Новые
Меню
19
Мы благодарим Бога за то, что он даёт, и порой не понимаем, почему он иногда поступает с нами жестоко. Неужели нам кажется, что мы умнее Бога, и он относится к нам несправедливо? Хорошее - в поддержку. Плохое - в наказание. Есть ли вообще Высший разум в этом мире? Это трудно понять даже посвящённым в научные познания людям. Бог - есть любовь. И наказываем мы себя сами, удаляясь от любви и добра. Нам даётся право выбора - любить или ненавидеть, право выбора - добра или зла. Нам даётся свобода: выбирай, человек!.. Если бы у человека не было свободной воли, то это был бы не человек, а тварь бессловесная. Как у Бога есть свободная воля, так и в образе своём он даровал её нам. И мы сами должны выбрать, в какую сторону пойдём: к добру или злу. Выбирая Бога - любовь, с ней и будем в душе. Выбирая дьявола - зло, с ним и по смерти будем. Выбор за нами. Бог не насилует нашу волю. Если верить, что Бог нас слышит, то он знает, наверное, что человек может не послушаться. Тогда зачем давать человеку право выбора и право воли?
Мы же - дети Бога?.. Мы - дети любви?.. Наказывая иногда детей, мы порой не замечаем, что ребёнок не сразу понимает за что он наказан. Так и мы слепы к тому, за что наказывает нас Бог. Не за яблочко Адам был изгнан, а за стремление познать добро и зло, и тем самым уподобиться богам. Неужели Земля изначально была сотворена для грешников?.. По ранней молодости ты никому и ничему не веришь, просто живёшь и всё. А когда припрёт сильно, то молитва сама из тебя лезет. И читать её не читал, и знать не знаешь. А откуда она в тебе?.. Откуда это: «Господи, спаси!» - шёпотом. Вот тогда, у крайней черты, ты обращаешься к нему с этим: «Господи, спаси!» Наверное, иногда стоит нажать на паузу и постараться немного осмыслить жизнь, а потом топать по ней дальше. Наверное, когда придёт твоё время, то на все вопросы сможет ответить только Бог. Или ты сам ему ответишь. Поэтому, поднимая глаза в небо, ты иногда мысленно просишь: «Прости, Господи!» Зачем?.. Наверное, так надо.
Чем ярче в жизни события, тем острее ты их переживаешь, тем отчётливее видится поэзия и проза жизни. Ты едешь по тёмной трассе на работу, и смотришь вперёд сквозь лобовое стекло. Смотришь с уверенностью, что есть ты и твоя жизнь, сплетённая из будней и праздников, ошибок и побед, падения и счастья. Порой тебе кажется, что ты ограничен в жёстком режиме, что ты словно загнанный зверь в постоянной охоте за жизнью, затерянной во времени. Иногда ты жалеешь, что не куришь, и думаешь: «Эх, закурить бы!.. Может, и полегчало бы». И всё-таки ты радуешься, и больше всего тому, чем дорожишь и чем живёшь. И тогда ты достаёшь из внутренних запасов своё нетронутое личное и бросаешь на алтарь души, отдавая себя кому-то и получая что-то взамен. Ты доверяешься случайности, летишь по своей спирали, понимая, что не уйдёшь только от самого себя. Ты - сам себе палач, сам защитник, сам и судья. Ты ломаешь в себе всё нутро, и вновь кодируешь себя на доброе, светлое, вечное.
«Каждый раз, уходя туда, я понимаю, что совершаю грех и нарушаю главную заповедь. Да, свои грехи я буду нести сам. Говорят, что прямой путь к Богу идёт через раскаяние. Возможно!.. Только нет во мне чувства раскаяния. Чувство справедливости - да. Чувство ответственности - да. Чувство сострадания к своей земле и её народу - да. Чувства раскаяния за выполненный долг - нет. Грешен!.. А как же заповеди? Их десять, и они, возможно, наше временное пристанище.
А я грешник. Да... Иногда я не выдерживаю и матерюсь так, что Он там, наверное, закрывает глаза и затыкает уши, ожидая, когда закончится мой словесный понос. Назвать это по-другому я не могу. У меня бывают минуты личной тишины, когда я пытаюсь думать о Нём. В мыслях... Он и я - глаза в глаза. Напрямую... Иногда мне стыдно заходить в церковь, и не потому, что я грешен и матерюсь, а потому что я верю небу. Мне так проще. Я смотрю в небо и прошу - пусть Он меня потерпит. А я встану на колени, когда приду к Нему.
Я стал жалеть еду. Смотрю в чашку на оставшуюся рисинку от плова и думаю: а ведь она росла, чтобы ей питались, а не выбросили. Мир перевёрнут. Кто-то наслаждается едой и без жалости выбрасывает остатки пира. А кто-то бежит от войны и голода и гибнет. Разве наши проблемы хуже, чем у них?.. Говорят, что Бог не знает обид. А я думаю: вдруг он на меня в обиде. Я бы попил с ним чаю, сидя на брёвнышке... И попросил бы: Боже, сбереги моих ребят. Я не хочу стоять в чёрном карауле. А ещё - я умею держать звёзды. В ладошке... Протягиваешь ладонь к небу, и садишь на неё звёздочку».
- Федь, чё ты сегодня хмурый?
- Не выспался я, Паш.
- А чё ты не спал? - Федя молчал. - Чё не спал, спрашиваю? Федя Крюгер в окошко лез?
- Косматая серая Бука.
- Федь, ты как будешь ложиться, так очерти круг возле кровати и чеснок на шею повесь. И ещё плюнь три раза и скажи: изыди, сатано!
- Непременно, Паш, - Федя сидел на скамейке с закрытыми глазами, отклонив голову на стенку.
- Федь, ты крещёный? Давай покрестим тебя в субботу? Заодно в баньке в купель окунём.
- Крещёный я.
- Вань, форма «мабута», она же песочка, она же прыжковка. Я знаю, где взять, - Пашка потёр руки. - Может, возьмём чисто для себя?
- Потом. А сейчас работать. Тренировки с молодыми никто не отменял, - он встал со скамейки.
- Я бы взял, - Олег встал вслед за ним. - Командир, пусть Федя посидит, вялый он сегодня.
- Я и цену узнал, четыре с полтиной. Круто, но всё равно хочу, - Пашка мечтательно обвёл всех глазами.
- Надо брать, - Федя поднял большой палец.
- А чё ты молчишь? - Пашка глянул ему прямиком в глаза. - А чё у тебя в каждой строчке по точке? Типа, ты орёшь щас?
- Шепчу я, Паша.
- Я каждое утро стою перед зеркалом в трусах и вижу себя в новенькой прыжковке.
- Вот и стой, - буркнул он Пашке. - Не забудь глаза протереть, и прицел поправить.
- Не умеешь ты орать, командир. Надо резко пл... И всё. У всех коленки под откос, а Федя на пол.
- Почему Федя? - засмеялся Олег.
- Федя большой, у Феди громко получится.
- Паш, ехай на выходные к тёще на грядки, - возразил Федя.
- Ты чё каркаешь? Зима там, не проеду я.
- Ничё, откопаешься. Зато на дачке побудешь, - он плюхнулся к Феде на скамейку. - Чё-то я тоже устал. В отпуск бы нас кинули.
- Вот и правильно, - одобрил его поступок Пашка. - Ногами мы не разучились пока махать. Дай поговорить по душам.
- Поговори Паша.
- Ванька, хорошо у тебя тёща в тридевятом царстве, так ты ещё и любимый зять. Приедешь, она тебя в передний угол, каши пшённой тазик, блинов с маслом. А потом ещё губы утрёт.
- У тебя зато тесть есть, а у меня его нет.
- Тесть - молоток. Мы с ним в разведку от тёщи здорово играем. У тестя пузырьки под каждой смородиной закопаны, под каждым кустом растяжка. А тёщины заначки он носом чует, прятать бесполезно. В погребе в картошку закапывала - нашёл. В дрова в поленницу подальше совала - нашёл. Как-то сложила в бане пару бутылок в топку, там дрова лежали с вечера, и не перепрятала. В обед спать прилегла, а тесть зажёг, да уголька сверху подкинул, чтобы быстрее топилась. Тёща выспалась, выходит на крыльцо, а у тестя баня гудит. Она и зашумела: Петро, твою мать. Там в топке две бутылки водки было. Такого мата садовый коллектив сроду не слыхал, - они посмеялись, представляя убитого горем Пашкиного тестя.
- А чё ты решил прыжковку купить? По грядкам прыгать? - лениво спросил Федя.
- Я не буду с тобой разговаривать. Ты меня к тёще послал. Не знаю я. Хочу, да и всё.
- Не, Паш. Тёща тебя уважает, а тесть вообще любит, - Олег сонно потянулся.
- Знаю, Алька, что любят и уважают. На огород просто не хочу. Тёща просила съездить и закопать её батун снегом. Федь, кинь бутылку с водой.
- Так я же спецом послал, чтобы ты воздухом подышал. На даче сейчас хорошо, - Федя подал Пашке воду. - Не обижайся.
- На тебя обижаться? Была бы забота. Вот теперь подъём, - Пашка встал и подошёл к нему вплотную. - Вань. Чё молчишь? «Мабуту» хочу. Всем.
- Купим мы «мабуту», Паша, - выдохнул он Пашке.
- Всё! - выдохнул Пашка в ответ. - О! Теперь Алька почти уснул.
- У дочки температура ночью была, вирусяку схватила, - откликнулся Олег, зевая.
- Стою вот и думаю: энергия, что ли закончилась.
- У тебя? - Олег удивлённо посмотрел на Пашку.
- На сайте, в игре. Мне же надо чёрных там добить. Нападаю нормально, разведку боем делаю, а чёрные стоят и не пропускают. Пулемёты со всех сторон, шаг сделаю - и конец моей гвардии.- захохотал Пашка. - А я в порядке, Граф. Молодёжь вон хлещется, - Пашка кивнул на болтающихся на брусьях Игоря и Хана. - Во как надо! Эх вы, старпёры ленивые.
В зал заглянул полковник Щербинин и прервал их неспешную болтовню:
- Неволин, зайди ко мне.
- Вова зовёт, что-нибудь щас придумает, - шепнул он ребятам и направился к выходу.
Он шел по коридору в кабинет начальства, здороваясь за руку с сослуживцами и перебрасываясь шутливыми фразами и приветствиями. Привычная рабочая суета подразделения. В кабинете полковника сидел Денис Шуваев.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Здоров был, - поздоровался он с Денисом за руку.
- Садись. Тут вот какое дело. Нам приказано для журналистов показуху по обезвреживанию боевиков сделать. Завтра в двенадцать часов дня. Сегодня день на подготовку и отработку. И не хмурьте брови. После показухи надо будет интервью им дать.
- Товарищ полковник, ни в одной стране спецподразделения не позволят дать журналистам информацию о способах обезвреживания боевиков. Информация пойдёт только с разрешения спецслужб. А у нас - нате вам с выкладкой, - улыбаясь, он посмотрел на полковника.
- Журналистам такая наука доводилась всегда устно. А теперь понятия меняются, как и времена. Меняются средства доставки этих понятий служителям информации и печати, - полковник тоже улыбнулся. - Им надо лично всё посмотреть, ещё и поучаствовать.
- Не переживай, Вань. Основных секретов мы им не откроем. В реальной боевой обстановке не хотелось бы допускать журналистов к операциям. От этого секретность бы улучшилась и потери уменьшились. А у них своя работа, им освещать надо, - Денис похлопал его по плечу.
- Да я понимаю. И если это мужики-военкоры, то согласен. А когда женщины на каблучках, то извините.
- Согласен. И считаю, что журналистам надо ограничивать доступ к освещению спецопераций. А за косяки в работе и показ неположенного материала наказывать по закону. И не только журналистов, но и всю редакцию, - полковник взял со стола бумаги. - Понимаете, человек хочет работать на телевидении, освещать чрезвычайные ситуации. Бог с ним, на него ложится ответственность, возрастают риски побыть в режиме боевой операции. И не дай бог попасть им в заложники к боевикам. Там будет не жёстко, а запредельно жестоко. И никакая показуха это не передаст, - полковник откинул бумаги в сторону. - Он считает, что усвоил теорию и готов к экстриму на практике. А коль он экстремальный журналист - ну и флаг ему в руки. Наша показуха у них как практика. Работающие в горячих точках журналисты должны получить опыт: как вести себя в ситуации, если они будут заложниками.
- Ну да. Здесь они в безопасной обстановке. В реале бы с ними так не вошкались. А тут получил по рёбрам или легонько в печень, и хорошо. Тем более, всё добровольно. Может, и посчитают это избиением. После избиения «там», они не вякали бы даже. А так, игрушки: покажите мне Беслан, - он недовольно поморщился.
- Да согласен я с вами, - полковник потёр макушку. - Только существует у них красивая бумажка с заголовком: «Проведение семинара по обучению поведения журналистов в зоне спецопераций». Она с подписями кучи начальников, и всё в ней прописано: как, что, где, кого, и сколько раз. Если этой толстой брошюрки нет, тогда и проводить ничего нельзя. А если есть, то надо. Им же надо описать будни местного спецподразделения? Вот и будем показывать, в разумных пределах.
- Значит, крайний день завтра у журналистов будет. Прокатим. Нельзя же быть немножко беременным. Слёзы, сопли, слюни, садисты, и прочее. И без обид. Офицеры при исполнении действуют согласно полученному приказу, и к ним претензий быть не может. А то журналист на семинаре вроде бы был, но ничего не понял. Хорошо, мы прочитаем им лекцию, товарищ полковник, - Денис высказался и подмигнул ему, - Поработаем, Вань?
- При организации таких мероприятий, с участников берутся подписки. Если их нет, то это грубое нарушение законодательства и внутриведомственных инструкций. Такие бумажки журналисты подписывают на разных полевых мероприятиях. Это впоследствии прикроет организатора, если журналист, к примеру, засунет голову в сопло реактивного двигателя. Шутка! - полковник побарабанил пальцами по столу. - Роспись в журнале и подробный инструктаж - это у них обязательно. При отсутствии этого, за сопло можно взять любое ответственное лицо. Элементарно, ребята.
- Ну и ладно. Колхоз - дело добровольное. Считаешь себя орлом - добро пожаловать. Поработаем, Дэн. – кивнул он Денису.
- Да-а. В реальной жизни терры конфетками не угощают. Кстати, терров будет изображать майор Шуваев с командой, - полковник улыбнулся глядя на Дениса.
- Ха, придумали! Значит, мне Дэна завалить надо? Спасибо, за такой позитив.
- На здоровье. Задание понятно? Вопросы есть? - полковник секунду помолчал. - Тогда приступайте к отработке. И сильно не жмите «заложников», действуйте аккуратно.
Отработав по заданной программе действия «терров» и «спецов», они ввалили в душевую, быстро поплескались под душем и разбежались по домам. Следующий день обещал быть весёлым на события.
Вечерние сумерки медленно опускались на город, на застывшие в зимней поволоке дома, на тишину занесённых неожиданным снегопадом улиц. Он ехал за Наташей. Сегодня ему пришлось немного задержаться на работе по срочным делам, связанным с подготовкой к показухе. Время поджимало, а вереница охваченных белой дымкой машин плелась друг за другом и никуда не спешила. Он безнадёжно застрял на светофоре. Постовой вручную разгонял пробку, работая жезлом как заправский жонглёр. В толпе вечно снующих прохожих, он выхватил взглядом молодую пару: они стояли на тротуаре недалеко от дороги и целовались. Встретились. А может, прощаются... Счастливые влюблённые, и удивлённые прохожие. Не осуждайте, пусть целуются. Мы все сейчас рядом с ними: идём, едем, спешим по своим делам, а они нас не замечают. Они сейчас в своём мире и им хорошо. Они в тихом времени встречи или прощания, и им важно сейчас быть вместе. Есть только он и она, и им никто не нужен. Не мешайте им, не ворчите. Пусть целуются...
Поток прохожих огибал пару и уходил в вечернюю мглу. Он смотрел как заметают их следы непрерывно падающие с неба снежинки. И пусть дальше бежит эта белая зима, осыпая округу пушистым снегом. А ты едешь сейчас, мечтаешь о домашнем вечере, и благодаришь судьбу за свою тихую любовь. И даже за упёртый жизненный путь. Однажды ты открыл в себе талантище жить, переступив через порог душевной боли и жестокого опыта. Будучи ещё по сути мальчишкой, ты выживал в страшном месиве Кавказа и всем нутром рвался к жизни. И ты благодаришь небеса за новый шанс рождения и их сочувствие к тебе, вспоминая, как однажды взлетал и возвращал душу-беглянку, лёжа на операционном столе. Ты возвращался тогда в свой «израненный февраль» новым, открывшим что-то ранее непознанное. И не трогайте их, пусть целуются.
- Что ты такой хмурый? Устал? - Наташа впорхнула в машину и в салоне запахло цветами. - В отпуск бы вам.
- Устал. Дни суматошные, работы много. В отпуск пока не пускают, а я бы с удовольствием, - он вздохнул. - Вот сижу сейчас и думаю: жизнь летит и отщёлкивает наши с тобой года. Давно ли мы встретились, а уже больше пяти лет вместе.
- Надо бы к маме в деревню съездить, с самого лета не были.
- Съездим, как только выходные будут свободные.
- Вань... А с кем ты на сайте общаешься? Раньше ты в интернете так часто не сидел.
- Не переживай, всё там в порядке. Парень интересный в друзьях. Он звонил однажды. Резанул меня тогда его голос, уж очень на Лёхин похож. Искренний такой от волнения. До лета мы с ним ждём. И если всё будет хорошо, то, может быть, встретимся.
По дороге они немного поспорили про ужин, взаимно согласившись на жареную картошку с мамиными деревенскими груздями. А снегопад по-прежнему летел в лобовое стекло, заставляя невольно наблюдать за ним.
- Привет, Вань. Я ещё не сдох. Я срочно должен деньги. Сегодня попросил у шефа под зарплату и он, вроде, даёт. Наманасё.
- Привет. Ты японский учишь? Расшифруй хоть, что написал.
- Да, я разносторонне развит. Я написал - нормально всё.
- Азбука морзе. Три ха-ха.
- Ага. Тимоха щё ни тако можэ.
- Ты хохол, что ли?
- Не... Шо це ты мне гарний хлопчик гутаришь. Я же не хохол, я ариец.
- А я думал, шо ты хохляцкий хлопец. А ты мабуть москаль.
- Ни... В москалях жимши и ни прижимши там. Я же обратно уехавши оттель.
- Как же тебя туда закинуло, в москали-то? Тебе же в немчарску волость надо.
- Ни... Тут в горах жимши лучче.
- То-то я думаю, шо ты сало так емши, что аж за ухами пищало. Корку сальнючую так грыз?
- Дык, когда же то было-то? Я же тебя пригласил на сало. Чего не приехал?
- Дякую. И чую я, шо ты хитрый хохляцкий хлопец. Всё-таки.
- Не-е... Я же наш, русич по паспорту.
- Глянь-ка щас в зеркало, поди пузо там наростил. С сала-то. Ты же его так жамкал, что до меня хруст донёсся.
- Ни... Ни хохол, метис я. А сало.. Так, то не хруст был, то сладости. Евши конфетку я с чаем. Ваня... Я пиво щас пью. Приезжай ко мне на день рождения. Это был бы самый лучший подарок.
- Коньяк, вино, шампанское, коробка шоколадных конфет. Чё тебе надо? А с поездкой я пока не могу. Понял?
- Тихо. Не командуй тут! Орать - команды не было.
- Да я и так уже шёпотом. Тыц-ты-ды-рыц.
- Что за минута радости?
- Просто настроение хорошее.
- Завтра по коням и на работу. Пока, Ванька. А чего, это ты у меня не спишь?
- Выспался я вечером, день шипко тяжёлый был. Пока, Тимоха.
- А я вчера с другом по делам катался. Мы разговаривали, общались, лбами бодались, руки крепко жали.
- Молодец. Ва-апще круто. Руки жали? Супер!.. А бодались, так просто улёт. Пусть хорошо держит руку твою. Ты передай ему это, конкретно.
- Вань, ты кого там обманываешь? А?.. Я же всё чувствую.
- Я? Та ни в жисть!
- Хороший ты у меня. А вчера я понял одно, что ближе тебя у меня никого нет. До связи.
- Тимоха... Ты представляешь, какая натура! Я могу прощать всё, и не могу себя от этого избавить. Спи.
Жизнь... Порой кажется, что лежит она у кого-то на ладони как белый лист, исписанный мелким почерком и пока ещё полупустой. Иногда этот «кто-то» резко сжимает лист, и закручивает его между ладошками в комок-шарик. Немного погодя, он опускает шарик на ровную поверхность и медленно расправляет, разглаживая смятые углы. И тогда ты нехотя, до хруста в костях потягиваешься и начинаешь зализывать шрамы на теле и зарубки в памяти. А смятые полоски на твоём листочке, останутся как пройденный этап случившихся событий.
Мысли... Они бывают разные: от одних ты летишь вверх, открываясь простору своей фантазии, от других падаешь вниз, подскакиваешь словно мячик и вновь встаёшь на ноги. С лёгкой руки наших перепутанных мыслей, мы пишем в голове образы собственных поступков и дел. И дай бог, чтобы хорошие сбывались, а плохие оставались на задворках. Это - как рукописи в памяти, а «рукописи не горят».
Глядя на спящую Наташу, ему в голову лезли приятные мысли. Он не гнал их, вспоминая и перебирая в памяти первую встречу и первое свидание. Внезапное, спонтанное и неожиданное. Она понимала, на что соглашается в ту ночь, и всё же решилась. Сразу, резко, разорвав шаблоны конфетно-букетных отношений и стандартное - надо узнать друг друга ближе. На первом свидании, совсем незнакомому мужчине, она смогла отдать себя так спокойно и доверчиво, словно знала тебя давно. Она смогла подарить себя так, что за этим последовало острое желание оставить её с собой. Она отдала себя в твои руки - в обмен на твои чувства, чтобы ты заболел ей навсегда.
Наверное, он любил её давно, любил в своих мыслях. Он любил её в молчаливом и слегка испуганном «да», почувствовав доверие и женскую беспомощность, когда она впервые переступила порог его квартиры. В ту ночь он понял, что те ступеньки, по которым он бежал в поисках своей женщины, закончились. И купленные цветы, стоявшие тогда на столике в вазе, были залогом его уверенности. Расцелованный и разбалованный другими, в ту ночь он понял, что эта девочка должна остаться. Сейчас она лежала рядом и сопела. И хорошо, что мы были честными тогда друг перед другом.
Мы благодарим Бога за то, что он даёт, и порой не понимаем, почему он иногда поступает с нами жестоко. Неужели нам кажется, что мы умнее Бога, и он относится к нам несправедливо? Хорошее - в поддержку. Плохое - в наказание. Есть ли вообще Высший разум в этом мире? Это трудно понять даже посвящённым в научные познания людям. Бог - есть любовь. И наказываем мы себя сами, удаляясь от любви и добра. Нам даётся право выбора - любить или ненавидеть, право выбора - добра или зла. Нам даётся свобода: выбирай, человек!.. Если бы у человека не было свободной воли, то это был бы не человек, а тварь бессловесная. Как у Бога есть свободная воля, так и в образе своём он даровал её нам. И мы сами должны выбрать, в какую сторону пойдём: к добру или злу. Выбирая Бога - любовь, с ней и будем в душе. Выбирая дьявола - зло, с ним и по смерти будем. Выбор за нами. Бог не насилует нашу волю. Если верить, что Бог нас слышит, то он знает, наверное, что человек может не послушаться. Тогда зачем давать человеку право выбора и право воли?
Мы же - дети Бога?.. Мы - дети любви?.. Наказывая иногда детей, мы порой не замечаем, что ребёнок не сразу понимает за что он наказан. Так и мы слепы к тому, за что наказывает нас Бог. Не за яблочко Адам был изгнан, а за стремление познать добро и зло, и тем самым уподобиться богам. Неужели Земля изначально была сотворена для грешников?.. По ранней молодости ты никому и ничему не веришь, просто живёшь и всё. А когда припрёт сильно, то молитва сама из тебя лезет. И читать её не читал, и знать не знаешь. А откуда она в тебе?.. Откуда это: «Господи, спаси!» - шёпотом. Вот тогда, у крайней черты, ты обращаешься к нему с этим: «Господи, спаси!» Наверное, иногда стоит нажать на паузу и постараться немного осмыслить жизнь, а потом топать по ней дальше. Наверное, когда придёт твоё время, то на все вопросы сможет ответить только Бог. Или ты сам ему ответишь. Поэтому, поднимая глаза в небо, ты иногда мысленно просишь: «Прости, Господи!» Зачем?.. Наверное, так надо.
Чем ярче в жизни события, тем острее ты их переживаешь, тем отчётливее видится поэзия и проза жизни. Ты едешь по тёмной трассе на работу, и смотришь вперёд сквозь лобовое стекло. Смотришь с уверенностью, что есть ты и твоя жизнь, сплетённая из будней и праздников, ошибок и побед, падения и счастья. Порой тебе кажется, что ты ограничен в жёстком режиме, что ты словно загнанный зверь в постоянной охоте за жизнью, затерянной во времени. Иногда ты жалеешь, что не куришь, и думаешь: «Эх, закурить бы!.. Может, и полегчало бы». И всё-таки ты радуешься, и больше всего тому, чем дорожишь и чем живёшь. И тогда ты достаёшь из внутренних запасов своё нетронутое личное и бросаешь на алтарь души, отдавая себя кому-то и получая что-то взамен. Ты доверяешься случайности, летишь по своей спирали, понимая, что не уйдёшь только от самого себя. Ты - сам себе палач, сам защитник, сам и судья. Ты ломаешь в себе всё нутро, и вновь кодируешь себя на доброе, светлое, вечное.
«Каждый раз, уходя туда, я понимаю, что совершаю грех и нарушаю главную заповедь. Да, свои грехи я буду нести сам. Говорят, что прямой путь к Богу идёт через раскаяние. Возможно!.. Только нет во мне чувства раскаяния. Чувство справедливости - да. Чувство ответственности - да. Чувство сострадания к своей земле и её народу - да. Чувства раскаяния за выполненный долг - нет. Грешен!.. А как же заповеди? Их десять, и они, возможно, наше временное пристанище.
А я грешник. Да... Иногда я не выдерживаю и матерюсь так, что Он там, наверное, закрывает глаза и затыкает уши, ожидая, когда закончится мой словесный понос. Назвать это по-другому я не могу. У меня бывают минуты личной тишины, когда я пытаюсь думать о Нём. В мыслях... Он и я - глаза в глаза. Напрямую... Иногда мне стыдно заходить в церковь, и не потому, что я грешен и матерюсь, а потому что я верю небу. Мне так проще. Я смотрю в небо и прошу - пусть Он меня потерпит. А я встану на колени, когда приду к Нему.
Я стал жалеть еду. Смотрю в чашку на оставшуюся рисинку от плова и думаю: а ведь она росла, чтобы ей питались, а не выбросили. Мир перевёрнут. Кто-то наслаждается едой и без жалости выбрасывает остатки пира. А кто-то бежит от войны и голода и гибнет. Разве наши проблемы хуже, чем у них?.. Говорят, что Бог не знает обид. А я думаю: вдруг он на меня в обиде. Я бы попил с ним чаю, сидя на брёвнышке... И попросил бы: Боже, сбереги моих ребят. Я не хочу стоять в чёрном карауле. А ещё - я умею держать звёзды. В ладошке... Протягиваешь ладонь к небу, и садишь на неё звёздочку».
- Федь, чё ты сегодня хмурый?
- Не выспался я, Паш.
- А чё ты не спал? - Федя молчал. - Чё не спал, спрашиваю? Федя Крюгер в окошко лез?
- Косматая серая Бука.
- Федь, ты как будешь ложиться, так очерти круг возле кровати и чеснок на шею повесь. И ещё плюнь три раза и скажи: изыди, сатано!
- Непременно, Паш, - Федя сидел на скамейке с закрытыми глазами, отклонив голову на стенку.
- Федь, ты крещёный? Давай покрестим тебя в субботу? Заодно в баньке в купель окунём.
- Крещёный я.
- Вань, форма «мабута», она же песочка, она же прыжковка. Я знаю, где взять, - Пашка потёр руки. - Может, возьмём чисто для себя?
- Потом. А сейчас работать. Тренировки с молодыми никто не отменял, - он встал со скамейки.
- Я бы взял, - Олег встал вслед за ним. - Командир, пусть Федя посидит, вялый он сегодня.
- Я и цену узнал, четыре с полтиной. Круто, но всё равно хочу, - Пашка мечтательно обвёл всех глазами.
- Надо брать, - Федя поднял большой палец.
- А чё ты молчишь? - Пашка глянул ему прямиком в глаза. - А чё у тебя в каждой строчке по точке? Типа, ты орёшь щас?
- Шепчу я, Паша.
- Я каждое утро стою перед зеркалом в трусах и вижу себя в новенькой прыжковке.
- Вот и стой, - буркнул он Пашке. - Не забудь глаза протереть, и прицел поправить.
- Не умеешь ты орать, командир. Надо резко пл... И всё. У всех коленки под откос, а Федя на пол.
- Почему Федя? - засмеялся Олег.
- Федя большой, у Феди громко получится.
- Паш, ехай на выходные к тёще на грядки, - возразил Федя.
- Ты чё каркаешь? Зима там, не проеду я.
- Ничё, откопаешься. Зато на дачке побудешь, - он плюхнулся к Феде на скамейку. - Чё-то я тоже устал. В отпуск бы нас кинули.
- Вот и правильно, - одобрил его поступок Пашка. - Ногами мы не разучились пока махать. Дай поговорить по душам.
- Поговори Паша.
- Ванька, хорошо у тебя тёща в тридевятом царстве, так ты ещё и любимый зять. Приедешь, она тебя в передний угол, каши пшённой тазик, блинов с маслом. А потом ещё губы утрёт.
- У тебя зато тесть есть, а у меня его нет.
- Тесть - молоток. Мы с ним в разведку от тёщи здорово играем. У тестя пузырьки под каждой смородиной закопаны, под каждым кустом растяжка. А тёщины заначки он носом чует, прятать бесполезно. В погребе в картошку закапывала - нашёл. В дрова в поленницу подальше совала - нашёл. Как-то сложила в бане пару бутылок в топку, там дрова лежали с вечера, и не перепрятала. В обед спать прилегла, а тесть зажёг, да уголька сверху подкинул, чтобы быстрее топилась. Тёща выспалась, выходит на крыльцо, а у тестя баня гудит. Она и зашумела: Петро, твою мать. Там в топке две бутылки водки было. Такого мата садовый коллектив сроду не слыхал, - они посмеялись, представляя убитого горем Пашкиного тестя.
- А чё ты решил прыжковку купить? По грядкам прыгать? - лениво спросил Федя.
- Я не буду с тобой разговаривать. Ты меня к тёще послал. Не знаю я. Хочу, да и всё.
- Не, Паш. Тёща тебя уважает, а тесть вообще любит, - Олег сонно потянулся.
- Знаю, Алька, что любят и уважают. На огород просто не хочу. Тёща просила съездить и закопать её батун снегом. Федь, кинь бутылку с водой.
- Так я же спецом послал, чтобы ты воздухом подышал. На даче сейчас хорошо, - Федя подал Пашке воду. - Не обижайся.
- На тебя обижаться? Была бы забота. Вот теперь подъём, - Пашка встал и подошёл к нему вплотную. - Вань. Чё молчишь? «Мабуту» хочу. Всем.
- Купим мы «мабуту», Паша, - выдохнул он Пашке.
- Всё! - выдохнул Пашка в ответ. - О! Теперь Алька почти уснул.
- У дочки температура ночью была, вирусяку схватила, - откликнулся Олег, зевая.
- Стою вот и думаю: энергия, что ли закончилась.
- У тебя? - Олег удивлённо посмотрел на Пашку.
- На сайте, в игре. Мне же надо чёрных там добить. Нападаю нормально, разведку боем делаю, а чёрные стоят и не пропускают. Пулемёты со всех сторон, шаг сделаю - и конец моей гвардии.- захохотал Пашка. - А я в порядке, Граф. Молодёжь вон хлещется, - Пашка кивнул на болтающихся на брусьях Игоря и Хана. - Во как надо! Эх вы, старпёры ленивые.
В зал заглянул полковник Щербинин и прервал их неспешную болтовню:
- Неволин, зайди ко мне.
- Вова зовёт, что-нибудь щас придумает, - шепнул он ребятам и направился к выходу.
Он шел по коридору в кабинет начальства, здороваясь за руку с сослуживцами и перебрасываясь шутливыми фразами и приветствиями. Привычная рабочая суета подразделения. В кабинете полковника сидел Денис Шуваев.
- Здравия желаю, товарищ полковник. Здоров был, - поздоровался он с Денисом за руку.
- Садись. Тут вот какое дело. Нам приказано для журналистов показуху по обезвреживанию боевиков сделать. Завтра в двенадцать часов дня. Сегодня день на подготовку и отработку. И не хмурьте брови. После показухи надо будет интервью им дать.
- Товарищ полковник, ни в одной стране спецподразделения не позволят дать журналистам информацию о способах обезвреживания боевиков. Информация пойдёт только с разрешения спецслужб. А у нас - нате вам с выкладкой, - улыбаясь, он посмотрел на полковника.
- Журналистам такая наука доводилась всегда устно. А теперь понятия меняются, как и времена. Меняются средства доставки этих понятий служителям информации и печати, - полковник тоже улыбнулся. - Им надо лично всё посмотреть, ещё и поучаствовать.
- Не переживай, Вань. Основных секретов мы им не откроем. В реальной боевой обстановке не хотелось бы допускать журналистов к операциям. От этого секретность бы улучшилась и потери уменьшились. А у них своя работа, им освещать надо, - Денис похлопал его по плечу.
- Да я понимаю. И если это мужики-военкоры, то согласен. А когда женщины на каблучках, то извините.
- Согласен. И считаю, что журналистам надо ограничивать доступ к освещению спецопераций. А за косяки в работе и показ неположенного материала наказывать по закону. И не только журналистов, но и всю редакцию, - полковник взял со стола бумаги. - Понимаете, человек хочет работать на телевидении, освещать чрезвычайные ситуации. Бог с ним, на него ложится ответственность, возрастают риски побыть в режиме боевой операции. И не дай бог попасть им в заложники к боевикам. Там будет не жёстко, а запредельно жестоко. И никакая показуха это не передаст, - полковник откинул бумаги в сторону. - Он считает, что усвоил теорию и готов к экстриму на практике. А коль он экстремальный журналист - ну и флаг ему в руки. Наша показуха у них как практика. Работающие в горячих точках журналисты должны получить опыт: как вести себя в ситуации, если они будут заложниками.
- Ну да. Здесь они в безопасной обстановке. В реале бы с ними так не вошкались. А тут получил по рёбрам или легонько в печень, и хорошо. Тем более, всё добровольно. Может, и посчитают это избиением. После избиения «там», они не вякали бы даже. А так, игрушки: покажите мне Беслан, - он недовольно поморщился.
- Да согласен я с вами, - полковник потёр макушку. - Только существует у них красивая бумажка с заголовком: «Проведение семинара по обучению поведения журналистов в зоне спецопераций». Она с подписями кучи начальников, и всё в ней прописано: как, что, где, кого, и сколько раз. Если этой толстой брошюрки нет, тогда и проводить ничего нельзя. А если есть, то надо. Им же надо описать будни местного спецподразделения? Вот и будем показывать, в разумных пределах.
- Значит, крайний день завтра у журналистов будет. Прокатим. Нельзя же быть немножко беременным. Слёзы, сопли, слюни, садисты, и прочее. И без обид. Офицеры при исполнении действуют согласно полученному приказу, и к ним претензий быть не может. А то журналист на семинаре вроде бы был, но ничего не понял. Хорошо, мы прочитаем им лекцию, товарищ полковник, - Денис высказался и подмигнул ему, - Поработаем, Вань?
- При организации таких мероприятий, с участников берутся подписки. Если их нет, то это грубое нарушение законодательства и внутриведомственных инструкций. Такие бумажки журналисты подписывают на разных полевых мероприятиях. Это впоследствии прикроет организатора, если журналист, к примеру, засунет голову в сопло реактивного двигателя. Шутка! - полковник побарабанил пальцами по столу. - Роспись в журнале и подробный инструктаж - это у них обязательно. При отсутствии этого, за сопло можно взять любое ответственное лицо. Элементарно, ребята.
- Ну и ладно. Колхоз - дело добровольное. Считаешь себя орлом - добро пожаловать. Поработаем, Дэн. – кивнул он Денису.
- Да-а. В реальной жизни терры конфетками не угощают. Кстати, терров будет изображать майор Шуваев с командой, - полковник улыбнулся глядя на Дениса.
- Ха, придумали! Значит, мне Дэна завалить надо? Спасибо, за такой позитив.
- На здоровье. Задание понятно? Вопросы есть? - полковник секунду помолчал. - Тогда приступайте к отработке. И сильно не жмите «заложников», действуйте аккуратно.
Отработав по заданной программе действия «терров» и «спецов», они ввалили в душевую, быстро поплескались под душем и разбежались по домам. Следующий день обещал быть весёлым на события.
Вечерние сумерки медленно опускались на город, на застывшие в зимней поволоке дома, на тишину занесённых неожиданным снегопадом улиц. Он ехал за Наташей. Сегодня ему пришлось немного задержаться на работе по срочным делам, связанным с подготовкой к показухе. Время поджимало, а вереница охваченных белой дымкой машин плелась друг за другом и никуда не спешила. Он безнадёжно застрял на светофоре. Постовой вручную разгонял пробку, работая жезлом как заправский жонглёр. В толпе вечно снующих прохожих, он выхватил взглядом молодую пару: они стояли на тротуаре недалеко от дороги и целовались. Встретились. А может, прощаются... Счастливые влюблённые, и удивлённые прохожие. Не осуждайте, пусть целуются. Мы все сейчас рядом с ними: идём, едем, спешим по своим делам, а они нас не замечают. Они сейчас в своём мире и им хорошо. Они в тихом времени встречи или прощания, и им важно сейчас быть вместе. Есть только он и она, и им никто не нужен. Не мешайте им, не ворчите. Пусть целуются...
Поток прохожих огибал пару и уходил в вечернюю мглу. Он смотрел как заметают их следы непрерывно падающие с неба снежинки. И пусть дальше бежит эта белая зима, осыпая округу пушистым снегом. А ты едешь сейчас, мечтаешь о домашнем вечере, и благодаришь судьбу за свою тихую любовь. И даже за упёртый жизненный путь. Однажды ты открыл в себе талантище жить, переступив через порог душевной боли и жестокого опыта. Будучи ещё по сути мальчишкой, ты выживал в страшном месиве Кавказа и всем нутром рвался к жизни. И ты благодаришь небеса за новый шанс рождения и их сочувствие к тебе, вспоминая, как однажды взлетал и возвращал душу-беглянку, лёжа на операционном столе. Ты возвращался тогда в свой «израненный февраль» новым, открывшим что-то ранее непознанное. И не трогайте их, пусть целуются.
- Что ты такой хмурый? Устал? - Наташа впорхнула в машину и в салоне запахло цветами. - В отпуск бы вам.
- Устал. Дни суматошные, работы много. В отпуск пока не пускают, а я бы с удовольствием, - он вздохнул. - Вот сижу сейчас и думаю: жизнь летит и отщёлкивает наши с тобой года. Давно ли мы встретились, а уже больше пяти лет вместе.
- Надо бы к маме в деревню съездить, с самого лета не были.
- Съездим, как только выходные будут свободные.
- Вань... А с кем ты на сайте общаешься? Раньше ты в интернете так часто не сидел.
- Не переживай, всё там в порядке. Парень интересный в друзьях. Он звонил однажды. Резанул меня тогда его голос, уж очень на Лёхин похож. Искренний такой от волнения. До лета мы с ним ждём. И если всё будет хорошо, то, может быть, встретимся.
По дороге они немного поспорили про ужин, взаимно согласившись на жареную картошку с мамиными деревенскими груздями. А снегопад по-прежнему летел в лобовое стекло, заставляя невольно наблюдать за ним.
- Привет, Вань. Я ещё не сдох. Я срочно должен деньги. Сегодня попросил у шефа под зарплату и он, вроде, даёт. Наманасё.
- Привет. Ты японский учишь? Расшифруй хоть, что написал.
- Да, я разносторонне развит. Я написал - нормально всё.
- Азбука морзе. Три ха-ха.
- Ага. Тимоха щё ни тако можэ.
- Ты хохол, что ли?
- Не... Шо це ты мне гарний хлопчик гутаришь. Я же не хохол, я ариец.
- А я думал, шо ты хохляцкий хлопец. А ты мабуть москаль.
- Ни... В москалях жимши и ни прижимши там. Я же обратно уехавши оттель.
- Как же тебя туда закинуло, в москали-то? Тебе же в немчарску волость надо.
- Ни... Тут в горах жимши лучче.
- То-то я думаю, шо ты сало так емши, что аж за ухами пищало. Корку сальнючую так грыз?
- Дык, когда же то было-то? Я же тебя пригласил на сало. Чего не приехал?
- Дякую. И чую я, шо ты хитрый хохляцкий хлопец. Всё-таки.
- Не-е... Я же наш, русич по паспорту.
- Глянь-ка щас в зеркало, поди пузо там наростил. С сала-то. Ты же его так жамкал, что до меня хруст донёсся.
- Ни... Ни хохол, метис я. А сало.. Так, то не хруст был, то сладости. Евши конфетку я с чаем. Ваня... Я пиво щас пью. Приезжай ко мне на день рождения. Это был бы самый лучший подарок.
- Коньяк, вино, шампанское, коробка шоколадных конфет. Чё тебе надо? А с поездкой я пока не могу. Понял?
- Тихо. Не командуй тут! Орать - команды не было.
- Да я и так уже шёпотом. Тыц-ты-ды-рыц.
- Что за минута радости?
- Просто настроение хорошее.
- Завтра по коням и на работу. Пока, Ванька. А чего, это ты у меня не спишь?
- Выспался я вечером, день шипко тяжёлый был. Пока, Тимоха.
- А я вчера с другом по делам катался. Мы разговаривали, общались, лбами бодались, руки крепко жали.
- Молодец. Ва-апще круто. Руки жали? Супер!.. А бодались, так просто улёт. Пусть хорошо держит руку твою. Ты передай ему это, конкретно.
- Вань, ты кого там обманываешь? А?.. Я же всё чувствую.
- Я? Та ни в жисть!
- Хороший ты у меня. А вчера я понял одно, что ближе тебя у меня никого нет. До связи.
- Тимоха... Ты представляешь, какая натура! Я могу прощать всё, и не могу себя от этого избавить. Спи.
Жизнь... Порой кажется, что лежит она у кого-то на ладони как белый лист, исписанный мелким почерком и пока ещё полупустой. Иногда этот «кто-то» резко сжимает лист, и закручивает его между ладошками в комок-шарик. Немного погодя, он опускает шарик на ровную поверхность и медленно расправляет, разглаживая смятые углы. И тогда ты нехотя, до хруста в костях потягиваешься и начинаешь зализывать шрамы на теле и зарубки в памяти. А смятые полоски на твоём листочке, останутся как пройденный этап случившихся событий.
Мысли... Они бывают разные: от одних ты летишь вверх, открываясь простору своей фантазии, от других падаешь вниз, подскакиваешь словно мячик и вновь встаёшь на ноги. С лёгкой руки наших перепутанных мыслей, мы пишем в голове образы собственных поступков и дел. И дай бог, чтобы хорошие сбывались, а плохие оставались на задворках. Это - как рукописи в памяти, а «рукописи не горят».
Глядя на спящую Наташу, ему в голову лезли приятные мысли. Он не гнал их, вспоминая и перебирая в памяти первую встречу и первое свидание. Внезапное, спонтанное и неожиданное. Она понимала, на что соглашается в ту ночь, и всё же решилась. Сразу, резко, разорвав шаблоны конфетно-букетных отношений и стандартное - надо узнать друг друга ближе. На первом свидании, совсем незнакомому мужчине, она смогла отдать себя так спокойно и доверчиво, словно знала тебя давно. Она смогла подарить себя так, что за этим последовало острое желание оставить её с собой. Она отдала себя в твои руки - в обмен на твои чувства, чтобы ты заболел ей навсегда.
Наверное, он любил её давно, любил в своих мыслях. Он любил её в молчаливом и слегка испуганном «да», почувствовав доверие и женскую беспомощность, когда она впервые переступила порог его квартиры. В ту ночь он понял, что те ступеньки, по которым он бежал в поисках своей женщины, закончились. И купленные цветы, стоявшие тогда на столике в вазе, были залогом его уверенности. Расцелованный и разбалованный другими, в ту ночь он понял, что эта девочка должна остаться. Сейчас она лежала рядом и сопела. И хорошо, что мы были честными тогда друг перед другом.
