Я приношу ей цветы

                 

 

Я не помню нашей первой встречи.  Я пришла работать в школу после окончания университета.  Только некоторое время спустя в нашей маленькой компании появилась эта молоденькая, очень красивая, изящная, весёлая девушка. Она была на несколько лет моложе нас, но мы были веселы, счастливы, «наконец свободны», и мы приняли её в  наше общество. Она училась на заочном в институте. Не знаю, как часто она там бывала, ведь уже через полгода мы почти все вечера проводили вместе.

 

            Я помню, как мы праздновали первый Новый год в школе. Это было не 31 декабря, а, кажется, двумя днями ранее или позже. Праздновали, конечно,  не в школе, а у меня дома. Я не помню, что мы ели, вероятно, был традиционный Оливье. Не помню, что мы слушали, вернее всего, что смотрели. Но я на всю жизнь запомнила то, что было после праздника. Мы ведь чувствовали себя вырвавшимися на свободу. Мы ездили на такси и шили себе платья, какие хотели. Лично у меня было шелковое платье в мелких цветочках, длинное до пола, без рукавов и узкий треугольный вырез до той точки, которая в «кройке и шитье» называлась линия груди. Моя бедная мама чуть не со слезами просила меня не надевать столь бесстыдное платье.

 

            Когда моей дочери было 24 года, я попросила её примерить это платье, (я его сохранила). Как не вспомнить Клару Новикову, в какой-то своей эстрадной рассказке она говорит: «Когда я впервые увидела фотографию своей мамы в купальнике, я подумала, что она в пальто».

 

            Но вернёмся к празднованию Нового года. Когда мои гостьи расходились, мы втроём вышли  их провожать, одна моя однокурсница, я и наша младшая подруга. Они оставались ночевать у меня. Мы все были в длинных платьях, так вот, мы подтянули их вверх, чтобы не было видно из-под пальто, и, когда девочки уехали, мы зашли в наш двор. Была уже ночь, тихо, лежал снег. И мы минут пятнадцать ходили по кругу во дворе, гуляли. А моя мама смотрела на нас из кухонного окна.

 

            С тех пор прошло больше тридцати лет, и дети мои знают наизусть эту историю. Но когда наступает зима, я иногда смотрю вниз из кухонного окна, и мне кажется, что я вот-вот увижу, как три девицы в длинных платьях ходят кругами по   заснеженному двору.

 

            У нас были проблемы с нашим начальством, у неё  проблемы с её начальством. Но работала она с удовольствием, и ей нравилось то, что она делала. Дети её любили. И мы тоже её любили. Ворчали, воспитывали, учили жить. А она нас учила жить.

 

            Мы часто собирались все вместе в её квартире, когда её мамы не было дома. Шумели, смеялись, сплетничали, пили кофе. А пельмени стали нашим  «национальным » блюдом. Все её хулиганства не имели границ. В школе работал механик, молодой человек по имени Лёша. Она завела себе котёнка и дала ему чисто французское имя  Le chat.[1]

 

            А как она не то с одноклассницами, не то с однокурсницами вызывала дух Анны Ахматовой!

            Каждый год в мае она покупала на рынке молодой картошечки и клубники и устраивала пир на весь мир. Она знала какие-то кулинарные секреты, всё, что она готовила, было очень вкусно.

 

            Она была в курсе всех наших проблем, всё понимала, где надо – сочувствовала, где надо - смеялась. Она была нашей общей младшей сестрой. На лето она уезжала в далёкий южный город, где куранты на одной из площадей каждый час сообщали, что этот город – «город русских моряков».

 

            Потом выяснилось, что в том южном городе не только мама в командировке, но и живёт один молодой человек. Мы, конечно, сразу проявили интерес к нему на правах старших сестёр. Одна из нас к тому времени уже несколько лет была замужем и являлась специалистом по этому вопросу. Всё было выспрошено и исследовано. Дело шло к свадьбе.  Разумеется, мы все были приглашены.

 

            Её мужа мы увидели первый раз именно на свадьбе. Высоченный широкоплечий блондин. Весёлый, общительный. Через месяц её муж вернулся обратно в «город русских моряков». Они намеревались, в конце концов, обосноваться в нашем городе, только для этого нужно было приложить очень много усилий. Усилия, в основном, прикладывала её  мама, что, в общем, не оригинально. Но до лета она должна была жить здесь. А с наступлением лета сдать сессию, и - в тёплые края!

 

            У каждой из нас была своя жизнь. Я, например, в тот момент пыталась излечиться от одной любви с помощью другой. Не спорю, способ действенный, но ведь потом надо искать ещё одно «лекарство от любви». И вот тем летом мне предложили поработать в одном институте, это было очень интересно, я обрадовалась. Как потом выяснилось, обрадовалась несколько преждевременно. Я всё сидела и ждала, когда же мне позвонят по телефону и скажут, когда начинать. Потом позвонила сама и узнала, что вместо меня взяли другого специалиста.  (Господи, я её знала! Так им и надо!)  Но, как бы там ни было, вопрос относительно того, где провести лето, остался открытым.

 

            Мама моей однокурсницы, выслушав моё хныканье, сказала:

 - Плюнь на дураков, и поезжай-ка ты на юг!

Это был разумный совет. Так я и сделала. (Это сейчас легко говорить «так я и сделала», а как мне тогда доставали билет, смог бы рассказать, наверное, только автор «Рукописи, найденной в Сарагосе».)

 

Не буду рассказывать, как я добралась до «города русских моряков», это тот ещё Хитчхок!  Но уже через день я жила в симпатичном маленьком домике у милейшей женщины по имени Галина Ивановна, вечная ей память! Домик стоял на одном из холмов, маленький дворик, плющ на стене, собачья конура и во дворе колонка, дающая воду. Из дворика через невысокую стену был виден внизу железнодорожный вокзал, откуда при отходе каждого (каждого!) поезда доносилось «Прощание славянки», а за вокзалом на другом холме был виден парк с колесом обозрения, освещённым по ночам разноцветными лампочками и другой район города.

 

Место, где я жила, было одним из районов маленьких частных домов. Чтобы добраться до дома, приходилось долго подниматься по петляющей,  местами разрушенной тропинке со ступеньками.

 

Я не была единственной дачницей в этом домике. Вместе со мной здесь поселилась семья нефтяников откуда-то из Сибири: две женщины лет сорока пяти – пятидесяти и три девушки лет двадцати, они все были друг другу сестрами, дочерьми, тетками и племянницами; самого нефтяника с ними не было. (У одной из старших женщин лицо было искажено чем-то вроде постоянного спазма мышц. Хозяйка однажды на кухне спросила её сестру, что у той с лицом. Ответ был просто в стиле Веллера. Несколько лет назад они всей большой семьёй так же, как сейчас, приехали отдыхать куда-то на юг. В первую ночь в незнакомом доме, чтобы не рисковать, собрали все деньги, завязали их в носовой платок, и этот узелок жена нефтяника привязала к бретельке сорочки. Ночью она крутилась в постели, и узелок переехал на спину. Наступило утро, все проснулись.  Где деньги? Кинулись искать. Нигде нет. Разгорается скандал. Хозяева клянутся, что в доме посторонних не было. Слёзы ручьём. Сумма, видимо, была солидная. В какой-то момент женщина повернулась к другим участникам событий спиной. Да, вот же они, деньги! Тут её и парализовало!)

 

Когда я ещё только собиралась приехать в эту «горячую» точку, я написала письмо своей подруге, так что она знала, что я приеду. И уже через день мы с ней проводили вместе всё свободное время, но не позднее шести часов, когда со службы возвращался её муж. Они жили не в центре города, а как бы в пригороде, в городе-спутнике. У родителей её мужа был собственный дом, и, как я потом узнала, отлично налаженное хозяйство.  С родителями мужа контакта не получилось, каждый раз перед возвращением домой у неё портилось настроение. Конечно, между ними были серьёзные социально-культурные разногласия. А тут ещё  и курение!

 

Да, курила моя подруга, курила! А свекровь застукала её за сарайчиком с сигаретой в руке. Курит, видишь ли, а ежедневную влажную уборку не делает! (Кто не знает, что входило в их понятие влажной уборки, тот не поймёт ситуации!) Книжки она читает! Кому они нужны, книжки эти!    

 

В самом начале моего отпуска  матери  моей подруги пришла в голову сумасшедшая идея водить меня на закрытый пляж по чужому пропуску. Для этого нужно было ехать на автобусе, проходить через КПП (по чужому пропуску!) и спускаться по крутой тропинке с очень высокого берега. Это место было безумно красивым. Это не только моё мнение, великий Айвазовский думал так же, есть доказательства!

 

Я напрасно боялась. Для матросика, проверявшего пропуск, самым трудным было записать фамилию (что-то вроде Ивановой) в журнал, а уж какое там лицо на фотографии….  Это и понятно, когда держишь ручку второй раз в жизни….  

 

Пловец из меня тот ещё, но поплескаться в воде, этой возможности я никогда не упущу. Пляж был покрыт галькой, в небольшой бухте метрах в тридцати от берега две небольшие скалы, торчащие из воды, как первые двое из тридцати трёх богатырей, выходящих на охрану побережья. И солнышко, и ветерок, и солёная вода – блаженство! Ой, как же не хотелось возвращаться в город после дня на пляже!

 

Быть в «городе русских моряков» и не увидеть парада и салюта! Невозможно! Парад в морском городе необычен, не такой, как в Ленинграде. И с кораблей стреляют как будто по-настоящему. Даже было что-то, что напугало тоже по-настоящему: я забыла, как назывались те орудия, из которых стреляли с катеров, но ужас был в том, что при выстреле внутри тебя всё сжимается.  Испуг вызван просто звуком.  Как же чувствуют себя те,  в кого стреляют?

 

Вечером мы остались одни, её муж был на дежурстве. И мы пошли смотреть не то салют, не то фейерверк. Мы заняли заранее сидячие места на набережной, чтобы получить максимальное удовольствие. Разумеется, люди, пришедшие позже, вынуждены были стоять. Всё справедливо, но стояли-то они перед нами….  Что она могла сказать при нашей любви к цитатам? Только одно: «пожалуйста, Вы, Вы  и Вы – в море!»

 

Муж моей подруги по мере сил выполнял свои светские обязанности.  Иногда он принимал участие в  наших прогулках. С ним было интересно, он знал всё про свой город, и, что замечательно, он знал всё о каждом дереве, кусте, каждом растении, попадавшемся на пути.

 

По мере продолжения нашего отпуска процент хулиганства и весёлости в нашей жизни значительно повысился. Утром по дороге куда-то заходим мы в магазин тканей на Большой Морской. Посмотрели на то, что нас интересовало, и направляемся к выходу. Народу в магазине мало. Моя подруга встаёт у двери и громко на весь зал говорит: «А теперь все, пожалуйста, на выход!»  И дрессированный люд послушно потянулся к выходу. Я смеялась до судорог.  Как молоды мы были!

 

Или другая история. Пошли мы в кино, как сейчас помню, на фильм «Трактир на Пятницкой». Мы сидели у прохода, моя подруга на крайнем месте. Минут через десять после начала фильма по проходу начинает подниматься опоздавший зритель, кажется, подвыпивший. Он идёт по проходу и у каждого ряда спрашивает: «Скажите, пожалуйста, какой это ряд?» Ему отвечают. Он поднимается на следующую ступеньку (там зал амфитеатром) и задаёт тот же вопрос. Сеанс был дневной, зрителей немного, и все с интересом наблюдали за этим опоздавшим. Семнадцатый ряд, восемнадцатый, девятнадцатый…. Следующий наш. Звучит тот же вопрос: «Скажите, пожалуйста, какой это ряд?» Моя подруга отвечает: «Двадцатый. А следующий – двадцать первый!» Ах, как вкусно мы смеялись!

 

Её муж познакомил меня со своим другом, за которого я  впоследствии вышла замуж.

Лето кончалось. В конце августа я уехала домой с охапкой ярко-красных гвоздик. Назвать это букетом, язык не поворачивался, их было сто штук.  Вытаращившая глаза проводница сама принесла мне банку, чтобы поставить цветы в воду.  Вот и в мою честь сыграли «Прощание славянки».

 

Я вернулась домой первой, а она вернулась позже. Сначала всё шло, как прежде, а потом то одна, то другая из нашей компании говорила, что что-то идёт не так. Вскоре она и сама перестала скрывать, что совсем не такой хотела сделать свою жизнь. Мы все, конечно, принялись давать ей советы (как никак, мы жили в стране Советов!), но мы видели, что она очень изменилась.

 

Я не хочу сказать, что у всех всё было замечательно, но мы стали больше понимать в жизни. Постепенно мы перестали давать ей советы, просто потихоньку сочувствовали. Нет, мы не перестали общаться, напротив, встречались чаще.

 

Её муж перебрался в Ленинград. Это не улучшило её жизнь. Никто из нас не будет спорить, что в доме должен быть обед, дом должен быть чистым, бельё выстирано и посуда вымыта. Но никто, как правило, не спрашивает, а чем можно заниматься, когда всё вымыто и выстирано.  Мы все поняли, что кроме посуды, невымытой или плохо вымытой, их ничего не связывает.    

 

Иногда это было смешно: «Понимаешь, в пятницу я пришла с работы, мы пообедали, посуду я не помыла, потому что мы спешили в кино, а когда пришли, поужинали, и очень хотелось спать. А в субботу я позавтракала и ушла на работу, не вымыв посуду, он остался дома, а когда пришла, он спрашивает, почему посуда не вымыта?»  Чаще не очень смешно.

 

Её муж был очень аккуратным и организованным человеком. Приходя домой, он всегда сразу чистил свою обувь и ставил её в определённое место. А она не ставила. И могла почистить вообще только перед уходом. А это, понятное дело, непорядок. И потом, я сильно подозреваю, что она, когда уходила из дома, то не выравнивала свои тапочки по линеечке. 

 

Наверное, именно в этот период и родилась та фраза, которая заставила мою маму развести руками: «И всё-таки, Дин Рид гораздо интереснее моего мужа!»  Да, я забыла сказать, что наши мамы были довольно активными участницами нашей жизни. Я только сейчас осознала это. Конечно, они не были полностью в курсе всех наших безобразий, но они были с нами заодно. Каждая по-своему. Они нас (всех, всю компанию) кормили, ругали, давали умные советы, которым мы, естественно, (ещё чего не хватало!) не собирались следовать. И не смей носить это платье, и почему опять туфли без каблуков!!  И скажите ей, чтобы перестала курить!!

 

А теперь из всех наших мам осталось только две.

 

Конечно, Дин Рид был интереснее её мужа, кто бы спорил! Во-первых, его наверняка не волновала невымытая посуда. Вы когда-нибудь слышали, чтобы Дин Рид ругался с кем-нибудь из-за посуды? Я тоже не слышала. А во-вторых, его совершенно не интересовала влажная уборка.

 

Она варила кофе лучше всех. Мы очень любили ходить к ней в гости. Это именно из-за визита к ней состоялся  День Утюга. Одна моя однокурсница заехала ко мне, застав меня с утюгом в руках, я гладила носовые платки. Я поставила утюг (куда-то) и стала угощать гостью кофейком. Потом мы поехали к героине этого повествования, и попили кофейку у неё. Потом мы вышли втроём погулять, и дошли пешком до одного очень симпатичного заведения, где ещё выпили кофейку. Когда мы вышли из кондитерской, я стала искать в сумке носовой платок, не нашла. В задумчивости я подняла голову и увидела огромную надпись на крыше дома: «Уходя из дома, выключайте электроприборы!» Вот так и получают инфаркт! Не буду рассказывать, с какими чувствами мы ловили такси и ехали ко мне домой.

 День Утюга  празднуется ежегодно 25 июня.  

 

Я вышла замуж за друга её мужа. Вот такой у нас получился  Entente cordiale[2].  

Несколько последующих лет у нашей компании были совершенно библейские, мы плодились и размножались. Почти все  наши дети и дети наших подруг  родились в эти годы. Её дочь на год моложе моего сына.  В первые «детские» годы мы очень редко собирались все вместе.  Но мы с ней  виделись очень часто, мы и наши мужья. Перезванивались постоянно, часто по забавным поводам. Однажды она мне позвонила в панике: «Спаси меня! Что делать? Ко мне в окно залетела оса». Она очень боялась ос.

 

Её муж упорно (и безуспешно) боролся с её курением. А мой муж по секрету рассказал, что когда у них был период ухаживания, то его друг сам таскал ей сигареты. А она курила всё больше.

 

Наши мужья служили вместе, мы часто встречались, часто проводили вместе праздники. Как весело нам было! Как она веселилась, смеясь над малороссийским наречием моего мужа. Говоря о ремонте, он сказал: «Вскрыть пол лаком». Долго задыхаясь от смеха, она спрашивала, под наркозом или нет, будет проводиться вскрытие.  Мне кажется, что никто из моих знакомых не был настолько остроумен, смешлив, весел, жизнелюбив и наивен одновременно.

 

Но праздник кончался, и она снова попадала в стрессовую ситуацию. Много позже я стала догадываться, что в борьбе с невымытой посудой её муж стал применять своеобразные методы: он стал отказывать ей в ласке. Кроме посуды сильным раздражителем для него  была её мать. Неважно, что именно она заработала и купила квартиру, в которой они все теперь жили. Неважно, что именно она помогла ему перевестись в Ленинград. (Его мать написала ему в письме:  «Больно мне, сыночек, сознавать, что ты добровольно уехал туда, куда раньше людей ссылали за преступления…»)   Её мать проводила теперь много времени дома,  и у неё был старенький халатик, а иногда даже (страшно подумать!) спущенная петля на колготках!

 

Мне кажется, что именно тогда в её жизни могли появиться другие мужчины. Она сделала несколько абортов. Она никогда не жаловалась.

 

Мы с ней шили и вязали. О шитье потом, а вязание являлось  важной частью жизни. Это были годы, когда для того, чтобы выглядеть хоть как-то поприличнее, нужно было уметь делать всё своими руками. Ох, как мы старались! Мы ездили на Кондратьевский рынок за шерстью. Ну, какого качества была та шерсть – это отдельный разговор, но других-то возможностей у нас не было! Сам процесс поездки превратился в своеобразный ритуал, поездка доставляла столько же удовольствия, сколько покупка шерсти. А ведь эту пряжу нужно было ещё выстирать, высушить, смотать в клубки. (А сегодня я могу пойти в тот или другой магазин и долго выбирать пряжу. С блестящей нитью или без, с цветными вкраплениями,   пушистую или нет, с тем или другим содержанием синтетики или хлопка. Эта серия мне не нравится, тут в клубке только двести пятнадцать метров. Я возьму другую пряжу, Sunrise, в этом мотке пятьсот метров.)

 

На том же рынке продавались, как на любом другом, овощи, фрукты и прочие вкусности. Если могли, мы прихватывали и это. А как пройти мимо рядов, где продавали щенков и котят!

  

Её мама вышла замуж за своего старого друга и переехала, оставив им квартиру. Насколько я помню, на короткое время у них что-то наладилось. Они были у нас в гостях. Выпили, смеялись. Когда перед уходом они одевались в передней, наши мужья стали почему-то выяснять, у кого руки длиннее. Они встали спиной друг к другу, опустили руки и велели нам посмотреть, чьи же руки длиннее. Моя подруга тут же подошла и приложила к их рукам свою. У кого, спрашивается, кисть руки ниже, у двухметровых мужиков или у маленькой женщины?  А когда они спускались по лестнице, то её муж сделал вид, что опирается на её плечо, и стал спускаться, прыгая на одной ноге, держа другую вперёд, как будто она была в гипсе.  Я до сих пор вспоминаю эту сцену, если вижу где-нибудь на улице человека на костылях, опирающегося на кого-нибудь….

 

Её муж был своеобразным человеком.  Рядом с ним любая женщина, я подчёркиваю, любая, чувствовала себя  женщиной.  Не героиней романа, не принцессой из книжки, и не будет бриллиантов и «Мерседеса», но рядом будет мужик, который поднимет чемодан, и повесит люстру, и справится с бандитом. (Доходило до смешного. Она не умела плавать, и когда было нужно переплыть с одного пляжа на другой (на пикник), он пригнал военный катер, и на катере перевёз её в нужное место. А уж как её с катера в воду спускали…, это вообще фильм ужасов.)  Моя подруга была ещё слишком неопытной, чтобы понять, что и жареная картошка, и омары по-каталански, это всего лишь еда. Нужно только решить для себя, устраивает ли тебя картошка, или тебе этого мало. Причём, стоимость картошки и омаров не имеет никакого значения.

 

Совсем не хочу изображать себя мудрой и опытной. Боюсь, что я попалась на тот же крючок. Но я была  старше её и понимала, что, как в сказке, чтобы съесть пирожок, нужно дров нарубить, воды наносить, муки намолоть. 

 

Я долго носила воду. Моё ведро оказалось дырявым.

 

            Наши дети. Неужели они когда-то были маленькими? Моя дочь на три года моложе моего сына и на два года моложе её дочери. Когда они все подросли, мы стали часто гулять все вместе. Дети занимались друг другом. Всем было хорошо.

 

            Когда вышел фильм «Подземелье ведьм», мы пошли смотреть его с детьми. (На моей памяти это первый фильм, где в титрах значится консультант по лингвистике. Там замечательно придуман язык той фантастической планеты, но придуман-то землянами. Мне как филологу были забавны два момента: первый – приказывая поджарить какого-то зверя, колдун произносит termè,  никуда не денешься, явный индоевропейский корень; и второй -  nabu-nabu, великий вождь, удвоение элемента для усиления значения. Те, кому сейчас «дважды за тридцать», могут припомнить пресловутую фразу «Хинди Руси  бхай-бхай», т.е. индийцы и русские - братья.) Персонажи фильма часто произносили страшное слово катурадж, что означает смерть, как пишется, не знаю (посмотреть у Булычева!), там письменности ещё не было. И вот мы из кино пришли домой, и я уронила очень приличную чашку. Немая сцена. Тут моя подруга произносит: «Всё.  Катурадж!» И сразу снялось напряжение, и все смеялись, даже дети. И это слово вошло в наш лексикон.

 

Её дочь была необыкновенно красивой девочкой. Она и сейчас очень красива. Мне казалось, что, когда подрастает твой ребёнок, ты словно живёшь по второму разу, уже вместе с ним. Во всяком случае, я именно так себя чувствовала. А она нет. Ей было интереснее заниматься своей работой, школой, учениками, новыми методами, чёрт бы их побрал! Она была стройна и изящна, старалась хорошо одеваться (по ночам шила себе обновки), ей льстило, что она нравится своим ученикам.

 

Вот теперь немного о шитье. Все мы учились на курсах кройки и шитья, сами себе шили всё, что могли. Многим ли сегодняшним девочкам будет понятно, что для нас значили выкройки из журнала  Burda?  Как-то раз она снимала с меня мерки для выкройки. Она худенькая и изящная, а я женщина в теле, и я задаю, в общем-то, риторический вопрос: «Почему тебе на юбку хватает одной длины, а мне нужно две?»  «Потому, - отвечает она, - что ты – пацак, а я - чатланин».

 

О своей личной жизни в этот период она мне не рассказывала. Была только одна нехорошая история. У меня в гостях была вся наша большая компания. Моя мама, унося тарелки, вышла не ко времени на кухню, а там она обнималась с чужим мужем. И не просто с чужим, а с мужем одной из нас. У мамы был шок. Эта история имела маленькое продолжение, они, насколько я помню, встретились ещё один раз, а потом он уехал «к месту дальнейшего прохождения…»  Но она очень хотела продолжения.

 

Её отношения с мужем становились всё хуже и хуже. Однажды они были у нас в гостях, она выпила больше, чем следовало. Когда они уходили, её муж с усмешкой сказал: «Нет ничего смешнее пьяной бабы».  Она это запомнила и всю жизнь повторяла, как он её оскорбил этими словами. Если бы тогда мы все предположили, к чему это может привести!

 

Теперь, наверное, настал момент сказать о том, что давно мучает меня: она всё чаще стала использовать любую возможность, чтобы выпить. Нет, я неверно сказала, тогда я этого не понимала. Тогда мне не приходило в голову, что это может перерасти в нечто более опасное. У меня не было опыта.

 

Мой отец практически не пил. Ни я, ни моя мама, ни разу в жизни не видели отца пьяным, а количество выпитого им спиртного сводилось к бокалу красного вина по праздникам несколько раз в год. Когда я вышла замуж, в этом смысле для меня ничего не изменилось. У нас с мамой даже не было правильной реакции на возможное опьянение. Однажды, это был второй или третий год моего замужества, мой муж вернулся домой в странном состоянии. Я болела, лежала с температурой. Меня растормошила мама, сказав, что с моим мужем «плохо». Я даже не сразу поняла, что там и с кем плохо. Я поднялась, муж сидел в кресле, откинув голову и закрыв глаза. Похоже, спал. Я стала спрашивать маму, что она имеет в виду. Ответ был жутковат: - Он облучился. 

 

Для моей мамы всё, что имело отношение к вооружённым силам, было связано с радиацией. Я стала трясти мужа, пытаясь понять, что происходит. Он очень тихо что-то отвечал. Чтобы услышать, я наклонилась к нему и услышала, что он говорит, и одновременно почувствовала запах алкоголя. Он просто-напросто был нетрезв!

 

Оказывается, он весь день что-то делал на свежем воздухе (стояла очень холодная зима), промёрз до костей, и они с сослуживцами выпили водки. Пришёл домой, согрелся, его потянуло в сон, а тут тёща с вопросами.  Кстати, а фраза, которую он произносил, когда я к нему наклонилась, была такая: « Пчёлки, не жужжите!»  

 

Но вернёмся к моей подруге. Характер деятельности её мужа был таков, что большую часть года он проводил в местной командировке в Ленинградской области. Моя подруга оставалась вдвоём с дочерью. Смыслом её существования была работа и отношения с учениками, с коллегами, с какими-то знакомыми. Я не слишком погрешу против истины, если скажу, что она чувствовала бы себя спокойнее без девочки. По сравнению с моими детьми её дочь была замкнута, она жила своей внутренней жизнью.

 

Когда муж моей подруги был дома, он воспитывал не только жену, но и дочь. Конечно, обувь нужно было чистить с вечера (как в известном армейском анекдоте), а ещё нужно было в любую погоду вечером перед сном…  выносить мусор. Конечно, нужно. Каждый вечер часов в восемь – девять, как стемнеет, тринадцатилетняя девочка с ведром появляется около мусорных баков.  Романтика! Раздолье для маньяков и педофилов.

 

Летом они втроём отправлялись в отпуск к его родителям. Помню, мы с мужем провожали их на вокзале. Они опять поцапались и дулись друг на друга. Окошко в вагоне было открыто, они высунулись, каждый со своей стороны. На перроне временами становилось тихо, и, выждав такой момент, я очень громко сказала: «Запомните главное: наркотики лучше всего прятать под обшивкой вагона!»  Смеялись они, смеялся мой муж, смеялись все провожающие, которые услышали моё напутствие. Её муж обнял её за плечи, поезд тронулся.

 

Там, на юге, ей было очень тяжело. Со свекровью они так и не ладили. А там был ещё и свёкор!  Не так встала, не так села! Комментировалось любое действие. Внучка тоже, как я понимаю, не очень нравилась бабушке и дедушке. У бедной девочки нигде не было отдушины, она росла замкнутой.

 

Любимый муж тоже подливал масла в огонь. Все платья и костюмы она шила себе сама. И в каждом он находил какой-то изъян, то шов проложен не должным образом (почти цитата!), то волан не так отгибается. Молодая женщина, хочется быть красивой, так нет же, вот тебе каждый день лицом о полированную поверхность.

 

Мы давно уже  работали в разных школах. Одна из нашей компании спросила, почему она так часто меняет школы. Сейчас я понимаю, что уже тогда у неё начались какие-то проблемы на работе. У неё всё чаще находился повод для того, чтобы снять напряжение с помощью спиртного.

 

Её отношения с мужем были окончательно испорчены. Однажды она пришла ко мне домой с заплаканным лицом. Рассказала о том, что у неё роман, но как-то уклончиво, туманно.  Я не стала расспрашивать о подробностях. А её рассказ был скорее не о романе, а о том, как ей мешает присутствие мужа. Прошло ещё некоторое время, и она вернулась к этой теме. Она снова упомянула своего нового друга.  Видимо, ей хотелось поговорить об этом. Бедная, ей больше не с кем было поговорить! Когда она рассказала мне всё, я была сражена. У неё были отношения с собственным учеником. Я не знаю, какой бог держал меня за язык, но я не произнесла слово  инцест, хотя подумала именно так.

 

Она очень переживала и не знала, что делать. Не уверена, что я понимала, что именно она вкладывала в понятие «что делать». Она как раз и не собиралась ничего делать!

Она сказала, что думала, что я буду ругать её. Я ответила, что ругать её не собираюсь, но хотела бы посоветовать ей не посыпать голову пеплом, раз уж так случилось, но прекратить это «на корню». Но как раз прекратить и не получилось бы, потому что это длилось уже несколько месяцев.

 

Очевидно, в сексуальном плане она была очень яркой личностью. Последствия нашего разговора были совсем не такие, на которые я рассчитывала. Она не прервала отношений с этим  … молодым человеком. Ей было нужно с кем-то говорить о нём. Нет, она знала, что я отрицательно отношусь к этому, но больше-то никого не было. Она сказала мне: «Ты со мной не согласна, но ты меня понимаешь».  Она не могла говорить об этом с матерью. Пока не могла.

 

Вопреки моим опасениям, мама этого мальчика не пошла ни к директору, ни выше. Не знаю, насколько разумен был этот ход, и не знаю, насколько разумны  были бы противоположные действия. Мальчик стал беспрепятственно бывать у неё дома, потому что муж перестал там бывать, не вылезал из командировок.  На мои  увещевания был только один ответ: «Я без него не могу!»

 

Однажды я с дочерью возвращалась из кинотеатра. Был приятный светлый осенний день. Мы пришли на автобусную остановку и столкнулись с ней.

 - Вы откуда и куда? - Мы из кино, а ты? - А я подавать заявление в суд. 

Она шла разводиться. Их развели. Через некоторое время её муж уехал на историческую родину, в «город русских моряков».  Теперь ей никто не мешал.

 

Мальчик вырос, окончил школу. У неё за стеклом книжного шкафа стояла фотография выпускного класса, в центре моя подруга, вокруг семнадцатилетние выпускники. Там был и он, высокий блондин, похожий на молодого Игоря Старыгина.

 

Она по-прежнему уходила из одной школы в другую. Как я понимаю, иногда на неё жаловались родители.

 

Однажды она спросила у меня, какие документы проверяют, если потерять паспорт. Я в то время два раза подряд лишалась своего серпастого - молоткастого, но  не знала, что там проверяют. Оказывается, она хотела «потерять» свой паспорт, чтобы изменить дату рождения. Она всерьёз собиралась выйти за него замуж.

 

Она постепенно перестала общаться со всей нашей компанией. У неё появились ещё какие-то личные друзья-мужчины. Романы.

 

Потом окончила школу её собственная дочь, кстати, девочка каждое лето ездила на юг к отцу.  

 

Мы с ней встречались реже, но по-прежнему сохранили хорошие отношения. Я не перестала считать её своей младшей сестрой. Может быть, её судьба сложилась бы иначе, если бы мы, как прежде, виделись всей большой компанией. Я вернулась  из поездки в Европу, позвонила ей, она позвала в гости. Я приехала. Её теперь уже совершеннолетняя дочь, уходя по своим делам, сказала мне на ухо: «Не давайте ей пить!» Поначалу никто и не пил. Мы пообедали, пили кофе, болтали, я рассказывала о поездке. На столе появился коньяк. И постепенно, понемножку, рюмочка за рюмочкой она напивалась.

 

На следующий день мы говорили по телефону, она извинялась, была во всём со мной согласна. Но я виновата, я  не смогла победить своё негодование, мы стали общаться чаще по телефону, чем лично.

 

Мне приснился страшный сон: будто бы я звоню ей по телефону, а отвечает чужой голос, и мне сообщают, что она убита. Помню, что я проснулась в слезах.

 

Однажды в метро, проходя через турникет (господи, какое дикое слово!), я услышала позади знакомый голос. Даже, собственно, не голос, а произношение, грассирование. Это был мой сын. Когда ему было лет пять, я учила его французскому языку. Выучить не выучила, но этакую «интересную картавость» обеспечила. Так вот, это был мой сын. Я замедлила шаги, он поравнялся со мной, я его окликнула. Он был не один (естественно, он же с кем-то разговаривал!). С ним шла её дочь. По моим подсчетам в данное время он должен был быть на занятиях. Мой взгляд был столь красноречив, что в первый и пока последний раз в жизни мой сын стал объясняться со мной  по-французски.

 

Я всегда хорошо относилась к этой девочке, но тогда я просто кипела от негодования.  Сейчас я сожалею об этом. Я перенесла часть родительских грехов на ребёнка. Никаких выговоров сыну я, конечно, не делала.

 

Потом произошла та кошмарная история с деньгами, которая подкосила её.  Тогдашний её друг втравил её в какую-то идиотскую историю с  деньгами. Чтобы выручить его, она заложила одну из комнат своей квартиры. С этого момента события понеслись под откос. Она надолго пропала из моего поля зрения. Я нигде не могла найти её.

 

К тому времени, когда  она, чуть ли не год спустя,  появилась в моём доме, квартиры она уже лишилась. Чисто технических особенностей заклада и перезаклада жилплощади я всё равно не поняла, но когда мужик обирает женщину с ребенком, пусть даже с почти совершеннолетним ребёнком, это гадость. Не знаю, в каком состоянии она была, почему позволила ему распоряжаться деньгами за свою квартиру. Она переехала в другую квартиру, разумеется, гораздо худшую, чем та, которую я так любила. А потом, как я вычислила, ещё раз переехала в ещё худшую. И ведь вместе с ней переезжала её девочка, лишившаяся квартиры!  (Много позже её мама сказала мне: «Если бы она сразу всё мне рассказала, я нашла бы деньги, чтобы спасти квартиру».) Она, естественно, оставила мне номер телефона, по которому, естественно, никто не отвечал. Она опять пропала.

 

Я не представляла, где её искать. Я не могла найти номер телефона её мамы. Справочная не давала сведений, не хватало каких-то данных.

Моя собственная жизнь не давала мне передохнуть ни минуты, мой сын вылетал из университета, а дочь оканчивала школу и работала без отдыха «восемь дней в неделю», как, в общем-то, и я сама.  

 

Прошло ещё много времени, прежде чем она позвонила мне снова. Она попросила денег.  «Приезжай!» - сказала я.  Она не могла, у неё не было денег на дорогу. Пока я собиралась к ней, я наплакалась и наругалась, как, наверное, плакала бы и сердилась на своего ребёнка.

 

Мы встретились на площади в одном из новых районов города, как я поняла, недалеко от её нового жилища. Она очень плохо выглядела. Она была не одна, с ней был очень молодой мужчина, я бы даже сказала, парень совершенно деревенского типа. Она назвала мне его имя, я кивнула. В разговор он не вмешивался.  Я предложила хотя бы кофе выпить, что ли….  Мы зашли в ближайшую булочную, там был кондитерский отдел.  Выпили по чашке того, что там называлось «кофе».  Я не отважилась спросить у неё, кто это с ней, парень от нас не отходил.  Она бодро объясняла мне, что теперь у неё всё наладилось. Мы поговорили минут пятнадцать и разошлись.

 

Разошлись года, кажется, на три, если не больше. Никакие телефоны не отвечали. Никто не знал, где она.

 

Она объявилась сама. Была осень. Она позвонила мне по телефону. Первое, что я сделала, я потребовала, чтобы она продиктовала мне номер своего телефона.  Её жилищные странствия продолжились и привели её в жуткую коммунальную квартиру. Её дочь к тому времени вышла замуж, родила ребёнка и вместе с мужем и с малышом оказалась в этой же коммуналке. Бедная девочка страдала за классические «грехи отцов».

 

Мы договорились созвониться и встретиться буквально через несколько дней. Я ничего не понимала, телефон опять не отвечал. В моей записной  книжке до сих пор прикреплён степлером оранжевый листик, на котором я, как контрразведчик, вычисляющий  шпиона, перепробовала много разных номеров, отличающихся одной цифрой….  

 

Пришла зима. Она позвонила ещё раз. Всё повторялось, на встречу она не пришла. Я постояла у памятника великому русскому писателю (сейчас он был бы иностранцем!) минут десять и позвонила ей по телефону. Она ответила, но от этого мне не стало легче: она была пьяна.

 

Путём несложных вычислений можно догадаться, что пришла весна. У нас сорвалась ещё одна встреча, потом ещё одна.

 

И вот, наконец, наша встреча состоялась. Мы не виделись года четыре, наверно. Передо мной стояла постаревшая, подурневшая женщина. Плохо одетая. Вместо её атласной кожи щеки покрывала серая одутловатая с красными прожилками. Мы обнялись. Мне было страшно, что я расплачусь. Я повела её в своё любимое кафе, в «Атриум».  Официантка так внимательно на нас смотрела, что я поняла, если бы не я, мою подругу попросили бы удалиться из этого заведения.

 

Она решила рассказать мне всё о своей жизни. В школе она давно не работала. Но на следующий год её возьмут совершенно точно, она договорилась….  Боже мой, она мыла посуду в каком-то ресторане, да и рестораны часто менялись. (А иногда её увольняли и не платили денег!)  Мы посидели в кафе около часа, а потом она сказала, что хочет привести меня к себе домой. Это было совсем недалеко.  

 

Главное испытание ожидало меня впереди. По дороге домой мы зашли в магазин. Обычное дело, почему бы и нет? Но вместо предлагаемых мною «сыра и колбаски» она купила бутылку водки.  «Зачем?» - «Не боись, всё нормально». Она привела меня в свой дом, жуткий бомжатник. Когда мы вошли в квартиру, в глубине коридора показался молодой крепкий мужчина и внимательно на нас посмотрел. Когда мы вошли в комнату, она сказала, что это был её зять. Её маленькая комната была обставлена знакомой мне мебелью. Через пятнадцать минут после нашего прихода появился какой-то молодой парень восточного типа, разговаривал с хозяйскими интонациями, называл её на ты, обнимал за плечи. Его она быстро выставила.  «Вот видишь, такая моя жизнь».

 

Она спросила меня: - «Будешь?» Первый раз она предложила мне, а потом уже пила одна. Из чайной чашки. Не закусывая. Постепенно хмелея. Психиатр из меня никакой, никакие отвлекающие маневры не действовали. Вскоре она перестала меня узнавать, спрашивала, где я, почему я ушла. Я безуспешно пыталась уложить её спать. Наконец и укладывать не пришлось, она заснула – не заснула, не знаю, но двигаться она не могла.

 

Я ушла. Боже мой, как я злилась! Так испортить свою жизнь, нанести такой вред своему ребёнку! Из-за чего?

 

Она позвонила мне на следующий день, кажется. Извинялась. В течение полутора месяцев мы перезванивались чуть ли не каждый день. Она потеряла очередную работу, сидела без денег. Она рассказывала и рассказывала мне о себе. Скоро должен был родиться её второй внук. А она опять ходила в какую-то школу договариваться, чтобы её взяли. И уж туда-то её точно возьмут! Ведь она показала им свои материалы и разработки! Я не могла, у меня язык не повернулся бы сказать ей, что её не возьмут. На ней было написано, какой образ жизни она вела, не говоря о том, что директор школы обязательно позвонила бы в предыдущую школу….

 

Мы договорились встретиться. Кажется, это было в июне.  Когда я собиралась на встречу, мне в киоске на глаза попалась газета с объявлениями о работе. Я купила эту газету и, полистав её, нашла два десятка подходящих объявлений. В разных организациях требовались сотрудники. Не топ-менеджеры, конечно, но кое-что было очень прилично. В одном месте требовался корректор, что было просто находкой для неё. Я исчиркала фломастером страницы.  

 

Мы сидели в сквере, ели мороженое. Был приятный тёплый вечер. Все мои предложения о работе она отвергла. В конце августа ей должны дать ответ. Она не сомневалась в благополучном исходе. Она была в приподнятом настроении, у её дочери родился второй ребёнок, совершенное очарование. Она расспрашивала о моих детях. Она даже делилась планами на будущее.

 

- Ты знаешь, - сказала она, - я, кажется, выйду замуж. Только без подробностей, чтобы не сглазить.

 

Сейчас, когда я рассказываю об этой встрече, мне хочется растянуть рассказ, чтобы встреча продлилась подольше. Потому что эта встреча была последней. Мы больше никогда не виделись.

 

Мы договорились встретиться в конце августа. К этому времени она должна была вернуться с дачи, куда собиралась поехать с матерью. Летом я увидела по телевизору рекламу какого-то медицинского центра, гарантировавшего излечение от известного недуга. Я решила, что когда она вернётся, я сама пойду с ней к врачу. Это было то самое намерение, которым известно, куда вымощен путь.

 

Она не позвонила мне ни в назначенный день, ни в следующий. Телефон не отвечал. А потом телефон зазвонил сам, я увидела на дисплее, она меня вызывала. Я схватила трубку и услышала слабый, как будто далёкий, голос её матери.

Она умерла….

 

Я написала эту фразу и долго не могла поднять глаза на экран, чтобы прочитать то, что написано, словно это могло что-то продлить.

 

Она приехала с дачи дней за десять до назначенного срока. Тут на неё всё и свалилось. Разумеется, в школу её не взяли. Нужно искать работу. А тот человек, за которого она собиралась замуж, мне потом объяснила её мама, оказался женат. Ему просто нужна была прописка в нашем городе.

 

Её уже не было, а я ещё  думала, как встречусь с ней, что я ей расскажу.

 

Я так и не поняла, с кем и на какую вечеринку она пошла. Там ей стало плохо с сердцем, и всё кончилось. Я не поняла, почему её не могли найти десять дней.

 

 Её хоронили в закрытом гробу.

Из нашей компании кроме меня не пришёл никто.

 Кого-то не было в городе, кто-то не захотел.

 

И теперь я приношу ей цветы.    

 

Другие произведения автора:

Рассказ шепотом

Двое

И война идёт...