить и длинную жердочку... Правда, погружение было замедленным, не как в начале, но все равно: еще от силы полчасика — и начну пускать пузыри.
— Нет, Пятница не бросит! — успокаивал я себя. — Христиане так не поступают. Фомка или Лизка, может, и удрали бы... Это мы — обычные грешники — творим, что хотим. У верующих все серьезно, и ближний для них — превыше всего!
От такой мысли стало хоть чуточку полегче. Я повернул голову к острову. Сочные ягоды снова манили своими алыми боками.
— Ох! Вот так поел ягодки! — грустно хмыкнул я и дернулся наверх.
Удалось освободиться по грудь. От болотных ароматов уже кружилась голова, кожу лица противно стягивала засыхающая пленка жижи. Зато комары не больно-то и хотели на меня приземляться. Не зря же сасквачи всегда ходят в таком виде, как я сейчас. Да, хорошо, но как же воняет! Сколько прошло времени, я не знал. Солнца уже видно не было. Оно где-то запуталось за верхушками высоченных сосен и елей. Ранний вечер — решил я и тихо напел «Как утомительны в России вечера...» и поправился: «...или утопительны?» Ход моих дурацких мыслей прервал хруст веток и шелест высоченной куги.
— Ну, вот и помощь! — радостно забилось сердце.
В считанные секунды я представил, что сейчас заросли раздвинутся и появится крутой парень в летном комбинезоне или же крепыш в штормовке с яркими буквами «МЧС» на спине. И что через десять минут я буду на суше, а еще через полчаса — в вертолете... а там лету нет ничего до станции и домой, домой, домой... Я рванулся наверх:
— Ну, что, Водокруч, ничего у тебя не вышло и в этот раз! Оставайся тут со своими подружками — пиявками да лягушками. А я в Египет лучше рвану, чем к тебе в гости на ужин...
Но, увы, как говорится, рано радовался, или не говори «Гоп!», пока не перепрыгнул. Из зарослей возникла одинокая Пятница. Вид ее был усталый, озабоченный и какой-то отрешенный. И я понял — кажется, мне приходит конец! С разбегу девчонка бухнулась в болото и пошла ко мне. Надо заметить, что Пашка была молодец, ибо, в отличие от меня, умела ориентироваться на местности и каким-то образом запомнила ту тропку, по которой ходила. Поэтому она добралась до меня без лишних проблем. Упала на кочку, чтобы перевести дух.
— Ну, что там? — спросил я.
— Нет вертолета... — прохрипела девчонка.
— Как это нет?! А где же он?! Может, тебе все же показалось?
— Нет, скорее всего, они пролетели мимо, далеко ведь были, могли дым не заметить. Там от реки опять туман пошел... Весь наверх поднимается...
— Вот ведь не везет!
— Как ты?
— Еще немного поболтаюсь... Все-таки я успел перекусить.
— А где палка?
— Тоже засосало...
— Я сейчас другую принесу, подлиннее... Я видела, когда бежала, там на берегу лежит...
— Да ладно, не надо. Все равно ведь меня не вынешь.
— Ты это брось! Я тебя тут не оставлю! — и она, решительно встав, рванула обратно.
Через десять минут вернулась с жердью, выглядевшей приличнее первой, и протянула один конец мне. Отжавшись от своей палки и, тем самым, окончательно ее утопив, я, однако, смог по пояс вырваться из жижи и на длину торса продвинуться по полынье.
— Тяни!
Девчонка снова взялась за трудную работу. Я помогал ей, как мог. Но трясина и в этот раз оказалась покруче. Пашка опять обессилено упала на кочки, а я завис на жердочке.
— Нет, Пятница, ты напрасно стараешься. Нам это болото не победить! Похоже, призвал и меня Господь... Что ж, должное по грехам своим получаю... А тебе-то чего зря страдать? Оставь меня тут и возвращайся на гору, а то вообще вертолет прозеваем. И костер, поди, уже погас...
— А ты как же? — поднялась девчонка на колени.
— Да что я? Как-нибудь уж сам буду выкручиваться... потихонечку.
— Угу! — как-то строго произнесла Прасковья. — Потихонечку, говоришь... Прямо на дно... да? Нет уж! — и она с новой силой вцепилась в палку-выручалку.
Началась очередная схватка с болотом. Тина и жижа летели во все стороны. Девчонка быстро выдохлась, однако палки не выпустила. Несколько раз глубоко вздохнула и сказала срывающимся голосом: «Ну, Матушка Божия, помоги же, я должна его вытащить!» И с такой яростью навалилась на жердь, что даже немного вытянула меня из бучилы. Мне стало так стыдно и обидно от того, что я, Жора-Обжора, вынужден принимать помощь какой-то хлипкой девчонки, что бессилен справиться с каким-то вонючим Водокручем!
От злости я стиснул зубы и отчаянно ринулся наверх и вперед. И тут я впервые ощутил под ногами хоть какую-то твердь! То, похоже, была первая жердь, идущая ко дну. Я оттолкнулся от нее насколько только это было возможным и, издавая вопли, потянулся к Пашке. Та же, постанывая и вскрикивая, тянула палку на себя. Бедная моя постница, она прикладывала просто нечеловеческие усилия. И Водокруч дрогнул! Оторвавшись от его цепких лап, я оказался полностью на поверхности полыньи. Не дав трясине опомниться, так заработал руками и ногами, что окатил жижею и всего себя, и окрестные кочки, и даже свою спасительницу. И все же, наконец, я достиг заветной более-менее твердой почвы и оказался рядом с девчонкой. Я был спасен... Выбравшись из опасной полыньи, плюхнулся около своей Пятницы. Минут десять мы лежали, как болотные коряги, и только тяжело дышали почти в унисон, приходя в себя после жуткого напряжения всех сил. Но, Пашка не забыла и тут поблагодарить небесных покровителей, шепча ей одной известные молитовки. А у меня уже не было сил даже и на это... Когда же мы малость успокоились, я произнес:
— Ох, и трудная это работа — из болота тащить бегемота! — и подмигнул девчонке.
И она тихо рассмеялась. Мы поднялись.
— Ну, спасибо тебе, моя Пятница!
— Рада стараться, мой Робинзон!
Похоже, с чувством юмора у девчонки все было нормально.
— О, Пятница, какая же ты сейчас красивая! Ну, вылитая кикимора!
— От лешего слышу!
И мы снова рассмеялись, снимая стресс. Надо признаться, что прикид у нас был тот еще. Вы лишь отдаленно сможете это представить. А уж я-то был особенно на высоте! Сасквач и то бы меня испугался. Про запахи вообще молчу.
— Ну что, пойдем обратно? — предложила Пашка. — А то вдруг вертолет прилетит!
— Что-то не слыхать! — повертел я головой. — Нет, Паш, я отсюда теперь не уйду, пока еще не поем ягодки. Поисковики подождут, если что. Мы их дольше ждали...
— Ты уже раз полакомился! — усмехнулась девчонка. — Еще захотел попробовать болотного киселя?
— Это ты меня тут взбаламутила своим вертолетом! Вот я и поспешил — людей насмешил!
— Ну, извини, я не хотела... Думала, ты знаешь дорогу... — попыталась девчонка погасить нашу новую размолвку.
Я тоже понял, что нам ссориться и впрямь больше не стоит. Мы ведь теперь в одной связке.
— И ты прости меня — залез в это болото... Тебя вот только всю вымазал и обессилил. Надо было потерпеть хоть немного и оставаться на горе. Сейчас бы уже на станцию летели, к тетушкам... А вообще-то, спасибо тебе большое, ты меня здорово выручила!
— Это не я, а Матушка Божия! Ее и благодари!
— Ну, и ты тоже молодец. Надежная девчонка... Ладно, пошли поедим. Клюква здорово силы восстанавливает. А то ведь уже вечереет.
— А ты где проходил на остров?
— Да тут где-то! — я махнул рукой на кочки, наполовину залитые красноватой водой.
— Значит, точно не знаешь?
— Не-а...
— Плохо. На болоте надо запоминать все тропки — и плохие, и хорошие! А то шаг влево, шаг вправо — и можешь оказаться в бучиле.
— Да уж... — согласился я. — Пойдем. Я буду проверять путь шестом.
Добравшись до острова, мы кое-как утерли травой свои запачканные лица и принялись есть. Длился такой ужин, наверное, долго. Увлекшись, мы не заметили, как пересекли весь остров, и перед нами открылась весьма соблазнительная панорама. Вдали, за болотным пространством виднелся новый — длинный и узкий — островок, ярко освещенный медленно опускавшимся солнцем. На нем росли небольшие деревца, виднелась сочная зелень болотных трав и густых кустарников. Но самым привлекательным было то, что островок этот окружало неширокое серебристое озерцо с тихой и прозрачной водой, так как лучи солнца проникали в него глубоко, играя на поверхности мириадами ярких бликов. Далее за островком виднелся хвойный лес. Похоже, что болото в этом месте заканчивалось или круто брало в другую сторону, на север.
— Смотри-ка, Паш, какое клёвое местечко! А не сходить ли нам туда — искупаемся, постираемся, а то грязь уже все тело сковала, и воняет, как в сортире. Ходишь, как этот... сасквач!
— А как же будем возвращаться? Опять ведь испачкаемся. Может, лучше вернемся да в речке почистимся?
— В речке-то оно, конечно, хорошо, но там видела, какие берега? Обрыв и сразу глубина. Особо не накупаешься, а постирать и подавно не удастся... Прошлый-то раз и то едва на берег выбрались — спасибо, дерево помогло. Нет, давай уж лучше здесь. Пока там солнышко, тихо и спокойно. И костерок развести можно... Все равно нас спасатели в таком виде на борт не возьмут! А возвращаться мы будем так: дойдем до леса, а там повернем по краю болота. И ног не замочим!
— А есть он там — край-то... — как-то обреченно вздохнула девчонка.
Наверное, ей вовсе не хотелось снова лезть по болоту.
— Должен быть, куда ж ему деться! — сказал я уверенно, но подумал, что, может, Пашка и права, край тот может затянуться миль так на -дцать. Ведь с горы ничего, кроме болот, видно не было, и конец им, скорее всего, лишь где-то у горизонта, за мягкой линией зеленых холмов. И, все равно, мне очень хотелось побыстрее очистить с себя эту мерзкую жижу и снова стать нормальным человеком, а не косить под лешака. В конце концов, решил я, если уж обратного пути не будет, то продвинемся к холмам. Наверняка там тоже горы. Что здесь скалы, что там — какая разница? Вертолету пролететь эти болота — раз плюнуть. Будем там дожидаться спасателей.
— Пошли! — сказал я и, взяв палку, двинулся к озерцу.
Идти пришлось метров двести, но я провалился всего раза два и то лишь по колено. Я пер напропалую. Грязью больше, грязью меньше — какая теперь разница! Пашка, боясь оступиться, осторожничала, стараясь ступать строго по моим следам. И все же, когда мы уже подошли к острову, она ойкнула и бухнулась в какую-то мутноватую заводь. На мгновение волны сомкнулись над ее головой, а затем девчонка вновь появилась на поверхности, отфыркиваясь и размахивая руками.
— Как ты? — крикнул я. — Выберешься?
— Нет, не могу! Дай, пожалуйста, руку!
Я вернулся и, примостившись на кочках, дотянулся до Пашки. Она ухватила мою ладонь обеими руками. В глазах ее начал вырисовываться неподдельный страх.
— Что, засасывает? — спросил я.
— Кажется... — согласилась она. — Ноги земли не чувствуют...
— Ну, ничего, знакомая уже картина, сейчас я тебе помогу!
В этот раз постность моей спутницы имела положительный результат: я вытянул ее без лишних проблем.
— Спасибо! — прошептала девчонка, вылезая на мшистые кочки.
— Да, чего уж там! Мы теперь с тобой вместе!
Мы поднялись и, поглядев друг на друга, невольно рассмеялись. Вы хоть чуть представляете, на кого мы были тогда похожи! Прикол, да и только! Последние метры до острова одолели уже без приключений. Здесь было действительно весьма мило. Возле деревьев оказалось даже несколько валунов с рыжей бахромой мха. В конце острова имелось немного сухого валежника, увитого гирляндами мертвой травы. Да, тут было все и для костра, и даже для ночлега. И что главное — змеи тут наверняка отсутствовали, ибо кругом была вода и добраться им сюда с большой земли было бы крайне неудобно. Да и чего им тут делать — на болоте-то с голоду подохнешь! Пара лягушек, водомеры да паук, пристроившийся на повисшей над озерной гладью березке — вот и все обитатели этого чудо-островка. Даже комары пока сюда не совались из-за яркого солнца и ждали своего часа, затаившись в густых болотных травах, густо росших в окрестностях острова. Вода в озере была на редкость теплой, мягкой, а дно довольно твердым — наверно, сюда уже подходили базальтовые платформы далеких гор. Красота — да и только! Правда, ягод и грибов на острове не оказалось, но не беда — нам есть пока не хотелось.
— Маленький Эдем, верно? — сказал я.
Девчонка согласно кивнула.
— Ну вот, а ты не хотела сюда идти. Да тут просто курорт люкс! Отдохнем на славу! Ладно, давай отмываться, пока солнце еще не село.
Я вынул из карманов все предметы и помыл их. Потом вынул из зажигалки камушек и аккуратно положил его на солнцепеке просушиться.
— Короче так, Паш, ты иди на правую сторону, а я на левую. Сходимся обратно через полчасика, идет?
— Хорошо. А ты не станешь подсматривать?
— Вот еще! — усмехнулся я. — Больно надо!
— Обещаешь?
— Обещаю.
И мы разошлись. Нас разделяло всего метров десять, как на дуэли. И дуэль эта состояла в соблазне оглянуться друг на друга. Стараясь не думать об этом, я быстренько разделся донага и с удовольствием погрузился в чистые воды озера. Однако, чем глубже они становились, тем почва под ногами делалась более вязкой, отчего вода быстро мутилась. Поэтому, смыв всю надоевшую болотную грязь на глубине, я вернулся к берегу, чтобы здесь спокойно выстирать свою нехитрую одежонку. Носки мои пришли уже в полную негодность, и я решил их забросить в болото, а далее ходить босиком. Работал я энергично, с азартом и управился со стиркой быстрее Пятницы. Девчонкам ведь всегда требуется больше времени, чтобы привести себя в порядок. Уже натягивая свои плавки, я вдруг отчетливо услышал сильный всплеск воды за своей спиной. И тут же левый внутренний голос заговорщически шепнул мне:
— Жора, а почему бы тебе не обернуться и узнать тайну этой девчонки, которую она скрывает под своим странным одеянием? Наверняка она уродлива и поэтому боится, что кто-то узнает, какая она есть на самом деле. Уверен, что у нее кривые ноги и рахитичный животик, а кожу покрывают бесчисленные подростковые угри!
— И верно! — согласился я. — Почему у нее такой странный прикид? Ведь в походе он ей только мешает. Да и вся-то она какая-то не такая, как обычные девчонки!
— Э, приятель, ты чего это?! — раздалось справа. — Ты же обещал не оглядываться! И тебе не стыдно?
— Да, брось ты! — снова насел его оппонент. — Никто же ничего никогда не узнает! Глянул — и все! Делов-то! Давай, Жора, такого шанса больше не будет! Есть еще время. Все-таки ведь она специально тогда двинула тебе под дых! Строит из себя больше, чем стоит! Ну же!
От волнения у меня дух захватило. В мозгу вмиг пронеслись все плохие сцены нашего совместного пребывания с Пашкой. Ведь и в самом деле, я еще ни разу так и не смог ее победить как следует, унизить, чтобы более-менее достойно отомстить за все свои поражения. В башне она меня сделала по полной программе. Там, на пароме, вначале вроде удалось поквитаться, но зато потом пришлось рисковать жизнью, чтобы спасать ее.
Да и сегодня я ловко подколол ее на болоте, и тут же пришлось принимать от нее унизительную помощь. А ведь я всегда любил побеждать! Должен же я хоть как-то поколебать авторитет и неприступность этой странной девчонки! И тогда я обернулся...
Эх, лучше бы я этого не делал, ибо то, что я увидел в следующий момент, потрясло меня до глубины души. Прасковья стояла ко мне спиной по колено в воде и расправляла свои мокрые волосы, растекающиеся непослушными прядками по ее хрупким плечам. Жаркое еще и очень близкое солнце, зависшее над болотами и как бы прикидывающее, где бы ему поудобнее разместиться на ночлег, щедро окатывало девчонку прощальным сиянием своих ярких лучей. Расплавленное золото струилось по ее волосам и стекало тоненькими огненными ручейками на неподвижную зеленоватую гладь озера. А капли воды на теле Пашки искрились и переливались всеми цветами радуги, будто само солнце, пораженное ее красотой, осыпало девчонку полными пригоршнями сказочных самоцветов. Зрелище, скажу вам, было действительно просто потрясающее: изящный девичий силуэт прямо на фоне большого слепящего ярко-оранжевого солнечного диска, окутанный легкой переливающейся лимонно-бирюзовой дымкой, в которой весело резвились алые, лиловые, изумрудные зайчики. И каждое движение девчонки разбрасывало вокруг мириады бриллиантовых брызг, которые рассыпались по слегка мрачноватой поверхности болотной воды, не тонули, а продолжали гореть и светиться, окрашивая все вокруг неповторимыми фейерверками. У меня аж дух перехватило! В какой-то момент показалось, что передо мной вовсе не обычная девчонка из периферии, а самая настоящая лесная нимфа или же фея российских болот, решившая после трудового дня искупаться в лучах солнца, чтобы зарядить себя его энергией, способной творить чудеса... Еще бы, ведь не могла же Пашка — эта вредная зазнайка — быть сейчас такой прекрасной! Нет, она явно не та, за кого себя выдает! Пораженный всем увиденным, я так и замер вполоборота, разинув рот и выпучив глаза. Конечно, я слишком надолго задержал свой взгляд на девчонке, и она, видимо почувствовав, что кто-то за ней подсматривает, резко обернулась, чтобы проверить, не ошиблась ли она. И какое благо, что мне все-таки хватило ума и сил в самый последний момент вернуть свое тело в исходное положение. От стыда и волнения кровь прихлынула к моему лицу, щеки и уши предательски запылали. Чтобы Пашка не догадалась, что я за ней подглядывал, я как можно спокойнее сказал:
— Паш, я уже все! Ты скоро?
— Да-да! Я сейчас. Подожди еще одну минуточку! — засуетилась девчонка, и я облегченно выдохнул, поняв, что она не заметила моего предательства.
Чуть успокоившись, я зачерпнул прохладной зеленой воды и с большим удовольствием пару раз плеснул себе в лицо, пытаясь потушить этот небывалый внутренний жар, а потом решительно вышел на сушу.
Пашка тоже уже шла мне навстречу, и ничего необычного в ней уже не было.
— Отчего у тебя такое красное лицо? — спросила она, внимательно поглядев на меня.
— Видать, обгорел. Или грязь болотная разъела, — смутился я и поспешно отвернулся.
— Пока в бучиле сидел, солнце жгло нещадно. А оно сегодня очень жаркое, почти как в Египте, — буркнул я, отжимая майку.
— Да, после купания это всегда острее ощущается, — сказала девчонка и добавила, прикладывая ладошки к своим розовым щечкам:
— Кажется, и я тоже подпалилась... Никогда еще так загорать не приходилось.
— Тебе это идет! — сделал я небольшой комплимент, желая хоть как-то загладить свою вину перед Пашкой. — А я вот жирный, поэтому всегда пылаю, как котлета на сковородке!
Пашка улыбнулась, и щечки ее стали заметно краснее. Сердце мое вдруг снова волнительно заколотилось, и я поймал себя на мысли, что хочу говорить этой девчонке только хорошие слова и что вся моя злоба куда-то исчезла, словно ушла во время купания в мутные воды этого мрачного болота. Передо мной снова возникал дивный силуэт посреди красного солнца, и я понимал, что Пашка — не простая девчонка. А вот какая — я еще толком не мог понять и разобраться. И еще меня жгло чувство стыда за тот свой поступок, когда я, нарушив свое слово, обернулся, подло проникнув в дивную тайну этой сказочной феи. Прасковья победила меня и в этот раз, и, что удивительно, я вовсе не обиделся на нее, а, наоборот, впервые испытал восхищение ею!
Я починил зажигалку и принялся собирать хворост для костра. Пашка сидела на камне и расчесывала моей расческой свои длинные волосы. Какая же она была красивая в те минуты заката! Даже наша классная прелестница Люська Белицина со всей своей любовью к французской моде и косметике не могла бы сейчас сравниться с ней.
Я не находил себе места от стыда и волнения: ведь я столько сделал зла этой девчонке, а она так покорно все это принимала... Да и какая же она оказалась классная! Боясь, что Пятница заметит, что со мной что-то происходит, я старался не глядеть на нее и не разговаривать, занимаясь делами. Быстро развел костер, сделал запас дров для него. Потом Пашка стала сушить над огнем свое платье и мою майку, а я ушел на другой край островка и принялся там за сооружение шалаша для ночлега. Когда я вернулся, уже темнело. Болото курилось густым призрачным туманом. Коряги, кочки, отдельные деревья принимали в нем тревожные очертания. Отовсюду слышались какие-то злобные и печальные звуки. Стало свежо. Резче запахло болотом. Пашка сидела у догорающего костра, глядела на огоньки и поглаживала свои волосы, уже собранные в привычные озорные косички. Я по-быстрому оделся и от теплой и сухой майки впервые за столько времени испытал большое наслаждение. Стали оживляться комары. Я кинул на уголья охапку сырой травы. Дым повалил густой и едкий, а жужжание сразу же прекратилось.
— Господи, как же я устала сегодня! — произнесла Прасковья и зевнула, прикрывая рот ладошкой.
Передо мной была обычная вредная Пашка, но я почувствовал, что никогда в жизни еще не встречал такой девчонки, как она. Было в ней что-то такое, чего я еще никак не мог выразить ни словами, ни делами. Кто же ты на самом деле — странная девочка Прасковья из Подмосковья, обычная юная христианка или же дивная берегиня, сказочная нимфа Мещерского края?
— Да, славный выдался денек! — сказал я и... тоже зевнул. — Но ничего, думаю, что на этом наши приключения закончатся. Завтра вертолет обязательно нас разыщет.
— Ты так думаешь?
— Конечно! Нам здесь больше делать нечего! Пошли-ка лучше спать.
Мы перебрались к шалашу. Благо, дым от костра падал прямо на него. Хоть и пахло затхлой горечью, как от осенних костров, но зато комары держались на почтительном расстоянии. Забравшись внутрь шалаша, мы легли на подстилку из трав и веток каждый у своей стенки и расслабились. Усталость была действительно еще похлеще той, что я испытал после вынужденного купания в реке с ее омутами и быстринами. Болото же оказалось более грозным и серьезным испытанием. Какое-то время мы слышали лишь тревожные звуки, доносящиеся с окрестных топей. Потом я спросил:
— Паш, ты спишь?
— Почти... — прошептала девчонка.
— А ты в каком классе учишься?
— В восьмой перешла.
— И я тоже. Скоро уже четырнадцать стукнет...
Больше ни о чем не хотелось ни говорить, ни думать. И мы заснули. Где-то уже ночью я пробудился от холода. С болота тянуло свежестью, и сквозняки легко проникали сквозь хлипкую стенку шалаша, противно лаская мои голые плечи. Я поежился. Потом приподнялся и выглянул из хижины. Кругом царил темно-синий туман, смешанный со мраком ночи. Болото жило своей жизнью: бухало, урчало, охало, ухало, смеялось, трещало, посвистывало... Я, подергиваясь от холода, сбегал к костру и, разворошив золу, бросил в жар охапку сухой травы, а сверху прикрыл влажной от росы осокой. Повалил крутой дым, немного отгоняющий холод и комаров. Вокруг было круженье злых сил и тошнотворных болотных запахов. Ни звезд, ни луны, и только жалкий огонек костерка, слабо освещающий маленький шалашик, притулившийся на краю узкого островка и ставший для нас приютом на ночь, укрыв от всех неприятностей и страхов окружающего мира. Я бегом вернулся в наше скромное убежище. Заснуть не удалось. Снова стали одолевать сквозняки. Я осторожно подвалился к Пашкиной спине, на редкость теплой и мягкой.
— Ты чего?! — сонно прошептала она.
— Да, прохладненько! — отозвался я, засовывая озябшие ладони себе между колен.
— А-а! — безразлично протянула девчонка и плотнее прижалась ко мне.
И я тут же быстро согрелся, успокоился и отключился от всего, происходящего вокруг...


В ЛЕСУ

Утро встретило нас звонким пением птиц, лягушек и водяных жуков. По болоту резвились нежно-розовые барашки тумана. Сквозь непрочные стенки шалаша струились лимонные нити солнечного света. До одурения пахло свежей хвоей и болотными испарениями. Я выбрался из шалаша и немного размялся, посражавшись с невидимым соперником.
Пашка сидела у костра и пыталась его реанимировать, упорно раздувая еще не успевшую остыть золу. Несмотря на все злоключения прошлых дней, настроение было отличным. Я почему-то был уверен, что сегодня моя уральская эпопея обязательно завершится. Если вчера вертолет смог подняться в небо лишь после полудня, то нынче спасатели могут работать с раннего утра. А значит, нам надо поскорее выбираться из болота на более твердые и открытые пространства. Мы немножко погрелись у костерка и двинулись к лесу, манящему росными изумрудами хвои. Метров триста пришлось идти по воде, но это было нетрудно. Дно не засасывало, а глубина этой заводи едва переваливала за колени. Я не боялся, что подмочу концы своих бриджей, а вот Пашке было сложнее — пришлось поднимать подол длинного платья и держать его в руках. И все же мы довольно быстро добрались до леса. Тут все было иначе, чем на надоевшем болоте: могучие стволы сосен, елей, пихт, лиственниц уносились в бескрайнюю синеву неба. Темно-коричневую твердую землю покрывал сплошной ковер опавшей хвои, шишек, сухих веток с редкими островками зеленой травки и мха. Свежий воздух был пронизан томными ароматами смолы. Хотелось дышать полными легкими. Вверху весело пели птички, по деревьям резвились белочки и бурундучки. Единственное, что мне здорово мешало, так это босые ступни ног. Приходилось идти осторожно и глядеть на землю. И все равно было весьма колко.
— Так далеко не уйдешь! — подумал я.
Но делать нечего, приходилось терпеть. Примерно час мы брели вдоль кромки болот, пытаясь отыскать сухой путь обратно к реке, но царство кикимор явно не желало нас пропускать и вновь зазывало к себе в гости.
— Ну, уж нет! Дудки! В болото — ни ногой! — говорил я себе, вздрагивая от боли, когда моя пятка внезапно с противным хрустом опускалась на шершавую шишку.
Когда мои ноги стали буквально гореть от бесчисленных уколов и царапин, я сделал привал.
— Слушай, Пятница, а давай-ка лучше рванем к горам! Там за этим лесом я видел зеленую гряду. Какая нам разница на какой вершине сидеть? Вертолет нас везде достанет... А то, я гляжу, эти болота и не думают расступаться.
— Хорошо! — согласилась Пашка, и мы тут же услышали мерное урчание винтокрылой машины.
Мы вскочили и завертели головами. Но вертолет летел, видимо, где-то в районе реки.
— Эх, были бы мы сейчас на своей горе! — воскликнул я. — А то тут они нас и не заметят!
— Может, увидят наше кострище и все равно приземлятся! — предположила девчонка.
— Да там и приземлиться-то негде... Разве что на болоте...
Рокот то отдалялся, то приближался. Похоже, спасатели кружили над рекой, прочесывая наш путь от парома до пещеры. А может, это мне только казалось... Эхо на болотах было раскатистым и обманчивым. А что, если это был вообще не вертолет, а реактивный самолет, проносящийся над тайгой? Я огляделся и заметил метрах в пятидесяти от нас довольно приличную полянку:
— Паш, гляди! Рвем туда! Разведем по-быстрому костер, может, нас и заметят!
И мы кинулись в глубь леса.
— Уй! Ой! Йес! Йес! Йес! Муш куейс! — выкрикивал я, наступая то на сухие шишки, то на острые иглы хвои, то треща корявыми сучьями.
Кое-как, вприпрыжку достиг поляны. Тут действительно хорошо просматривался довольно приличный кусок неба, по которому мирно бежали бело-снежистые облачка.
— Паш, берем хворост быстрей! — и я кинулся к валежнику. — Только смотри, могут быть змеи!
И тут внезапная острая боль пронзила мою ногу. Большой палец с ходу врезался во что-то тупое, жесткое и, как мне показалось, даже раздвоился от удара!
— У-о-у-у! — взвыл я и, хватаясь руками за ногу, покатился по земле.
— Что случилось? — крикнула Пашка.
— Нога! Я, кажется, разбил палец!
Девчонка отбросила уже прихваченную охапку хвороста и кинулась ко мне. Бегло взглянув на мою ногу, она встревожено произнесла:
— Ой, Жорка, у тебя кровь хлещет! Потерпи, я сейчас перевяжу! — она быстро завернула подол платья и ловко оторвала от своей длинной «ночнушки» солидный кусок материи.
— Погоди... лежи смирно... потерпи... потерпи секундочку... — шептала она, занимаясь моей раной.
Я закусил губу и затих. Осторожно осмотрев палец, Прасковья принялась его ловко перевязывать. Было совсем не больно.
— Ничего страшного! Просто рассек сильно... Наверное, напоролся на сук... — тихо говорила девчонка. — Кость цела, вывиха нету... Ногтю, правда, досталось, но это ерунда... Все заживет...
— Вот невезение! Надо же, угораздило! Проклятая коряга!
— Плохо по лесу босиком-то ходить! Муку-ейс! Так, что ль, арабы-то говорят?
— Муш куейс! — поправил я и улыбнулся, мне сразу стало гораздо легче.
Замотав мой палец, Пашка осмотрела мои ноги и вздохнула:
— Да ты уже весь в синяках и царапинах! Больно, небось?
— Да ничего... Ерунда, — отозвался я. — Терпимо еще.
— Нет, так не годится. Вот что, дай-ка мне ножик!
— Зачем?! — удивился я.
— Давай-давай! Буду тебя обувать.
Я подчинился, так и не поняв замыслов девчонки. Она раскрыла ножичек и, умело им орудуя, укоротила свое платье почти до колен. Потом раскроила этот отрез и принялась точно портянками обматывать мои ноги.
— Ну, зачем ты?! — возмутился я. — Платье испортила!
— Пустяки! Оно мне все равно только мешает по лесу ходить, тоже за все сучки и коряжки цепляется...
Укутав ступни, она попросила меня подержать концы обмоток, чтоб не распустились, а сама ловким движением ножичка подцепила шнуровку на груди своего платья и распустила ее. Полученными жгутиками завязала портянки, чтобы держались плотно и не соскакивали с ног. И все это получилось у нее быстро и умело.
— Ого! Классная работа! — воскликнул я, поднимаясь.
— Ну как? Теперь лучше?
— Еще бы! Супер! Клёвые кроссовочки получились! Паш, да ты гений!
Девчонка улыбнулась и поправила переставшее теперь закрываться на груди платье. И тут я спохватился:
— Вертолет! Где он?!
Мы прислушались. Стояла мертвая тишина. Даже птицы стали затихать, забившись в прохладные заросли. Солнце начинало припекать. В лесу сразу сделалось душно и влажно.
— Эх, улетел! — выдохнул я. — Ну-у-у... Все из-за этого сучка! — и я от злости пнул корягу ногой, забыв, что теперь я раненый.
Пришлось вновь издавать вопль и скакать возле сосен на одной ноге.
— Ну зачем ты?! Осторожней надо! А то опять кровь пойдет! — упрекнула меня Пашка.
Мы вышли на поляну. Тут уже было страшное пекло. Вертолет больше не появлялся, если только, конечно, это был именно он. Может, улетел на дозаправку.
— Ладно, Паш, давай лучше двинем к горам. Там-то уж надежнее всего будет местечко! Залезем на сопочку повыше — нас даже со спутника заметят! Только вот нам надо будет держаться северного направления. Ты как, в этих всяких азимутах разбираешься?
— Угу! Меня бабушка еще учила, чтоб в лесу не заблудиться.
— Серьезно?! Ну, тогда мы не пропадем!
— Так, сейчас определим, где тут север, — сказала Прасковья и, оглядевшись, подошла, наверное, к столетней сосне. — Вот смотри: комель деревьев на северной стороне обрастает мхом и лишайниками, и кора на дереве должна быть тут более темной и шершавой. Камни, валежник, пни тоже обрастают на севере. А ночью северная сторона неба светлее южной. Жаль, у нас нет часов, а то тоже можно было бы определить нужное направление.
— Как это?
— Надо днем часовую стрелку направить на солнце. Линия, делящая угол между стрелкой и цифрой два (а зимой будет цифра один) пополам, покажет направление на юг! Понятно?
— Здорово! А я этого и не знал, — сказал я и почесал затылок. — Ну, тогда вперед, моя умная Пятница!
— Идемте, сеньор Робинзон!
В Пашкиных онучах идти стало гораздо веселей. Правда, опять заворочался предательский голод. Палец ныть перестал, и настроение у меня вновь улучшилось. Скоро в лесу стало совсем как в бане. Остро запахло смолой и испарениями земли. Захотелось пить. Ветер почти не залетал к подножию высоченных сосен, и поэтому нам стало не хватать кислорода. Мучила испарина. Чтоб не думать об этих временных неудобствах лесного быта, мы шли и болтали о школе. Рассказывали друг другу о любимых и нелюбимых предметах, об учителях, об одноклассниках, о своей успеваемости... Так незаметно мы прошли несколько километров. За это время разыгрался уже совсем волчий аппетит, жажда постепенно вынудила нас замолчать, пот противно промочил одежонку. Один раз вновь появлялся гул в небе. Но теперь это было западнее нас. Еще мы как-то заметили на небе белую полосу — след от реактивного самолета. Захотелось поскорее выбраться из-под душного полога леса и, достигнув высот, вновь осмотреть разом все окрестности, да и самих себя открыть всему миру. Сколько уже натикало времени, мы не знали. Отдыхали. Снова брели. Летний день долог... Наконец, перерывы стали все более частыми и продолжительными. И лишь когда солнце угомонилось, в лесу сделалось несколько прохладнее. Я понял, что и сегодня нам спасателей не дождаться и до гор не добраться. Палец от долгой ходьбы опять разболелся и закровоточил. Пашке пришлось сменить повязку. Я был ей так благодарен за это. И зачем я только обижал эту девчонку? Ведь ей сейчас было нелегко: таскаться тут по лесам и болотам голодной и уставшей, да еще и со мной возиться — с человеком, часто ее обижавшим... Хотелось сделать для нее что-нибудь доброе, приятное, чтобы она хотя бы улыбнулась, расслабилась. Но что я мог? Когда солнце стало скатываться с небосклона, все мои мысли переключились на решение проблемы нашего вероятного ночлега в лесу. Перспектива была малоприятная: коротать темное время суток в компании змей, клещей, комаров да муравьев.
А ведь в этих лесах еще и медведи, и волки, и кабаны водятся! Тайга все-таки! Тут кое-кто даже с сасквачами встречался! От столь грустных дум доброе мое настроение сильно испортилось. Я взглянул на Пашку. Она выглядела крайне уставшей. Брела как-то понуро, держа в руке сосновую веточку с шишкой на конце, и даже не отбивалась от мошек. Всегда живые косички теперь как-то беспомощно свисали на расстегнутое платье, из-под которого белела кружевная «ночнушка». Девчонка стоически переносила все испытания. И это придавало сил и мне самому. И тут меня осенило: да ведь она, наверно, молится! Просит о помощи свою Параскеву! Интересно, что она для нее сделает? Да и вообще интересно, кто она такая — эта святая Пятница? Что за страдания претерпела, чтобы считаться великой мученицей? Как, где жила и что делала? Надо было бы расспросить об этом у Пашки. Ход моих мыслей прервался самым неожиданным образом, так как мы вдруг вышли на большую поляну, окруженную елями и кустарником. Но не это нас удивило, а то, что прямо посреди этого пространства, размером со школьный спортзал, красовалась аккуратно спиленная и уложенная на земле толстая сосна, а прямо возле нее чернел здоровенный круг кострища!
— Ого! — присвистнул я. — Да тут, оказывается, были люди!
Однако, подбежав к центру поляны, я увидел, что на обгоревшей земле уже растут какие-то коричневые, оранжевые, ярко-красные, похожие на чайные чашечки, грибы.
— Жор, а здесь правда кто-то отдыхал! — воскликнула Пашка, поднимая из травы пустую бутылку.
— Отдыхать-то отдыхал, но боюсь, что это было еще прошлым летом.
— Да, жаль, конечно, но ты прав... — согласилась девчонка, осматривая странные грибы.
— Какие забавные! Впервые такие встречаю.
— Вот если б они были еще и съедобны! — вздохнул я и прошелся по поляне.
На лес уже опускался тихий золотистый вечер. Похоже, нам следовало бы заночевать именно здесь. Разведем без опаски большой костер и как-нибудь возле него и перекантуемся до рассвета. Главное, запасти дровец побольше. Я доложил свое решение Прасковье, и она, тихо вздохнув, согласилась. Пошли, как говорится, в лес по дрова. Осторожно, чтобы не напороться на разомлевшую от дневной жары змею, перетряхивали валежник и стаскивали его к центру поляны. Потом я решил нарезать еловой лапки для лежанки и удалился чуть подальше в глубь леса к скоплению молоденьких изумрудных красавиц. Здесь я неожиданно наткнулся на небольшую полянку и — о, чудо! — увидел, что тут повсюду торчат крепыши-боровички!
— Ура! — издал я счастливый вопль и, забыв обо всем на свете, вытащил поскорее ножичек и принялся с удовольствием надрезать толстые ножки.
Обшарив всю поляну и ее окрестности, я навалил довольно приличную горку белых грибов. Слюни густо заполнили мой рот, когда я понял, что сытный ужин нам обеспечен! Вот повезло-то! Похоже, это мой Георгий Небесный помог или же Параскева постаралась обрадовать свою земную тезку! Не зря же девчонка так долго и усердно молилась! И место для ночлега так неожиданно нашли, а вот теперь и пищу, да еще какую!
— Паш, иди сюда скорее! — позвал я свою спутницу.
Однако девчонка, взволнованная моим длительным отсутствием, уже сама искала меня среди мохнатых елей.
— Что случилось? — спросила она.
— Паш, смотри-ка, что я нашел! Живем теперь!
— Ой, какие милые! — искренне обрадовалась Пятница.
Я стянул с себя майку и, завязав ее, набил грибами до отказа. Но не все боровики уместились. Тогда Пашка завернула подол платья и уложила в него оставшиеся два десятка грибов.
Довольные, мы быстро вернулись на большую поляну. Потом я сходил за еловыми ветками и срезал еще несколько крепких прутов для шампуров. После этого мы принялись готовить ужин. Пашка чистила грибы и аккуратно нанизывала их на прутья, а я разводил костер. А тем временем вечереющий лес уже окутали прозрачные и благоуханные сумерки. Когда совсем стемнело и окрестности наполнились тревожными голосами ночных обитателей тайги, над поляной, весело затрещав, взвился алый столбик огня.
— Паш, а расскажи о своей небесной покровительнице! — предложил я, принимая из рук девчонки прут с нанизанными на него грибочками.
— А тебе это будет интересно? — как-то безразлично отозвалась Прасковья, обрывая с поваленной сосны клочки сухого мха.
— Еще бы! Ведь мне нужно знать, кому ты можешь пожаловаться на мои проделки! — пошутил я.
Пашка сразу же оживилась — видимо, мое предложение ей очень понравилось. Она подсела ко мне поближе, и я заметил, как ее серые глаза радостно засветились.
— Ну, хорошо, тогда слушай! Я этот рассказ люблю больше всего! — она тоже взяла в руки прут с грибами и приблизила его к огню.
— Это было уже очень давно, во времена жестокого царя Диоклетиана, который страшно ненавидел христиан и всячески над ними издевался, заставляя отказаться от веры в Господа Иисуса Христа. Параскева жила с семьей в городе Иконии и была очень благочестивой и красивой.
— Прямо как ты! — усмехнулся я.
— Ну, ты скажешь! — смутилась Пашка и покраснела. — Я никогда себя красивой не считала. Да это ведь и не самое главное в человеке! Важнее всего красота душевная!
«Это ты зря прибедняешься! Уж я-то видел, какая ты!» — подумал я и вдруг снова почувствовал прилив стыда от того, что подглядывал за девчонкой, нарушив свое обещание. И тогда я, чтобы тоже не покраснеть от волнения, живо добавил:
— Извини, Паш, я тебя перебил! Продолжай, пожалуйста!
Украдкой взглянув на девчонку, я отметил, что мой комплимент ей, видимо, все же здорово понравился, поэтому она так живо на него и отреагировала. Пятница быстро успокоилась и, проверив грибы на готовность, снова опустила прутик к огню. Потом, как ни в чем не бывало, продолжила свой рассказ.
— Параскеву в городе очень любили и уважали за ее доброту, мудрость и праведность. Все деньги, какие бывали у девушки, она тратила не на себя, чтобы купить какие-нибудь там новые наряды, духи, краски или сладости, а на то, чтобы помогать нищим, голодным, голым да больным. Щедрую милость Параскева раздавала во имя Иисуса Христа и тем самым многих людей обратила к христианской вере. Но были у Пятницы и враги. Язычники, которых немало жило в Иконии, люто ее ненавидели за то, что она не поклоняется их богам и всюду проповедует своего Господа. И они решили с ней расправиться. Зная, что местные власти да и сам император их поддержат, язычники собрались толпой и напали на Параскеву. Они безжалостно избили ее и оттащили в темницу, где заперли дожидаться суда. Разбираться с «преступницей» приехал один из военачальников императора, который отличался своим коварством и зверством в расправах над христианами, чтобы вынудить их отречься от веры в Иисуса Христа. Как только начальник прибыл в Иконию, то он сразу же велел привести к нему узницу. И вот когда Параскеву повели на суд, ее вдруг осенил Святой Дух! Следы побоев сразу исчезли, и она стала еще краше, чем была раньше! И еще девушка ощутила в себе великую силу и помощь от Господа, что здорово укрепило ее в борьбе с противниками веры. И стражники, и сам грозный судья это сразу же отметили и поразились. Военачальник воскликнул: «Эта прекрасная девица напрасно оклеветана! Ведь просто невозможно погубить такую солнцеподобную красоту!» (А я вдруг опять невольно представил Пашкин силуэт на фоне огромного красного солнца...) Но, вспомнив о том, для чего он приехал в Иконию, судья спохватился и приступил к допросу. В ответ Пятница смело стала проповедовать веру во Христа. Тогда начальник стал ее уговаривать отказаться от всего этого, говоря, что она очень молода, красива и богата и что могла бы прекрасно устроить свое будущее. Но Параскева повторяла, что все блага земные ничто по сравнению с Царством Небесным, путь в которое лежит лишь через веру Христову! Не сумев ни переубедить ее, ни запугать, жестокий судья пришел в ярость и повелел подвергнуть узницу пыткам... Ее раздели и стали бить плетками, свитыми из грубых бычьих жил... (И я вдруг явственно представил, как мою Прасковью с чистой белой кожей, окруженной ореолом радужных искр, нещадно секут прутьями, оставляя на теле страшные багровые рубцы. От этого у меня похолодела спина, и я даже поглядел по сторонам — туда, где в сгущающихся сумерках слабо шевелились густые заросли кустарника.) Ее били, но Пятница стойко переносила мучения. Видя, что девушке все же очень больно, начальник снова начал ее уговаривать и давать разные лживые обещания. Параскева же делала вид, что не видит и не слышит его. Это безразличие еще больше прогневало грозного судью и, перестав восхвалять девушку, он принялся, наоборот, ее запугивать и угрожать еще более суровыми пытками. Пятница, выражая свое презрение, плюнула ему в лицо...
— Ха! Супер! — рассмеялся я. — Представляю, какая рожа была у этого судьи в тот момент!
— Но за это ее подвесили на дереве и стали рвать тело железными когтями! — И Паша грустно вздохнула.
— Ах, гады! — воскликнул я. — Да разве можно так с девушкой обращаться!
— Мало того! Раны, из которых струилась кровь, палачи еще растирали грубой тканью так, что даже показывались кости!
— Фу ты! — поморщился я. — Вот нелюди...
Мы немного помолчали. Потом Пашка тихо произнесла:
— Я вот всегда думаю, что, если бы меня так пытали, я бы ни за что не выдержала!
— Что же было дальше? — спросил я. — Как же терпела Пятница?
— Они замучили ее почти до смерти. Потом оттащили обратно в темницу и бросили там на холодный каменный пол. И вот, лёжа так, Параскева услышала вдруг сквозь боль и страдания голос Ангела: «Господь Христос исцеляет тебя!» Утром она очнулась и ощутила себя вполне здоровой. Силы снова вернулись к девушке, а красота лица и тела стала еще более восхитительной! Когда стражники пришли за ней, то испугались даже, застав Параскеву за молитвою в бодром состоянии. А они уже ведь надеялись, что обнаружат на полу холодный скрюченный труп. Когда Пятницу подвели к начальнику, то он тоже растерялся и, не зная, что и сказать, заулыбался и объявил: «Милая Параскева, ты видишь, как наши боги пощадили твою красоту и сохранили тебе жизнь! Так что напрасно ты от всего этого отказывалась! Ты должна быть счастливой на земле!» Девушка ответила: «Хорошо, покажи тогда мне тех, кто даровал мне жизнь!» Судья и палачи подумали, что сломили, наконец, юную христианку и страшно обрадовались. Они поспешно провели Пятницу к тому месту, где стояли каменные языческие божества. Параскева пока шла, беспрерывно молилась Господу, а потом вскрикнула, обращаясь к этим огромным истуканам: «Господь мой Иисус Христос приказывает вам — падите на землю и превратитесь в прах!» Идолы тут же стали рассыпаться. Язычники в ужасе кинулись прочь из своего храма, вопя от страха: «Велик, велик Бог христианский!»
— Круто! — улыбнулся я. — Молодец, Пятница! И что же начальник?
Пашка убрала упавшую на ее лицо прядь волос и снова вздохнула:
— Он опять приказал пытать девушку. Ее вновь раздели и стали жечь тело свечами. Но Параскева не издала ни одного стона и не стала молить о пощаде. Однако, мучения становились просто невыносимыми, и тогда она начала просить Господа об избавлении от истязателей. На ее зов сразу же прибыл Ангел небесный. Он коснулся свечей, и огонь их стал таким великим, что истребил многих мучителей.
— Здорово! Так им и надо! Пусть сами поджарятся, будут знать, как других мучить! — это я опять встрял в рассказ.
— Все это произошло на глазах собравшейся толпы. Христиане еще более укрепились в вере, часть язычников обратилась к Иисусу Христу, а самые лютые и непокорные злодеи стали требовать от начальника, чтобы он велел умертвить непокорную девушку. Волнения в народе стали нарастать. Судья испугался бунта. Он был растерян от своего бессилия перед лицом истинной веры Христовой, так как не смог победить даже юной хрупкой девчонки. В панике военачальник приказал убить узницу. В тот момент, когда Параскеве отсекли голову, некоторые из христиан услышали голос с небес: «Радуйтесь, праведники, так как венчается мученица Параскева!» Позже они с благоговением схоронили тело святой Пятницы... Такая вот история.
— Да, Паша, хорошая у тебя покровительница! — сказал я. — А о моем Георгии ты что-нибудь знаешь?
— Конечно! — живо отозвалась Прасковья, осматривая изжарившиеся грибы. — У них с Параскевой много общего. Хотя бы то, что они пострадали за нашу веру православную и стали великомучениками!
— Завтра расскажешь?
— Хорошо! — согласилась Пашка и, виновато улыбнувшись, добавила. — А теперь давай поужинаем! Есть так хочется...
— Да, ты права! — оживился я и тоже поглядел на свой прут-шампур. — А грибочки-то классные получились! Какой запах! М-м-м!
— Это, наверно, от того, что мы не пустословили, когда их приготовляли! — улыбнулась девчонка, пересаживаясь на другой пенек подальше от огня. — Да, так здорово пахнут! Никогда еще таких не ела!
Мы ужинали молча и с большим аппетитом. Обжигались, дули на грибы, вдыхали их чудесные ароматы, от которых сладко кружилась голова. И мне почему-то все казалось, что где-то рядом за кустами стоит прекрасная Пятница и смотрит на нас, улыбаясь и благословляя своей изящной ручкой. От этого на душе становилось как-то тепло и радостно. Хотелось и плакать, и смеяться одновременно. А порой, взглядывая через сиреневую дымку затухающего костра на свою спутницу, я представлял, будто она не кто иная, как сама Параскева: такая добрая, красивая, неунывающая... И я в те мгновения давал себе зарок: стараться больше никогда не обижать эту девчонку ни словом, ни делом...
Мы плотно поужинали. Впервые за двое суток! Жаль только запить было нечем... вблизи костра было тепло и весело. Мы точно отгородились им от всего тревожного мира, нас окружающего, как гоголевский Хома Брут обезопасил себя кругом от адской нечисти. Невысокое пламя освещало лишь поляну, а что творилось за ее пределами в глухой чаще — нам уже было неведомо. Комары, боясь дыма, нас совсем не донимали. Я предложил спать по очереди, чтобы не погасить костра и держать ситуацию под контролем. Пашка согласилась. Видя, как она уже почти засыпает, я предложил ей лечь первой. Девчонка с удовольствием устроилась на лежанке, прислонившись спиной к толстому стволу поваленной сосны. Я прикрыл ее ветками и уселся на дежурство. Мой ночной дозор длился долго. Видя, как сладко спит моя утомленная спутница, я так ни разу и не решился ее разбудить. За эту короткую летнюю ночь я, однако, обдумал много разных мыслей и вспомнил немало прошедших событий. Перед глазами снова проплывали и наша подготовка к Египту, и то, как я угодил в этот ставший бесконечным уральский круиз, и мое отношение к Пашке... Невольно я вновь и вновь возвращался домой. Как там мои родители? Как тетя Клава? Ведь нас еще не нашли, и близкие продолжают волноваться. Я давал себе установку на завтра: обязательно добраться до гор и запалить там такой кострище, чтоб сбежались к нему все живые существа, обитающие в этом районе Урала! Потом я стал вспоминать Пашкины рассказы о ее бабушке, о Досифее, о Параскеве-Пятнице... И какая-то сладостная печаль разливалась по всему моему телу. Какое-то время я смотрел на лицо своей спутницы, такое чистое, умиротворенное, с розовыми щечками и подрагивающими ресницами, на которых играли алые блики костра. Потом мне очень захотелось дотронуться до косичек. «Ведь я никогда не дергал девочек за косички! — усмехнулся я. — Ведь сейчас их почти никто не носит!» Волосы Прасковьи были упруги и шелковисты, искрились голубым огнем. Какое чудо, что я оказался рядом с этой сказочной феей! Пожалуй, ради таких мгновений все это мое уральское путешествие было не напрасным. И почему же я, ослепленный своей гордыней и высокоумием, невзлюбил эту таинственную девчонку? Наверно, мне просто не нравилось, что есть рядом кто-то еще, такой же свободный и непонятный, как и я. Этого нельзя было потерпеть! Мне так и не удалось унизить и покорить своей воле эту девчонку. Она оказалась выше меня и сильнее. Сильнее своей волей, своей верой, своими слабостями... Похоже, как языческие боги не устояли перед Параскевой, так и я пал перед своей Пятницей. И как же хорошо, что теперь мы подружились, и надо сделать все, чтобы завоевать истинное уважение и, если возможно, то и любовь этой странной и славной девчонки!
Постепенно мои мысли окончательно запутались, и я начал клевать носом. Ближе к утру, плюнув на свой дозор, я забросил в костер несколько крепких коряг и пристроился на лежанке рядом с Пашкой, вновь ощутив тепло ее спины, более нежное и ласковое, чем исходящее от костра. Через несколько мгновений я уже сладко спал, и мне снились только хорошие сны...


У БЕРЕНДЕЯ

Пробудился я поздно от дивных ароматов жареных грибов. Давно уже так сладко не спалось! Сев на сосну, я протер глаза и огляделся. В лесу было светло и вовсю распевали птицы. Костер весело потрескивал, выбрасывая к далекому небу синий дымок. Пашка уже дожаривала грибы. Я потянулся и произнес:
— Ну и спал же я! Чего не разбудила-то?
— Так же, как и ты! — улыбнулась девчонка.
Что ж, ответ был вполне логичным.
Мы быстро позавтракали. Затем Пашка, несмотря на мои бурные протесты, сделала мне еще одну перевязку на пальце, и лишь после этого мы расстались с гостеприимной поляной. Вначале мы двигались бодро, но постепенно темп пришлось снижать. Все чаще стали попадаться то завалы из упавших деревьев, то труднопреодолимые заросли кустарника, то почти непролазный ельник. Вертолет несколько раз заявлял о себе, но теперь уже в восточном направлении. Север пока еще не прочесывали, и я надеялся, что все это к лучшему. Мы придем туда как раз в тот момент, когда спасатели начнут там работать. И это вселяло уверенность в правильности избранного нами пути. Один раз над лесом пролетели два боевых самолета, но они, разумеется, нами вовсе не интересовались. Когда опять стало душновато, мы набрели на узкое и длинное озерцо с плавающими по воде иголками. Здесь мы сделали привал. Вода в озере отливала серебром и казалась довольно чистой. Жажда мучила страшно. Я не удержался и, осторожно смахнув зеленые и коричневые сосновые иглы, припал к озерной глади и с удовольствием напился.
— Жор? ты что?! — удивилась Пашка. — Вода же не чистая!
— Что ты так боязлива, маловерная! — усмехнулся я. — Не бойся, козленочком не стану. Водичка ничего, горчит лишь малость, наверное, от хвои. Попей! Кто знает, когда еще набредем на другой источник.
Девчонка немного потушевалась, но затем вздохнула и, перекрестив себя и воду, нагнулась и опустила свой крестик в воду. Потом в этом месте и напилась.
— Какие сложности! — хохотнул я про себя и смачно икнул.
После мы умылись и намочили головы. А я еще окунул в озеро свою майку и, не отжимая, одел на себя. Двинулись дальше, чтобы не терять драгоценного времени.
— Паш, а как кратко молиться? — спросил я.
— Есть много разных молитв: ко Господу, к Божией Матери, к ангелам, к святым. Самая лучшая из кратких молитв — Иисусова! «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешного!» А можно и совсем короче: «Господи, помилуй мя!» или «Господи, спаси мя!», «Господи, помоги мне!». Также можно и всех призывать. Например, «Пресвятая Богородица, спаси мя!», или «Ангел-хранитель, защити мя!», или «Святой Николай Чудотворец, помоги мне!»
— А ты молишься?
— Да, постоянно.
— А что-то плохо они нам помогают!
— Богу виднее, как лучше! Мы ведь люди грешные и должны получать за свои поступки должное наказание, если сами не желаем очищаться покаянием или добрыми делами. Хоть нас пока и не нашли, в чем, конечно, мы отчасти и сами виноваты, так как спасателей не ждем и ходим, где нежелательно, но зато имеем все необходимое для жизни: и убежища от непогоды, и еду, и воду, и места для ночлега! Вот тебе и помощь!
— Да, пожалуй, ты права... — согласился я.
Наш разговор прервал рев вертолета. Винтокрылая машина в этот раз промчалась прямо над нами! Ее сероватая тушка несколько раз мелькнула среди крон высоченных лиственниц. Грохот был страшный. Сверху на нас круто сыпануло хвоей и сухими шишечками. Кричать или махать руками не имело смысла.
— Надо быстрее пробираться к горам! — сказал я, и мы ускорили шаг.
Примерно с час шли молча. И вдруг перед нами открылись довольно обширные заросли малины! Как малые дети, мы кинулись к малиннику и принялись есть новые дары природы (или святых?). Вкуснятина была невероятная. Мы даже причмокивали от наслаждения. Пашка стояла у одного края кустов, а я — у другого.
— Ягода малина нас к себе манила... Ягода малина летом в гости звала... — бурчал я себе под нос, отправляя в рот ягодку за ягодкой, и даже забрался внутрь зарослей, где малина казалась крупнее и спелее.
Говорят, что и медведи, и даже сасквачи тоже напевают на малинниках, наверно, от удовольствия. И я их прекрасно понимал! Ягода, сорванная с ветки собственной рукою, да еще посреди дикой природы — это вам не купленная на рынке! От одного аромата язык отъешь! Но, как говорится, хорошего — понемногу! Вскоре я вдруг отчетливо услышал, как в близлежащих зарослях что-то круто затрещало. Ветви закачались, и даже маленькие сосенки — и те пришли в движение! Мне даже показалось, что кто-то огромный и мохнатый, грязно-коричневого цвета ломится через лес прямо к малиннику! Я мухой сиганул из кустов и, крикнув: «Пашка, медведь!», дал стрекача насколько только это было возможным с моим поврежденным пальцем. Девчонка бегло огляделась и тоже присоединилась ко мне. Бежали долго, не оглядываясь, пока окончательно не выдохлись. Зависнув на полуповаленной елке, мы, наконец, остановились. Пару минут тяжело дышали, хватая открытыми ртами душный лесной воздух. Погони не было: кругом лес, тишина... Пашка сказала:
— Ты его точно видел?
— Скорее, слышал! — отозвался я.
— Как слышал?! — изумилась девчонка. — Зачем же мы тогда бежали?! А вдруг это были люди! Спасатели!
— Куда там спасатели! Человек так трещать не может! Разве что снежный... — и, усмехнувшись, добавил: — Нет, Пятница, это точно был косолапый... Михайло Потапыч... Он ведь тоже очень любит ягодкой-то побаловаться. Ну, лось, на худой конец... А ведь со всеми этими персонажами, согласись, нам встречаться тут нежелательно, верно?
— Угу! — как-то неубедительно отозвалась Пашка и опять опасливо осмотрелась.
Когда, передохнув, мы пошли дальше, выяснилось, что мы несколько отклонились от своего направления. Да и лес стал каким-то дремучим, неприветливым, более темным и менее проходимым.
— Эх... Куда это нас занесло? — с досадой произнес я.
Пашка, осмотрев пару деревьев, сказала:
— Север там! — и махнула рукой в самую чащу, как-то зловеще темнеющую впереди.
Идти туда вовсе не хотелось, но делать нечего — надо держать правый курс! Прошло еще сколько-то времени, и мы вдруг оказались в весьма странном и таинственном лесу. Я видел такое лишь в фильмах-сказках о Кощее Бессмертном и думал, что там это всего лишь специальные декорации. А оказалось, что такие дебри действительно существуют! Здесь были вековые хвойные деревья, закрывающие своими могучими кронами весь небосклон. Стволы также валялись на земле или зависали над нею в самых невероятных положениях. Повсюду какие-то кочки, заросли мертвого кустарника, высоченные папоротники. Конечно, все это так или эдак мы уже видели и прежде, а вот что нас поразило больше всего, так это просто киношное изобилие лишайников! Серо-стальные, бирюзовые, черные, грязно-зеленые, пепельно-серые, беловатые, канареечно-желтые, серовато-бирюзовые, коричневатые, огненно-оранжевые, чисто белые, кроваво-красные — они были повсюду: в виде сплошного налета на стволах и сучьях; в виде белых «бород», свешивающихся вниз с ветвей и загадочно покачивающихся, точно гигантские паутины; в виде красивых белоснежных кружев; в виде сплошного пышного ковра, покрывающего всю землю... Да что и говорить — это надо видеть! Настоящее чудо природы! Сказочное царство самого Берендея, в котором мы вдруг вполне реально очутились. Судя по всему, тут уже давненько не ступала нога человека. Таинственный лес был мрачен, как-то печально скрипел и хрустел, словно гигантский исполин разминал свои старые суставы. И более не было слышно никаких иных звуков. Какая-то тяжелая глухота больно давила на уши, обдавала спину противным холодком. Зачарованные, мы долго стояли спина к спине и озирались по сторонам, не веря глазам своим.
— Круто! — прошептал я. — Прямо-таки путь к Царству Кощееву... Вот куда занесло нас это северное направление! Тут нас не то, что с вертолета, даже из соседних кустов не заметишь!
В царстве Берендея было сумеречно, прохладно. Сильно пахло плесенью и гниющей древесиной. Веяло грустью, какая обычно бывает в душе на исходе лета...
— И чего сюда туристов не водят?! — удивилась Пашка. — Красотища-то какая!
— Ага! Сюда доберешься, что ли? Вспомни, как мы с тобой шли! Повторить захочешь? Да тут люди, поди, вообще не бывают! Самые глухие места. Тут, небось, сасквач и обитает...
От моих слов девчонка поежилась и сложила руки на груди крестообразно.
— Ну что, делать нечего — надо идти. За этой чащей нас ждут уже горы!
Шли мы медленно. Ветви цеплялись за одежду, коряги ставили подножки, завалы перегораживали дорогу... Единственное, что было приятно, так это то, что почву так густо покрывали белые лишайники, что идти по ней было одно удовольствие. Мягкая, с легкой упругостью земля доставляла моим бедным ступням большое наслаждение. Иногда уже засохшие лишайники приятно похрустывали под ногами, точно мы брели не по лесу, а по морскому побережью с песком и ракушками. В гостях у Берендея мы полностью утратили чувство пространства и времени. Солнце сюда не пробивалось, ветер тоже практически не ощущался, сумрак царил вечерний. Я стал подумывать о том, как бы ночь не застала нас тут врасплох. Поэтому пока шли, приглядывал подходящее местечко для ночлега. И нам в этом, кажется, опять повезло!
Я заметил два толстых дерева, наполовину зависших над землей примерно на высоте двух-трех метров. Падая, эти сосны-близнецы уперлись в стволы своих соседей, да так и не смогли достигнуть белого ковра. Висели они тут, судя по всему, уже весьма долго, так что сверху их древесина уже сгнила. Кора вместе с лишайниками свисала вниз причудливой лохматой бахромой. А снизу эти стволы были еще крепки, и я, немного поразмыслив, смекнул, что из этих низверженных исполинов выйдет для нас неплохая ночлежка. Если поработать ножом и руками, выйдут неплохие природные гамаки, правда, не раскачивающиеся, но зато висящие над землей.
— Остановимся здесь! — предложил я, вынимая нож из кармана бриджей.
— А что так?! — удивилась Пашка, озираясь по сторонам. Это место ей, видно, не очень-то и понравилось. — Может, еще пройдем? Вдруг лес уже кончается! — попыталась она меня переубедить.
— Вряд ли он кончается... а ночь-то вот, сдается мне, кажется, уже начинается. Смотри, туман потянул по низинам, и уже в десяти метрах плохо видно. Пора к Берендею на ночлег проситься!
— Да где же мы тут заночуем?! — оглядывалась девчонка. — Прямо на земле, что ли?! А я, знаешь, кажется, гадюку видела — вон там на коряге лежала...
— Зачем на земле? Над землей поспим! Короче, ты давай пока займись костерком, а я нам кроватки приготовлю.
Девчонка ничего толком не поняла, но пошла собирать хворост, то и дело оглядываясь на меня.
— Смотри, не схвати там случайно свою гадюку! — предупредил я, улыбаясь, и полез на сосну.
Стволы были толстенные, наверно, до метра шириной. Поднявшись над землей метра на два, я устроился поудобнее и принялся кромсать податливую плоть мертвого дерева. Куски летели вниз сплошным потоком, и Пашка, все еще не понимая моих намерений, частенько за мной подглядывала. А план мой был прост: продолбить в соснах углубления по длине и ширине наших тел, потом выстлать эти ниши мхом да лапкой и пожалуйста — готовы спальные мешки! Наверху все же безопаснее, чем на земле, не всякая еще гадюка сюда сунется, да и от всякого мелкого и крупного зверья будем подальше. Сверху и оборону держать удобнее, да и воздух тут немного почище, и нет сквозняков! Так себя подбадривал я и увлеченно работал. Когда в лесу стало совсем темно, а Пашка развела уже костерок, я, наконец, закончил свою оказавшуюся нелегкой работу. Утер пот, отряхнулся от трухи, полюбовался малость своим творением. Потом примерил свою «кроватку». Для моей комплекции оказалось несколько тесновато, но на одном боку лежать можно было спокойно. Зато ночью не будешь вертеться во сне и не выпадешь из гнезда! А если лечь на спину, то будешь как фараон Эхнатон в саркофаге. Зато тепло, сухо и мухи, то есть комары, не кусают!
Я спустился на землю. Было бы неплохо подкрепиться! Этот толстопятый Михайло Потапыч испортил нам весь малиновый обед. Не дай Бог, если он еще и сюда забредет! В сказочном лесу, как и положено, стало не только темно и прохладно, но и страшновато! Начали раздаваться резкие тревожащие звуки: то что-то щелкнет, то треснет, то кто-то хохотнет, то застонет, то провоет... Короче, фильм ужасов — да и только! Захотелось поскорее подняться наверх. И тут у подножия упавших сосен я вдруг обнаружил несколько грибов, похожих на сыроежки. Срезал их, понюхал. Вроде, приятный дух! Я нанизал их на прутик и стал жарить. Пашка, протягивавшая к огню свои ладони, с большим изумлением поглядела на меня. Спросила:
— Жор, а они съедобны?
— Еще бы! — весело отозвался я.
— Ты уверен?
— Все грибы съедобны, надо лишь их как следует приготовить! Ты будешь есть?
— Нет, спасибо, что-то не хочется... — как-то печально улыбнулась девчонка, хотя наверняка проглотила слюнки.
Грибы жарились и пахли, в целом, неплохо. Через несколько минут Паша опять спросила:
— Ты что, серьезно будешь их есть?
— А что?
— Это же поганки!
— А ты знаешь?
— Не уверена, конечно, но среди съедобных мне такие неизвестны.
— У вас в Мещере такие не растут. Это гриб «уральский следопыт» — помесь груздя с сыроежкой. Отменный вкус! — пошутил я и понял, что будь они хоть трижды мухоморами, я все равно их съем, ибо живот мой настоятельно требовал поступить именно так — и чем быстрее, тем лучше!
Но я все же решил не спешить, а прожарить грибочки получше — так, на всякий случай... Чтобы не думать о плохом, взял и сменил тему разговора.
— Паш, а вы в своем доме живете?
— Нет, у нас двухкомнатная квартира в двухэтажном доме.
— И на втором этаже, так?
— Да, а как ты догадался?!
— Ну, это элементарно, Ватсон. Три двойки — оно как-то приятней...
— У нас был маленький бабушкин домик и еще была однокомнатная квартира, ее маме давали от работы. Когда бабушки не стало, мы все это продали и купили одну квартиру побольше, зато со всеми удобствами. Район у нас тихий и красивый. Пруды рядом, парк...
— А у нас свой дом, двухэтажный, с балконом. А под ним еще и гараж. Там отец машину держит.
— У вас «Волга»?
— Нет! Бери выше! «Ауди». Знаешь такую, с колечками на носу?
Девчонка пожала плечами.
— Вообще-то у нас две машины. У мамки тоже своя есть — «Лада-Калина». Ее мой дядюшка подарил, мамкин старший брат. Он себе уже джип приобрел, а прежнюю тачку отдал сестренке. Он в Питере живет. Вот отец станет побольше получать, сменит «Ауди» на «Бумер». Ты фильм «Бумер» смотрела?
— Не-а...
— Жаль. Там классную тачку показывали. А мне дядя собирается подарить мотик японский! «Ямаху» или «Кавасаки»! У него знаешь, сколько денег? Наверно, как лишайников в этом лесу! А у вас есть машина?
Пашка не ответила, только грустно усмехнулась. А я понял, что сболтнул лишнего. Больше я не стал расспрашивать девчонку о ее доме и быте, так как мы оказались в этом деле на разных полюсах достатка. Если продолжать, то мне придется без конца хвалиться, а ей терпеть и огорчаться от мысли, что «живут же люди!». Разве ее вина, что ее мамка, будучи врачом, специалистом с высшим образованием, получает зарплату такую же, как, например, наш школьный завхоз дядя Петя Фролов — мужик вечно небритый, заспанный, пахнущий перегаром да махорочкой... Чтобы Пашка не догадалась, почему я замолчал, пришлось приниматься за трапезу. Грибы уже так сильно подгорели и так здорово ужарились, что превратились в четыре маленьких комочка, круто пахнущих костром. Я подул на них, потом осторожно снял губами первый кусочек берендеевского шашлычка. На вкус гриб был вроде ничего и пах только дымом. Съев два грибка, я предложил прутик Пашке:
— Будешь? Вкусно...
— Нет, спасибо! — улыбнулась она.
— Да ты не бойся, они классно прожарились!
Девчонка снова отрицательно покачала головой.
— Ну, как знаешь! — и я доел все.
Правда, не наелся, но все-таки желудок обманул, задав ему работенку переварить неизвестный науке гриб. Потом подбросил в огонь побольше хвороста и лапки, чтобы получше дымило, и предложил своей Нефертити разойтись по саркофагам. Я помог Пашке забраться на дерево. Там она, с удивлением осмотрев «сосновую кроватку», забралась в нее. Девчонке ее гнездышко пришлось впору, а я еще несколько минут покряхтел, устраиваясь поудобнее в своей гробнице.
— Укройся ветками получше, а то жужжалы спать не дадут! — предложил я.
Нас разделяло расстояние всего сантиметров в шестьдесят. Я зарылся в колкие ветки, оставив на поверхности лишь нос да губы. Пахло сладковатым дымком, из леса доносились неприятные звуки, и я вдруг представил, как мы лежим одни в этих тесных сосновых гамаках, затерявшись посреди бескрайних просторов тайги, окруженные непролазными дебрями, дымящимися болотами, высокими горами, бурными реками, глубокими оврагами, хихикающими кикиморами, стонущими лешаками, воющими волками, смеющимися филинами, шипящими змеями, жужжащими комарами... Кровь стыла в жилах от такой картины, и впрямь становилось страшно. Почему мы здесь? Когда же конец этим мытарствам? Уже четвертая ночь окутала нас своим холодным черным покрывалом. Неужели этот «уральский круиз» пошел по второму кругу?! Чтобы не думать о плохом, а заодно подбодрить и девчонку, которая вряд ли чувствовала себя тут, как у бабушки на печке, я предложил:
— Паш, расскажи, пожалуйста, о Георгии Победоносце, а то ведь я почти совсем ничего не знаю о своем небесном покровителе.
— А ты не заснешь? Рассказ ведь длинный может получиться! — отозвалась Пятница.
— Нет, спать пока не хочется, — сказал я и тут же зажал рот ладонью, так как почувствовал, что зеваю.
— Ну, хорошо, тогда слушай. Святой Георгий пострадал тоже во времена императора Диоклетиана. Он тоже был молод, богат и красив. И еще очень сильный и храбрый! Прямо как ты! — усмехнулась вдруг Пашка.
— Да уж... — буркнул я, но почувствовал, что мне стало приятно от того, что девчонка сравнила меня, хоть и шутя (в ответ на мой прежний прикол), с самим Георгием Победоносцем!
— Ну, так вот, — продолжала Прасковья. — Георгий был полководцем, верным помощником и советником самого императора. Отца его замучили за веру христианскую, когда Георгий был еще совсем маленьким, а мать воспитала его истинным христианином. Видя, как при императоре совершались страшные суды над христианами, Георгий решил открыто исповедовать свою веру. Он отпустил на свободу своих рабов, а все свое богатство раздал нищим. Потом появился во время суда во дворце. Диоклетиан принял его с почестями, так как любил и уважал своего полководца за многочисленные победы в сражениях против самых свирепых врагов империи. Но Георгий стал смело обвинять его и неправедных судей за то, что они преследуют, мучают и убивают христиан, и открыто заявил о своей вере в Иисуса Христа. Император стал сначала его запугивать, а потом задабривать. Предложил Георгию принести жертву языческим богам, за что пообещал еще большую любовь и почести. Но юноша был непоколебим.
Диоклетиан разозлился и велел бросить его в темницу. Когда стражники бросились на Георгия, то первое же копье, коснувшееся его тела, согнулось, как прут! Воины отскочили. А Георгий сам пошел в тюрьму и даже позволил забить себе ноги в колодки. Стражники повалили узника на холодный пол и уложили ему на грудь очень тяжелую каменную плиту, которую сами-то едва приподняли.
Потом все ушли. Остался Георгий один. Плита все сильнее и сильнее давила на грудь и уже стало трудно дышать. Тогда он стал усердно молиться Богу, и вдруг из камня ушла его непосильная тяжесть! Георгию стало легко, и он смог спокойно молиться всю ночь. Утром его привели к императору. И выглядел Георгий — так же, как и Параскева — еще красивее и бодрее. Удивился этому Диоклетиан, но строго спросил: «Отрекаешься ли ты теперь от своего Христа, Георгий?» «Зря ты, император, надеешься отлучить меня от веры моей! — смело ответил узник. — Скорее, сам замучаешься пытать меня!» Царя это задело, и он приказал подвергнуть смельчака колесованию.
— Как это? — спросил я. — Давили его колесами?
— Нет, гораздо страшнее! Георгия привязали к большому колесу и покатили по деревянным доскам, из которых остриями вверх торчали гвозди. При каждом повороте колеса они вонзались в тело узника и рвали его в клочья!
— Фу ты! Изверги... — возмутился я.
— Но эта пытка не сломила Георгия. Он не издал ни стона. Все стерпел. Его тоже замучили до полусмерти. Когда Георгий потерял сознание, то все решили, что он умер. Довольный император пошел даже в храм Аполлона, чтобы воздать хвалу своим богам. А в это время произошло чудо! На месте пытки внезапно появился Ангел. Свет от него был сильнее тысячи солнц. Стражники все сразу разбежались. Ангел положил руку на голову Георгия и сказал: «Радуйся!» И тут все вокруг погрузилось во тьму и раздался гром. И голос с неба произнес: «Не бойся, Георгий, Я — с тобою!» После этого все утихло. Выбравшись из укрытий, люди с удивлением увидели, что Георгий стоит около колеса живой и здоровый. Об этом чуде быстро доложили императору. Тот не поверил, но потом пришел посмотреть и очень удивился увиденному! Георгий оказался сильнее его и в этот раз. Да к тому же, сенаторы Анатолий и Протолеон стали открыто славить Христа, а императрица Александра уверовала во Христа! Император пришел в ярость и повелел: царицу срочно доставить во дворец, сенаторов немедленно зарубить мечом, а Георгия бросить в глубокий ров, заполненный негашеной известью. Через три дня Диоклетиан послал своих слуг, чтобы они достали из рва кости Георгия и уничтожили их, чтобы ничего больше не оставалось на земле от мятежного полководца. Но слуги долго не возвращались. Заподозрив что-то неладное, император сам пошел за город. Там у рва стояла толпа народа и с удивлением глядела на живого и невредимого Георгия, молящегося своему Господу.
«Да он просто колдун! — подумал император. — И в этом его сила!» И спросил: «Скажи, Георгий, какими заклинаниями ты избавился от гибели?»
«Как ты смеешь, император, сомневаться в силе и величии Господа?! Его могущество ты, грешный человек, называешь волшебствами! После этого я больше не желаю с тобой разговаривать!»
Никто еще так дерзко не говорил с царем. Он рассвирепел и велел слугам снова пытать святого. Палачи надели на ноги Георгия раскаленные железные сапоги с внутренними шипами и, пиная его, погнали в темницу. По пути воины смеялись над узником: «Ну, ты и скороход, Георгий! За тобой просто не угнаться! Не спеши же так, а то мы не успеем обломать свои палки о твои бока!» Георгий шел молча и не отвечал им. Земля дымилась под его горячими подошвами. И каждый шаг отдавался жуткой болью. «Иди же, Георгий! — подбадривал он себя. — Ты идешь к истине, к спасению в Боге своем! Иди...» А император, уже не уверенный в том, что и в этот раз победит узника-христианина, призвал к себе на помощь известного колдуна Афанасия. Тот мог и погодой управлять, и львов усмирять, и клады искать, и больных исцелять, а здоровых, наоборот, делать больными. Сварил колдун два напитка. Кто первый выпьет — свое прошлое забудет и станет смирным, как ягненок. А от другого напитка человек сразу же умрет. Послали за Георгием. Царь думал, что после пытки его приволокут слуги, но Георгий пришел сам и с улыбкой сказал: «Хорошие сапоги ты дал мне, император, впору пришлись!» «Зря радуешься! — зашипел царь. — Выпей-ка эту чашу, и посмотрим тогда, чье волшебство сильнее!»
Взял Георгий первую чашу из рук колдуна, помолился, перекрестился и выпил. Потом как ни в чем не бывало швырнул ее к ногам императора. «Полюбуйся, царь, на могущество глиняных богов своих!» — сказал Георгий. «Влейте в него яд! Смерть ему!» — завопил Диоклетиан. Но Георгий сам взял чашу у Афанасия и осушил до дна. И другая чаша разбилась у ног императора. Тот опешил и сказал учтиво: «Скажи мне, Георгий, что это за сила, которой ты владеешь?» «Эта сила — в вере Христовой!» — гордо ответил святой. Тогда колдун предложил императору, чтобы тот поручил Георгию воскресить мертвого, раз уж он такой могущественный, Царю эта затея понравилась. На городскую площадь притащили гроб с телом умершего христианина. Много людей сбежалось поглядеть на то, как будет Георгий справляться с этим испытанием. А святой сказал царю и его свите: «Знаю, вы все равно не поверите этому чуду. Но не вам, а народу хочу показать я силу Господа моего. Верую, что Он совершит то, чего ваши боги никогда сделать не смогут». Стал Георгий молиться, и когда сказал «Аминь», то раздался гром, и земля затряслась, крышка от гроба отпала, мертвец ожил и поднялся. Колдун бросился к ногам Георгия просить у него прощения, и многие из народа уверовали во Христа. Тогда пораженный царь заорал, показывая на Георгия и Афанасия: «Эти двое — в сговоре друг с другом! Они решили обмануть царя и народ! Все обман! Хватайте их!» Царь велел казнить старого колдуна, а заодно с ним и воскресшего христианина. А Георгия опять посадили в темницу. Пока он сидел в тюрьме, к нему тайно ходили люди. И он многих исцелял, многим помогал и немало народа обратил в веру Христову. Советники стали говорить императору: «Если не погубим Георгия, то скоро он сам нас погубит!» И решил царь казнить узника. Ночью видит Георгий во сне, что явился к нему Сам Господь и говорит: «Утешься и ободрись, сын Мой. Скоро призову тебя в вечное Царствие Свое!» Проснулся святой с большой радостью и понял, что скоро его мучениям придет конец, и он перейдет в Царство Небесное, где свет, любовь и покой... Утром император велел накрыть роскошный стол с богатым угощением. И, когда привели Георгия, он предложил ему сесть в кресло и есть, пить, что пожелает. Но святой остался на месте. Царь продолжал льстить ему: «Ты на меня не сердись, Георгий. Будь моим гостем! Я уже стар, и мне трудно управлять империей. Принеси жертву моим богам, и я сделаю тебя своим преемником». «Хорошо, император, веди меня к своим богам!» — сказал Георгий.
Диоклетиан очень обрадовался, собрал всю знать, и они торжественно пошли в храм Аполлона. Там уже все подготовили для обряда жертвоприношения, и все с интересом ждали, как Георгий будет отрекаться от своей веры. А тот вдруг шагнул вперед и перекрестил каменных богов. Те зашатались и стали рассыпаться. Толпа язычников ринулась к святому, чтобы растерзать его, но тут к нему подошла сама императрица, перекрестилась и встала на колени, провозгласив себя рабой Христовой. Диоклетиан от увиденного просто обезумел. Такой позор! Он захрипел: «Казнить обоих! Немедля!» Георгия и Александру связали и погнали на площадь. Старенькая императрица не могла идти и попросила стражу дать ей возможность передохнуть. Ей позволили. Александра присела к стене дома и тихо умерла. Георгий обрадовался, что Господь избавил пожилую женщину от страшной казни. Он шел и молился. И никто не мог помешать ему, ибо он молил обо всех, даже о своих палачах... И гордо склонился под меч...
Вот такой примерно рассказ услышал я о своем небесном покровителе. Наверно, Пашка рассказывала более интересно и, может, приводила еще какие-то факты из жизни святого Георгия, но мне все запомнилось именно так, как я вам передал, ибо меня от усталости постоянно одолевал сон, и в какие-то моменты я даже забывался, и мне чудились какие-то сцены из девичьего рассказа, а когда я вновь пробуждался, то стеснялся переспросить у Прасковьи, чтобы она не подумала, что я сплю. По крайней мере, историю про то, как Георгий победил дракона, я точно проспал. Помню лишь, как девчонка сказала: «Это случилось в Ливане, близ города Бейрута...»
Поэтому утром, когда мы поднялись и снова отправились в путь, я осторожно спросил у Пашки:
— Паш, а расскажи еще раз о том, как святой Георгий дракона победил. Мне очень понравилось!
Она не отказала. И вот что я узнал о той истории, финал которой изображен на гербе Москвы и на наших монетках.
...Близ Ливанских гор в глубоком озере поселилось чудовище — жуткий дракон. Каждый день он, взбивая пену своим змеиным хвостом, выползал из воды на берег. И всех, кто попадался ему на глаза, он хватал, душил и утаскивал в темные глубины озера. Многих людей постигла такая участь. Жители города Бейрута не раз ходили сражаться с чудовищем, но дракон тогда источал из пасти такое смертельное дыхание, заражавшее весь воздух вокруг, что невозможно было к нему и приблизиться.
Местные жители были тогда еще язычниками. Жрецы пришли к правителю и объявили, что они принесли жертвы своим богам, и те объявили им, что дракона людям не победить, и, чтобы задобрить его, пусть каждая семья в городе отдает ему по очереди одного ребенка на съедение. Иначе чудовище разорит весь город! Царь принял их совет и повелел горожанам поступать так, как объявили жрецы. Снова многих молодых ребят и девчат поглотил жадный монстр. Но дошла очередь и до самого царя. А у него была единственная дочка-любимица. Но делать нечего. Богов надо слушаться! И вот нарядил царь-отец дочку в лучшие одежды, и сам отвез ее на берег озера, где, плача и рыдая, распрощались они друг с другом навеки. Сидит царевна одна на берегу и ждет своей жуткой участи. Вдруг слышит голос: «Что горюешь, красавица? Или кто обидел тебя?» Обернулась девушка и увидела молодого красивого всадника на белом коне.
— Уезжай отсюда поскорее, добрый воин! — закричала царевна. — Я жду здесь смерть свою от чудовища и не хочу, чтобы и ты погиб вместе со мной!
В это время воды в озере забурлили, закипели, и поднялся из волн ужасный дракон. Зашипел он грозно и устремился на берег, предвкушая себе вкусный обед из парочки прекрасных молодых людей. Всадник, а это был Георгий Победоносец, пришпорил коня и смело пошел в атаку на чудовище. Ярче молнии блеснуло на солнце его копье и вонзилось прямо в огромную пасть дракона, пригвоздив его к земле. Слез бесстрашный воин с коня и, попросив у девушки ее расшитый золотом пояс, связал им поверженного зверя и как побитого пса потащил за собой в город. Увидев дракона, жители Бейрута кинулись кто куда.
— Не бойтесь! — провозгласил Георгий. — Отвратитесь от своих каменных богов, которые отнимают у вас детей, а веруйте в Господа Иисуса Христа, ибо это Он послал меня к вам, чтобы спасти город от погибели!
Тут люди обрадовались, а царь встретил свою дочь живой и невредимой. Тогда он велел прогнать из города жрецов и принял христианскую веру. И все жители тоже последовали примеру своего правителя. А дракона-убийцу зарубили мечом и сожгли за городом, чтобы и духа от него не осталось на земле и чтобы люди больше не трепетали перед темной силой!


НА ЗАИМКЕ

Берендей явно не хотел отпускать нас из своего царства. Идти по лесу стало очень и очень сложно: сплошные древесные завалы, увешанные белыми и серыми кружевными шторами лишайников, густые заросли колючих кустарников. Пока обойдешь или переберешься — уходит уйма времени! Часа два-три мы настырно карабкались через все эти берендеевские препятствия и ловушки, потея и выбиваясь из сил. К тому же, я стал чувствовать себя, мягко сказать, скверно. Желудок ныл какой-то тревожащей болью, резкие ощутимые спазмы возникали и в кишечнике. Подташнивало. Кажется, поднималась температура, и голова слабо кружилась. Иногда противно отрыгивалось то болотной водой, то сыроежками, то какой-то полынной горечью. Я понял: видать, грибочки те действительно оказались малосъедобными. Девчонке я ничего не говорил, было неловко признаться в своей слабости и ошибке. Но она, похоже, начинала догадываться, что со мной что-то происходит, так как порой смотрела на меня каким-то строго-взволнованным взглядом своих удивительных глаз. Как я ни крепился, пытаясь шутить и напевать что-то про вольный ветер, дело мое было дрянь. Ноги стали предательски дрожать, по всему телу пробегали какие-то противные щемящие судороги, после которых разливалась сильная слабость. Несмотря на то, что лицо мое пылало жаром, по спине резвились холодные мурашки. Я стал чаще передыхать.
— Плохо? — спросила наконец Пашка.
— Угу. Крутит маленько... — качнул я головой, поглаживая животик, бурлящий, как чайник. — Кажется, я съел что-то не то.
— Не что-то, а это твои «уральские следопыты» назад просятся! — строго произнесла девчонка. — Попробуй вызвать искусственную рвоту. Сразу же полегчает.
— О, нет! Это так противно! — отмахнулся я и, поборов очередной приступ рези, поднялся и решительно сказал. — Пошли! Нечего хныкать! Сегодня хоть умри, а гор надо достичь!
— У тебя совсем плохой вид! Ты стал какой-то... зеленый, — с тревогой произнесла Пашка.
Но я уже шел вперед, размахивая серые занавески. Правда, запала у меня хватило от силы на полчаса. Солнца видно не было, хотя небо все чаще проглядывало сквозь кроны. День выдался пасмурным. Иногда казалось, что сверху до нас долетают дождевые капли, а, может, это просто белочки озоровали... Легкий туман бродил у подножия деревьев. Наконец так скрутило, что я повис на какой-то высокой коряге, и меня вырвало. Причем два раза... Совершенно непереварившиеся грибочки плюхнулись наземь. Стало действительно легче, но зато я совершенно ослаб. Меня бил колючий озноб, и я обливался холодным потом. Отплевываясь, я присел на большой старый пень, на котором красовались скопления странных коричневато-оранжевых шариков. Одни из них были еще мягкими, а другие уже стали засыхать. Я раздавил один из шариков, и из него вытекла густая оранжевая жидкость. А из спелого, наоборот, сыпанул порошок темно-коричневого цвета.
«Интересно, съедобны ли они?» — мелькнула мысль, и от нее меня вновь всего перевернуло.
— Это волчье молоко, или гриб-слизевик, — сказала подошедшая Пятница и, положив свою ладонь мне на плечо, тихо спросила: — Как ты?
— Паш, а ты знаешь, в мире имеется, кажется, порядка семидесяти тысяч видов разных грибов! — уклонился я от ответа.
Она присела рядом. И от тепла ее тела, и от платья, пахнущего сосной и брусникой, мне стало повеселее.
— Жор, ты знаешь, мне думается, что мы уже почти пришли! — Пашка перебирала в руках какие-то травы.
— С чего ты взяла?
— Смотри, лишайники уже повсюду сменяются мхами, и я видела вон там камни! Похоже, мы приблизились к предгорью.
— М-м-м, да ты просто мисс Марпл! — сказал я, оглядываясь. — Наверно, ты права. Тогда что же мы сидим?! Пошли!
— А ты сможешь?
— Ничего, как-нибудь, потихонечку...
Мы встали. Ходок из меня был, по-прежнему, никудышный. Живот все болел и урчал, руки и ноги дрожали. Хотелось только лечь и согреться. Мы шли, взявшись за руки, и это хоть как-то еще давало мне сил.
— А ты знаешь, слизевики — они живые и даже могут передвигаться! — сообщила моя спутница.
— Да ну?! — искренне удивился я.
— Да! Они ползают, точно улитки. Их скорость — один миллиметр за десять минут.
— Ничего себе! Вот уж не знал, что грибы могут еще и бегать! Интересно, — сказал я и скорчился от боли. — М-м-м, вот зараза! Проклятые «следопыты»... — и я плюхнулся на поваленную сосенку.
— Совсем плохо? — с тревогой спросила Паша.
— Не смертельно пока, но достает... Короче, муш куейс!
— Тебе нужна срочная помощь! — девчонка осмотрелась и сказала: — Знаешь что, ты тут посиди пока немного, а я схожу вперед, на разведку. Может, горы уже близко! А там и вертолет встретим! Хорошо?
Я согласно кивнул головой, хотя и почувствовал, что совсем не хочу оставаться один.
— Потерпи, я быстро! — и она засеменила по лесу.
— Куейс, куейс! — отозвался я и тихо добавил, сплевывая: — А скорее всего — муш куейс... Где они — эти горы? Их ведь еще не видно! Это же не стог сена...
Я прилег на дерево. Начал накрапывать дождик. Редкие холодные капли падали мне на лоб и испарялись от его жара. Иногда становилось легче, а то вновь начинались мучительные спазмы. И тогда казалось, что если они не отпустят, то, пожалуй, и не выдержишь! Я то садился, то ложился. Мутило страшно. И в довершение всего открылась диарея. Совершенно изможденный и отрешенный, я сидел скорчившись на высоком узком пне и подбадривал себя словами:
— Ничего, крепись мученик Георгий, поделом получаешь наказание за свое упрямство и чревоугодие... Святой Победоносец страдал куда более сильно...
Наконец появилась Пашка. Она спешила, спотыкаясь о коряги и кочки. Вид ее хоть и был утомленный, но глаза зато радостно светились. И я потянулся к этому свету, точно попавший в шторм корабль на огонь маяка. На минуту забыл даже о всех болячках. Я встал и пошел девчонке навстречу. Подбежав, Прасковья повисла на моем плече и, переведя дух, заговорила:
— Жор, там горы! Уже совсем близко...
— Что-то отсюда не видно! — недоверчиво буркнул я.
Девчонка отстранилась от меня и продолжила:
— Нет, это правда! Хотя они больше похожи на зеленые холмы, поросшие кустами и мелкими деревцами. Поэтому их отсюда и не видно! До них километра два осталось, не больше! А еще дальше эти горы становятся все выше и выше, и у горизонта уже как скалы! Да нас и на холмах легко будет заметить! Там леса вокруг нету, и есть ровные площадки... Но это еще что! Ты знаешь, что я еще обнаружила! — глаза девчонки так светились, что я подумал даже, что она наткнулась на базу геологов или на вездеход спасателей.
— Нет, конечно... — отозвался я. — Ты знаешь! Ну, говори скорее! А то я отдам концы да так и не узнаю этой тайны.
Пашка еще несколько раз глубоко вздохнула и весело сказала:
— Нет, теперь ты не умрешь! Не позволю! — И я тут заметил, что пучок трав в ее руках разросся уже втрое. — Я обнаружила на опушке леса, ты не поверишь, избушку!
Ее радость передалась и мне. Превозмогая боль в животе, я улыбнулся и даже пошутил:
— Неужели Баба Яга? Ты на ножки-то смотрела?
— Не-е-ет! — рассмеялась Пашка. — Настоящая! Человеческая! Похоже, это лесная заимка. Ну, ты знаешь, охотники или геологи такие домики иногда ставят в лесу, на всякий случай. Чтоб таким, как мы, помощь была!
— Супер! — воскликнул я, и мне захотелось обнять эту мою милую Пятницу.
Сомнений тут не было: это дело рук самой Параскевы! Но силы меня оставили, и я вновь оседлал мшистый пень.
— Пошли скорее! — стала поднимать меня девчонка. — Я тебя там враз вылечу. Я вот травок набрала разных лечебных... Они знаешь, как здорово помогают! Идем!
Я обнял ее за руку, и мы двинулись вперед.
— Там, знаешь, и печка есть — буржуйка, — и стол, и лавки, и сундук, и пила, и топор, и посуда... Всего полно — я в окошко видела. Обычно и еду тоже оставляют — сухарики там всякие, крупу...
Мысль о еде была желанной, хотя меня сейчас страшно мутило.
— Да, я забыла, там рядом ручеек даже течет! Представляешь? Мы теперь спасены!
— Слушай, Паш, а могу я молиться твоей Параскеве? — спросил я.
— Почему же нет! Она не только моя. Она для всех! Ты знаешь, все святые оказывают помощь людям в разных земных проблемах и напастях. Кто лечит, кто дает что-то, кто спасает, а кто еще как-нибудь помогает. В сражении вот можно помолиться твоему Георгию, а святая Параскева дает помощь в исцелении детей, в душевных и телесных недугах, покровительствует скоту и полям.
— Ого! Какая она сильная!
— Ты же знаешь, Параскева всегда любила помогать людям.
— Я так думаю, что это именно она вывела тебя на заимку, верно?
Пашка не ответила, только улыбнулась. Метров через пятьсот мы действительно вышли к небольшой черно-серой покосившейся деревянной избушке с плоской крышей, неизвестно чем крытой. Наверху уже росли какие-то травы, на стенах висели мох, бахрома плесени, засохшие корни... Курьих ножек, правда, видно не было. Мы подошли к избушке. Дверь хоть и была на замке, но стоило тот потянуть, как он со скрежетом раскрылся. Что ж, зверь не зайдет, а человек догадается. Умно придумано! Спасибо добрым людям, как же они нас выручили! Дождь начал усиливаться. Лес в районе заимки заметно поредел, и вдали — среди низких туч, тумана и мороси — проглядывались размыто-зеленые высокие холмы.
— Действительно дошли! — выдохнул я. — Эх, теперь бы вот только избавиться от хворобы, и тогда все — можно вновь думать о доме.
Мы зашли в избушку. Она была небольшой, примерно пять на три метра. Пашка усадила меня на лавку близ крошечного заплесневелого окошка, а сама принялась хлопотать по хозяйству.
Взяла чайник, котелок и побежала к роднику за водицей. Травы лежали на столе и ароматно пахли. Я осмотрелся. В правом углу от двери стояла железная печка. Рядом лежала небольшая поленница дров, а также кучка бересты и смоляных палочек — для розжига. В другом углу был сундук защитного цвета, более смахивающий на ящик из-под боеприпасов. Зато очень прочный и надежный: ни вода, ни плесень, ни грызуны туда ни за что не проникнут! У окна, значит, стояли стол и две лавки, сколоченные из старых сосновых тесин. На полу — пара пыльных дерюжек. Около стены находился топчан-лежанка, покрытый старым сеном и ветхой шубейкой или же медвежьей шкурой. Имелась и одна подушка с серой, давно нестиранной наволочкой. Вот и вся нехитрая обстановочка берендеевского отеля. На стенах висели различные предметы: пила-двуручка, удочка, сеть, полка с посудой, ящичек с красным крестом — аптечка... На полке стояли три алюминиевые миски, две кружки, глиняная чашка, кастрюлька и несколько жестяных коробочек, должно быть, со специями. У лежанки вместо ковра была растянута медвежья шкура, над окном болтались снизки сухих грибочков. Когда вернулась Пашка и закрыла дверь, то обнаружилось, что у стенки еще стояли ведро, топор, кирка, лопата и ломик. На столе вместо скатерти были разложены две газеты «Известия» пятилетней давности. На стене близ окошка красовались четыре журнальных плаката с изображением звезд кино и эстрады да старый календарик с котятами. Хотите знать, какие именно звездочки были представлены в этой глухомани? А вот какие: Анжелина Джоли, Бритни Спирс, Дженнифер Эннистон и Рикки Мартин. Вот так, звезды-то — они везде светят... На ящике с НЗ я заметил стопку совсем старых газет и журналов и пухлую книжку без обложки, видимо, хранимых тут для чтива, а может, для печи или туалета. Я не поленился встать и покопаться в них: две «Юности», «Техника — молодежи», «Крокодил», «Огонек», «За рулем», шесть толстых газет да сильно зачитанный альманах «Уральский следопыт», увидев который я невольно испытал сильный приступ тошноты. Книжкой оказалась проза Василя Быкова, изданная еще в конце восьмидесятых, когда нас с Пашкой еще и на свете-то не было! Тем временем, пока я изучал содержимое избушки, дождь не на шутку разошелся. Стало темно и промозгло. Я перебрался на лежанку и закутался в шубейку. Сидел тихо и с удовольствием смотрел на то, как умело хлопочет моя Пятница. Все-то у нее классно получалось!
Быстро растопила печь, поставила на нее чайник и котелок, в которые опустила травы. Потом осмотрела посуду, жестянки и, взяв какую-то желтую тряпочку, смочила ее водой и протерла пыль по всей избушке. Дышать сразу стало легче. Печка быстро выдавала тепло. «Все же еще лето на дворе, а я мерзну! — усмехнулся я. — И в такую вот жару, видно, холодно ему!»
Когда Пашка прочистила окошко, стал виден кусочек берендеева леса, откуда мы сюда и пришли.
Капли дождя плясали по подоконнику, ударялись и разбивались о стекло. О спасателях сегодня уже можно было и не думать. Хотя, скажу честно, в то время мне ни до чего не было дела, лишь бы поскорее избавиться от последствий «переедания на ночь». Как не хотелось, но пришлось еще разок быстро выходить на дождь и бежать в кусты. Когда я вернулся, стряхивая с себя брызги дождя, Пашка сказала:
— Садись за стол. Сейчас я тебя полечу! — и протянула мне кружку с темно-коричневой дымящейся жидкостью.
Я пригладил намокшие волосы и принял посудину.
— Пей все сразу! Оно уже не горячее, я остудила.
Я понюхал. Запашок шел тот еще! Даже мой исстрадавшийся желудок подумал: «А стоит ли принимать еще и такое зелье на переработку?»
— Скажи «Господи, благослови!», перекрести и пей, — предложила Пашка.
— Ну, благослови, Господи! — прошептал я и бегло перекрестился.
— Нет. Погоди! — остановила меня девчонка. — Ну, кто же так крестится! Как говорила моя бабушка, крест — это самое святое! Его надо класть с трепетом, не спеша, желательно даже прямо чертить его на себе, тогда никакие злые силы нам не повредят и не приблизятся даже. Вот смотри, как надо! Берешь большой, средний и указательный пальцы и складываешь их вместе щепоткой, а остальные прижимаешь к ладони. Потом эти три пальца кладешь на лоб и ведешь линию вниз до живота. Хорошо, если даже будешь касаться тела. Главное, чтобы линия была прямая, ровная. Потом руку резко возвращаешь на правое плечо и опять не спеша ведешь к левому плечу. А затем можешь поклониться до земли... Понял?
— Угу! — отозвался я, внимательно следя за движениями изящных девичьих пальчиков.
— А то ведь, представляешь, какой крест кривой получается, когда люди кладут его как попало. Потыкают туда-сюда и все, точно гвозди вколачивают... А если проследить за рукой, то перекладины их креста получаются дугообразные. Разве на таком кресте мог бы висеть человек?! Это меня, помню, бабушка так делать учила. Лучше меньше, да лучше. Ну, давай, попробуй.
Я перекрестился так, как показывала Пашка, и с третьей попытки у меня получилось.
— Вот хорошо, молодец! Давай теперь пей! — обрадовалась Пятница.
— Благослови, Господи! — сказал я и не спеша перекрестился, а потом поклонился, коснувшись пальцами пола. Прежде чем выпить отвар, тихо спросил: — Паш, а Господь меня видит? Тут и икон-то нету...
— Господь везде видит, где бы мы ни были! Давай пей, а то совсем остынет...
Я выдохнул и залпом осушил всю кружку.
— Ну, как чаек? — весело спросила девчонка.
— Супер! — отозвался я, вытирая губы, и меня так передернуло, что Пашка невольно рассмеялась.
— Ну, вот и хорошо! — сказала она. — Теперь пойдешь на поправку. Ложись на топчан, отдохни, а я что-нибудь приготовлю нам поесть.
— А ты умеешь? — спросил я с надеждой.
— Конечно! А ты разве нет?
— Не-а! Яичницу, пожалуй, только и зажарю, ну, и тосты делаю.
— Ну, этим особо не наешься! — и Пашка укрыла меня шубкой.
— А дождь-то разошелся! — вздохнула она, взглянув на окошко. — Теперь нам еще день терять.
— Ничего. Летний дождь недолог. Завтра утром, вот только поправлюсь, взберемся на гору и станем махать шестами, пока нас из самого Екатеринбурга не заметят!
Пятница улыбнулась и пошла разбирать содержимое сундука. Там оказались чай, мешочек сухарей — ржаных и пшеничных, килограмм муки в пакете, пшено, гречка, горох, перловка, макароны, сухофрукты и... немного сушеной рыбы. И все это богатство было вполне пригодным к употреблению — не то, что мои «уральские следопыты». А на полке в жестянках были соль, лавровый лист, сода, сахар, перец, чеснок, горчица и немного постного масла. А вот в аптечке имелись йод, зеленка, марганцовка, бинт, вата, активированный уголь, вазелин, нашатырный спирт, капли для глаз, мазь от комаров, лейкопластырь и несколько таблеток аспирина, анальгина и панадола.
В избушке стало тепло и уютно. Я согрелся. В животе шла бурная возня: видно, Пашкино зелье гнало взашей всю хворь. Я лежал, слушал шум дождя и любовался девчонкой и тем, как она ловко и умело готовит нам завтрак, обед и ужин одновременно. Она варила кашу, жарила оладьи, приготовляла компот. Запахи были такими, что я опасался, как бы их не уловили медведь и сасквач.
«А ведь у нее и крошки во рту после малины не было! — думал я. — Я хоть задал животу работенки, а она ничего не ела уже целые сутки. И откуда еще берутся силы у этой хрупкой на вид девчонки? Наверно, молитвы помогают...»
Потом я забылся и задремал от слабости. Потому что вместо жаркой буржуйки, шумящих и парящих кастрюль и шустрой девчонки, хлопочущей над ними, я увидел вдруг церковь! В большом храме шло венчание. И, о чудо! Женихом и невестой тут были я и Пашка! Такие нарядные! Особо Прасковья, конечно: в ослепительно белом платье с кружевами и цветами и с длиннющей фатой. В руках у нас горели свечи — яркие, ароматные, источающие сильное тепло. Венчал нас высокий строгий светлоликий священник — тоже весь в бело-золотых слепящих одеяниях. От него струился сказочный свет. Рядом с нами стояли и держали над нашими головами венцы Георгий Победоносец и прекрасная Параскева-Пятница. Я взял Пашку за руку и тихо шепнул ей на ухо:
— Паш, прости меня, я тебя обижал: и в башне, и на пароме, и на болоте... Подсмеивался над тобой и над верой православной и... даже подсматривал за тобой там на острове, когда мы купались...
Она улыбнулась и тоже шепнула:
— А ведь ты мне тоже сначала не понравился: такой грубый, самодовольный, наглый, гордый, надменный... Вот я и толкнула тебя тогда на лестнице...
И мы тихо рассмеялись. Священник строго взглянул на нас и громко произнес:
— Венчается раб Божий Георгий рабе Божией Параскеве...
Я вздрогнул и проснулся.
— Проснулся? — спросила Пашка, увидев, что я открыл глаза.
Я не ответил. Сон — такой быстрый и странный — был у меня на уме. «Хм, к чему бы это?» — подумал я, поднимаясь.
— Давай за стол! Будем ужинать! Уже все готово, — предложила Пятница.
Мне захотелось рассказать сон девчонке, но постыдился. Я плюхнулся на лавку и пошутил:
— А где моя большая ложка?
Пашка усмехнулась и действительно дала мне довольно увесистую деревянную ложку с замысловатой росписью.
О-о-о! Какой это был ужин! Рассыпчатая ноздреватая каша, поджаристые оладушки, сладкий ароматный компот! Когда мы так ели в последний раз?
По-моему, дней двенадцать тому назад в столовке какого-то поселка лесозаготовителей. Помню, тетя Клава тогда сказала еще: «Блинчики-то у них подгорели и кислят малость!» И верно! Эх, поучились бы те повара стряпать у моей Пятницы! Вот уж классно все приготовила! Я, забыв о своем животе, так навалился на еду, что Пашка, поглядывая на меня, то и дело улыбалась. А я только чмокал и мычал в ответ.
— Ну, как у тебя живот? — поинтересовалась девчонка, когда я разделался с кашкой.
— Твое зелье — супер! Представляешь, как рукой сняло! Ничего не чувствую. Аппетит вот, пожалуй, только утроился...
— Но ты смотри, особо не переусердствуй. Постепенно надо... — усмехнулась Пашка.
— Ничего, этого мне не много... Думаю, все пойдет только на пользу... Разве такая... вкуснятина навредит?! — кое-как проговорил я, зажевывая увесистый оладушек. — Помнишь, нас так кормили в поселке у лесорубов? Только у них там жрачка-то вышла гораздо хуже твоей... Ты — супер! Бабушка учила?
— И бабушка, и мама да и сама интересуюсь... — отозвалась девчонка, и щеки ее зарумянились от моих комплиментов.
— Эх, не зря я за тобой прыгнул с парома! А то бы сейчас давился тостами с джемом и никогда бы такой вкусноты не попробовал! — мне хотелось говорить этой девчонке побольше добрых слов. — Представить даже не могу, окажись на твоем месте, ну, скажем, Лизка Фомкина, давно бы уже с голоду померли! Она только перышки чистить и умеет. А сведи меня судьба с тем очкариком-следопытом? Пришлось бы хлебать супчик с паучиными ножками... — я болтал и болтал, глотая ароматный компот и горячие оладушки, а Прасковья глядела на меня, держа кружку обеими руками, тихо посмеивалась, а в глазах ее горели какие-то ослепительно яркие фиолетовые звездочки...
После ужина я ощутил себя вполне здоровым. Только в животе была тяжесть, но на сей раз весьма приятная. Я помог Паше убрать со стола и помыть посуду. Мы навели в избушке порядок, а потом Пятница предложила мне разуться и дать ногам отдохнуть.
Она осмотрела рану на пальце, промыла ее теплой водой и обработала йодом и зеленкой. Сначала сильно защипало, но Пашка подула, и все прошло. Фея, да и только!
— Хорошо, что не загноилась! — сказала девчонка, засовывая окровавленную обмотку в печь.
Потом стала класть на рану настоящий стерильный бинт.
— Теперь все быстро заживет! — говорила она, и я в этом уже не сомневался.
— Жаль, «ночнушку» подпортили! — вздохнул я.
— Ерунда. Она была мне несколько длинновата. Мамка покупала на вырост...
Мои портянки Пашка тоже закинула в «буржуйку». Сделала новые обмотки из куска брезента, обнаруженного ею в сундуке, точнее, это были останки от старого охотничьего рюкзака. Обуваться я пока не стал, так как мы решили, что пора уже ложиться спать, чтобы сэкономить и силы, и время для завтрашнего решительного броска к горам. Дождь не утихал: мелкий, нудный, обложной... Да, я совсем забыл, был в избушке еще один важный предмет: под потолком висела керосиновая лампа, и в ней еще имелось немало горючего! Вот, когда стемнело, мы и зажгли это светило прежних цивилизаций. Пододвинули к лежанке лавки, разложили сено, постелили на него медвежью шкуру, а под одеяло приспособили ветхую шубейку. Впервые за многие дни мы решили лечь без верхней одежды! Так как в избушке было жарко, то я разделся до плавок, а Пашка осталась в «ночнушке», даже свои грязно-белые носочки она постирала и повесила сушиться у печи. Перед сном Пятница заставила меня выпить еще одну кружку зелья «для закрепления лечения». И я не мог ей отказать, вспомнив, как намучился от своей болезни за день. Полюбовавшись на мою гримасу, девчонка тихо прыснула и, запрыгнув на лежанку, закатилась к стенке. Я загасил лампу, запер покрепче дверь на лом, крючок и вертушку да еще и лопату подставил. Лишь после этого тоже отправился на нашу походную кровать.
«Вот и наше брачное ложе! — усмехнулся я про себя, вспомнив сон. — Пашка — моя невеста!» Скажи кто-нибудь мне об этом еще неделю назад, я бы его, пусть это был хоть даже сам Фомка-качок, спустил бы с башни, скинул с парома или засунул с головой в болото! В лучшем случае только рассмеялся бы в лицо! Но теперь я даже был рад, что нас повенчали, хоть и во сне! Зато какие у нас были свидетели!
Где-то под лежанкой печально запел сверчок. По окошку тоскливо барабанил дождик. В печурке сонно потрескивали догорающие дровишки. Во мраке мелькали сине-алые огоньки буржуйки. Они отражались и на стенке, и на потолке... О такой романтике, что я испытал за эти пять дней, я никогда даже и не мечтал. Ночь в пещере, ночь в шалаше на болоте, ночь у костра на лесной поляне, ночь во чреве гнилой сосны и теперь вот ночь на охотничьей заимке на краю берендеева царства! Да еще в компании с такой странной и такой прекрасной девчонкой по имени Прасковья! А ведь я за свои четырнадцать лет ни разу не встречал девочек с таким имечком! И думал, что это просто седая старина или изобретение группы «Ума2рман». А вот, поди ж ты, все стало реальным! В тот вечер, ребята, я впервые почувствовал какую-то щемящую тоску от мысли о том, как же я буду расставаться с Пашкой, когда кончится этот наш новый таежный тур? А в том, что произойдет это уже совсем скоро, я не сомневался. И теперь вместе с радостью возвращения домой начал испытывать и боль от возможной разлуки с девчонкой, с которой провел эти пять просто незабываемых дней. Жизнь моя ломалась изнутри и снаружи: корчилась, сопротивлялась, цеплялась за прошлое, однако Прасковья разрушила ее. Я понимал, что теперь не смогу уже жить так, как прежде, что-то во мне надломилось, что-то произошло, что-то открылось, а что — я еще толком не осознавал, но чувствовал, что все теперь будет несколько иначе. Близость этой девчонки наполняла меня какой-то неведомой энергией, заставляла по-другому глядеть на все мои привычки и мнения. Наверное, это была ломка моей грешной души? Мы с Пашкой были ведь такие разные, как плюс и минус. Она была бедна — я жил в достатке, я был модник — она скромница-простушка, я сильный — она слабая, я обжора — она постница, я неверующий — она благочестивая, я злой и коварный — она добрая и терпеливая, я наглый — она стыдливая... И в то же время, я не одержал ни одной победы над ней! Я оказался и слабее ее, и трусливее, и беднее, и хилее. Ее сила была в духе! И укрепляли ее безграничная вера в Бога и добро, любовь к святым и ближним. Она была сильна и своими слабостями, и своей открытостью, и своим всепроникающим взглядом... Это же маленькая Параскева-Пятница! Ее небесную тезку и покровительницу не смогли ведь одолеть ни злобный всемогущий начальник, ни язычники, ни пытки, ни соблазны. И я понял, что Пашку тоже никто не сможет победить! Разве что Георгий Победоносец, но уж никак не Георгий Толстый, коим я до сих пор и являлся... И все же, несмотря на все минусы в наших характерах, в образе жизни и в отношениях друг к другу, находилось у нас и много общего, как и у наших небесных покровителей. Мы научились сглаживать острые углы, стремились понять друг друга, учились уживаться в разных условиях и обстоятельствах, наваливающихся на нас по желанию судьбы...
— Паш, ты спишь? — тихо позвал я.
— Нет.
— Ты о чем думаешь?
— О доме, о нас...
— Я тоже... Знаешь, а я всегда мечтал иметь сестру!
— А мне всегда не хватало брата.
— А каким бы ты хотела его видеть?
— Братьев не выбирают... Но желательно, конечно, чтобы он был верующим в Бога, сильным, смелым, добрым, умным, верным, порядочным... Чтобы с ним всегда было интересно, весело, спокойно и надежно...
Я не решался спросить, подошел бы я на эту роль? Мы немного помолчали.
— Паш, а как ты думаешь, я смог бы быть достойным своего небесного покровителя Георгия Победоносца?
— Почему бы и нет? — удивилась девчонка.
— Правда?
— Конечно! Я верю, что ты обязательно этого добьешься.
— Почему?
— Ну, ты же привык побеждать! С соревнований без призов не возвращаешься, в школе тебя все уважают. Ты сильный и бесстрашный, готов всегда прийти на помощь нуждающемуся, как и святой Георгий. Он ведь сразился с драконом, чтобы спасти царскую дочь, а ты, не задумываясь, бросился в бурную реку из-за меня, простой девчонки, которую ты не очень-то и жаловал. Фомка-крепыш и то не решился! Знаешь, вот наш великий полководец Жуков — он ведь тоже Георгий — прошел весь путь от простого бойца и стал главнокомандующим. Одержал много побед в Великой Отечественной войне. Одолел очень сильного противника, покорившего почти весь мир! Вот и ты, я думаю, кончишь школу, поступишь в военное училище и станешь офицером спецназа! Дослужишься до маршала!
— Ну да?! — усмехнулся я.
— А что? — не унималась Пашка. — Разве так не может быть? Я вот лично в этом не сомневаюсь! Будешь ходить такой бравый, с орденами на груди, в лампасах, в высокой фуражке... Тебя по телевизору будут показывать, как ты в парадах участвуешь. А я буду говорить подружкам: «А знаете, девочки, это ведь тот самый Жора-Обжора, с которым я путешествовала по Уралу!» И они будут просто умирать от зависти!
— Спасибо тебе! — вздохнул я. — За доверие... Но ведь я маловерный...
— Ерунда! Стоит только захотеть! У тебя все получится. Ты упрямый и твердый, и если чего хочешь, пытаешься добиться. Вон ты как быстро научился креститься! Уже можешь теперь немного и молиться. Ты умный, способный, все схватываешь на лету, а главное — ты добрый, способный сопереживать и помогать. А доброе сердце — верный путь к праведности!
Я хотел сказать Пашке: «Зря ты так меня выгораживаешь — я вовсе не такой уж и хороший. Ведь я обижал тебя на пароме, и обещания свои легко нарушал там, на болоте... Нет, я еще весьма грешный человек!» Но опять не хватило духу признаться... Мы еще немного помолчали, думая о своем, а затем я сменил тему разговора:
— Слушай, Паш, а ты хотела бы побывать в Египте?
— Нет! Там очень жарко, и всякие там проклятия фараонов витают... Мне, знаешь, больше нравится путешествовать по святым местам, особенно по нашим, по российским. Ну вот если бы в Иерусалим, на Святую Землю, еще бы съездила. Хочется все посмотреть своими глазами, прикоснуться к нашим христианским святыням, наполниться их чистотой и силой!
— А со мной поехала бы?
— С тобой? Пожалуй... наверное, да!
— Почему?
— С тобой интересно путешествовать! Ты такой веселый и, главное, умеешь устраивать очень удобные и уютные ночлежки! — рассмеялась девчонка. — А в пустыне, наверно, сложно ночевать, как ты думаешь? Там ведь холодно, леса нет, одни верблюжьи колючки да песок... Да еще кругом эти жуткие гюрзы, скорпионы и тарантулы...
— Да, пожалуй, ты права! Наша земля на этот счет гораздо гостеприимнее! И поесть дает, и дровишки для костра, и местечко для отдыха...
Мы вновь замолчали. Теперь паузу нарушила Пашка:
— Жор, а расскажи мне что-нибудь про Египет! Мне и ехать туда не надо будет! Мы ведь тут прямо, как в пирамиде, лежим!
— Да, Эхнатон и Нефертити... — согласился я.
— Жор, а Нефертити действительно была красавицей?
— Считают, что да.
— Конечно, цари всегда выбирают самых лучших женщин! — вздохнула девчонка.
— Отгадай вот загадку! О ком арабы говорят: «Голова — в огне, ноги — в воде»?
— М-м-м... О верблюде?
— Нет.
— О страусе?
— Ха! — усмехнулся я. — Это когда он голову в песок прячет, что ли?
— Ну да!
— Хм, логично... Но только, зачем ему ноги-то мочить?
— Ну, тогда — не знаю... Восток — это дето тонкое... — сдалась Пашка.
— Это они так о финиковой пальме говорят!
— А-а-а! А я, знаешь, ела финики... Они такие сладкие, а внутри длинная гладкая косточка! Расскажи еще что-нибудь.
— Ты пирамиду Хеопса в Гизе знаешь?
— Ага, в учебнике видела. Это самая большая из пирамид, верно?
— Да. А всего в Египте порядка сотни пирамид! Пирамида Хеопса была самым высоким сооружением в мире в течение сорока шести веков! Представь!
— Ого! Такая старушка!
— Да, седая старина... А знаешь, она состоит из двух миллионов трехсот тысяч гигантских известковых глыб! Их так тщательно отшлифовывали, что при кладке между ними нельзя было просунуть даже острие ножа. Высота ее сто сорок семь метров! И возводили ее сто тысяч человек по три месяца в году в течение тридцати лет. Вот представь, чтобы, например, разобрать ее и перевезти на другое место, понадобится шестьсот тысяч железнодорожных платформ!
Я еще долго рассказывал Пашке о фараонах и о разных достопримечательностях Египта, об арабских яствах, пока окончательно не усыпил ее. Когда девчонка затихла, я встал, сходил напиться водички, проверил засовы и опять вернулся на лежанку. Долго не спалось. Странный сон не давал мне покоя, да и слова Прасковьи о вере в меня будоражили душу. Я немного помечтал.
А когда уже стал засыпать, то в мозгу у меня вдруг отчетливо промелькнула мысль: а ведь сегодня, кажется, начался уже август! Но переварить это внезапное открытие я уже не смог. Я спал, и мне снился дом: ужин в гостиной, где тетя Клава угощала нас своим фирменным супчиком, приготовленным из боровичков. Странным было лишь то, что кроме знакомых мне с детства людей, рядом со мною сидела моя славная сестрица с озорными русыми косичками на груди... И пахла она хвоей, малиной, дымом костра и ароматами лесных целебных трав... А за окнами шумел дождик, качались и скрипели деревья. Тревожно пела какая-то большая ночная птица... И мне хотелось смеяться и плакать от мысли, как здорово, что все мы, наконец, теперь вместе!


В ПОСЕЛКЕ

Мы отправились к горам ближе к полудню, когда солнце уже вовсю работало на небосклоне. Пришлось подождать, пока оно при помощи ветра разгонит тучи и хоть немного обсушит окрестные кусты, отяжелевшие от воды, изрядно пролившейся за ночь. Здоровье мое было в норме. Силы вернулись, а вместе с ними и радость жизни, и уверенность в скорейшем возвращении в родные края. Я чувствовал, что этому непредвиденному путешествию подходит скорый конец. Прасковья приготовила сытный завтрак: макароны, компот из сухофруктов и трав, пышные оладушки. Поев, мы стали собираться в путь. С собой практически ничего брать не стали, так как считали, что еще до вечера уже вернемся на большую землю. А содержимое избушки, может быть, кому-нибудь еще пригодится. Я все же прихватил в дорогу одну газетку и всех таблеток по две штуки — так, на всякий пожарный случай, — а Пашке предложил взять малость харчей. Та сначала не хотела этого делать, но, подумав, все-таки согласилась и завязала в узелок из-под гороха две таранки и четыре сухаря.
— Ты считаешь, этого будет достаточно? — спросил я.
— Конечно! — усмехнулась девчонка. — Господь таким количеством еды накормил аж пять тысяч человек!
— Да?! — удивился я. — Расскажешь?
Потом Пашка помогла мне обуться в мои новые брезентовые обмотки, и мы, накинув на дверь замок, отправились к горам, манящим своей высотой. Я, подобрав у заимки пустую бутылку с винтовой крышкой, набрал в роднике воды. Получилась этакая стеклянная пол-литровая фляжка.
Прасковья рассказывала:
— Однажды, когда Господь Иисус Христос проповедовал в одном пустынном месте, послушать Его пришли тысячи людей. К вечеру Он решил покормить голодных и уставших слушателей, так как им негде было добыть себе пропитания. А у учеников Господа оказалось всего лишь две рыбки и пять хлебов. Но Иисус Христос сказал, что и этого хватит! Людей рассадили на траве по пятьдесят человек, и Господь стал ломать хлеб и давать куски ученикам, а те угощали ими народ. А всего евших тогда было пять тысяч человек, не считая женщин и детей! И все они наелись досыта, и еще даже кусочки остались. Ученики подобрали остатки и уложили их в двенадцать коробов!
— Ого! Классно! — восхитился я. — Вот бы нам так! Одного сухарика на весь поход хватило бы!
— Надо быть праведным, тогда, может, и у тебя так получится. Некоторые святые могли разные предметы превращать в золото, а хлеб из лебеды да крапивы получался в их руках точно пирожное!
— Ах, трудновато это — быть праведным-то! — вздохнул я.
— Нелегко, конечно, но стараться надо...
Часа через два мы добрались до высоких грязно-зеленых холмов. Выбрав самый высокий из них, мы совершили на него восхождение. Взобравшись на вершину, осмотрелись. По левую сторону этого мини-хребта — там, откуда мы пришли, — виднелся лишь лес и еще вдали какая-то туманность, наверно, там были зловредные болота. Справа открывалась почти такая же панорама: лес, лес и лес... Кое-где виднелись глаза озер. Ближе к горизонту видимость была неважная. Мокрая земля, видимо, здорово парила на солнце, и поэтому какая-то синевато-серая пелена виднелась вдали. Передохнув, мы стали сооружать на холме костер. Бурьян и кустарник гореть никак не желали, только жутко шипели и дымили. Но нам огонь вовсе и не нужен был — и так солнце прекрасно грело и все освещало. Правда, поднять столб дыма к небу нам не удалось — ветер наверху был сильным и сбивал его к подножию холма. Но все равно эти бело-сине-желтоватые клубы вполне можно было увидеть с воздуха. Мы уселись на теплых мшистых валунах и стали с нетерпением ждать спасателей. Прошел примерно час, а на небе появились лишь два реактивных самолета — и то, так высоко, что представляли из себя лишь крохотные серебристые точки с длинными белыми хвостами.
«Где же вертолет? — думал я. — Неужели спасатели уже не ищут нас в этом районе?!»
Один раз мы услышали вдали какой-то гул, но ничего не увидели. Может, там прошел вездеход или совсем далеко пролетел вертолет? Я отпил водички и прилег на травке подремать на ярком солнышке. Пашка перешла к соседнему холму, чтобы собрать там какие-то красивые лилово-розовые цветочки себе для венка. Я лежал на спине, закрыв глаза, и чутко прислушивался ко всему происходящему в воздухе. Где-то кричали птицы, трещали деревья, подвывал ветерок, рядом жужжал шмель, залетевший на холм, привлеченный многочисленными цветами. Комаров наверху не было. Я расслабился и опять стал думать о вчерашнем сне, в котором меня обвенчали с Пашкой. К чему же было это видение? Я не находил ответа. Ведь за все время, что мы вместе, я еще ни разу не помышлял о девчонке как о невесте, даже как о своей подружке. А кем же она для меня является? Спутница по беде? Сестра? Просто туристка? Обычная девчонка... Нет, Прасковья является для меня кем-то совсем иным. Ведь мы, так сильно недолюбливавшие друг друга, вот уже неделю живем вместе, спим на одной лежанке, едим одну пищу, вытягиваем друг дружку то из одной, то из другой напасти, и нам теперь так хорошо быть рядом... Мы так удачно добавляем друг друга, все больше сближаемся, хоть мы все еще такие разные... Похоже, наши небесные покровители, видя, как мы враждуем, решили нас познакомить и подружить — вот это-то я и видел во сне! Я так задумался, что даже задремал. Поэтому и не услышал, как ко мне подсела Пашка, а когда она тронула мое плечо, я даже вздрогнул и открыл глаза.
— Жор, Жор, вставай! — глаза девчонки светились необычайной радостью.
— А? Что? Вертолет? — непонимающе спросил я, вскакивая и вертя головой.
— Нет, Жор, не вертолет. Лучше посмотри-ка вон туда! — она развернула меня на противоположную сторону хребта.
— Что, что там?! — не понимал я, вглядываясь вниз.
— Вон там, смотри, у того длинного озерца... Там раньше туман был, а теперь он рассеялся. .. и, гляди, что там стоит!
Я поглядел в указанное место и даже не поверил своим глазам. Протер их для верности — нет, все реально! Вовсе не мираж! Не поверите, там в лесу, километрах в пяти-шести от нас, четко просматривались черноватые крыши деревенских домов с кирпичными трубами наверху. Их было порядка пятнадцати! Лес все же мешал нам полностью лицезреть этот поселок...
— Ничего себе! — выкрикнул я и взглянул на спутницу.
Она в ответ радостно улыбнулась. Не сговариваясь, мы взялись за руки и немного поплясали по вершине холма, так вот выражая свои чувства, нахлынувшие от увиденного. Сомнений не было — внизу был поселок, похоже, пункт лесозаготовителей, а значит, там были живые, реальные люди, которых мы не видели уже целую неделю! Был наверняка и телефон, и транспорт вездеходный имелся, а значит — нашим мытарствам пришел конец! Порой попутный ветер приносил оттуда лай собаки, какое-то металлическое лязганье, похожее на движение траков тяжелого бульдозера или экскаватора. Наверняка там кипела жизнь и даже, возможно, имелась и дорога к городу.
Костер наш почти потух, но мы не стали больше его оживлять. Зачем нам теперь вертолет? Люди рядом, и они сделают все, чтобы вернуть нас домой к своим близким. Опять же не сговариваясь, мы заспешили на правую сторону холмовой гряды. В левой руке Пашки был красивый букетик горных цветов, а правой она крепко сжимала мою ладонь. Хоть сердце у меня радостно колотилось от предвкушения скорого конца путешествия, все же я более остро чувствовал тупую боль, точно от занозы, засевшей в душе. Это была боль от осознания того, что, чем быстрее мы выйдем к людям, тем скорее и расстанемся друг с другом. А я все чаще и чаще стал ловить себя на мысли, что мне очень не хочется этого делать...
Путь до поселка, который мы планировали преодолеть за час-полтора, на самом деле оказался куда более длинным. Почти вдвое! Ходить по лесным дорожкам — это занятие не из легких. Пока мы преодолевали древесные завалы, обходили колкие заросли, озерца да болотца, времечко и ушло. К тому же под конец пути набрели на малинник. Там, уставшие, малость подкрепились. И в завершение всего чуть отклонились от маршрута и вышли к поселку с его другого конца. И то еще хорошо, что нас поправили собаки, брехавшие где-то среди домов, а то бы мы могли забрести и гораздо дальше от намеченной цели. Раздвинув поросль соснового молодняка, мы оказались перед крайним домом. Обычная деревенская изба, собранная из почерневшего от времени кругляка, с маленькими мутными окошками, с обилием надворных построек и обязательной банькой. Но двор оказался густо заросшим бурьяном. Людей нигде не было видно, домашних животных тоже не встретили. Лишь в отдалении вяло тявкала собака. Мы взошли на крылечко. Дверь дома была на замке. Через давно не возделываемый огород прошли к следующей усадьбе. Та же картина! Тут двери вообще были заколочены досками. Не оказалось жильцов и в трех других домах. Наконец мы вышли на главную улицу поселка. Впереди виднелось несколько бараков, магазинчик с покосившейся вывеской, конторка, здание клуба и далее шли еще дома, до самого леса. В целом, это было совсем небольшое селение: домов так двадцать, не считая хозпостроек и пилорамы.
Двинулись к центру на небольшую пыльную площадку, окруженную могучими кедрами, под которыми стояли серые скамьи-диванчики для отдыха в тенечке... За деревянным забором правления виднелась голубая кабина грузовика с железной будкой. Людей по-прежнему нигде не было, и какое-то странное волнение стало одолевать нас. Но ничего, думал я, все люди сейчас еще на работе в лесу, детвора — если такая тут имеется — находится в летних лагерях и в городе у родственников отдыхает. Небось, остались одни старики, которые дрыхнут себе в уютных избенках, оседлав русские печи. Дверь в магазинчик была открыта настежь. Ветер лениво перекатывал по площадке пустую пивную жестянку и грязный пакет из-под кефира.
— Пойдем в контору! — предложил я. — Там обязательно должен быть кто-нибудь: дежурный или сторож! И телефон у них имеется. Позвоним своим да и будем тут в парке дожидаться спасателей.
Однако едва мы приблизились к центру, как откуда-то из-за магазина внезапно вылетела огромная свирепая собака. Увидев нас, ощетинилась и разразилась звонкой псиной бранью. Потом смело кинулась вперед, поднимая пыль могучими лапами. Пашка ойкнула и спряталась за меня, а я машинально замахнулся бутылкой. Пес в одиночку атаковать не решился и остановился в некотором отдалении, яростно гавкая и призывая подмогу.
— Пшел прочь! — крикнул я и снова махнул рукой.
Но собака только еще больше разозлилась. На помощь к ней с разных сторон спешили еще пять-шесть разнокалиберных и разномастных лаек. Холодок страха невольно пробежал по моей спине. Я огляделся. Деваться-то нам было некуда! До открытых дверей магазина добежать не успеем; взобраться на кедры невозможно: очень гладкие стволы с мелкими сучьями; до ближайших домов метров пятьдесят-шестьдесят... А свирепая свора уже грозно надвигалась на нас, с каждой секундою становясь все опаснее и опаснее. Глаза собак горели, шерсть встала дыбом, из огромных клыкастых пастей летела слюна... Подняв дикий лай и рев, псины подошли совсем близко и стали нас окружать, готовясь к атаке. Вы знаете, ребята, тогда я действительно не на шутку испугался. Никогда еще мне не было так страшно, даже в вонючей трясине! Там у меня был еще хоть какой-то шанс, но теперь мы уже ничего не могли противопоставить этим грозным псам, считавшим себя здесь полноправными хозяевами. А что, если они сейчас кинутся все одновременно с четырех сторон и начнут нас терзать? Положение было безвыходным. Где же люди?! Неужели никто ничего не видит и не слышит? Продавец, например, дежурный в правлении, хозяева вон того большого дома, чьи окна выходят прямо на площадку. Да из барака видна вся улица... Но никто не пришел нам на помощь, никто даже не попытался унять псов, никто, похоже, вообще не обратил никакого внимания на наше появление в поселке и на все происходящее теперь на его центральной площади-парке. Улица была пуста, и только ленивый ветер раннего вечера гнал по ней легкую серую поземку. Пашка прижалась ко мне всем телом, обхватила руками за талию. Я чувствовал, как трепещет от ужаса ее сердечко, как дрожат руки и ноги. Своего же сердца я вообще не ощущал, оно то ли остановилось от страха, то ли ушло в другие утолки тела — туда, где, надеялось, его не смогут достать острые клыки кровожадных полканов. От ужаса, отчаяния и безысходности я издал вопль: «Стоять!» Показалось даже, что это закричал вовсе не я. Так сильно у меня еще никогда не получалось. Эхо зычно отразилось от стен мрачных домов и раскатилось по улице. Вожак стаи, который был уже всего в двух метрах от моих ног, отпрянул и на миг замолчал. Видно, тоже удивился: «Разве может человек так кричать?» Единственным оружием у меня была лишь бутылка с водой, но я понимал, что это совершенно никчемная помощь. Вспомнив, как тетя Клава как-то говорила, что медведи боятся сильного крика, я решил применить это оружие и против собак. Не дав им опомниться, я завопил во всю силу своих легких и голосовых связок. И Пашка тоже поддержала меня своим пронзительным визгом. И наш голос превзошел вой стаи. Собаки опешили, растерялись, некоторые бросились наутек. Вожак, видя, что его уже мало кто поддерживает, стал пятиться... Я дернулся на него и, продолжая орать, как очумелый, запустил в пса бутылкой. Та ударилась о землю прямо у его лап, разлетелась вдребезги, брызнув сверкающим водным фейерверком. Вожак подскочил и, взвизгнув, кинулся бежать. Увидев его отступление, и другие собаки повернули обратно, растекаясь в закоулки мертвого поселка. Мы замолчали. Я почувствовал, как у меня сильно заболело горло и от напряжения выступил пот на лбу и под мышками. Стоять на месте было опасно. Собаки могли очухаться и снова собраться для атаки. Тогда мы забежали во двор правления. Но тут нас ждало полное разочарование. Дверь оказалась на большом ржавом замке, на окнах — решетки, а грузовик имел всего лишь один остов без колес и мотора! И везде следы запустения — во дворике, на клумбах... Я хотел сказать Пашке: «Бежим в магазин!», но не смог этого сделать. Только пошевелил беззвучно губами. Ну вот! Я, кажется, сорвал голос! Тогда я взял девчонку за руку и потащил ее за собой через улицу. В магазине тоже оказалось пусто — ни людей, ни товаров. Только в углу ворох брошенных картонок и пустых консервных банок. Еще на что-то надеясь, мы кинулись к бараку. И там — никого... Одни пустые бутылки и закоченевшие окурки, покрытые толстым слоем пыли. Рассерженные своим поражением, собаки снова стали заливаться грозным лаем, постепенно высовываясь из невидимых нам укрытий, чтобы следить за нашими дальнейшими передвижениями по поселку. Кажется, их стало вдвое больше. Я оторвал от забора штакетину, и мы двинулись на окраину, в жилой сектор. Говорить я не мог. В горле першило, из глаз текли слезы. От волнения тряслись колени. Мы добежали до одного из домов. Нигде ни людей, ни зверей. Бурьян, одичавшие кусты смородины. У другой избы печально поскрипывал колодец с журавлем. Ведерко оказалось на месте. Я зачерпнул воды, и мы напились. Остатки я выплеснул себе на голову, чтобы унять жар от напряжения. Стало полегче.
Теперь сомнений не было — мы здорово просчитались! Поселок лесозаготовителей оказался давно заброшенным. Дорога от него, уже наполовину забитая кустарником, уходила куда-то в дремучую чащу леса. Добравшись до окраины поселка, мы сели на скамеечку под окнами последней избы, чтобы перевести дух. Собаки по-прежнему яростно брехали, вытесняя незваных гостей со своей территории, но на глаза нам не показывались. Вдалеке, где-то над Берендеевым царством, пролетел вертолет, покружил над лесом и ушел в сторону высоких гор. Мы сидели и безучастно следили за его маневрами. Совсем не было сил, чтобы хотя бы помахать ему руками, не было голоса, чтобы позвать на помощь... Эх, были бы мы сейчас на холме — нас бы точно заметили! Вот ведь как посмеялась судьба! Думали поскорее добраться до людей, а теперь придется проводить в лесу еще одну ночь... Солнце уже покачивалось на верхушке кедра. Еще час-полтора и начнет быстро темнеть. До сумерек мы, конечно же, еще смогли бы вернуться к холмам, но добраться до заимки уже не хватит ни сил, ни времени.
— Вот так прогулялись... — печально вздохнула Пашка.
Ее голос был в порядке. Девчонки все же привычны визжать. А вот я говорить по-прежнему не мог, только часто глотал слюну да подкашливал. Тогда я объяснил Прасковье знаками свое положение и предложил заночевать в этой избенке, а утром пораньше возвращаться на холмы. Девчонка взяла меня за руку, на миг дотронулась до плеча лбом и, грустно улыбнувшись, согласно кивнула головой.
День прошел глупо и безрезультатно. Еще один целый день в нашем уже весьма затянувшемся путешествии. Но делать нечего — надо было готовиться к ночи, пока собаки не пожаловали на окраину, чтобы убедиться, не убрались ли мы восвояси.
Лишь одно утешало: я побуду с Пашкой еще одну ночь, и на сей раз в покосившемся заброшенном доме на окраине поселка-призрака, окруженного темнотой и воем одичавших собак-убийц. Дверь оказалась на замке. Пришлось отрывать доски от окошка. Форточка была не заперта, и Пашка, поддерживаемая мною, смогла забраться внутрь дома. Потом она открыла окно и впустила меня. Пока еще было светло, мы осмотрели избу. Здесь было всего три комнаты — зал, спальня и кухня; еще чулан, кладовая с погребом и терраска. Обстановочки никакой, лишь на полу кое-где лежали запыленные деревенские половички. На кухне была печь и одна лавка с расхлябанными ножками. В чулане нашли кучу хлама: тряпье, бумаги. Пакеты и сломанные игрушки. В кладовой оставались пустые бутылки, банки, иссохшие лук и картошка. В погребе — одна плесень и жуткий запах. Повсюду в доме висели паучьи сети, половицы тоскливо скрипели, и было трудновато дышать от пыли. Разместиться мы решили на русской печке! Дров в доме не было, и я выбрался через окно во двор. Тут же, едва завернул за угол дома, столкнулся с большой лохматой собакой.
От неожиданности мы ахнули и отскочили в разные стороны. Затем собака залилась звонким лаем и, ощетинившись, стала наезжать на меня. Я схватил кол и смело атаковал непрошенную гостью. Поняв, что человек настроен решительно, псина угомонилась и ретировалась в соседний двор. Все сарайчики возле нашего дома были закрытыми. У покосившегося забора стоял велосипед без заднего колеса. Небольшая поленница дров, сосновых и березовых, оказалась за банькой. Правда, отсюда до дома было далековато, но делать нечего — пришлось таскать. Я клал поленья на подоконник, а Пашка брала их и относила к печке. Когда я нес последнюю охапку, уже стемнело. Пес снова увязался за мной. Шел следом какими-то рывками и истошно брехал. В поселке его поддерживали и другие собаки, выражая свою готовность в случае необходимости прийти на помощь. Я отмахивался ногами, плевками, шипел на него, дергался, пытаясь взять на испуг. Но он, подлец, видя, что руки у меня заняты и я молчу, наглел все больше и больше. И вот когда он попытался схватить меня за ляжку, пришлось швырять в него всю охапку, а затем вновь прогонять к соседям, используя для этого длинный еловый кол. Я кое-как подобрал дрова и поспешил забраться в окошко, так как на улице послышался лай другой, более крупной и злой собаки. Затащив за собой и кол, я как можно крепче запер окошко, припер его штакетиной и, обойдя все комнаты, закрыл все имевшиеся двери, таким образом наглухо забаррикадировавшись на кухне. Здесь уже весело пощелкивала печка. Сначала она немного надымила, но вскоре все обошлось. Мы сидели на покачивающейся скамье и глядели на горящие поленья. Жаль, нельзя было поговорить с Пашкой. Проклятые собаки лишили меня этой прекрасной возможности! Было очень тихо и глухо, точно мы сидели в трюме корабля. Свет играл лишь возле печки, а кругом царил тревожный мрак. Мы сидели каждый на своем конце скамьи, чтоб не упасть, и прислушивались к звукам надвигающейся ночи. За стеной скучал сверчок, в глубине двора пела ночная птица. В чулане попискивали мыши. В центре поселка сонно тявкали собаки. Что-то душещипательно скрипело на чердаке. Потом где-то на другом конце заброшенного селения заметно прогрохотало — то ли гром, то ли мотор вездехода. Но ничто, скажу вам, не заставило бы нас в то время выбраться из своего укрытия. Свирепые голодные псы могли поджидать нас за каждым углом. А их в темноте-то не видно... Когда в комнате стало тепло, мы подбросили в топку последние поленья и, закинув на печь пару половичков, решили, что пора нам отходить ко сну. Мы забрались на русскую печку, забившись в темный уголок дома почти под самый потолок, точно сверчки, как два неприкаянных привидения... В поселке снова что-то прогремело. Собаки активизировались, постепенно стекаясь к нам на окраину.
Мы лежали на теплой печи и почему-то уже не были уверены в том, что завтра нас вновь встретят яркий солнечный день и вертолет МЧС, парящий над грязно-зелеными холмами... Пашка предложила перекусить, вспомнив о нашем НЗ, который висел в узелке на поясе ее платья. Я, разумеется, отказаться не мог. Развязав узелок, девчонка протянула мне рыбку и сухарь, то же взяла и себе. А два сухарика мы оставили на утро. Ели мы долго и молча, разрывая и очищая рыбу и грызя весьма засохший хлеб. Я думал, что хорошо бы эти наши харчи утроились или хотя бы удвоились, но — увы! — чудеса творит лишь Бог! Поев, мы сбросили рыбьи несъедобные остатки с печи и повернулись друг к другу спинами. Жуткая усталость почувствовалась сразу во всем теле. Похоже, один только тот крик в центре поселка отнял у меня почти все силы! Вскоре прогромыхало прямо над нашими головами. Мы вздрогнули и прислушались. Что-то тупо сверкнуло за заколоченным снаружи окошком. Нет, это не были ни вездеход, ни вертолет, ни спасатели. Просто первая августовская гроза медленно катилась над спящей тайгой.
Ветер усилился, загремел ставнями, зазвенел стеклами, зашумел бурьяном. Протяжно заскрипели постройки и близкие деревья. В комнате сильнее запахло пылью. Пауки выбрались из своих укрытий и стали перемещаться к центру сетей. Собаки умолкли. Печальный гулкий рокот медленно покатился к горам. Дождь, однако, так и не пошел.
— Сухая гроза! — прошептала девчонка, снова поудобнее устраиваясь на горячей печи. — Спокойной ночи, Жора!
— Угу! — ответил я, точно филин, и добавил одними губами: — Хороших тебе снов, моя Пятница!
Почти всю ночь мне снилось, как сотни безумных собак штурмуют наш дом, а мы держим отчаянную оборону, отбиваясь, чем попало: палками, банками, бутылками, сухой картошкой, кирпичами от печки. А они все лезут и лезут: воют, визжат, рычат, тявкают, хрипят... Острые клыки оскалены, глазищи горят, как поленья в топке, шерсть дыбом и колышется, мощные лапы отрывают ставни и разбивают стекла... Я несколько раз просыпался и, только убедившись, что сон не стал явью, вновь впадал в забытье и начинал опять сражаться с очумелыми псами, пытавшимися отнять у меня Пашку. Только когда за окошком стали появляться первые робкие голубые блики рассвета, я наконец успокоился и заснул крепко. Псы отступили и уже больше не угрожали нашему существованию...


ПОД ЗЕМЛЕЙ

Я проснулся от странного ощущения тревоги, навеянной, наверно, кошмарными снами. И эта тревога еще более усилилась, когда я, обернувшись, не увидел рядом с собой Пашки. Тогда я выглянул из-за трубы. Кругом было тихо и как-то печально. Необычно яркий для утра луч солнца проник в узкую щель заколоченного окошка кухни, и пыль заискрилась в нем сказочными самоцветами. Спрыгнув на скрипучий пол, я быстренько размялся и вышел в соседнюю комнату. В доме никого не было, а окошко оказалось открытым. Я выбрался наружу. Утро хоть и было еще ранним, но парило уже нещадно. Похоже, собиралась ранняя гроза. Воздух стал липким, густым, тяжелым. Точно так же было в тот день, когда мы сели на паром, в первый день нашего нового путешествия. И мелькнула мысль: «Может, таким днем оно и закончится?!»
— Паш! — позвал я и обрадовался тому обстоятельству, что снова могу говорить, хотя еще и не так громко.
Ободрившись, я обошел дом и увидел девчонку. Прасковья сидела на крылечке, как-то печально согнувшись, и ее плечи тихо подрагивали. Наверно, она плакала. Я подошел к ней и присел рядом.
— Паш, ты чего?
Она не ответила, только отвернулась и всхлипнула.
— Ты что, плачешь?! Да брось ты! — я тронул ее за плечо. — Все же нормально. Сейчас пойдем на холм, и там нас заберут спасатели! Видишь, я и говорить опять начал! А собак больше не бойся, я их теперь вмиг колом успокою! Ну, чего ты?!
— Жор, это же все из-за меня, дуры, получилось! Надо было послушаться тетю Зою и не плыть за платком, а возвращаться на паром... — утирая слезы, ответила Пашка. — А теперь вот я только всем все испортила. Родные места себе не находят, не знают, что со мною, жива ли! Спасателям покоя не даем вот уже целую неделю! И у тебя вот Египет отняла, и тебе уже столько дней приходится мучиться здесь со мною! В этом бесконечном лесу... В этом непрерывном походе... — и она вновь зашмыгала носом.
— Паш, да брось, ну что ты, в самом деле! Плакать еще из-за этого! Да провались он, этот самый Египет! Да мне, если хочешь знать, теперь приятнее с тобой тут путешествовать, чем любоваться седой стариной пустыни! Я же о Египте и так уже почти все знаю! Просто хотелось все лично поглядеть, убедиться... А вот в этом нашем новом путешествии я открыл для себя столько всего нового и интересного, о чем даже и не помышлял никогда!
— Это правда? — всхлипнула девчонка.
— Конечно! Родных, разумеется, очень жалко, ну а в остальном-то все у нас нормально. Жить еще можно. Такого похода я уж точно никогда не забуду! У тети Клавы и то не было ничего подобного! Умрет, бедная, от зависти! Мне, знаешь, уже как-то и в Египет после всего этого ехать больше не хочется... А может, еще и успею! У отца отпуск большой. Вот сегодня нас подберут и дня через два уже дома будем посиживать! Так что, смотри веселей, Пятница! Наша жизнь на острове завершается! Да если б не этот поселок-призрак, то уже сегодня поехали бы на поезде по своим норкам. Давай, пошли скорее на холмы! Мне кажется, над лесом уже что-то гудит!
Пашка успокоилась, утерла широким рукавом лицо и, взглянув на меня ясным взглядом промытых слезами глаз, улыбнулась и, протягивая мне свою руку, тихо, но решительно сказала:
— Пошли!
Мы поднялись и пошли к калитке. Пока девчонка приводила себя в порядок, я, взяв кол, сходил на улицу на разведку, а заодно и набрал в колодце бутылочку воды. Собак вроде бы нигде видно не было. Они даже и не лаяли. Похоже, необычный утренний зной загнал их всех в укрытия. Жар и духота действительно становились просто нестерпимыми. Набирая воду, я вновь почувствовал тревогу в своей душе.
«Ну вот! — подумал я. — Как бы эта ранняя гроза не испортила нам все благие намерения!»
И я уже не знал, как нам лучше поступить: идти к лысым горам или же лучше остаться пока в поселке и переждать тут грозу и бурю. Но когда они разразятся, было еще неизвестно, а вертолет вот мог появиться в любой момент. Напившись и окатив голову и грудь прохладной водичкой, я отфыркался и, взяв бутылку, покрепче завинтил ее и поспешил на окраину. Пашка ждала меня, сидя на лавочке. В руках у нее тоже была палка.
— Идем! — крикнул я. — Собак пока нигде нету! Нам надо спешить!
Прежде, чем ступить под душные своды леса, я оглянулся. Поселок-призрак парил позади в густом серебристо-голубом мареве зноя, точно загадочный мираж пустыни... Похрупывая последними сухарями и запивая их колодезной водицей, мы уверенно шли к холмам. В лесу было очень душно, как в джунглях на экваторе. Влажность воздуха достигла критического предела. Усилились болотные испарения.
— Точно в сауне паримся! — пошутил я, но с тревогой стал отмечать, что тугие облака все увереннее начинают прикрывать солнце, захватывая все новые и новые участки небосклона.
Гроза гналась за нами и была уже не так далеко... Но я о своих догадках не стал говорить моей спутнице, чтобы не расстраивать ее раньше срока. На полпути мы сделали короткий привал у небольшого лесного озерца. Надо было освежиться. Зеркальная гладь воды ясно отражала в себе окружающий ее лес и бегущие по небу свинцовые облака. Я опустился на колени и зачерпнул полные пригоршни живительной влаги. Сосны в воде сразу же затанцевали длинными змеями. Умывшись, мы допили воду в бутылке и, немного посидев на сухой елке, двинулись дальше. Ориентировка в лесу была неважнецкая. Чтобы не сбиться с дороги, выбрали опять северное направление, которое, в худшем случае, привело бы нас если не к холмам, то к более высоким скалам, что, в принципе, было бы для нас еще лучше. Ветер начал усиливаться. Он метался в вершинах деревьев, осыпая нас колкой хвоей и шишками. Гроза неумолимо приближалась... И все же мы опередили ее.
Правда, немного опять заплутали и вышли не к своему холму, а к подножию весьма приличной горы. Слои гранита выпирали под косым углом и были сильно покрыты мхами. Отыскивая подходящий путь наверх, мы неожиданно наткнулись на высокую щель в горе, ведущую, видимо, прямо в ее недра. Хоть у нас и не было лишнего времени, а в небе все чаще и чаще тревожно грохотало, мы все же решили заглянуть внутрь горы. Метров десять-пятнадцать пришлось двигаться на четвереньках, пока мы не оказались в более просторном зале. Из него вел хоть и узкий, но вполне проходимый ход дальше. Мы прошли по нему еще сколько-то десятков метров и очутились в новом подземном зале — да в каком красивом! Разноцветные сосульки всех форм и размеров были тут повсюду: свисали со сводов, тянулись к гранитному полу, некоторые уже касались его, превращаясь в причудливые ледяные нагромождения; другие, наоборот, лезли снизу вверх, упорно желая достичь потолка, и если кому из них удавалось это сделать, то они превращались в большие красочные шары, похожие на глубинные бомбы. Зрелище было просто потрясающим! Даже та пещера, в которой побывала наша тургруппа, не шла ни в какое сравнение с этим чудом природы.
— Супер! — негромко произнес я.
Однако голос оказался таким громким, что буквально прогрохотал по мрачному подземелью.
— Тихо! — шикнула на меня Пашка и приложила палец к губам.
Мы прислушались. Здесь, под землей, мир, привычный для нас, практически перестал существовать. Ни единого его звука, ни запаха, ни волнения сюда не залетало. Тут царило свое время — тихое, размеренное, точно замороженное... Был свой воздух — непривычно чистый и холодный, как ясным зимним вечером. Разгоряченные зноем, мы не сразу все это заметили и какое-то время осторожно двигались по ледяному дворцу, любуясь его красотами. И тут мы отчетливо услышали звук падающей воды и журчание ручейков средь камней. Прошли еще немного и, миновав узкий коридорчик, внезапно выбрались наружу. В лица нам ударил привычный яркий свет. Солнце, на некоторое время отбившись от окружавших его темно-синих туч, снова разлило по округе слепящее золото лучей. Но все это не так сильно поразило нас. Мы, точно завороженные, уставились на небольшой водопадик, озорно струившийся из горы и низвергающийся на гладкую, отточенную им гранитную плиту, точно на «кирпичик» из пирамиды Хеопса. Разбившись об нее, он превращался в десятки ручейков, которые убегали вниз, к подножию скалы, и там исчезали среди камней, так и не достигнув земли. Высота водопада была небольшая, от силы три метра. Зато вода в нем была хрустально чистая и переливалась желто-голубыми бликами.
Над площадкой колыхалась дивная радужная дымка. Рядом с водопадом мхи на камнях имели ярко-изумрудный цвет, росли какие-то травы, мелькали цветочки. Кое-где были деревца, на камнях покачивались шторки воздушных корней. Местечко оказалось просто живописнейшее. И тогда я впервые пожалел о том, что не взял с собой в поход цифровой фотоаппарат.
— Какая прелесть! — восхитилась Прасковья, взмахнув руками.
Вид водопада буквально поразил ее. Она подошла к гремящей воде и дотронулась ладошкой до тугих струй.
— Совсем не холодная! — удивилась она и рассмеялась от брызнувших на нее капель. — Жорка, ты знаешь, я всю жизнь мечтала искупаться под настоящим водопадом! Ты посмотри, какой он милый! Как здесь здорово! Давай искупаемся?
Я огляделся. Над лесом что-то гудело, громыхало, из-за высоких крон к горам тянулись лохматые лапы туч. Гроза была уже рядом.
— Нам надо спешить наверх! — сказал я. — Кажется, там собирается буря. Боюсь, упустим вертолет, что тогда делать?
— Ну, Жор! Давай! Мы быстро! — Девчонку нельзя было остановить, так как от нетерпения она уже стала снимать свои кеды.
— Нет, я не буду! — твердо отрезал я. — Ты купайся, а я заберусь на гору и посмотрю, что же там творится вокруг, и оценю наше положение. Заодно, может, и вертолет замечу...
— Жаль! — вздохнула девчонка. — Ты только недолго, ладно?
— Я быстро! Куейс! — отозвался я, глядя на то, как Пашка спешно стягивает белые носочки, и закашлялся.
Потом мухой запрыгнул на гранитный выступ и, ухватившись за корни, влез на следующий постамент, ну а дальше путь наверх оказался более доступным. Оказавшись на вершине горы, я прежде всего глянул в сторону поселка. Зрелище открылось, я вам скажу, пренеприятнейшее. Гигантская, зловеще-темная, с красными всполохами внутри туча важно и грозно надвигалась на горы. Она закрыла собой уже полнеба, и добраться до нас ей оставалось всего малость времени. Я отчетливо видел, как ветер, точно ее верный слуга, с каким-то остервенением крутил и вертел кроны деревьев, как бы расчищая дорогу своей госпоже и заставляя всех и вся кланяться ей до земли. У нас же тут пока еще светило солнце и было относительно тихо и душно. Глухие раскаты грома, вспышки молний — все это походило на приближение фронта к нашим тылам. Птицы, тревожно крича, кружили над горами и лесом — видимо, искали себе укрытия. Поселка видно не было. В той стороне уже царил мрак приближающейся бури, в воздухе клубились пылевые облака. На левой стороне гряды жизнь пока текла в обычном режиме. Там, похоже, еще никто и не догадывался о том, что за гостья к ним подкрадывается! Весело распевали птахи, стрекотали в траве кузнечики, деревья мирно дремали в знойном мареве разгоревшегося утра. Где-то там, в мутной дымке, было Берендеево царство, где-то одиноко стояла избушка, давшая нам приют на одну из ночей. Я подумал, что хорошо бы нам, конечно, вернуться на заимку и там спокойно переждать грозу. Там сухо, тихо и есть харчи... Но, увидев наш холм и прикинув расстояние до него и от него до избушки, я понял, что нам уже ни за что не успеть преодолеть этот нелегкий путь. А быть застигнутыми бурей в лесу! Об этом даже и думать не хотелось... Я невольно поежился.
Конечно, появись сейчас вертолет, мы бы еще наверняка успели оторваться от грозы и добраться до станции. И вдруг, точно мои мысли были кем-то прочитаны, я заметил большую черную точку, появившуюся в небе с южного направления. Через пару минут я уже смог определить, что прямо к нам вдоль гряды что-то движется! Порыв ветра донес отчетливый гул мотора.
— Ура! Да! Да! — воскликнул я и кинулся вниз к Пашке.
На одном дыхании я скатился к водопаду и хотел уже было закричать (как это, конечно, только было возможным при моем-то больном горле!): «Пашка! Вертолет!», но так и остался на месте с раскрытым ртом. Мне открылась картина более поразительная, чем появление спасателей! Девчонка все еще стояла под водопадом, наслаждаясь ласками его тугих потоков. Вода от яркого солнца превратилась в жидкое золото, а радуга брызг еще более усилилась и заискрилась, окутывая уже всю площадку прекрасными бриллиантами. Изумруды, рубины, сапфиры, топазы сверкали теперь и на камнях, и на мхе, и на траве, бежали по ручейкам вниз. Усиливающийся ветер колыхал марево, и от этого самоцветы росы переливались еще прелестнее, еще сказочнее. Пашка была одета в одну «ночнушку», которая уже изрядно промокла и теперь плотно облегала ее оказавшуюся такой изящной фигурку. Я невольно вспомнил сцену на болоте, и сердце мое обдало жаром стыда и волнения. Прекрасная нимфа вновь предстала перед моими глазами во всем своем волшебном великолепии. Не желая смущать девчонку, я отпрянул в сторону и поспешил наверх, так ничего ей и не сказав...
Вернувшись на вершину, я уже вполне отчетливо увидел приближающееся к горе воздушное средство. Правда, им оказался не вертолет, а самолет-«кукурузник», покачивающий крыльями от сильного бокового ветра. Я замахал руками и заскакал по площадке, пытаясь привлечь его внимание. Оглушив все вокруг ревом мотора, самолет прошел совсем рядом — да так, что я даже увидел пилотов, звезды на крыльях, бортовой номер и окошки иллюминаторов. Скорее всего, это был вовсе не самолет спасателей, а транспорт какой-нибудь геологоразведочной партии. Интересно, были ли пилоты в курсе нашего положения или же могли принять нас просто за туристов-дикарей, ползающих по скалам? Как бы то ни было, но меня заметили! Проходя мимо, самолет покачал мне крыльями и, как показалось, летчик даже помахал рукою. Сесть ему здесь, конечно же, было негде, и он взял курс на свою базу — куда-то в сторону вечно дымящихся болот. И все же главное — нас, наконец, заметили! О нас теперь узнают и сообщат куда и кому нужно! Теперь остается только дождаться вертолета или вездехода спасателей. И если б не эта совсем близкая гроза, можно было бы считать дело сделанным. А буря все неумолимо наседала! Ее передовые ряды полностью овладели солнцем и оно, отчаянно отбиваясь, раскидало во все стороны еще яркие и горячие лучи. Однако через пару мгновений все было кончено. Правая сторона гряды окуталась мраком, и ветер стал с каждой минутой нарастать и свирепеть. Стоять наверху становилось все труднее. Проводив взглядом самолет, я оглянулся и увидел Пашку. Она карабкалась ко мне, хватаясь руками за корни и пучки травы. Я помог ей подняться.
— Что там? Вертолет был? — спросила она, тяжело дыша.
— Нет, самолет. Но он меня заметил! Теперь живем! О нашем местонахождении сообщат спасателям!
— Здорово! — оживилась Пашка.
— Как искупалась?
— Потрясающе... Вода такая живая!
После купания девчонка выглядела такой свежей, чистой и прекрасной, что я невольно залюбовался ею.
— Зря ты не стал! Так здорово!
— Зато упустили бы самолет! А искупаться-то я еще успею! Смотри, какой душ к нам приближается!
Пашка даже ахнула и перекрестилась, увидев тучу.
— Эх, принесла же ее нелегкая! — сплюнул я. — Теперь вертолет будет ждать, пока она пройдет! А я гляжу, она настроена весьма решительно! Как тогда на пароме, помнишь?
— Ой, что же нам делать? — испуганно поежилась девчонка.
— Надо уходить отсюда, пока не поздно!
— Но куда?! В лес?
Раздался протяжный удар, и все небо с юга на север осветилось ослепительно-яркой молнией.
— Ой, мамочки! — зажмурилась девчонка и, перекрестившись, стала шептать слова молитвы, взяв меня за левую руку.
— Вот что. Ни в лес, ни на заимку нам уже не успеть! Давай спустимся опять в подземелье! Там, я думаю, теперь будет самое надежное укрытие, как в бомбоубежище.
— Точно! — обрадовалась Пашка, и мы, помогая друг другу, стали спешно спускаться к водопаду. Ветер уже выл и рвал с неистовой силой. В лесу стоял жуткий треск, и он шумел, точно бурное море, перекатывая зеленые волны крон. Накрыть нас туче так и не удалось! Когда она, разъяренная нашим бегством, отдала приказ своим стрелкам открыть огонь на поражение и когда тугие хлесткие струи дождя и яркие стрелы молний полетели на землю, мы уже лезли в темный прохладный коридор горного лабиринта. Уходя подальше от бури, снова вернулись в ледяной зал. Однако долго там задержаться не смогли — начал пронимать холод. Плечи ведь у меня были голые, а мокрая «ночнушка» Пашки быстро остывала, сковывая все тело. Мы, увидев какой-то отросток в стене, прошли по нему в кромешной мгле к самому сердцу горы! Оказавшись в более-менее просторной галерее, где было не так прохладно, мы разместились пережидать грозу. Когда глаза немного привыкли к темноте, стали различать причудливые каменные нагромождения. Где-то в отдалении слышалась водяная капель. Больше никаких звуков не раздавалось. Пахло как в старом подвале современной многоэтажки. Мы сидели на шершавых камнях и... потихоньку замерзали. Снова пришла мысль о змеях: где-то же должны и они скрываться от дождя? Я почиркал зажигалкой, но с таким огоньком мало что увидишь... Да и газ был уже на исходе. Надо было сэкономить его хотя бы для костра. Здесь же зажигать было нечего: одни камни, куски льда и глины. Спохватившись, Пашка достала из кармана огарочек монастырской свечки. Я зажег его, и мы от нечего делать осмотрели грот. Интересного тут было мало: камни, камни и камни, представляющие из себя разные фигуры и нагромождения. Сосулек было мало и виднелись они лишь на самом верху темных сводов. Выходов из этого мешка тоже не оказалось.
Вода просачивалась откуда-то сверху через невидимую щель в стене, падала на камни и уходила в глубь горы. Змей, к счастью, мы нигде не заметили, зато наверху в темноте кто-то зашевелился и запищал. Пашка вскрикнула и спряталась за меня. Над головами что-то прошелестело, и кто-то вылетел в коридор, через который мы сюда пришли.
— Это, наверно, летучие мыши! — предположил я.
Мы снова сели на каменное возвышение. Свечка быстро догорала и уже щипала пальцы. Я положил ее рядом. Она разлилась небольшой лужицей, погорела еще минут десять и погасла, выбросив напоследок прощальное облачко сладковатого дыма. Снова все погрузилось во мрак. Пашка все больше и больше замерзала и невольно жалась ко мне, но тепла от меня исходило маловато, у самого плечи подернулись гусиной кожей. А ей — мокрой, — конечно же, здорово доставалось от холода подземелья.
— Интересно, когда закончится эта гроза? — тихо произнесла девчонка, и я увидел голубое колечко пара, вырвавшееся из ее рта.
— Боюсь, что не скоро, — вздохнул я. — Помнишь, как в ту первую нашу ночь в пещере буря гудела всю ночь? Эта на нее тоже очень похожа...
— А здесь прохладненько... — поежилась моя спутница и поплотнее укуталась в свое платье, ее влажные косички понуро повисли на груди.
Мыши изредка пролетали над нами, пищали, шелестели крыльями — короче, жили своей привычной жизнью, не обращая на нас никакого внимания.
— Вот, Паш, сидим тут как Эхнатон и Нефертити, и грот этот — чем не пирамида? И зачем мне в Египет ехать?
— А я бы сейчас, наверно, согласилась туда отправиться... Там теплее... — и она опять сильно поежилась.
Желая как-то убить время, я спросил:
— Паш, а о ком ты читала тогда на пароме?
— Я читала про нашего российского богатыря святого Меркурия Смоленского.
— Расскажи, пожалуйста! — и я осмелился взять ее ледяную ладонь в свои руки.
Девчонка, подрагивая от холода, начала свой рассказ:
— Это было в XIII веке. Русь тогда разоряли татары. Много людей было убито и порабощено. Всюду царило запустение, поля некому было обрабатывать, дикие звери ходили по ним и поедали трупы, которые тоже некому стало хоронить. Церкви и монастыри были разграблены, а монахи перебиты. Захватчики не знали жалости. Они связывали пленников их собственными волосами и гнали перед собой, как скот, нанося удары кнутами. Хан Батый разорил Киев, Москву и подошел к Смоленску.
Передовой отряд врага уже вышел к стенам города. Командовал этим полком один великан, который воевал вместе со своим сыном. Сила их была необычной, и многие русичи полегли от их рук. Ужас охватил жителей Смоленска, когда они увидели этого жестокого исполина во главе надвигающегося войска. Они поняли, что если враг войдет в город, то всех их ждет мученическая смерть. И тогда они стали усердно молиться Божией Матери о заступничестве. В это время в Смоленске жил святой Меркурий. Родился он на Западе от благородных родителей, державших веру православную. Юношей он переселился в Смоленск и поступил на службу к местному князю. Меркурий был высоким, сильным и крепким духовно, так как с детства вел жизнь благочестивую. Слыша о зверствах татар, святой воин скорбел душою и горел желанием положить душу свою за веру Христову. И молитва его была услышана. Ночью в соборном храме города перед иконой Богородицы молился один пономарь и просил Царицу Небесную избавить город от врагов. И вдруг он услышал голос: «Иди к рабу Моему Меркурию и тихо скажи ему: "Меркурий! Тебя зовет Владычица! Ступай в военных доспехах на врагов!"» Пономарь удивился, но повеление исполнил. Он застал Меркурия на дворе, где святой воин молился Богу. Он был уже во всеоружии. Когда пономарь передал ему слова Богородицы, то они вместе пошли в храм. Святой упал на колени перед иконой и стал слезно молиться о помощи и заступлении. И опять раздался голос: «Раб Мой Меркурий, я посылаю тебя, чтобы ты отразил врагов от града сего и защитил храм сей. Враги втайне задумали в эту ночь напасть на град и разорить его. Немедленно ступай навстречу врагам. Не бойся, ты победишь вражеского воеводу. Я не оставлю тебя. В сей битве ты победишь врагов и сам получишь от Господа венец победы и вечного блаженства!» Услышав это, Меркурий очень обрадовался и быстро отправился на указанное место. Была глубокая ночь. Не ожидая скорого нападения врагов, жители спали крепким сном. Тихо и незаметно прошел Меркурий около стражи, дремавшей у ворот, и пришел в стан врага, готовящегося к нападению. Выхватил воин свой меч и со словами «Пресвятая Богородица, помоги мне!» кинулся на врага.
Первым он поразил наглого и безжалостного великана. Тот, увидев вдруг перед собой русского воина, опешил и лишился сил. Много и других врагов из передового отряда положил Меркурий. Остальные в ужасе разбежались. Отойдя в сторонку, святой стал молиться и благодарить Богородицу за дивное и славное заступление.
Тем временем враги получили подкрепление и снова устремились на Меркурия. Но воин Христов, призывая имя Господне, опять поразил их. Враги со срамом побежали.
«Горе нам! — вопили они. — Нельзя нам устоять против сего воина, ибо вместе с ним нас поражают некие молниеносные мужи! А над ними видим мы лучезарную Жену!» Сын убитого великана, желая отомстить за гибель своего отца, подкрался и коварно напал на святого Меркурия! — тут Прасковья вздохнула и замолчала.
— Ну и что же дальше? Дальше-то что было? — спросил я с интересом.
— А дальше?.. Дальше ты уронил бутылку... — печально произнесла девчонка и опять вздохнула, стуча зубами. — Я так до конца и не дочитала...
Мне стало очень стыдно и неловко за тот мой поступок на пароме, но гордость все же вновь взыграла во мне и, желая оправдаться, я выпалил:
— Ну, я же не специально! Паром тогда сильно качало ветром... — и еще больше покраснел от того, что еще и солгал.
Благо, что в гроте было темно и девчонка ничего не заметила. Какое-то время мы молчали, только Пашка шмыгала носом и тяжело дышала от холода.
— Вот что, Паш, пойду-ка я посмотрю, не прошла ли буря, — сказал я, вставая с камней.
— Я с тобой! — поднялась следом и девчонка.
— Да сиди! Я быстро! Никто тебя тут не тронет, не бойся. Одни мышки, да и те — летающие! Они, видишь, не злые.
— Нет, я тоже пойду! Надо поразмяться, а то я совсем замерзла.
— Ну ладно, пошли.
Мы осторожно выбрались из каменного мешка, миновали черный коридор, а затем прошли ледяной зал. Пашка плелась следом, постукивала зубами и постанывала от холода. Бедняжка, ей так хотелось искупаться под водопадом, а вот обсохнуть так и не пришлось... Хорошо еще, что я не намок. Приблизившись к выходу из горы, мы отчетливо услышали грохот падающих камней, удары молний, рев ветра и раскаты грома. Буря, похоже, была еще в самом разгаре! Вдали виднелся тусклый свет, проникающий через выход к водопаду. Оставив девчонку на месте, я продвинулся вперед на разведку. Здесь был страшный сквозняк, снаружи залетали крупные холодные брызги, остро пахло хвоей и мокрой землей. Выход оказался почти полностью завален сошедшим с горы оползнем.
«Эге! — подумал я. — Да там, видать, творится нечто ужасное! И лучше нам на поверхность не высовываться!»
И еще подумал, что надо бы сходить проверить другой вход в гору, через щель, а то еще замурует нас здесь, как фараонов, и превратимся мы в закоченевшие мумии. Я вернулся к Пашке, и мы тронулись в обратный путь. Хуже всего нам было идти через ледяной зал. Холод здесь пронимал до самых костей. И уже было совсем не до дивных красот природы... Добравшись до щели, я отметил, что здесь пока все в порядке, только сверху так сильно льет, похлеще Пашкиного водопада, что и головы не высунуть. Коридор ближе к выходу уже заливало грязной водой, поэтому, чтобы не промочить еще и ног, я близко подходить не стал. У входа-выхода было светлее, чем в гроте, зато тут сильно сквозило, что было гораздо опаснее тихого холода. Делать нечего, пришлось возвращаться к мышам. Мы снова забрались на каменный выступ и прилегли на нем, тесно прижавшись друг к другу озябшими спинами. Девчонка сильно дрожала и никак не могла согреться. А я не знал, чем ей помочь, как согреть, ободрить и утешить. От холода голос мой вновь сел, и стал острее чувствоваться голод. Пашка, боясь прикусить от дрожи свой язык, тоже молчала, лишь судорога часто пробегала по ее хрупкому телу. Время тянулось мучительно долго. Здесь, в этой гробнице, мы не знали, что происходит вокруг, день сейчас или уже ночь. Ни звука, ни запаха, никакой весточки снаружи...Только холод, голод, тьма да действующая на нервы монотонная капель в отдалении... Карцер да и только, для особо провинившихся преступников, средневековый каземат... Эх, зря Пашка не взяла с собой побольше еды. Сухарики бы и то нам сейчас здорово пригодились бы! А то, поди, теперь сидит в нашей заимке какой-нибудь довольный сасквач и навертывает тараночку, причем вместе со всеми потрохами... От этих мыслей рот наполнился слюной. Желая отключиться от плохих мыслей, я стал думать только о хорошем. Однако это давалось с трудом. А подумалось, что вот недельку мы уже отгуляли, и тур дает курс на второй круг: опять внезапная ранняя буря, пещера, тоскливая ночь и холод, проникающий повсюду... А что же потом? Опять болото, шалаш, поляна, Берендей? Ну уж нет! И я прогнал дурные мысли. Завтра уже все будет кончено. Лишь выйдет солнышко на небосклон, так вертолет сразу и прилетит. Ориентир ими уже получен, и, кружа над грядой, они нас вмиг заметят. Пережить бы вот только эту ледяную бесконечность...
Еще не хватало нам замерзнуть среди лета! А что, если летчики «кукурузника» не знают о нашей пропаже? Нет же и нет! — снова успокоил я себя. Поди уж, весь Урал на ушах! Тетя Клава никому покоя не даст! Должны все знать и искать — от геологов и браконьеров до спасателей и туристов...
Мысли все путались и роились, только усиливая тревогу и озноб. И тогда я стал думать о Пашке, о том зрелище, что открылось мне совсем недавно у водопада. Как это только ей удается перевоплощаться: то она такая дивная и прекрасная, то опять серая и обычная... Какая она была классная под водопадом — точно вся вылитая из золота в кружеве драгоценных каменьев! И вот теперь в своем старомодном платье лежит рядом и трясется от холода и голода, шмыгает носом и ловит ОРЗ. И совсем не похожа на сказочную нимфу мещерских лесов... Какое-то время я лежал в сладостной дремоте и изо всех сил старался согреться. Потом забылся. А заснув, видимо, замерз еще сильнее. Вскочив, я принялся яростно лупить невидимого врага и выкидывать в темноте такие коленца, что вездесущие мышки весело засмеялись над моим выступлением. Освободившись от пут холода, я наклонился над девчонкой. Она лежала тихо, согнувшись в три погибели, спрятав застывшие ладони в складках платья. Похоже, Пашка спала тревожным сном. Как бы она окончательно не замерзла... Я, решив, что времени прошло уже достаточно, пошел к щели взглянуть на мир Божий. У входа уже не так дуло, но было очень сыро.
И пока мои обмотки держали воду, я решился выглянуть наружу.
Высунувшись из горы, огляделся. Буря, кажется, прошла. Ветер почти совсем стих, натешившись вдоволь над беззащитным лесом. Дождь еще шел — нудный, мелкий и прохладный. Небо было затянуто густыми свинцово-синими облаками. На одну минутку прямо у горизонта выглянуло красноватое солнце и, напоровшись на верх сосны, снова скрылось во влажных лохмотьях неба. Так как солнце почти уже село, то это могло означать лишь то, что времени сейчас около девяти часов вечера! Повсюду виднелись следы бури: глубокие размывы на склоне горы и холмов, оползни, мутные ручьи, бегущие с вершины. Окрестный лес представлял печальное зрелище. Всюду виднелись поваленные или поломанные деревья, кустарник спутался до неузнаваемости, и кругом — сучья, хвоя, листья, кора, шишки, куски мха и лишайников. Все перемешанное в кашу, мокрое, грязное, изодранное... Ни о каком костре сегодня не могло быть и речи. Да и ходьба по такому лесу будет теперь очень нелегким испытанием. Темнело быстро, так как небо было затянуло сплошной пеленой туч, а солнце не давало уже никакой подсветки. Пришлось возвращаться опять в недра горы. Отыскав свою Пятницу, я подвалился к ней под бочок.
— В общем, теперь ждать еще целую ночь! В холоде и голоде! Жуткая перспектива... Короче, муш куейс! — простонал я, поудобнее устраиваясь на камне.
— Как там? — прошептала Пашка, пощелкивая зубами.
— Хорошего мало. Гроза прошла и все вокруг смешала с грязью... Дождик еще идет. Теперь нам тут до утра куковать придется...
— Что же так холодно-то! — простонала девчонка и, встав, стала ходить по подземелью на негнущихся ногах и размахивать руками. — Я уже совсем задубела...
— Когда спишь — сильнее замерзаешь! — отозвался я, поеживаясь. — Не зря же говорят: «Не спи, а то замерзнешь!»
Судьба в наш последний день решила отыграться за все наше предыдущее везение и загнала нас в это адское подземелье, обрекая на тяжкие мучения. Не хочу, ребята, описывать вам всех прелестей той долгой кошмарной ночи под землей. Вспоминая сейчас, сидя в теплой комнате, о тех часах, проведенных в мрачном гроте, точно в тюремном карцере, я невольно содрогаюсь и покрываюсь мурашками. Никогда еще я так долго и сильно не мерз! Мы ложились, прижимаясь друг к дружке, но, начиная дремать, тут же замерзали и, вскакивая, начинали бегать по темным залам подземелья. Приседали, отжимались, плясали, грели друг другу ладони, зажимая их под мышками. Согревшись, но устав, ложились на камни, забывались, засыпали, а уснув, замерзали и пробуждались... И все начиналось по-новому: бурная разминка, сон и холод... Ужас! Больше я вам не скажу никаких подробностей. Извините, ребята, а то я уже начинаю стучать зубами. Я уже сбился со счета, сколько раундов мы тогда провели, борясь со стужей, как вдруг заснул на редкость крепко. Проспал, наверное, несколько часов. Проснувшись от резкого писка мышей, я удивился тому, что еще жив и даже не так сильно замерз. «С чего бы это?!» — подумал я. В подземелье ничего не изменилось. Холод все так же витал по его залам и коридорам, тьма не рассеялась... Приподнявшись, я, наконец, обнаружил причину тепла. Это была Пашка! Ее тело стало таким горячим, что мне вместо радости почему-то вдруг стало страшно. Девчонка лежала спокойно, но дышала ртом — нос уже заложило полностью. Я осторожно коснулся ее лба и отдернул руку, как от горячей плиты. Какой жар! У Пятницы здорово подскочила температура. Только этого еще и не хватало!
— Паш, Паш! — позвал я ее, но Прасковья только промычала что-то невнятное и, еще больше съежившись, так и не проснулась.
Все лицо ее пылало, и дыхание тоже было горячим. Бедная, бедная моя Пятница, она же заболела!
Я пошел взглянуть на лес. Дождь прекратился. Ветра не было. На востоке едва брезжил рассвет. Облачность оставалась еще весьма плотной. А с земли наползал туман, постепенно разливаясь в бескрайнее молочное море.
Наверное, опять будет так, как в тот день, когда мы, проведя в пещере свою первую ночь странствий, надеялись на утренний прилет спасателей, да так их и не дождались... А это все означало, что и сейчас как минимум до полудня вертолёт за нами прилететь не сможет. И еще неизвестно, что будет после обеда. Может, снова пойдет дождь. Что же делать? Сидеть тут на горе и ждать развязки нет уже ни сил, ни желания. Развести костер, чтобы согреться, невозможно — все начисто промокло. Голод уже проник во все клеточки. Оставалось одно: собрать все свои силы воедино и совершить марш-бросок до заимки. А там, отогревшись, наевшись и отдохнув от всех ужасов прошедших дней и ночей, можно будет спокойно обдумать и план дальнейших действий. Тем более что Пашке срочно надо в тепло и принять лекарства.
Ход моих мыслей прервало появление девчонки. Лицо ее было сине-красным, опухшим, тело скорчено. Вид был похуже, чем тогда в пещерке у реки. Я подошел к ней и взял ее за ледяную ладошку. Удивился: тело горит, а руки стынут — скверное дело!
— Как ты? — спросил я.
— Что-то плохо... Дышать трудно... Вся грудь заложена... — прошептала девчонка и как-то болезненно посмотрела на меня. Куда только делась пронзительность ее взгляда! Недобрые предчувствия вновь противно заежились у меня внутри. Она дрожала и, несмотря на жар, все никак не могла согреться. Я отыскал в кармане прихваченные таблетки и протянул их девчонке.
— На-ка вот, прими... Станет лучше...
— Без воды не смогу... — виновато отозвалась Пашка и тяжело глотнула слюну.
— Пойдем обратно в гору, там есть вода.
Мы вернулись в царство холода. Я нашел ручеек по звуку капели и, подставив ладони ковшиком под крупные капли, набрал так немного водицы. Пашка положила в рот таблетку панадола и запила ее водой из моих рук. Так она приняла три таблетки от жара и простуды. Засунув озябшие ладони себе под мышки, я дернулся от холода и сказал:
— Уже светает, Паш, а давай-ка рванем отсюда на заимку! Тут не так уж и далеко. Часика за три доберемся. Все одно, туман не скоро развеется, а погреться нам тут совсем негде. И есть ужас как хочется! Ночь отняла у нас много сил. Тебе надо подлечиться. Сейчас бы чайку горячего с травками — вмиг бы самочувствие улучшилось!
Прасковья согласилась. Она дала бы согласие на что угодно, лишь бы поскорее вырваться из этого опостылевшего холодильника. Кое-как перебравшись через хребет, мы двинулись к холму, чтобы оттуда наметить нужный курс к избушке. От таблеток Пашке стало получше, и она пошла веселее. Влажность усилилась, туман сгущался, но мы уже ни на что не обращали внимания...


МОМЕНТ ИСТИНЫ

Путь к заимке превратился в целое испытание. Уж и не знаю, сколько времени мы до нее добирались. Мне казалось, что эта дорога уже никогда не кончится. До холма дошли без особых проблем. А вот дальше начались сложности. Туман сгустился, стал накрапывать дождик. Солнца абсолютно не было видно. В каком-то полумраке мы брели по лесу, превращенному вчерашней бурей в настоящую полосу препятствий. И хорошо еще, что по левую сторону хребта дров было наломано гораздо меньше, чем справа. Горы все-таки приняли основной удар на себя. Но все равно завалов стало вдвое больше, чем тогда, когда мы тут шли два дня назад. Места стали совсем неузнаваемы, и я очень боялся, что мы собьемся с пути и никогда не найдем заимку. После отдыха на холме Пашка опять скисла. Силы ее оставили, снова подскочила температура. Ее то знобило, то кидало в сильный жар. Мучили кашель, насморк и тупая тяжесть в груди. Идти ей было очень тяжело. Девчонка буквально задыхалась, словно мы шли не по прохладному лесу, а брели по раскаленной пустыне Египта. Перерывы на отдых стали частыми. Пашка поднималась с каждым разом все труднее и неохотнее, ей хотелось лишь лечь и согреться. Я помогал ей, как мог, поддерживая и руками, и словами. Однако болезнь брала свое, и это здорово меня тревожило. Ведь Прасковья могла угаснуть в считанные часы! Хоть она и держалась молодцом, иногда даже пыталась улыбаться в ответ на мои шутки, но я заметил с каким трудом все это ей дается! Я шел и тихонько молился святым Георгию и Параскеве, чтобы они помогли нам поскорее добраться до избушки или не дали хотя бы сбиться с пути. А уж в избушке нас ждало тепло, там царил покой, имелись еще кое-какие таблетки, еда... Есть хотелось невыносимо, но я тогда впервые в жизни как-то не обращал на это особого внимания. Все мысли были заняты Пашкой и молитовками. Помощи-то ведь нам ждать неоткуда, по крайней мере, до вечера — разве что повезет и мы тут случайно наткнемся на охотника, геолога или же на самих спасателей, но в это что-то уж никак не верилось... Одна лишь маленькая избушка была тут сейчас для нас всем, самой дорогой и желанной. И я был бесконечно благодарен тем людям, что оставили ее для одиноких заплутавших путников! Слава Богу, мы не сбились с пути и вышли к заимке лишь на небольшом отдалении от нее. Последние сотни метров мне уже пришлось тащить девчонку на себе. Вконец измученные мы с превеликим удовольствием снова ввалились в избушку. Здесь ничего не изменилось. Хлипкие половицы то ли печально, то ли, наоборот, радостно заскрипели, приветствуя нас. Похоже, заимка все же была счастлива снова оказать помощь людям. Мы вновь увидели железную печурку в углу, стол у окошка и... улыбки журнальных звезд... Остро почувствовался запах покоя и уюта, такой сладостный и волшебный, такой неожиданный после пыльной избы в ночном поселке-призраке, после ледяных залов черной горы, после гнилой духоты промокшего покалеченного леса...
Одно вот только теперь поменялось: в прошлый раз я был болен, а нынче мое место на лежанке заняла Пашка. Я бережно уложил ее на постель, укрыл шкурой и, как бы мне ни было самому тяжело и голодно, принялся хлопотать по хозяйству. Первым делом сбегал на родник за водой, затем кое-как растопил печку и поставил на нее чайник. Пашка часто просила пить. Я дал ей выпить таблетки от высокой температуры и простуды. Стал варить кашу. Повар из меня, конечно, никудышный, поэтому в итоге получилась какая-то бурда. Прасковья обедать не стала вовсе не из-за того, что есть мое «поварское чудо» было весьма сложно, а потому, что ей было совсем плохо. Она лишь попила немного горячего чая, который я заварил покрепче, добавив туда еще и листьев брусники и клюквы. Потом вновь приняла таблетку и обессиленно откинулась на подушке.
«Неужели воспаление легких? — с холодом в душе подумал я, глядя на метавшуюся в горячке девчонку. — Если да, то дело наше — труба!» Мне не хотелось даже и думать о таком итоге!
Вскоре Прасковья забылась и задремала. Я уселся около нее на лавочку и с большим аппетитом поел своей кашки. И скажу вам, стряпня моя показалась тогда вполне сносной! Потом я попил чаю с сухарями и вышел на улицу поглядеть, не ушел ли туман. Погодка стояла скверная. Сырость, серая непроницаемая мгла. Усиливающийся ветер путал клочья тумана и забрасывал их высоко в небо. Иногда в разрыве туч блестело солнышко. День был уже в полном разгаре. Где-то высоко-высоко прогудел боевой самолет. И я поежился, представив, как мы одиноки, затеряны среди бескрайнего моря лесов, завалов, гор и холмов, топей и болот, озер и рек, тумана и дождя... Я вернулся, снял с себя майку, отжал ее и повесил сушиться у печки. В избушке стало тепло и уютно. Под лежанкой трещал сверчок. Я склонился над Пашкой.
Она стонала. Жар был страшный. Губы раздулись и потрескались. Девчонка жадно, словно выброшенная на берег рыба, глотала ртом воздух. На лбу выступил пот. Я нашел на полочке тряпочку, обернул ее несколько раз бинтом, смочил в воде, отжал и протер ею лицо Прасковьи. Она немного утихла. И тут я отчетливо услышал треск сучьев, донесшийся со стороны леса. Я вскочил и выглянул в окошко. Метрах в двадцати-тридцати от избушки мелькнула чья-то фигура, скрываемая сосновым молодняком. Кто там был, я не смог разглядеть. Взяв топор, я выскочил из заимки и осторожно приблизился к зарослям. Здесь явно кто-то был: потрескивали сухие сучья, колыхались ветви, в тумане мелькало что-то черное.
— Эй, кто там? — негромко окликнул я, и сердце тревожно заколотилось.
Мне не ответили.
— Эй, слышите? — крикнул я уже громче, напрягая свои неокрепшие еще голосовые связки.
Треск усилился, и кто-то быстро пошел в глубь леса. Я покрепче сжал в руке топор и решился заглянуть за заросли. Моему взору открылся огромный лось, важно удаляющийся в сторону Берендеева царства. Я выдохнул, утер лоб и быстро вернулся в избушку. Закрыв дверь, я взял еще один сухарь и, усевшись в уголке на сундуке, стал листать журналы, прислушиваясь к звукам, доносящимся с лежанки. Я все-таки надеялся, что Пашке станет получше и она пойдет на поправку. Над лесом вновь прогудел реактивный самолет. Жаль, что спасатели на таких не летают... Время шло. Ничего вокруг не менялось. Туман хоть и нехотя убрался на болота, но зато его место заняла низкая и густая облачность. Дождь тоже успокоился, и солнце ярко светило где-то высоко, но лучи его с большим трудом проникали к земле. Да, увидеть что-то с вертолета было весьма и весьма сложно, а добраться к нам по суше после такой-то бури будет тоже архи-нелегко. Оставалось только уповать на чудо и на то, что облака к вечеру все-таки разойдутся. И еще я подумал, что с этой заимки мы больше никуда и ни за что не пойдем! Хватит с нас всех приключений и злоключений! Рано или поздно нас тут найдут. Теперь уже недолго остается ждать. Геологи наверняка знают о существовании заимки и сообщат об этом спасателям. А жить в избушке вполне можно еще пару дней. Еще осталось немного крупы, заварки, сахара, малость муки и сухарей... Вот поправится Пашка и снова напечет вкусных оладушек! И дров здесь кругом навалом, и печка есть, и лежанка, а главное — стены да крыша над головой. Даже родник рядом протекает. Все прямо как на даче... Будем просто сидеть и ждать. Будь что будет. Нам бы вот только поскорее покончить с болезнью. Пашка умела приготовить лечебное зелье, а я мало чем могу ей помочь. Таблеток-то осталось уже несколько штук... Да и помогают они что-то не так уж и эффективно...
Над лесом что-то загудело. Вертолет? Я отбросил журнал и вышел из избушки. Небо просматривалось очень плохо. Разрывы в облаках то возникали, то быстро затягивались вновь. Что-то пролетело в некотором отдалении от нас. Спасатели все же пытались нас обнаружить в районе гор и холмов. Там, на вершинах, видимость сейчас была, наверное, более-менее подходящей. Но нас-то там уже не было... Мы то появляемся, то исчезаем, точно играем с парнями из МЧС в прятки. Еще подумают, что мы дурачимся, и вообще искать перестанут! А ведь нам тут совсем не до игр... Я прошелся по окрестностям, присматривая подходящую поляну на случай, если придется разжечь костер-маяк, и для того, чтобы на нее мог опуститься вертолет. И, знаете, кажется, кое-что нашел! Метрах в трехстах от избушки имелась поляна, вполне способная принять вертолет. Правда, буря здорово ее замусорила, закидав большими сухими сучьями и оторванными лапками елей. Но если тут немного поработать, то можно будет подготовить приличный аэродромчик. Да и с воздуха это пространство легко просматривалось. Вот очистится небо, и можно зазывать долгожданных гостей. Не желая оставлять Пашку надолго одну, я поспешил обратно на заимку. И тут увидел небольшой островок малины, на котором, несмотря на жуткую бурю, сохранилось еще немножко крупных спелых ягод. Я бегом вернулся в избушку, проведал Прасковью, утер ей пот и смочил водой губы и, взяв котелок, полетел в малинник. Пока собирал ягоды, комары изрядно меня натыкали своими острыми и жгучими хоботками. «Надо было бы намазаться мазью!» — вздрагивал я от укусов. Но я так спешил, чтобы сделать Пашке приятное, что даже забыл накинуть на себя майку. Над горами опять кто-то пролетел. Судя по звуку и скорости передвижения это был, вероятнее всего, вчерашний «кукурузник». Наверно, там проходил его обычный маршрут. В лесу уже стало вечереть, так как солнце сюда не проникало, то и сумерки появлялись у подножия высоких деревьев раньше обычного. Наполнив треть котелка ароматными ягодами, я вернулся в избушку. Там я перебрал малину, засыпал ее сахаром, помял и сделал весьма аппетитную массу. «Чай с малиновым вареньем — лучшее средство от простуды!» — радовался я. Так как дело шло к вечеру, то пора было подумать и об ужине. Я поставил на печку подогреваться чай и кашу. Подкинул в топку дровишек. Подбирая в углу последние сухие поленья, я вдруг наткнулся на водочную бутылку, видимо, ранее кем-то аккуратно запрятанную за поленницу. В поллитровке еще плескалось около двухсот граммов кристально чистого напитка.
— Эге, видать, это чья-то заначка! — усмехнулся я, отвинчивая крышку.
Водка пахла очень сильно, а, стало быть, не утратила своих качеств. «Водка «Урожай». Крепость 42°» прочитал я на потертой этикетке.
— Ого! Крепач! — присвистнул я и решил использовать это зелье для компресса Пашке.
Смочив теплой водой бинт и вату, я полил на них сверху водкой и наложил эту повязку на грудь девчонки. Потом снова укутал ее посильнее. Дело было плохо. Прасковья моя была уже, видать, в беспамятстве. Она задыхалась, и от нее разило жаром, как от буржуйки. Она не отвечала на мои слова, не пила и не ела, не открывала глаза... Я постоянно утирал пот с ее лица, смачивал водой сохнущие губы, иногда давал понюхать нашатырный спирт.
Потом я принес из леса и разложил возле лежанки свежие ветви сосны и ели. Они здорово освежали воздух. Когда ужин был готов, а в лесу уже стало совсем темно, я приготовил кружку чая с вареньем и принес его Пашке. Она лежала тихо, тяжело дышала и глядела на меня. Какие же стали у нее глаза! У меня даже сердце сжалось в комок. Подернутые какой-то печальной пеленой, они смотрели безучастно, неузнаваемо, покорно. Это был взгляд угасающего человека, не имеющего уже никакой надежды на исцеление, на продолжение жизни... По красным впалым щекам скатились слезинки.
— Паш, ты что, а?! — тронул я ее за плечо.
Она узнала меня и прошептала одними губами:
— Ничего... все нормально... — и даже слегка улыбнулась.
— А я тебе чай с малиной приготовил! — сказал я радостно. — Такой вкусный! Попей, пожалуйста, а то совсем ослабнешь! Он здорово помогает! Я тебе и компресс сделал... Теперь обязательно поправишься!
Я усадил Прасковью на лежанке и попоил чаем. Так как руки ее сильно дрожали, то я держал кружку сам, поднося ее к девичьему рту. Пашка сделала всего три глотка. И еще я едва упросил ее принять еще хоть одну таблетку. Ей было тяжело глотать. Потом она снова легла. Я вылил остатки водки на компресс, прикрыл девчонку шубкой и присел рядом. Больше я ничем не мог ей помочь.
— Спасибо! — прошептала она и закрыла глаза.
Вскоре Паша вновь задремала. Я встал, поставил ужин на стол и хотел покушать, но почувствовал, что у меня впервые пропал аппетит! Тревога за Пашку пронзала все мое существо. Впереди ночь! Еще целая ночь! Так много времени, а болезнь все жестче сжимает на горле Пятницы свои костлявые пальцы. Мысль, что Пашка может умереть, была такой дикой и нелепой, что я упрямо гнал ее от себя. «Нет, этого не будет! Не должно быть! Это же несправедливо! — твердил я себе, нервно ходя по тесной избушке. — Не для этого же я спасал ее, чтобы вот так внезапно и глупо потерять!»
Стало совсем темно. Умолк даже сверчок. Я не зажигал лампы, довольствуясь бликами печи. А вскоре взошла луна, и синий таинственный свет разлился по всей округе. Я понял, что облачность рассеялась, но как поздно, как уже поздно! Я вышел на порожек избушки. В лесу царило благоухание наступающей ночи. Остро пахло хвоей, смолой, травами и какими-то цветами. Воздух был кристально чист. Отовсюду доносились звуки лесных обитателей. Жизнь тут не затихала и ночью... Луна была почти полная и светила очень ярко. Деревья, кусты, завалы серебрились росой, принимали в неоновом свете сказочные очертания. Ветер окончательно угомонился, заночевал где-то в непролазной чащобе. Сердце мое вдруг так тоскливо сжалось от предчувствия какой-то большой беды, что я едва не завыл, как волк, глядя на печальный блин луны. Одиночество тяжко давило на грудь.
— Жор, Жор, ты здесь? — вдруг услышал я шепот за своей спиной.
— Я тут, Паш! — отозвался я и быстро вернулся в избушку.
Одел просохшую майку и подсел к девчонке.
— Ну, как ты? — спросил с большой надеждой, касаясь ее лба.
Жар, кажется, пропал. Его сменил холодный пот. Пашка тихо дрожала и постукивала зубами. Глаза ее, полные слез, тускло блестели в свете луны.
— Зажечь лампу? — предложил я.
— Не надо... — Прасковья говорила тихо, но твердо. — Свет только режет глаза... Ты не беспокойся, Жор, это все теперь пустое... Со мной... все кончено... Я, кажется, умираю...
Я даже вздрогнул от ее слов.
— Да ты что?! — задохнулся я от волнения.
— Да-да... Это точно... Теперь уже недолго осталось. Я сейчас видела двоих белых юношей... Они такие светлые, красивые и манили меня к себе... Это ангелы, я знаю, они пришли за моей душой... Надо готовиться!
— Да брось ты, Паш, какие там ангелы! Сон это! Ты скоро поправишься! Ты... должна... — я не знал, что еще и сказать.
Меня душило отчаяние. Неужели это все правда? Неужели это конец? Я теряю Пашку! Моя Пятница умирает! Так быстро и безнадежно...
И я ничем, ничем уже не могу ей помочь! И никто не может помочь! И это после всего, что мы пережили, после всех этих наших незабываемых приключений... Нет же! Нет! Этого не должно быть! Как же так?! Почему не умер я, а должна умирать она!
— Жор, дай руку, — Пашка обхватила мою ладонь своими холодными невесомыми пальцами и прижала ее к своей груди. — Ты за меня не бойся, Жор, мне умереть вовсе не страшно. Наверно, как и бабушке... Она меня там встретит! И Параскева тоже... С ними ничего не страшно... И ангелы, они такие добрые и славные... Одно меня только мучает: как без меня останется мама... Так жалко ее... Ведь я у нее одна, и она всю жизнь для меня старается, работает... — Пашка всхлипнула.
— Паш, не надо, ну, чего ты... Ты поправишься, — как-то робко и уже неубедительно произнес я, чувствуя, как слезы давят мне на грудь.
— Нет, Жор, молчи... Там все уже решено... Я ухожу. Послушай меня, пожалуйста, и не перебивай... Это очень важно. А то мне трудно много говорить, и боюсь, что не успею всего сказать, всего, что хочу... Обещай мне, что когда вернешься домой, то сделаешь все, о чем я тебя попрошу.
— Обещаю! — отозвался я и пожал ее ладошки.
— Спасибо! Ты хороший, я тебе верю. Слушай. Пожалуйста, когда встретишь тетю Зою, поклонись ей от меня и скажи, что я прошу у нее прощения за то, что не послушалась ее на пароме. И еще скажи, что я ее очень люблю, и маме то же самое передай, что я ее очень-очень любила и люблю, и всегда буду любить... И пусть они, пожалуйста, не плачут обо мне, так как там мне будет очень хорошо. Ну вот и все... Я старалась их ничем никогда не обижать и не огорчать... Подружек своих тоже... Они все меня простят, я знаю... И учителя... Туристов вот огорчала своими задержками... Если еще встретишь кого из них, попроси от меня прощения, скажи, что я все это делала не специально — просто я такая любознательная и нерасторопная... Пусть не сердятся...
Я глотал слезы и не мог говорить. Я еще никогда не слышал такой исповеди. Это был какой-то кошмарный сон! Я видел, как блестят на девичьем лице капельки, падающие из ее ясных глаз. Но она была в памяти, держалась стойко и говорила все четко и даже как-то спокойно.
— Жор, ты один остался, перед кем я должна покаяться... И слава Богу, что ты рядом! И я могу это сделать... Пойми, я не хочу идти туда ни с каким грехом... А он у меня есть...
Я хотел сказать:
— Не надо, Паш, не говори, побереги лучше силы. Я вовсе не сержусь. Я все понимаю и все тебе заранее прощаю!
Но она опередила меня, будто прочитала мои мысли:
— Нет, Жорка, я должна тебе признаться! Так мне будет легче... Ты знаешь, я ведь тогда в походе плохо о тебе думала, считала таким... задавакой, корчившим из себя крутого... смотрящим на всех свысока и с презрением, не обращающим внимания ни на природу, ни на христианские святыни... Прости, пожалуйста, я ошибалась... Ты оказался славным парнем... только более мирским и модным, чем благочестивым... И там... там на лестнице... в башне... я ведь специально тебя толкнула... ты прав... Я хочу, чтобы ты знал это... Прости мне это, пожалуйста... Я не должна была так делать, мне так стыдно... Ты меня прощаешь?
— Ну, конечно же! О чем речь?! Ты знаешь, я ведь тоже тогда о тебе плохо думал. Считал этакой святошей... и все такое... А там на башне я ведь сам виноват был. Я решил на тебя наехать, что тебе оставалось делать? А у тебя тогда здорово получилось! — я попытался пошутить. — Я больше на тебя не сержусь, ты совсем другая. Прости меня тоже, Паш, за все. Ведь я так долго желал тебе зла... И подшучивал над тобой, и обижал... И там на пароме, знаешь, я ведь специально уронил бутылку... Отомстить тебе хотел... за башню. Прости, пожалуйста... — я положил свою ладонь на ее руки.
— Я не сержусь, Жор... Ты не думай... Ведь мы уже столько вместе пережили... Ты прости, что я все же увела тебя от Египта, от дома, ведь все это из-за меня началось... Из-за моего упрямства и самонадеянности... А теперь я оставляю тебя одного... Наверно, меня тогда и спасать не надо было — раз уж все равно такой конец... Зря ты столько всего натерпелся... Хотя нет... Зато я смогла все тебе сказать... А это самое главное...
— Ну, что ты, Паш, что ты! Не вини себя! Все это ветер-проказник! Я не жалею, честно тебе скажу, что встретился с тобой, и как мы вместе прожили все эти дни. Это была потрясающая эпопея!
— Спасибо, Жор, спасибо! Ты славный! И очень хорошо, что в эти минуты именно ты рядом со мною... Мне теперь так легко и ничего не страшно... Я смогу спокойно уйти...
Она замолчала. А я вдруг почувствовал, что должен признаться Пашке в том, что подсмотрел за ней на болоте, пока она еще здесь, рядом со мной! Но как стыдно было это сделать!
— Паш, Паш, я должен тебе еще кое-что сказать! — взволнованно начал я. — Мне очень неудобно за этот поступок, но я хочу признаться... что там... на болоте... ну, помнишь... когда мы купались...
— На болоте?! — как-то удивленно переспросила девчонка. — На болоте... Ах да, на болоте... болоте... И что, что было?
— Ну там я, знаешь...
Нет, друзья мои, вот что я вам скажу. Совершать проступки мы все мастера. Делаем их легко и необдуманно! Но как оказывается сложно и стыдно в них каяться! Уж лучше не согрешать, чтобы не доводить себя до такого положения! Вы знаете, признаюсь вам честно, тогда мне так и не хватило духа сознаться в своем предательском поступке, даже у смертного одра девчонки! Внутренний голос возопил:
— Не делай этого! Ей будет от всего только больнее! Она ведь о тебе более высокого мнения. И разве хорошо ей будет умирать, зная, что ты за ней тогда подглядывал... Ведь она такая чистая, прекрасная, волшебная... И уверена, что никто так и не узнал ее тайны! А ты окажешься жалким обманщиком в ее глазах и предателем, и вообще...
Да, стыд взял верх, каюсь! И я тогда замолчал. Да Пашка ничего и не поняла. Она уже снова бредила... Сознание ее стало путаться, и она выпустила мою ладонь из своих рук. Я тронул ее за плечо:
— Паш, Паш, ты не умирай! Паш, пожалуйста! Как же я буду тут один без тебя-то?! Разве для этого я тебя спасал из реки? И разве для этого ты вытягивала меня из трясины, чтобы вот так расстаться навсегда?.. Так ведь не должно быть! Муш куейс! Ведь за нас сами святые поручились — Георгий и Параскева! Держись, Паш, пожалуйста... — слезы не дали мне больше говорить.
Чтобы не заплакать, я встал и сделал три глубоких вдоха. На какой-то миг Пашка вдруг очнулась и, снова нащупав мою ладонь, сказала дрожащим голосом:
— Жорка, я не могу этого от тебя требовать и просить не могу... Но ты просто знай, что я очень хотела бы, чтобы ты продолжил мое дело... дело нашего Православия... Как я приняла его от бабушки... Не хочу, чтобы эта нить оборвалась вместе со мною...
— Не волнуйся, Паш, я сделаю все, чтобы быть достойным святого Георгия, прекрасной Параскевы и тебя, моей славной Пятницы!
— Благодарю! Ты настоящий друг, Георгий, прости, я в тебя верю... И не грусти без меня... Мне там будет хорошо. Ну, и не забывай этого путешествия...
— Я его никогда не забуду!
Она замолчала и стала задыхаться и стонать. Я утер тряпочкой пот и слезы с ее лица.
Девчонка успокоилась и утихла. Несколько минут я стоял перед лежанкой, не зная, что и делать, что говорить, что думать. Весь мир перестал для меня существовать. Какая-то жуткая тишина давила на уши так, что хотелось кричать от боли. Даже в лесу смолкли все голоса. Похоже, вся природа прощалась со своей прекрасной феей. Лишь лунные зайчики озорно резвились на столе и на полу... Мне показалось, что Пашка уже умерла... Я дотронулся до нее и сразу отдернул руку от холодной кожи ее ладони.
— Паш, Паш! — позвал я в тишину.
Мне никто не ответил. Я быстро достал зажигалку и, почиркав, зажег лампу. Поднес ее к лежанке. Прасковья лежала на спине, скрестив руки на груди. Глаза ее были закрыты, ресницы едва заметно подрагивали. Нос неестественно заострился. Лицо имело бледный неживой цвет. Сухие потрескавшиеся губы были вытянуты в легкой улыбке умиротворения. Казалось, что Пятница уже не дышит. Пронзительно пахло хвоей, водкой и керосином...
— Паша! — громко позвал я.
Девчонка даже не шелохнулась. Я дотронулся до ее руки и нащупал пульс: бедное сердечко еще слабо постукивало. Нет, это все было просто невыносимо! Я быстро поставил лампу на стол и, задыхаясь, вылетел за дверь.
Метров пятьдесят бежал неизвестно куда и зачем и остановился только тогда, когда наскочил на пень. Ударившись локтем о сук, я почувствовал боль и пришел в себя. Ночь царствовала над тайгой во всем своем великолепии. Всюду лунное сияние, в небе полно ярких звезд... Очередная ночь в нашем походе... И я впервые не хочу спать, не могу есть... Мне страшно жить и хочется выть — я теряю Пашку, странную и славную девочку Прасковью. Я бухнулся на колени в росную траву и поднял голову к небу. Там, в вершине вековой сосны сиял сгусток яркого серебристого света.
— Господи, что же мне делать?! — спросил я у этого огонька. — Ведь она умирает!
В мыслях сразу понеслись эпизоды наших совместно прожитых дней. Вот Пашка — такая важная и беззаботная — идет по узкой лесенке мне навстречу, и я выступаю ей наперерез... Вот она мирно сидит на пароме и читает черную книжку... Вот быстро крестится и прыгает в воду... Вот, захлебываясь, идет ко дну бурной реки, и я хватаю ее под руки... Вот мы лежим на песке мокрые до нитки... Вот отжимаем одежду в темной пещере, а противный паучок лукаво подсматривает за нами... Вот Пашка идет по пещерке, согбенная от холода, и лицо у нее такое смешное... А вот она тащит меня из вонючей жижи, выбиваясь из последних сил... А вот ее великолепная фигурка на фоне алого заката... Вот мы лежим в сосновых «гамаках», зависнув над ночной землей... Вот она сладко спит у костра, а я стерегу ее покой... И вот она радостно кричит: «Жор, посмотри туда!» Вот злые псы окружают нас, и я чувствую, как бьются от страха наши сердца, слившиеся, видно, воедино... А вот я любуюсь на то, как девчонка печет оладьи и хлопочет у печки, как она улыбается, видя мою гримасу после принятия отвара. А это она уже под водопадом: такая красивая и такая счастливая... Господи, а ведь с этого момента и началась ее погибель! И эта треклятая буря, и этот неусыпный холод горы... они убили мою Пятницу. Я почувствовал, что слезы потекли по моим щекам.
— Господи, что же мне делать?! Что же делать?.. — и я поймал себя на мысли, что Жора-Обжора плакал последний раз в восемь лет, когда проиграл лидеру всего одну секунду в ходе финального заплыва.
И ведь с тех пор никто больше не видел его слез, как и его поражений... Но сейчас я плакал вновь, и никто не видел этого, кроме луны, звезд да странного свечения на сосне... Взяв себя в руки, я попробовал молиться.
— Господи! Божья Матерь! Все святые и ангелы небесные! Помогите мне! Не отнимайте у меня Прасковью, ведь я не смогу без нее... Господи, я всегда в Тебя верил, но никогда ничего для Тебя не делал! Все эти годы я жил для себя. Мне нравилось хорошо покушать, побольше поспать, быть всегда первым и самым-самым... Я любил подслушивать чужие разговоры, подглядывать за другими людьми. Я никому не позволял себя обижать, не терпел того, чтобы кто-то мог быть лучше меня или хотя бы таким же, как я. И вот Пашка! Она так внезапно ворвалась в мою жизнь и все перевернула в моей душе... А ведь я столько сделал ей зла! А она была Твоя верная ученица, она подражала своей небесной покровительнице Параскеве! Но теперь мы столько вместе прожили, спасая друг друга, помогая друг другу... Я так много узнал от нее о Тебе, о вере, о Твоих святых людях, о нашем Православии... За эти дни я узнал, какая она, моя Пятница... Она, она... просто святая! Такая умная, красивая, верная, славная! Она все умеет, много знает, все терпит и все прощает.
А я, я жалкий трус и обманщик! Я подглядывал за нею и не смог даже признаться в этом... а она открыла мне все свои душевные секреты! А вот я не смог... Прости, Господи! Но мне так стыдно... Помоги мне, Господи, ведь Ты все можешь! Конечно, может, она очень нужна на небесах, но как же мне сейчас будет ее не хватать! Я питаюсь от нее добром, нежностью, теплом, любовью к ближним... Я перестаю быть прежним. И именно сейчас Ты забираешь ее... Ведь я же еще не готов сам встать на путь истинного православия, мне необходимо еще хоть немного времени, чтобы все это осознать и прочувствовать...
А Паша... Она умеет слушать, так интересно рассказывает, так помогает... Нет, она не должна сейчас умереть! И мамка ее очень опечалится, и тетя Зоя, и подруги, и учителя! Ведь она их всех так любит, и они ее... Господи, пусть она еще побудет с нами! Она ведь как маяк. При ее свете так хочется жить и всех любить... Господи, я обещаю, что если Пятница выздоровеет, я признаюсь ей в том, что обернулся тогда на нее на болоте... Я ничего больше не буду от нее утаивать, никогда не буду ее огорчать и обижать. Да и никого не буду... Я постараюсь быть ее достойным! Я приду в церковь, Господи! Ведь ты меня слышишь, правда? Теперь я буду стремиться побеждать самого себя, бороться с грехами и слабостями. Хватит быть Георгием Толстым, хочу стать Победоносцем! Чтобы Пашка могла порадоваться за меня! Я начинаю новую жизнь, только бы вот нам вместе выбраться теперь из этого леса... Ты обвенчал нас, Господи, таких разных и непонятных друг для друга, и я теперь ни за что не предам моей Пятницы! Она будет мне лучшим другом, если только этого захочет... Господи, пусть же она еще побудет с нами... — я утер слезы и пот.
Сияние на сосне погасло, так как луна уже переместилась в другое место на небосклоне. Тогда я стал кричать звездам:
— Святая Параскева, помоги своей Прасковье! Ведь она так любит тебя и уважает! Ты для нее идеал! Ты такая славная, такая сильная и добрая! Ты же помогаешь больным детям, утешаешь души и тела... Помоги моей Пятнице. Она такая хорошая, но умирает! Она не должна погибнуть, не должна, слышишь! — и вдруг по небу промелькнула звездочка и упала куда-то в мрачные болота... Я продолжал. — Святой Георгий! Ты же Победитель! Я тоже всегда стремился к победам, хоть никогда тебя и не знал. Ты смог покорить такого злого дракона! Я, благодаря Пашке, узнал твою жизнь и твои подвиги. Я теперь хочу подражать тебе, чтобы достойно носить свое имя! Помоги мне, святой Георгий, порази эту невидимую болезнь, отнимающую у меня такую прекрасную девочку, как змей-дракон, пытавшийся съесть царскую дочь. Не оставь нас, Георгий Славный...
Вот так я и молился своей первой в жизни неопытной молитвой и был почему-то уверен, что Небо меня слышит! Сколько прошло времени, не знаю — я утратил все чувства. Умирающая Пашка и ее остекленевшие глаза стояли передо мной, и я, не жалея сил, продолжал просить Бога и Его верных святых и ангелов спасти девочку. Но силы мои вдруг окончательно иссякли: кошмарная ночь в поселке, бессонная ночь в каменном ледяном мешке, огромное физическое и моральное напряжение последних дней и эта третья бессонная ночь сделали свое дело. Я внезапно почувствовал, что от волнения и какой-то жуткой тоски, от усталости и безысходности я теряю сознание. Все для меня померкло — и луна, и свет звезд, и лес... Последнее, что я услышал, так это свой голос, произнесший: «Как же я теперь один без нее-то... Как же без нее... Господи?!» И упал лицом в мокрую траву... Больше я уже ничего не видел, ничего не слышал, не чувствовал, не говорил, не желал, не думал... Будто я умер сам вместо Пашки и растворился среди этого бескрайнего и безмолвного океана природы, снова вернувшись в землю, из которой Господь создал меня как человека. Совершенно обессиленный, я лежал в траве в каком-то полузабытьи. Спал ли я, находился ли в глубоком обмороке или просто от чудовищной усталости уже не мог шевелить языком и всеми мышцами своего тела... Не знаю. Никогда еще ничего подобного со мной не происходило. И как долго длилось это мое состояние, тоже затрудняюсь сказать. Наверное, тоже немалое время... А над тайгой все бушевала бархатная, ароматная, светлая августовская ночь. Последняя ночь моей прежней жизни! Я знал, что с рассветом все у меня изменится, и я сам стану уже не таким, как раньше. Я должен буду проснуться другим человеком. Но тогда я очень не желал пробуждаться... Мне так жутко не хотелось входить в новый светлый и радостный день одному, без моей привычной уже, чудесной Пятницы. И увидеть ее мертвой я так не хотел... больше всего на свете! Поэтому я просто лежал, растворившись у подножия могучих шершавых сосен, и упорно не желал вновь появляться в этом мире, ставшем вдруг сразу каким-то чужим и холодным...


ВОТ И ОКОНЧИЛОСЬ ВСЕ...

...Печальная похоронная процессия медленно двигалась за околицей к старому сельскому кладбищу, видневшемуся на туманном пригорке. За спинами людей среди можжевеловых кустов просматривались серые с плоскими крышами двухэтажки рабочего поселка.
Я стоял на обочине неширокой пыльной грунтовой дороги, облокотившись одной рукой на ствол рябины, грустно шелестящей листвой, и смотрел, не мигая, на душераздирающее зрелище. Слезы катились по моим щекам, но я этого не замечал... Первым шел батюшка в черной ризе с большим серебряным крестом на груди. Он напевал что-то очень грустное и помахивал бронзовым кадилом, источавшим сильные ароматы смолы и хвои. Следом шли двое: молодой офицер в хаки и прекрасная девушка в бело-голубом одеянии. Они держали друг друга за руки, и лица их были такие светлые, будто все происходящее их вовсе не беспокоило. За ними двигались четверо крепких парней в черном с белыми повязками на рукавах. Они несли гроб, отделанный бирюзовым шелком с кружевною оторочкою. И в этом гробу лежал кто-то очень красивый и желанный, усыпанный белыми и розовыми лепестками цветов. Я не мог разглядеть лица покойного, но знал — это она, Пашка... Далее брели тетя Зоя, тетя Клава, мои родители, худенькая невысокая женщина, похожая на Пашу, наверное, ее мамка... Тут же были Пашкины учителя, подружки, одноклассники, соседи, еще какие-то люди... Всего около пятидесяти человек. Следом тащился небольшой открытый грузовичок. На нем стояли крест, крышка от гроба, венки и магнитофон с колонками, из которых лилось: «Девушка Прасковья из Подмосковья и плачет, и плачет...» Когда процессия прошла рядом, и я уже было хотел примкнуть к ней, вдруг кто-то беззвучно подбежал сзади и быстро закрыл мне глаза ладонями. Я вздрогнул, но рук этих не отнял. Что я мог сказать? Кто бы это мог быть? Ведь эти ладошки, такие теплые и нежные, я не спутал бы теперь ни с какими другими! Но возможно ли такое?! Пашка... Определенно, это была она! Но ведь этого же не может быть! Я нерешительно произнес:
— Паша?!
Пальцы сразу же разомкнулись, и я, обернувшись, увидел... да-да, ее, мою славную Пятницу!
— Пашка, ты?! Живая?! — вытаращил я глаза от удивления.
Девчонка стояла рядом и улыбалась, смущенно теребя свои косички.
— Но откуда же ты?! Пятница...
— А я и не умирала! — усмехнулась Прасковья.
— Но кто же... кто же там?! — я махнул рукой в сторону гроба.
— А это все твои грехи и дурные привычки! Они такие желанные и сладкие, но ты уже простился с ними... Пускай они уходят навсегда! У тебя теперь начинается новая жизнь! Как и у меня... Пойдем отсюда. Нас ведь ждут дома! — и она протянула мне свою руку.
Я осторожно взял ее за ладонь, а Пашка вдруг быстро поднесла мои пальцы к своим губам и поцеловала два раза:
— Спасибо тебе, Жорка, ты снова спас меня!..
Пробуждаясь от такого странного сна, я, однако, реально почувствовал, что кто-то действительно целует мою руку в тыльную сторону ладони, в предплечье, в голое плечо! Я дернулся и, открыв глаза, обнаружил себя лежащим на левом боку в траве у подножия могучей сосны. Уже было совсем светло. Весело щебетали птахи. Мягкий ветерок шевелил былинки... Наступало на редкость теплое и спокойное утро. Кто-то стоял у меня за спиной или, скорее всего, сидел на корточках, так как я чувствовал его горячее дыхание на своей щеке, на ухе, волосах... Рука, покрытая нежными поцелуями, еще отдавала свежестью от прикосновения чьих-то влажных губ.
— Паша... — прошептал я.
Мне никто не ответил. И тут я спохватился: «О, Господи! Пашка! Ведь уже утро!» От этой мысли я вздрогнул, но подняться так и не решился. Моя дрожь, видимо, спугнула того, кто был рядом. Неизвестный встал и отошел. Я услышал, как сильно щелкнула сломанная его шагами ветка. Какой-то холодок пробежал по моей спине. И тогда я лег на живот, а затем резко перекатился на правый бок. И тут я увидел его — странного незнакомца, потревожившего мой сон. Это был довольно крупный лосенок. Он выглядел таким несуразным: длинные ноги, неуверенная походка, большие уши и огромные любопытные глаза. Я встал на колени и протянул ему руку:
— Привет! — тихо сказал я.
Лосенок повел ушами и подошел ко мне. Осторожно дотронулся губами до пальцев. Я попытался погладить его по носу, но тут вдали что-то зашелестело, и лесной гость резко отпрянул. А потом и вовсе побежал прочь. Я встал на ноги и увидел вышедшую из зарослей лосиху. Она с каким-то недоверием взглянула на меня и несколько раз махнула головой сверху вниз, будто здороваясь. И я, поддаваясь этому странному приветствию, тоже махнул головой и почему-то даже сказал: «Здрасьте!» Лосенок подбежал к своей могучей мамке. Они мило поцеловались и, уже не обращая на меня никакого внимания, не спеша двинулись по лесу. А у меня в мозгу вновь промелькнула обжигающая мысль: «Пашка, там же Пашка... уже ведь утро...» И я кинулся к заимке. Однако последние метры дались мне с большим трудом. Ноги отказывались слушаться и предательски дрожали. Трясло все тело. Избушка встретила меня гробовым молчанием. Серая, покосившаяся, как-то враз ставшая такой печальной и старой заимка превратилась как бы в темную гробницу для прекрасной лесной нимфы. Я подошел к крылечку в две ступеньки и замер. Там, за тонкой, покрытой мхом стенкой была моя Пашка... Вернее, только ее тело, измученное тяжелой и такой быстрой болезнью... А душа ее, прекрасная светлая душа, давно уже была высоко, в недосягаемой для нас вышине, именуемой Царствием Божиим. А значит, я остался здесь совершенно один... Видеть мертвую Пашку я не хотел ни за что на свете! Пусть она останется в моей памяти всегда такой живой, такой красивой, такой доброй и нежной, какой я познал ее за эти дни нашего незапланированного путешествия, где столько дней были только мы и тайга да еще наши невидимые небесные покровители... Такой дикий холод пронзил все мое существо, что все ледяные залы внутри горы не шли ни в какое сравнение.
Я застонал и сел у двери. Нет, я не смогу войти туда. И не пойду... Пусть Пашка будет для меня всегда живой! Ведь она сейчас сидит где-нибудь на легком белом облачке и, видя меня здесь, как крошечную былинку Мироздания, весело посмеивается, ибо ее уже больше никто и ничто не сможет обидеть, унизить, заставить страдать... Счастливая! Я невольно взглянул на небо. По бархатной синеве спокойно плыли четыре нежных облачка... Солнце уже вот-вот должно было подняться над деревьями. Его лучи струились по лесу, покрывая позолотой замшелые стволы сосен. Какое чудное утро! Как хочется жить и радоваться, и как же больно и холодно у меня в груди... Все стало сразу ненужным, серым, чужим... Я больше не хочу ничего делать, не собираюсь идти расчищать поляну для вертолета, не желаю разводить костер-маяк... Я просто сидел и неизвестно чего ждал. Я никак не мог смириться с дикой мыслью, что я один, что Паша уже никогда не появится рядом и что я никогда (представляете, никогда!) не услышу ее голоса, смеха, не увижу ее всепроникающего взгляда, не дотронусь до шелка ее озорных косичек.
— Пашка-Пашка... девочка Прасковья... Как же так все получилось... почему произошел такой жуткий финал в нашем походе... Нет же! Нет! Ты — жива! Я не отдам тебя никому, моя Пятница! — Я вскочил и бросился к двери.
Но, дотронувшись до ручки, снова сник. Мертвая тишина внутри избушки говорила о страшном. Я вновь опустился на порожек и сидел, облокотившись о стенку, как у той рябины во сне, и безучастно глядел на медленно выходящее солнце. Яркий апельсин все никак не решался выглянуть из-за вершин. В районе горной гряды звучно протрещал вертолет и отклонился к поселку лесозаготовителей. Мне даже почудилось, что там залаяли испуганные собаки. Хотя вряд ли это были собаки, уж больно далеко отсюда было это селение-призрак. «Господи, почему же все так вышло!» — думал я. Ни бурная река, ни Водокруч, ни комары, ни болотные топи, ни крутые скалы, ни мутная вода озера, ни злобные псины, ни грозы — ничто не смогло нас поразить! А тут вдруг эта горячка да такая быстрая и нелепая развязка... Слезы прихлынули к моему лицу. Как же я теперь посмотрю в глаза маме, тете Клаве, тете Зое... Не уберег! Не спас! Не помог! А они ведь все так на меня надеялись... Я вскочил и отбежал от сторожки. Пометался по полянке и отчаянно закричал:
— Пашка! Пашка-а-а!
Эхо зычно заметалось среди деревьев, кустов и завалов, ища путь к небу. И тут вдруг я отчетливо услышал спокойное:
— Жор, я тут!
Я вздрогнул и огляделся. Нигде никого не было. Поднял голову: в небе лишь одинокое легкое белое облачко в виде медленно плывущей девушки.
— Паша! — крикнул я и замахал руками. — Не улетай!
— Жор, иди сюда! — снова послышалось за моей спиной.
Господи, да что же это такое?! Я вновь внимательно огляделся. Нигде никого... Наверное, я схожу с ума?! И тут в избушке что-то звякнуло. Сердце мое сжалось от какого-то сладостного предчувствия. Еще полностью не отдавая себе отчета в невероятности этого предположения, я быстро подошел к двери и прислушался. «А что если Пашка звала меня именно отсюда, из избушки?!» — мелькнула дерзкая мысль. Меня аж в пот бросило от такого открытия, и я задохнулся от нахлынувшего волнения, которое, будто внезапное цунами, накрыло все мое существо. Сделав два глубоких вдоха, я наконец решился и толкнул дверь. Она протяжно заскрипела и распахнулась. И вместе со мной в мрачное темное помещение заимки ворвались яркие мощные живительные лучи вставшего над лесом солнца. От того, что я увидел в этом слепящем свете, меня отбросило назад.
— О, Господи, Пашка! — воскликнул я и, упершись спиной в дверной косяк, медленно стек на пол.
Ребята, это было просто какое-то чудо! Вы не поверите, но все так и было! За столом освещенная ярким солнечным сиянием сидела Пашка! (Живая Пашка!) Она с аппетитом поглощала мою гречневую жижу, черпая ее большой деревянной ложкой прямо из кастрюльки.
— Жор, ты что так долго? — спросила она спокойно.
А я сидел на корточках у порога и во все глаза смотрел на нее и шептал:
— Пашка, Боже мой, Пашка... живая...
— А я вот решила позавтракать. Что-то я страшно проголодалась! — произнесла девчонка и как-то виновато улыбнулась.
Хоть и вид у нее был, как у ожившего мертвеца, но тем не менее она была жива, спокойна, весело шевелила руками и губами. И она была совсем рядом... Нет, никогда я еще не был так удивлен и так счастлив, как в те мгновения. Даже когда побеждал на соревнованиях, когда мне подарили на день варенья долгожданный компьютер, когда папка объявил нам о поездке в Египет... Ничто не могло сравниться с этим мигом, о котором я так мечтал, которого так ждал, так лелеял в своей душе... Я даже едва не прослезился.
— Жор, ну ты что, садись за стол, поедим вместе, а то я все одна слопаю!
— Ешь-ешь, я не хочу... — прошептал я, улыбаясь, и, поднявшись, подошел к девчонке.
Я тронул Пашку за плечо, чтобы убедиться, что это уже не сон, не сказочный солнечный мираж, и даже опасливо покосился на лежанку, думая, что тело девчонки все еще лежит там, а здесь перед собой я вижу лишь ее душу. Но нет, Пашка была такая живая, такая реальная и ощутимая, как и всегда! Она взглянула на меня удивленно и, видимо, поняв цель моих движений, весело заулыбалась.
— Ох, и спала же я! — сказала она и закашлялась. — Думала, что так и не проснусь никогда... А твой компресс, видно, здорово помог! Дышать сразу легче стало.
Наконец, придя в себя, я бросился ухаживать за своей Пятницей, не переставая на ходу мысленно благодарить Господа, Его Матушку и Параскеву, и Георгия, и всех святых. Так как именно Они, а не какие-то там компрессы да таблетки вернули мне Пашку живой и здоровой, услышав мою убогую молитву, увидев боль моего сердца и горькие слезы отчаяния...
— Паш, да что ты ешь эту кашу?! Рыбки бы лучше съела, — предложил я. — Погоди, я тебя сейчас чаем попою! У меня еще и варенье осталось, малиновое! Подогрею вот малость... А то ведь кашка-то у меня получилась такая, какую, наверно, твоя бабушка варила для хрюшки... — суетился я, пытаясь развести огонь в буржуйке.
— Ну что ты! Вкусно! — возмутилась Пашка на полном серьезе.
А я уже чистил для нее рыбку, клал сухарики, подставлял котелок с вареньем... Растопив печь по-быстрому одними смольняками да старыми журналами, я водрузил на нее чайник.
— Жор, а мне, знаешь, сон какой приснился! Будто меня окружали злые псы, ну, прямо, как там, в поселке... Только они были крупнее, и все черные с горящими глазами! Я так испугалась, думая, что они сейчас разорвут меня на части, и стала молиться. Псы грозно рычали и лаяли, медленно надвигаясь на меня со всех сторон. Какие у них были жуткие клыкастые пасти! Ужас! Но тут появился ты с горящей палкой в руках и стал их отгонять. Собаки долго сопротивлялись, кидались на тебя, визжали, выли, ревели, но ты не сдавался, затрачивая на поединок все свои силы. И в конце концов, ты прогнал их всех! Потом разжег огромный костер. Поднялось такое пламя! Вокруг стало так светло и жарко, что я быстро согрелась и успокоилась, и мне стало гораздо лучше...
— Нет, Паш, это тебя Господь спас, и все святые помогли!
— Да, конечно! — согласилась Прасковья, принимая от меня кружку с горячим чаем. — Но ведь и ты тоже постарался, правда?
Я неопределенно повел плечами:
— Да что я могу? Не знаю...
— Спасибо тебе, Жор, ты боролся за меня до последнего! Как и в той реке... Ты — настоящий Победоносец! Отстоял свою Пятницу в битве со страшным драконом — болезнью...
— Правда?! — спросил я, краснея, и почувствовал, как сладостно забилось мое сердце: ведь еще никто не награждал меня таким званием!
Поев, Пашка снова закашлялась и, почувствовав сильную слабость и головокружение, приняла последние таблетки и прилегла на лежанку. Я укутал ее и сказал:
— Ты отдохни пока, а я схожу разведу костер на поляне. Кажется, спасатели уже возобновили свои полеты. Теперь-то уж они нас враз заметят! Хватит нам таскаться по этой тайге, пора и закругляться, точно?
— Угу! — согласно кивнула головой девчонка и устало заулыбалась. — Только ты, Жор, недолго, хорошо? А то мне одной скучно и, знаешь, постоянно кажется, что кто-то ходит под окнами.
— Это лосенок, наверно, был! Ты ничего не бойся! Я его видел рано утром. Такой смешной... Не скучай, я мигом! — и я, прихватив топор, двинулся к двери.
— Жор! — вдруг снова окликнула девчонка, когда я уже выходил за порог. — А чего ты так кричал утром? Меня звал...
— Я боялся, что ты умрешь... — сказал я тихо.
Прасковья грустно улыбнулась:
— Не бойся, не умру! Как я тебя брошу, нам ведь теперь нельзя по одному, пропадем...
— Да, мы должны быть вместе! Так что ты уж постарайся, больше не умирай! — тоже печально пошутил я.
— Буду стараться, мой Робинзон!
Примерно за полчаса я соорудил такую пирамиду из валежника, что если ее запалить, то наверняка дым заметили бы даже собаки в заброшенном поселке, а то и пассажиры парома! Разводить огонь я пока не стал, решив дождаться момента, когда на небе появится какое-нибудь транспортное средство, а то прогорит все даром — потом опять сооружай...
День разгорался ясный, солнечный, жаркий. Август шел своим чередом, а я уже и не сразу вспомнил, какое же сегодня число. Устав от работы, я отошел к небольшому лесному озерцу, уже изрядно заросшему кугой да осокой. Решив немного освежиться, я скинул майку и вошел по колено в воду. Со дна поднялась красноватая муть. Я постоял с минуту, ожидая, когда ил уляжется обратно на свое место, и только тогда стал плескаться. Выйдя на берег, закашлялся и почувствовал, как по спине пробежал какой-то нездоровый холодок.
«Эх, как бы мне и самому не заболеть! — подумал я. — Только этого еще мне и не хватало!»
Когда я надевал майку с уже почти полностью облезшим волком, то услышал треск сучьев. Быстро огляделся. За ближними зарослями молодых елочек и сосенок кто-то шел! Трещали сухие ветки и шишки. Опять лоси? Я поднял с земли топор и спрятался за дерево. Шаги приближались. Неизвестное существо двигалось быстро и... прямо на меня! А что, если медведь! Я невольно съежился и осмотрелся, ища подходящее место для возможного отступления. От косолапого гостя тут, пожалуй, скрыться было негде! Оставалось лишь одно: мухой лететь к своей пирамидке и срочно ее запалить. Звери огня не любят! Но я напрасно волновался. Это был не медведь. А знаете, кто? Думаете, что сам сасквач пожаловал? Да ну его, вонючку! Не поверите, но заросли распахнулись и на поляну вышли два человека! Да-да, самые настоящие люди! Которых мы не видели уже полторы недели! Это были крепкие мужчины в кирзовых сапогах, в брезентовых брюках и куртках, и оба бородатые. Один — в кепке, у другого — панама на голове. За плечами мужчин висели тяжелые рюкзаки. У одного в руке — двустволка, у другого — кирка. Один дымил «беломориной», а второй что-то жевал. Оказавшись на середине поляны, незнакомцы остановились и огляделись. Увидев мою кучу, удивились.
— Эге, смотри-ка, Петро, какое сооружение! — произнес один, поднимая ружье себе на плечо.
— Як пырамыда у Египте! — отозвался напарник, утирая пот со лба.
Говорил он как-то странно, густо мешая украинскую речь с русской, и никак нельзя было понять, какого языка он более стыдится, а какому отдает предпочтение.
— Похоже, медведь тут чого наробил?
— Навряд ли. Здесь явно дело рук человеческих!
— Хм, та откуда ж ему дэсь взяться-то?! — удивился мужик в защитной панаме с накомарником, откинутым на затылок.
Спокойная речь незнакомцев не внушала опасения. И в лицах их не было ничего злобного, отталкивающего. «Это геологи! — решил я. — Или же охотники-промысловики. Ну уж никак не браконьеры. Пожалуй, этим людям вполне можно довериться и открыться.»
— Здравствуйте! — крикнул я негромко из-за своего укрытия.
Мужчины удивленно завертели головами.
— Э, кто тут прячется? — спросил тот, что был в кепке и с ружьем, и, толкнув своего спутника локтем, добавил: — Слыхал, Петро, а пирамида-то еще и говорящая!
— От чудеса! — развел тот руками.
И тогда я вышел из-за сосны и, смущенно улыбаясь, добавил:
— Это я!
— О-о! Вот и строитель объявился! Ну, здоровеньки булы! Какими судьбами занесло в такую глушь? — они обступили меня и крепко пожали протянутую руку.
— Заблудились мы. Дней десять вот уже гуляем... — отозвался я и махнул на пирамиду. — А это я хотел сигнал вертолету дать. Он тут летает, нас ищет.
— И много вас?
— Двое.
— Слухай, хлопэц, як тэбэ звать-величать?
— Георгий. Жора...
— Георгий? Хорошее имя. Победоносец! Значит, не пропадешь. А меня вот зови дядя Юра, а это — дядька Петро! — познакомил нас мужчина в кепке и тут же оживился: — Слушай, Георгий, а не вас ли ищут тут в последнее время? Приметы все по радио передавали... То да се... Вроде все сходится. С тобой девчонка еще, точно?
— Угу! — согласился я. — Нас скорее всего и ищут...
— Ну, тогда считай, брат, вам крепко повезло! Можете смело сворачивать свое путешествие!
— А вы геологи? — поинтересовался я.
— Геологи, — вздохнул дядя Юра, поправляя тяжелый рюкзак. — Руду вот всякую на горбушках ворочаем! А где твоя половинка-то?
— Тут недалеко, на заимке. Она сильно болеет...
— М-м-м, скверно. Но ничего, теперь все будет в порядке! Считай, уже все позади. Давай, брат Георгий, зови свою красавицу, с нами пойдете на базу. А уж оттуда еще до вечера по домам разлетитесь!
— Правда?!
— А як же! Сущая правда, хлопэц! — отозвался дядька Петро, снимая с плеч рюкзак и кирку. — А мы от пока у твоего костерка погреемся... Ты не против?
— Конечно же! Запаляйте!
— От и спасибочки! А то мы трошки шо-то промоклы... Передохнуть трэба...
Я хотел уже было бежать к избушке, но тут спохватился.
— А вы знаете, моя спутница... она... она очень слабая. Наверно, не сможет идти вместе с нами. Может, нам лучше вертолет дождаться?
— А, ерунда! — рассмеялся дядя Юра. — Зачем пешком идти. Мы вас мигом домчим на своей колеснице!
— А разве...
— Та у нас тут нэдалэко карета у кустах стоит! — усмехнулся дядька Петро.
А его напарник добавил, улыбаясь:
— Ну, давай, гарный хлопец, зови скорее свою принцессу!
— Пашка, люди! — заорал я, влетая в избушку.
— Как люди? — приподнялась девчонка, непонимающе глядя на меня. — Вертолет прилетел?
— Нет, тут совсем рядом на поляне стоят настоящие люди, представляешь! Геологи. Вставай быстрей! Они нас отвезут на свою базу. А там у них и рация есть, и даже самолет! Короче, все: гуд бай, тайга, гуд бай! — быстро говорил я и напел вот даже от радости. — Теперь все будет только куейс!
Я помог девчонке подняться с лежанки. Та быстро взглянула в зеркальце.
— Я ужасно выгляжу!
— Чепуха! Ты смотришься прекрасно! Пошли! Геологи — клевые ребята и прикольные, все правильно поймут!
Простившись с гостеприимной избушкой, мы поклонились ей и сказали огромное спасибо за все, что она для нас сделала, и поспешили к поляне. От нетерпения я тащил Пашку за руку, а та едва поспевала за мной, ойкала и постанывала, спотыкаясь о кочки и коряги. Когда мы прибыли на мой импровизированный аэродром, костер уже догорал, а рядом с ним стоял... крытый гусеничный вездеход!
— Ну вот и косички наши пожаловали! — встретил нас добродушный дядя Юра. — Это была основная примета!
— Здравствуйте, дяденьки! — поприветствовала Пашка геологов.
— Ну-с, ваше величество, карета подана, пора ехать к мамке!
— Здоровеньки булы, здоровеньки булы, гарная дывчына! — подошел дядька Петро и, обняв девочку за плечи, спросил: — Ну, як, милая, натэрпэлася тут трошки?
— Да так, немножко! — улыбнулась Пашка.
— Ну, нэчого, тэпэрь усе хорошо будэ! Скоренько до дому поедете.
— А с таким парнем и в тайге не страшно! Верно? — подмигнул дядя Юра и хлопнул меня ладонью по животику.
— Еще бы! — гордо отозвалась Пятница и взяла меня под руку.
От всего этого пришло время и мне трошки смутиться. Но тут я увидел на поясе у дяди Юры чехол с мобильником! Я бросился к геологу:
— Дядя Юра, можно я позвоню! Домой!
— Э, парень, — протянул тот, — мне телефона не жалко, но, понимаешь, надо малость потерпеть: тут в тайге, в этом Зеленом ущелье, связь совсем никчемная. Вот в горах на базе — там совсем другое дело! Понимаю, что очень хочется поскорей мамку утешить, но, извини, пока еще не время...
— Ну, может, у меня получится! А, дядь Юр? — не отставал я, от нетерпения переступая с ноги на ногу.
— Эх, молодежь, старших надо слушаться! Думаешь, не пробовали?! Ну, ладно, держи, убедись сам, коль не веришь... — и геолог, расстегнув чехол, протянул мне свою простенькую «Мотороллу».
Я схватил мобилу, точно паук муху, и, отбежав к центру поляны, дрожащими от волнения пальцами набрал заветный номер. Послышались гудки надежды. Ох, как же я хотел тогда вот так внезапно взять да и услышать голос своей мамки. Но в ответ кто-то металлически произнес: «Абонент временно недоступен!» да еще и повторил по-английски, хотя мне и так все уже было понятно.
— Вот невезение! — вырвалось у меня, и я топнул ногой от досады.
Вековые сосны зашумели, посмеиваясь над моей неудачей. Пришлось вернуть телефон хозяину.
— Ну что, убедился? — усмехнулся дядя Юра.
— М-да, никакой связи!
— То-то! Это тебе, брат Георгий, вовсе не Марьина Роща!
Когда от костра остались одни жаркие угли, дядька Петро принялся жарить на прутиках сало, которое он нарезал тоненькими ломтиками. Мы все принимали в этом участие.
— Что-то нет вертолета! — сказал я, вдыхая ароматный дым. — А ведь утром кружил над горами.
— Нэбось, трошки пидломался! — предположил дядька Петро. — Техника — она чи человек, тоже прибаливает...
Мы наспех перекусили. Дядя Юра дал Пашке какие-то таблетки, которые достал из «вездеходной» аптечки. Потом геологи присели на бревне покурить, а я, взяв ведерко в кузове гусеничной машины, стал носить воду из озерца, чтобы хорошенько залить кострище. В лесу это надо делать обязательно! Когда все было кончено, дядька Петро тщательно раздавил окурок сапогом и весело скомандовал:
— А ну, рэбятки, сягайте-ко у кузов! Та дэржитэсь покрэпчэ, а то дэсь так болтает, як у шторм на море!
Я забрался в вездеход с брезентовым верхом и помог подняться Пашке. Уселись на узкие жесткие лавочки и взялись за поручни невысоких бортов. Вездеход радостно рыкнул и лихо рванул с места. Таежные дороги действительно были экстремальными. Качка и впрямь оказалась как на бурном штормовом море! Нас то кидало вверх так, что иногда макушка касалась тугого брезента, то резко вело влево, а затем вправо или назад, то снова круто подбрасывало или швыряло на пол.
Мы ахали, охали, ухали, смеялись, а Пашка еще и взвизгивала. Порой мне казалось, что мы сидим не в кузове вездехода, а оседлали повозку, запряженную диким мустангом! Родео да и только! Один раз мы все же не удержались и полетели на пол. Я набил себе шишку на затылке, а Пашка ушибла локоть. Но все это было для нас уже не так важно. Мы ехали к людям! И я предвкушал, что уже совсем скоро смогу звякнуть домой и узнать, что же там творится в мое отсутствие!
Примерно через час этого таежного родео мы прибыли на базу. Она состояла из нескольких вагончиков, палаток и навесов, скромно притулившихся у подножия высокой красно-черной горы.
Рядом имелась взлетная полоса для «кукурузника», под которую, видимо, сгодилась небольшая таежная просека. Когда мы вывалились из душного отсека вездехода и, неуверенно стоя на ногах, растирали свои мышцы и суставы, привыкая к твердой земле, на лесной аэродром совершил посадку самолет, показавшийся мне уже знакомым. Наверное, это он тогда летал над горою, когда я махал ему руками. Дядя Юра отвел нас в один из вагончиков, а сам пошел в радиорубку, чтобы сообщить о нашем возвращении на большую землю. Я же, не удержавшись, снова выпросил у него телефон. На одном дыхании я выскочил из вагончика и взобрался на ближайшую сопку. Присев на горячий валун, вновь набрал желанный номер. И почти сразу же услышал:
— Да-да, слушаю!
Это была мамка! Сотовая связь на сей раз была на высоте! Я даже задохнулся от волнения и восторга.
— Слушаю, говорите!
— Мам, привет, это я! — набрав побольше воздуха в легкие, закричал я в трубку.
— Жорка, это ты?! Ну, наконец-то! — облегченно выдохнула мама и тут же как-то строго продолжила: — Где же вы там пропадаете?! Не надоело еще по тайге шляться? Мы тут с отцом места себе не находим... к Египту уже все готово... а ты... Спасатели вот даже никак не могут нагнать вас и думают, что вы с ними специально в прятки играете, за нос водите! На одном месте не сидите, все убегаете куда-то! Только вашу стоянку обнаружат, а вас уже и след простыл! Как понимать это, Жора?
— Да ты что, ма! Мы тут такого хлебнули, концы едва не отдали! А ты — специально... — удивился я тону матери.
Но она меня совсем не слушала.
— Эта монашка, похоже, совсем тебе голову вскружила!
— Ма, не говори так! Пашка... она хорошая!
— Знаем мы этих, хороших! В тихом омуте... сам знаешь...
— Ну ты что, ма! Не надо так о Пашке, мам, не то мы поссоримся. Она славная! Она же верующая! Не то, что мы... Да я, если хочешь знать, жизнью ей обязан! — обиделся я, пылая от волнения и непонимания.
— Ну ладно, Жор, прости, скажи лучше, где вы там на сей раз притаились.
И тут я вдруг ощутил острое желание нажать на сброс вызова. Слезы обиды сдавили мне челюсти. Да-а-а, вот так поговорили... Я-то думал, вот обрадую своих этим внезапным звонком из ниоткуда, а они, оказывается, думают, что мы со спасателями в кошки-мышки играем!
В одно мгновение перед глазами предстали жуткие картины наших лесных мытарств: коварные объятия Водокруча, болотная трясина, боль и рвота от «уральских следопытов», ледяная ночь в гроте, страшные оскалы свирепых псов, прощание с Пашкой... Эх, да что там и говорить. Как они только могли так подумать! Кто же виноват, что все именно так получилось? Мы хотели, как лучше, а все шло против нас! Такие вот сложились обстоятельства...
— Ма, телефон-то чужой, неудобно им долго пользоваться. Короче, мы у геологов, пока... — буркнул я в трубку.
— Жор, да ты что, обиделся, что ли?! Погоди, Жор, милый, скажи хоть, где вы находитесь-то!
— Пока, мам, привет папке! Скажи, что скоро вернусь вместе с тетей Клавой! — и я решительно нажал на красную кнопку.
А потом быстро побежал вниз, чтобы мамка не смогла мне перезвонить. Я вернулся в вагончик. Настроение было испорчено, и я выглядел растерянным. Пашка встала мне навстречу такая радостная и счастливая и спросила:
— Ну как, дозвонился?! Как они там?
— Все куейс! Заждались нас страшно... Волнуются, конечно, сильно... — отозвался я и заставил себя заулыбаться, чтобы Пашка ни о чем не догадалась.
— Да, я так соскучилась по мамке! По тете Зое, по всем... Даже дом свой и то теперь расцелую, наверно! — тихо рассмеялась девчонка, а мою грудь вдруг пронзила внезапная молния.
Я вдруг понял, что, уезжая домой, я должен буду расстаться с Прасковьей. А ведь расставанье — это маленькая смерть... Как не хотелось мне вновь переживать эти минуты прощания.
Что я скажу Пашке? Как мы разойдемся? Как разомкнем наши ладони? Нет, я не стал пока думать об этом: ведь мы еще вместе, и пока за нами прилетит вертолет, пока отвезет нас на станцию, пройдет еще немало времени... Этот момент наступит лишь на перроне вокзала, когда мы станем садиться в разные поезда. Она — с тетей Зоей, я — с тетей Клавой. Там кругом будет полно народа, многие будут прощаться, и, наверное, этот момент пройдет не так трогательно, не так заметно и не так больно... Я положил мобилу на тумбочку дяди Юры и сказал как можно спокойнее:
— Связь классная, прямо как дома побывал! Мамка в шоке от радости! Даже говорить не смогла...
— Еще бы! Я, наверно, вообще в обморок грохнулась бы! — отозвалась Пашка. — А моя мамка, наверно, ничего еще не знает...
— А у вас телефон есть?
— Только обычный, домашний.
— Ничего, небось, тетя Зоя уже и ей позвонила или сейчас звонит. Мамка моя наверняка теперь со всеми связалась, чтобы сообщить, что мы обнаружены.
— Даже как-то и не верится, что все кончилось... — вздохнула Прасковья, опускаясь на табурет. — Скорей бы опять всех увидеть и вернуться в прошлую жизнь...
В вагончик вошел дядя Юра и доложил, что тайга по-прежнему не хочет нас отпускать, видать, уж больно мы ей понравились. Оказалось, что вертолет действительно поломался и что за нами прилетят только завтра с первыми лучами солнца. Тетя Клава передавала мне огромный и горячий привет и просила набраться еще немного терпения и подождать до утра. Обещалась прилететь за мной вместе со спасателями. А вот тетя Зоя оказалась от нее вдалеке, на базе горноспасателей, где располагалась вторая группа поисковиков. Но ей о нас уже сообщили, и она тоже собиралась прилететь сюда завтра вместе с самолетом геологов.
Хоть мы немножко и расстроились от такой очередной вынужденной задержки, но тем не менее настроение у нас поднялось.
Я очень обрадовался тому обстоятельству, что еще одну ночь буду вместе с Пашкой, теперь вот уже в надежном месте, где не нужно будет ничего бояться и опасаться, и что можно будет допоздна посидеть у костра, попечь картошечки и повспоминать все, нами пережитое. Не знаю, думала ли так же и Пашка, ибо это осталось для меня тайной. Короче, судьба подарила нам, как бы извиняясь за все прошлые удары, еще целые сутки беззаботной жизни вдвоем! А тут еще пришел дядька Петро и пригласил нас пройти в столовую и «отобедать геологической кашки». Новость для меня, не скрою, ну очень приятная! Я взял Пашку за руку, и мы, радостные, поспешили за крепышом в защитной панаме. Ах, кабы я знал в тот момент, что нас всех ждало уже менее, чем через час! Злые силы, не сумевшие разлучить нас навеки в избушке, сделали все, чтобы ускорить наше расставание! И произошло это вот так внезапно, нежданно-негаданно, что я оказался совершенно не готовым к такому повороту судьбы, заставшему меня врасплох. И вот ведь как все получилось! Мы сидели в вагончике-столовой и с аппетитом ели перловку с тушенкой, запивая это кушанье парным молочком (оказывается, на базе жила козочка!). Я уже загадывал на то, как мы проведем остаток этого дня. Дядька Петро был рядом и рассказывал веселые истории и байки из жизни геологов (а знал он их, наверное, не меньше сотни!). А его русско-украинская (или украинско-русская?) речь делала рассказы еще колоритнее и еще смешнее. И тут в столовку вошел летчик. Он поздоровался с нами и пожелал приятного аппетита. Дядька Петро предложил и ему пообедать, но тот отказался, сказав, что скоро улетает к горноспасателям и поест уже там, так как у них на первое был сварен борщ по-украински. Услышав такое, дядька Петро безнадежно крякнул и расправил свои пышные усы.
— Как дела, парень? — летчик дружески хлопнул меня по плечу. — Так значит, это ты тогда махал нам?
— Ага! — кивнул я.
— А мы от бури тогда удирали! Ох, и гроза же была!.. Как вы ее хоть пережили-то? Мы все так волновались за вас, а помочь ничем не могли...
— Да мы в пещере отсиделись... Правда, чуть дубаря не дали... Там очень прохладненько было... — отозвался я.
— Ну, молодцы, стойкие ребята! Если бы не та буря, мы бы вас тогда еще до вечера забрали! Ну, да ничего, главное — все обошлось. Пусть уж лучше позже, чем никогда!
— Значит, Андрюха, все-таки решил полететь? — спросил пилота дядька Петро и добавил, старательно избегая акцента: — Может, все же пропустишь трошки перловочки, а то горняки, поди, борщ-то уже давно слопали...
— Нет, спасибо, Петро, надо слетать еще разок, пока погодка что надо. Пошли, лучше поможешь нам загрузиться.
— Ну, то всегда пожалуйста! — оживился геолог, вставая и надевая панаму.
— Пока, ребятки! Счастливо добраться до дома! — отдал нам честь летчик. — Уже вечером улетаете?
— Нет, только утром, — отозвался я.
— А что так?! — удивился пилот.
— Та вертушка трошки пидломалась! — встрял в разговор дядька Петро, снова щедро перейдя на украинский.
— Вот, Петро, я всегда говорил, что моя «Аннушка» надежнее этих винтов!
— Спасибо вам! У вас такая красивая форма! — сказала Пашка летчику Андрею, и эти вот ее слова дали старт нашему стремительному расставанию.
Летчику этот комплимент, видно, понравился, и он, уже выходя из столовой, вдруг неожиданно быстро вернулся и произнес:
— Слушайте, милая барышня, а не ваша ли это тетушка дежурит на базе горноспасателей? Уж больно вы похожи.
— Моя-моя! — оживилась Прасковья. — Это тетя Зоя!
— Да-да, тетя Зоя, — улыбнулся летчик. — Очень хорошая женщина. Так сильно за вас беспокоится... А не хотите ли полететь к ней прямо сейчас? Мы ведь как раз туда и направляемся. Всего часика два, и будете уже в объятиях своей тетушки, а то до утра-то еще ой, сколько времени, да и вертушку могут вовремя не починить.
— Правда?! — изумилась Пашка, и глаза ее засверкали.
— Конечно! С базы горноспасателей, может, даже до темна, если пойдет вездеход, сможете уже и до станции добраться. А там литером до Екатеринбурга. А уж там поезда всю ночь ходят...
— Верно! Летай, милая, а то эти вертушки-ватрушки подвести могут. Застрянешь тут еще на нэдэльку, — поддержал пилота дядька Петро.
— Здорово! — обрадовалась Пашка. — Тогда летим, конечно! — и она, залпом допив молоко, кинулась к выходу, но тут же осеклась, встретившись со мной взглядом.
А я испытал такой удар в сердце, будто кто-то сзади коварно саданул меня ножом под левую лопатку. Пашка подошла ко мне, виновато улыбаясь и теребя косичку, и не зная, что мне сказать. Я нашел в себе силы не выдать своего отчаяния и, улыбнувшись, сказал:
— Конечно, Паш, лети, нельзя упускать такой шанс! Тебе ведь еще лечиться надо, а то опять гроза какая-нибудь соберется... и застрянем тут опять... как всегда.
— Спасибо, Жор! — тихо сказала девчонка и так посмотрела на меня, что я сразу ей все простил.
— Я тебя провожу! — сказал я и вышел следом за Пашкой.
Я шел и ни о чем не думал. Оглушенный всем происшедшим, я никак не мог собрать воедино свои мысли, осознать все так, как должно. Разлука безжалостно подгоняла нас, и все мои воздушные замки, построенные на мыслях о еще одних сутках в тайге вместе с девчонкой, рушились теперь стремительно и неотвратимо...
Мы подошли к кромке летного поля. Ярко светило солнце, дул легкий попутный ветерок. Пахло смолой и цветами. Высокие заросли цветущего иван-чая красиво обрамляли взлетную полосу, на которой уже серебрился готовый к вылету самолет. Небо было чистое, прозрачное, точно над нами зависло горное озеро, воды которого почти до самого дна пронизывали солнечные лучи. Второй пилот хлопотал возле своей крылатой машины.
— Ну, ребяточки, прощайтеся! — сказал дядька Петро, обнимая нас за плечи. — Тилько нэдолго...
Летчик и геолог пошли к самолету, оставив меня и Пашку наедине. Как я боялся этого мига, как оттягивал его приближение! И вдруг он свалился на меня так неожиданно, что я вконец растерялся. Язык у меня присох к небу, щеки и уши пылали от волнения, а в голове творилось невесть что... Похоже, нечто подобное творилось сейчас и в душе девчонки. Поэтому мы целую минуту просто простояли друг против друга. Первой пришла в себя Пашка. Она улыбнулась и, оглянувшись на самолет, сказала:
— Ну, пока, Георгий Толстый! — и протянула мне свою руку.
Я сделал то же самое и ответил:
— Пока, Прасковья Пятница!
Пашка пожала мне руку и сказала уже вполне серьезно:
— Спасибо тебе за все, мой Робинзон! Я этого никогда не забуду.
— И тебе тоже спасибо, моя Пятница! Мы клево отдохнули!
Девчонка, соглашаясь со мной, кивнула головой и опять улыбнулась. И мы разомкнули свои руки. Но тут Пашка спохватилась:
— Ой, совсем забыла! Возьми вот! — и протянула мне мой мобильник, который все время нашего путешествия хранила у себя в кармане.
— Не надо! — отозвался я. — Оставь его себе! Я тебе его дарю!
— Нет, это очень дорогой подарок! — не согласилась Прасковья.
— Бери-бери! Мне все равно скоро на день варенья новый подарят, еще более навороченный. Да и должны же мы как-нибудь созваниваться!
— Спасибо! — обрадовалась девчонка и вздохнула. — А мне вот нечего тебе подарить.
— Знаешь что, подари мне свой платочек! Он такой красивый!
— Правда?
— Конечно! Он о тебе напоминать будет своей буковкой...
— Ну, хорошо, — согласилась Пашка и передала мне платочек, приложив к нему еще и «Живые помощи».
— Спасибо! — сказал я, принимая подарки, и тут вдруг вспомнил, что должен обязательно сознаться девчонке в том, что посмотрел на нее на болоте.
Ведь я обещал Богу и святым, что решусь на это, если они оставят Пашку в живых. Но как же это было трудно и неожиданно, что я аж задохнулся. Я понял, что если скажу ей это, то, возможно, Пашка здорово обидится и перестанет меня уважать, ведь она считает меня очень хорошим человеком, и после этого признания мы, вероятно, вновь станем недругами, как и в самом начале нашего знакомства. Как мне не хотелось с ней так расставаться! И дернуло же меня тогда так опрометчиво поступить... И еще я понял, что если умолчу и в этот раз, то тогда попросту перестану уважать сам себя, и это будет еще страшнее нашей размолвки. Эх, будь что будет, я должен признаться Пашке и ответить сполна за свой последний грех перед ней, хотя бы для очищения души, хотя бы для самого себя... И тогда я сказал:
— Паш, я должен тебе кое в чем признаться...
Она поглядела на меня как всегда пронзительно, и я от этого взгляда совсем сник. Повернув голову в сторону гор, я выпалил:
— Понимаешь, там... тогда... на болотах... Это не дает мне покоя. Там на болоте... когда мы купались, помнишь?
— Да, а что там? — как-то тихо и удивленно спросила девчонка.
— Я, знаешь, нарушил обещание и, подлец этакий, оглянулся на тебя... Прости, пожалуйста... если сможешь...
Уши мои запылали, как свечи, от волнения и напряжения аж мурашки побежали по всему телу. И я так и не осмелился взглянуть ей в глаза. Я замолчал и ожидал, что сейчас среди этого чудесного дня разразится жуткая буря. Наверняка Пашка вспыхнет и скажет:
— Ах, вот ты какой! А я-то думала! Победоносец... А ты?! Не желаю больше тебя знать и видеть! — и швырнет в меня мобильник.
Потом вырвет из моих рук свои подарки и, не оборачиваясь, побежит к самолету. И что удивительно, несмотря ни на что, я был готов принять все это и стерпеть. Однако не успел я еще как следует впасть в отчаяние (так как пауза после моих слов длилась всего три секунды), как Пашка, выслушав мое признание, улыбнулась и весело сказала:
— Ах вы, мальчишки, не можете вы не подглядывать! — и тронув меня за плечо, добавила серьезным голосом: — А ты молодец, что сказал. Спасибо. Я не сержусь на тебя...
И тогда я, окрыленный ее словами, робко взглянул ей в глаза. Она, немного смутившись, опять шутливо спросила:
— А я, наверно, очень некрасивая, да? Мне всегда не нравилась моя фигура...
— Да ты что! — воскликнул я. — Ты такая! Такая... Ну, короче, как Параскева Пятница!
— Ну, спасибо! — улыбнулась Прасковья и снова тронула меня за предплечье.
А вот мне в это мгновение очень захотелось ее поцеловать, так как, несмотря на болезнь и грусть в глазах, Прасковья показалась мне тогда такой прекрасной! Но я так и не решился этого сделать. И тут дядька Петро крикнул нам:
— Ребятки, пора! Разбегаемся!
— Ну, счастливо тебе, Жорка, не грусти! Прости, что улетаю раньше срока... Мы обязательно скоро встретимся! Хорошо? — тихо проговорила Пашка, отступая от меня.
— Да, Паш, обязательно! Я сразу же позвоню тебе. Счастливой тебе дороги!
— Угу! — махнула головой девчонка и, моргнув глазами, повернулась и легко побежала к самолету.
Я стоял и глядел ей вслед. Моя сказочная фея в сером помятом немодном платье удалялась от меня, паря над изумрудным ковром лесного аэродрома. Ее движения были воздушны, изящны, грациозны... Разлетающиеся в стороны носочки, смешно колыхающиеся косички... Да, это была моя Пашка, девочка Прасковья... Пилоты запустили двигатель. Подбежав к трапу, Пашка о чем-то быстро переговорила с дядькой Петро и, обняв его за шею, быстро чмокнула в густую бороду, а затем легко впорхнула в салон самолета. Второй пилот стоял рядом и помог ей подняться. Потом запрыгнул следом и хотел уже убрать трап, как вдруг Пашка остановила его и стала о чем-то упрашивать.
Дядька Петро пошел в сторону, подальше от самолета, держа в одной руке панаму, а другой важно расправляя свои усы. Кажется, он улыбался. Второй пилот развел руками, и девчонка вновь выбралась из самолета. Потом помахала мне рукой, подзывая к себе. Жаль, что тетя Клава находилась совсем в другом месте, и я никак не мог полететь вместе с Пашкой. Тогда зачем же она звала меня? Но я все равно кинулся к ней изо всех сил.
Подбегая, я едва затормозил, чтобы не влететь в салон «кукурузника» вместе с девчонкой. Пашка же, воспользовавшись этим моим замешательством, быстро обняла меня и трижды по-христиански расцеловала, а затем снова нырнула в самолет. Пилот, посмеиваясь, одним рывком затащил следом за ней и трап. Дверца закрылась, и самолет начал выруливать на взлетную полосу. Я немного отбежал и посмотрел на кабину. Летчик Андрей улыбался, глядя на меня. Потом кивнул в сторону салона и показал мне большой палец правой руки. Я, соглашаясь, махнул ему головой и помахал руками. «Кукурузник» заревел мотором и, быстренько разбежавшись, резво взмыл в безоблачную вышину. Я стоял и махал ему вслед. Поднятый машиной ветер не смог остудить нежного жара поцелуев на моих щеках. Я счастливо улыбался и все махал и махал до тех пор, пока самолет не превратился в маленькую птичку, а потом и вовсе затерялся где-то возле изумрудного горизонта.
— Будь всегда счастлива, Прасковья! — крикнул я и только после этого опустил свои руки.
Когда вновь стало тихо, я внезапно почувствовал, что с этим неожиданным рейсом улетела добрая половина меня самого... Ощутив такую ничем не восполнимую легкость внутри себя, я снова загрустил. И все происходящее стало опять каким-то серым и безразличным. Я все стоял и глядел на горизонт. И не знаю, сколько бы еще так простоял, если бы на плечо мне не легла чья-то тяжелая ладонь.
— Ну шо дывыся, хлопэц, улетела наша гарная дывчина? — сказал дядька Петро, обнимая меня. — Эх, таку нельзя не любити... Ну шо, Жора, пидем наливо до дому... тэбэ трошки соснуть трэба... Эх, нэ будэм горэвати, будэм отдыхати! Усе ладно будэ!
Я тоже обнял геолога, и мы не спеша направились к базе. И я вновь стал ощущать себя счастливым человеком, и радость опять наполняла мою душу. Нежное марево разливалось по округе, но мне казалось, что это разливается свет, который всегда излучала Пашка. Чистый свет добра и любви, свет веры и надежды, свет, без которого не может жить Настоящий Человек! Я шел, улыбаясь, так как слушал шутки дядьки Петро, и мне нестерпимо хотелось всех любить, творить только добро, надеяться на лучшее и благодарить Господа Бога за все, что по Его воле произошло со мной в эти летние дни... Я шел и тихонько молился...


ЭПИЛОГ

Вот так, ребята, и закончилась эта удивительнейшая история, о которой я и хотел вам рассказать. Хотите знать, что же было дальше? Что ж, скажу немножко. В Египет мы, конечно же, так и не попали. По возвращении домой я действительно приболел, а родители, увидев, как я «сильно исхудал», принялись меня усиленно откармливать. Так почти весь август и прошел. Но знаете, я вовсе нисколько не расстроился из-за этого. В последнее время мне все больше хочется поехать не в знойную Гизу, а в лесоболотную Мещеру, где среди изумрудных деревьев, лазурных туманов, серебряных озер, черничных полян, ореховых зарослей, самоцветных рос, невесомых паутин живет моя прекрасная Нефертити, моя добрая, скромная и славная Пятница, сказочная, благочестивая фея Прасковья. Я так сильно соскучился по ней, хоть мы и часто переговариваемся по телефону, рассказывая о своих делах, о школьных успехах, вспоминаем прошедшее лето...
У меня на столике возле кровати теперь постоянно стоит следующая композиция: вазочка с цветами, а возле нее иконки Георгия и Параскевы и рядом серебряное блюдо, в котором лежат платочек (с буковкой «П» в уголке), просфора (из лесного монастыря), маленький сухой боровичок (который я отделил от даров тети Клавы), крымская шумящая ракушка (Лехин подарок), зеркальце, перочинный ножичек, а также сухая еловая шишка и кусочек гранита (невесть как оказавшиеся в моих бриджах). Но самое главное украшение этой композиции — это небольшая цветная фотография в золотисто-коричневой рамке. Ее прислала мне Пашка на мой день рождения. Знаете, что там изображено? Тогда попробую описать: на поваленном сосновом стволе в окружении розового марева иван-чая сидит скромно улыбающаяся девчонка в простеньком серо-голубом платьице, на плечах — белый платочек, на ногах — походные полукеды. На груди ее покоятся две озорные русые косички, в которых весело играют золотые зайчики заходящего солнца. В руках у девчонки небольшая, но толстенькая книжица в черной обложке. На обратной стороне этой фотки после генеральной уборки в моей комнате я вдруг обнаружил надпись, начертанную любимым мамкиным оранжевым фломастером «Прасковья Аль-Кахира!» (то есть «Победоносная!»)
Перед тем, как заснуть, я долго любуюсь этой композицией. А просыпаясь, говорю милым ликам и предметам: «Доброе утро! Спасибо, что вы все у меня есть!»
Скоро Рождество, и я хочу, ребята, сделать Прасковье небольшой презент. Открою вам по секрету, какой именно: я подарю ей одну хорошую книгу! А что это будет за книга, не скажу, потому что вы уже и так сами догадались! И вот еще, что я хотел бы добавить ко всему сказанному. Я постепенно воцерковляюсь! Перед школой впервые вот причастился Святых Тайн Христовых! Да! И знаете, на исповеди было уже не так боязно, ведь у меня уже имеется небольшой опыт в этом деле... А вот совсем недавно освоил и Символ Веры! Казалось — ух, какой большой текст и трудный, ан, нет, все очень быстро запомнил. Права была Паша, когда говорила, что молитва — не стих, она сама из сердца льется... Только надо желать ее туда загрузить. И еще вот я начал поститься. Признаюсь, это дело дается мне трудновато, ведь я такой любитель вкусненького... Но ничего, скриплю, но терплю, употребляя лишь самые простецкие блюда. А что ж вы хотите? Надо и нам, ребята, начинать дело своего спасения, и чем раньше, тем лучше! Читаю теперь «Жития святых». Знаете, очень интересная книга. Это вам не комиксы про Бэтмана — зачитаешься! Стараюсь почаще бывать в храмах, отказываюсь от бранных слов и грубых выражений.
Даже свой любимый «Блин!» теперь пытаюсь проглатывать! Короче, постигаю азы Православия. Должен же я хоть как-то быть достойным своей Пятницы, открывшей мне этот сказочный мир, сумевшей повернуть мою жизнь против бурного мирского течения, выдернувшей меня из засасывающей круговерти скучных будней и пустых желаний! А вы? Попробуйте — не пожалеете! Ну а пока — пока! И храни вас всех Господь Бог! Ой, кажется, звонит мобильный! Я уверен — это она! Моя девочка Прасковья! Ну, извините, бегу! А о том, что она мне поведает, расскажу уже в другой раз, куейс? Ну, значит и договорились! Привет!

город Чаплыгин
15.02.2007-03.03.2007