Живые

Припоминая, посчитал – без малого три года я не видел Стёпку.  Тогда ему было девять лет, смышлёному белобрысому пареньку с удивительно крупными веснушками, рассеянными не только на его маленьком, как кнопка, носике, но и по румяным щёчкам. Он жил по соседству с нами на единственной улице нашей деревеньки. Не знаю, чем мы с ним понравились друг другу, но взаимное желание общения было настолько велико, что всё свободное время мы проводили вместе. Обстоятельства заставили меня переехать  в город, и разошлись наши с ним дорожки. А дружили-то как!

Честно говоря, признаюсь, хотелось научить его доброму на этой земле, чтобы понял он радость от того, что ходит он по ней, что-нибудь делает хорошее для неё, чтобы полюбил простор лугов и полей, шум лесов, не обижал зелёное, живое…

Не получилось у меня.

Слышал, что Стёпка в самодеятельность записался. Ну, вот и запел…

Позже дошла молва, что занялся фехтованием, играет по вечерам шпагою, с торжествующим кличем кидается в атаки…

А я помню, как мы с ним под дождём у речки мокли, как слушали полуночную тишину и лазили по кустам, высматривая соловья. Вспоминаю свои воскресные рыбацкие и охотничьи дороги, в которых не было у меня друга вернее и надёжнее.

Неужто забыл он всё?

Давно собирался съездить, походить старыми тропами, поговорить с ним, пригласить к себе в город в гости. И вот не выдержал, приехал в деревню, поселился у дальней родственницы по материнской линии, бабушки Ксении, живущей одиноко в уютной небольшой хатке на берегу небольшого деревенского озерца.

Не успел наговориться с Ксенией Мартыновной, как раздался робкий стук в дверь. Открываю – Стёпка навстречу: белёсый вихор торчком, синие глаза открытые, доверчивые, и, мне показалось, - не мой друг, а веснушки улыбаются, показывая ровные крупные белые зубы.  И само нетерпение:

- Дядя Гриша… Дядя Гриша!.. А пойдёмте завтра на охоту!

- Пойдём, Стёп. Только выйдем очень рано, так что ночевать лучше будет вместе, у бабушки Ксюши. Ты домой-то сбегай, предупреди родителей.

- Я мигом! – сорвался мальчуган, на ходу хлопнув дверью.

- Скучал по тебе Стёпка, - вымолвила с улыбкой старушка. - Частенько выспрашивал про тебя, когда приедет, да когда приедет. Скучал…

В половине третьего только до плеча дотронулся, как солдат по тревоге – в две минуты одет-обут. Выпили по кружке молока, на крыльце сунули в карманы яблок и вот уже шагаем улицей на край деревни. Родниковая тишина обнимает нас, и, чтобы не тревожить её, мы не говорим, а шепчемся как заговорщики.

- А вдруг мы сейчас тыщу уток настреляем, - то ли спрашивает, то ли мечтает Стёпка.

- Да что мы, разбойники? Куда нам столько? Да и патронов у нас с тобой всего два.

- И правда, - так же легко соглашается он. – Пусть живут!

Он идёт рядышком, солидно придерживая моё ружьё за худыми плечами, и, по-моему, подрагивает от ожидания утра. А оно ещё далеко-далеко…

Остановились на взгорье – глаза в вышину.

- А ну, Степа, не забыл, - хитро спрашиваю, - где у нас север?

Мальчуган мгновенно вскидывает взглядом небо:

- Это – Большая Медведица… Это – Малая…

- Разве эта – Малая? – с улыбкой переспрашиваю, пытаясь сбить его.

- Да что вы? Конечно эта! – прибавляет он в голосе, возмутившись моим недоверием. – Вот считайте: раз звезда, две, три…

- И правда, она, - соглашаюсь я, останавливая счёт.

С минуту молчим. Стёпан не выдерживает перед вечностью неба, захлёбывается удивлением:

- Здорово! Звёзды прямо-таки как рядышком! А правда, что свет от них тыщу лет идёт?

- Правда… И даже больше. Бывает, что мы видим звезду, а она уже погасла…

- А что бывает, когда звёзды гаснут? – с тревогой в голосе спрашивает Стёпка.

- Да, друг мой. И, когда гаснут звёзды, погибают миры…

Паренёк грустно молчит, переживая за миры и далёкие звёзды, и, чтобы отвлечь его, я спрашиваю:

- А ты хотел бы… полететь туда? А? Космонавтом?

- Хотелось бы. Только я решил уже, - вздыхает, - буду этим… кто выращивает всё… ну, вот сады, и хлеб, и деревья…

- Биологом? – подсказываю.

И, чувствую, как он согласно трясёт белокурой головой.

А по небу вот-вот уже восход затянется. Утренняя заря, переночевав где-то за лесом, несмело засветилась серенькой скромной полоской над тёмными силуэтами деревьев, обозначив на противоположной стороне неба чуть видимую гряду иссиня-чёрных облаков.

Скользкой тропкой спускаемся через лес к болоту. Месяц причудливо лепит из полумрака седые видения. Но я верю ему и не верю. Когда хочу сложить сказку, верю. Когда не хочу бояться темноты, забываю о ней.

А что притих мой юный спутник? Я трогаю его за плечо:

- Ты что молчишь, Степан?

- Дядь Гриш, а тут… медведи есть?

- Нет, Стёпушка. А что?

- А могут быть?

- Да могут, наверное… Но пока нету.

Потом мы идём росистым лугом, краем поля, и Стёпка, должно быть, запоминает вкус волглой пшеницы из сорванного колоска, запах ржавой застоявшейся осоки над почти недвижным ручьём, родниковый холод росы, запоминает берёзки, забирающиеся на бугорок или, наоборот, спускающиеся с него, испуганный крик болотного куличка… Запоминает без слов. Пока только сердцем. Но я-то знаю: всё это отзовётся и назовётся.

К болоту мы подошли около четырёх. Постояли, подивились, как под лёгким ветерком неслышно, на мягких лапах, переходит дорогу белёсый туман, подразнили перепелов, уже не очень уверенно твердивших своё вечное «спать пора!», и пошли выбирать место на зорьку.

Теперь ружьё я нёс сам, хотя на удачу почти не надеялся, да, откровенно говоря, не очень-то и желал её – со мной шёл человек, которого я не хотел бы огорчить умирающей птицей.

Стёпка сам остановил меня на узенькой бровке между двумя старыми карьерами:

- Давайте тут?

Место было, конечно, не лучшее. Пожалуй, даже неудобное. Но по тому интересу, с которым я остановился на бровке, самое подходящее. Утки, если они остались на болотце, вряд ли соблазнятся одним из этих карьеров, и значит, мы увидим их, услышим ветер в их крыльях, но с воды без собаки их не достать, а на подлёте взять их мог только опытный стрелок – не чета нам, грешным.

Так, в общем-то, оно и вышло. Сначала, ещё в сумерках, прошелестела прямо над головой пара кряковых, но мы ещё не были готовы к встрече с ними. Затем, минут через десять, откуда-то из-за кустов неожиданно плюхнулся в воду чирок и, наверное, ужас как испугался своей неосмотрительности: хорошо, что рядом камыши оказались, было куда занырнуть. А потом уже совсем некстати, как будто домой, по зову вылетели три крякуши.

Стёпка увидел их издалека, зашептал:

- Летят… летят…

И было в его шёпоте и желание, и смятение, и что-то ещё, ребячье и неребячье.

- Летят!.. Сюда летят… Ну! – выдохнул он, будто выталкивая меня, и я решительно поднялся из-за куста. Правда, в последний момент всё же придержал ружьё, и этого хватило, чтобы птиц прикрыли кусты. Ружьё таки полыхнуло им вдогонку. Но, наверное, даже утки поняли, что этим выстрелом мы не грозим им, а скорее предупреждаем: «Берегитесь! Здесь, на болоте, вы не одни».

Степан, как и прежде, взял у меня ружьё, сам вытащил из ствола ещё дымящуюся гильзу.

- Можно, возьму?

Вытащил, а второй патрон не дал.

- Пойдёмте?

И весело захрумкал яблоком.

… Баба Ксеня встретила нас около дома, прищурившись, зыркнула подслеповатыми глазами:

- А чего порожняком? Что принесли?

- Ноги, - ответил я. – И ещё ветер из-под утиных крыльев. Показать?

- Ой! Охотнички… - угадал я насмешливо-материнское в её торжествующем голосе и оглянулся на Стёпку, чтобы поддержать его мужское достоинство. Но мой юный спутник и сам был готов постоять за себя и, кажется, впервые взглянув на бабушку снисходительно, заметил без обиды:

- Бабуль, живые-то они лучше…

Другие произведения автора:

Материнское сердце

Кукушка

Вечность