НИКОЛАЕВКА

                            НИКОЛАЕВКА

Совершенно случайно два друга оказались в Николаевке в сплавной конторе. Они не так искали романтики, как бежали от своих бед. Были у них неувязки в личной жизни, со своими женами. Никто не понимал их стремления жить по-своему, где и выпить можно, и покуражиться можно — ведь молодые еще. А дома упреки одни и скандалы, и полное непонимание друг друга.

Не хотят их жены этого понимать — хоть убей — не хотят. У них своя позиция на этот счет: денег в дом побольше, а водки поменьше, и работай ты без всякого просвета. А бутылку в дом принес — это уже трагедия. Соберутся они, две подружки-хохотушки, и смотрят на своих непутевых мужей. Они рядом жили, на одной площадке. Можно сказать, дверь в дверь.

—     Вам бы глотку свою залить и ничего вам не надо: ни

семьи, ни детей, — разоряются Инна и Аля. А дальше их понесло, ох и понесло — не остановишь!

Женщины давно дружат, и у них полное взаимопонимание между собой. И можно сказать, спелись уже. Ну и кто это выдержит? Да ни один нормальный человек не выдержит такого прессинга со стороны жен, ни один!

Молча собираются Иван да Никита, берут бутылку, которую не допили, и в гараж идут. Там и устроились — около мотоцикла. Тот их понимает, хотя и железный, и ни слова не говорит верный и надежный товарищ.

—     А жены — это змеи, пока в душу не ужалят, не успокоятся, — разговаривают между собой друзья.

—     Ишь, спелись, будто сестрами стали, и полное взаимо-понимание у них!

—     Наливай, Ваня! — говорит Никита — Нам и здесь хорошо, пусть гадают, куда мы делись. Может, стыдно им станет?

—     Стыдно станет! — смеется Иван. — Ну, ты и скажешь тоже. Он старше Никиты года на три. — Да они свой стыд давным-давно потеряли, красавицы эти. О чем ты говоришь, дружище?!

Слышен звон стаканов — и короткое: «С Богом!». Занюхали хлебушком это дело и беседуют друзья дальше.

—     Надоела, Ваня, жизнь такая, — жалуется Никита, — ох и надоело!  Рвануть бы куда-нибудь подальше от жен своих, пусть помыкаются одни и горя хватят. Тогда и понимать будут, что мужик, он, прежде всего уважения хочет, уважения!

Коренастый и подвижный и очень энергичный, он уже подпрыгивал на месте.

—     Нам бы горы ворочать, а мы в гараже вынуждены прятаться. Простор нужен, иначе съедят нас женушки наши, и не подавятся. Уезжать надо: с глаз долой, из сердца — вон! — закончил свою речь Никита.

Иван засомневался: не так уж и плохо все у него в семье, чтобы «с глаз долой». Дома и наварено, и чисто, и забот особых нет, а срываться с бухты-барахты — тоже глупо.

—     У тебя, Никита, действительно плохо. Твоя Аля тебя вообще ни во что не ставит, — заговорил Иван. — Не сварить мужику, поесть, — это же преступление! У меня такого ни разу не было, а у тебя чуть ли не каждый день, — и глаза его голубые засверкали.

—     А что ты с ней сделаешь? Не убивать же ее — ведь дети останутся, — жалуется Никита.

—     Эх ты! Да у меня она бы по струночке ходила и танцевала, — не унимался Иван.

—     Что ты душу травишь?! — взъерепенился Никита. — Все я, да я!

Сходил он в магазин, взял еще бутылку водки, и разговор пошел в нужном русле: ехать надо, куда подальше от этих опостылевших жен.

А тут, как на грех, и жены в гараж заглянули:

—     Вот они, наши верблюжата голубоглазые, уже и готовые!

Так и началось их противостояние. Вернее, оно уже давно шло.

Просто незаметно все было, а тут в завершающую фазу и вылилось. День так шло, два и три, но ни та сторона не уступала, ни эта!

—     Уедем мы от вас! — кричали мужики своим женам.

—     Пожалуйста, хоть на все четыре стороны! — отвечали жены.

—     Да вы же без нас пропадете! — приводили им резон мужья.

—     Ничего подобного! Вы и десяти копеек не стоите.

Обидно было слушать такие слова мужикам. Ни во что

их не ставят. Ох, как обидно! А тут и газета на глаза попалась: Тунгусская сплавная контора набирает людей на лесосплав и

т. д. и т. п.

—     А что, — говорит Никита, — можно на сезон и съездить? Я очень люблю природу, а там все на реке будет, вся наша работа и отдых. Может, и вправду поедем, а они пусть подумают? — Иван задумался. И не хотелось ему срываться с места, а видно, придется.

—     А приедем с деньгами, там и видно будет, что дальше делать. Может, и на море поедем или на Север подадимся.

Иван еще больше задумался. Не хотелось ему срываться с места, а видно, придется. Взял он газету, Инне своей показывает: вот, мол, видишь, куда мы ехать собрались. Та сразу помрачнела лицом, любила она Ивана и понимала, что плохо все это закончится, а пострадают дети.

А Аля только рассмеялась:

—     Раз собрался, то и езжай!

Не любила она Никиту, было ей по кому грустить, и все это невольно вырвалось наружу. Взял ее Федоров уже с ребенком — нагуляла она его по молодости. Были у нее другие мужики, но никто долго не задерживался. А потом свела их вместе судьба и, оказалось, на долгие годы.

Понял Никита, что надо уходить уже, а Аля его не пускает:

—     Люблю я тебя, а если уйдешь, то отравлюсь, непременно! — и слезы ручьем текут по ее лицу. Жалел Федоров всех: и животину всякую, и людей, и растения — и не переносил, когда плачут женщины. Не ушел он тогда.

Затем расписались они и нарожали своих детей, но так и остался он немилым на всю последующую жизнь, навсегда чужой.

А через много лет она скажет ему открыто: «Ты всегда был для меня чужим. Я только прикрывалась тобой».

Такое сказать — надо смелость иметь. Тем более в лицо.

А сейчас только начиналась прелюдия к большой семейной драме в жизни Никиты и Али.

—     Что с тебя толку в доме, если ты пьешь, а всю зарплату пропиваешь?

—     Что я больше других пью, что ли? — возмущался Никита.

Поговори она с ним по-хорошему, может, в их жизни и изменилось что-то. А может, и надо было им пройти этот тернистый путь. Никто этого тогда не понимал. И хоть знала Инна всю подноготную своей подруги, но поддержала ее, может, из женской солидарности.

Так и оказались друзья на пороге сплавной конторы.

Женщина, которая работала, в отделе кадров изумилась.

—     Что вам дома не сидится? Ведь у вас семьи есть и дети. Здесь ведь кто работает? Сброд всякий, а многих и силой заставляют — по принуждению, значит. В Хабаровске из спецприемника набирают и сюда везут. Подумайте, ребята.

Посмотрели друзья друг на друга, но, видно, поздно отступать — оформились. Здесь же и прошли они медкомиссию. Все под рукой было. Осталось поставить прививку от клещевого энцефалита и все. В медпункте молодая девушка быстро сделала прививку и расписалась в бумажке. И тогда Никита спросил ее:

—     Я служил с одним другом, Сашей зовут. Он сам из Николаевки. Назвал и фамилию друга.

Та встрепенулась:

—     Застрелился он недавно, с полгода прошло всего. Изменяла ему жена. Очень красивая была, но не любила его. Вот и случилась трагедия... Хотел Саша и ее застрелить, но не стал убивать — пусть живет... Себя застрелил.

—     Не может быть! — изумился Никита. Моряк-подводник, столько всего пережил, и вдруг застрелился! — Нет, не может того быть. Я с ним в учебке был, вместе учились. Хорошим парнем Саша был. Всегда мог постоять за друга и за себя. А перед женщиной спасовал. Сломала она его и не заметила и растоптала еще.

И почему такая трагическая судьба у моряков? Или так кажется? Что ни моряк, то беда рядом или забрала уже, так получается. Грустно стало Никите. И у него ничего хорошего нет в этой жизни. Лучшие дни — это служба, верные надежные ребята, которые помогут в трудную минуту и спасут тебя от беды, себя не жалея.

Попрощались и вышли друзья в коридор. Оформили они документы, получили подъемные и двинулись к вокзалу. Что еще делать им, если сбор будет только через неделю. Хочешь, не хочешь, а домой придется ехать. И поезда еще долго ждать. Надо чем-то заняться.

Сходили они к реке Тунгуске, посмотрели ее силу. Вся припоселочная акватория реки была заполнена бревнами — это все могучая река вынесла на себе, где притопила, а где разбросала по берегам. Но нигде она не обходится без человека, везде видны следы его присутствия — это он заставил работать реку на себя. С одной стороны, гордость берет за свое могущество, а с другой — приходит мысль, что человек враг всему живому в тайге и на реке.

—     Если дальше в таких масштабах все уничтожать, то рано или поздно, но отольются кошке мышкины слезки, как говорят в народе. Ведь и дерево живое и говорит о чем-то нам, только мы его не понимаем и не хотим понять. Возомнили себя хозяевами природы, но это все боком нам выйдет. Всему человечеству.

—     Ох, и понесло тебя, Никита! — остановил его Иван. —

Я понимаю, что тяжело тебе сегодня, вот и мысли всякие в голову лезут. Пошли отсюда!

   Возле магазина шевелилась толпа народу — из пушки не пробьешь. Вина дожидаются. Посмотрели друзья на это столпотворение, но впереди у них — уйма времени. Друзья тоже в очередь встали. Хоть этим как-то скоротать часы до отъезда.

Все разные люди вокруг, а стремление у всех одно — выпить! Вот впереди них цыгане стоят, они здесь в гостях и палатки свои возле вокзала табором развернули. Ещё когда приехали сюда, удивлялись друзья этим палаткам. Все цветные да яркие, они сразу приковывали к себе внимание людей. А цыгане жили своим укладом и на окружающую среду, никак не реагировали. Лица их были озабочены: у них, видимо, свои проблемы. Подивились тогда друзья, поглазели чуток и пошли по своим делам, не до цыган им было.

   А здесь снова свидеться пришлось — все в одной очереди стояли. Потихоньку и разговорились. Ехали они в Приморье, на заработки, а тут в документах что-то не сходилось, вот и разбирались они с начальством — бумаги правили.

Цыган был коренастый, с черной бородой и, видно, не последний в таборе. Подходили к нему сородичи, что-то тихо говорили и отходили в сторону. Или вообще уходили. Получалось, что все они вокруг него вертелись, и вся информация сюда стекалась. Открыли магазин, и началась давка. С этого момента здесь не стало родных и знакомых.

Все были чужие друг другу. Так и норовили в ребро ткнуть.

Первоочередные счастливчики уже пили портвейн и смотрели на очередь весело. Лица их сияли от радости: не пришлось им с похмелья умереть, раньше срока, значит, долго жить будут. Так почему же не выпить? Не дали душе пропасть зря, и то хорошо!

А цыган набежало, точно из-под земли выросли. Но друзей в сторону не теснили, а помогли и им взять вина, вроде познакомились уже. Отошли ребята метров пятьсот от магазина и сели на скамеечку, возле чьего-то дома. Открыли бутылку, а выпить не из чего, ничего подходящего нет. Тут старенькая бабушка вышла, поздоровалась с ними.

   Усмехнулась, и стакан принесла, да еще и закуски немного.

Сидят Иван да Никита и поминают Александра, так нелепо погибшего из-за любви своей. Рассказывала им медсестра, что не хотела его жена замуж за него идти. А тот любил ее сильно и добился своего. А результат, мы с вами уже знаем, какой получился.

Допили друзья бутылку, отдали стакан бабушке, поблагодарили ее и двинули стопы свои в сторону вокзала. А там прилично идти, километра три будет, если не больше, но времени впереди — уйма. Прошли друзья с километр и сели опять на чью-то скамейку, и снова им стакан дали и что-то закусить,

—     Смотри, какие люди добрые, — говорит Никита, — Саня тоже был добрый парень. Я его по учебке хорошо помню, как с москвичами он схлестнулся. Заносчивые те хлопцы, были. Он не уступил им тогда, чуть до драки дело не дошло. И не стали те драться — спасовали тогда.

Не мог успокоиться Никита: такая нелепая смерть, она так и косит друзей. Очень обидно это. На атомоходе служил Саня Филатов, так и не пришлось им встретиться больше, и уже никогда этого не будет. Горько Никите и Ивану за мужика, помянули его еще раз, и печально пошли к вокзалу. Шли медленно, будто Саню в последний путь провожали. А на перроне суматоха, гвалт стоит аж до небес. Цыгане свернули свои шатры и бегают вокруг, все им неймется: и то надо и другое необходимо.

Тут и друзья подошли, и смотрят на все со стороны. Первый раз они видели такое переселение, а зрелище захватывающее. Палатки были свернуты в тюки и на перроне уложены, и еще что-то таскают цыгане. А тут и дождь начался со снегом. Холодно, как в погребе, стало.

Все цыгане попрятались, кто куда, а одну женщину так и оставили на перроне. Сидит на асфальте беременная женщина, месяцев восемь уже, и никому до нее дела нет.

Посинела она от холода и дрожит уже всем телом. А цыганам хоть бы что — и в ус, те не дуют. Забеспокоился Никита, толкает Ивана в бок.

—     Что это такое? Не почеловечески все получается! — и смотрит на друга.

—     А тебе это надо? — сердится Иван. — Сами во всем разберутся!

   Но неймется Никите;

—     За что они наказали ее? Мне и кошку жалко и собаку жалко, а тут — женщина беременная под снегом сидит. Взял он бутылку вина недопитую и пошел к цыганам. Стал он перед ней, а она сидит со своим «арбузом» под платьем и смотрит на него снизу вверх и трясется вся.

—     Возьми вина и согрейся хоть чуть-чуть, — и бутылку протягивает. Не поняла та ничего, а Никита ей показывает, что холодно вокруг.

—     Выпей и согрейся немного.

Улыбнулась ему цыганка посиневшими губами и взяла бутылку и рядом ее поставила. Ушел Никита к другу своему, а тот аж подпрыгивает от гнева:

—     Ты что делаешь, придурок?! Зачем с ними вяжешься?

—     Да, иди ты! — обиделся Никита и ушел в туалет. А когда он вышел оттуда, то табор кипел, как улей. Все бегали, все что-то искали и не могли найти. А тут и Никита им нарисовался. Вот и попался хлопец. Не поймет он сразу, что к чему, опьянел уже, а его под белы ручки к цыганке тащат и Ивана к нему прицепом. Все цыгане злые и настроены решительно, а что у них на уме — одному Богу известно, все по-своему талдычат. Как сидела цыганка, так и сидит под дождем и снегом, ничего не изменилось, только бутылка с вином  пошла по рукам. Дали на пробу цыганенку вина, тот отхлебнул из бутылки. Лицо его растянулось в улыбке, чумазая рожица восторжествовала; «Ништяк».

Для них это — нормальный ход вещей; ведь цыганенок — мужик уже, хоть и маленький. А для русских все диким кажется.

Иван объясняет цыганам, что он вообще ничего не знает, зачем его притащили сюда, и понять не может. Тут все и прояснилось: цыганка указала на Никиту и по-своему что-то добавила.

Смотрит на нее Никита и думает: «Сделай человеку хорошо, так он тебя и обвинит еще в чем-то. Скажет сейчас, что отравить ее хотел и ее ребенка и все — приплыли!»

Но еще бегает другой цыганенок, жив, здоров, чертенок, и до него вино достало — улыбается во весь рот.

Тут же у него бутылку забрали цыгане, и отец пацана опрокинул ее в утробу свою — неплохо пошла! Крякнул цыган от удовольствия. Загалдели цыгане о чем-то своём и, видимо, жалеют Никиту. А отец пацана сказал им, что Никита — хороший человек, и лица цыган сразу посветлели. Они стали хлопать его по плечу и что-то говорить ему. Тут и подошел тот цыган, который в очереди с ними стоял, когда вино брали, и что-то сказал сородичам.

В один миг все разлетелись по своим местам. Цыган что-то говорил друзьям, но те не слышали его. Они еще не пришли в себя от пережитого и непонимающе хлопали глазами.

Объявили посадку на поезд, и задвигались цыгане по перрону с тюками своими мимо Никиты и Ивана — не до них им уже было. Пожал им руку цыган на прощанье и пошел к своим. Через десять минут перрон опустел...

Иван орал на Никиту:

—     Не знал я, что ты такой дурак, а то бы вообще никуда не поехал, а дома сидел.

—     Да иди ты подальше со своим домом! — горячился Никита, и лицо его стало злым и решительным. Что я сделал плохого? Ты мне объясни, пожалуйста! Ведь разобрались же, и все стало на свои места.

Долго ругались они, а затем и разобиделись друг на друга.

Так и приехали к женам своим «верблюжата голубоглазые». А дальше предстоял обеим сторонам серьезный разговор.

Но об этом — в другом рассказе. Ведь история эта не закончилась — это только первая глава на их лесосплавном пути...

До встречи!

Другие произведения автора:

Мои забытые сказания. Иммунитет

Мои забытые сказания. Пешня

Сказки были. сорок – сороков. Про Петровича солдата

Это произведение понравилось:

Кицунэ