Новые
Меню
9
Она ждала его. Он знает, он это чувствует. Она мысленно проводила с ним вечера, мысленно провожала его до двери. Даже, когда они не были знакомы. Во всех похожих мужчинах она искала его, поэтому они встретились. Она была страшно обаятельная: в её глазах стояла удивительная загадочность. Она больше не могла быть без него, а он без неё. Поэтому - он её нашёл. Он знает, он это чувствует. И она не будет искать в нём недостатки, потому что он ей нужен.
Он устало провёл рукой по лицу, встал с постели и распахнул окно. Утро залило светом округу, в воздухе чувствовалась прохлада сибирского лета и лёгкий свежий ветерок. У него был выходной, а Наташе нужно было трубить подъём на работу. Ему нравилось наблюдать за ней, когда она полусонная вскакивала с кровати и с женской суетой бегала от спальни до ванной комнаты. Стоя у зеркала, она быстро рисовала глаза и губы, втискивалась у двери в высоченные каблуки и возмущалась:
- Что ты там возишься, я уже готова.
Они спускались в лифте вниз, и он увозил её на работу. По дороге они говорили о разной ерунде: она щебетала ему о том, что не хочет на работу, что надавила мозоль новыми туфлями. А он только улыбался.
- Ты вечно, чему-то улыбаешься. Надо мной смеёшься?
- Нет.
- А я ведь люблю тебя, Неволин... И очень сильно. Ты даже представить не можешь, как сильно люблю. Весь день скучаю и жду вечера, чтобы снова быть вместе.
- Бросай работу и сиди дома.
- Придумал тоже.
Она целовала его и убегала. А вечером он забирал её домой, и в салоне машины стоял нежный цветочный запах. Так было всегда, как только они познакомились.
Эта маленькая девочка появилась в его жизни случайно. Возмужавший и уже заматеревший, он по-прежнему держал спортивную форму, добавив к этому выработанную военную выправку. Слегка прищуренный взгляд с чуть видимой наглецой и томной поволокой, заставлял девушек стрелять в него зовущими глазами. Прошлое наложило свою печать на лицо, в нём чувствовался переход от молодого парня к мужчине, пережившему крепкие жизненные уроки. Он встречался тогда с девушкой, и она несколько раз откровенно намекала ему на замужество. Глупо и нехорошо было обещать ей что-то большее, чем их простые встречи. Только ему вновь было понятно, что ничего серьёзного с ней не получится. Он искал девушку, неиспорченную временем абсолютной свободы, и хорошо понимал, что он гад и просто невыносимо нудно копается в этом вопросе. Может быть, его память хранила ту Наташку из детства, и он искал похожую. Была симпатия, было естественное влечение молодого мужчины к отношениям с женщиной, только не было чувства уверенности, что это его, нужное и родное. Привести в дом ту, которую он мог бы назвать своей - такого желания у него пока не возникало. А может, не было любви?.. Наверное, так.
Нет, он не был бабником, он искал. Он готов был на всё, но отдать это всё было некому. Те, кто были рядом, хотели его тело, но они не пытались хотеть его душу. Может, и влюблялись, и им приятно и хорошо было с ним. Только не было в них того внутреннего содержания, которое хотелось бы видеть рядом с собой. В них не было искренности, не было той душевной отдачи, которая была ему необходима. Он искал, как матёрый и сильный мужик ищет свою женщину. Иногда, глядя на отражение в зеркале, он разговаривал с собой:
- Воля-я. Чё ты смотришь?.. Где счастье-то твоё? Заблудилось?.. А может, ты сам заблудил?
Тогда ему было двадцать семь лет. Мама часто ворчала, что не прочь бы уже на внуков посмотреть, а он до сих пор один. Он согласно кивал головой на её причитания и уверенно обещал, что на следующей неделе обязательно женится.
Собираясь на встречу с той девушкой по праздничному поводу, он купил тонкий золотой браслет и решил взять к нему букет белых роз. Подъехав на площади к попавшемуся на глаза цветочному салону, он вошёл в него, а там стояла она. Жгучая брюнетка... Она подняла на него безумно красивые глаза с лёгким намёком на «не русскость» и спросила:
- Вы цветы хотите купить?
- Да, хочу, – улыбнувшись, ответил он.
На него смотрели тёмные бездонные глаза, и ему показалось, что он проваливается в их глубину, как в глубину тёмного омута из детства. У него даже зашевелились мурашки на макушке. Она спрашивала у него о цветах, и он охотно отвечал ей, доверяя сделать букет на её вкус. Её руки мелькали среди стеблей, что-то обрезали и складывали, а он откровенно и пристально следил за ней. Наверное, он смутил её взглядом: на смуглых щеках заметно проступал яркий румянец. Упаковав букет в светло-зелёную обёртку, она посчитала цену. Он расплатился, но так и остался стоять, навалившись руками на высокий столик, за которым она стояла.
- Что-то ещё хотели? - смущённо улыбаясь, она отводила глаза на столик и вновь поднимала.
- Хочу, - он подал ей купленный букет и неожиданно спросил: - Поедешь со мной?
Она думала несколько секунд, прищурив красоту своих глаз, а потом дерзко взглянула и ответила:
- Поеду.
- Жду. Напротив салона в машине.
Он вышел и сел в машину. Вцепившись в руль, он с досадой подумал:
«Ну почему она так быстро согласилась? Неужели опять мимо?»
В нём билось отчаянье, это было так похоже на других, предыдущих женщин. Он терпеливо ждал, чувствуя, что в этой девочке есть что-то особенное, в её глазах не было фальши. Постучав по рулю в такт звучавшей из динамиков песни, он выключил музыку и вышел из машины. Вечерело... Глянув на часы и на вывеску салона, он убедился, что ждать осталось совсем немного. Навалившись на капот, он заметил перед собой пчелу, сидевшую в цветке на клумбе
- Одинокая и заблудшая... Каким ветром тебя занесло сюда, почти в центр города.
Ему вдруг захотелось поймать эту пчелу, вывести за город и отпустить на цветочном лугу. Телефонный звонок вывел его из задумчивости. Он взглянул на номер и сбросил вызов. Закинув телефон на сиденье, он закрыл дверцу и с нетерпением взглянул на дверь цветочного салона. Ещё немного. В машине настойчиво звонил телефон. Странно, но именно сейчас он почувствовал полное безразличие к этому звонку, понемногу копившееся в нём последнее время.
Через полчаса она вышла из салона и растерянно оглянулась по сторонам. Махнув рукой, он издали окинул её взглядом и с приятным чувством отметил, что девчонка-то очень даже заманчивая. Она стояла с букетом и улыбалась, не решаясь сделать шаг в его сторону. Он стоял у машины и тоже улыбался, а из его руки на асфальт сползал только что купленный для другой женщины золотой браслет.
Он вёз её к себе. Она сидела тихо и напряжённо, он это чувствовал. Пытаясь разговорить её, он задавал вопросы, а она растерянно отвечала.
- Скажи своё имя, - он улыбнулся. - Чья ты?
- Наташа. И ничья.
- Наташа, - он помолчал, запнувшись на имени. - Совсем ничья. Это хорошо. Сколько лет?
- Совсем ничья. Скоро двадцать один будет.
- Иван, двадцать семь. Нестрашно?
- Нет.
- Я не обижу.
Если бы он знал, как эта маленькая девочка перевернёт его, поднимая из глубины мысли, чувства, желание, любовь... Всё то, что он так долго искал. В тот вечер она подарила ему возможность быть её первым мужчиной. Мысли хаотично бились тогда в его голове: он лежал и чувствовал нарастающую волну нежности к этой девочке. Он прижал её к себе и шёпотом спросил, где она живёт. Она шёпотом ответила, что они с подругами снимают квартиру в городе. Он замолчал. Прижавшись к нему, она свернулась клубочком и вскоре уснула. Он лежал до полуночи, в который раз перебирая в голове их случайную встречу. Ему приятно было, что его постель в эту ночь перестала быть одинокой. Утром он сказал ей:
- Поехали за вещами.
- Ты делаешь это из жалости? - она вопросительно посмотрела на него. - Не надо. Я ни в чём тебя не упрекаю.
- Из жалости? Нет. Я хочу, чтобы ты осталась со мной. Только не говори, что я тебе не нравлюсь.
- Нравишься. Но ты же меня не знаешь, - она улыбнулась.
- Ты меня тоже не знаешь. Поживём и узнаем, - он притянул её к себе и погладил длинные чёрные волосы. - Попробуем?
- Давай, попробуем, - пожала она плечами.
Вот так она и осталась у него. Насовсем.
С приходом Наташи в квартире поселилась так необходимая ему уравновешенность и домашний покой. Она вживалась в его холостяцкую жизнь ненавязчиво и молчаливо, и порой даже скованно и осторожно. Постепенно его квартира приобрела тот домашний уют, который может создать только женщина. На окнах зацвели цветочки в горшочках, тёмные шторы сменились на светло-весёлые, появились пледы в тёплых и мягких тонах. На прикроватных тумбочках прижились вязаные кружевные салфетки, на полках примостились стеклянные вазочки с разноцветными камешками и бусинками. На кухне появилось много разных и нужных ей штучек в виде кухонной утвари, о которых раньше он даже понятия не имел. Наблюдая за преображением квартиры, он с каждым разом находил в ней что-то новое.
Вечерами он крутился возле неё на кухне: больше сидел за столом, подперев подбородок, или немного помогал в мелких делах. Она украдкой вскидывала глаза и улыбалась, продолжая кухонные хлопоты. А он сидел и чувствовал, что с каждым днём в груди разливается нестерпимая волна тепла: нежная - когда он видел её, и ноющая - когда её не было рядом. Он торопился к ней по вечерам на работу. Там он сидел и терпеливо ждал, когда она выскочит из салона, впорхнёт в машину, окатив его запахом цветов, и скажет:
- Я скучала.
Она разворачивала его к себе и целовала, и они ехали домой. Наташа щебетала, рассказывая о прошедшем дне, а он молча улыбался, уткнувшись в дорогу.
В один из таких вечеров, рассказывая ему очередную историю, случившуюся в цветочном салоне, она вдруг резко замолчала и подошла. Убрав его руки со стола, она села к нему на колени, взъерошила короткие волосы и сказала:
- Ваня, а я ведь люблю тебя. Сильно. Ты самый лучший, просто самый-самый.
- Наташ, мне хорошо с тобой. Ты не поверишь, но мне впервые так хорошо, - он умолк, подбирая нужные слова и пытаясь ответить так же искренне. - Я так долго искал тебя. И нашёл. Я правда искал... До тебя всё было несерьёзным. Теперь я думаю о тебе, я хочу к тебе. И скучаю, - он помолчал немного, вглядываясь в её глаза. - Наверное, это и есть любовь. Маленький мой... Я тебя очень люблю.
Однажды Наташа спросила его о службе. Он отшутился тогда, что его работа - это обычная охрана. А что с оружием, то так положено. Она ответила прямо:
- Только не ври мне, Ваня.
Он прятал документы, тщательно скрывал фотографии и всё, что было связано со службой. И он не был уверен, что она не догадывается или ничего не видела. После того разговора, она больше не спрашивала о работе, а он не говорил открыто. Провожая его в первый раз в очередную командировку, она может быть и верила, что это охрана. А может, догадывалась: в те минуты взгляд её был задумчивым, а в глазах стояли слёзы. Складывая вещи в рюкзак, она вдруг спросила:
- Вы уезжаете на спецоперацию? Или я не права?
- Нет. Это только охрана, и больше ничего.
- Ты считаешь меня глупой?
Он объяснял ей что-то, отшучивался, но и сам чувствовал, какую чушь он несёт. Наташа улыбалась, в чём-то соглашаясь с ним, и качала головой, сомневаясь в правде сказанных слов.
«Маленький мой... Прости, что я не сказал тебе правду, у тебя был бы выбор - остаться или уйти. У тебя был бы выбор - ждать или не ждать. Я понимаю, что тяжело жить, слушая каждый шорох за дверью. Я же знаю, что ты слушаешь дверь. И я знаю, что поступил честно и правильно после той ночи. Я искал тебя и нашёл. Имел ли я право втягивать тебя в свою жизнь? Прости, я не хотел тебя отпускать, потому что каждый человек имеет право на маленькое счастье. Я поступил нечестно?.. Или честно?.. Сейчас я улыбаюсь, и даже слышу твой голос. Ты говоришь мне: Неволин, ты не умный!.. Назови меня дураком дважды, трижды, бесконечно. Я сижу сейчас у большого дерева, прислонившись головой к стволу, закрываю глаза и думаю о тебе. Полубред, полусон... Всё просто, и мне сейчас так надо. Скоро начнётся. А пока - короткий привал, я засыпаю и шепчу: я люблю тебя».
Обнаруженная небольшая база охранялась довольно внушительной группой боевиков. Они решили работать под утро, когда наступает крепкий и беспробудный сон. Пытаясь действовать быстро, они понимали, что без упёртого боя здесь не обойтись. В те минуты, бросив взгляд на Лёху, сидевшего метрах в десяти от него за небольшим деревом в кустах, он сменил позицию. Выпустив пару прицельных очередей, он ещё раз кинул взгляд на кусты. Встав за деревом на колено, Лёха вдруг дёрнулся, резко согнулся, схватившись руками за живот, и рухнул на землю. И тут же, сквозь треск автоматов, он услышал Ромкин крик:
- Ванька... Твою мать! Лёха-а.
Вскочив на ноги, он метнулся к Лёхе и упал рядом. Лицо друга было потным и бледным. Хватая ртом воздух, Лёха натужно прошептал:
- Ванька... Живот.
С трудом разжав Лёхины руки, скрюченные на животе, он с ужасом посмотрел на кровавую рану. Подполз санитар, и они оттащили Лёху подальше в кусты. Уколов обезболивающее из шприц-тюбика, санитар стал обрабатывать рану. Он пытался помочь, но тот отмахнулся:
- Там ребята. Иди туда.
- Лёх, ты держись, а... Держись, Лёха-а.
Он шептал это бессвязно, бессмысленно, наклоняясь к лицу друга и пытаясь убедить прежде всего себя, что всё будет хорошо. Лёха просил пить.
- Терпи, Лёх, нельзя тебе, - буркнул санитар.
- Хочется. Вань, как там? Сильно страшно?
- Не, Лёх. Сейчас довезём, сдадим в больничку, зашьют, заштопают, и будешь новее прежнего. Ты потерпи пока.
- Ванька-а, - протянул Лёха. - Горит всё. Жжёт. Сил нет.
- Лёха, - он сжал кулаки так, что побелели пальцы. - Ты лежи. Я к ребятам, нельзя отрываться надолго.
Он уходил, а мысли его оставались рядом с Лёхой: терялось дорогое время для спасения друга.
Взяв стоянку боевиков в полукольцо, они били по ней с разных сторон. По другую сторону были скалы, и вынырнуть из этой ловушки у банды не было никакой возможности. Нет, словами не передать состояние человека в такие минуты, это надо чувствовать. Выход энергии и эмоционального взрыва так велик, что русский мат заглушал округу, не оставляя места для остальных звуков. И особенно, если за спиной группы тяжелораненый боец.
- Вот так вот, - прислонившись спиной к дереву, Ромка схватился за плечо. - Блин! Какие кусачие.
- Ковбой! - резкий крик Вайса. - Ползи к Лёхе. Туда, к санитару.
- Хрен там, Юрок. Я в порядке, - Ромка слегка дёрнул головой, как бы встряхиваясь.
- Отходи к санитару, - зло заорал Вайс. - Отходи, я сказал, пл... Это приказ!
- Вайс, я не брошу вас, - вскинув автомат, Ромка нервно пропел: - О-ох, как хочется жить мне спокойно, этой жизни тяжелой не знать. Но ведь надо кому-то, ребята, этот мир от войны охранять.
- Воля, на землю. С-сука, - Вайс рывком подлетел к нему и с разбега свалил с ног. - Двоих подбили, и ты ещё в рост прёшь? Прибью, с-сука! - Вайс перевёл дыхание и прошипел ему в ухо: - Я понимаю, Лёха там, Ромку вон задело, и ты ещё оголяешь группу. Забыл, как приказ выполняется? Домой приедем - я напомню!
- Напомни, командир. И запомни: сукой я никогда не был, – прорычал он, уткнувшись лицом в землю.
- Прости, Вань. И держись, - Вайс вздохнул, вытирая пот с лица. - Затихли вон. Федя из гранатомёта жахнул.
Добив банду, они вернулись в кусты, положили Лёху на плащ-палатку и подсунули под колени валик из армейских курток. Санитар обрабатывал Ромке плечо.
- Что там, у Лёхи? – тихо спросил Вайс.
- Наверное, не успеем. Не знаю, - санитар поднял глаза на Вайса и покачал головой.
- Пл... - Вайс хватанул ртом воздух. - Что у Ромки?
- Его отремонтируют, - кивнул санитар на Ромкино плечо.
Лёху несли быстрым шагом до подлетевшего за ними вертолёта, стараясь сильно не трясти. Ходу им оставалось, примерно полкилометра. Глядя потускневшими глазами в небо, Лёха невнятно разговаривал и пытался даже шутить.
- Молчи, Лёха, береги силы, - Вайс быстро заговорил по рации.
- Ребята, - слабым голосом вдруг позвал Лёха. - Всё-ё.
- Стоп всем, - Вайс скомкал косынку и закрыл ей лицо.
Лёху положили на траву. Он опустился на колени, с надеждой вглядываясь в Лёхины глаза, судорожно ловившие его взгляд. Встретившись с ним глазами, Лёха чуть заметно улыбнулся.
- Вань, - Денис сжал его плечо. - Держись.
Лёху трясло. Выступающий пот скатывался вниз, оставляя на щеках светлые влажные полоски, взгляд становился мутным и блуждающим. Сжав кулак, он прижал его к губам, с трудом сдерживая чувство наплывающей жуткой несправедливости. По Лёхиной щеке нервно сползла судорога, губы сжались, глаза стали медленно угасать и остановились чуть приоткрытыми, устремлёнными далеко в небо. И тишина...
- Ва-айс... Ну сделай, что-нибудь, - прохрипел он сквозь зубы и тут же зарычал, вдалбливая кулак в землю возле Лёхиного лица. - Ва-айс. Не-ет...
Вайс сидел возле Лёхи, судорожно сжав губы и глядя мутными глазами в траву.
Стояла жуткая звенящая тишина. Он провёл по лицу руками, как бы стряхивая с себя оцепенение, прикрыл Лёхины глаза и посмотрел на ладони: на них остались следы Лёхиной крови, когда он отрывал его руки от живота. Подняв глаза, он посмотрел вокруг. Ромка сидел рядом, держась за раненое плечо, и раскачивался из стороны в сторону. Федя стоял в Лёхиных ногах, впившись взглядом в одну точку. Денис сидел на корточках, обхватив голову руками. Санитар Саня стоял за Вайсом и мял в руках ненужный больше шприц-тюбик с обезболивающим. Он по очереди обвёл всех глазами и, зацепившись взглядом за Вайса, хрипло спросил:
- Ва-айс. Ну почему та-ак? - его голос зло усиливался и переходил в прерывистый шёпот: - Заче-ем??? Ну нельзя же та-ак... Ребята-а...
Не сдерживаясь больше, он прижался лбом к Лёхиному лицу и затих в беззвучном плаче. Слёзы падали на Лёху и скатывались вниз. Он поднимался, ладошками вытирал их с Лёхиного лица и снова наклонялся.
- Всё, не могу больше, - прорычал Вайс.
Лёхе связали руки бинтом и убрали из-под ног армейские куртки. Он сидел и не слышал звуков. Ему казалось, что горы затихли в своём глухом безразличии. Поднимая глаза, он трогал Лёхины руки, ловил взглядом окровавленный живот и всем нутром не принимал случившееся. Кто-то сжал его плечо рукой.
- Вань, надо идти, - кивнул ему Ромка.
Поднявшись с земли, он кинул Лёхин автомат и рюкзак на одно плечо, свой автомат и рюкзак на другое. Ребята понесли Лёху. Он шёл крайним за группой, а перед ним на краю плащ-палатки размеренно раскачивалась Лёхина голова. Шёл он с застывшим лицом, отдувая воздух из саднившей груди.
- Дай, что-нибудь мне, - Ромка тронул его за руку, пытаясь взять Лёхино снаряжение.
- Я сам. Ты раненый, Ковбой. Иди.
Они возвращались на базу. Словно враз оглохший, он не слышал гула моторов и работы винтов. Вглядываясь в сизую даль горных перевалов, он держал Лёхины руки в своих.
- Прошлый год в июле в районе Автуры, возвращаясь с задания, попали в засаду бойцы спецназа ГРУ. Колонну грузовиков в сопровождении БТР обстреляли из гранатометов. Шесть бойцов погибли на месте, и ещё один скончался в военном госпитале Моздока. Молодые ребята, всем от девятнадцати до двадцати трёх лет, - зачем-то сказал Вайс в наступившее молчание.
Они привезли Лёху домой. Закрытый гроб внесли и поставили посреди комнаты. Не проронив ни слова, мать села в изголовье и застыла в немом плаче: слёзы густо стекали по её враз опустившимся впалым щекам. Они стояли по другую сторону в жутком молчании, когда каждый шорох и скрип половиц отдаётся в голове страшным стуком. Приходили и уходили люди, ставили венки, укладывали живые цветы к Лёхиным ногам. Тихо переговариваясь между собой, женщины-соседки вытирали платочками красные глаза.
Рядом с венками, с опущенными на гроб глазами, стоял Вайс: сгорбленный, придавленный страшным грузом. Вайс стоял так, словно держал материнское горе на своих плечах. Следом за Вайсом - Денис, Ромка с подвешенной раненой рукой, он и Федя. Лёхина мать изредка поднимала на него пустые глаза и вновь опускала. Что он мог ей сказать, и чем утешить?.. Батюшка Владимир, из той деревенской церкви, куда они с Лёхой ходили иногда, провёл обряд отпевания. Мой Бог!.. Ну поверни же всё обратно.
- Ваня, - подошёл к нему батюшка после отпевания, - потом придёшь ко мне.
Они уносили Лёху из дома... Мать затряслась в молчаливом плаче, к ней подошёл Вайс, обнял и сквозь сжатые зубы прошептал:
- Прости, мать, не уберёг. Если сможешь.
И похороны... Ему казалось, что всё происходящее было похожим на сон. Сейчас он проснётся, и всё будет по-прежнему: будет он, будет Лёха, будет песчаный берег их тихой заводи на берегу реки. Всё будет - только ничего теперь больше не будет. Залп, и уплывающий под слоем земли гроб с Лёхой. Всё...
После похорон он пришёл домой, налил в ванну воды и долго лежал. Наверное, он стал там засыпать. Наташа растолкала его, заставила вылезти из ванны и уложила в постель. Они жили вместе месяца четыре, и он благодарен был судьбе, что в эти тяжёлые дни не остался один. Он не помнил, сколько тогда проспал. Наташа говорила, что почти сутки. Она знала, что погиб его лучший друг, и ни о чём не спрашивала. А он ничего не говорил: вся правда его жизни лежала теперь, как на ладони.
Дни летели за днями, отсчитывая поминальный по Лёхе срок, и всё дальше убегали от того страшного дня. Долгое время он вздрагивал от звука хлопнувшей в подъезде двери и ловил себя на мысли, что прислушивается к шагам на лестничной площадке. Но чудо не происходило: Лёхи не было. Он падал в машину и уезжал на берег реки, на то место, где они часто бывали с другом. Там он садился к берёзе, навалившись спиной, и слушал шум реки и ветра, играющего в её вершинах. Плотные облака плыли над землёй и ему казалось, что они летят вниз словно купол раскрытого парашюта. Воспоминания... Игра воображения... Такие чудеса не для тех, кто страшно занят деловыми делами и закрыт от неба суетой жизни.
«И когда рядом рухнет израненный друг, и над первой потерей ты взвоешь, скорбя, и когда ты без кожи останешься вдруг, оттого, что убили его, не тебя. Правда, тренер? - по его щекам сползли влажные дорожки. - Небо... Зачем ты так манишь? Однажды ты, вложив мне в руки стропы, разрешило остаться в твоей синеве. Наверное, ты решило тогда, что мне хватит сил и терпения не захлебнуться от восторга и не сдохнуть вместе с потерями. Небо... Ты кидаешь в грязь, в жестокость, а потом снова отмываешь и возвращаешь к жизни. Господи-и... Ты слышишь мои бестолковые мысли?.. Я уже кричу тебе. Кричу-у... Ну хватит смерти-и... Слёзы?.. Да фиг с ними!.. Я могу себе их позволить. Тошно... Как пережить-то?.. Как?.. Я не знаю. Говорят, что мужчины не плачут. Но это мои мужские слёзы. И если они есть - значит всё очень серьёзно».
Однажды, в такие вот минуты, он с удивлением понял, что остался один. Да, с ним была Наташа, его милая девочка. Догадываясь теперь обо всём, она ходила молчаливая и задумчивая, и ничего не спрашивала. А он не мог открыть ей то, что творилось в его душе, оберегая от подобных разговоров. То, что доверялось Лёхе, то, что обсуждалось с ним, осталось теперь только его. Да, рядом были его друзья-группёры, и они были одним целым, одним кулаком. Только теперь с ними не было Лёхи. Он по-прежнему старался быть откровенным с друзьями, только внутри всё сделалось каменным и непробиваемым. Его душа захлопнула дверцы и замерла в полёте. И не было больше его - настоящего Ваньки Неволина. Остался закрытый «Железный Воля» из тех, которые надевают на грудь бронежилет, на лицо маску, и выполняют приказ. Позывной - Воля. Тринадцатый!.. И дальше - за тебя, Лёха!..
Вайс запил по-чёрному, затарившись водкой по полной и отгородившись замками от всего мира. Обычно сдержанный в таких вещах, Вайс запил резко, пока они поодиночке выходили из пережитого. В один из дней, Денису вдруг позвонила супруга Вайса - Екатерина:
- Ребята, я не знаю... Что с ним делать? Прошу, помогите.
Они приехали к Вайсу втроём - Денис, он, и Федя, Ромка был в госпитале на медосмотре. Красавец Вайс, с перепутанными кучерявыми волосами и заросший многодневной щетиной, сидел на кухне в трусах: перед ним стояла открытая бутылка водки. Супруга Вайса поставила им чашки для чая и ушла, оставив мужчин одних.
- О-о, ребятки мои. Здорово были! - с напускной весёлостью встретил их Вайс.
- Ты чё тут, в полном ауте? - перевернув стул наоборот, он сел рядом с Вайсом.
- Ванька-а... Тошно мне шибко. Положил я ребят. Как жить-то? Как мне дальше жить? - Вайс помолчал, проглатывая комок в горле. - Толик-друг, и ещё много там. А теперь вот Лёха.
- Вайс, а как мне теперь жить? - он опустил голову на спинку стула и уставился в пол.
- После гибели друга в первой Чиче, я надел форму с медалями и пошёл в церковь. Хотел там своим ребятам свечки поставить за упокой. А живым - за здравие. Продающая свечки женщина спросила: - «Для чего они вам?» А когда узнала, то вдруг сказала, и я навсегда запомнил это: - «Вы убивали, вам нельзя здесь свечи ставить». Ребята, прошло двенадцать лет. И каждый раз, когда я вижу церковь, я слышу её слова. С тех пор я не был в храмах. Я знаю, что гореть мне на том свете. Но если бы передо мной был выбор, то я снова пошёл бы туда, за ребят своих. Не раздумывая. Лучше бы я, - Вайс устало вытер лицо. - И всё, что я теперь хочу... Когда уйдёт последний из нас, то вместе с нами пусть уйдёт и эта тупая война. Из памяти, из сердца, из мыслей. Война - это ненависть. А ненависть приводит с собой смерть. Мы в Афгане, как-то помогли одному старику по хозяйству. Он на ломаном русском сказал нам тогда: - «Пусть ветер всегда дует вам в спину, а солнце не слепит глаза». Ребята, я вам того же желаю. Всем!
- Наверное, легко в тишине квартир, а кому-то утопая в благополучии и роскоши, с безразличием говорить: «Это, где-то далеко, там погиб не мой ребёнок», - он смотрел в пол, выдавливая из себя слова. - Работая там, мы мечтаем побыстрее вернуться в тишину своих квартир. А вместо этого бывает и по-другому.
- Подбивают БМП на моих глазах, бьют из пятиэтажки. Она торцом к нам стоит и их не достать. А пацанов одного за другим, как в тире, - Вайс крепко закрыл и открыл глаза. - Ты смотришь и ничего не можешь сделать. А они уже умерли. Молодые, красивые, не испившие толком жизни и любви, не зацелованные девчонками. Вот это, пл... Мальчишки мои, люблю я вас. Дай вам бог здоровья, - Вайс не скрывал, что воспоминания даются ему с невероятным трудом.
- А кто вернулся, им легко? У меня брат двоюродный пришёл в девяносто пятом оттуда по контузии. Он первые месяцы при случае орал: «Ложись, духи!» Я тогда пацаном сопливым был, - Федя крутил чашку с чаем в руках. - Сейчас он пьёт. Ни семьи, ни настроения жить.
- В Бамуте укрепрайон пехота штурмовала. Сколько пацанов в бестолковых атаках легло, - Вайс зажмурился и покачал головой. - Потом отряд «псковичей» подошёл. Псковская бригада спецназа ГРУ. Спрашивают обстановку. Пехотный командир: «Да вот, засели в ракетных шахтах, не можем выкурить никак». Спец отвечает: «Подождите, мы знаем как в ракетных шахтах работать». Провели разведку, проникли внутрь через вентиляционные каналы, и изнутри из бесшумного оружия всех бородатых перебили. И ни одной потери.
- Всё было. И у спецухи порой провалы случались. Зажимали в окружении.
- Согласен. А ещё помню глаза срочников, полные ужаса и страха, в первом же бою бестолково выпустивших весь запас боекомплекта за минуту. А потом крики «мама», сопли и слёзы, - Вайс сжал губы и покачал головой. - От страха они забыли всё, чему их учили. Забыли, как беречь боекомплект. Они жались к нам с пустыми магазинами, надеясь на защиту. Да, приказ. Да, устав. А вши там были по уставу? А бушлат, хрен знает с кого и с дыркой. По уставу? А спать в палатках в луже воды. По уставу? Про еду, вообще молчу.
- От такой правды и люди становятся злыми. Тяжело, - Денис встал и отвернулся к окну.
- Не за драные копейки и рубли ходили мы землёй Чечни. Ходили по приказу. А ещё за друзей погибших, да чтобы Россию-мать великой звали. Нас научили её любить, - Вайс подвинул рюмку и налил до краёв. - Я не согласен, что мы быдло без имени-отчества, что не любим свою Родину. Нет сейчас в народе единства. Но я уверен, что настанет время и всколыхнётся Россия, и снова будет сильной. Некоторые говорят: «Что тут делать? Валите из страны, за бугром лучше». Так валите из неё на хрен!.. Страна без вас всё переживёт. В деревнях вон улицы называют именами наших парней. А я бы в крупных городах изменил названия никому не нужных Карла Маркса, Клары Цеткин, и прочих. Я изменил бы их на фамилии пацанов, которые в восемнадцать-двадцать лет так и не узнали - для чего их отправили на такую расправу. На их месте мог бы быть любой из нас. И не важно, кто виноват, что так вышло. Главное, чтобы больше не было. Груз «200» не подарок.
- Всё, Юрок, хватит. Приводи себя в порядок. Отпуск закончится и на работу, дядька Вайс, - Денис выплеснул налитую водку в раковину, а бутылку унёс в холодильник. - Вань, пей чай, а то остыл у тебя.
Они о многом говорили на кухне у Вайса. Говорили в основном ребята, он больше молчал.
На следующий день он съездил в церковь к батюшке. Они долго сидели в церковной ограде на скамейке под высокой елью.
- Лёха, в цинковой одёжке. Шибко мне тяжко, - он посмотрел на батюшку, выплёскивая боль из души. - Разве я знал, что вот так... Плохо, и одиноко.
- Тяжело, я понимаю. Как сказал Карл Краус, австрийский писатель: «Война - это сначала надежда, что нам будет хорошо. Потом ожидание, что им будет хуже. Потом удовлетворение, что им не лучше, чем нам. И, наконец, неожиданное открытие, что плохо и нам, и им». Перед смертью все равны. В общей беде национальностей нет, и при защите от врага тоже. А боль ничем не снимешь, пока сама не притупится. Но жить надо дальше, Ваня.
- У командира история была, случай с ним в церкви, - он пересказал батюшке историю Вайса. - Может, и правда нельзя нам сюда?
- У человека рвалась душа, а та женщина в церкви осудила и прогнала. Великую ошибку она совершила. Молиться и просить о чём-то у Бога приходят простые смертные, а кто и насколько грешен - ему судить. Кто сказал, что на вас больше грехов, чем на других? И на этой женщине, в том числе.
- Кто-то усмехается нам вслед, кого-то девушки и жёны не дождались. Кто-то говорит, что нас любить нельзя, что нас бояться надо. А я вот думаю: если не хотят любить, то пусть тогда боятся. Они же говорят: «От вас кровью пахнет». А в чём мы виноваты? Нас призвали, обучили, отправили, многие захотели продолжить службу в силу своих убеждений. Мы выполняем то, что нам поручили - защиту страны.
- Ваня... А может, не стоит говорить о тех, кто не дождался, кто не захотел делить с вами жизнь? И тем более о тех, кто усмехается вслед. Может, это они не достойны? Не дождались, не смогли. И не стоит ругать их и обижаться. Вы обязательно встретите своих любимых женщин. И хорошо, что вы есть. Я много общался с такими ребятами, и с каждым разом убеждаюсь, что в вас, в первую очередь, и есть настоящая душа и вера.
- Вы простите меня, если я что-то не так говорю.
- Не за что мне тебя прощать. Вы приходили в церковь, просили помощи, жалели о чём-то, по-вашему плохом и ужасном, или хотели почтить память товарищей. Причин и поводов для прихода в церковь много. Главное, что ты настоящий, что ты с душой. И поверь, в такой момент Господь всё слышит. Дух наш поднимется, если такие мужчины будут ходить со светом в душе. И ты скажи своему командиру, пусть он придёт ко мне. Обязательно.
Она ждала его. Он знает, он это чувствует. Она мысленно проводила с ним вечера, мысленно провожала его до двери. Даже, когда они не были знакомы. Во всех похожих мужчинах она искала его, поэтому они встретились. Она была страшно обаятельная: в её глазах стояла удивительная загадочность. Она больше не могла быть без него, а он без неё. Поэтому - он её нашёл. Он знает, он это чувствует. И она не будет искать в нём недостатки, потому что он ей нужен.
Он устало провёл рукой по лицу, встал с постели и распахнул окно. Утро залило светом округу, в воздухе чувствовалась прохлада сибирского лета и лёгкий свежий ветерок. У него был выходной, а Наташе нужно было трубить подъём на работу. Ему нравилось наблюдать за ней, когда она полусонная вскакивала с кровати и с женской суетой бегала от спальни до ванной комнаты. Стоя у зеркала, она быстро рисовала глаза и губы, втискивалась у двери в высоченные каблуки и возмущалась:
- Что ты там возишься, я уже готова.
Они спускались в лифте вниз, и он увозил её на работу. По дороге они говорили о разной ерунде: она щебетала ему о том, что не хочет на работу, что надавила мозоль новыми туфлями. А он только улыбался.
- Ты вечно, чему-то улыбаешься. Надо мной смеёшься?
- Нет.
- А я ведь люблю тебя, Неволин... И очень сильно. Ты даже представить не можешь, как сильно люблю. Весь день скучаю и жду вечера, чтобы снова быть вместе.
- Бросай работу и сиди дома.
- Придумал тоже.
Она целовала его и убегала. А вечером он забирал её домой, и в салоне машины стоял нежный цветочный запах. Так было всегда, как только они познакомились.
Эта маленькая девочка появилась в его жизни случайно. Возмужавший и уже заматеревший, он по-прежнему держал спортивную форму, добавив к этому выработанную военную выправку. Слегка прищуренный взгляд с чуть видимой наглецой и томной поволокой, заставлял девушек стрелять в него зовущими глазами. Прошлое наложило свою печать на лицо, в нём чувствовался переход от молодого парня к мужчине, пережившему крепкие жизненные уроки. Он встречался тогда с девушкой, и она несколько раз откровенно намекала ему на замужество. Глупо и нехорошо было обещать ей что-то большее, чем их простые встречи. Только ему вновь было понятно, что ничего серьёзного с ней не получится. Он искал девушку, неиспорченную временем абсолютной свободы, и хорошо понимал, что он гад и просто невыносимо нудно копается в этом вопросе. Может быть, его память хранила ту Наташку из детства, и он искал похожую. Была симпатия, было естественное влечение молодого мужчины к отношениям с женщиной, только не было чувства уверенности, что это его, нужное и родное. Привести в дом ту, которую он мог бы назвать своей - такого желания у него пока не возникало. А может, не было любви?.. Наверное, так.
Нет, он не был бабником, он искал. Он готов был на всё, но отдать это всё было некому. Те, кто были рядом, хотели его тело, но они не пытались хотеть его душу. Может, и влюблялись, и им приятно и хорошо было с ним. Только не было в них того внутреннего содержания, которое хотелось бы видеть рядом с собой. В них не было искренности, не было той душевной отдачи, которая была ему необходима. Он искал, как матёрый и сильный мужик ищет свою женщину. Иногда, глядя на отражение в зеркале, он разговаривал с собой:
- Воля-я. Чё ты смотришь?.. Где счастье-то твоё? Заблудилось?.. А может, ты сам заблудил?
Тогда ему было двадцать семь лет. Мама часто ворчала, что не прочь бы уже на внуков посмотреть, а он до сих пор один. Он согласно кивал головой на её причитания и уверенно обещал, что на следующей неделе обязательно женится.
Собираясь на встречу с той девушкой по праздничному поводу, он купил тонкий золотой браслет и решил взять к нему букет белых роз. Подъехав на площади к попавшемуся на глаза цветочному салону, он вошёл в него, а там стояла она. Жгучая брюнетка... Она подняла на него безумно красивые глаза с лёгким намёком на «не русскость» и спросила:
- Вы цветы хотите купить?
- Да, хочу, – улыбнувшись, ответил он.
На него смотрели тёмные бездонные глаза, и ему показалось, что он проваливается в их глубину, как в глубину тёмного омута из детства. У него даже зашевелились мурашки на макушке. Она спрашивала у него о цветах, и он охотно отвечал ей, доверяя сделать букет на её вкус. Её руки мелькали среди стеблей, что-то обрезали и складывали, а он откровенно и пристально следил за ней. Наверное, он смутил её взглядом: на смуглых щеках заметно проступал яркий румянец. Упаковав букет в светло-зелёную обёртку, она посчитала цену. Он расплатился, но так и остался стоять, навалившись руками на высокий столик, за которым она стояла.
- Что-то ещё хотели? - смущённо улыбаясь, она отводила глаза на столик и вновь поднимала.
- Хочу, - он подал ей купленный букет и неожиданно спросил: - Поедешь со мной?
Она думала несколько секунд, прищурив красоту своих глаз, а потом дерзко взглянула и ответила:
- Поеду.
- Жду. Напротив салона в машине.
Он вышел и сел в машину. Вцепившись в руль, он с досадой подумал:
«Ну почему она так быстро согласилась? Неужели опять мимо?»
В нём билось отчаянье, это было так похоже на других, предыдущих женщин. Он терпеливо ждал, чувствуя, что в этой девочке есть что-то особенное, в её глазах не было фальши. Постучав по рулю в такт звучавшей из динамиков песни, он выключил музыку и вышел из машины. Вечерело... Глянув на часы и на вывеску салона, он убедился, что ждать осталось совсем немного. Навалившись на капот, он заметил перед собой пчелу, сидевшую в цветке на клумбе
- Одинокая и заблудшая... Каким ветром тебя занесло сюда, почти в центр города.
Ему вдруг захотелось поймать эту пчелу, вывести за город и отпустить на цветочном лугу. Телефонный звонок вывел его из задумчивости. Он взглянул на номер и сбросил вызов. Закинув телефон на сиденье, он закрыл дверцу и с нетерпением взглянул на дверь цветочного салона. Ещё немного. В машине настойчиво звонил телефон. Странно, но именно сейчас он почувствовал полное безразличие к этому звонку, понемногу копившееся в нём последнее время.
Через полчаса она вышла из салона и растерянно оглянулась по сторонам. Махнув рукой, он издали окинул её взглядом и с приятным чувством отметил, что девчонка-то очень даже заманчивая. Она стояла с букетом и улыбалась, не решаясь сделать шаг в его сторону. Он стоял у машины и тоже улыбался, а из его руки на асфальт сползал только что купленный для другой женщины золотой браслет.
Он вёз её к себе. Она сидела тихо и напряжённо, он это чувствовал. Пытаясь разговорить её, он задавал вопросы, а она растерянно отвечала.
- Скажи своё имя, - он улыбнулся. - Чья ты?
- Наташа. И ничья.
- Наташа, - он помолчал, запнувшись на имени. - Совсем ничья. Это хорошо. Сколько лет?
- Совсем ничья. Скоро двадцать один будет.
- Иван, двадцать семь. Нестрашно?
- Нет.
- Я не обижу.
Если бы он знал, как эта маленькая девочка перевернёт его, поднимая из глубины мысли, чувства, желание, любовь... Всё то, что он так долго искал. В тот вечер она подарила ему возможность быть её первым мужчиной. Мысли хаотично бились тогда в его голове: он лежал и чувствовал нарастающую волну нежности к этой девочке. Он прижал её к себе и шёпотом спросил, где она живёт. Она шёпотом ответила, что они с подругами снимают квартиру в городе. Он замолчал. Прижавшись к нему, она свернулась клубочком и вскоре уснула. Он лежал до полуночи, в который раз перебирая в голове их случайную встречу. Ему приятно было, что его постель в эту ночь перестала быть одинокой. Утром он сказал ей:
- Поехали за вещами.
- Ты делаешь это из жалости? - она вопросительно посмотрела на него. - Не надо. Я ни в чём тебя не упрекаю.
- Из жалости? Нет. Я хочу, чтобы ты осталась со мной. Только не говори, что я тебе не нравлюсь.
- Нравишься. Но ты же меня не знаешь, - она улыбнулась.
- Ты меня тоже не знаешь. Поживём и узнаем, - он притянул её к себе и погладил длинные чёрные волосы. - Попробуем?
- Давай, попробуем, - пожала она плечами.
Вот так она и осталась у него. Насовсем.
С приходом Наташи в квартире поселилась так необходимая ему уравновешенность и домашний покой. Она вживалась в его холостяцкую жизнь ненавязчиво и молчаливо, и порой даже скованно и осторожно. Постепенно его квартира приобрела тот домашний уют, который может создать только женщина. На окнах зацвели цветочки в горшочках, тёмные шторы сменились на светло-весёлые, появились пледы в тёплых и мягких тонах. На прикроватных тумбочках прижились вязаные кружевные салфетки, на полках примостились стеклянные вазочки с разноцветными камешками и бусинками. На кухне появилось много разных и нужных ей штучек в виде кухонной утвари, о которых раньше он даже понятия не имел. Наблюдая за преображением квартиры, он с каждым разом находил в ней что-то новое.
Вечерами он крутился возле неё на кухне: больше сидел за столом, подперев подбородок, или немного помогал в мелких делах. Она украдкой вскидывала глаза и улыбалась, продолжая кухонные хлопоты. А он сидел и чувствовал, что с каждым днём в груди разливается нестерпимая волна тепла: нежная - когда он видел её, и ноющая - когда её не было рядом. Он торопился к ней по вечерам на работу. Там он сидел и терпеливо ждал, когда она выскочит из салона, впорхнёт в машину, окатив его запахом цветов, и скажет:
- Я скучала.
Она разворачивала его к себе и целовала, и они ехали домой. Наташа щебетала, рассказывая о прошедшем дне, а он молча улыбался, уткнувшись в дорогу.
В один из таких вечеров, рассказывая ему очередную историю, случившуюся в цветочном салоне, она вдруг резко замолчала и подошла. Убрав его руки со стола, она села к нему на колени, взъерошила короткие волосы и сказала:
- Ваня, а я ведь люблю тебя. Сильно. Ты самый лучший, просто самый-самый.
- Наташ, мне хорошо с тобой. Ты не поверишь, но мне впервые так хорошо, - он умолк, подбирая нужные слова и пытаясь ответить так же искренне. - Я так долго искал тебя. И нашёл. Я правда искал... До тебя всё было несерьёзным. Теперь я думаю о тебе, я хочу к тебе. И скучаю, - он помолчал немного, вглядываясь в её глаза. - Наверное, это и есть любовь. Маленький мой... Я тебя очень люблю.
Однажды Наташа спросила его о службе. Он отшутился тогда, что его работа - это обычная охрана. А что с оружием, то так положено. Она ответила прямо:
- Только не ври мне, Ваня.
Он прятал документы, тщательно скрывал фотографии и всё, что было связано со службой. И он не был уверен, что она не догадывается или ничего не видела. После того разговора, она больше не спрашивала о работе, а он не говорил открыто. Провожая его в первый раз в очередную командировку, она может быть и верила, что это охрана. А может, догадывалась: в те минуты взгляд её был задумчивым, а в глазах стояли слёзы. Складывая вещи в рюкзак, она вдруг спросила:
- Вы уезжаете на спецоперацию? Или я не права?
- Нет. Это только охрана, и больше ничего.
- Ты считаешь меня глупой?
Он объяснял ей что-то, отшучивался, но и сам чувствовал, какую чушь он несёт. Наташа улыбалась, в чём-то соглашаясь с ним, и качала головой, сомневаясь в правде сказанных слов.
«Маленький мой... Прости, что я не сказал тебе правду, у тебя был бы выбор - остаться или уйти. У тебя был бы выбор - ждать или не ждать. Я понимаю, что тяжело жить, слушая каждый шорох за дверью. Я же знаю, что ты слушаешь дверь. И я знаю, что поступил честно и правильно после той ночи. Я искал тебя и нашёл. Имел ли я право втягивать тебя в свою жизнь? Прости, я не хотел тебя отпускать, потому что каждый человек имеет право на маленькое счастье. Я поступил нечестно?.. Или честно?.. Сейчас я улыбаюсь, и даже слышу твой голос. Ты говоришь мне: Неволин, ты не умный!.. Назови меня дураком дважды, трижды, бесконечно. Я сижу сейчас у большого дерева, прислонившись головой к стволу, закрываю глаза и думаю о тебе. Полубред, полусон... Всё просто, и мне сейчас так надо. Скоро начнётся. А пока - короткий привал, я засыпаю и шепчу: я люблю тебя».
Обнаруженная небольшая база охранялась довольно внушительной группой боевиков. Они решили работать под утро, когда наступает крепкий и беспробудный сон. Пытаясь действовать быстро, они понимали, что без упёртого боя здесь не обойтись. В те минуты, бросив взгляд на Лёху, сидевшего метрах в десяти от него за небольшим деревом в кустах, он сменил позицию. Выпустив пару прицельных очередей, он ещё раз кинул взгляд на кусты. Встав за деревом на колено, Лёха вдруг дёрнулся, резко согнулся, схватившись руками за живот, и рухнул на землю. И тут же, сквозь треск автоматов, он услышал Ромкин крик:
- Ванька... Твою мать! Лёха-а.
Вскочив на ноги, он метнулся к Лёхе и упал рядом. Лицо друга было потным и бледным. Хватая ртом воздух, Лёха натужно прошептал:
- Ванька... Живот.
С трудом разжав Лёхины руки, скрюченные на животе, он с ужасом посмотрел на кровавую рану. Подполз санитар, и они оттащили Лёху подальше в кусты. Уколов обезболивающее из шприц-тюбика, санитар стал обрабатывать рану. Он пытался помочь, но тот отмахнулся:
- Там ребята. Иди туда.
- Лёх, ты держись, а... Держись, Лёха-а.
Он шептал это бессвязно, бессмысленно, наклоняясь к лицу друга и пытаясь убедить прежде всего себя, что всё будет хорошо. Лёха просил пить.
- Терпи, Лёх, нельзя тебе, - буркнул санитар.
- Хочется. Вань, как там? Сильно страшно?
- Не, Лёх. Сейчас довезём, сдадим в больничку, зашьют, заштопают, и будешь новее прежнего. Ты потерпи пока.
- Ванька-а, - протянул Лёха. - Горит всё. Жжёт. Сил нет.
- Лёха, - он сжал кулаки так, что побелели пальцы. - Ты лежи. Я к ребятам, нельзя отрываться надолго.
Он уходил, а мысли его оставались рядом с Лёхой: терялось дорогое время для спасения друга.
Взяв стоянку боевиков в полукольцо, они били по ней с разных сторон. По другую сторону были скалы, и вынырнуть из этой ловушки у банды не было никакой возможности. Нет, словами не передать состояние человека в такие минуты, это надо чувствовать. Выход энергии и эмоционального взрыва так велик, что русский мат заглушал округу, не оставляя места для остальных звуков. И особенно, если за спиной группы тяжелораненый боец.
- Вот так вот, - прислонившись спиной к дереву, Ромка схватился за плечо. - Блин! Какие кусачие.
- Ковбой! - резкий крик Вайса. - Ползи к Лёхе. Туда, к санитару.
- Хрен там, Юрок. Я в порядке, - Ромка слегка дёрнул головой, как бы встряхиваясь.
- Отходи к санитару, - зло заорал Вайс. - Отходи, я сказал, пл... Это приказ!
- Вайс, я не брошу вас, - вскинув автомат, Ромка нервно пропел: - О-ох, как хочется жить мне спокойно, этой жизни тяжелой не знать. Но ведь надо кому-то, ребята, этот мир от войны охранять.
- Воля, на землю. С-сука, - Вайс рывком подлетел к нему и с разбега свалил с ног. - Двоих подбили, и ты ещё в рост прёшь? Прибью, с-сука! - Вайс перевёл дыхание и прошипел ему в ухо: - Я понимаю, Лёха там, Ромку вон задело, и ты ещё оголяешь группу. Забыл, как приказ выполняется? Домой приедем - я напомню!
- Напомни, командир. И запомни: сукой я никогда не был, – прорычал он, уткнувшись лицом в землю.
- Прости, Вань. И держись, - Вайс вздохнул, вытирая пот с лица. - Затихли вон. Федя из гранатомёта жахнул.
Добив банду, они вернулись в кусты, положили Лёху на плащ-палатку и подсунули под колени валик из армейских курток. Санитар обрабатывал Ромке плечо.
- Что там, у Лёхи? – тихо спросил Вайс.
- Наверное, не успеем. Не знаю, - санитар поднял глаза на Вайса и покачал головой.
- Пл... - Вайс хватанул ртом воздух. - Что у Ромки?
- Его отремонтируют, - кивнул санитар на Ромкино плечо.
Лёху несли быстрым шагом до подлетевшего за ними вертолёта, стараясь сильно не трясти. Ходу им оставалось, примерно полкилометра. Глядя потускневшими глазами в небо, Лёха невнятно разговаривал и пытался даже шутить.
- Молчи, Лёха, береги силы, - Вайс быстро заговорил по рации.
- Ребята, - слабым голосом вдруг позвал Лёха. - Всё-ё.
- Стоп всем, - Вайс скомкал косынку и закрыл ей лицо.
Лёху положили на траву. Он опустился на колени, с надеждой вглядываясь в Лёхины глаза, судорожно ловившие его взгляд. Встретившись с ним глазами, Лёха чуть заметно улыбнулся.
- Вань, - Денис сжал его плечо. - Держись.
Лёху трясло. Выступающий пот скатывался вниз, оставляя на щеках светлые влажные полоски, взгляд становился мутным и блуждающим. Сжав кулак, он прижал его к губам, с трудом сдерживая чувство наплывающей жуткой несправедливости. По Лёхиной щеке нервно сползла судорога, губы сжались, глаза стали медленно угасать и остановились чуть приоткрытыми, устремлёнными далеко в небо. И тишина...
- Ва-айс... Ну сделай, что-нибудь, - прохрипел он сквозь зубы и тут же зарычал, вдалбливая кулак в землю возле Лёхиного лица. - Ва-айс. Не-ет...
Вайс сидел возле Лёхи, судорожно сжав губы и глядя мутными глазами в траву.
Стояла жуткая звенящая тишина. Он провёл по лицу руками, как бы стряхивая с себя оцепенение, прикрыл Лёхины глаза и посмотрел на ладони: на них остались следы Лёхиной крови, когда он отрывал его руки от живота. Подняв глаза, он посмотрел вокруг. Ромка сидел рядом, держась за раненое плечо, и раскачивался из стороны в сторону. Федя стоял в Лёхиных ногах, впившись взглядом в одну точку. Денис сидел на корточках, обхватив голову руками. Санитар Саня стоял за Вайсом и мял в руках ненужный больше шприц-тюбик с обезболивающим. Он по очереди обвёл всех глазами и, зацепившись взглядом за Вайса, хрипло спросил:
- Ва-айс. Ну почему та-ак? - его голос зло усиливался и переходил в прерывистый шёпот: - Заче-ем??? Ну нельзя же та-ак... Ребята-а...
Не сдерживаясь больше, он прижался лбом к Лёхиному лицу и затих в беззвучном плаче. Слёзы падали на Лёху и скатывались вниз. Он поднимался, ладошками вытирал их с Лёхиного лица и снова наклонялся.
- Всё, не могу больше, - прорычал Вайс.
Лёхе связали руки бинтом и убрали из-под ног армейские куртки. Он сидел и не слышал звуков. Ему казалось, что горы затихли в своём глухом безразличии. Поднимая глаза, он трогал Лёхины руки, ловил взглядом окровавленный живот и всем нутром не принимал случившееся. Кто-то сжал его плечо рукой.
- Вань, надо идти, - кивнул ему Ромка.
Поднявшись с земли, он кинул Лёхин автомат и рюкзак на одно плечо, свой автомат и рюкзак на другое. Ребята понесли Лёху. Он шёл крайним за группой, а перед ним на краю плащ-палатки размеренно раскачивалась Лёхина голова. Шёл он с застывшим лицом, отдувая воздух из саднившей груди.
- Дай, что-нибудь мне, - Ромка тронул его за руку, пытаясь взять Лёхино снаряжение.
- Я сам. Ты раненый, Ковбой. Иди.
Они возвращались на базу. Словно враз оглохший, он не слышал гула моторов и работы винтов. Вглядываясь в сизую даль горных перевалов, он держал Лёхины руки в своих.
- Прошлый год в июле в районе Автуры, возвращаясь с задания, попали в засаду бойцы спецназа ГРУ. Колонну грузовиков в сопровождении БТР обстреляли из гранатометов. Шесть бойцов погибли на месте, и ещё один скончался в военном госпитале Моздока. Молодые ребята, всем от девятнадцати до двадцати трёх лет, - зачем-то сказал Вайс в наступившее молчание.
Они привезли Лёху домой. Закрытый гроб внесли и поставили посреди комнаты. Не проронив ни слова, мать села в изголовье и застыла в немом плаче: слёзы густо стекали по её враз опустившимся впалым щекам. Они стояли по другую сторону в жутком молчании, когда каждый шорох и скрип половиц отдаётся в голове страшным стуком. Приходили и уходили люди, ставили венки, укладывали живые цветы к Лёхиным ногам. Тихо переговариваясь между собой, женщины-соседки вытирали платочками красные глаза.
Рядом с венками, с опущенными на гроб глазами, стоял Вайс: сгорбленный, придавленный страшным грузом. Вайс стоял так, словно держал материнское горе на своих плечах. Следом за Вайсом - Денис, Ромка с подвешенной раненой рукой, он и Федя. Лёхина мать изредка поднимала на него пустые глаза и вновь опускала. Что он мог ей сказать, и чем утешить?.. Батюшка Владимир, из той деревенской церкви, куда они с Лёхой ходили иногда, провёл обряд отпевания. Мой Бог!.. Ну поверни же всё обратно.
- Ваня, - подошёл к нему батюшка после отпевания, - потом придёшь ко мне.
Они уносили Лёху из дома... Мать затряслась в молчаливом плаче, к ней подошёл Вайс, обнял и сквозь сжатые зубы прошептал:
- Прости, мать, не уберёг. Если сможешь.
И похороны... Ему казалось, что всё происходящее было похожим на сон. Сейчас он проснётся, и всё будет по-прежнему: будет он, будет Лёха, будет песчаный берег их тихой заводи на берегу реки. Всё будет - только ничего теперь больше не будет. Залп, и уплывающий под слоем земли гроб с Лёхой. Всё...
После похорон он пришёл домой, налил в ванну воды и долго лежал. Наверное, он стал там засыпать. Наташа растолкала его, заставила вылезти из ванны и уложила в постель. Они жили вместе месяца четыре, и он благодарен был судьбе, что в эти тяжёлые дни не остался один. Он не помнил, сколько тогда проспал. Наташа говорила, что почти сутки. Она знала, что погиб его лучший друг, и ни о чём не спрашивала. А он ничего не говорил: вся правда его жизни лежала теперь, как на ладони.
Дни летели за днями, отсчитывая поминальный по Лёхе срок, и всё дальше убегали от того страшного дня. Долгое время он вздрагивал от звука хлопнувшей в подъезде двери и ловил себя на мысли, что прислушивается к шагам на лестничной площадке. Но чудо не происходило: Лёхи не было. Он падал в машину и уезжал на берег реки, на то место, где они часто бывали с другом. Там он садился к берёзе, навалившись спиной, и слушал шум реки и ветра, играющего в её вершинах. Плотные облака плыли над землёй и ему казалось, что они летят вниз словно купол раскрытого парашюта. Воспоминания... Игра воображения... Такие чудеса не для тех, кто страшно занят деловыми делами и закрыт от неба суетой жизни.
«И когда рядом рухнет израненный друг, и над первой потерей ты взвоешь, скорбя, и когда ты без кожи останешься вдруг, оттого, что убили его, не тебя. Правда, тренер? - по его щекам сползли влажные дорожки. - Небо... Зачем ты так манишь? Однажды ты, вложив мне в руки стропы, разрешило остаться в твоей синеве. Наверное, ты решило тогда, что мне хватит сил и терпения не захлебнуться от восторга и не сдохнуть вместе с потерями. Небо... Ты кидаешь в грязь, в жестокость, а потом снова отмываешь и возвращаешь к жизни. Господи-и... Ты слышишь мои бестолковые мысли?.. Я уже кричу тебе. Кричу-у... Ну хватит смерти-и... Слёзы?.. Да фиг с ними!.. Я могу себе их позволить. Тошно... Как пережить-то?.. Как?.. Я не знаю. Говорят, что мужчины не плачут. Но это мои мужские слёзы. И если они есть - значит всё очень серьёзно».
Однажды, в такие вот минуты, он с удивлением понял, что остался один. Да, с ним была Наташа, его милая девочка. Догадываясь теперь обо всём, она ходила молчаливая и задумчивая, и ничего не спрашивала. А он не мог открыть ей то, что творилось в его душе, оберегая от подобных разговоров. То, что доверялось Лёхе, то, что обсуждалось с ним, осталось теперь только его. Да, рядом были его друзья-группёры, и они были одним целым, одним кулаком. Только теперь с ними не было Лёхи. Он по-прежнему старался быть откровенным с друзьями, только внутри всё сделалось каменным и непробиваемым. Его душа захлопнула дверцы и замерла в полёте. И не было больше его - настоящего Ваньки Неволина. Остался закрытый «Железный Воля» из тех, которые надевают на грудь бронежилет, на лицо маску, и выполняют приказ. Позывной - Воля. Тринадцатый!.. И дальше - за тебя, Лёха!..
Вайс запил по-чёрному, затарившись водкой по полной и отгородившись замками от всего мира. Обычно сдержанный в таких вещах, Вайс запил резко, пока они поодиночке выходили из пережитого. В один из дней, Денису вдруг позвонила супруга Вайса - Екатерина:
- Ребята, я не знаю... Что с ним делать? Прошу, помогите.
Они приехали к Вайсу втроём - Денис, он, и Федя, Ромка был в госпитале на медосмотре. Красавец Вайс, с перепутанными кучерявыми волосами и заросший многодневной щетиной, сидел на кухне в трусах: перед ним стояла открытая бутылка водки. Супруга Вайса поставила им чашки для чая и ушла, оставив мужчин одних.
- О-о, ребятки мои. Здорово были! - с напускной весёлостью встретил их Вайс.
- Ты чё тут, в полном ауте? - перевернув стул наоборот, он сел рядом с Вайсом.
- Ванька-а... Тошно мне шибко. Положил я ребят. Как жить-то? Как мне дальше жить? - Вайс помолчал, проглатывая комок в горле. - Толик-друг, и ещё много там. А теперь вот Лёха.
- Вайс, а как мне теперь жить? - он опустил голову на спинку стула и уставился в пол.
- После гибели друга в первой Чиче, я надел форму с медалями и пошёл в церковь. Хотел там своим ребятам свечки поставить за упокой. А живым - за здравие. Продающая свечки женщина спросила: - «Для чего они вам?» А когда узнала, то вдруг сказала, и я навсегда запомнил это: - «Вы убивали, вам нельзя здесь свечи ставить». Ребята, прошло двенадцать лет. И каждый раз, когда я вижу церковь, я слышу её слова. С тех пор я не был в храмах. Я знаю, что гореть мне на том свете. Но если бы передо мной был выбор, то я снова пошёл бы туда, за ребят своих. Не раздумывая. Лучше бы я, - Вайс устало вытер лицо. - И всё, что я теперь хочу... Когда уйдёт последний из нас, то вместе с нами пусть уйдёт и эта тупая война. Из памяти, из сердца, из мыслей. Война - это ненависть. А ненависть приводит с собой смерть. Мы в Афгане, как-то помогли одному старику по хозяйству. Он на ломаном русском сказал нам тогда: - «Пусть ветер всегда дует вам в спину, а солнце не слепит глаза». Ребята, я вам того же желаю. Всем!
- Наверное, легко в тишине квартир, а кому-то утопая в благополучии и роскоши, с безразличием говорить: «Это, где-то далеко, там погиб не мой ребёнок», - он смотрел в пол, выдавливая из себя слова. - Работая там, мы мечтаем побыстрее вернуться в тишину своих квартир. А вместо этого бывает и по-другому.
- Подбивают БМП на моих глазах, бьют из пятиэтажки. Она торцом к нам стоит и их не достать. А пацанов одного за другим, как в тире, - Вайс крепко закрыл и открыл глаза. - Ты смотришь и ничего не можешь сделать. А они уже умерли. Молодые, красивые, не испившие толком жизни и любви, не зацелованные девчонками. Вот это, пл... Мальчишки мои, люблю я вас. Дай вам бог здоровья, - Вайс не скрывал, что воспоминания даются ему с невероятным трудом.
- А кто вернулся, им легко? У меня брат двоюродный пришёл в девяносто пятом оттуда по контузии. Он первые месяцы при случае орал: «Ложись, духи!» Я тогда пацаном сопливым был, - Федя крутил чашку с чаем в руках. - Сейчас он пьёт. Ни семьи, ни настроения жить.
- В Бамуте укрепрайон пехота штурмовала. Сколько пацанов в бестолковых атаках легло, - Вайс зажмурился и покачал головой. - Потом отряд «псковичей» подошёл. Псковская бригада спецназа ГРУ. Спрашивают обстановку. Пехотный командир: «Да вот, засели в ракетных шахтах, не можем выкурить никак». Спец отвечает: «Подождите, мы знаем как в ракетных шахтах работать». Провели разведку, проникли внутрь через вентиляционные каналы, и изнутри из бесшумного оружия всех бородатых перебили. И ни одной потери.
- Всё было. И у спецухи порой провалы случались. Зажимали в окружении.
- Согласен. А ещё помню глаза срочников, полные ужаса и страха, в первом же бою бестолково выпустивших весь запас боекомплекта за минуту. А потом крики «мама», сопли и слёзы, - Вайс сжал губы и покачал головой. - От страха они забыли всё, чему их учили. Забыли, как беречь боекомплект. Они жались к нам с пустыми магазинами, надеясь на защиту. Да, приказ. Да, устав. А вши там были по уставу? А бушлат, хрен знает с кого и с дыркой. По уставу? А спать в палатках в луже воды. По уставу? Про еду, вообще молчу.
- От такой правды и люди становятся злыми. Тяжело, - Денис встал и отвернулся к окну.
- Не за драные копейки и рубли ходили мы землёй Чечни. Ходили по приказу. А ещё за друзей погибших, да чтобы Россию-мать великой звали. Нас научили её любить, - Вайс подвинул рюмку и налил до краёв. - Я не согласен, что мы быдло без имени-отчества, что не любим свою Родину. Нет сейчас в народе единства. Но я уверен, что настанет время и всколыхнётся Россия, и снова будет сильной. Некоторые говорят: «Что тут делать? Валите из страны, за бугром лучше». Так валите из неё на хрен!.. Страна без вас всё переживёт. В деревнях вон улицы называют именами наших парней. А я бы в крупных городах изменил названия никому не нужных Карла Маркса, Клары Цеткин, и прочих. Я изменил бы их на фамилии пацанов, которые в восемнадцать-двадцать лет так и не узнали - для чего их отправили на такую расправу. На их месте мог бы быть любой из нас. И не важно, кто виноват, что так вышло. Главное, чтобы больше не было. Груз «200» не подарок.
- Всё, Юрок, хватит. Приводи себя в порядок. Отпуск закончится и на работу, дядька Вайс, - Денис выплеснул налитую водку в раковину, а бутылку унёс в холодильник. - Вань, пей чай, а то остыл у тебя.
Они о многом говорили на кухне у Вайса. Говорили в основном ребята, он больше молчал.
На следующий день он съездил в церковь к батюшке. Они долго сидели в церковной ограде на скамейке под высокой елью.
- Лёха, в цинковой одёжке. Шибко мне тяжко, - он посмотрел на батюшку, выплёскивая боль из души. - Разве я знал, что вот так... Плохо, и одиноко.
- Тяжело, я понимаю. Как сказал Карл Краус, австрийский писатель: «Война - это сначала надежда, что нам будет хорошо. Потом ожидание, что им будет хуже. Потом удовлетворение, что им не лучше, чем нам. И, наконец, неожиданное открытие, что плохо и нам, и им». Перед смертью все равны. В общей беде национальностей нет, и при защите от врага тоже. А боль ничем не снимешь, пока сама не притупится. Но жить надо дальше, Ваня.
- У командира история была, случай с ним в церкви, - он пересказал батюшке историю Вайса. - Может, и правда нельзя нам сюда?
- У человека рвалась душа, а та женщина в церкви осудила и прогнала. Великую ошибку она совершила. Молиться и просить о чём-то у Бога приходят простые смертные, а кто и насколько грешен - ему судить. Кто сказал, что на вас больше грехов, чем на других? И на этой женщине, в том числе.
- Кто-то усмехается нам вслед, кого-то девушки и жёны не дождались. Кто-то говорит, что нас любить нельзя, что нас бояться надо. А я вот думаю: если не хотят любить, то пусть тогда боятся. Они же говорят: «От вас кровью пахнет». А в чём мы виноваты? Нас призвали, обучили, отправили, многие захотели продолжить службу в силу своих убеждений. Мы выполняем то, что нам поручили - защиту страны.
- Ваня... А может, не стоит говорить о тех, кто не дождался, кто не захотел делить с вами жизнь? И тем более о тех, кто усмехается вслед. Может, это они не достойны? Не дождались, не смогли. И не стоит ругать их и обижаться. Вы обязательно встретите своих любимых женщин. И хорошо, что вы есть. Я много общался с такими ребятами, и с каждым разом убеждаюсь, что в вас, в первую очередь, и есть настоящая душа и вера.
- Вы простите меня, если я что-то не так говорю.
- Не за что мне тебя прощать. Вы приходили в церковь, просили помощи, жалели о чём-то, по-вашему плохом и ужасном, или хотели почтить память товарищей. Причин и поводов для прихода в церковь много. Главное, что ты настоящий, что ты с душой. И поверь, в такой момент Господь всё слышит. Дух наш поднимется, если такие мужчины будут ходить со светом в душе. И ты скажи своему командиру, пусть он придёт ко мне. Обязательно.
