Из другого мира

Ярко светит солнце. Передо мной - лента нагретого асфальта тротуара. Я сижу на велосипеде, выкрашенном в красный цвет. Велосипед детский, трехколесный. Отталкиваясь одной ногой от земли, меня везет мальчишка-узбек. Впереди надвигается яма в асфальте. Но велосипед движется. Мы "летим" в яму, вся картина улицы переворачивается, на меня, кажется, падает велосипед. Испуганный, я плачу... Мне было тогда около трех лет...
 
                         Далее в этом разделе я изложу то, что помню из рассказов мамы. В то время мы жили, как говорила мама, "у узбеков", в старом городе. Сегодня из всего рассказанного ею я помню лишь несколько колоритных деталей быта местного населения. У узбекской семьи, сдававшей нам комнату, был собственный дом. Это середина 50-х годов. Там мама меня выносила, родила (в городском роддоме, располагавшемся в центре), там нянчила, ждала и дождалась отца из армии. Как всякую городскую молодую женщину ее особенно пугало отсутствие нормальных условий для личной гигиены, в том числе связанных с отправлением естественных надобностей. Туалет, точнее будка-мазанка, находилась во дворе. Для того времени это было нормально, но "экстрим" ситуации заключался в том, что у будки не было двери... Вместо двери на гвоздях висел кусок материи... Как же?.. - спросите вы. А очень "просто": садились задом к выходу. Если кто-то в этот момент подходил по своим делам и откидывал занавеску, он обнаруживал чью-то спину, а то и часть тела ниже спины, что означало - "занято". В случае с мужчиной наблюдались некоторые особенности, свойственные еще существовавшей специфике культуры Средней Азии. Иными словами, различий практически не было. Кто знает о данной специфике, тот меня поймет. Могу только извиниться перед теми, кто не знает, потому что не хочу погружаться в подробности, не совсем приличные по своему характеру (о них я узнал, конечно, не от мамы)... У хозяина был взрослый сын, к нему приходили друзья. Представьте себе ужас, который испытывала мама при мысли о том, что нужно туда идти.  Без бабушки, а потом и отца, стоявших "на стреме", она не ходила в туалет... А бывало и другое... Вечер. Мама одна. Она "баюкает" меня на руках. В полуосвещенной комнате горит керосиновая лампа. Потолок закрыт большим полотном, провисшем в середине. Вдруг мама замечает, что внутри по полотну под потолком проползает змея... В многодетной семье хозяина, кроме старшего сына были подростки и дети еще поменьше. Один из хозяйских мальчишек запускал "змея" и упал с крыши дворовой постройки на камни, разбив лицо. Родители быстро подняли его, занесли в дом и стали класть ему в раны нарезанный лук, видимо, чтобы предотвратить заражение крови. Ну, а боль - боль надо было перетерпеть... Мама рассказывала о "вечно" сопливых хозяйских детишках, даже зимой бегавших по двору в наброшенном на голое тело халате и калошах на босу ногу... Старший сын как то пригласил друзей, поел с ними плова и запил его холодным пивом. От "завороток кишок" (этот "диагноз" я не раз слышал в детстве) его спасла "Скорая помощь". Плов, вероятно, к тому же был приготовлен по старинному рецепту - на бараньем жире, а не на хлопковом масле... Большинство домов старого города тогда были традиционной среднеазиатской постройки - с плоскими крышами. На них спали летними душными ночами, под солнцем сушили фрукты. Они служили компонентом коммуникации, очевидно, насчитывавшем не одну сотню лет. Если жителю хотелось поговорить со знакомым, он вставал на крышу и звал его. Тот, в свою очередь, вылезал на крышу своего дома. И так они, громко крича, приложив руку ко рту для усиления направленности звука, переговаривались. Без арыков, этих водных артерий местного значения,  жизнь в Средней Азии представить невозможно. В арыке, который протекал по территории нашего проживания, население мыло посуду, умывалось, утоляло жажду... Разумеется, мама мечтала о своем "уголке" и более комфортных условиях жизни...
 
                                                                                              Дом, в котором я жил
 
                          В 1957 году отец получил квартиру , и мы переехали в русскую часть Ташкента. Новое жилище, в котором нам предстояло обитать, трудно назвать квартирой. Но, с вашего позволения, я буду его так именовать для удобства изложения...
                          Мы попали в число "счастливых" жителей бывшей байской "балхоны" (здесь и далее - написание некоторых употреблявшихся в народе слов мне не известно, я знаком только с их устной формой). Она состояла из двух этажей. Вместе с нами в ней проживало десять семей. Отцы семейств что-то перестраивали, доделывали, ремонтировали, чтобы хоть как-то улучшить занимаемую жилплощадь. Наша квартира оказалась на первом этаже, второй со стороны улицы. Чтобы попасть в нее, надо было пройти вперед вдоль строения, затем повернуть направо. Открыв входную дверь, вы сразу попадали в кухню, одновременно служившую бабушкиной комнатой. Справа располагалась печь, сложенная из обожженных кирпичей и встроенная в стену. У стены, противоположной входной двери, стояла бабушкина кровать, небольшая, железная, с жесткой сеткой, тоненьким матрацем и подушкой, застеленная стареньким байковым одеялом. Свои вещи, фотографии, документы она держала в кожаном потертом чемодане, задвинутом под кровать. Слева, напротив печки, стоял легкий кухонный столик, под ним - табурет довольно грубой работы, много раз крашенный и шатавшийся несмотря на забиваемые по углам гвозди. Справа от входа находилась дверь в "зал", или основную комнату квартиры. В нее вели две деревянные ступеньки, по которым входящий спускался на земляной пол. Справа - большое окно с двустворчатыми рамами, не помню когда установленное (до нас или после нашего приезда). Прямо от входа возникала стена с заложенным в другую комнату, теперь - квартиру, проходом. Мама его закрыла простеньким ковром (прямо как каморка папы Карло, только без волшебной двери). Под ним у стены - двуспальная железная кровать мамы с отцом. Слева, напротив окна, стояла моя кроватка, над которой висел детский коврик. На нем производители запечатлели фрагмент из сказки о лубяном и ледяном домиках лисы и зайца.
                          Я помню, что любил ковырять гвоздем земляной пол, и мама вынуждена была меня каждый раз ругать. В "зале" вследствие открытого земляного пола царил затхлый сырой запах. Позже по настоянию мамы отец с соседом настелили пол из досок. Щели между досками заполнили замазкой, пол покрасили. Но и в нем я умудрялся выковыривать кусочки шпаклевки. Иногда из образовавшихся дырок выползали "мокрицы". Мама старалась быстро заделывать "изготовленные" мной дырки. Посреди комнаты стоял крепкий большой стол. Я забирался под него и на нижней поверхности карандашом рисовал машины, экскаваторы и проч. Еще в "зале" имелось три разных стула. Через какое то время
 там появились этажерка из деревянных реек и массивная тумбочка. На этажерке стояли книги, безделушки, мама стелила на ней салфетки. В
 тумбочке мама устроила домашнюю аптечку.
                         После переезда на новую квартиру мама и бабушка, взяв меня, поехали на базар Беш-Агач и купили металлическую посуду. Когда столик на кухне заменил шкафчик, в нем мама сложила всю нашу немногочисленную посуду. Шкафчик прослужил нам много лет. В начале 60-х годов отец купил небольшой черно-белый телевизор "Заря" с металлическим корпусом. Его установили на тумбочке. Это был праздник. Потолок
 в "зале" был фанерным, разделенным на квадраты декоративными рейками. Его выкрасили в светло-голубой цвет. Что из себя представляли стены, я не помню. Также я не помню, каким был потолок на кухне. Одно время в "зале" висел, кажется, оранжевый абажур. В 1960 году в
 нашей семье произошло важное событие - родилась моя сестренка. Теперь в однокомнатной квартире проживало пять человек, и отец имел право поставить на работе вопрос о получении другой, более вместительной квартиры. В один из вечеров к нам в сопровождении отца нагрянула комиссия, человека четыре, может, пять. По всей кухне было развешено стиранное белье: веревки мама натянула из угла в угол крест-накрест. Солидные дяди-начальники чуть не запутались в висевших "тряпках", слегка кивнули головами, посмотрели на наше убогое бытие и, как бы сказав: "М-да-а-а...", ушли. Мама была довольна - комиссия появилась "вовремя".
 
                                                                                       Еще о доме, в котором я жил
 
                         Вспоминать, помимо всего прочего, о детском коврике с изображенным на нем сюжетом известной русской сказки особенно приятно. Я лежал под ним и разглядывал плачущую лису, ее растаявший домик, жизнерадостного зайца, выглядывающего из окна своего хорошо отстроенного деревянного или лубяного дома. Я гладил по рисунку пальцем, сказочная картина происходящего оживала в моем воображении, появлялось ощущение пространства, выстроенного изображенными предметами. Я засыпал сладким сном. Потом под этим ковриком спала моя сестра.
                         В Средней Азии бывают морозные зимы. А снег зимой - обычное дело. Поэтому печь при отсутствии центральной системы отопления - жизненно важная часть дома и там. Печь в нашей квартире имела углубление-нишу в стене. Чугунная столешница с большим отверстием, величина которого регулировалась набором чугунных колец, принимала на себя все, что могла вместить ниша. Ниже, на передней стенке печи, находилась чугунная дверца, ведущая в основную камеру, где пылал огонь. Дверца закрывалась путем наброски чугунного рычажка на скобу в стенке. Разжигать печь нужно уметь. Заранее заготавливались лучины, небольшие чурочки дров, приносился уголь. На дне камеры была чугунная решетка, На нее клались бумага, часть лучинок и дров, сверху - немного угля. Бумага поджигалась с помощью одной из лучин. Внизу, в печи располагалась камера поменьше - "поддувало". Регулированием его дверцы создавалась тяга. Воздух должен был проходить снизу вверх через "поддувало", дальше - через основную камеру с топливом, затем по дымоходу наружу. Без тяги огонь не разгорался, и печь затухала. Когда она работала в полную силу, кольца раскалялись докрасна, нагревалась дверца камеры. Прикасаться к дверце руками - значило получить сильнейший ожог. При неумелом или невнимательном обращении с печью она становилась опасной. Раза два мы "угарали". Один раз из них - чуть не погибли. Соседка вечером случайно зашла к нам и разбудила. Если бы не она - мы бы не проснулись.
                          Мама отчаянно боролась с тараканами и прочей "живностью". Летом сильно досаждали мухи. В каждом доме была мухобойка. Эффективно применялся так называемый мухомор. На лист бумаги наносился слой клейкой и, как говорила мне мама, ядовитой жидкости. Лист чаще всего клали на подоконники. К концу дня на "мухоморе" обнаруживался не один десяток мух.
                         Приходила пора стирки. Мама строгала на терке хозяйственное мыло, наливала в корыто ковшом немного кипятка и бросала в корыто щепотку "стружек". О корыте надо сказать отдельно. Длинное, с плоским дном и острыми углами, оно было явно не фабричного производства. Не приходится сомневаться, что его изготовил какой то мастер-жестянщик из листов "нержавейки". Со временем металл потемнел, появился мутно-серый оттенок. Корыто обычно висело на в битом в стену гвозде на кухне. Для стирки мама ставила его на два табурета... Мыло в горячей воде растворялось, и мама, нажимая с силой, растирала ребристым резиновым валиком расстеленную на дне корыта вещь. Валик мы называли "катком". "Др-р-р, др-р-р, др-р-р," - слышалось мне. Летели брызги, от кипятка маме было жарко и душно. Она вытирала со лба пот локтевой частью руки, иногда пыталась сдуть прилипавшие к лицу и выбивавшиеся из под косынки пряди волос. Мама гордилась "катком", считая его счастливым приобретением, так как стирать с его помощью было все же легче, чем тереть вещь о ребристую металлическую "доску". Потом мама с бабушкой, словно два атлета, выжимали постиранную вещь. Белье мама предварительно кипятила в большом баке. Тяжеленный бак, наполненный до краев кипятком, мама с бабушкой, рискуя обвариться, снимали с печки. Позднее, когда отец купил стиральную машину "Киргизия", мама говорила: "Дай, Бог, здоровья тому человеку, который придумал стиральную машину."
                        В то время многие женщины пытались шить дома "на заказ". У нас была старая ручная машинка "Зингер". Она часто ломалась, и мама сама делала мелкий ремонт. На ней мама сшила не одну вещь, даже пальто. Мама собирала журналы мод, делала из пергамента шаблоны выкроек и хранила их в папке. В круглой металлической коробке она держала всевозможные пуговицы и, отдельно - катушки ниток разных цветов и номеров, а также мелки, игольчатые заколки. Мама мечтала о ножной швейной машинке. Клиентки приносили только ткань, в том числе для подкладки (если таковую они требовали). Все остальное обеспечивала мама. Сколько она сумела заработать пошивом "на заказ" я не знаю. Намучившись со старой ручной машинкой и клиентками, мама решила, что впредь будет шить исключительно для семьи.
                       Питались мы просто, порой скудно. Летом выручали дешевые овощи, фрукты, бахча. Однажды мама купила целый таз помидор за
 5 коп. Как она донесла его до дома, не представляю. Часть помидор в тазу была немного помята. Мама использовала помятые помидоры для "поджарки". Остальные я лично имел честь съесть - "перетаскал" за несколько дней. Вероятно, когда отец получал зарплату, у мамы появлялась возможность купить в гастрономе на вокзале что-нибудь вкусное, немного, конечно. Она варила супы, зимой часто делала "соленую капусту с картошкой". Картошка, естественно, была вареной, добавлялся сырой нарезанный лук и хлопковое масло. Торт или пирожные я видел только по праздникам и в свой день рождения. Бабушка баловала меня гостинцами, сладостями. Я встречал ее вопросом: "Бабушка, а что ты принесла?" Как то отец сопровождал то ли арестованного, то ли осужденного в Москву и привез бананы. Кулек бананов мама "растянула" почти на месяц. Она дала мне один банан в школу, и я чувствовал себя с ним чуть ли не инопланетянином.
                       Не помню точно, возможно, в начале 60-х годов появились сахарные раскрашенные игрушки. Не исключено, это было связано с Кубой, не знаю. Ажиотаж был непередаваемый. Необыкновенной популярностью пользовалась китайская продукция: термосы, махровые полотенца, мыло. Нежно-розовый овальный кусок мыла в красивой картонной коробочке мама хранила где то у себя. Аромат его она сравнивала с духами. Спекулянты продавали кофточки китайского производства, которые очень нравились женщинам. Сосед, работавший "тихушником", т.е. носивший гражданскую одежду на службе и ловивший спекулянтов, принес одну кофточку жене. Та, конечно, похвалилась перед мамой. Розовая с маленькими перламутровыми пуговицами кофточка не могла оставить маму равнодушной. Мама высказала отцу, что, вот, мол, как сосед заботится о своей жене. Отец ответил, что он - честный советский человек, а сосед просто ворует.
 
                                                                                                        Двор
 
                         Кроме "балхоны" у жителей был и свой двор. Его приходилось делить с райотделом милиции. Двор ограничивала не только "балхона", но и РОВД, который состоял из двух зданий, выстроившихся в виде буквы "Г". В одном располагался "паспортный стол" и другие отделы милиции, во втором - КПЗ (камера предварительного заключения). К зданию КПЗ с торца примыкали пустой старый гараж, сколоченный из досок и листов железа, и туалет. Две его кирпичные "кабинки" имели двери, деревянный пол, подставки для ног, вырубленные под изящный силуэт "штиблет" 60-70 размера. Не беда, что таких ног у людей не бывает, в первую очередь создатели думали об "удобстве". Внизу - яма. Она продолжалась в сторону, выходила за пределы "кабинок"; эта ее часть была прикрыта деревянным настилом. Когда яма наполнялась, приезжала специальная машина, которую мы называли "г...возка". Содержимое ямы перекачивалось в цистерну машины, и во дворе несколько часов стояла ужасная вонь.
                        В левой половине двора, внутри буквы "Г", оставалось свободное пространство. Здесь проходили разводы милицейского состава, вечерами играли дети, проживавшие в квартирах "балхоны". В правой части двора росли три высокие акации, перед ними - водопровод с краном. Воду набирали в ведра и несли в дом. Еще правее шел ряд сараев. У каждой семьи был свой сарай. Наш - находился в середине ряда.
 Он был разделен деревянной перегородкой на две половины. В дальней половине мы хранили уголь. Справа от входа был выкопан погреб.
 Он закрывался крышкой-дверцей, спускались в него по лестнице. В погребе стояла небольшая бочка, в ней мама квасила капусту. С другой стороны, напротив "балхоны", были навешены большие и тяжелые деревянные ворота. Через них, когда было необходимо, заезжали машины. На ночь на ворота изнутри надевался замок. В левом крайнем углу, в небольшом пространстве между зданиями "паспортного стола" и КПЗ, росла высокая старая урючина, по прежнему плодоносившая. Под ней - еще один водопровод для посетителей и работников РОВД.
                        Позже здание КПЗ разделили, в той части, которая примыкала к гаражу, сделали квартиру, в нее въехала семья с тремя сыновьями.
 Со средним и, особенно с младшим из них, я дружил. После того, как они получили квартиру на Чиланзаре, их семью сменила другая семья. 
 Глава семейства тоже работал в милиции. У них тоже было трое детей, среди них - одна девчонка. С мальчишками я поддерживал хорошие отношения. Вообще, во всех квартирах, в том числе в упомянутой,  работников милиции проживало немного. В самой "балхоне": мой отец и сосед по первому этажу. Национальный "состав" населения был довольно пестрым: русские, украинцы, татары, один узбек и мы - евреи (мама у меня была русской). Почти половина их, если не больше,  представляла смешанные, "интернациональные" семьи. Несмотря на то, что "дружба народов" преобладала, время от времени возникали ситуации, когда "бытовой национализм" заявлял о себе очень четко. Особенно доставалось нам и мне, в частности. Все другие "народы" двора были едины в своем антисемитизме.
                        Между зданием РОВД и "балхоной" стоял небольшой участок деревянного забора с калиткой. Перед вошедшим возникала лестница, ведущая на второй этаж. Она была стальной, со стальными же перилами, но с деревянными ступеньками. Большинство конструкций во дворе не красили, дерево трескалось, серело от пыли, сталь - ржавела, "бурела".
                        Осенью вставал вопрос о покупке угля. Им занимался отец. Он приобретал уголь, обычно полтонны, а когда с деньгами было туго - 300 кг. Водитель привозил уголь, сваливал его во двор и уезжал. Теперь кучу угля надо было перетаскать в сарай. Конечно, это дело сваливалось на маму. Двумя ведрами, надрываясь, она перенесла в сарай не одну сотню килограммов угля. Иногда ей помогала бабушка. Я тоже помогал маме один или два раза. Но, был ли от меня толк, не уверен.
                        Двор привлекал внимание жителей "балхоны" в качестве места приложения бытовых, хозяйственных усилий. Но он также олицетворял собой пусть маленький, пусть усеченный, но все же - кусочек природы, где можно было приятно провести вечер, посудачить о том о сем, просто подышать воздухом. Хозяйки в разных местах двора натягивали веревки, сушили стиранное белье. Зимой,  когда мама приносила снятое белье домой, оно, замерзшее, покрывшееся инеем, хрустело и пахло снегом.
                        За зимой приходила весна. "Белой акации гроздья душистые" расцветали во всей красе. Сладковатый запах преследовал по всему двору и немного утомлял. Время не остановить - красота увядала, белый цвет выпадал во дворе как последнее напоминание о прошедшей зиме...
                       Почему-то чаще всего в моей памяти встает одна картина. Лето. Жара. Во дворе - тишина, ни души, как будто все вымерло. Под крышей "балхоны" усыпляюще курлычат дикие горлицы или "горляшки". В высоком небе сквозь бледно-голубые просторы "продирается" самолет. Его полет на "весь мир" производит низкий дребезжащий звук. Ощущение потусторонней вечности и бренности этой жизни проникает в душу, пугающе щемит (это я сегодня так осмысливаю то, о чем рассказываю)... По радио звучит знакомая мелодия в "узбекском стиле". Значит - полдень. Кажется, что время все таки остановилось. И только к вечеру, когда спадет жара, потихоньку все "зашевелятся". Кто то водой из шланга польет небольшую территорию перед окном, а то и весь двор, и в нем будет стоять терпкий запах остывающей пыльной земли...
                      Дальше обычно из квартир появлялись дети, обуреваемые жаждой "играть". В большинстве своем это - мои ровесники, точнее - ровесницы. Какое то время я был "первый парень на деревне", т.е. - один на десять или одиннадцать девчонок. Существовать в женском коллективе, пардон, в девчачьем - все равно, что ходить по проволоке под куполом цирка. Разгоряченные, увлеченные игрой, мы могли столкнуться или нечаянно "зацепить" друг друга. Девчонки плакали, жаловались матерям. Во дворе происходило публичное "выступление" матери "пострадавшей". Часто - с упоминанием национальной принадлежности нашей семьи. Мама за меня заступалась. Следовал разрыв "дипломатических" отношений. Мама и соседка "не разговаривали". Потом мирились, жизнь продолжалась.
 
                                                                                                        Мама
 
                            Мама родилась в г.Ялта. Ее мама имела профессию врача, отец, мой дед, был военным летчиком, командовал эскадрильей. В 30-е годы они жили в центре Воронежа в хорошей квартире. Как представителю командного состава РККА, деду полагался служебный автомобиль с водителем. Под Воронежом у них была дача, бывшая дворянская усадьба. Прекрасный фруктовый сад давал урожай яблок разных сортов. Бабушка по старой русской традиции варила из яблок варенье. Свое детство мама вспоминала как сказку. В конце 30-х годов в семье мамы начались неприятности. Самолет, которым управлял дед, упал во время учебного полета на лес. Дед получил серьезную травму головы.
                            Война прошла кровавым рубежом по судьбам миллионов советских людей. Мама ее называла не иначе как "проклятая война". Она всю жизнь помнила тот страшный день - 22 июня 1941 года. Было воскресенье, и мама проснулась позже обычного - в школу не нужно
 было идти. К открытой двери подошла бабушка, очень бледная. Прислонившись к притолоке двери, она произнесла только одно слово: "война". Очень быстро ее забрали на фронт, а вскоре привезли домой с тяжелым ранением позвоночника. Она лежала на досках. Дед с 11-летней мамой ухаживали за ней, постепенно поднимая доски со стороны головы. Немцы наступали. Дед ушел воевать. Маму с больной бабушкой отправили в эвакуацию, в Среднюю Азию. Добирались они почти два месяца, в товарном вагоне. На развилках часами, а то и днями ждали, когда пройдут эшелоны на фронт. Их привезли в Киргизию, в г.Ош. Зимой бабушка умерла. Деда отпустили с фронта на похороны. Похоронив жену, он сразу вернулся в свою часть. Мама осталась одна, в чужом краю, среди чужих людей. Только в 11 лет можно решиться на такую опасную авантюру - одна, пешком она отправилась в Ташкент. Шла она целый месяц, в основном ночами. Мир не без добрых людей, они давали ей приют. В Ташкенте она, подобно другим подросткам без родителей и документов, попала в "приемник-распределитель" (кажется, так называлось это "учреждение"). Ее направили в ФЗУ (фабрично-заводское училище), поселили в общежитии. В училище получали общее среднее образование и рабочую профессию. Маму учили на фрезеровщика. В училище она играла на мандолине в оркестре, действовавшем на правах коллектива художественной самодеятельности. Навестить ее приезжал дед, потом он снова уехал на фронт. Мама считала, что ее отец пропал без вести. После окончания ФЗУ ее направили на завод "Ташсельмаш" (если я помню верно). Отработав положенный срок фрезеровщиком, мама перешла на работу в Таштрам, где и встретила моего отца.
                            Вся остальная ее жизнь не принесла ей радости. Она не была счастлива с отцом. Во второй половине 60-х годов мама заболела раком и умерла через несколько лет. Занимаясь домашним хозяйством, она к концу дня очень уставала. Почти упав на кровать, она говорила: "Фу-у, наконец-то, день кончился... Теперь можно отдохнуть..." Она не умела себя беречь и не думала о своем здоровье. Мама часто болела и быстро старела.
                            Отец постоянно пропадал на работе, и мама вынуждена была проводить вечера в одиночестве. Иногда она брала меня с собой, и мы прогуливались до улицы Сорокульской (не ручаюсь за правильность написания названия этой улицы). Там, перед известным на весь район магазином "Космос", прямо от железнодорожного моста, росли цветы, стояли скамейки. Мама садилась на скамейку и смотрела на "петухов", как она называла эти большие красные цветы с острыми, крепкими листьями. Я гулял, бегал рядом. Потом мы возвращались домой. Часто, я был единственным существом, с которым она могла поговорить. Она мне много рассказывала о своей жизни. Плохо, что я не запомнил всего рассказанного ею...
                           Мама была православной. Она крестилась в Свято-Успенском соборе в Ташкенте в зрелом возрасте. Ее крестной стала пожилая соседка со второго этажа "балхоны".
                           Всего не расскажешь, да и не нужно. Мама была обыкновенной женщиной. Она не была идеальной... Но, она, если можно так выразиться, вложила в меня душу, пробудила во мне творческое начало... Без нее меня вообще не было бы, и в прямом, и в переносном смыслах...
                           Мама прожила всего 40 лет. Последние месяцы она ужасно мучилась, от невыносимых болей спасали уколы.
 
                                                                                       Бабушка. Отец. Сестра
 
                         Сегодня я очень жалею, что в свое время невнимательно слушал рассказы бабушки, не расспрашивал о ее детстве, молодости.
 Об этом периоде ее жизни в моей памяти остались отдельные фрагменты. Но, к моему счастью, она рассказывала о себе и другим. Бабушка родилась в Молдавии в г. Бендеры в зажиточной еврейской семье землевладельца или, выражаясь современным языком, крупного фермера. Прадед мой выращивал и продавал овощи, но, не исключено, еще что то из фруктов и, возможно, виноград. Бабушка закончила женскую гимназию, играла на пианино. Ее муж, мой второй дед, был музыкантом, аккордеонистом, руководил оркестром. В 1940 г. бабушка с мужем и маленьким отцом жила в Бухаресте. Затем они вернулись в Молдавию. Началась война. Дед ушел на фронт. Больше бабушка его не видела. Она всю жизнь хранила извещение о том, что он пропал без вести. Бабушку с отцом, тогда, естественно, еще ребенком,  отправили в эвакуацию, в Среднюю Азию. По дороге поезд бомбили немцы, ее контузило, она почти оглохла. Где то в пути она обменяла золотое обручальное кольцо на буханку хлеба. В Ташкенте она с отцом-подростком оказалась в Таштраме, "коллектив" которого в значительной мере состоял из бывших заключенных и всякой околокриминальной публики. Над ней издевались, ее оскорбляли, унижали, заставляли мыть полы в общежитии вместо других. "Жидовка! Еврейка!" - было обычным обращением к ней. В Таштраме бабушка проработала много лет: кондуктором, контролером. Но, по душе ей пришлись обязанности рассыльной. Ее уважали, ценили, фотография бабушки висела на доске передовиков в Таштраме. Она получала маленькую зарплату. Потом ей назначили такую же маленькую пенсию. Она подрабатывала у знакомых "богатых" евреев, чтобы чем то помочь семье. Конечно, они с мамой иногда ссорились. Но, бабушка всегда, и тогда, когда мамы не стало, отзывалась о ней с большой теплотой. После смерти мамы она заменила мне и сестре мать. Умерла бабушка в возрасте 80-ти лет, прожив долгую и непростую жизнь.
                        Отец тоже родился в Молдавии в г. Бендеры. Он был моложе мамы на несколько дет. В Ташкенте, в Таштраме ему тоже пришлось пережить немало унижений. Однажды, рассказывала мама, его избили таштрамовские хулиганы. Все это, видимо, и предопределило его выбор: он пошел работать в милицию. Он хорошо плавал, уверенно владел приемами самбо. Работая в милиции, он часто дежурил, ездил в командировки. А когда бывал дома, предпочитал читать книги. Общаться, рассказывать о чем либо он не любил. Между тем, "милицейской романтики" на его долю выпало предостаточно: ему довелось просидеть сутки в мусорном ящике "в засаде", дожидаясь преступника, и даже тащить на себе обнаруженный в какой то квартире уже разлагающийся труп. К 50-ти годам его голова была совершенно седой.
                        Смерть мамы стала для нас страшным ударом. Не мне судить моих родителей. Но, сегодня я думаю, что, наверное, отец не все сделал, что мог, чтобы дать возможность маме пожить еще немного. К сожалению, в милиции отец пристрастился к выпивке. Систематический прием алкоголя, курение, легкомысленное отношение к своему здоровью значительно сократили ему жизнь. Он умер в 55 лет, переболев в разное время и язвой двенадцатиперстной кишки, и туберкулезом.
                        Сестра моложе меня на шесть лет. Быть может, я был не очень хорошим братом, хотя, наши отношения не отличались от отношений братьев и сестер в других семьях. Я был не лучше и не хуже большинства братьев. В детстве мы играли, баловались, дрались, сестра плакала, мама меня ругала. Сегодня сестра уже взрослая женщина. Она живет в Ташкенте. Она замужем, у нее двое детей, внуки.
 
                                                                                                "Улица". Базар. Праздники 
   
                         Здание РОВД, калитка и торцовые квартиры "балхоны" выходили на улицу Червякова. По ней растянулась трамвайная линия. У здания управления РОВД росло несколько полузасохших тополей. Неширокий арык был одет в бетонные берега. Перпендикулярно к улице Червякова примыкала улица Весны, а по улице Весны, между частных домов пролегала незаасфальтированная дорога. Покрытый асфальтом тротуар шел только с одной стороны - вдоль здания КПЗ, под нашими воротами и дальше продолжался перед домами. Рядом с тротуаром протекал арык с земляными, сырыми берегами, по внутреннему берегу арыка выстроился ряд невысоких кривых деревьев. Арыки, проходившие по обеим улицам, соединялись за углом, образованном забором между зданиями РОВД и КПЗ. Через улицу Червякова под трамвайной линией была проложена труба, продолжавшая проток арыка с улицы Весны. Летом, в разгар фруктового сезона, труба постоянно забивалась отходами фруктов, бахчи и другим мусором. Образовывалась запруда, вода разливалась и доходила до трамвайной остановки, находившейся на улице Червякова. Трубу прочищали, граждане по прежнему бросали в арыки отходы и мусор, и она забивалась снова.
                          По улице Червякова проходил трамвай N5, шел дальше к Зеленому базару, там поворачивал налево в сторону улицы Рисовая.
 Но, вернемся к нашему дому. На другой стороне улицы Червякова, правее, располагался небольшой гастроном и отдельно - хлебный магазинчик.
 За гастрономом было свободное пространство. Там, мужчины, купив спиртное, рассаживались на корточках кучками, и, "приятно"беседуя, пили вожделенные напитки. Мы, мальчишки, собирали брошенные ими бутылки. И, если они были целыми, сдавали их в гастрономе по 10 коп. Счастливые, мы бежали к распложенному недалеко киоску и покупали мороженное.10 коп., если мне не изменяет память, стоило фруктовое (клубничное) мороженное, 9 коп. - молочное, 11коп. - кофейное, пломбир был мне уже "не по карману" - он стоил 13 коп. Позже дешевые сорта мороженного исчезли, появилось "Ленинградское" мороженное по 20 коп.
                          "На улице" летом мы проводили довольно много времени. Я ловил стрекоз, бабочек. В тополях водились древесные жуки - "короеды" (так мы их называли). Страшные, с острыми челюстями-"щипцами" и длиннючими усами, они прогрызали ходы в стволах тополей.
 Деревья постепенно засыхали, во время сильного ветра падали, обрывая линии электропередачи, и мы часто сидели без света. Преодолевая некоторый страх и отвращение, мы ловили "короедов" Они, конечно, скоро гибли.
                           Какой восточный город без базаров? Базары - яркая страница жизни Средней Азии, Ташкента. Мы любили Госпитальный базар, ходили и на Зеленый базар, который находился ближе, но был беднее. Мама часто брала меня с собой, когда нужно было что-то купить на базаре. Чтобы доехать до Госпитального базара, мы садились на "5-й" трамвай и проезжали несколько остановок... Железные высокие ворота базара были всегда открыты. Внутри, сразу за входом - большой комиссионный магазин, в нем продавалась одежда,  и мама всегда заходила в него "посмотреть". Слева иногда продавали пирожки, мороженное. Дальше мы проходили прямо или влево, и попадали в мясной и рыбный отдел. В большом зале было холодно, обоняние раздражал неприятный рыбный запах. На стене висела схема разделки туши с указанием сортов мяса в различных частях тела животного. Не знаю, может это потому, что я хотел скорее убежать оттуда, но я не могу припомнить представленные в магазине мясо и рыбу. А, вот, пустые холодильники и фигуру скучающего одинокого продавца - помню. За мясным и рыбным магазином следовал маленький молочный магазинчик. Мама в нем иногда покупала творог. Дальше открывалось царство фруктов, овощей, бахчи. Но я тянул маму направо, там, в глубине базара, находился магазин игрушек. Нужно было обойти все ряды, выбрать и купить необходимые дома овощи и, если позволяла "наличность" - фрукты, причем подешевле и хорошего качества. Наконец, мы заходили в магазин игрушек. Справа, всего несколько метров пространства, было место, где продавали собственно игрушки. Слева, в отделе спортивных товаров - спортинвентарь. Меня интересовали прежде всего машины и велосипеды. Часто на полке сзади я замечал машину, которой у меня не было. Я начинал упрашивать маму купить мне эту машину. "Хватит, - говорила мама, - у тебя дома целый автопарк. А сколько ты переломал машин, которые я тебе покупала?". Но, я ныл, умолял, и изредка, когда оставалось немного денег, мама мне уступала, но чаще денег не было. Мы уходили из магазина ни с чем. Я был очень обижен на маму.
                              Праздники того времени тоже невозможно забыть, точнее -  как их отмечали. В пику атеистическому режиму Советской власти, жители "балхоны": русские, украинцы открыто праздновали Пасху, красили яйца и угощали ими соседей. Официальные праздники (1мая, 7ноября и др.) отмечали и в РОВД. Рано утром посреди двора ставился огромный котел. Пожилой милиционер-узбек, с длинными усами, торчавшими в стороны, которого почему то прозвали "Чапай", большой мастер узбекского плова, варил для всех это удивительное блюдо. После кормления личного состава РОВД в котле всегда оставалось достаточно много плова. "Чапай" раскладывал его в большие эмалированные чашки и раздавал по двору. Ничего вкуснее этого плова я в своей жизни не ел. Официальные праздники еще запомнились обилием пьяных, валявшихся на улицах. Не только в официальные праздники, но и когда проходили чьи-нибудь семейные торжества, по улицам, взявшись "под ручки", шеренгой на всю их ширину, дефилировали "европейцы" - мужчины и женщины. С красными лицами, довольные собой, они горланили: "Ой, мороз, мороз..." А если подобным же образом шли одни женщины, они обязательно пели, в том числе фальшивыми голосами, "Гимнастерку". Узбекские свадьбы сопровождались дикими поездками гостей, парней, в открытых кузовах машин. Разъезжая по району на большой скорости, парни нечеловечески визжали и трубили в "карнаи" (длинные медные трубы), не исключаю, намеренно пугая русских женщин и детей.
                             Трогательным воспоминанием, конечно, остается Новый год. Отец, потом мы с мамой покупали свежую елку. Мама ее тщательно наряжала - у нас было много красивых игрушек, гирлянд, дождя и разной новогодней мишуры. Елку ставили в "зале" у окна. Соседи всегда восхищались нашей елкой. Отец и бабушка приносили мне, а когда подросла сестра - и ей, новогодние детские подарки. В бумажных разрисованных пакетах, где обязательно присутствовали Дел Мороз и нарядная елка, были шоколадные конфеты, карамельки,  пачка печений, шоколадка и небольшой мандарин или яблоко. По телевизору шли сказки и мультфильмы на новогодние темы. Один раз я участвовал в праздничном представлении, проходившем в Таштраме.                                                                          
 
                                                                              Школа. Друзья-приятели и не только они. Игры
 
                             1 сентября 1961 года - первый день моей учебы в школе я помню частично. Торжественная линейка, цветы, волнение - деталей моя память не удержала. Мы с мамой перепутали класс, и я опоздал на первый урок. Помню точно, что я несся по коридору сломя голову, выронил коробку с карандашами, они рассыпались по полу, собрать их мне помогла старшеклассница, которая шла по коридору. Вероятно, я был здорово напуган, потому что учительница в классе подошла ко мне, улыбнулась и показала место, где я буду сидеть. Учился я довольно успешно, был "твердым хорошистом". В табелях с 1 по 4 классы стояли только четверки и пятерки. В 5 классе успеваемость моя снизилась. Мама принимала активное участие в жизни класса, входила в "Родительский комитет". Она брала на себя основную работу по подготовке праздничных мероприятий. Ее уважали. Но, прежде всего, мама мне помогала учиться. Я хорошо рисовал, а, вот, к примеру, алгебру, невзлюбил. В 6 классе началась физика. Помню, в класс быстро вошел невысокий, пожилой учитель. Он прихрамывал. Резким голосом, громко, с характерной для евреев интонацией он что то объяснял, мелом делал на доске пометки. Я ничего не понимал и ужасно боялся, что он обратит на меня внимание и о чем то спросит.
                             Я учился в средней школе N125 Ленинского района. Она находилась почти напротив нашего дома, метрах в 200-х. Территория школы была обнесена забором из стальных прутьев, державшихся на кирпичных тумбах. Основное здание - трехэтажное, доброй старой постройки, располагалось справа от входа во двор школы. Слева выделялся памятник Ленину, а рядом - туалет. И это никого не удивляло. Внутри, за зданием школы была спортивная площадка. Дальше - школьный сад. В глубине, прямо от входа, можно было разглядеть мастерские, где преподавали уроки труда. Вскоре школе было присвоено имя героя войны генерала Карбышева. С некоторыми мальчишками в классе я дружил, с другими - общался. Как все. Но, большинство моих друзей и приятелей проживали на улице Весны, в частных домах. Не подумайте, что это для меня имело какое то значение. У меня были друзья во дворе, в классе и на улице Весны.
                             Серую советскую массу разнообразили свои "знаменитости". В районе прославился некий "тарзан". Он учился в нашей школе, фактически - не учился. Вечный второгодник, гроза всех мальчишек, он появлялся как герой американского триллера -  коренастый, неизвестно какого возраста. Он шел энергично, сжав кулаки в перчатках, всегда готовый избить любого из нас. Мы, мальчишки 10-12 лет, его страшно боялись. Он, естественно, курил. Курили и другие мальчишки, что тогда считалось чрезвычайным событием. В летние каникулы школьная территория была в распоряжении учеников. Мальчишки, и я с ними,  любили коротать время в школьном дворе.
                             Игр было много и они разделялись по сезонам. Лето - время рогаток, осенью все играли в "ашички" (пишу так, как произносилось), небольшие косточки из суставов животных, в "лянгу". Подходящую "ашичку" просверливали, отверстие заливали расплавленным свинцом. Теперь это была "свинчатка", и ею могли выбивать другие "ашички". "Лянгу" мы делали из кусочка шерсти, желательно с длинным волосом, снизу проволокой прикручивали плоский кусочек свинца. "Лянгу" нужно было подбивать вверх тыльной стороной ступни. Находились "мастера", у которых она не падала на землю в течение получаса. Маме и другим матерям очень не нравилась распространенность "лянги". Нас всячески убеждали, что игра в "лянгу" может привести к возникновению грыжи. В любое время года, кроме зимы, когда лежал снег, играли в "ножички": нож бросался таким образом, чтобы он мог воткнуться в землю. Если нож падал, не держался в земле - в игру вступал другой участник. Популярной была игра в деньги. Если я не ошибаюсь, ее называли игрой в "биту", в роли которой выступал любой предмет, напоминающий по форме большую монету, лучше всего - какая-нибудь старая медаль с отпиленным ушком. Смысл игры был в том, чтобы ударом биты (плашмя или ребром) по краю лежавшей на земле монеты (я помню 3-х и 5-ти копеечные) заставить ее перевернуться на другую сторону. Если это удавалось, игрок забирал монету себе. На выигранные деньги чаще всего покупали мороженое. Зимой дома я делал из картона самолеты, ковбойские повозки; из ореховых скорлупок получались флотилии парусников. Летом из дерева "ковал" мечи, из картона клеил и сшивал "доспехи". Одно время, как и другие мальчишки я увлекался изготовлением "колец" и "плеток" из разноцветных тонких проводов. Летними вечерами самой желанной игрой во дворе были "куликашки" или прятки. Очень любили и игры в мяч - "выбивалы". Собравшиеся во дворе делились на три команды. Две выстраивались в два ряда лицом к лицу на расстоянии от 5 до 10 метров. Третья команда вставала между ними. Нужно было резким и точным броском мяча попасть в одного из игроков в середине. Если тому удавалось поймать брошенный в него мяч, его заменял неудачно бросивший мяч. "Промазал" - тоже вставай в середину. И это еще не все, чем увлекались дети и подростки в те годы.
                               Моя мечта иметь свой велосипед сбылась на очень короткий срок. Да, и хотел я несколько иного. Сын маминой полруги подарил мне велосипед, Он был старый, но вполне "рабочий". Однако для меня он был тяжел и неудобен. Это был велосипед для "взрослых". Я ездил на нем "под рамой" несколько дней, рискуя где-нибудь упасть и что либо себе повредить. Я мечтал об "Орленке" - велосипеде для подростков. Мой знакомый, который был старше меня, уговаривал меня продать ему велосипед за 5 руб. Я согласился, думая, что смогу накопить нужную сумму и купить себе велосипед "Орленок". Я забежал домой и похвалился маме, что я продал велосипед за 5 руб., позвенев для убедительности мелочью, которой были набиты мои карманы. У мамы "вытянулось лицо". Ей стало очень неудобно за меня, так как она в этот момент сидела с матерью парня, подарившего мне велосипед.
 
                                                                                  Землетрясение и другое
 
                             Ночью, когда произошло известное ташкентское землетрясение, я, подобно всем, спал. Проснулся я от шума и гула. Приоткрыв глаза, я увидел, что стоявшая в "зале" мебель ходит ходуном. Сон подростка крепок - и я снова уснул. Утром весь двор с тревогой обсуждал ночное событие. Центр Ташкента оказался полностью разрушен. Следующий фрагмент воспоминаний - я с мамой иду по центру города: вокруг обрушившиеся стены, груды кирпича, натянутые палатки. Между ними ходят, бегают и что то делают люди, но паники нет. Толчки, как всегда бывает, продолжались, но стихия заявляла о себе уже слабее. Мы выскакивали из квартир. Мама и другие женщины очень боялись, что старая "балхона" не выдержит толчков.
                            Лето 1966 года, или часть его, нам предстояло провести во дворе. Почти на целый двор развернули большую, очевидно, армейскую, палатку. Все вынесли кровати и поставили их в палатке. Места хватило всем. После случившегося только и было разговоров, что о землетрясении, силе толчков, возможных прогнозах. В сентябре я пошел в свою школу в 6-й класс. В январе 1967 года мы переехали в Сергелийский район, в городок, построенный за полгода советским стройбатом и названный "Спутник". Начался иной, в чем то новый период жизни нашей семьи.
 
                            Неужели в те годы действительность была столь безысходна вопреки официальной пропаганде? А как же целина? ("Ой, ты, земля целинная..." - звучало во дворе) А полет Гагарина в космос? И мы радовались достижениям советской страны. Однако, это все было где то там, далеко, у нас же была своя жизнь. Да, память о войне держала цепко: "лишь бы не было войны...". И мама, и бабушка , и другие повторяли эти слова как заклинание... И, потом, многое в оценке действительности зависит от особенностей нашего восприятия окружающей реальности и внутреннего, душевного состояния.
                            Наверное, никогда не забуду один вечер. Была ранняя весна. Снег почти сошел, и его остатки прятались по сырым, дальним углам двора. Мелкие лужи стянуло тонким слоем льда. И в то же время - воздух не был холодным, в природе настоялся эликсир жизни и любви. Но, нам, "несмышленым", просто было хорошо. Я и другие дети бегали по двору и во что то играли. В бархатно-синем небе весело мигали звезды, а к ним устремили еще голые ветви акации. Чудеса происходили рядом с нами -  голоса небесной звездной ребятни вливались в общий хор криков и смеха. Я был особенно счастлив в тот весенний вечер. Невыразимая сладостная радость переполняла меня настолько, что я не мог удержать ее в себе. Я побежал домой, чтобы поделиться своим счастьем с мамой. Она стояла у керосинки и что то жарила на сковороде. Я подбежал к ней и почти выкрикнул нечто вроде: "Как хорошо, мама!". Она обернулась и удивленно посмотрела на меня. Даже тогда, будучи ребенком, я заметил в ее глазах бездну грусти. Видимо, она не понимала меня в тот момент, потому что ей было плохо. Дети - эгоисты. Меня вновь захлестнула волна восторга, и я убежал во двор. Что делало меня счастливым? Ну, как же, странные вы люди: я играл во дворе с детьми, у меня появился котенок с мягкой бурой шерсткой и белыми "носочками " на лапках; но, самое главное - у меня была мама. Что еще нужно человеку для счастья? А что происходило на душе у мамы, я не знал. Незнание в детстве облегчает наше существование. Но, ненадолго - детство проходит быстро...
                             Думаю, положение молодых женщин из бывших культурных семей было особенно тяжелым. Убивали примитивный быт, низкая культура населения. Выпивки и пьянство, ругань, мат, рукоприкладство в семье, драки в той или иной степени сопровождали жизнь большинства советских людей. Сталинские методы "классовой борьбы", бесчисленные "посадки" и репрессии на практике привели к тому, что элементы лагерной субкультуры, привычки, жаргон, песни "блатных" и уличной шпаны широко распространились в советском обществе. Работа далеко не всегда приносила удовлетворение, а нередко - не приносила его вовсе. Отдача от "общественно-полезного труда" откладывалась на будущее. А труд домохозяйки, кем и была моя мама длительное время, не ценился совершенно. Государство требовало от человека постоянного самопожертвования и героизма. Есть право и основание утверждать, что власть "советска", "народна" власть и после Сталина относилась к людям отнюдь не по отечески... Вот, характерный пример из моей жизни. В субботу ночью прошел дождь, дул сильный ветер. На следующий день выглянуло солнце. Я гулял по улице Весны. На земле валялся длинный оголенный медный провод. Тогда как земля после обильного дождя еще не просохла. Я увидел провод, и, словно под гипнозом, меня потянуло на него наступить. Я наступил, меня ударило током. Хорошо, не очень сильно, иначе могло убить. А, ведь, это улица, где проживало множество семей с детьми. Почему оторвавшийся оголенный провод, очевидно, ЛЭП лежал на земле? Почему его не убрали сразу соответствующие службы? Я пошел домой и рассказал маме о случившемся. Конечно, она испугалась. В этот день я из дома больше не выходил.
                            А жизнь и впрямь была "не сахар". Особенно у нас. Денег постоянно не хватало. Мы прозябали в нищете. Мама длительное время не работала, занималась мной, сестрой. На зарплату отца и маленькую "получку" бабушки фактически прожить было невозможно. Но мы как то "тянули". Один случай явился труднопереносимым унижением для мамы. Он до сих пор отзывается болью и во мне. Хлеба дома не было. Мама взяла меня, и мы пошли на "сорокульку", где напротив магазина "Космос", слева от моста, располагался небольшой хлебный магазин. В кошельке у мамы было 15 коп., а буханка "серого" хлеба стоила 16 коп. Я остался на улице, мама зашла внутрь. Через несколько минут она вышла очень взволнованная. "Продавец не дает мне хлеба", - сказала она. Продать целую буханку за 15 коп. он не мог, а отрезать часть от буханки, как просила мама - не хотел. Мама и я стояли возле магазина. Мама выглядела расстроенной и подавленной. Из-за угла вышла прилично одетая женщина и направилась по тротуару нам навстречу. Мама подошла к ней и что то сказала. Женщина достала кошелек, подняла на маму глаза и дала ей 2 коп. Мама взяла и вошла в магазин. Вскоре она вышла с буханкой хлеба. Мы пошли домой. Мама несколько раз повторила: "Я со стыда чуть сквозь землю не провалилась!", а мне было грустно и тревожно.
                           Глотком свежего воздуха стало кино и, прежде всего, зарубежные фильмы. В них открывалась другая, красивая жизнь, о которой, не сомневаюсь, глубоко в душе мечтали многие. "Граф Монте-Кристо" с Ж..Марэ в главной роли мама смотрела с отцом и со мной в кинотеатре "Ударник". Но особенно увлек маму замечательный советский фильм "Человек-амфибия", который она посмотрела со мной в кинотеатре "Узбекистан". Мама вообще любила А.Беляева, прочла почти все его произведения... Оставалось только мечтать и тешить себя мыслью о том, что где то все же существует земная красота,  в том числе красивые вещи, красивые люди, красивые отношения между ними и, несомненно, вечная любовь, счастье и радость. И даже трагическая судьба киногероев не могла поколебать эту веру... А может, счастье должно было прийти при коммунизме, который, по утверждению руководства страны, находился не за горами?..
 
                           Разве можно "рассказать жизнь"? Нельзя, наверное. "Вчера" как бы уже и не существует. Если из него что-либо не зафиксировать на бумаге, на пленке, как угодно...                                                                                      
                          С течением времени любые сведения о той жизни и, в частности, о жизни Советского Союза 50 - 60 годов середины XX столетия будут представлять немалый интерес. Уж поверьте мне, я все-таки историк... 
 

Другие произведения автора:

Восхождение

Новый Грааль

Это произведение понравилось:

Юлия Карамушка