Заглянувшим за грань... часть 5

5

Всё та же знакомая разбитая дорога... Пробившаяся щетина на молодых лицах, возбуждённая речь, на камуфляже - шевроны. Последние события изменили тех, кто привык спать на земле, в блиндажах и землянках. Привыкли так, что на больничной кровати уснуть не могут: по жёстче, кажется, удобнее. Большинство из них ждут выписки и возвращаются в свои батальоны и части. Возвращаются не по приказу, а по личным мотивам: за свои раны, за погибших сослуживцев, за свою убеждённость и правду. Они научились различать звуки летящих снарядов и замечать пение птиц в часы полнейшей тишины, наблюдать необыкновенной красоты рассветы в пять утра, когда вроде всё понятно, но чего-то остро не хватает. И при всей дикости происходящего они уверены, что вроде бы всё правильно, но такое ощущение, что сами себя уговаривают в своей правильности. Можно запомнить их лица и сохранить то тепло, что исходит от этих упрямых, закалённых жизнью людей. И у каждого - психологические проблемы, и их нельзя запускать глубоко в душу.
А вокруг - распутица поздней осени. Утренние заморозки и порой дожди вперемешку со снегом, и сезон плохих дорог. Грустная картина от беспомощности этой земли: всё те же разбитые деревни, ставшие пустыми избы. И люди... люди... люди. У всех одинаковые слёзы и одинаковые слова: скупые и жалостливые, резкие и требующие - «доколе». Есть жадные, ворчливые, и косящиеся неприветливым взглядом.
«Где вы, мадам в белом?.. Научите отделять мечты от иллюзий. И да... По какому курсу у вас нынче души?.. Да что вы!!! Каждому своя цена говорите? Тогда посыпьте нас шоколадной крошкой, когда мы не по своей воле к вам, когда осколками в грудь, когда не успели остаться. Или не смогли больше. А мы... Иногда нужно делать то, что даже самим не нравится. Жизнь для себя, для своего комфорта - это так скучно. Вот и добавляете в свою коллекцию души грешников. Кстати, а сами души грешные?.. А грехи, при разделении личности на дух и плоть, остаются с душой или с владельцем тела?..
Мадам, мой незапланированный отпуск заканчивается, и я возвращаюсь к ребятам. У меня же друзья там, сослуживцы. Я не могу их бросить. И я знаю, что жить дома не смогу, не имею морального права. Иногда даже, кажется, что на гражданке мне делать нечего. Я не знаю, чем там заниматься. Я здесь привык. И я не боюсь погибнуть. Ты же пообещала, что здесь умереть мне не суждено. Вот такая вот воронка судьбы».

- Командир, - кинув рюкзак в угол комнаты, он шагнул вперёд. - Я ещё поползаю с тобой?
- Посмотрим, как на ноги встанешь, - сверкнул влажными глазами командир, обнимаясь. - Зачем ты мне косолапый.
- Всё в порядке. Я в строю.
- Пошто потерялся тогда в дороге?
- Маленько не доехал, под обстрел попали, - он снял армейскую куртку. - А где ребята?
- Да в курсе. Спрашивали о тебе, узнавали, - командир глянул в окно. - Ребята?.. Ушли в городок за продуктами. Хоть бы без обстрелов обошлось.
- Как дела тут? - он включил чайник и присел к столу.
- А чё тут нового? - командир подал кружки. - Всё то же. Обстрелы во все стороны почти каждый день. Вчера в семь утра накрывали. От нас далеко, послушали маленько и дальше спать. Потом в обеденное время, уже поближе. По городу бьют. Пожарные не справляются, ополченцы и жители помогают тушить. Позавчера сильный ливень был, так хоть помог остатки затушить.
- Да... Ехал и смотреть страшно, деревни сплошь разбитые.
- Мы дня четыре как вернулись с передовой. Сидели там в одном месте целые сутки. Там разведка с той стороны бегала, вот и караулили. Небо хмурое, темень - глаз коли, везде вода, грязь. А на передке в траншеях ребята-ополченцы сидят, по уши в той грязи, и греются в маленьких землянках. Зашли в одну - свечка горит, печка топится, спят, сидят и разговаривают. Железные люди. Дождь, снег, грязь - а они не теряют силы и боевой дух.
- Холодно уже, неуютно там в землянках.
- Ливень вон прошёл тот день и съел весь снег, что выпал накануне. Такой вот бзик сейчас у погоды, такая вот ерунда на дворе - дождь в обнимку со снегом.
- Даже такая ерунда со временем становится - а ничё.
- Вот и ничё... А они нарыли на скорую руку тех землянок, и хоть не каждая капля воды попадает, да и от осколков прикрыты.
Они помолчали, наливая чай и размешивая сахар на дне кружек.
- Поймали?
- Кого?
- Их разведку поймали?
- А куда деваться? Поймали, - усмехнулся командир. - Устали? Да... Ты знаешь ту приятную усталость после боевого выхода. Возвращаешься и вырубаешься, растекаясь на кровати. И ни еды не надо, ни воды.
- Да, знаю... Иногда даже скучал в кроватке. Да не иногда, а даже постоянно.
- Ладно... Рассказывай, как ты? Восстановился полностью?
- Да, я в порядке, - он шумно отпил чай, согревая кипятком горло. - Вот только мысли покоя не дают.
- И какие же?
- Кому-то семейное тепло по душе, а кого-то гордое одиночество радует. А вдруг этому одиночеству пара найдётся? Есть же и у него где-то человек.
- Это ты о себе? Так пора бы.
- Ко мне женщина в белом ходит.
- Поздравляю. Медсестра, что ли?
- Нет... И приходит, главное, когда раненый валяюсь. Говорит со мной, мордой в жизнь тыкает.
- Глюки на фоне промедола.
- Да ну... Я знаю, что это она. И пошто-то не берёт. Значит, нужен кому-то, - он взглянул на командира. - Может, тебе без меня трудно? А, командир?
- Видно здорово тебя тогда контузило. Бабы мерещатся.
- Не, эта особая... Мне ведь сына надо ещё найти.
- Где ты его потерял?
- Не знаю.
- А откуда знаешь, что он есть?
- Так баба в белом и сказала.
- Да какая баба?
- Да ходит тут одна. Мне доказать ей надо, что не сломался.
- Да кому ей то?
- Женщине в белом. Она ко всем приходит. Только у каждого своя.
- Ты серьёзно?
- Серьёзней некуда.

Он рвал душу воспоминаниями. Только она не желала быть к нему податливой и смиренной. Наверное, однажды он её покалечил. Жаль, что души не видно, а то заглянул бы ей в глаза и сказал «прости». Может, отпало бы желание корчиться и умирать, утрачивая интерес к жизни. А с другой стороны... Если бы она была видимой, то вдруг взял бы и убил себя за все её муки. Таких воспалённых войной в теперешней обстановке - пруд пруди. Порой ты отказываешься принимать всё, что видишь сейчас перед собой. Вроде всё та же травка, что зеленее, и солнышко ярче, и сахар слаще. А картинка вокруг в очередной раз тычет тебе в глаза: оглянись и посмотри, как быстро может всё измениться, и как ничтожны твои проблемы на фоне разбитой земли. От этого и сердце щемит, и травка не зеленеет, и ярко не становится.
А вокруг - обычный день, и все красивые мысли про гордое одиночество прячутся за скупые будни. Пытаясь выдать это за независимость, за успешную свободную жизнь, мы всё-таки живём прошлым и держим его в себе до поры до времени. И вдруг, кто-то приходит и невозмутимо засовывает тебя в то, о чём ты раньше не знал. Хорошее прошлое - как наркотик: чем больше вспоминаешь, тем большей дозой накрывает. Кто-то спрыгивает с иглы памяти, а кто-то сушит себя, мучительно вспоминая забытые встречи.
Татьяна?.. Да ну, не может она. Она создана для себя. И без лишних проблем. Светка?.. Та порхает по жизни, покачивая белокурыми локонами в надежде на выгодное замужество. Аллочка?.. Никогда не может быть. Она слишком зарылась в работе, пытаясь добиться хорошего карьерного роста. Да и он был, в общем-то, не для неё. Так, мимолётные встречи с перерывами - в надежде найти богатого, красивого, успешного. Может, и сбылось... Маня-манюня?.. Хорошая и весёлая девчонка. Так она вроде плакалась, что по ранней молодости допустила ошибку и теперь, похоже, без возможности иметь детей. Кто тогда?..
«Мадам в белом, я запутался. Это вы меня пытаетесь запутать. Я даже не догадывался поначалу - на кой вам это надо?.. И ни к чему теперь ваши извинения. Да, вы правы, каждое явление природы - красота. Даже мчащаяся тушить обстрелы пожарка - это яркое зрелище. Даже страх, обыкновенный человеческий страх имеет своё происхождение из той же природы. А душа?.. Даже она в теле человека чувствует себя закованной узницей. А мы, люди, видно слишком мелкие для вас, для понимания ваших высоких истин. Это ваша точка зрения, и вы очень чувственно её излагаете. Всё правильно! И я не имею права судить вас за ваше присутствие.
Да... Дела. Скоро наступит очередной Новый Год. Снегурочке, что ли написать своё желание? Она же женщина, она меня точно поймёт, А может, и подскажет, где искать. И да... Останется только белого коня купить и прискакать под окна. А там, как получится. Может, и пинком под зад. Может, и конь мой окажется сивой кобылой».

Город дня три назад обстреливали из станкового гранатомета. Есть районы, которые почти постоянно находятся под обстрелом: их накрывают веерно. Артиллерия активно подавляет точки противника откуда идёт обстрел, и пока подтягивается новая техника или меняется позиция, то наступает относительное затишье на несколько часов и даже дней. И даже этот вынужденный режим тишины не становится облегчением для жителей: они знают, что обстрелы начнутся в любую минуту. Если раньше прилёты можно было списать на случайное попадание, то теперь население уверено, что это целенаправленное уничтожение людей. В городке малолюдно, даже у магазинов, даже на городском рынке. Многие после очередных обстрелов ночуют на улице или в подвалах. Сожжённые машины во дворах, стены домов побиты осколками, окна выбиты и заделаны старой фанерой, а те, что уцелели и с трещинами, залеплены серыми полосками. Разбиты несколько школ и детских садов. За долгие годы войны люди привыкли жить под снарядами. Жить, и умирать.
Накануне командир предупредил, что их группа выходит на задание.
- Завтра работаем. С той стороны сдали выход спецгруппы на стратегический объект. Для подрыва. Выходим на уничтожение.
Они приехали в городок, чтобы пополнить запасы продовольствия и чистой воды. Встали почти в центре у парка, где больше всего торговых точек: каждый хотел купить для себя что-то личное. В ожидании ребят, он присел на скамейку возле небольшого магазина. Рядом примостилась старушка с уставшим лицом, спешно вытиравшая вспотевшее лицо клетчатым платком.
- Упарилась в очереди, - вздохнула старушка. - Дед мой за сахаром стоит. Тут, на улице подожду, - она развернулась к нему. - Когда уже эти обстрелы закончатся? Нос из дома высунуть нельзя. Закупаемся вон, и бегом домой.
- Работаем, мать, - бросил он.
- Работаете... А тут вон что творится, - старушка отвернулась и, приветствуя видно знакомую, охнула: - Ох... Вера... А я смотрю - ты, не ты. Зрения-то уже нету.
- Привет, Надя. А ты чего задержалась? Домой беги.
- Да скоро пойдём, дед мой в очереди стоит. Ты садись на минутку, - похлопала старушка по скамейке. - Вместе пойдём.
- Как вы, Надя? Все живы-здоровы?
- Да миловал пока Бог. Страшно, но держимся. А в этом-то слыхала?.. На бульваре. Семья тока собралась дома, вода, говорят, грелась для пельменей. Мать с малой дочкой в ванной были, отец в спальне переодевался. Как дало в кухню, и всё вдребезги. Вроде все живы, только оглохли хорошо.
- Ой... Да не угадаешь, куда прилетит. И в центр, и на окраину. В соседнем доме у нас тоже попало в квартиру, деда раненого выносили.
- А летом-то... Недалеко от нас. Прилетело тоже в кухню, и девчушку лет пяти стеной насмерть привалило. Бабушка сильно кричала, что лучше бы жили в палатке в эвакуации, лишь бы внучка живая была.
- А почту около месяца назад разбили. Я за пенсией собралась. Вышли с внуком и обстрел. Почту снесло, а внук говорит - хорошо, бабушка, что ты долго одеваешься и медленно ходишь.
- А у Вали... Помнишь Валю, что в кондитерке на углу торговала? - получив утвердительный кивок, старушка Надя продолжила: - Её дочка с детьми была в магазине, зять на работе. Разбило полностью дом. Прямо повезло, что самих не было.
- Тут недалеко в частном секторе супруги обгорели, видно раненые оба были, не смогли выбраться. Не спасли их, оба за сутки ушли от ожогов и ран. Хорошие люди были, говорят, добрые.
- А девочка-то, девочка... Тоже по лету было. Начался обстрел, мать и отец сразу погибли, а девочку в коляске осколками посекло. Долго её выхаживали, живая осталась. Говорят, что там пленного с той стороны лечили. Так его привели в палату и показали ту девчушку. Говорят, что плакал стоял, - старушка Надя вздохнула. - Не знаю... Порой хочу залезть под кровать и будь как будет.
- Не говори... Тот день вышли с дедом на балкон, и шар огненный прямо на нас летит. Встали, как статуи, и с места сдвинуться не можем. Каким таким чудом нас не затронуло?
- Раньше хоть потише было, жили во время обстрела и во время затишья. А сейчас и затишья-то нет. И не угадаешь, когда начнется. Спим в коридоре, подальше от окон. Да и к окну страшно подойти, на балкон страшно выйти.
- Ой, Надя... У нас недалеко собачий приют, там всё осколками усыпано. Они же вообще не переносят обстрелы. Если бы ты слышала, как они воют!.. А люди бегают и успокаивают.
- Собаки и то понимают, как страшно. Неужели у них там не осталось ничего человеческого? - старушка Надя оглянулась на двери магазина. - О!.. А вот и мой дед. Пошли, Вера.
Он слушал старушек, слегка покачиваясь из стороны в сторону. Как всё буднично... Как всё звучит буднично!.. В их глазах больше нет слёз. И тишина вокруг. Вроде бы успокаивающая, и в то же время не дающая расслабиться. Тишина, оглушённая тишиной... Обманчивая такая, несущая в себе неуверенность и реагирующая на каждый шорох тревожными глазами. Люди ждут. И они знают, чем эта тишина может закончиться. В любую минуту. Они настороженно прислушиваются к звукам, потому что не может так быть, что вдруг всё прекратилось и обстрелы закончились. Навсегда. И однажды, застывшая тишина их обманывает.
Ребята выскочили из магазина и только начали загружаться в машину, как их накрыло знакомым шуршащим звуком. Вдалеке на крышу дома упал первый снаряд. Кто-то рявкнул «грады», и они попадали в ров у ограды парка, прикрыв головы руками. Снаряды летели над городом один за другим, нанося удары в центре и по окраинам, на крыши домов и в улицы. Звук летящего снаряда, люди в ужасе разбегаются в стороны и ищут место для спасения. Несколько взрывов поближе, треск разбивающихся стёкол, отдалённые крики людей, и разом наступившее затишье.
- По-моему, полный пакет из РЗСО «град» выпустили, - поморщился командир, поднимая голову. - Все сорок штук.
- И не факт, что только «град», - отозвался он.
- В машину. В центр городка.
Центр городка, и столбы дыма вокруг. Сюда уже доехала пара скорых, и молчаливые санитары сновали между лежащими на земле людьми, отыскивая тех, кому ещё можно оказать помощь. Зияющая вмятина на месте аптеки на углу, четверо погибших рядом, и на газоне тело женщины, как бы осевшее у куста с растёкшейся из головы кровью. Чуть дальше лежала бабушка и, скорее всего, внучка в розовом и в шапке с помпоном. Возле них сидела заплаканная медсестра и что-то бормотала. Он поспешил ей на помощь.
- Это самый страшный обстрел за последнее время. Кажется, сегодня нас стирают с земли, - медсестра, видавшая многое, обхватив голову руками просто выла. - Средь бела дня, прямо на улице разрывает людей на куски. Не могу-у больше.
- Соберись, Обухова! - крикнул пробегающий мимо санитар. - В строй, я сказал!
- Машина... Заворачивая то вправо, то влево по улице, она неслась так быстро, словно пыталась спрятаться в одном из переулков. Потом звук летящего снаряда, и взрыв. Люди на глазах сгорели вместе с машиной.
- Иди... Иди, Обухова.
- Рядом в домах люди стояли в очереди к трубе. С баклажками и вёдрами. Воду на час дали. Набирали люди. Их разнесли. Их просто разнесли.
- Здесь ты уже не поможешь. Иди дальше, там много раненых, - ответил он, закрывая лежавшей девочке распахнутые глаза, устремлённые своей голубизной в небо, только что убившее её. - Тёпленькая, - почему-то прошептал он, взяв детскую ручку.
На площади перед администрацией, усыпанной крошевом из стекла, множество людей с тяжёлыми травмами. Кому-то вкалывали обезболивающее, кому-то накладывали жгуты и тут же грузили в машины. Тут же на дорожном полотне глубоко вошедший в землю снаряд, и разорванная пополам упавшая ель. Отовсюду неслись истошные крики людей, потерявших, видимо, своих близких. И среди этого - эффектно одетая пожилая женщина в шляпке с лохматой собачкой на руках. Она спокойно оглядывала площадь, ничуть не смущаясь своего возвышенного состояния.
- Кто это? - остановил он за руку пробегавшего мимо ополченца.
- Это? А... Это наша Лариса Михайловна, бывший музыкальный педагог, - отмахнулся тот. - У неё с головой не в порядке после гибели сына и таких вот бомбёжек. Она ходит и просит не фотографировать её, потому что плохо выглядит. Собачку Масю свою всем показывает. И говорит вон: «Вы знаете, кто мне позвонил по поводу обстрела? Мне сын позвонил».
Он оглянулся, выискивая глазами ребят, помогавших медикам, и на секунды застыл на месте. Неподалёку лежала девушка, а у неё в ногах маленький ребёнок. Он рванулся к ним. Мама, да. Она всё... А вот ребёнок, мальчик в синем комбинезончике. Года полтора. Не больше... Он надрывно хрипел, выпуская кровавую пену из приоткрывшихся губ. Он приподнял ребёнка, ухватив одной рукой под голову, и почувствовал там кровавое месиво.
- Сюда, - рявкнул он подбежавшему санитару. - Голова. Там под рукой рана.
- Здесь всё, - осмотрев затухающие глаза ребёнка, поморщился санитар. - Здесь уже агония.
- Ну, как так? - Переложив голову ребёнка в другую руку, он посмотрел на свою окровавленную руку. - Неужели ничего нельзя?.. - он прижал ребёнка к себе и беспорядочно прошептал: - Не умирай, а... Ну, не умирай... Если тебя некому, то я заберу. Мы справимся. Ты только не умирай.
Взглянув в остывающее лицо ребёнка, он погладил его тёплую щёчку. Следы от осколков из асфальтовой крошки на лице, и последние, уже неживые хрипы.
- Не дай бог увидеть это погибшей матери, - вновь почувствовав внутри мелкую противную дрожь, он процедил сквозь зубы: - Ну, суки... Я буду бить вас, пока ноги мои ходят.
В собирающую погибших машину, он унёс ребёнка сам. Вслед за его матерью.
- Юра... Ну, ты чё? - командир положил руку на плечо. - Помогли? Уезжаем.
- Командир, отпусти на месяц, - он посмотрел вслед машине, увозившей ребёнка и мать. - Кажется, я вспомнил.
- Да уж... Неисповедимы пути, как говорится, - вздохнул командир. - Ветер сегодня ледяной. Северо-восточный ветер.
Назад в расположение ехали молча, с катающимися на небритых щеках скулами. По дороге он позвонил давнему другу, который жил в его квартире, ожидая возвращения.
- Кеша, друг... Прости, но есть просьба. Кеша, я вспомнил. На уме все крутилось название деревеньки, вроде на ягодку похожее. Малиновка, Вишнёвка, Смородиновка... А оказывается - Черемшанка. Найди деревню.

Галя... Галочка... Галинка. Он возвращался тогда домой в отпуск и заметил её, сидевшую в уголке на вокзале. Какой-то невзрачный вид у неё был, словно замученный. Он присел рядом, и они разговорились. Галинка приехала из деревни поступать в институт, а там не хватило каких-то нужных для институтской комиссии баллов. Ожидая результатов, она пару ночей провела на вокзале. И теперь, забрав документы, она сидела здесь же, ожидая поезд в свою сторону. А он, этот поезд, пойдёт только ночью, и то к утру. Пожалев девчонку, он позвал её к себе: помыться, выспаться нормально, и отдохнуть в конце концов. Она как-то сразу согласилась, видимо и впрямь устав от вокзальной шумихи. Видно внушил он тогда ей доверие своим походным видом: армейской формой и с рюкзаком за плечами.
Уставший, умотанный приказами и их выполнением, отмытый от окопной жизни мужскими запахами каких-то там гелей для душа, побритый и слегка принявший на грудь... Он не сдержался в тот вечер, всем телом ощущая присутствие женщины в его холостяцкой квартире. Добираясь теперь до далёкой деревеньки, почему-то думалось - а вдруг он заставил её скучать после тех двух ночей, что провели они вместе? Но он же не знал потом ничегошеньки. И спасибо ей, этой «женщине в белом» за помощь, пусть даже в его больном со снотворным бреду. Хотя... Всё, что она говорила, оказалось правдой. Кому скажи - к психиатрам отправят.
Дёрнув дверь небольшого домика на себя, он шагнул на порог. Она растерянно вскинула глаза и выронила полотенце из рук.
- Ну, зачем же ты так? Галочка... Я же ничего не знал.
- Так... Я приезжала. Три раза приезжала. Закрыто. Тебя дома не было.
- Не было. Я же там... Работаем.
- Я знаю. Ты рассказывал, - она нервно провела рукой по волосам и вдруг позвала: - Тимоша... Сынок. Тут папка наш приехал.
Из комнаты, перекатываясь как колобок, вышел мальчишка и засеменил к нему мелкими шагами, протягивая маленькую зелёную машинку. Присев, он ухватил сына в руки и почувствовал, как затряслось всё внутри. Затряслось так же, как тогда, когда держал того убитого ребенка.
- Сердце, сынок, не резиновое. Хорошей матери и в ноги можно упасть.
Ночью, когда она затихла на груди, он шепнул, прижимаясь щекой к её волосам:
- Когда уеду, то ты роди ещё, у тебя вон как ловко получилось. И это... Оставлю деньги, на кой они мне. Себе оставлю немного и хватит.
- Я смотрю новости, слушаю, - прошептала она. - Какая-то безумная война. Совсем ненужная. Тяжело на это смотреть. Для живущих там людей, каждый день - как кусок свинца. Всю боль сжали в кулак и терпят. Какое-то пограничное состояние.
- Правильно думаешь, - помолчав, он добавил: - Я вернусь. Обязательно. Хрен они меня возьмут.

Другие произведения автора:

По стеклу ладонь...

У каждого внутри...

ТРИНАДЦАТЫЙ... глава 4