Петропалыч

  – Иды, иды! – донеслось вслед Никифорову, вышедшему из столярной мастерской – От ссука!

  Последние слова адресованы были вошедшему.

  Сейчас попробуем разобраться: Дима Флейш, прошёл в самый конец безмерного подвала, и приблизился уже к двери столярной мастерской. Столярной мастерской называлось двухкамерное подвальное помещение, набитое досками, деревянным верстаком и старым, хромым отставным майором-танкистом исполняющим, в меру сил, роль столяра. Дима шёл к столяру-танкисту, на ходу придумывая предлог. Причём предлог здесь не как часть речи, а как повод, из-за которого он, Дима, явился бы к столяру. Столкнувшись в дверях с Никифоровым, Флейш вошёл в тесную конурку.

  – От ссука! – как мы уже знаем, заявил вошедшему майор – Ходыть, ходыть. Абы шо робыть, лишь бы ничого нэ робыть. 

  Никифоров и, правда, был человеком уникальным. Служил он дежурным сантехником, все девятнадцать лет со дня сдачи корпуса в эксплуатацию. Он пережил не одного замдиректора по хозчасти, главного инженера, инженера-сантехника и, всевозможный сантехнический пролетариат. Являясь на работу всегда своевременно Никифоров тут же переодевался в, очень опрятного вида, спецодежду и отправлялся обходить дозором санузлы и прочие очаги напряженности. Трудность заключалась в том, что корпус имел несчётно количество лабораторий, оснащенных водопроводными кранами и канализационными сливами, раковинами, рукомойниками, а порой даже ваннами, и что уж скрывать, бассейнами. Тут, как говориться – комментарии излишни. Никифорова можно было застать за чаепитием в любой из этих лабораторий. Ближе к обеду он появлялся в комнате отдыха сантехников. Входил, едва волоча ноги, как человек измождённый непосильным трудом и валился на диван. Поднять Никифорова с дивана было немыслимо.

  – Никифоров! – взывал начальник отдела, инженер-сантехник – Звонили с третьего этажа, там течёт кран в туалете!

  – Да-да. – отвечал Никифоров исполненным страдания голосом – Пусть кто-то сходит, а у меня что-то печень прихватило. Я полежу пару минут и тоже пойду.

  Полежав с часик, страдалец исчезал, и следы его терялись где-то у дежурного вахтёра. Кочуя из аудитории в лабораторию, из кабинета в отдел, из каморки в кладовочку, из вестибюля в склад инвентаря, Никифоров, не чуя под собой ног, снова добирался до дивана в комнате отдыха, и принимался отдыхать, ели ворочая уставшим от бесконечной болтовни языком. В конце рабочего дня, когда ежедневная бригада собиралась по домам, а его трудовая вахта была в разгаре, Никифоров сообщал, что тоже «сходит» домой, поужинать, так как не присел за весь день ни на минуту. Слово сходит, взято нами в кавычки из-за переносного значения – жил Никифоров в 45-ти минутах езды от места работы.

  Столяр, пожилой и хромой от старых ран, отставник, из-за прямолинейного характера не дослужившийся дальше майора, не в состоянии был переносить одного даже вида Никифорова и хулил его всякий раз, как тот попадался ему на глаза. Никифорову же как с гуся вода. Он время от времени заглядывал к столяру, будто никогда и не обрушивался на него шквал майорского негодования. Вот и теперь он забрёл сюда и был сметён лавиной слов, в сравнении с которыми услышанное Димой было детской песенкой, рекомендованной для дошкольных учреждений.

  Звали отставного майора Петр Павлович, но из-за, совершенно не свойственной офицерам советской армии, склонности к украинскому языку, представлялся он, на украинский манер – ПэтроПавловыч, со временем слившееся в Петропалыч. Диме отставник больше напоминал грибника в маске клоуна, нежели майора, но относился он к столяру с большим уважением. Ходили слухи, что дети Петропалыча были обеспеченными людьми и неустанно уговаривали отца бросить работу и выйти на почётный заслуженный отдых. Сам майор получал кое-какую пенсию, которую вполне мог тратить на пустяки и безделицы, живя на полном пенсионе у любящих детей. Кроме зарплаты столяра получаемой в отделе эксплуатации, Петропалыч выполнял частные заказы, а также художественно вырезал из дерева замысловатые трости, пепельницы, и прочие поделки которыми приторговывал на рынке. В деньгах он, как мы уже поняли, не нуждался, он нуждался в самореализации.

  – А, Димка! Заходь! – говорил он, всякий раз как в дверях появлялся Флейш. А тот появлялся ближе к обеду.

  Как-то столяру понадобился помощник, и он вошёл в кабинет главного инженера, не потрудившись постучать в дверь. Главного инженера, проныру и жука, Петропалыч тоже не уважал. В одном из скандалов разразившемся в коридоре первого этажа инженер, брызжа слюной, кричал, что проливал кровь на фронте и жизни своей не жалел, а теперь всякая дрянь будет ему указывать. Проходивший мимо Петропалыч остановился и во всеуслышание заявил, что инженер в войну воевал в Ташкенте с сосисками, так как был там, в эвакуации и работал на мясокомбинате, и это общеизвестный факт.

  – У-у! Гадина! Як дам! – замахнулся майор ножовкой.

  Главный инженер захлебнулся и позорно бежал с поля брани.

  Так вот, заявившись к инженеру, Петропалыч потребовал помощника. Инженер – как две капли воды похожий на Луи де Фюнеса, выскочил за дверь и бросился по коридору, стараясь выполнить требование майора ещё до того, как тот начнёт громко разоблачать его нерадивость. Первым кто попался на глаза главному инженеру, оказался Дима Флейш, не имевший никакого отношения к отделу эксплуатации. Это не остановило Гаврюшу, как за глаза, называли инженера.

  – Так! – тут же визгливо приказал он – Идите-ка и помогите столяру!

  Дима не стал припираться, а воспринял это как просьбу, тем более, что занят не был. До вечера они возились, сооружая какой-то помост, и Дима лишь изредка придерживал доски или вкручивал шурупы. Помощник столяру нужен был только потому, что старику не с кем было поговорить. Дима оказался абсолютно незаменимым в этом отношении. Его отец с детства научил, что слушать нужно, неотрывно глядя собеседнику в лицо, кивать, хмуриться или поднимать брови в зависимости от темы повествования. Сопереживание должно быть написано на лице, и оно было написано. Дима никогда не перебивал, и не спорил, не ставил под сомнение слова рассказчика, даже если не верил.

  – Прыходь до мэнэ. – сказал столяр, своему помощнику на прощание – Завтра зайды, я тоби шось покажу.

  На следующий день, Дима был занят и освободился только в обеденный перерыв. Вместо того, чтобы пойти в столовую он спустился в подвал, прошёл в самый конец и постучал в обитую железом дверь.

  – А! Димка! – обрадовался отставной майор – Заходь, заходь! – он провёл гостя во вторую, совсем крошечную комнатку своей каморки и усадил его за ветхий столик.

  Перед Димой легла газета, а на ней, как на скатерти самобранке, один за другим возникали невиданные деликатесы. И вот когда на газете почти не осталось места, морщинистое лицо Петропалыча окончательно исказила широченная улыбка и, откуда-то из угла выплыла прозрачная бутылка, без этикетки, заткнутая винной пробкой. Внутри бутылки неподвижно покоился туман как на реке, перед рассветом.

  – О! Пляшечку, хрыстыянка прынэсла! – сообщил майор, с особой радостью.

  Дима растерялся. Нет, не то чтобы он был противником культурно провести рабочее время. Не то чтобы его работа не терпела подобных отступлений. Он растерялся от неожиданности. Человек, которому он годился во внуки, гоняющий главного инженера, по этажам в поисках помощника, человек, который узнал, как его зовут только вчера, сегодня угощает его неслыханными яствами, и искренне радуется возможности выпить именно с ним.

  – Да ну-у… – протянул Дима – Вы же показать что-то собирались.

  – Шо тоби показать? – спросил майор – Покажу! Всэ покажу! – он достал красивые сверкающие хрустальные стаканчики и, немедля, налил в них туман из бутылки. Запахло спиртом с какой-то острой примесью – Ну, давай! Будьмо! – махом выпил и прищёлкнул вставной челюстью.

  Дима последовал его примеру. Самогонка схватила за горло, аж выступили слёзы. Привкус был слегка сивушный, но не противный. Петропалыч уже накладывал на кусок белого хлеба толстые языки балыка, лепестки колбас и вообще всё, что попадалось под руку.

  – На! – протянул он своё сооружение Диме – Йишь!

  Работать Дима пошёл ближе к концу дня. Через пару деньков, когда ему понадобилась отвёртка, он снова посетил Петропалыча и также как раньше был усажен за стол. Ещё несколько раз, с промежутками в день-два, Дима ходил с визитом. Один раз вернуть отвёртку, и так по пустякам. Убедившись, что запасы деликатесов у майора неистощимы и самогонкой «христианки», тоже снабжают его исправно, Дима сделал над собой титаническое усилие. К Петропалычу так и тянуло, но нельзя же ходить к человеку раз за разом и попадать всегда к обеду. Заподозрит и прогонит – подумал Дима. С посещениями майора было покончено. 

  Больше недели минуло с того дня, когда Флейш последний раз посетил столярную мастерскую. Он сидел в кабинете начальницы отдела и составлял отчёт. Сама начальница отправилась по делам, то есть в магазины. В работе отдела она всё равно не понимала ничего, так как была прислана из районного комитета комсомола. Там она не могла оставаться в связи с выходом из комсомольского возраста, делать она ничего не умела и была прислана в отдел на должность руководителя.

  Дверь открылась и в кабинет, ковыляя, вошёл Петропалыч.

  – О! Сыдышь? А, чоож до мэнэ не заходышь? – спросил майор, не здороваясь.

  – Здрасте. – растерянно сказал Дима – Работаю вот.

  – Успиешь! Пишлы! – скомандовал столяр и вышел из кабинета.

  Отложив отчёт, Дима встал и последовал за Петропалычем.

   Солёная красная рыба, жирная осетрина, грибы домашнего соления, помидоры, огурцы и остальное изготовленное умелыми руками «хрыстыянок», дожидалось на столе вместе с седой как утренний туман горилкой.

  – Ты прыходь – сказал майор, когда прощался с Димой.

  Тем не менее, приходить к столяру на обед Дима считал не правильным. Посещать же старика в не обеденное время было не с руки – то занят, а то просто лень. Мимоходом не заглянешь. Это ж нужно спускаться в подвал и идти в самый конец. Просто «как дела» не спросишь. От майора за минуту не отделаешься. Говорил он мало, но при этом удерживал – «Стой! Нэ йды. Посыдь ще трохы». И Дима вынужден был сидеть и тягостно молчать, в то время как Петропалычу хватало одного лишь присутствия рядом живой души.

  Однажды столяр вздумал благоустроить свою мастерскую. Самым верным путём к прогрессу, по примеру ПетраI, оказалось, прорубить окно в Европу. Раздобыв отбойный молоток с электромотором, Петропалыч попробовал ковырять им стену собственноручно, но это оказалось так трудно, что майор был вынужден взять бюллетень. Поправив сколько возможно своё немолодое здоровье, столяр прибег к испытанному способу.

  Затребованного помощника главный инженер предоставил, да только начав, тот сбежал. Стена оказалась твёрдой. Высокой марки цемент, обильно сдобренный щебнем, плюс железная арматура, предусмотренные финским проектом и, контролированное, на начальном этапе, охватившим фундамент и подвал, строительство, дало чудовищной прочности стену. Работа осложнялась и тем, что долбить окно приходилось под самым потолком каморки, чтобы снаружи попасть выше уровня земли. Не один забойщик держался за рукоять молотка, и всем без исключения было тяжело, жарко и душно. Пыль застилала глаза и забивала дыхательные пути, руки ныли, от вибрации и тело ломило от усталости. Несколько дней кряду пулемётные очереди оглушали обитателей подвала и тревожили служащих первого этажа. Стахановцы отступали один за другим, и майор рисковал так и остаться без окна, но вот в гости заглянул, не ведавший опасности Дима.

  – О! Димка! – обрадовался Петропалыч – Давай, допомоай!

Отказаться было нельзя. В глазах майора ясно читалась вера в их дружбу. Ох, и намучился же Дима с проклятой стеной. Три дня он приходил в мастерскую и по нескольку невыносимых часов проводил с отбойным молотком в руках. Окно, точнее дыра, была пробита. Порыв свежего прохладного ветра, с днепровских круч, ворвался в душный бетонный склеп. На радостях Петропалыч приказал бросить инструмент и помыть руки. Обед из излюбленных майорских угощений был наградой Диме за его беспримерный подвиг.

  На следующий день Флейш отправился в поликлинику и выправил себе трёхдневный больничный. За это время, ободренный успехом Петропалыч оседлал главного инженера и заставил-таки довести дело до конца. Дыра была превращена в оконный проём и закрыта открывающейся застеклённой рамой.

  Окно это Петропалыч считал заслугой друга, не бросившего старика в трудную минуту.

  – А чего ты у Сучка долбился? – спросил после того Диму инженер-электрик.

  – У какого сучка? – не понял Дима.

  – Ну, у столяра. Ты, что не мог его нахрен послать?

  – А, чего? – недоумевал Флейш.

  – Ничего себе! – возмущался тот – Он всех задолбал. Чего это он тебя припахал? Непонятно. Кто он тебе такой!? Ты что, рабочий тут? Как это тебя смогли заставить там ковыряться?

  – А-а! Так я сам пошёл. Надо ж было сделать окно.

  – Кому? Этому дятлу? С какой стати!? С ним никто и разговаривать не хочет. Он всех обложил. Всех достал, старый козёл. Меня как-то встретил, начал на меня орать, что ему щиток не сделали. Я говорю: «пошёл ты нахрен!», а он кусок трубы схватил и на меня. Представляешь?

  Дружба Петропалыча с Димой после окна окрепла ещё больше. Теперь направляясь к столяру ему незачем было делать вид, что понадобилась отвёртка, и предлоги Дима сочинял по привычке.

  – А! Димка! Заходь, заходь! – неизменно говорил майор, расплываясь в улыбке. Бормотания гостя об отвёртке он и не слушал.

  Прошла зима и весенние лучи потревожили спавшую природу. Снег потемнел, осел и из-под него потекли малодушные, нерешительные ручейки, замиравшие от страха чуть только надвинется тень.

  Дима спустился в подвал и, пройдя в конец, столкнулся в дверях столярной мастерской с Никифоровым.

  – От ссука! – сказал майор – Ходыть, ходыть. Абы шо робыть, лишь бы ничого нэ робыть. Заходь, Димка! – добавил Петропалыч – Бач, нализлы до мэнэ!

  В каморке был беспорядок. Доски, лежавшие на кронштейнах под потолком (для экономии места), обвалились и разъехались по полу. Стружка была повсюду, а в воздухе клубилась древесная пыль. Инструменты, которые столяр держал в порядке, теперь были разбросаны. Дима чихнул, и предложил открыть окно. Сказать по правде это был психологический трюк. Зная крутой норов старика, и учитывая его возбуждённое состояние, Дима, опасался получить, подвернувшись под горячую руку, решил косвенно напомнить майору о своём подвиге.

  – Нэможна. – сказал столяр – Бач муха залэтила. Я йийи вже час гоняю, нэдаю систы. Вона вже ели литае. Ще трохи и здохнэ.

  Он вооружился веником и возобновил гонение на муху, гудевшую как бомбовоз и совершенно не выглядевшую загнанной. Дима потоптался в мастерской, но, видя, что только путается у охотника под ногами, покинул помещение, пообещав вернуться позже. Спустя часа два Дима пришёл к мастерской, но дверь оказалась закрытой. Ещё несколько раз в течение недели он подходил к запертой коморке, а потом перестал. Майор не появлялся. Что произошло и почему, так внезапно, пропал этот непоседливый старик, было неизвестно. Его прямолинейный характер обеспечил ему полную автономность и когда он исчез, никто не поинтересовался в чём дело.

  Дима не добившись ни от кого вразумительного ответа, чувствуя некий долг дружбы, поплёлся в отдел кадров, где получил лаконичный ответ:

  – На пенсию ушёл, слава Богу.

Другие произведения автора:

Дело

V

St.Каштан