Известная персона

http://cloud.mail.ru/public/EnQE/pPp5v3ati

   Хочу показать вам одну старинную русскую песню.
   Мне и певице Надежде Меньших удалось "воскресить" произведение, которому уже пошёл четвёртый век.

   Но прежде чем слушать уникальную аудиозапись, предлагаю прочитать познавательный материал, связанный с этой песней — так станет понятна каждая фраза и весь тот драматизм, который заложен в этом старинном произведении. Заодно многие откроют для себя более подробно одну из малоизвестных страниц нашей истории, которую Императорский дом Романовых старался не афишировать по вполне понятным причинам, о которых вы узнаете из этой публикации. Ряд событий здесь будет рассмотрен под несколько другим углом, нежели общепринято, с авторскими выводами и предположениями.
   В процессе "раскапывания" этой темы, я на интуитивном уровне начинал понимать чувства и переживания героев своего рассказа. Как правило, историкам всегда подавай черепушки, рукописи, документы, свидетельства и "прочая, прочая, прочая", а эмоциональная сторона их интересует в последнюю очередь. А ведь именно эмоции и чувства определяют действия людей, а значит и ход истории. В процессе работы над этой темой меня не покидало ощущение, что где-то подобное я уже читал и видел..., и лишь закончив эту статью, я вспомнил про "Графа Монте–Кристо". Заинтриговал ? Ну тогда слушайте.

   Как-то раз я читал мемуары поэта–лирика и переводчика Афанасия Афанасьевича Фета (при рожд. Шеншин, 1820 – 1892 гг.) "Мои воспоминания 1848 – 1889" (изд. Москва, 1890 г.).
   Там рассказывается о его встречах с видными людьми, олицетворявшими творческую и научную интеллигенцию того времени, приведена его переписка с Л.Н.Толстым, И.С.Тургеневым и др. Примерно в середине этих воспоминаний — в последней XIV главе I части есть упоминание о встрече Афанасия Фета с князем Одоевским (Владимир Фёдорович, 1804 – 1869 гг., философ, писатель, выдающийся музыковед, общественный деятель). Этот князь был одним из основоположников РУССКОГО  МУЗЫКОЗНАНИЯ.
   И вот среди прочих подробностей их совместно проведённого вечера (в мае 1862 г.) я прочитал следующее:

********************

   "Как бы в насущное опровержение моего несчастного стиха, князь сел за орган и с полчаса предавался самым пышным и изысканным Фугам. Мало-помалу он перешёл к русским, национальным напевам. "Вы не знаете, спросил он меня, песни, приписываемой царице Евдокии Федоровне ? Я тщательно записал слова и голос этой песни и издал их. Я надпишу эти ноты и подарю вам их на память", сказал князь, исполняя то и другое.
   При многократной перевозке моей движимости, дорогой подарок покойного князя у меня едва ли не пропал. Но я уверен, что ноты эти существуют в музыкальных магазинах, и память моя удержала слова песни:

Возле реченьки хожу млада,
Меня реченька стопить хочет;
Возле огничка хожу млада,
Меня огничек спалить хочет.
Возле милого сижу дружка,
Меня милой друг корит, бранит,
Он корит, бранит,
В монастырь идти велит.

*********************

   Заинтересовавшись этой песенной историей, связанной с первой женой Петра I царицей Евдокией, я задумал "развить процесс" до его логического завершения — чтобы эта песня прозвучала спустя более чем 300 лет. Но прежде всего нужно было найти ноты и полный текст этой песни. Забегая вперёд, скажу, что это удалось. А пока я хочу рассказать о драматической судьбе самой Евдокии Фёдоровны и о людях, окружавших её — это поможет более полному пониманию смысла и "энергетики" песни. Здесь вы узнаете о взаимоотношениях Петра I и Евдокии; о её жизни в ссылке сначала в Суздальском монастыре, где она встретила свою любовь, закончившуюся трагической развязкой; потом расскажу о тяжёлых годах заточения Евдокии в монастыре Старой Ладоги, о её недолгом счастье и ударах судьбы уже на свободе. Попутно постараюсь проинформировать читателя о ряде малоизвестных, но весьма интересных фактах.

   Начну с необходимой предыстории.
   Итак, третий по счёту царь правящей династии Романовых — Фёдор Алексеевич (сын царя Алексея Михайловича,1629 – 1676 гг., у которого было от двух жён 16 детей, 13+3) умер от цинги 27 апреля 1682 года в 20-летнем возрасте, не оставив после себя ни потомства, ни распоряжений о престолонаследии. Вот как об этом пишет в своих "Записках" его современник граф Матвеев (Андрей Артамонович, 1666 – 1728 гг., дипломат, сенатор):

   "В прошлом от создания мира 7190 году, а от воплощения Слова Божия 1682 лета, Апреля 27 числа, по семилетнем и многоболезненном государствовании Великаго Государя, Царя Феодора Алексеевича, Самодержца Всероссийскаго блаженныя памяти, в Москве учинилася его высокопомянутому Величеству от бывшей при детских его летах болезни скорбутики, или цынготной скорби, кончина".

   Но народная молва в смерти царя обвинила придворных докторов — якобы, они подсыпали Фёдору Алексеевичу яд.

   Сразу же возникла правовая дилемма — отдать престол или почти 16-летнему Ивану (Иоанну) Алексеевичу (1666 – 1696 гг., младший сын царя Алексея Михайловича от его первой жены Милославской Марии Ильиничны), или 10-летнему Петру Алексеевичу (1672 – 1725 гг.), сыну всё того же царя Алексея Михайловича, но уже от его второй жены — Натальи Кирилловны (урожд. Нарышкина, 1651 – 1694 гг.).
   Такие коллизии возникают всегда, когда приходится "делить наследство" между детьми с только одним общим родителем.
   Сами братья по вполне понятным причинам бороться за престол не могли (первый — из-за своего болезненного состояния, а второй — по малолетству) и поэтому интересы Ивана отстаивала его родная сестра царевна Софья Алексеевна (1657 – 1704 гг.), Милославские и Толстые, а за интересы Петра боролись Нарышкины, Голицыны, Долгорукие.
   В то время главой русской православной церкви был патриарх Иоаким, "прославившийся" тем, что в 1677 году устроил "войну" мощам святой княгини Анны Кашинской, чьё тело за 300 лет не истлело и пальцы которой замерли в "двоеперстии". Так вот, прямо в день смерти царя Московский патриарх вместе с высшим духовенством вышел на крыльцо кремлёвской церкви Спаса на Бору (она снесена в 1933 г.) и перед собравшимися на площади членами Боярской думы, придворными чинами и прочим городским дворянством произнёс речь о кончине царя Фёдора Алексеевича.

   Патриарха Иоакима нельзя заподозрить в приверженцах "избирательной монархии", но после своей поминальной речи он прямо здесь обратился к толпе собравшихся с вопросом — "... кому преемником быть ? И чтоб вы о том, единодушным согласием единосердечною мыслию намерение свое мне Святейшему Патриарху и Архиереям объявили"
   Более сильный хор голосов закричал — Петру Алексеевичу !..., но однако слышались и голоса, что по праву первенства на царстве надлежит быть царевичу Иоанну Алексеевичу.
   Патриарх по известной только одному ему причине (похоже на то, что он недолюбливал царевну Софью) без колебаний встал на более "громкую сторону" и объявил царём Петра. Никакой законностью от подобной процедуры выборов тут не пахло, но так как большинство собравшихся на площади это восприняло одобрительно, то на том и остановились. Иоаким вошёл во дворец и благословил 10-летнего мальчика на царство. В уже упоминавшихся мной "Записках" графа Матвеева А.А. читаем:

   "Тогда–ж весь сингклит (синклит — собрание высших сановников. — И.Ш.) и царедворцы в великом множестве в Кремль съехались к наречению царскому; понеже все уже преклонилися ко избранию на Всероссийский престол Царевича Петра Алексеевича всея России, который и наречен: Царем Государем и Великим Князем Московским и всея России Самодержцем".

   Тут граф Андрей Матвеев немного лукавит, говоря, что все съехались к царскому наречению. Никто специально к наречению приехать из "регионов" просто бы физически не успел и "сингклит" состоял только из тех, кого смерть Фёдора Алексеевича застала в Москве. От "регионов" там были только выборные от посадов, которые были в Москве по случаю проходившего в то время обсуждения податной реформы.
   Избрание Петра царём означало, что его мать Наталья Кирилловна Нарышкина становилась правительницей государства до совершеннолетия сына.
   Но не всё так оказалось просто, 24–летняя царевна Софья во время похорон царя дала понять, что это дело она просто так не оставит..., и между противоборствующими партиями началась ожесточённая схватка. В подстрекательстве к сопротивлению Нарышкиным особенно усердствовал начальник Приказа Большой казны ("министр финансов") Милославский Иван Михайлович со своими родственниками, которые имели большое влияние на московских стрельцов. Ими даже был составлен список бояр изменников, подлежащих "опале".
   Почти полумесячное накопление разрушительной энергии разрешилось стрелецким бунтом, начавшимся в понедельник 15 мая. На волне распространившегося слуха о том, что Нарышкины задушили царевича Иоанна, мятежники начали выдвигаться к центру Москвы. Начальник караула от Стремянного полка подполковник Григорий Горюшкин не успел выполнить приказ и запереть все ворота Кремля. Через незапертые ворота боевые дружины прорвались на Соборную площадь к Красному крыльцу. Царица Наталья Кирилловна, чтобы успокоить разъярённую толпу, была вынуждена вывести обоих царевичей на крыльцо и предъявить их стрельцам.
   Перед вами замечательная картина художника Дмитриев–Оренбургского "Царица Наталья Кирилловна показывает Ивана V стрельцам, чтобы доказать, что он жив-здоров" (написана в 1862 году).

http://cloud.mail.ru/public/8qLr/nnVRVDsx5

   Я не уверен, был ли на самом деле 16-летний Иван Алексеевич таким малым ростом, как на этом полотне (в белом кафтане) — возможно это "недоработка" художника, но болезненный телом и душой он был точно. Плюс плохое зрение и сильное заикание, впрочем, это никак не сказалось на его детородных способностях — его жена Прасковья Салтыкова (1664 – 1723 гг.) рожала пять раз..., и среди их детей была вполне "крепкая умом и телом" будущая российская императрица Анна Иоанновна (1693 – 1740 гг.).

   Итак, после унизительной для царской семьи процедуры опознания (царевичу из толпы выкрикивались разные наводящие вопросы) волнение несколько улеглось, но не для того организовывался весь этот бунт. Тут же из толпы послышались голоса о выдаче стрельцам бояр из "списка изменников". Авторитетный боярин Матвеев (Артамон Сергеевич, 1625 – 1682 гг., глава Посольского приказа в конце царствования Алексея Михайловича) за четыре дня до этого вернувшийся из ссылки в Москву, спустился с крыльца вниз к стрельцам и стал их увещевать не применять силу..., и войско начало потихоньку успокаиваться.
   Но тут всё дело испортил князь Михаил Юрьевич Долгоруков — у него не выдержали нервы, его "прорвало" и он с крыльца начал кричать стрельцам, чтобы все убирались по домам к "такой-то матери", а не то он всех перевешает и посажает на колья.

   Надо понимать, что этого только и ждали — толпа мгновенно взорвалась. Наиболее активные влезли по ступенькам на крыльцо, схватили Долгорукова и сбросили его вниз на копья своих товарищей..., он тут же был изрублен бердышами (секирами). Несчастного боярина Матвеева (отец автора "Записок", фразы из которых я привёл выше) вскоре тоже жестоко убили стрельцы из вновь подошедших полков — "... и с таким своим тиранством варварским в бердыши все его тело разсекли и разрубили так, что ни один член целым не нашелся".

   А через некоторое время был зверски убит и отец князя Михаила Долгорукого — глава стрелецкого приказа Долгоруков Юрий Алексеевич..., его отрубленную руку насадили на копьё и долго носили по улицам с возгласом — "Уступайте, люди: едет великий князь, боярин Долгорукий !".
   Вид крови опьянил толпу..., и всё завертелось в "бессмысленном и беспощадном русском бунте", Москва превратилась в океан беззакония и расправ. Из девяти московских стрелецких полков (общая численность 14198 человек) в мятеже не участвовал лишь один Сухаревский полк. В результате этой трёхдневной и, признаться, пьяной вакханалии полетело очень много боярских голов. Вся Красная площадь была завалена трупами. Надо понимать, что всё это сопровождалось повсеместными грабежами и насилием.      

   Придворных врачей тоже искали для отмщения за якобы отравление царя Фёдора Алексеевича. Доктор Даниил фон Гаден был пойман со своим сыном Михаилом в Немецкой слободе, а доктора Ивана Гутменша отыскали в его доме на Поганых прудах (ныне Чистые). Их всех привели на Красную площадь и там "подняли на копья".

   Именно во время этого бунта у юного царя Петра впервые случился нервный припадок, когда тот увидел всю эту резню. Позднее подобные припадки во время волнения у него повторялись регулярно — его голова наклонялась в левую сторону и на лице происходили судорожные движения мускулов. (Борис Нахапетов: "Врачебные тайны дома Романовых", Часть 1, Глава 2 – Болезнь и смерть Петра I, изд. 2008 г.)

   В конце концов весь этот бунт закончился тем, что уже 26 мая был издан акт "О совокупном восшествии на Всероссийский Престол Государей Царей Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича и о вручении, за малолетством Их, управления Государственными делами Сестре Их, Царевне Софии Алексеевне".
   Оба брата "тандемом" венчались на царство 25 июня 1682 года в Успенском соборе Кремля.

   По сути, Софья организовала и сама же "разрулила" кровавые события, возникшие из-за правовой коллизии по наследию трона..., правда, ей ещё пришлось немного "повоевать" летом и в начале осени, чтобы приструнить почувствовавших свою силу и власть стрельцов. Это время, когда бунтари диктовали свои условия Кремлю, называется Хованщина — по фамилии нового начальника стрельцов князя Ивана Андреевича Хованского. Именно в тот короткий период Хованщины в России случилось некое подобие сопротивления монархии. Но надолго внести элементы демократии в государственное управление не получилось — казнив 17 сентября 1682 г. лидера стрельцов, Софья восстановила монархическое правление.
    Её фактическое царствование длилось 7 лет — до 1689 года, до той поры, пока Петру I не исполнилось 17 лет. Молодому государю всё-таки пришлось "пободаться" с сестрицей и применить по отношению к ней силу, хотя Софья тоже была "не подарок" и свою власть просто так отдавать совсем не желала. В итоге жёсткого обоюдного противостояния и взаимного переманивания войск на свою сторону, победил Пётр.

   Но вернусь чуть назад — ко времени, когда стало известно, что в семье соправителя Ивана V (он ввиду своего нездоровья до самой смерти исполнял лишь "представительские функции") ожидается рождение первенца. Это никак не могло устраивать "фланг Нарышкиных" и мать Петра I решает ускорить процесс "возмужания" своего сына и срочно подбирает ему невесту.
   Тогда совершеннолетием в числе прочих считалось вступление в брак, а значит регентство царевны Софьи Алексеевны по абсолютно всем формальным признакам можно было после венчания Петра постараться ликвидировать. Кроме того Наталье Кирилловне не нравилось неистовое увлечение сына "корабельными делами" и она рассчитывала этой женитьбой немного отвлечь и "остепенить" юного царя.
   Не спросив мнения сына (в те времена всё решали родители), Наталья Нарышкина женила его на Прасковье Илларионовне Лопухиной. Венчание состоялось 27 января 1689 года под Москвой в селе Преображенском в небольшой придворной церкви Св. апостолов Петра и Павла, священнодействовал духовник Петра протопоп Меркурий.
   При бракосочетании имя невесты было изменено на Евдокию, вероятно, чтобы не быть тёзкой жены соправителя — Прасковьи Салтыковой. А отчество ей было изменено согласно традиции в честь семейной святыни дома Романовых — Феодоровской иконы. "Автоматически" менялось имя отца невесты на Фёдор и соответственно иногда менялись отчества его других детей (отсюда часто и возникает путаница в определении отдельных персоналий).

   Мать Петра I рассчитывала, что очень многочисленный род Лопухиных в дальнейшем окажет весомую поддержку её сыну. Надо понимать, что в России столетиями складывались семейно–клановые (родовые) взаимоотношения..., и от количества и влиятельности стоящих на твоей стороне людей во многом зависело и твоё благополучие. Кстати, дед Евдокии — Авраам Никитич Лопухин служил одно время главой московских стрельцов, воевал с поляками (при жизни царя Алексея Михайловича), а затем был дворецким Натальи Нарышкиной, так что роду Лопухиных она доверяла всецело.
   Итак, Евдокия Фёдоровна стала последней русской женой у всех последующих российских государей..., морганатическая жена императора Александра II не в счёт (такая супруга только для "души и тела" — ни она, ни рождённые ею дети ни на что не претендуют в плане наследия).

   От этого брака 18 февраля 1690 года у Петра I родился первенец — сын Алексей (1690 – 1718 гг.)
   Судя по всему, Пётр питал к своей супруге тёплые чувства от силы два с половиной года, а то и меньше.

   Вот одно из писем Евдокии к Петру, когда тот через месяц после свадьбы ускакал в Переславль в устье реки Трубеж (река впадает в Плещеево озеро) заниматься кораблестроением вместе с голландским специалистом Карштен Брандтом.
   Орфографию источников здесь и далее я сохраню и лишь заменю устаревшую букву "ять" на Е, букву "i" на И или Й, а букву "ер"(ъ) в конце слов после согласных уберу совсем.

   "Лапушка мой, здравствуй на множества лет !
   Да милости у теб(я) прошу: как ты поволишь ли мне х' cебе быть ? А слышала я, ч(то) ты м(уж) мой станешь кушеть у А(н)дрея Кревта; (англичанин, переводчик посольского приказа Андрей Юрьевич Крефт (Крафт), агент Петра I по найму технических специалистов. — И.Ш.) и ты, п(о)жалуй о том, лапушка м(уж) мой, отпиши. За семъ писавы ж(ена) твоя челом бьет." (стр. 67, письмо №2, том 3, "Письма русских государей и других особ царского семейства", изд. Москва, 1862 г.)

   Ошибочно считается, что Пётр чуть ли не через месяц после свадьбы охладел к своей жене — мало того, что она была на три года старше его, так ещё и была воспитана в строгих традициях домостроя, что при взглядах Петра на жизнь — было абсолютным нонсенсом. Нет, это совсем не так, просто склад характера Петра не предполагал не только долгого "сидения у юбки", но и вообще пребывания на одном месте. И его быстрый отъезд на Плещеево озеро — это не бегство от молодой "постылой жены", сроки поездки были связаны с ожидавшимся вскрытием рек..., и всё было распланировано Петром задолго до свадьбы. Он просто не понимал — как можно было сидеть дома без дела..., и этот стиль жизни государь сохранил до конца своих дней.
   Лично моё мнение об испортившихся взаимоотношениях между супругами такое — Пётр не захотел навечно связывать свою жизнь с женщиной, которая видела его в минуты крайней ТРУСОСТИ (в мужской психологии это очень важный элемент) в уже упоминавшихся мною событиях борьбы Петра I со своей сестрой царевной Софьей. Именно с того момента времени в отношениях между Петром и Евдокией наметилась некая трещинка. Поясню эту свою мысль.

   Когда в Московском царском дворе стало "достоянием гласности" то, что Евдокия "понесла" от Петра Алексеевича, началось открытое противостояние царевны Софьи и "младшего царя". С каждым июльским днём 1689 года воздух всё больше и больше насыщался заочной борьбой этих двух людей за власть. И вот в ночь на 8 августа четыре "симпатизировавших" Петру стрельца Стремянного полка (Ипат Ульфов, Дмитрий Мелков, Ладогин и Мельнов) прискакали из Москвы в Преображенское с известием, что стрельцы Софьи хотят погубить Петра Алексеевича со всем его семейством — "убить его Царя, матерь его и супругу его Царицу-ж, сестру его Царевну, и всех знатных при его Величестве особ".
   При правлении Софьи главой Стрелецкого приказа был Шакловитый Фёдор Леонтьевич (он был назначен на эту должность в самом конце того рокового 1682 года, в котором случились Стрелецкий бунт и Хованщина) и от него исходила потенциальная и практическая угроза Петру. На самом же деле в тот момент четырём стрельцам эта угроза просто "померещилась" — они приняли некоторые перемещения войск Шакловитого за приготовление к нападению на Преображенское.

   Молодой царь мгновенно и без оглядки (босиком, в одной рубашке, благо было тепло) побежал на конюшню, сел на коня и укрылся в ближней роще. Там его разыскала свита, дала одежду..., и через 6 часов, проскакав более 70 километров, он прибыл в Троице-Сергиев монастырь (на территории совр. Сергиев Посада) и там в слезах рассказал архимандриту Викентию о якобы грозившей ему опасности. В реальности же, в Москве о тех ночных событиях в Преображенском не ведали ни сном ни духом, и только ближе к полудню Софья и Шакловитый узнали о бегстве Петра в Троицу..., Фёдор Леонтьевич даже ещё выразился по этому поводу — "Вольно ему, взбесяся, бегать".
   Во всей этой истории очень странно и трудно объяснимо то, почему Пётр не взял в ту ночь вместе с собой в Троицу семью. А ведь он прекрасно понимал какая его женщинам могла угрожать беда. Скажу довольно-таки прямо — он банально спасал только свою жизнь.
   Ну а "домочадцы" спокойно прибыли к "своему защитнику" вместе с потешными войсками и стоявшими в Преображенском стрельцами Сухорева полка лишь к вечеру того же дня.

   Попробую экстраполировать ту ситуацию на нашу современность. Вот представьте себе следующее — ночью на ваш телефон приходит SMS от друга, где сообщается, что вскоре в вашу квартиру нагрянут головорезы..., и вы, забыв про беременную жену и собственную мать, в одних тапочках удираете из квартиры. Как вам такая ситуация ?
   Я понимаю, что это вопрос уже чисто психо-этический и никакими документами состояние души Петра Алексеевича в тот период не зафиксировано. В 17 лет каких только глупостей можно понаделать..., и потом всю жизнь краснеть, вспоминая об этом. И хотя в исторической литературе этот эмоциональный момент совсем не затрагивается и обходится стороной, я просто убеждён, что на последующий разрыв отношений Петра и Евдокии повлияли события именно этой ночи.

   Оправдывая своё бегство, Пётр Алексеевич стал искусственно раздувать грозившую ему опасность..., и вскоре, как я уже писал ранее, началось почти месячное взаимное "перетягивание" войск, в котором сестра проиграла брату — большинство перешло на сторону законного царя. Ошибкой Софьи было то, что по своей недальновидности она послала к Петру в качестве переговорщика патриарха Иоакима. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять — глава церкви тут же встал на сторону царя, в Москву не вернулся и уже из Троицы начал "топить" за Петра Алексеевича. Это во многом и определило дальнейший ход событий. Софья Алексеевна была вынуждена смириться с поражением и уже ради спасения собственного "живота" отдала на заклание Фёдора Шакловитого.

   После окончания тех драматических событий факт одиночного бегства Петра в Троицу всячески замалчивался "победителем"..., и уже через месяц официально было сказано, что всё семейство ВМЕСТЕ покинуло Преображенское. Это видно из преамбулы объявления (от 12 сентября) о пожаловании стрельцам, оставшимся верными Петру I, ежегодной прибавки к окладу по 1 рублю:

   "Во прошлом во 197-м году (имеется в виду 7197 год "от сотворения мира", это 1689 год от Рождества Христова. Новый год тогда начинался с 1 сентября. — И.Ш.), Августа против 8-го числа, в ночи, .... в селе Преображенском .... великому царю .... Петру Алексеевичу .... извещали ..., что вор и изменник Федка Шакловитой и его единомышленники .... умышляют на него .... и мать его .... смертное убийвство.
   И того ж числа, в той же ночи, великий государь царь и великий князь Петр Алексеевич, всеа Великия и Малыя и Белыя России самодержец, и мать его государева, великая государыня благоверная царица и великая княгиня Наталия Кириловна, и супруга его государева, великая государыня благоверная царица и великая княгиня Евдокия Феодоровна, и сестра его .... царевна ... Наталия Алексеевна, убоялися их таковаго злаго умышления и смертного убийвства, из села Преображенского пошли в Троицкой Сергиевъ м-рь тайно, не так, как, по их царскому обыкновению, бывают их государские походы." (стр. 383 – 384, том 1, Издание Археографической комиссии "Розыскные дела о Федоре Шакловитом и его сообщниках", Санкт-Петербург, типография товарищества "Общественная польза", 1884 г.)

   Ну а Фёдор Шакловитый с сообщниками был казнён через месяц после начала тех событий — 12 сентября 1689 года (именно эта дата мне видится верной, в отличие от тех нескольких, что приведены в Википедии). Сам же приговор от 11 сентября и "сказки" (обоснование приговора) по этому делу можно прочитать там же, начиная со стр. 265.

   Как мы видим, прямо в день казни преступников всем благонадёжным стрельцам государь пожаловал по рублю. Если учитывать, что примерный эквивалент 1 рубля был 33 алтына, а допустим, в тот год эксклюзивная конная амуниция ("седло немецкое, покрыто бархатом коричневым, круг его шито золотом и серебром, обшито бахромою шелковою, снасть ременная, стремена железные") стоила 40 алтын, то прибавка оклада стрельцам в 1 рубль — это очень хорошее поощрение за верность государю.
   Возвратился царский двор в Москву в начале октября, когда там уже всё "устаканилось"..., но, как говорится, осадочек на душе у некоторых лиц после всей этой истории остался.
   Тут хочу ещё раз вспомнить про патриарха Иоакима. Как только царевна Софья потеряла власть, он тут же почувствовал силу и "развернул плечи" в своей борьбе с иноземцами — с его подачи на Красной площади был сожжён вместе со своими книгами немецкий поэт–мистик Квирин Кульман, которого по его "безбашенности" занесло в Россию. Начались репрессии против всего иностранного. Неизвестно, сколько бы ещё запылало костров из тел и книг, если бы через полгода не случилась смерть патриарха Иоакима.

   Настоящее же примирение со всем стрелецким войском у Петра I наступило во время празднеств по случаю крещения (23 февраля 1690 года в Чудовом монастыре) родившегося пятью днями ранее наследника — царевича Алексея. Мир со стрельцами продлится чуть более восьми лет..., и затем почти все они будут казнены или высланы на каторгу, но об этом я ещё упомяну немного ниже.

   В ночь на 4 октября 1691 года Евдокия родила царевича Александра (его крещение состоялось 1 ноября), который прожил очень мало, всего семь месяцев..., и умер 14 мая 1692 года. Именно в этот период трещинка в отношениях между супругами ещё более увеличилась.

   В начале третьей декады июля 1692 года по приглашению царя весь двор прибыл в Переславль посмотреть на корабли, построенные при участии государя. Обе царицы (мать и жена) присутствовали там 1 августа на водоосвящении с крестным ходом. Затем через две недели пришли из Москвы полки, которые устроили показательные манёвры на воде и суше. После 21 августа там же начались многодневные пиршества.
   Возвратился весь двор в Москву в первые дни нового года (после 1 сентября) в "разобранном" состоянии..., но особенно занемог от виноизлияния Пётр Алексеевич — и уже к ноябрю его болезненное недомогание перетекло в кровавый понос, а в начале декабря царь и вовсе слёг. Ближнее окружение уже не надеялось на выздоровление, а некоторые особо "приближённые к телу" (Франц Лефорт, Борис Голицын, Фёдор Апраксин и др.) уже приготовили лошадей, чтобы мгновенно унести ноги из Москвы на случай смерти государя и естественного возвращения на трон царевны Софьи. Но бог миловал..., и в январе 1693 года молодой организм царя справился с недугом.
   Смысловое содержание последних двух абзацев скомпилировано отсюда — (стр. 143, том 2, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", изд. Санкт-Петербург, 1858 г.)

   Принято считать, что с 1692 года у Петра Алексеевича начинаются чувственные отношения с Анной Ивановной Монс (1672 – 1714 гг.) из Немецкой слободы (на правом берегу Яузы, сейчас это район Лефортово в Москве). "Злые языки" говорили, что обрусевшая немка покорила долговязого русского царя своим декольте и вкусным кофе. Но на самом деле это всё многочисленная беллетристика и никаких документов об их любовных отношениях до 1696 года не обнаружено. А посещение Петром I в 1692 году в Немецкой слободе дома виноторговца Иоганна Георга Монса ещё не говорит об интимной связи Петра и Анны в то время. Но безусловно, знакомы они были..., и мало того, пользуясь этим знакомством, Анна с матерью писали письма царю с различными своими просьбами по житейским делам.
   Влияние "Монсихи" на Петра Алексеевича в различных художественных произведениях сильно преувеличено — якобы, чуть ли не целое десятилетие она владела умом и сердцем государя..., конечно же, это совсем не так.
   Пройдёт много лет и на внучатой племяннице этой Анны Монс — Балк Матрёне Павловне (фрейлина) женится Салтыков Сергей Васильевич — первый любовник (при живом муже) великой княгини Екатерины Алексеевны (будущая императрица Екатерина II).

   После неожиданно ранней смерти своей матери (она умерла 25 января 1694 г., ей было 43 года) Пётр I стал открыто показывать неприязнь к Евдокии Фёдоровне, он стал искать любой повод, чтобы больно ударить по ранимой душе супруги. Но Евдокия не хотела мириться с подобным отношением к себе..., она всё ещё надеялась на лучшее и всячески старалась подольше удержать мужа около себя. Но такая "опека" лишь только сильнее раздражала Петра, любящего свободу собственных действий.
   Вот второе из двух её писем к мужу, когда тот пребывал летом 1694 года в Архангельске (это была его вторая поездка к Белому морю, первая же состоялась годом ранее):

   "Предража(й)шему моему Государю, свету, радосте, Царю Петру Алексеевичю.
    Здравству(й), мо(й) батюшка, на множество лет ! Прошу у тее, свет мо(й), милости: обраду(й) меня, батюшка ! о(т)пиши, свет мо(й), о здоровье своем, чтобы мне бедно(й) в печалех своих порадоватца. Как ты, свет мо(й), и(з)во(л)ил пойтить, и ко мне не пожаловал—не описал о здоровье ни единой строчки; толко я бедная на свете бещасна, что не пожалуешь—не опишешь о здоровье, свет ! Не презри, свет мо(й), моего прошенья. А сестра твоя Царевна Наталья Алексеевна в добром здоровье. Отпиши, радость (мо)я ко мне, как ка мне изво(лишь) быть ? А пра (меня) (изво)лиш милостию своею спро(сить), и я съ Олеш(анькою) жива. Ж т Ду (касательно этой последней аббревиатуры "Ж т Ду": есть письмо Евдокии в первый год замужества, где она подписалась игриво — "Женишка твоя Дунька челом бьет" — И.Ш.)   (стр.69, письмо № 4, том 3 "Письма русских государей и других особ царского семейства" изд. Москва, 1862 г.)

   Судя по всему, ответа Евдокия так и не дождалась..., и отношения между супругами постепенно по кирпичику выстроились в стену отчуждения.
   Даже более того, царь стал преследовать родственников своей жены — сначала досталось старшему по возрасту дяде Евдокии (всего их было шестеро) — в январе 1695 года его арестовали по какому-то делу, в документах до нас не дошедшему. Я подозреваю, что он просто нелестно отозвался о царе, а дела по такому поводу тогда стряпали на раз, как и сейчас — "по щелчку пальцев". Как написал русский историк Соловьёв С.М. (1820 – 1879 гг.) — "самый видный из Лопухиных, боярин Петр Абрамович (1636 – 1701 гг., прозвище Лапка. — И.Ш.), управляющий приказом Большого дворца, подвергся страшной опали, и разнеслась весть, что сам царь пытал дядю жены своей".

   10 марта 1697 года государь отправился за границу. Россия и Москва были оставлены "на хозяйство" троим людям — князю–кесарю Фёдору Ромодановскому ("пьян во вся дни"), главе Земского приказа князю Михаилу Львову (он в августе того же года сойдёт с ума и начнёт кидаться на людей с целью их загрызть — "и припала болезнь к нему неисцельная, кричал трои сутки, а после почал людей драть, также и зубом есть") и главе Разрядного приказа Тихону Стрешневу. Перед отъездом Пётр I отдал распоряжение Стрешневу, чтобы тот через некоторое время выслал "воеводить" подальше от Москвы отца жены — Иллариона и двух её дядей — Василия и Сергея..., что тот и сделал через две недели после отъезда царя. Попали братья Лопухины служить соответственно в Тотьму, Саранск и Вязьму:

   "Марта в 10 день изволил Государь пойти за море, а Москва приказана ближнему стольнику князю Федору Юрьевичу Ромодановскому. И марта в... (23. — И.Ш.) день, по указу Великого Государя Царя и Великого Князя Петра Алексеевича, всея Великия и Малыя и Белыя России Самодержца, велено послать в розные городы Лопухиных..." (стр. 113, "Записки Желябужского с 1682 по 2 июля 1709 " Санкт–Петербург, типография Императорской Российской Академии, 1840 г.)

   Назначение видных бояр на воеводство "к чёрту на кулички" тогда приравнивалось к опальной ссылке.
   Эта история с опалой Лопухиных связана с готовившимся покушением на государя. Раскрылось оно 23 февраля — якобы заговорщики планировали во время прощального вечера (с музыкой и танцами) по случаю отъезда Петра I за границу в доме Лефорта устроить пожар и в поднявшейся суматохе зарезать царя. Но прознавшие об этом заговоре стрельцы Ларион Елизаров и Григорий Силин смогли предупредить государя. Следственное "раскручивание" этого дела было скоропалительным и строилось на каких-то невразумительных разговорах о недовольстве царём, а не на конкретных фактах приготовления к убийству.
   Я почти уверен, что этих фактов не было вовсе, а вся "уголовка" была банально состряпана в лучших традициях того времени. Просто Петру I донесли, что Цыклер высказался в том духе, что царь своими сборами Великого посольства опустошает казну..., и такие слова были равносильны смертному приговору. А подвести высказанное недовольство делами царя под какую-нибудь экстремистскую и даже террористическую деятельность у нас и сейчас не разучились.
    Родственникам Евдокии ещё повезло, что их не четвертовали, а лишь выслали в условную "Тмутаракань"..., на них упала лишь тень подозрения (без доказательств) на участие в заговоре. А главные обвиняемые — стрелецкий полковник Иван Елисеевич Цыклер, окольничий Алексей Прокофьевич Соковнин, стольник Фёдор Матвеевич Пушкин (он был женат на дочери Соковнина) и ещё трое человек были приговорены к смерти и казнены 4 марта 1697 года в Преображенском.

   При этом сама процедура казни была обставлена с особой показательной жестокостью и кощунством — у церкви св. Симеона Столпника, что на Поварской (здание церкви сохранилось до наших дней и сейчас украшает Новый Арбат), был выкопан из могилы гроб с истлевшим за 12 лет трупом ("голова согнила у него и так мала была, как бы ручной кулак, и борода его черная выросла до самого его пупа, и ниже лежала") боярина Ивана Михайловича Милославского (он один из зачинщиков стрелецкого бунта 1682 г., умер от инсульта в 1685 г.) и привезён к месту казни на санях, запряжённых свиньями — "везен был на тележке о шести чудских свиньях со бережением палаческим".
   В открытом виде гроб подставили под плаху, чтобы в него стекала кровь из тел четвертуемых — сначала им отрубили руки и ноги, а затем головы (Фёдора Пушкина казнили "милостиво" — он сразу лишился головы), после этого все обрубки тел выставили для обозрения на долгое время (есть свидетельства, что отрубленные головы на столбах торчали несколько лет) на Красной площади.
   Вот как об этой казни пишет историк:

   "Великий государь указал Соковнина, Цыклера, Пушкина, стрельцов Филиппова и Рожина, козака Лукьянова казнить смертию (первых двух приговорили к четвертованию, остальных к отсечению головы. — И.Ш.). И на Красной площади начали строить столб каменный. И марта в 4-й день тот столб каменный доделан, и на том столбу пять рожнов железных вделаны в камень. И того числа казнены в Преображенском ведомые воры и изменники, и в то время к казни из могилы выкопан мертвый боярин Иван Мих. Милославский и привезен в Преображенское на свиньях, и гроб его поставлен был у плах изменничьих, и как головы им секли, и кровь точила в гроб на него, Ивана Милославского. Головы изменничьи были воткнуты на рожны столба, который был построен на Красной площади". (Соловьёв С.М.: "История России с древнейших времён", том 14, глава 3)

   Хочу добавить к этому один штрих — четвертованный Алексей Прокофьевич Соковнин был родным братом знаменитых раскольниц — княгини Авдотьи Урусовой и боярыни Федоры Морозовой — это центральный персонаж известной нам ещё по школьным учебникам картины Василия Сурикова "Боярыня Морозова".

   Из-за этого "заговора" вояж царя задержался на две недели — лишь на шестой день после кровавой экзекуции государь (с ним ещё 270 человек сопровождения — "Великое посольство") отправился в полуторагодичную поездку по европейским странам с целью наладить качественное кораблестроение в России — "чтобы суда могли ходить под парусами не только по ветру, но и против ветра". Пётр Алексеевич не мыслил дальнейшего развития страны без создания сильного флота.
   Но изначально главной целью Петра в этой поездке был поиск союзников в борьбе с "османами" за владение Чёрным морем, проливами Босфор и Дарданеллы для выхода в Средиземноморье. Перед этим, совершив два Азовских похода (второй был удачным), царь закрепился на берегу Азовского моря..., но этого для полноценной морской торговли было явно мало — ведь даже Керченский пролив Россией не контролировался.
   Забегая вперёд, скажу, что в тот раз союзников против южного соседа себе в Европе Пётр не нашёл — Священная Римская империя уже тогда воевала и решала свои "сухопутные споры" с османами и до морских дел России ей было недосуг. И по возвращении домой мысли Петра I переместились на север страны — он начал вынашивать планы прорываться в Европу водным путём через Балтику. Найдя себе союзников в лице Дании и Саксонии, Россия вступит в разорительную для себя двадцатилетнюю войну со шведами за право свободного выхода в балтийские воды.

   Итак, вояж царя на запад пролегал через принадлежащую тогда Швеции Ригу — здесь русскому посольству был оказан очень холодный приём и Пётр даже "нарвался" на то, что однажды караул крепости наставил на него ружья и запретил переснимать план фортификационных сооружений (вооружившись подзорной трубой и листом бумаги, Пётр Алексеевич начал "шпионить"). Зная злопамятность Петра, можно предположить, что именно тогда он "заимел зуб" на шведов. И возможно, что этот крайне холодный приём стал предпосылкой того, что этой же осенью царь издал приказ перебросить четыре стрелецких полка из-под Азова сюда к границе — на постой в Великие Луки. Стрельцы были крайне недовольны таким распоряжением царя, не давшим им после Азовского похода вернуться на "московские квартиры" и отдохнуть, что в конечном итоге и стало причиной стрелецкого бунта весной следующего года.

   Далее путь царя лежал через курляндскую Митаву (совр. Елгава) — "повсюду были пиры, на которых чрезмерно пили, как будто бы его царское величество был вторым Бахусом". Отсюда же приблизительно 19 апреля он послал (возможно с перепоя) в Москву князю Фёдору Ромодановскому в подарок топор... с припиской — "Здесь також ничего вашей персоне удобного не нашел, толко посылаю к вашей милости некотор(у)ю вещь на (о)тмщение враговф маестату вашего". В ответном письме, полученном Петром 19 мая, Фёдор Юрьевич написал, что этой "мамурой" он уже успел казнить двоих преступников.
       
   Потом был бранденбургский Кёнигсберг (совр. Калининград) — здесь к нему долетела приятная "весточка" из России, что на Урале найдена железная руда магнитного свойства..., а это означало возможность производства собственных пушек и ядер — "руда так богата, что из 100 фунтов ее выходит 30 или 40 фунтов самого доброго железа". Здесь же 22 июня 1697 года был заключён трактат между Московским государством и Бранденбургом (22 июня у вас ассоциации не вызывает ? История любит играть датами и событиями).
   Далее было Пилау (совр. Балтийск) и через германские земли царь прибыл в Голландские штаты, где вместе со своими "волонтёрами" долго учился плотницкому мастерству в кораблестроении. Там же было закуплено 15 тысяч ружей, а ещё 10 тысяч, плюс 22 пушки были "подряжены" — заказаны (десятитысячный ружейный подряд будет сорван). Здесь в Голландии из еды царю понравились только сыр и масло, всё остальное было менее вкусным, чем в Москве.
   10 января 1698 года Пётр Алексеевич (и ещё 16 человек) на яхте прибыл в Англию. Лондонская чернь сбежалась посмотреть на русского царя.
   Для более полного понимания характера и образа Петра I очень важен НЕЗАВИСИМЫЙ взгляд..., и тут как нельзя лучше подходят его описания иностранцами. Британский историк Томас Маколей со слов француза L’Hermitage — лондонского корреспондента Голландских штатов того времени пишет:

   "Его величественная фигура, его лоб, показывавший ум, его проницательные чёрные глаза, его татарский нос и рот, его приветливая улыбка, выражение страсти и ненависти тирана–дикаря в его взгляде, когда он хмурил брови, и в особенности странные нервические конвульсии, по временам обращавшие на несколько секунд его лицо в предмет, на который нельзя было смотреть без ужаса, громадное количество мяса, которое он пожирал, пинты водки, которые он выпивал и которая, по рассказам, была приготовлена его собственными руками, шут, юливший у его ног, обезьяна, гримасничавшая у спинки его стула, — все это было несколько недель любимым предметом разговоров. А он, между тем, избегал толпы с гордой застенчивостью, разжигавшей любопытство".
   
   Надо сказать, что местное спиртное "сногсшибалово" Pepper and brandy русскому царю очень даже понравилось.
   15 января Пётр посетил театр (единственный раз), где шла пьеса "Королевы соперницы, или Александр Великий". Само действо царя не вдохновило — всё время прислушиваться к сидящему рядом переводчику утомительно, а вот одна актриса там ему понравилась..., и после спектакля он познакомился с Летицией Кросс. Ночь с ней обошлась царю в 500 гиней (сумасшедшие деньги — около 1200 "петровских" рублей, актриса и за целый год столько бы не заработала).

   У Солсберийского епископа Джилберта Бёрнета (1643 – 1715 гг.) находим уже его личное восприятие Петра. Вот только несколько фраз епископа, написанных по "горячим следам" после общения с русским царём:

   ".... Я часто бываю с ним. В прошлый понедельник я провёл у него четыре часа. Мы рассуждали о многих вещах; он обладает такой степенью знания, какой я не ожидал видеть в нем. Он тщательно изучил св. писание.... Я убедил его, что вопрос о происхождении св. духа есть тонкость, которая не должна была бы вносить раскола в церковь. Он допускает, что иконам не следует молиться и стоит лишь за сохранение образа Христа, но этот образ должен служить лишь как воспоминание, а не как предмет поклонения.
   Он начинает так сильно привязываться ко мне, что я едва могу от него оторваться... Царь или погибнет, или станет великим человеком".

   Но чуть позднее в своей "History of Му Own Times" ("Истории моего времени", издано после смерти автора только в 1766 г.) под 1699 годом епископ Бёрнет пишет уже немного с другой интонацией:

   "...в рассказе о прошлом годе о прибытии царя из его страны; об этом я скажу теперь подробнее. Он приехал в ту зиму в Англию и пробыл у нас несколько месяцев. Я часто его посещал, и мне было поручено как королем, так, с другой стороны, архиепископом и епископами быть к его услугам и давать ему те объяснения относительно нашей религии и конституции, которых он пожелает. У меня были хорошие переводчики, так что я мог рассуждать с ним вполне свободно. Он — человек весьма горячего нрава, очень вспыльчивый и крайне жестокий в своей страстности; свою природную горячность он возбуждает ещё тем, что пьет много водки, которую с большим прилежанием сам приготовляет; он подвержен конвульсивным движениям во всем теле, и его голова также поражена этим; у него нет недостатка в способностях, и он обладает даже более широкой мерой познаний, чем можно было бы ожидать по его воспитанию, которое было очень недостаточным; недостаток суждения с непостоянством нрава проявляются в нем слишком часто и слишком очевидно; он имеет наклонность к механическим работам, и, кажется, природа скорее предназначила его быть корабельным плотником, чем великим государем....
   Он рассказывал мне, что он имеет намерение завести большой флот в Азове и с ним напасть на Турецкую империю....
   Он выражал желание уразуметь наше учение, но не казался расположенным исправить положение в Московии. Он действительно, решил поощрять учение и дать внешний лоск своему народу, посылая некоторых из своих подданных в чужие страны и приглашая иностранцев приезжать и жить среди них. Он все еще опасался замыслов своей сестры. В его характере была смесь страсти и жестокости...
   Часто с ним видясь и много с ним беседуя, я не мог не преклониться перед глубиной провидения господа, что оно возложило на такого свирепого человека такую неограниченную власть над весьма большой частью мира...
   Как долго будет он бичом этой нации или своих соседей, один только господь знает".

   Знаменитый портрет молодого Петра I (в металлической кирасе и мантии, отделанной горностаем) начал писаться именно здесь в Лондоне 28 января 1698 года художником Готфридом Кнеллером по заказу короля (Вильгельм III, принц Оранский). Вот этот портрет:

http://cloud.mail.ru/public/6YQz/CH3jnw2r6
 
   Надо сказать, что Лондон уже тогда поражал своими размерами (в нём было около полумиллиона жителей) и чтобы увидеть весь город одним взглядом, Пётр I однажды (4 апреля) забрался по внутренней винтовой лестнице на смотровую площадку колонны "Монумент" (его высота 61,57 м), установленной в память о Великом лондонском пожаре 1666 года. К слову, этот пожар принёс не только горе, но и помог остановить свирепствовавшую тогда в Лондоне Великую чуму, выкосившую пятую часть жителей города.
   Посетил царь и астронома–математика Эдмунда Галлея, чьим именем позднее назовут комету, движение и появление которой будет им описано. Русский государь не обошёл своим внимание и Гринвичскую обсерваторию — в ней он бывал неоднократно.
   В Англии Пётр продолжил своё обучение на местных верфях..., и заодно занялся закупками свинца, инструментов для кораблестроения и подбором специалистов для работы в России. Кстати, единственное, что очень не понравилось царю в Лондоне, так это "свободоречивые" адвокаты — "есть и у меня этот товар, приеду, всех перевешаю". Естественно, никакими адвокатами тогда в России и не пахло..., и Пётр Алексеевич имел ввиду ходатаев, которые оказывали в суде представительские услуги.
   При возвращении из туманного Альбиона в Голландию были продолжены закупки снаряжения для флота и наём морских специалистов разных профилей (всего более 1000 человек) — капитаны, командоры, штурманы, боцманы, матросы, мастера разных дел (парусных, компасных, мостовых, шлюзных, кузнечных, слесарных, плотницких, каменных, малярных и т.д.) и даже были наняты корабельные врачи и коки. Там же были закуплены образцы машин — мельничных, ткацких, прядильных и прочая, прочая, прочая, включая 60 сундуков лекарства..., и арендованными кораблями и баржами всё это было доставлено в Россию. Не забыли прихватить с собой попугаев, мартышек, крокодила и даже рыбу–меч.
   Только в Голландии и Англии царь пробыл в сумме 9 месяцев.

   Находясь в Лондоне, а потом на обратном пути в Амстердаме, Пётр I письменно поручил своим "доверенным людям" — дяде Льву Кирилловичу Нарышкину и Тихону Стрешневу при помощи духовника жены уговорить Евдокию добровольно постричься в монахини (сами эти письма не сохранились, но их содержание понятно из ответных писем Стрешнева) — в те времена это означало официальный развод. Но жена Петра Алексеевича оказалась женщиной "не робкого десятка" и не согласилась на подобную развязку отношений, сославшись на то, что их восьмилетний сын Алексей ещё нуждается в её заботе. Надо признать, что Евдокия была волевая и довольно-таки упрямая..., да и мало приятного в том, чтобы оказаться заточённой в монастырских стенах в 28 лет отроду. (стр. 188 – 189, том 3, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", изд. Санкт–Петербург, 1858 г.)

   Царице придавало силы сознание полного отсутствия своей вины за что-либо и перед кем-либо. И Пётр это прекрасно понимал — он потом ещё много лет искал повод "обрубить концы" с первой женой не только юридически, но и морально–этически.
   Пётр I, вернувшись из заграницы (в Москву он приехал в 6 часов вечера 25 августа 1698 г.), навестил несколько боярских домов, заехал в Немецкую слободу полюбоваться новым домом Лефорта. Этот частично перестроенный дворец сохранился до наших дней и там сейчас находится РГВИА — Российский государственный военно–исторический архив (не здесь ли возникла у Петра мысль застроить подобными дворцами будущую столицу ?).
   Затем царь демонстративно заехал в дом семьи Анны Монс, а на ночь удалился в Преображенское. Через день он приехал в Кремль навестить сына Алексея, при этом он избежал встречи с Евдокией. И лишь только спустя сутки он "пересёкся" со своей супругой, вызвав её в Преображенское. При этом их встреча, длившаяся 4 часа (!!? по весьма сомнительным слухам), произошла не в резиденции Петра, а в доме бывшего начальника почт Виниуса (Андрей Иванович, 1641 – 1717 гг.). Царь ещё раз настоятельно потребовал от Евдокии принять монашество, но получил в ответ решительное НЕТ.

   После этого взбешённый царь потребовал у патриарха Московского и всея Руси — Адриана (род. в 1637 г. или 1639 г., ум. в 1700 г.) объяснений, почему не выполнена его воля об удалении в монастырь Евдокии. Владыка "спихнул" всю вину на нескольких своих подчинённых, мол те посчитали это действие незаконным. Всё это привело Петра I в дикую ярость..., и виновники такого своеволия (один архимандрит и ещё четверо священников) были отправлены в Преображенский застенок.

   Применить силу по отношению к своей жене Петру I позволили обстоятельства — по стране шла реакция на второй стрелецкий бунт, проходивший весной и в начале лета 1698 года. Вернувшийся в Россию царь, учинил новое следствие по этому бунту — "большой розыск", многочисленные демонстративные казни последовали одна за другой (с сентября по февраль следующего года). Художник Василий Суриков в своей знаменитой работе "Утро стрелецкой казни" отобразил именно одну из таких расправ:

http://cloud.mail.ru/public/A6FU/on1UrTj19

   Царь во время "большого розыска" был злой до беспредела и беспощадно карал бунтовщиков. Его просто взбесило, что восставшие, воспользовавшись долгим отсутствием государя, хотели вернуть на царство Софью Алексеевну. Бунтовские настроения подогревались слухами, что во всех бедах виноваты иностранцы — будто бы они увезли царя..., и Немецкая слобода просто чудом избежала погромов.
   Сам бунт был подавлен регулярной армией — тогда сразу казнили 130 зачинщиков. А уже осенью Пётр I дополнительно казнил ещё 2 тысячи человек, при этом на Лобном месте Красной площади он собственноручно отрубил головы пятерым стрельцам — эта работа Петра палачом является спорным моментом и не всеми историками признаётся. А вот то, что он заставлял своих министров "поработать на плахе" — это факт. Мне представляется, что это была его кровная месть за Нарышкиных, которых резали стрельцы на его глазах при первом бунте 16 лет назад.

   Кроме того косвенным репрессиям подверглись родственники стрельцов, включая их жён и детей — их было запрещено принимать кем-либо и где-либо. Таким образом тысячи и тысячи людей, лишённые крова и еды, были обречены на верную гибель. И вскоре Пётр I вообще ликвидировал стрельцов как институт. Царь победил, но эта победа, замешенная на реках крови, досталась ему ожидаемой ценой — всеобщей ненавистью народа.
   Это уже сейчас по прошествии более 300 лет всё забылось и сгладилось, а тогда на Руси почти не оставалось дома, где бы втайне не желали государевой смерти. В наше время любая трагедия, любая несправедливость становится достоянием гласности чуть ли во всём мире, а раньше люди гибли сотнями и тысячами — и тишина..., "и только слухи по домам...".

   Ну и вполне естественно, что народная молва все беды списала на чужеземцев: "Это не наш государь  — немец, а наш царь в немцах в бочку закован, да в море пущен" или "Нашего государя в Москве нет. Это де не наш царь, то де басурман, а наш царь в иной земле, засажен в темницу".
   Даже у Пушкина в его подготовительных текстах к работе "История Петра" мы находим следующее — "Народ почитал Петра антихристом".
   Уж не знаю почему, но именно в тот период казней Пётр особенно часто начал устраивать балы и пиры..., днём казнили, а вечером пили. Это мне напомнило фразу одного сталинского палача из НКВД Емельянова: "Водку, само собой, пили до потери сознательности. Что ни говорите, а работа была не из лёгких. Уставали так сильно, что на ногах порой едва держались. А одеколоном мылись до пояса. Иначе не избавиться от запаха крови и пороха. Даже собаки от нас шарахались, и если лаяли, то издалека".
   
   Ещё в допетровские времена существовала традиция "печалования" — это ПРАВО высшего духовного лица просить государя о помиловании кого-либо. Так вот, в народе разнёсся слух о страшных пытках, которые устраиваются на допросах стрельцов в Преображенском. Эта пытка, так называемая "московская кобылка" — когда  человека сначала местами поджаривают на костре (но не до смерти), а потом стегают кнутом по "жаркому"..., и так это повторяется снова и снова. По словам очевидцев, там каждый день одномоментно горело до 30 костров. И на волне этих слухов об ужасных пытках патриарх Адриан, уже будучи не совсем здоровым, приехал в Преображенское со своим печалованием о заключённых.
   Вот как это описывает современник, секретарь посольства Священной Римской империи в России — Иоганн Георг Корб в своей работе, больше известной как "Дневники Корба", которая была им издана по "горячим следам" уже на рубеже 1700–1701 годов:

   "Весть о жестокости ежедневно производимых пыток дошла до патриарха. Он нашел, что обязанность его требует убедить разгневанного монарха смягчиться. Лучшим для сего средством считал он явиться к царю с образом Пресвятой Богородицы; лик Ее, думал он, пробудит в почти ожесточившемся сердце человечность и чувство естественного сострадания. Но притворная обрядная набожность не могла иметь влияния на точные взгляды правосудия, коими царь измерял великость такого преступления; ибо теперь было такое время, что для блага всей Московии не набожность, но жестокость нужна была, и тот бы весьма погрешил, кто бы такой способ принуждения считал тиранством, ежели с ним сопряжена справедливость, в особенности когда члены государственного тела до того поражены болезнью и подвержены неизлечимому гниению, что для сохранения организма ничего не остается, как железом и огнем уничтожить эти члены. Поэтому слова, коими поразил царь патриарха в ответ на его убеждения, не были недостойны его величия: "Зачем пришел ты сюда с иконой? И по какому долгу твоего звания ты сюда явился? Убирайся отсюда живее и отнеси икону туда, где Должно ее хранить с подобающей ей честью! Знай, что я чту Бога и почитаю Пресвятую Богородицу, быть может, более, чем ты. Но мой верховный сан и долг перед Богом повелевают мне охранять народ и карать в глазах всех злодеяния, клонящиеся к его погибели”. (запись от 6 и 7 октября, "Дневник поездки в Московское государство Игнатия Христофора Гвариента, посла императора Леопольда I к царю и великому князю московскому Петру Первому в 1698 году, веденный секретарем посольства Иоанном Георгом Корбом". Перевод с латинского Б.Женева и М.И.Семевского, Москва, издание ОИДР, 1867 г.) По этой ссылке на источник хочу пояснить, что здесь числа 6 и 7 октября приведены по Григорианскому календарю, который уже тогда использовался в Европе. Это соответствует 26 и 27 сентября 1698 года по Юлианскому календарю, который я применяю в этой статье.
   
   Как мы видим, Пётр I послал патриарха Адриана с его печалованием "куда подальше"..., и с той поры церковнослужители перестали использовать эту возможность для прошений о помилованиях и снисходениях. Неплохо было бы в наше время возродить эту давно утраченную традицию, а то наш патриарх уж больно "слился" с властью и совсем забыл о роли церкви в становлении милосердия в обществе.

   Свою мысль продолжу словами одного из разработчиков знаменитой судебной реформы 1860-х годов юриста Ровинского (Дмитрий Александрович, 1824 – 1895 гг, тайный советник, историк искусства), который в своей книге "Русские народные картинки" написал:

   "Да не подумают, что этими словами мы хотим набросить тень на великаго преобразователя, — имя его стоит слишком высоко для этого; он так много сделал для славы и могущества своего государства, что никакие пятна не могут помрачить его солнца; мы взглянули на него только со стороны народной картинки, а с этой стороны, надо говорить правду, — заслоняетъ его отталкивающая жестокость и неразборчивое расходование на жизнь и мясо своих подданных, неоправдываемыя даже ни тогдашним временем, ни теми обстоятельствами, при которых он, по словам Фридриха Великаго (король Пруссии в 1740–86 годах. — И.Ш.), также действовал на Россию, как крепкая водка на железо".

   Я считаю, что Пётр I поставил свою жену перед выбором — или она по-хорошему уезжает с глаз долой в монастырь, или ей будет инкриминировано участие в заговоре стрельцов со всеми вытекающими отсюда тяжкими последствиями. И Евдокия была вынуждена согласиться на более "мягкий вариант", хотя всё её нутро протестовало против подобного насилия — она абсолютно не понимала за что, за какую провинность ей была уготована эта участь.
   Царевича Алексея отдали на попечение родной сестре царя — Наталье Алексеевне (1673 – 1716 гг.), она вместе с ним приезжала 20 сентября в Преображенское к брату для получения от того "инструкций по воспитанию" наследника.

   После прощания с сыном Евдокию Фёдоровну 23 сентября 1698 года под конвоем отправили в женский Суздальско–Покровский монастырь — туда ещё при Рюриковичах ссылали всех бесплодных и опальных жён русских царей..., и первой из таких "постоялиц" была Соломония Юрьевна Сабурова (в иночестве София) — бесплодная жена Ивана III (отец Ивана Грозного). Вот вид этого монастыря на акварели художника Евгения Дубицкого:

http://cloud.mail.ru/public/DvyM/5VEztJPQC
 
   Архимандрит монастыря по настоянию Евдокии Фёдоровны не стал её постригать..., шло время, но опальная царица так и оставалась мирянкой. В конце июня 1699 года в Суздальско–Покровский монастырь приехал окольничий Семён Иванович Языков (член следственной комиссии по делу о стрелецком бунте) с целью проверки "жития–бытия" Евдокии..., и поняв, что та ещё не пострижена, стал настаивать на совершении обряда, ибо ему возвращаться в Москву с таким итогом — это голова с плеч. Уговаривать Евдокию Фёдоровну пришлось долго — около десяти недель. Тут надо пояснить, что без церковного суда или приговора насильственное пострижение не допускалось.
   Переписка Языкова с Петром I не сохранилась и нам не понятно как увещевали Евдокию — угрозами или посулами. На чём обе стороны сговорились не ясно, но в конце концов "постылую" жену царя постригли под именем Елена.

   Ещё стоит упомянуть, что под горячую руку Петра попала не только его жена, но и сестра по отцу — Марфа. Её из-за сочувствия бывшей царице Софье Алексеевне 28 ноября отправили в Александровскую слободу (ныне г. Александров Владимирской обл. ) в Успенский девичий монастырь, где поместили под строгий надзор игуменьи Макрины без права куда-либо выходить или выезжать за монастырские стены..., и там же 29 мая 1699 года 46-летнюю царевну постригли в монахини под именем Маргарита. Деньги на её содержание были выделены из казны очень хорошие — 2600 рублей на год.

   Сама же Софья Алексеевна (чтобы больше "не мутила воду") была пострижена ранее — 21 октября 1698 г. и стала величаться "Великою государынею инокую Сусанною Алексiевною". Отныне её статус полностью соответствовал месту проживания. Кстати, за месяц до её пострига царь приезжал в Новодевичий монастырь навестить Софью с целью лично допросить сестрицу о степени её участия в бунте стрельцов. Софья Алексеевна сказала, что была "не при делах" и совсем не виновата в том, что стрельцы захотели вернуть её на царство. Говорят, что на свидании брата и сестры с обеих сторон было пролито немало слёз — жестокие люди очень часто бывают сентиментальны. Я предполагаю, что Софья пообещала брату постричься в монахини в обмен на снисхождение.
     
   А опальной жене царя Евдокии Фёдоровне в Покровском монастыре были запрещены любые свидания со своими родственниками. Вот что она собственноручно пишет Стрешневу Тихону Никитичу (1644 – 1719 гг, глава Разрядного приказа) в своём письме. Судя по содержанию, это письмо написано в 1703 году:

   "Тихан Микитичь, здравствуй на множество лет. Пожалуй, умилосердися надо мною бетною, попроси у Государя милости: долго ли мне так жить, что ево Государя ни слышу, ни вижу, ни сына своего. Уж моему бетству пятый кот, а от него Государя милости нет. Пожалуй, Тихан Микитичь, побей челом, чтобы мне про ево Государево здоровье слышать и сына нашего такоже слышать. Пожалуй и о сротниках моих попроси, чтобы мне с ними видеться. Яви ко мне бетной милость свою, побей челомъ ему, Государю, чем бы мне пожаловалъ жить, а я на милость твою надеюся, учини милостиво; а мне нечем тебе воздать, так тебе Бог заплатит за твою милость; а опришень милости твоея некому толкать. Пожалуй милостию заступи !" (стр. 296, том 4, часть. 2, Приложения II, № 227 , Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1863 г.)

   Евдокия написала это письмо именно Тихону Никитичу неспроста — он был дальним родственником–потомком Евдокии Лукьяновны Стрешневой (1608 – 1645 гг.), второй жены первого царя династии Романовых — Михаила Фёдоровича. Род Стрешневых всегда поддерживал добрые "земляческие" отношения с Лопухиными, что возможно и повлияло на выбор матери Петра I при поиске невесты для сына. Отец царицы Евдокии Фёдоровны — Илларион Лопухин (1638 – 1713 гг., имя Фёдор ему было дано в 1689 г. во время венчания дочери, ранее он был стряпчим при дворе царя Алексея Михайловича) жил в селе Серебрено Мещовского уезда (там же и родилась его дочь), что близ Георгиевского монастыря. Эта обитель была фамильной усыпальницей Стрешневых..., и став царицей, Евдокия Лукьяновна (бабка Петра I) "спонсировала" монастырь. "Ктиторское дело" (благотворительность) в дальнейшем продолжили и другие высокопоставленные Стрешневы, включая Тихона Никитича. И вот когда "выпала честь быть царицей" Евдокии Лопухиной, её отец тоже стал ктитором этой обители. Вот так и жили в дружбе и согласии оба этих рода.

   Хочу добавить интересный факт: только троим — Тихону Стрешневу, патриарху Адриану и князю Черкасскому (Михаил Алегукович, 1641 – 1712 гг., он считается первым генералиссимусом России) не осмелился остричь бороды Пётр I после своего возвращения из заграницы — его рука с ножницами не поднялась на этих самых уважаемых людей.
   Я не думаю, что Тихон Стрешнев не осмелился ходатайствовать перед Петром I за опальную царицу..., и скорее всего государь просто проигнорировал просьбы бывшей супруги (если это письмо попало в госархивы, то большая вероятность того, что Пётр I его читал).
   Тем не менее, наладить кое-какие контакты со своими родственниками Евдокии после этого удалось. Об этом свидетельствует её обращение (приписка к письму игуменьи монастыря) к своему родному брату Аврааму Лопухину, где она просит его прислать в Покровский монастырь стряпчим Михаила Стахеева на место Ивана Болкунова (датировка письма около конца 1703 г. – начала января 1704 г.):

   Из этого письма явствует, что Михаил Стахеев был ранее знаком Евдокии..., и она очень хотела заполучить его в качестве управляющего хозяйством монастыря. В этом письме особенно впечатляет крик души Евдокии — "Горькое, горькое, житие мое ! Лучша бы я на свете не родилася ! Не ведаю, за что мучуся".

   Судя по дальнейшему развитию событий, Михаил Стахеев всё-таки был прислан в монастырь. Но для этого Евдокии пришлось писать ещё не раз..., и даже жене брата — Федосье Фёдоровне (в девичестве Ромодановская, дочь князя-кесаря Фёдора Юрьевича Ромодановского — по сути, правителя России во время поездок Петра I за границу). Интересна концовка одного из писем Евдокии своей невестке, где она просит прислать ей разной "всячины" для отблагодарения людей:

   "Да пришли ко мне всяких водок; хоть сама не пью, так было б чем людей жаловать: ведь мне не чем больше, и духовник и крылошанки (уст., послушницы, синоним: "клирошанки" – певчие на клиросе. — И. Ш.) всех кто ни придет. Рыбы с духами пришли и всячины присылай. Здесь ведь ничего нет: все гнилое. Хоть я вам и прискушна, да что же делать ? Покамест жива, пожалуйте пойти, да кормите, да одевайте нищую". (там же, стр. 297, том 4, часть 2, Приложения II, № 228)

   Тут надо напомнить, что уже шла Северная война со Швецией и военные расходы основательно опустошали государственную казну. Петру I нужно было искать дополнительные источники дохода..., вот он и обратил внимание на церковное и монастырское имущество — всё было взято под строгий контроль и обложено удушающими налогами. Постепенно монастырские хозяйства пришли к полному упадку и стали влачить жалкое существование. Этот упадок касался не только "церковников", но и обычного народа. Налогами было обложено абсолютно всё, на что мог упасть взор Петра..., даже умирать было "невыгодно" из-за налога на гробы. Это была великолепная статья дохода — люди мёрли как мухи..., одна только будущая красота Петербурга будет оплачена десятками тысячей жизней — рабский труд при 16-ти часовом рабочем дне, ужасные условия жизни строителей города и как следствие, бесчисленные болезни делали своё дело неотвратимо.

   В отличие от своих сестёр, Пётр I не соизволил назначить государственного содержания опальной супруге (ни прислуги, ни одежды, ни еды) и ей пришлось существовать за счёт своих родственников. Самая первая келья (она сгорела в 1710 году) для Евдокии была построена на монастырские деньги около тёплой церкви и трапезы.

   Из следующего письма, датированного 26 января 1704 года, мы видим, что Евдокию Фёдоровну сразил какой-то ужасный недуг и её жизнь висит на волоске. Вот что пишет монастырская игуменья Параскева в Москву Тихону Стрешневу:

   "Государю боярину Тихону Никитичу богомолицы великаго Государя и ваши, из Суздаля Покровскаго девича монастыря, игуменья Параскева, казначея Маремьяна с сестрами, Бога моля, челом бьют. Известно тебе государю, предлагаем: государыня царица вельми скорбит и святым покаянием и святаго причащения сподобилася и елеем святым освятилася; изволила нас призывать и говорить, чтоб нам отписать, и просила, чтоб ей видеть брата своего при самой кончине. И мы, богомолицы, просим, против приказу ея, милости твоей. Она едва говорит, и если Бог сошлет по душу ея, как ее управить и где положить и кому управить тело ея ? Послано нарочно 26 числа генваря". (там же, стр. 297, том 4, часть 2, Приложения II, № 229)

   На этом письме стоит надпись: "Поднести боярину Тихону Никитичу" и есть пометка, сделанная рукой Стрешнева: "704 генваря в 29 д. принес Покровскаго монастыря стряпчий Мих. Стахеев". Отсюда мы видим, что хлопоты Евдокии по привлечению Михаила Стахеева в монастырь увенчались успехом.
   И ещё обратите внимание — в этом письме Евдокия называется "государыней царицей", а не инокой Еленой. Письмо явно было написано в стрессовой ситуации, а значит в нём было сказано всё, как на духу — это очень важный факт !

   В 1705 году для неё были выстроены новые, более просторные кельи, примыкавшие к церкви Благовещения. В них уже могли поселиться приближённые Евдокии монахини. Из сеней кельи можно было пройти прямо в эту церковь (не выходя на улицу), где для бывшей царицы было устроено специальное место со слюдяными окошками. От монастыря для неё назначались дневальные, готовилась поварами пища.

   Евдокия Фёдоровна вся внутренне противилась своему положению..., не говоря уже о церкви, которая всегда была против насильственного монашества. Надо сказать, что уже через полгода после пострига она сбросила с себя иноческое платье и стала жить в монастыре как мирянка. Вот как позднее (в 1718 году) об этом напишет сама Евдокия, обращаясь к Петру I (полностью это письмо я приведу чуть ниже):

   "Всемилостивейший Государь !
   ... И по пострижении, в иноческом платье ходила с полгода; и не восхотя быти инокою, оставя монашество и скинув платье, жила в том монастыре скрытно, под видом иночества, мирянкою.  ...".

   Уж не знаю по какой причине, но в 1706 году Евдокия отважилась написать письмо Петру I. У меня есть одна версия по поводу написания этого письма, правда, она бездоказательная — по всей видимости, до Лопухиной дошли слухи, что царь стал "на постоянной основе" сожительствовать с одной девицей (Марта Скавронская, 1684 – 1727 гг., будущая императрица Екатерина I), и Евдокия решилась "прозондировать" бывшего мужа на предмет МИЛОСЕРДИЯ в изменившихся обстоятельствах его личной жизни. Но это только моё предположение.
   И опять заметьте — себя в письме она не называет Еленой. Правописание ею уже почти забыто и пишет она как разговаривает..., похоже на то, что это письмо ею никому не было показано для проверки грамматики:

   "Благочестивый государь царь Петр Алексеевичь, здравствуй !
   По воли и по повелению твоему уже я в манастыре бетствую семь лет, а про твое государево здоровье не слышу и про сына нашего. Которы и сротники мои есть, а они от меня отступилиса. О, какое мое горкое и нужное житие здесь в манастыре, от убогих едина никово перет собою не вижю. Прошу у тебя государя своего милости, пожалуй, батюшко мой, сотвори милость свою надо мною убогою нишщею, не имею истиньно у себя деньги единой не талкождо лохонишо (ветхая одежда. — И.Ш.) на себя положить, ин и свечи не но што выменить.
   Пожалуй, сотвори милостиво нат кою убогою нишщею, яви милость свою надо мною, а я горкая челом бью, прикажи меня чем нибуть пожаловать денех, истинно хуже нишщее. Сыну нашему мое грешное благословение". (стр. 81, том 9, Пекарский П.Н.: "Исторические бумаги, собранные Константином Ивановичем Арсеньевым", Сборник Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук. Санкт–Петербург, 1872 г.)  По какой-то причине это письмо не попало в поле зрения Николая Устрялова и было обнаружено историком–статистиком К.И.Арсеньевым. Можно предположить версию, что оно было запланировано к публикации в так и не изданном Устряловым 5-ом томе, но возможно и то, что историк о нём не знал.

   Похоже, что "благочестивый государь" проигнорировал это письмо от бывшей супруги.

   Немного коснусь упомянутой выше новой сожительницы царя. Вот как авторитетный советский историк, проживший 100 лет, Павленко (Николай Иванович, 1916 – 2016 гг.) объясняет появление этой женщины около Петра I:

   "В августе 1702 года Шереметев (Борис Петрович, 1652 – 1719 гг., генерал–фельдмаршал. — И.Ш.) овладел Мариенбургом (совр. латвийский Алуксне. — И.Ш.). Среди взятых в плен оказалась семья пастора Глюка, державшая в услужении сироту Марту. Сначала Марта попала в руки какого-то сержанта, затем оказалась у Шереметева, а в конце 1703 года ее отнял у фельдмаршала Меншиков. У Меншикова Марту, которую к тому времени стали называть Катериной Трубачевой, заметил Петр. Быть может, знакомство Петра с Екатериной было случайным. Но не исключено, что Меншиков это знакомство подстроил. С Анной Монс, фавориткой царя, у него сложились неприязненные отношения, и он был заинтересован в разрыве Петра с дочерью виноторговца из Немецкой слободы. Со временем Катерина Трубачева прочно овладела сердцем царя. Своим возвышением она была обязана Меншикову и чувство признательности ему сохранила на всю жизнь". (Н.Павленко "Меншиков: полудержавный властелин")

   Но вернёмся к Евдокии. Есть один источник, утверждающий, что во время пребывания в монастыре она однажды виделась с сыном — у историка Сергея Соловьёва в 17-м томе "История России с древнейших времён" в первой главе находим следующее:

   "В 1708 году царевна Наталья Алексеевна дала знать брату, что царевич тайно виделся с матерью".

   Никаких санкций для участников этой встречи не последовало.

   В начале 1709 года на суздальской земле Евдокия встретила и полюбила майора Глебова (Степан Богданович, род. ок. 1672 г., ум. в 1718 г.), который приехал в Суздаль для рекрутского набора на рубеже 1708–09 годов. Его московская супруга Татьяна Васильевна (в девичестве Строева–Степановская) долгое время болела ("болит у нея пуп и весь прогнил и все из него течет: жить–де нельзя"), и нерастраченные силы любви майора и бывшей царицы сделали своё дело.
   Возможно, они как-то были знакомы между собой и пересекались ранее (дом Глебова был у Пречистинских Ворот), но это документально не доказано, хотя, если учитывать, что Москва в те времена была "одноэтажная" и умещалась в пределах современного Садового кольца, то всё может быть. Но скорее всего, они встретились где-то в "высшем свете", так как известно, что Степан Глебов служил стольником царицы Прасковьи Салтыковой (жена царя Иоанна V) в 1686–92 годах, а Евдокия вышла замуж за Петра как раз в этот период — в 1689 году. Да и род Глебовых был с Лопухиными в родстве.

   Подобная встреча на суздальской земле могла произойти только после ослабления местного монастырского режима — когда вместо заболевшего и ослепшего митрополита Иллариона (Иван Ананьевич, 1631 г. – 14 дек.1708 г., его посредничество во время стрелецкого бунта 1682 года предотвратило ещё большее кровопролитие) суздальскую кафедру в сентябре 1708 года возглавил митрополит Ефрем (Янкович, 1658 г. – 18 марта 1712 г., серб по происхождению). Как говорится, новая метла по-новому метёт. И так совпало, что с 1709 года главную обитель Суздальской епархии — Спасо–Евфимиев монастырь возглавил архимандрит Досифей, который происходил из дворовых людей бояр Лопухиных. (Православная энциклопедия, том 16, статья "Досифей (Глебов Диомид, ум. 17.03.1718, Москва). Досифей был хорошо знаком Евдокии, между ними наладился личностный контакт..., и это означало значительное послабление режима содержания бывшей царицы.

   После первого свидания майор Глебов подарил своей возлюбленной шкурки соболей, песцов и плотной парчи..., затем он стал присылать ей пищу. Они мечтали, что после освобождения заживут счастливой жизнью.
   Они жили "как супруги" в течение всей "командировки" Глебова по рекрутскому набору — около двух лет. Время течёт неумолимо и всё хорошее когда-то заканчивается — после выполнения своих служебных обязанностей майору надо было возвращаться в Москву.

   Вот отрывки одного из писем Евдокии к Степану, когда тот по службе разъезжал по Владимирской округе. Мы видим, что у майора не всегда получалось приезжать в монастырь и Евдокия уже начинала его ревновать (все письма Глебову написаны рукой старицы Каптелины):

   "Свет мой, батюшка мой, душа моя, радость моя ! Знать уже зло проклятый часъ приходит, что мне с тобою роставаться ! Лучше бы мне душа моя с телом разсталась ! Ох, свет мой ! Как мне на свете быть без тебя, как живой быть ? Уже мое проклятое сердце да много послышало нечто тошно, давно мне все плакало. Аж мне с тобою знать будет роставаться. Ей, ей, сокрушаюся ! И так Бог весть,каков ты мне мил. Уж мне нет тебя миляе, ей Богу ! Ох ! любезный друг мой ! За что ты мне таков мил ? Уже мне ни жизнь моя на свете ! За что ты на меня, душа моя, был гневен ? Что ты ко мне не писал ? Носи, сердце мое, мой перстень, меня любя; а я такой же себе сделала; то-то у тебя я его брала ...
   И давно уже мне твоя любовь знать изменилася .... Для чего, батько мой, не ходишь ко мне ? Что тебе сделалось ? Кто тебе на меня что намутил ? Что ты не ходишь ? Не дал мне на свою персону насмотриться ! То ли твоя любовь ко мне ?.... Отпиши мне, ... где тебе жить в Володимере ли, или в Юрьеве, али к Москве ехать ? .... Поедь лучше ты к Москве, нежели тебе таскаться по городам. Приедь ко мне: я тебе нечто скажу. Послала к тебе галздук я (повязка из широкой ленты, завязываемая узлом или бантом вокруг шеи. — И.Ш.), носи, душа моя ! Ничего ты моего не носишь, что тебе ни дам я. Знать я тебе не мила ! .... Ей тошно, свет мой.... что ты не прикажешь ни про что, что тебе годно покушать ? Братец, а с чем у тебя мешки-та пропали, с уздами, или с иным с чем ? Скажи, сердце, будет досуг, приедь хоть к вечерне". (стр. 331, том 6, Приложения, № 40, письмо 3, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1859 г.)

   В дальнейшем между собой они общались только путём переписки (лишь несколько раз майор сумел навестить её), всё-таки у Глебова в Москве была семья (жена, сын, дочь), ну и служба есть служба. Кстати, Евдокия в своих письмах настойчиво просила Степана добиваться перевода служить поближе к Суздалю и вообще получить "дембель" или добиться воеводства поближе к ней. И даже не единожды она предлагала майору помощь деньгами (фигурируют суммы от трёхсот до семисот рублей) для подкупа чиновников от которых зависела карьера Глебова. Из переписки видно, что и сам майор присылал ей деньги. Письма переправлялись в столицу и обратно через монастырских слуг — Якова и Григория Стахеевых.

   Нередко в письмах Евдокии к Степану делала свои приписки от себя и старица Каптелина. Вот одна из таких приписок:

   "Братец мой ! Матушка твоя по тебе неутешно плачет, в голос вопит по тебе. Уже так вопит, так вопит по тебе, что ты ее покинул. Уже братец без меры, мол, добивайся ты сюды, друг мой !"

   Я почти уверен в том, что Евдокия была знакома с семьёй Степана Глебова и ранее, так как в одном из писем Евдокии к брату Аврааму в неожиданном контексте упоминается жена Глебова — Татьяна Васильевна. Вот это письмо 1715 года, написанное её рукой:

   "Братец Авраам Федорович !
   Здравствуй на многия лета со всеми своими; а я ж(ива). Пиши ко мне про мужа моего и про сына моего и про всех. А я, свет мой, нешто больно не могу; боюся, чтоб мне не умереть. Поехала к Москве Татьяна Васильевна: будете вы до нея добры, явите ей милость свою в нуждах их; не оставьте, пожалуйте, за него порадей, что бы ему быть одному у набору, чтоб на смотре ему не быть. А ты, радость моя, прежнему не верь: ты мне поверь. Знаешь ты меня, какова я и моложе была."

   По этому письму получается, что жена Глебова приезжала к бывшей царице хлопотать, чтобы её муж не был переведён в действующую армию.

   А что касается непосредственно личной переписки Евдокии и Степана, то до нас дошли только 9 писем (от длинных до совсем коротких), которые были найдены и изъяты в 1718 году дома у Глебова. Как я уже сказал, все они написаны рукой старицы Каптелины.

   Петру I об этой любовной связи стало известно совершенно случайно (спустя девять лет) — лишь только после того, как в феврале 1718 года было возбуждено следственное дело против его сына — царевича Алексея Петровича, обвинённого в "измене царю и отечеству" и в бегстве за границу.
   Вот по мере возможности краткая история этого побега.

   Почти весь 1716 год Пётр I лечился в Европе на местных водах и заодно занимался морскими и иными делами. И вот в конце сентября курьер Сафонов доставил от него царевичу Алексею письмо, в котором государь просил сына поскорее определиться с обещанными ему перед отъездом двумя вариантами своих дальнейших действий — либо царевич, ссылаясь на своё слабое здоровье, отрекается от наследия престола, либо изъявляет желание свою дальнейшую жизнь провести в монастыре (что фактически означает то же самое).
   Далее в письме было сказано, что если Алексей выберет первый вариант, то "более недели не мешкай и поезжай сюда"..., что царевич тут же и сделал, сказав всем, что уезжает повидать отца. Он взял под это дело у князя Меншикова тысячу, а в Сенате две тысячи рублей..., и, прихватив свою новую "пассию" Ефросинию (жена Алексея умерла годом ранее вскоре после вторых родов) и ещё нескольких слуг, 26 сентября отправился через Ригу в Европу, надеясь под именем подполковника Коханского там на два–три года "раствориться" в ожидании смерти отца. А все предпосылки для кончины государя были — в конце 1715 года царь по болезни чуть не отдал богу душу..., у Петра не раз наступали такие кризисные моменты после длительных виноизлияний (осенью того года у него родился сын). Так вот, Пётр I ужасно испугался исчезновению Алексея и послал своих людей "искать его концы" по всей Европе. Наконец, 20 февраля 1717 года стало понятно, что его отпрыск инкогнито прячется в Вене в цесарских владениях.

   Спустя один год и четыре месяца после побега царевича Алексея разными угрозами и посулами, включая разрешение на женитьбу с уже беременной Ефросинией, сумели выманить из Европы к родным берёзкам.
   Доверившись обещаниям отца быть к нему снисходительным, "несчастный" (по определению Пушкина А.С.) царевич возвратился в Москву (через Тверь) поздно вечером 31 января, а уже на следующее утро Пётр I со своим ближним кругом выработал всю дальнейшую стратегию действий над Алексеем. Судя по всему, уже 1 февраля сын был расспрошен отцом, но конкретных имён "соучастников" тогда им названо не было.

   В понедельник 3 февраля в Кремлёвском аудиенц–зале в "торжественной обстановке" — в присутствии духовенства, министров и других высших должностных лиц Пётр I высказал все претензии своему отпрыску (тот был как арестант — без шпаги). Алексей попросил у отца "жизни и милости".
   Царь пообещал проявить милость, если тот отречётся от наследия престола и выдаст абсолютно всех людей, причастных к его бегству за границу. Алексей дал на всё это согласие и передал отцу письмо с покаянием. Вслед за этим вице канцлер Шафиров (его именем назван проспект в Санкт–Петербурге) зачитал приготовленное для подписи царевичем "Клятвенное обещание". Вот его фрагмент:

    "... обещаюсь и клянусь... той воле родительской во всем повиноватися, и того наследства никогда ни в какое время не искать и не желать и не принимать, ни под каким предлогом. И признаваю за истиннаго наследника брата моего царевича Петра Петровича." (стр. 444, том 6, Приложения, № 145, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1859 г.)

   Отойдя в отдельную каморку, Алексей назвал отцу некоторых людей, которые ему помогали и знали о его бегстве за границу. Затем всё "высокое собрание" перешло в соборную церковь и там перед святым Евангелием царевич отрёкся от наследия трона и подписал бумагу.

   С этого момента начинается раскручивание и следственное дознание всей цепочки событий, приведших к бегству царевича.
   В этот же день царь отсылает своего курьера Сафонова к Меншикову в Петербург с приказом арестовать ряд лиц и провести первые допросы.
   6 февраля ровно в полдень в северной столице в гарнизонный каземат Петропавловской крепости князем Голицыным (Пётр Михайлович, 1682 – 1722 гг.) был доставлен Кикин (Александр Васильевич, 166? – 1718 гг.). Он когда-то был любимцем и сподвижником Петра I, начинал служить бомбардиром в его потешных полках, был денщиком царя во время Азовских походов, назначался адмиралтейств–советником и вообще специализировался по "морским делам". Ему же принадлежит разработка передачи морских сигналов флагами.
   9 февраля в 7 часов утра Александра Кикина вместе с камердинером царевича Алексея начнут этапировать в Москву (под охраной подпоручиков Фёдора и Никиты Румянцевых), и уже спустя 36 дней его жизнь оборвётся на плахе. Его именем назовут весь процесс по расследованию бегства царевича за границу — "Кикинское дело". В ходе следствия он будет объявлен главным вдохновителем, организатором и подстрекателем "преступления" царевича Алексея Петровича.
   Также с именем Александра Кикина связана одна малоизвестная и весьма таинственная история, не разгаданная до сих пор. Рекомендую найти в интернете мою статью «Тайна клада Кикина» — о вероятном сокрытии огромного количества серебряных монет.

   Скажу сразу, что ознакомившись с большим количеством документов по "Кикинскому делу", я пришёл к выводу, что это дело было Петром I нарочито раздуто, сконструировано "пазл за пазлом" на показаниях обвиняемых (под пытками) и подогнано под основную задачу — одним махом решить свои династические проблемы, которые висели над царём два десятилетия после ссылки первой супруги в монастырь.
  
   Хочу сказать, что разбирая кипы документов, мне попутно удалось сделать ряд "открытий". Так в ведомости от 13 сентября 1718 г., присланной Петром Толстым (начальник Тайной розыскной канцелярии) об отписных (конфискованных) дворах в Петербурге и Москве, есть такие записи:

  " I. Не розданы: В С.–Питербурхе:
   Александра Кикина на речке Калинке на Адмиралтейской стороне три двора."

   И ещё ниже через две строки:

   "Князя Василия Долгорукаго на берегу Большой Невы и загородный на речке Калинке"
  
   Получается, что именно так называлась некоторое короткое время река Фонтанная (после 1737 года Фонтанка) и похоже, что информации о таком названии реки нет нигде. Часто упоминается лишь финская (ижорская) деревня Кальюла или Каллина (на русский лад — Калинкина), находившаяся в районе устья реки. От названия этой деревни и пошли другие топонимы — Старо-Калинкин, Мало-Калинкин и Ново-Калинкин мосты, Калинкин переулок, Калинкинский пивоваренный завод (крупнейший в дореволюционной России, потом получил имя "Стеньки Разина").
   А вот река с названием Калинка не встречалась ни на картах, ни в исторических справочниках.

   Другое интересное открытие мне удалось сделать, сравнивая в разных источниках ряд дат и событий. И я пришёл к выводу, что в самом ближнем окружении Петра I был осведомитель, работавший на Священную Римскую империю..., но это тема для отдельного повествования, которое написано под названием "Как я вычислил шпиона в свите Петра I".

   Но продолжу. Государь предписывает следователю капитан–поручику Скорняков–Писареву (Григорий Григорьевич, ум. после 1745 г., автор первого русского сочинения по механике) отправляться в Суздаль:

   "Указ бомбардирской роты капитан–поручику Писареву. Ехать тебе в Суздаль и там в кельях бывшей жены моей и ея фаворитов осмотреть письма, и ежели найдутся подозрительныя, по тем письмам, у кого их вынул, взять за арест и привести с собою купно с письмами, оставя караул у ворот".

   Этот следователь был одним из любимцев Петра I..., и по сути, стал основным приводным колесом в созданной по делу царевича Тайной розыскной канцелярии.

   Григорий Скорняков–Писарев, прибыл в Суздаль 10 февраля 1718 года и застал бывшую царицу в мирском платье, а в церкви монастыря обнаружил записку, где её упоминали совсем не инокиней..., и не обделяли вниманием её сына:

   "... благочестивейшей великой государыне нашей царице и великой княгине Евдокии Феодоровне, и сыну вашему благороднейшему великому государю нашему царевичу и великому князю Алексею Петровичу, благоденственное пребывание и мирное житие, здравие же и спасение и во все благое поспешение ныне и впредь будущия многая и неисчетныя лета, во благополучном пребывании многа лета здравствовать".

   Тут надо сказать, что Евдокия, благодаря своим личным качествам, а также авторитету, со временем смогла обустроить свой монастырский быт и жить более-менее сносно. Нужно учитывать, что народ на Руси абсолютно не был готов к петровским переменам (их цена была просто ужасающей) и у царицы оставалось очень много "почитателей" и реальных помощников. Народ ненавидел Петра..., а за что можно было любить царя, если его правление приносило простым людям (да не только крепостным, а и знати) сплошное горе и страдания.
   Для Евдокии пребывание в монастыре стало особенно приемлемым после женитьбы 14 октября 1711 года сына Алексея на принцессе Шарлотте–Кристине–Софии Брауншвейг–Вольфенбюттельской (1694 – 1715 гг.). Люди не дураки..., и прекрасно понимали, что правление Пётра I не вечно (человек смертен) и что будущее за сыном Евдокии и его потомством. Евдокию Фёдоровну стали посещать местные высокопоставленные иерархи..., и даже она сама стала иногда отправляться в поездки по близлежащим монастырям Владимирской округи, где её принимали с почестями, как царицу.
   Даже сам патриарший местоблюститель (Пётр I после смерти в 1700 году Адриана ликвидировал патриаршество) митрополит Стефан в 1712 году в своих проповедях стал с почтением упоминать её сына, называя его "единою надеждою России"..., что совсем не радовало Петра I. А уж когда Стефан пустился в обличения против "оставляющих своих жен, не хранящих постов и обидящих церковь Божию", то царь не выдержал подобных намёков на свою персону и на время вообще запретил тому говорить проповеди.

   Примечательно, что в ту "эпоху доносов" такое вольное поведение опальной царицы осталось совсем незамеченным для царя..., и все её поездки по монастырям и ответные визиты высоких священнослужителей вскрылись даже не во время расследования "кикинского и суздальского дела", а только два года спустя.

   А уж когда у царевича Алексея вслед за дочкой Натальей 12 октября 1715 года родился сын Пётр, моральный авторитет Евдокии вырос многократно. Даже если учитывать, что буквально через две с половиной недели (29 октября) у самого Петра I тоже родился сын (Пётр Петрович, "Шишечка"), всё равно по закону наследником престола считался царевич Алексей и его потомство.
   Что же касается супруги царевича Алексея Петровича, то она умерла через 10 дней после родов — в ночь на 22 октября. Я специально отыскал немногочисленные материалы об этой молодой женщине и сделал вывод, что она была очень хорошим и добропорядочным человеком. Надо упомянуть, что она была родной сестрой жены Карла VI (император Священной Римской империи в 1711–40 годах). К нему-то и "рванул" и там отсиживался царевич Алексей во время своего побега.
   Интересный факт — именно в день похорон Шарлотты–Софии (27 октября) царь улучил момент и вручил Алексею очень пространное письмо "Объявление сыну моему", датированное ещё 11-м октября (за сутки до рождения внука), в котором откровенно принуждал царевича отречься от престола. Форма этого письма довольно-таки жёсткая..., вот одна из фраз оттуда:

   "Ежели ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын, и что я сие только в устрастку пишу...".
   Полностью это письмо можно прочитать здесь: (там же, стр. 346, том 6, Приложения, № 46).

   И хотя после этого сын ответил отцу, что он вовсе не претендует на трон, Пётр I вскоре стал принуждать Алексея к монашеству (в письме от 19 января 1716 года). Всё это в конечном итоге и послужило причиной бегства царевича за границу.

   Но вернёмся к февральским событиям в суздальском монастыре.
   Кроме прочих признаков "богатой мирской жизни" в келье инокини Елены было найдено и несколько "подозрительных" писем. Вот как об этом докладывал царю Скорняков–Писарев 10 февраля 1718 года:

   "По указу вашего величества, в Покровский Суздальский монастырь я приехал сего февраля 10 в полдни и бывшую царицу вашего величества видел таким образом, что пришел к ней в келью, никто меня не видел, и ее застал в мирском платье, в телогрее и в повойнике (платок, обвитый вокруг головы. — И.Ш.), и как я осматривал писем в сундуках, и нигде чернеческаго платья ничего не нашел, токмо много телогрей и кунтушей (верхняя одежда "польского" стиля, часто с прорезными рукавами. — И.Ш.) разных цветов. И спрашивал я того монастыря казначею, к которой она сперва привезена была в келью, которая сказала, что она вздевала на себя чернеческое платье на малое время и потом скинула, а пострижена и не была; и тое казначею взял я за караул. Писем нашел только два, касающихся к подозрению: с них посылаю копии до вашего величества...". (там же, стр. 458–459, том 6, Приложения, №149)

   Можно себе представить лицо Петра I, когда он прочитал эту фразу из письма — "А  ПОСТРИЖЕНА И НЕ БЫЛА". Наверняка, конвульсии долго обезображивали его. Это был как гром среди ясного неба..., подобного кошмара Пётр представить себе не мог (о причинах поясню чуть ниже). Царь тут же отправляет курьера в Суздаль с распоряжением всех арестовать и привезти.
   И 14 февраля 1718 года Скорняков–Писарев арестовывает Лопухину (вместе с ней ещё с добрый десяток человек, в основном монастырских) и отправляется к Москве.
   В пути 15 февраля Евдокия пишет письмо царю, которое потом будет внесено в "Манифест 5 марта 1718 года о бывшей царице Евдокии", где говорится о всех "порочных делах" Евдокии Фёдоровны и других её "подельниках". Мне интересна причина — почему это покаянное письмо написано именно в пути ? Кто инициатор этого ? Тут можно только догадываться..., возможно сама Евдокия решила заранее, упреждая неминуемые пытки, покаяться..., а может быть это и Скорняков–Писарев, зная нрав Петра I и его болезненный страх перед вероятным "немонашеством" бывшей жены, надоумил её заранее немного себя подстраховать..., но если учитывать жестокость этого следователя, то маловероятно.
   Вот это письмо полностью (маленький отрывок из него я уже цитировал выше):

   "Всемилостивейший Государь !
   В прошлых годах, а в котором не упомню, при бытности Семена Языкова, по обещанию своему, пострижена я была в Суздальском Покровском монастыре в старицы, и наречено мне было имя Елена. И по пострижении, в иноческом платье ходила с полгода; и не восхотя быти инокою, оставя монашество и скинув платье, жила в том монастыре скрытно, под видом иночества, мирянкою. И то мое скрытие объявилось чрез Григорья Писарева. И ныне я надеюся на человеколюбныя вашего величества щедроты. Припадая к ногам вашим, прошу милосердия, того моего преступления о прощении, чтоб мне безгодною смертию не умереть. А я обещаюся по прежнему быти инокою и пребыть во иночестве до смерти своея и буду Бога молить за тебя, Государя.
   Вашего величества нижайшая раба бывшая жена ваша Авдотья.
   Февраля 15 дня 1715."   (там же, стр. 467, том 6, Приложения, № 152)

   Вот здесь на рисунке можно посмотреть на концовку этого письма (факсимиле). Такое впечатление, что оно писалось замёрзшими руками..., в других ранних письмах Евдокии Фёдоровны почерк более сносный..., хотя и все другие грамотные люди того времени (даже весьма знатные) писали "как курица лапой":

http://cloud.mail.ru/public/KPc8/NVnVGcDDE

   16 февраля все арестованные были доставлены в Москву, в село Преображенское на Генеральный двор — это место на современной карте, примерно, 1-я ул. Бухвостова, дом 1 (Сергей Леонтьевич Бухвостов был сподвижником Петра I по "потешным играм"..., и государь называл его "первым русским солдатом"). Все "монастырские" были переданы в руки следователям..., и сразу же начались допросы "с пристрастием", то есть с пытками.
   Чуть шире расскажу про брата Александра Кикина — Ивана. Он ранее служил стольником матери Петра I, после опалы званий и чинов он не лишился, но был сослан в Астрахань, где местный губернатор назначил его аудитором–делопроизводителем губернской канцелярии. Умер Иван Кикин 13 сентября 1723 года. К слову, я встретил в одном собрании петровских документов письмо от 4 мая 1714 года царевича Алексея некоему Ивану Васильевичу о возврате заёмных денег 3000 рублей. Так вот, можно смело классифицировать этого адресата, как Кикина И.В., он был "казначеем" у царевича.
   И ещё интересный факт про потомство Ивана Васильевича — его правнук Пётр Андреевич Кикин во время войны 1812 года был дежурным генералом при ставке Михаила Кутузова, был ранен в глаз в Бородинской битве, женился на дочери Екатерины Торсуковой (ей императрица Екатерина II перед свадьбой внука Александра поручила обучить того искусству плотской любви), слыл большим славянофилом, в 1821 году стал первым председателем "Общества Поощрения Художеств", и именно Петру Андреевичу первому принадлежит высказывание о необходимости постройки Храма Христа Спасителя в Москве.

   Итак, для Петра I стало настоящим шоком известие, что Евдокия жила в монастыре, как мирянка. Ведь, если она по-настоящему не постригалась, а лишь сделала видимость, то второй брак Петра с Екатериной считался бы недействительным, и рождённые в нём дети получили бы статус незаконнорожденных (тогда ещё был жив провозглашённый наследником малолетний Пётр Петрович, 1715 – 1719 гг.), и значит они не могли бы претендовать на наследие престола.

   "Официального согласия" на развод от Евдокии царь так и не получил, а по церковным канонам можно было жениться во второй раз только в случае смерти жены или после её ДОБРОВОЛЬНОГО пострижения в монахини. И если бы обряд пострига Евдокией в действительности не был совершён, то второй брак царя стал считаться бы просто фикцией.
   Пётр I стал придавать большое значение ФОРМАЛЬНОМУ соблюдению законности, к великому сожалению для себя — слишком поздно. Пройдёт ещё немного лет и на пренебрежительном отношении в своей молодости к законам он обожжётся под конец жизни, когда попытается выдать замуж (он начал зондировать на сей предмет французский двор) свою дочь Елизавету — будущую императрицу, рождённую Екатериной вне брака (за два года до венчания), за короля Людовика XV. Дом Бурбонов просто-напросто откажется связываться с девушкой, имеющей "мутную" историю рождения.

   И к великой радости Петра, Евдокия лично подтвердила свой постриг..., да и нашлось несколько свидетелей этого таинства, хотя все они стояли за ширмой и могли лишь слышать, а не видеть происходящее. У меня нет 100% уверенности, что Евдокия не обманула царя и пострижение в монахини было всё-таки ею сымитировано для присланного из Москвы проконтролировать Евдокию окольничего Семёна Языкова. Обращают на себя внимание обстоятельства этого пострига..., они какие-то странные. Во-первых, обряд проводил приглашённый из Суздальского Спасо–Евфимиева мужского монастыря иеромонах Илларион, а во-вторых, всё действо почему-то происходило в келье казначеи Маремьяны, хотя условия для этой процедуры в келье Евдокии были лучше:

   "У меня в келье постригали царицу; а подлинно ли постригли, не ведаю, для тото, что ее постригли за завесом; чернеческое платье она носила недель с десять, или и больше, не помню; а после какой ради причины скинула, не знаю; только сказывала, что не отрекалась; после того все ходила в мирском платье".

   И вот на допросах этой старицы–казначеи Маремьяны всплыло имя некоего Стефана (по всей видимости, так сама Евдокия называла Степана при людях), а монашка–старица Каптелина 19 февраля рассказала, что "...к ней, царице–старице Елене, езживал по вечерам Степан Глебов и с нею целовалися и обнималися. Я тогда выхаживала вон; письма любовные от Глебова она принимала и к нему два или три письма писать мне велела".
   Монашка также упомянула, что письма для доставки в Москву передавались монастырским слугам.

   Тут же 20 февраля в Москве арестовывают Степана Глебова, и при обыске у него дома находят письма бывшей царицы. Его основательно пытают и добиваются показаний.
   Вот полный текст его собственноручного письменного признания от 20 февраля 1718 года:

   "Как я был в Суздале у набора солдатскаго, тому лет с восемь или с девять, в то время привел меня в келью к бывшей царице, старице Елене, духовник ея Федор Пустынный, и подарков к ней чрез онаго духовника прислал я два меха песцовых, да пару соболей, косяк байберака Немецкаго (байбарак — плотная шёлковая или парчовая ткань, косяк — мера длины ткани, около 60 метров. — И.Ш.), и от пищей посылал. И сшелся с нею в любовь чрез старицу Каптелину и жил с нею блудно. И после того, тому года с два, приезжал я к ней и видел ее. А она в тех временах ходила в мирском платье. И я к ней письма посылал о здоровье; и она ко мне присылала ж чрез служебников моих Василья Широна и чрез своих людей Василья да Сергея Михеевых. А которыя письма у меня выняты, и те письма от нея, Елены, рукою старицы Каптелины, в том числе и от нея Каптелины некоторыя. А что в тех письмах упоминается о перстнях, и те перстни один золотой с печатью, на котором вырезан цветок под короною, и другой с лазоревым яхонтом; из того же числа с цветком отдала она, бывшая царица, мне, Степану; а другой велела отдать дочери моей; а против того взяла она, бывшая царица, перстень же с лазоревым яхонтом." (стр 469, № 155, том 6, Н.Устрялов "История царствования Петра Великого", Санктпетербург, 1859 г.)

    На следующий день на Генеральном дворе состоялась очная ставка Евдокии Лопухиной и Степана Глебова. Вот что после этого написала в своих показаниях Евдокия:

   "Февраля в 21 день, я, бывшая царица, старица Елена привожена на Генеральный двор и с Степаном Глебовым на очной ставке сказала, что я с ним блудно жила в то время, как он был у рекрутскаго набору; и в том я виновата. Писала своею рукою я, Елена." (там же, стр. 470, № 156)

   Но следователей (читай — Петра I) мало интересовала их чувственная связь — любовь в обвинениях особо не предъявишь. От них хотели добиться признательных показаний про их контакты с окружением царевича Алексея Петровича.
   Майор Глебов все предъявленные ему обвинения отвергал (даже под пытками) и не оспаривал лишь сожительство с Евдокией.
   На допросы также привозились жена Глебова и сын. Татьяна Васильевна, в частности, сказала, что к бывшей царице в Суздаль она ездила дважды — один раз с мужем, а один раз сама.
   В конце концов дело Степану Глебову всё-таки "пришили" при помощи его сына Андрея, которого пытали. "Притянули за уши" и состряпали в лучших традициях НКВД–КГБ. Пытали майора Глебова особо изощрённо..., и даже в камере у него отобрали обувь (на дворе конец февраля).

   Его обвинили в измене "царю и отечеству", в связях с "оппозиционным" тогда уже ростовским епископом Досифеем. Первый пункт приговора гласил:

   "1. Степану Глебову, за сочиненныя у него письма к возмущению на его царское величество народа, и умыслы на его здравие, и на поношение его царскаго величества имени и ея величества государыни царицы Екатерины Алексеевны, учинить жестокую смертную казнь...".

   На самом же деле в своих письмах майор писал о своей жене и других родственниках (без упоминания имён), а ему вменили, что это были слова про царскую семью.
   Есть предание, что на одном из допросов Глебов плюнул в лицо Петру I и сказал, что не стал бы говорить с ним, если бы не считал своим долгом оправдать свою повелительницу царицу Евдокию.

   5 марта 1718 года был издан "Манифест о бывшей царице Евдокии". Его распечатали тиражом в две тысячи экземпляров и продавали за 4 алтына (даже на этом деньги делали). В довольно-таки длинном тексте манифеста, который явно правил сам Пётр I, было рассказано о "неблаговидной жизни" Евдокии в Суздальском монастыре, приведена её переписка с майором Глебовым (три письма), плюс там было рассказано о других лицах, "притянутых за уши" по этому делу.
   Полностью текст манифеста можно прочитать на 10-ти страницах у Николая Устрялова в 6-м томе, начиная со стр. 447. От этого документа так и веет "липой" (вытянутой пытками над арестованными), сделанной ради одного — оправдать все предыдущие и последующие действия Петра I, направленные на решение своих династических проблем (это первое) и на запугивание всех недовольных его властью (это второе).

   И уже 14 марта министрами царя были вынесены всем обвиняемым различные приговоры (фрагмент приговора Глебову я привёл выше).
   По этому делу к смертной казни приговорили четверых, а 28 человек к телесным наказаниям разной степени тяжести (урезание языков, вырывание ноздрей), к ссылке и каторге.
   Вполне естественно, что подписи Петра I под этим приговором не было — для этого есть нужные "шестерёнки"..., но мы понимаем, что все решения принимались на высшем уровне — формалист Пётр Алексеевич был ещё тот и делал всё, чтобы казаться тут "не при делах". У нас так постоянно — когда дело касается чего-то неприятного, цари всегда "не в курсе дела":

Во все века народ спроси
— Ну как житьё при государе ?
И вам ответят на Руси
— Хороший царь, дерьмо бояре !

   15 марта 1718 года в двадцатиградусный мороз измученного пытками Степана Глебова привезли на Красную площадь. По словам очевидцев — народу нагнали невидимо, пару сотен тысяч..., но вероятно, это преувеличение.
   Рядом с местом казни стояла телега, на которой сидела опальная Евдокия. Охраняли её два солдата, в обязанности которых входило ещё и следующее: они должны были держать бывшую государыню за голову и не давать ей закрывать глаза. Посреди помоста торчал кол, на который и усадили раздетого донага Глебова. Хочу сказать, что для проведения этого вида казни были свои "специалисты" — насаживали на кол так, чтобы жизненно важные органы задевались как можно меньше (для продления мучений), обычно кол выходил через плечо.
   Вот цитата из немецкой хроники тех дней:

   "Привезли Глебова на торговую площадь на санях в шесть лошадей. Его положили на стол и в задний проход воткнули железный кол, и вогнали его до шеи. Когда Глебов таким образом был посажен на кол, восемь человек отнесли его и водрузили на возвышенном месте; кол имел поперечную перекладину, так что несчастный мог сидеть на ней. Возле Глебова всё время был русский священник. Чтобы осуждённый на мучения не замёрз и страдал дольше, на него надели меховое платье и шапку" (Ausfurliche Beschreibung in der Hauptstadt Moscau, den 28 Mart, dieses 1718 Jahres in Beyseyn einer unzehligen Menge Volks, vollozogenen grossen Execution. [1718]. S.4.)

    А вот как описывает происходившие в те дни расправы австрийский дипломат Отто Антон Плейер (резидент императора Священной Римской империи) в донесении, датированном 18 апреля 1718 года:

   "За два дня до отъезда моего в С.–Петербург происходили в Москве казни: майор Степан Глебов, пытанный страшно, кнутом, раскалённым железом, горящими угольями, трое суток привязанный к столбу на доске с деревянными гвоздями, и при всём том ни в чём не сознавшийся, 26/15 марта посажен на кол часу в третьем перед вечером и на другой день рано утром кончил жизнь.
   В понедельник 28 /17 марта колесован архиерей Ростовский, заведовавший Суздальским монастырём, где находилась бывшая царица; после казни, он обезглавлен, тело сожжено, а голова взоткнута на кол.
   Александр Кикин, прежний любимец Царя, также колесован; мучения его были медленны, с промежутками, для того, чтобы он чувствовал страдания. На другой день Царь проезжал мимо. Кикин ещё жив был на колесе: он умолял пощадить его и дозволить постричься в монастыре. По приказанию Царя, его обезглавили и голову взоткнули на кол.
   Третьим лицом был прежний духовник царицы, сводничавший её с Глебовым: он также колесован, голова взоткнута на кол, тело сожжено.
   Четвёртым был простой писарь, который торжественно в церкви укорял Царя в лишении царевича престола и подал записку: он был колесован; на колесе сказал, что хочет открыть Царю нечто важное; снят был с колеса и привезён к Царю в Преображенское; не мог однако же от слабости сказать ни слова, и поручен был на излечение хирургам; но как слабость увеличилась, то голова его была отрублена и взоткнута на кол; а тело положено на колесо. При всём том думают, что он тайно открыл Царю, кто его подговорил и от чего обнаружил такую ревность к царевичу.
   Кроме того, иные наказаны кнутом, другие батогами всенародно, и с обрезанными носами сосланы в Сибирь. Знатная дама из фамилии Троекуровых бита кнутом; другая, из фамилии Головиных, батогами. По окончании экзекуции, княгиня, несколько лет бывшая в большой силе при дворе, супруга князя Голицына, родная дочь старого князя и шацмейстера Прозоровского, привезена была в Преображенское: там на пыточном дворе, в кругу сотни солдат, положена на землю с обнажённой спиною и очень больно высечена батогами; после того отправлена к мужу, который отослал её в дом отца.
   В городе на большой площади перед дворцом, где происходила экзекуция, поставлен четырёхугольный столп из белого камня, вышиной около 6 локтей, с железными спицами по сторонам, на которых взоткнуты головы казнённых; на вершине столпа находился четырёхугольный камень, в локоть вышиною; на нём положены были трупы казнённых, между которыми виднелся труп Глебова, как бы сидящий в кругу других".

   Сохранилось донесение иеромонаха Маркелла, приставленного наблюдать за умирающим Глебовым:

   "На Красной площади против столба, как посажен на кол Степан Глебов, и того часа были при нем, Степке, для исповеди Спасскаго монастыря архимандрит Лапотинский, да учитель еромонах Маркелл, да священник того же монастыря Анофрий; и с того времени, как посажен на кол, никакого покаяния им учителем не принес; только просил в ночи тайно чрезъ учителя еромонаха Маркела, что бы он сподоби его Св. Тайнъ, как бы он мог принести к нему каким образомъ тайно; и в том душу свою испроверг, марта против 16 числа, по полунощи в 8 часу во второй четверти". (стр. 219, том 6, Николай Устрялов "История царствования...)
 
   Из этих описаний мы делаем вывод, что Степан Глебов, прежде чем умереть, мучился 17 часов. Его смерть наступила ближе к половине восьмого утра 16 марта 1718 года. Голова его была отрублена, а тело было снято с кола и брошено среди тел других казнённых по этому делу.
   Некоторые утверждают, что Пётр I присутствовал на казни, и даже есть легенда (она описана у вице–адмирала Вильбоа Никиты Петровича в его "Рассказах о русском дворе"), согласно которой царь подошёл к Глебову и стал заклинать его признаться в преступлении перед своей кончиной, но тот лишь презрительно ответил Петру — "Ты, должно быть, такой же дурак, как и тиран, если думаешь, что теперь, после того, как я ни в чём не признался под самыми неслыханными пытками, которые ты мне учинил, я буду бесчестить порядочную женщину, и это в тот час, когда у меня нет больше надежды остаться живым. Ступай, чудовище, — добавил он, плюнув ему в лицо, — убирайся и дай спокойно умереть тем, кому ты не дал возможности спокойно жить".
   Но скорее всего, это всё-таки легенда..., и царь во время казней "отсиживался" в Преображенском, всем своим поведением показывал "общественности", что он тут "не при делах".

   И даже после этой ужасной казни Пётр I не прекратил преследование уже мёртвого Глебова — прошло более трёх лет и в ноябре 1721 года на основании указов императора церковь предала его вечной анафеме — "за сии церкви и отечеству богоненавистные противности". Кроме того были арестованы ещё около ста человек, общавшихся с Евдокией Лопухиной до 1718 года.

   Заканчивая свой рассказ про Степана Богдановича Глебова, обязательно надо упомянуть двух его племянниц — дочерей его родной сестры Марии Богдановны (в замужестве Головина). Первая — Евдокия (род. в 1703 г.) является прабабкой А.С.Пушкина, а вторая племянница — Ольга (род. в 1704 г.) была прапрабабкой Л.Н.Толстого.
   Чуть коснусь пушкинской линии. Прадед Пушкина А.С. — каптенармус (в воинском подразделении заведующий питанием и обмундированием личного состава) Преображенского полка Александр Петрович Пушкин в конце 1725 года обезумел и в припадке зарезал свою супругу Евдокию Ивановну (племянница Степана Глебова), которая находилась на последних сроках беременности. "Болезный" был арестован и подвергнут следствию, во время которого скончался (обстоятельства его смерти пока не выяснены). Сиротами остались 4-летняя Мария и 3-летний Лев. Так вот, по моему предположению, уже когда в жизни Евдокии Лопухиной всё наладится, она намекнёт дедушке этих сирот — вице–адмиралу Головину (Иван Михайлович, 1680 – 1737 гг., главный кораблестроитель при Петре I) походотайствовать о списании денежного долга покойного. Но об этом я обстоятельно расскажу, когда пойдёт речь о жизни Евдокии Фёдоровны во время правления её внука.

   И ещё один интересный сюжетный поворот — дочь Степана Глебова (Анна) вышла замуж за Якова Сибирского — племянника царевны Грушецкой Агафьи Семёновны (первая жена царя Фёдора III Алексеевича), которых я упоминал в начале своего исторического экскурса..., и вместе с тем этот Яков был сыном царевича Сибирского Василия Алексеевича (он проходил по делу царевича Алексея и в 1718 году был сослан в Архангельск) — правнука хана Кучума, правившего Сибирским ханством во времена Ивана Грозного. Далее эта линия "сибирских–глебовых" пошла в царские грузинские родословные.

   Чтобы не быть голословным, и чтобы вы нагляднее представляли все эти родственные связи Степана Глебова, я нарисовал небольшую схему, где отобразил упомянутых в моём рассказе персонажей:

http://cloud.mail.ru/public/BhZm/B9Lq571fp

   Почему-то все исследователи–пушкинисты "дружно взялись" за родословную поэта со стороны "эфиопского пленника" (по линии матери), хотя по линии Глебовых не менее интересные связи.
   Считается, что поэт Пушкин не знал о своём родстве со Степаном Глебовым, его познания по этой линии заканчивались на прадедах. А ведь бабка Степана Глебова (Мария Никитична Юсупова) шла по линии татарского темника (военачальника) Едигея (на моей схеме этого нет), который в 1408 году предпринял разорительный поход по русским городам и княжествам. Кстати, его сестра вышла замуж за полководца Тамерлана, а жена самого Едигея была принцессой из рода Чингизхана.
   Вот и получается, что наш великий поэт Александр Сергеевич Пушкин и наш великий писатель Лев Николаевич Толстой были далёкими потомками основателя Монгольской империи — великого хана Темуджина Чингисхана.
   И ещё есть отрывочные сведения, что сам род Глебовых восходит к крестителю Руси — князю Владимиру Святославовичу, через его сына Мстислава Храброго (от жены Адельи) и дочери последнего — Татьяны. Как написал мне по этому поводу поэт Андрей Чернов — "земной шарик маленький".

   Возвращаясь к Евдокии, надо сказать, что избежать страшной участи других арестованных ей помогло ПИСЬМЕННОЕ признание себя монахиней. Собор священнослужителей приговорил её к избиению кнутом..., и она была бичёвана двумя монахинями.
   А её единственный и любимый сын Алексей Петрович, прожив 28 лет, отошёл в мир иной 26 июня 1718 года. Остановлюсь на этом моменте чуть подробнее. Напомню, что сразу после "московской казни" царь уехал в Петербург, и вскоре туда же были перевезены все "колодники" по этому процессу. Следствие продолжилось уже в столице. Надо сказать, что пытали всех основательно — удары плетьми исчислялись десятками в день.

   13 июня Пётр I обращается с двумя объявлениями к "широкой общественности" — одно было адресовано "Преосвященным митрополитам, и архиепископам, и епископам и прочим духовным", а другое к "Нам верно–любезным господам министрам, Сенату и стану воинскому и гражданскому". Суть этого объявления–обращения заключалась в том, что царь просил всех этих лиц, ему "не флатируя и не похлебуя" (мне нравятся эти забытые фразы, означающие "не льстя"), вынести царевичу Алексею справедливый приговор за всё им содеянное. И уже 24 июня приговор был обнародован.

   Лишь один, уже совсем престарелый запорожский гетман Скоропадский (Иван Ильич, 1646 – 1722 гг.) отказался участвовать в этом судилище, заявив: "что не имеет власти судить сына с Отцем и Государем своим; что в подобном деле нельзя быть безпристрастным". (стр. 144, Бантыш–Каменский Д.Н. "История Малой России" Часть 3, изд. Москва, 1830 г.).

   Похоже, что этот факт из биографии гетмана только здесь и упоминается и не является широко известным.

   Я очень внимательно ознакомился с содержанием приговора и пришёл к выводу, что это был вовсе не приговор (в классическом его понимании), а что-то вроде перечисления и осуждения действий царевича Алексея Петровича, а также РЕКОМЕНДАЦИЯ применить к нему за всё это смертную казнь. Если бы это был настоящий вердикт, то в нём бы прямо указали вид казни — колесование, четвертование, отсечение головы и т.д. А там всего-навсего прописано, что его "... богомерзкое... намерение ... таковую смертную казнь заслужило". И далее следует фраза, из которой ясно, что конечное решение судьбы Алексея оставлено за государем. Вот это место:

   "Хотя сей приговор мы, яко раби и поддания, с сокрушением сердца и слез излиянием изрекаем, что нам, как в такой высокий суд входить, ... но однакож ... свое истинное мнение и суждение объявляем с такою чистою и христианскою совестию, ... подвергая впрочем сей наш приговор и осуждение в самодержавную власть, волю и милосердное разсмотрение его царскаго величества всемилостивейшаго нашего Монарха". (стр. 529, том 6, Приложения, № 184, Николай Устрялов: "История царствования Петра Великого", Санкт–Петербург, 1859 г.)

   Это явно не входило в планы Петра I. Он рассчитывал, что этот "всенародный суд" (всего 127 человек) вынесет конкретный смертный приговор и НЕ ПЕРЕЛОЖИТ окончательное решение на него самого. Как поступить в такой ситуации ? Был ли Пётр I заинтересован в смерти Алексея ? Безусловно, да. К тому времени уже "вставал на ноги" поздно начавший ходить и говорить наследник российского трона царевич Пётр Петрович..., и государь не хотел допустить проблем и будущего раскола страны на почве престолонаследия..., ведь живой Алексей (даже отрёкшийся) представлял собой "точку опоры" для многочисленных противников государя.
   Что же ему делать ? Принимать решение казнить — это, сами понимаете, "не комильфо"..., во-первых, многие в Европе могут осудить такое богомерзкое немилосердие к сыну (с далеко идущими последствиями), а во-вторых, надо же как-то ПУБЛИЧНО организовывать и проводить саму процедуру казни своего отпрыска. Я считаю, что Петром I было принято оптимальное для такого случая решение — нужно сделать так, чтобы его сын официально "умер сам". Прав я или нет, судить вам.

   И уже через два дня после вынесения приговора — после 6 часов вечера 26 июня 1718 года Алексей Петрович умер в Трубецком раскате (юго–западная часть Петропавловской крепости) по официальной версии от нервного удара после оглашения приговора. Доверять официальной версии в данном случае не стоит..., царствующий дом Романовых всегда старался избегать неприятной для себя правды. Моё мнение такое —  Алексея Петровича всё-таки убили.

   Тут надо понимать, что удары кнутом — это одна из самых страшных пыток при "виске на дыбе". Нелегко приходилось и самому "заплечных дел мастеру" — каждый удар должен быть хорошо подготовлен..., средняя производительность была около 20 взмахов в час. Как правило, после 10 – 15 ударов кнут отсыревал от крови, терял свою жёсткость и его меняли на новый. Если бы царевич Алексей был хоть немного "смекалистей", то он бы сообразил (как показала практика), что чем больше раз ты меняешь свои показания, тем больше получаешь пыток — сказал первый раз о чём-то и стой на этом до упора. Тому пример царевич Сибирский Василий Алексеевич, который "ушёл в отказ" и за всё время допросов так ни разу и не изменил свои показания..., в результате его пытали только трижды и он "отделался" лишь ссылкой ("жить там вольно") в Архангельск. Хочу пояснить, что в судебной практике того времени ответ "не упомню" считался в пользу обвинения, поэтому ссылаться на плохую память было себе дороже.
   Но Алексей Петрович был не таким "сообразительным", как Сибирский Василий Алексеевич.
   И как закономерный итог этих многих экзекуций — наступившая смерть царевича. Я нисколько не удивляюсь такому исходу — ещё на памяти наших дедов сталинские методы допросов, на которых люди сознавались, что они все поголовно "японские шпионы"..., и оговаривали всех подряд, лишь бы не терпеть эти адовы физические муки от пыток.

   Надо сказать, что экзекуторы во все времена не зря "потели и гнули свои спины"..., вот и тогда Григорию Скорняков–Писареву и Петру Толстому достались "пожитки их подопечных" — первый в награду за труды получил движимое и недвижимое имущество (каменные палаты на Васильевском острове) царевича Сибирского, а второй Авраама Лопухина.
   Естественно, пытку "московская кобылка" по полному прейскуранту могли и не применять, а вот частично обработать (забить плетьми) тщедушное тело царевича — это запросто..., ну или "полоний–210 в чаёк"..., ой, простите, мышьяк в квасок тоже могли подсыпать.
   Существует одно "подложное письмо" (хотя есть исследования, утверждающие его реальность), согласно которому группа вельмож, повинуясь устному приказу Петра I, пришла в каземат Петропавловской крепости и придушила Алексея подушками.
   Вот пара фраз из этого письма, якобы написанного от имени Румянцева Александра Ивановича (ему перешла усадьба в селе Щурове после казни Александра Кикина), который больше известен тем, что выслеживал царевича Алексея в Европе:

   "...царевича на ложницу спиною повалили и, взяв от возглавья два пуховика, главу его накрыли, пригнетая, дондеже движение рук и ног утихли и сердце биться перестало, что сделалося скоро, ради его тогдашней немощи.... А как то совершилося, мы паки уложили тело царевича, яко бы спящего и помолився Богу о душе, тихо вышли...."
 
   Полностью это письмо можно прочитать здесь: (там же, стр. 619, том 6, Приложения, № 202)

   В доказательстве "подложности" этого письма существуют довольно-таки убедительные аргументы, но также есть исследования авторитетных лиц (академик Пекарский П.П., историк Семевский М.И.), которые приводили свои контрдоводы и признавали реальность подобного письма. Надо признать, что тема "подложных писем" в русской истории изобилует прецедентами. И как правило, все эти письма являются апокрифами.

   Возвращаясь к смерти царевича Алексея, скажу — в принципе, не важно каким способом он был убит — отравлением ли, удушением, пытками. К слову, историк Николай Устрялов склоняется к последнему варианту — пытками. Тут важен сам факт принятия царём решения о судьбе своего сына. Кстати, на похоронах 30 июня, обставленных по высшему разряду, царь у гроба всплакнул..., уж не знаю, насколько искренними были эти слёзы.

   У меня есть одна версия повода убийства царевича.
   Согласно "Записной книге С-Петербургской гарнизонной канцелярии" и "Поденных записках делам князя Меншикова", 24 июня допросы царевича Алексея устраивались дважды — утренний с 10 до 12 часов (вероятно, тогда ему зачитали приговор Верховного суда) и вечерний с 18 до 22 часов. На обоих присутствовал сам царь. В перерыве между допросами царевич "смекнул", что этот приговор не утвердительный и решение переложено на "душу" его отца. И вот на вечернем допросе (там были Александр Меншиков, Пётр Толстой, Тихон Стрешнев, Гавриил Головкин, Пётр Шафиров и ещё ряд лиц) он стал ВЫТОРГОВЫВАТЬ себе жизнь и начал называть какие-то новые факты и имена. Но это уже было никому не нужно, кроме царя..., и вельможи 25 июня приняли решение поскорее убрать Алексея, чтобы он не оклеветал ещё кого-либо, спасая свою жизнь — потом поди докажи, что ты не верблюд. Но это всего лишь моя версия.

   Его 25 июня в Трубецком раскате допрашивали только следователи, а 26 июня после 8-ми утра Алексея вновь подвергли трёхчасовому допросу с пытками в присутствии восьми высших должностных лиц (кроме царя и Меншикова).
   В 6 часов вечера царевич представился. Через час церковный колокол возвестил о его кончине.

   Но на этом "розыск" отнюдь не закончился —  9 декабря 1718 года (именно это число приводит историк Иван Голиков в своей работе "Деяния Петра Великого, мудрого преобразителя России", а не как в других источниках — 8 декабря, так как головы были отрублены только на следующий день) близ гостиного двора у Троицы на въезде в Дворянскую слободу были казнены колесованием пять человек, и в их числе брат опальной царицы Авраам Лопухин — их отрубленные головы на каменном столбе на железных спицах выставили 10 декабря на обозрение у Съестного рынка (ныне Сытный), что к северу от кронверка, а тела выложили там же на колёсах и пролежали они до 29 марта (до праздника Христова Воскресения) следующего года, а затем были отданы родственникам для захоронения ("всё ж по-христиански"), хотя в одном заслуживающем доверия источнике я встречал, что и в августе 1721 года головы казнённых ещё не были сняты с обозрения..., что может быть правдой — родственникам, вероятно, отдали только тела.
   Я попросил знатока Петербурга поэта Андрея Чернова прояснить для меня — где находится это описываемое в "Записной книге С–Петербургской гарнизонной канцелярии" место казни. Это оказалось совсем недалеко от "Домика Петра I". На Троицкой площади ранее стояла Троицкая церковь (самая первая в Санкт–Петербурге, снесена до войны при Сталине).
   Эта площадь была первым центром города, на ней (и в церкви) происходили все главные события — народные гулянья, парады, фейерверки, проводилась читка царских указов. Оттуда же и начинался ряд улиц, среди которых была Большая Дворянская (совр. ул Куйбышева) и перпендикулярная ей Малая Дворянская (совр. ул. Мичуринская). От этих двух улиц и пошло название Дворянской слободы, которое почему-то не оставило свой след в историографии города.

   Надо сказать, что в ходе всего следствия Авраама Лопухина пытали с особой жестокостью. Истязания с небольшими перерывами продолжались весной, летом и осенью. Его показания менялись неоднократно..., но в конечном итоге он заявил, что оговаривал себя и других под мучительными пытками, которые не мог вынести.
   Хочу восстановить некоторые детали семейной жизни Авраама Лопухина — они нигде правильно не приводятся. У родного брата опальной царицы было не две, а три жены. Первая его супруга Федосья (дочь князя–кесаря Ромодановского) умирает, родив в августе 1711 года второго сына Василия (он погибнет в сражении в звании генерал-аншефа в 1757 г., о связанной с ним одной казачьей песне я расскажу позднее). Авраам женится на княжне Голицыной (Татьяна Алексеевна, 1692 — 1 ноября 1714 гг.). Как мы видим по датам жизни, вторая супруга прожила с Лопухиным недолго (в те времена женщины часто умирали в процессе и после родов). И затем Авраам женится на вдове (её имя я так и не прояснил) умершего в мае 1713 года сенатора Племянникова Григория Андреевича и принимает пасынка Петра (1711 – 1773 гг., будущий военачальник, генерал–аншеф).
   Для чего я "откапываю" по разным источникам и анализирую очень скудные и иногда ошибочные сведения ? Да просто не люблю "белых пятен" в биографии людей, занимавших определённое место в истории.

   Но вернёмся чуть назад к нашему повествованию про судьбу Евдокии Фёдоровны.
   Мне сложно сказать, почему Пётр I был таким патологически жестоким и мелочным мстителем (во время припадков у него закатывались зрачки и был виден лишь белок глаз, а всё тело пронизывали конвульсии). В этом должны разбираться психиатры и невропатологи.
   Как сказал русский историк Николай Иванович Костомаров (1817 – 1885 гг.) — "Не редко, подвергаясь гневу, Петр приходил в умоиступление; все бежало тогда от него, как от дикаго зверя, и только одна Екатерина, по врожденной женской способности, сумела подметить и усвоить такие приемы, которыми было возможно успокоить его в это время".

   Я только могу предположить и ещё раз повторить, что в немалой степени на формирование психики Петра Алексеевича наложили отпечаток события бунта 1682 года, когда на глазах 10-летнего мальчика стрельцы резали головы его родственникам "налево и направо". 

   18 марта 1718 года (на следующий день после трёхдневных казней) Пётр I, забрав с собою сына Алексея, отправился в Петербург и прибыл туда 24 марта в 6 часов утра..., супруга же его — государыня Екатерина Алексеевна прибыла в столицу спустя двое суток.
   А вот бывшая супруга Евдокия Лопухина через два дня после отбытия царя из Москвы тоже поехала "на севера" — в Староладожский Свято–Успенский женский монастырь, но уже под конвоем подпоручика Преображенского полка Фёдора Новокщенова (через три месяца его подпись в числе других 127 будет стоять под приговором царевичу Алексею). В качестве прислуги ей оставили карлицу Агафью, которая была при ней все годы в Суздальском монастыре и останется при Евдокии до её самого последнего вздоха.
   По пути следования была сделана промежуточная остановка в Александровcкой слободе в Успенском женском монастыре. И лишь только месяц спустя — 19 апреля этап прибыл к новому месту заточения Евдокии Фёдоровны, где она прожила в крайне ужасных условиях под строгим надзором 7 лет — до самой смерти в 1725 году своего бывшего "благоверного".

   Это новое место заточения Евдокии было хорошо знакомо Петру I. Здесь в Ладоге (у древних скандинавов — Альдейгья) в сентябре 1702 года накапливались войска и разрабатывался план по взятию шведской крепости Нотебург на Ореховом острове (у истока Невы из Ладожского озера). А уже весной следующего года Пётр контролировал всё русло Невы, что позволило ему начать там строительство Парадиза (Петербурга).
   Город Старая Ладога, где находился Свято-Успенский монастырь тогда представлял собой удручающий вид. Времена его расцвета уже давно канули в лету. Ниже приведу описание крепости и города за 31 год до прибытия бывшей царицы к месту своего заточения.
   В росписи, составленной при сдаче города воеводой Михаилом Полибиным новому воеводе Ивану Бужанинову в 1687 году ладожские укрепления описаны так:

   "Город Ладога каменный, башни и прясла стоят без кровли и без починки многие лета, и в башнях мосты от дождя и от снегу все огнили и провалились, а наряд, пушки, стоят в башенных окнах на каменной стене с великою нуждою, и в нужное время к тем пищалями притти будет не мочно, что мостов на башнях нет, да в тем же каменном городе стоят в каменной в проходной башне в полатях ваша, великих государей, зелейная казна, и та проходная башня непокрыта и сверху сыплется, мосты огнили, а двери у тое полатки, где та зелейная казна, худы и не построены, а блиско тое башни в городе и на посаде стоят деревянные хоромы, и та ваша, великих государей, зедейная казна отсырела, а иная мокра, а пушечные припасы и ружейная казна стоит в деревянном анбаре, и на том анбаре кровля худа, и тот анбар огнил, а город деревянной стоит без кровли, и от мокроты все валится врознь".

   Я это "подсмотрел" у Селина А.А. в публикации "Ладога при Московских царях", а он в свою очередь даёт следующую ссылку: (Готье Ю. В. "Известие Пальмквиста о России // Археологические известия и заметки, издаваемые Московским археологическим обществом. Год 7. 1899. № 3/5. С. 95–96). К слову, этот Эрик Пальмквист, совершивший тогда вояж по Руси в составе шведского посольства, сделал не только записи своих наблюдений, но и нарисовал замечательные рисунки, схемы, карты. Благодаря им мы сейчас имеем наглядное представление о том времени в наших краях.

   Можно себе представить, какой была Ладога времён заточения там Евдокии — развалившееся захолустье. Надо учитывать, что с поры прибытия туда Пальмквиста прошла разорительная для страны 20-летняя Северная война..., и почти всё это время средства бросались на всё новые и новые проекты царя, включая авантюрные и порой безумные.
   Любящий строить новые столицы Пётр I не обошёл в этом смысле вниманием и Ладогу — в 1704 году своим указом он перенёс уездный центр на 14 километров вниз по течению в устье Волхова и начал там строить Новую Ладогу. Так начался окончательный упадок города, переименованного потом в Старую Ладогу, а затем и в село. К слову, и Москва того времени, лишившись столичного статуса, стала увядать на глазах: "Москва так стоит, как вертеп разбойничий — все пусто, только воров множитца и беспрестанно казнят".

   Сам Успенский монастырь представлял собой жалкое зрелище — никакого тебе ограды–забора..., и даже через монастырскую территорию пролёг дорожный путь. Как докладывал подпоручик Новокщенов — "... а городьбы и ворот около монастыря и никакой крепости нет; с ним смежны многие дворы, поповские, посадские, ямские; чрез монастырь лежит дорога".

   Условиями заточения и охраной Евдокии по поручению царя занимался светлейший князь Александр Меншиков, который "курировал" все земли Ингерманландии, окружавшие Петербург.
   Александр Данилович не отличался дотошностью в канцелярских делах, которым он отводил второй план..., и назначил свой караул сменить "этапщиков" лишь через месяц. Присланный капитан Семён Маслов, которому были приданы капрал из Шлиссельбургской тюрьмы с двенадцатью преображенцами организовал охрану старицы Елены согласно пунктам инструкции, подписанной Меншиковым:

    ".....
    3. Потребные ей припасы, без которых пробыть невозможно, без излишества, брать от ладожскаго ландрата Подчерткова, о чем к нему указ послан.
    4. В монастырь не токмо мужеска, ни женска пола, никакого состояния и чина людей, також из монастыря, как ее бывшую царицу, так и прочих пребывающих в том монастыре монахинь, и определенных для отправления Божией службы священников, отнюдь не впускать.
    5. Иметь доброе око, чтобы каким потаенным образом ей царице и сущим в монастыре монахиням, также и она к монахиням никаких, ни к кому, ни о чем писем отнюдь не имели, чего опасаясь под потерянием живота, смотреть неусыпно и для лучшей в том осторожности велеть днем и ночью вкруг всего монастыря солдатам, скольким человекам возможно, ходить непрестанно, и того, чтобы кто тайно не учинил, смотреть накрепко. Во всем вышеизложенном ея бывшей царицы содержания поступать не оплошно, и дабы от несмотрения чего непотребнаго не учинилось.
    Дан в С.–Петербурге Мая 20, 1718 года." (стр. 26, Г.Есипов: "Царица Евдокия Феодоровна с ее портретом" (6-й выпуск "Русских достопамятностей" изд. А.Мартынова), Москва, в типографии Бахметева, 1863 г.)

   До нас не дошло писем, написанных рукой Меншикова, и мы имеем только его "загогульно" нарисованные подписи. Даже письма интимного характера писались не им..., и значит можно сделать осторожный вывод, что Александр Данилович не умел писать. Умел ли он читать ? Вопрос этот тоже спорный, так как интересующие его книги в огромной библиотеке ему могли читать личные библиотекари или родственники, которые все были грамотны. А что касается избрания Меншикова членом Королевского общества (сам Ньютон написал ему об этом из Лондона 25 октября 1714 г.), то в этом нет ничего странного — у нас сейчас таких "академиков" хоть пруд пруди. Но надо отдать должное Александру Даниловичу — он нигде и никогда не кичился своей формальной принадлежностью к людям науки, всё-таки здравый смысл в его голове присутствовал.

   Но вернёмся.
   Сущим адом стала не только жизнь Евдокии, но и быт монастырских людей — всем им было строжайше запрещено выходить за условный периметр обители и вовнутрь тоже никого не впускали. Монастырь превратился в почти что современную колонию "Чёрный дельфин". Надо признать, что Меншиков "не переваривал" Евдокию.
   Прошло некоторое время, а в монастырь от ладожского ландрата Подчерткова даже "икры зернистой или паюсной" не пришло..., про уксус и соль я уж промолчу. Стали разбираться и оказалось, что местному ландрату попросту забыли прислать из столицы обещанный выше (в пункте №3) указ. Капитану Маслову пришлось первое время на собственные деньги содержать вверенный ему караул и всех монастырских людей.
   Переписка со столичной канцелярией Меншикова длилась вплоть до начала осени, пока там всё-таки не соизволили основательно порыться в бумагах и найти этот злополучный указ. Согласно ему, деньги на содержание всей этой "капеллы" должны были поступать специально назначенному человеку ("достойному дворянину") из кабацких и таможенных доходов.

   Евдокию поместили в относительно самую лучшую келью..., тут главное слово "относительно".
   В январе 1719 года капитан Маслов вновь обращается в канцелярию Меншикова с "кричащим о бедствии" запросом:

   "Для топления церкви и для ея особы и иеромонаху и протчим старицам и для караулен дрова и уголья от кого требовать ? Бывшая царица монахиня Елена поставлена в кельях того монастыря наставницы и те кельи непокойны, высоки и студены, от чего иметь в ногах болезнь, просит милосердия, дабы повелено было построить келию низкою".

   Также монастырь остро нуждался в "зимнюю и межевую пору" в воде, так как протекающий по территории монастыря ручей обезвоживался. И капитан Маслов запрашивает "центр" с просьбой выделить ему людей для земляных работ с целью затопить водой русло ручья. Оказывается, в те времена там ещё был какой-то естественный источник воды ! Интересно, сохранились ли его следы до нашего времени ? Я задал этот вопрос Андрею Чернову (он в Старой Ладоге бывал неоднократно, проводя там изыскания, включая археологические) и получил ответ, что лет 20 назад источник воды ещё был (видимо капитан Маслов хорошо тогда "прокопал"), но сейчас уже пересох.

   Все обращения капитана (в марте, июле, августе 1719 г.) оставались без ответа.
   Поражает и то, что в немалой степени страдал и сам караул, на который, судя по всему, было начхать абсолютно всем.  
   20-го декабря 1720 года Маслов ещё раз пишет Меншикову о просьбе бывшей царицы построить для неё отдельную келью: "... потому что в сие зимнее время от стужи и от угару зело изнуревается и одержима сильною болезнию".

   Не дождавшись никакого ответа, Евдокия даёт добро на употребление собственных денег, которые были выручены от продажи её имущества и переданы на хранение ладожскому ландрату ещё в 1719 году. Из более поздних документов 1725 года нам становится понятным, что Григорий Скорняков–Писарев продал имущество ("серебро и протчия вещи") Евдокии на сумму 833 рубля 5 копеек и отдал эти деньги Подчерткову. На эти средства были выстроены не только кельи для Евдокии и местных иеромонахов, но и помещения для капитана Маслова и солдатского караула (вне территории монастыря).
   Вот на этом старом (1909 г.) снимке русского фотографа Сергея Михайловича Прокудин–Горского в центре кадра виден деревянный домик, на его месте и стояла келья Евдокии:

http://cloud.mail.ru/public/75vy/S4yDPDrPF

   8 декабря 1722 года капитан Маслов сообщил в донесении, что оба монастырских иеромонаха скончались и церковную службу нести некому. Кроме того он пишет, что летом от сильных ветров обвалилась кровля и во время дождей "над святым престолом и жертвенником бывает великая течь и святыя службы отправлять не возможно".
   В феврале 1723 года Синод присылает туда иеромонаха Клеоника с предписанием "...по званию своему поступать воздержно и трезвенно со всяким благоговением и подобающим искусством".
   Вот здесь фотография этого монастыря (2005 год, ещё до ремонтных работ) в Старой Ладоге (Ленинградская обл, Волховский район), виден храм Успения Пресвятой Богородицы, где до наших дней сохранились древние фрески:

http://cloud.mail.ru/public/K6f9/jbaQZWGT1

На низменном холме стоит старинный храм,
Над исторической рекою Новаграда,
Весь белый, выступил из-за зеленых рам
Деревьев вековых соседнего посада;

   Эти строки принадлежат поэтессе Шаховой (Елизавета Никитична, 1822 – 1899 гг.), которая была насельницей Свято–Успенского монастыря с 1849 года (был 10-летний перерыв) до самой смерти.
   Интересен и старый рисунок, на котором вид монастыря показан со стороны Волхова:

http://cloud.mail.ru/public/FR8L/HyyRkQb3o

   Точную дату основания Свято–Успенского монастыря ещё предстоит установить..., то ли это XI, то ли XII век. Даже возможно, что его основала вторая жена новгородского князя Ярослава Владимировича (в 1016–54 годах Великий киевский князь, известный нам как Ярослав Мудрый) — Ирина (до крещения Ингигерда (Ingegerd), дочь шведского короля Олафа Шётконунга, родила 10 детей, место и время её смерти является спорным), когда получила эти земли по брачному договору. От её девичьего имени и произошло название тех северных земель — Ингерманландия (земля Ингигерды).
   Существует и другая, "рабочая версия", согласно которой монастырь организовала первая жена новгородского князя Мстислава I Владимировича Великого (в 1125–32 годах Великий киевский князь, сын Владимира Мономаха) — шведская принцесса Христина Ингесдоттер (умерла в 1122 году).

   Буквально в трёхстах метрах от стен этого монастыря протекает река Елена. Она как бы с двух сторон огибает небольшую возвышенность, на которой находится обитель. Как вы могли догадаться, река получила это название (уже в 19-м веке) в честь монашеского имени Евдокии Лопухиной.
   Но навряд ли старица Елена имела возможность пройти к этой речке..., режим охраны бывшей царицы здесь был строжайшим. Евдокия жила в Свято–Успенском монастыре в сильно подавленном состоянии, так как к тому времени уже лишилась почти всех своих любимых и родных людей. И лишь окружающая природа могла как-то скрасить её ужасное существование в монастырских стенах. Говорят, что несколько лип, посаженных там самой Евдокией, дожили до нашего времени.

   Получала ли старица Елена от капитана Маслова дозволения тайно пройти хотя бы к Волхову (река-то совсем рядом) — нам неизвестно..., но не будем забывать характер бывшей царицы..., и то, что для офицера и солдат на её деньги было выстроено жильё.
   Вот посмотрите на эти чудные места, снятые с высоты птичьего полёта. На снимке внизу протекает Волхов, на переднем плане видна Староладожская крепость (постройка конца 15-го века) и сразу же за ней впадающая в Волхов река Елена. Видимый на снимке участок этой реки (до поворота, там слева впадает река Заклюка, которая тут не видна ) местные жители называют по-старинному — Ладожка, именно так испокон веков называлась вся река до официального её переименования. Сам же монастырь, где семь лет жила царица, в кадр не вошёл, он остался справа.

http://cloud.mail.ru/public/H5aR/5zgK3yWFq

Альдейгия – страна невелика.
Алоде-йоги – Нижняя река,
Где Ладожка вливается в Заклюку
И Волхов различается по звуку,
Где шли на нерест лодуга и сиг,
Где прожил я счастливый самый миг.

 (Андрей Чернов)

   Есть ещё один интересный цветной снимок более чем 100-летней давности всё того же фотографа Прокудин–Горского. Там уже на самой территории Успенского монастыря виден какой-то большой старинный крест в отдельно построенном для него деревянном "футляре":

http://cloud.mail.ru/public/Knjo/cVv26FrZi

   Чем же интересны эти места и почему я сделал акцент именно здесь — на Старой Ладоге ? Да потому, что это и есть, по сути, ПЕРВАЯ  СТОЛИЦА Руси. Сейчас это обычное большое село..., но проведённые там раскопки показали, что в древности это был город. И была основана Ладога не позднее 753 года (!!!). В это трудно поверить, но факты упрямая вещь. Неоднократно упоминавшийся мной поэт Андрей Чернов на рубеже этого столетия организовал археологическую экспедицию в эти места, подробнее обо всём можно прочитать на историческом сайте поэта "Несториана".

Вот и Рюрик дуриком забрёл
Из своей Ютландии. Чего там
Наплели послы про злат-престол ?
Восседали б сами по болотам...
Господи, помилуй и спаси
Первую любовь Всея Руси.

(Андрей Чернов)

   На видеохостинге YouTube можно посмотреть фильм по этой теме — "Предки наших предков" (38 мин.)

   Среди староладожцев ходит легенда, будто бы Пётр I приезжал навестить Евдокию, хотя никаких документальных свидетельств этого не обнаружено. Строить догадки о целях такого визита сейчас бессмысленно.., хотя ЛИЧНО проверить "режим заточения" бывшей супруги свойственно характеру Петра. И для этого был подходящий момент — осенью 1723 года, когда государь приезжал в эти края инспектировать строящийся Ладожский канал (позднее переименованный в Петровский), который должен был соединить Неву и Волхов, минуя Ладожское озеро (на озере постоянно дули штормовые ветры и поэтому гибли корабли).

   Приведу начало именного указа от 19 сентября 1718 года — "О начатии работы Ладожскаго канала и о собирании для оной работников со всего Государства".

   "Понеже всем известно какой убыток общенародной есть сему новому месту от Ладожскаго озера, чего необходимая нужда требует, дабы канал от Волхова в Неву был учинен: того ради оную работу, яко последнюю главную нужду сего места, не медля начать, и у работы того канала быть работникам со всего Государства, а именно: многопоместным, от пятидесять дворов и выше, как светским, так Патриаршим, Архиерейским и монастырским быть на работе в 1719 году...." (стр. 588, 5-й том "Полное собрание законов Российской империи с 1649 года", напечатана в типографии 2 отделения собственной Его Императорского Величества канцелярии, 1830 год)

   Приезд Петра I на стройку канала носил не только инспекционный характер, но и карательный — уже упоминавшийся в моей статье Скорняков–Писарев (начальник стройки) напрочь завалил порученное дело — было прокопано всего 12 вёрст (это не в застенке допросы учинять). Не помог делу даже именной царский указ от 1 февраля 1723 года о назначении из полевых полков 5 тысяч солдат для земляных работ на канале. Идея царя рассадить на гражданские должности выходцев из "конторы" оказалась неудачной.
   На рисунке художника Александра Моравова изображено строительство этого канала:

http://cloud.mail.ru/public/AazG/CV91SvT5w

   Новым начальником стройки был назначен инженер Христофор Миних (будущий фельдмаршал), а "заплечных дел мастер" был переведён на более низкую должность, так как вместо плана "чтоб оной отделан был в два лета", проект грозил превратиться в "пятилетку" и более..., что в конечном итоге и произошло.
   Во второй раз Пётр I приезжал сюда с инспекцией в августе 1724 года..., дела уже явно пошли лучше, но государь так и не дожил до проводки первого судна.
   Сейчас этот канал уже зарос (крайние шлюзы были около Шлиссельбурга и Новой Ладоги) — сказались ошибки в проектировании, но ещё при императоре Александре II в тех же местах был прорыт бесшлюзовый Новоладожский канал.

   А вот упоминание о посещении Петром I конкретно именно Старой Ладоги мы находим у Пушкина в его "История Петра":

   "Петр поехал в Шлиссельбург, оттоле на олонецкие железные заводы. 12 октября (1724 год. — И.Ш.) вытянул железную полосу в 3 пуда, оттоль в Старую Ладогу, в Новгород, в Старую Русь для осмотра соловарен".

   А чуть ранее, весной того же года Пётр приказал организовать экспедицию "для искания и осмотру новой комуникации водяной от Волги до Ладожского озера".
   "Заглядывал" ли государь в том, для себя последнем октябре в Успенский монастырь к бывшей жене (за три месяца до своей смерти) — нам неизвестно. К слову, и вторая его жена — уже именующаяся императрицей Екатерина Алексеевна (была коронована 7 мая 1724 г.), той осенью была заподозрена мужем в измене со своим 36-летним камергером Виллимом Монсом. Родной брат бывшей любовницы царя по надуманным обвинениям (ему пришили экономические дела) был быстро арестован и вскоре казнён (26 ноября 1724 г.). Пётр Алексеевич не упустил случая провести в карете свою супругу мимо эшафота, где лежало обезглавленное тело Монса. Ходит легенда, что в Кунсткамере одно время хранилась его заспиртованная голова.
   К слову, заодно с Монсом наказали и ездового императрицы — "шута Балакирева", ему всыпали 60 ударов батогами и отправили в ссылку на три года в Рогервик (совр. г. Палдиски в Эстонии).

   Умирал Пётр I в двухнедельных адовых муках от поражения мочевыводящих путей, хотя официально была объявлена другая причина смерти — воспаление лёгких. Хронология предсмертных страданий Петра I приведена в пушкинской "История Петра":

   16-го января Пётр начал чувствовать предсмертные муки. Он кричал от рези.
   22-го исповедовался и причастился. Все петербургские врачи собрались у государя. Они молчали; но все видели отчаянное состояние Петра. Он уже не имел силы кричать и только стонал, испуская мочу.
   26-го к вечеру ему стало хуже. Его миропомазали.
   27-го присутствующие начали с ним прощаться. Он приветствовал всех тихим взором. Потом произнёс с усилием: "после"… Все вышли, повинуясь в последний раз его воле. Он уже не сказал ничего. 15 часов мучился он, стонал, беспрерывно дёргая правую свою руку, левая была уже в параличе.
   Троицкий архимандрит предложил ему еще раз причаститься. Петр в знак согласия приподнял руку. Его причастили опять. Петр казался в памяти до четвертого часа ночи. Тогда начал он охладевать и не показывал уже признаков жизни. Тверской архиерей на ухо ему продолжал свои увещевания и молитвы об отходящих. Петр перестал стонать, дыхание остановилось — в 6 часов утра 28 января Петр умер на руках Екатерины.
   2-го февраля труп государя вскрыли и бальзамировали. Сняли с него гипсовую маску.

   Хочу привести заключение современных учёных–медиков, которые по старым описаниям определили причину смерти императора:

   "Несмотря на то, что формирование экспертных выводов крайне затруднено, внимательный анализ фактов позволил Ю.А. Молину (суд-мед эксперт, доктор медицинских наук, профессор. — И.Ш.) высказать следующее утверждение: длительный анамнез заболевания (около 8 лет с момента лечения на водах в Спа), выраженный положительный эффект от применения минеральной воды, достаточно характерная клиническая картина, особенно в последний год жизни (приступы лихорадки, провоцируемые переохлаждением, гнойный цистит — воспаление мочевого пузыря, прогрессирующая стриктура уретры, стойкая отёчность лица, констатируемая современниками и зафиксированная маской, снятой сразу после смерти), отсутствие достоверных признаков отравления (вышеуказанные жжение в животе, рвота, судорожные подёргивания групп мышц вполне укладываются в картину осложнённой соматической патологии) указывают на то, что, вероятно, Пётр I страдал стриктурой уретры, осложнившейся гнойным циститом, восходящей инфекцией с развитием тяжёлого пиелонефрита (воспаления почечных лоханок и ткани почек), а на финальном этапе болезни — уремией (наводнением организма токсическими продуктами обмена веществ) и уросепсисом". (Борис Нахапетов: "Врачебные тайны дома Романовых", Часть 1, Глава 2 – Болезнь и смерть Петра I, изд. 2008 г.)

   Возможно Пётр I прожил бы и дольше, если бы серьёзно относился к своему здоровью..., а то он про него вспоминал лишь когда смерть уже начинала "заглядывать в глаза". И даже на европейских курортах он еле сдерживал себя от стаканчика вина. Вот одно из его писем жене от 30 мая 1716 года:

   "Катеринушка, друг мой сердешнинкой, здравствуй ! Мы вчерась почали воду пить. Дай Боже, чтоб полза была, а ныне противности не видим; но почело сего дня операция быть. Я наде(ю)сь, что сия вода великова действа, ибо еще как стали приезжать, дни за три великой опетит почал быть. Петр.
   P.S.  Я николи в сей день так абидим не был, всегда вина много пивал; а ныне воду, толко мала вина." (стр. 46, № 67, "Письма русских государей и других особ царского семейства. Переписка императора Петра I с государынею Екатериною Алексеевною", изд. Москва, 1861 г.)

   Да и сама "Катеринушка" зачастую потакала супругу к таких делах, посылая ему презенты в виде "крепыша" (водки).
   Расплата за подобное пренебрежение к здоровью не заставила себя долго ждать.

   Я думаю, что в последние дни своих смертельных мучений перед его глазами не раз вставали образы людей, с кем в своей жизни он обошёлся несправедливо и жестоко..., и Евдокия Фёдоровна, наверняка, была в их числе. Просил ли Пётр мысленно у неё прощения ?
   Его муки были столь ужасны, что он так и не смог назвать имя наследника российского престола.

   Не помог здоровью государя и сенатский указ от 26 января 1725 года (за полтора дня до смерти), явно рассчитанный "задобрить небеса" — об облегчении наказания осуждённым:

   "Его Императорское Величество пожаловал, для Своего многолетнаго здравия, указал: колодников, которые сосланы на каторги, кроме тех, которые сосланы в Государственныхъ винах, приличных к первым двум пунктам, також смертных убивств и учиненных разбоев, свободить, а именно: которые сосланы на 5 лет и ниже, и которые посланы на многие годы, а на каторге были по 5 лет и больше; а которые по делам назначены ныне на 5 лет и ниже, а не посланы, тех не посылать, а при свободе им объявлять, что они свобождены для здравия Его Императорскаго Величества" (стр. 408, том 7 "Полное собрание законов Российской империи с 1649 года. 1723–1727", изд.1830 г.)

   А на следующий день вышло ещё два указа о помиловании — в первом говорилось об отмене наказания для "откосивших" от военного смотра дворян, а второй указ отменил для ряда категорий преступников (по военному ведомству) смертную казнь и вечную каторгу. И все эти указы оканчивались одинаковыми словами — "им объявлять, что они свобождены для здравия Его Императорскаго Величества".
  Но, как говорится, поздно пить "Боржоми", когда почки отказали...

  В ходе работы над этой статьёй мной были пересмотрены многочисленные указы Петра I..., и вот сейчас мне хочется показать один из них. Вы будете немало удивлены, узнав, что так называемые "бэби–боксы" были придуманы на Руси именно во времена Петра (нынешние ретивые законотворцы пусть успокоятся — не они это придумали и не им отменять).
   Первоначально 4 ноября 1714 года был издан указ "Об устройстве при церквах гошпиталей для незаконнорожденных детей", а ровно через год, уже основываясь на полученной правоприменительной практике, был издан новый, почти одноимённый указ (от 4 ноября 1715 года) с более расширенным толкованием.
   В нём приводился опыт Великоновгородского митрополита Иова, который при Колмовом монастыре организовал приют для подкидышей и незаконнорожденных. Особо хочется подчеркнуть, что в указе упомянуто ОКНО, через которое женщине можно было положить ребёнка, не показывая своего лица. Это самый настоящий прообраз бэби–бокса. Я сделал фотографию текста этого указа, можете увидеть его здесь.

http://cloud.mail.ru/public/AuQc/3RGY7VEK5

   Так что не всегда Пётр Великий рубил головы и сажал на кол..., и это ему зачтётся на небесах наверняка.
   Кроме этих достойных похвалы указов, я бы ещё выделил целый ряд "казусных" решений государя. В частности это касается предпринятой Петром I в 1714 году авантюры по поиску золота. Его не проработанные указы со смысловой нагрузкой "поди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что" загубили жизни нескольких тысяч людей. Русская поговорка "Пропал как Бекович" родилась как раз из этой интереснейшей и малоизвестной истории..., но это уже тема для отдельного рассказа.

   Итак, в день смерти Петра I ввиду полной неразберихи с наследием престола (согласно закону, принятому Петром Алексеевичем 5 февраля 1722 года, своего наследника должен называть действующий государь) перед Сенатом встала непростая задача определиться с новым хозяином трона.
   Тут же оперативно "подсуетился" светлейший князь Александр Меншиков..., и на заседание Сената пришли (вышибив дверь) офицеры Преображенского полка, заявив без обиняков, что, ежели кто будет супротив их матушки Екатерины, то тому точно мало не покажется. Силу этим словам придавала дробь барабанов двух полков гвардии, стоявших под окнами здания. В Сенате люди оказались "благоразумными и понятливыми"..., и без лишних дебатов Екатерина I была объявлена Самодержицей Всероссийской.
   В пользу Екатерины был веский аргумент, мол, не зря же Пётр I совсем недавно короновал свою супругу..., значит он планировал сделать её наследницей престола. Да и многие из числа 127 подписантов смертного приговора царевичу Алексею Петровичу не очень желали видеть на троне пусть ещё неразумного, но всё-таки сына ими убиенного..., дети взрослеют очень быстро.

   Вдова почившего императора — Екатерина I была женщиной безграмотной (читать и писать она не умела и даже подписи за неё иногда ставила дочь Елизавета), не очень хорошо разбирающейся в государственных делах (но в общем-то добрая душой — при Петре I она многих спасла от смерти) и поэтому два с лишним года её правления страной фактически руководили Александр Данилович Меншиков (хотя, он тоже был не особый грамотей) и созданный в феврале 1726 года Верховный тайный совет. Надо отдать всем им должное в том смысле, что Россия за это время не ввязалась ни в одну из новых войн и лишь по старой инерции немного "пободалась" на Кавказе с османами.

   Охрана Евдокии Лопухиной в Успенском монастыре резко усилилась. Вот фрагмент указа новой императрицы (читай — Меншикова) от 4 февраля 1725 года (уже через неделю после смерти Петра I) капитану Маслову:

   "По указу Ея Величества велено полковнику и шлютелбурхскому каменданту Бужанинову обретающихся в Шлютелбурхе лейб–гвардии подпрапоршика и солдат 68 человек отправить с Алексеем Головиным в Старую Ладогу к Успенскому девичью монастырю, которым по прибытии своем быть у тебя под командою и содержать караулы по пре(д)ложению вашему, и о всяком состоянии вас репортовать, и во всем поступать, как воинские правы повелеваютъ; да по требованию вашему на починку церкви и на пропитание обретающейся тамо персоне послать ныне денег сто рублев..." (стр. 127, том 3, "Письма русских государей и других особ царского семейства", изд. Москва, 1862 г.)

   Далее события начинают развиваться для Евдокии Фёдоровны совсем неожиданно. Во второй половине марта бывшая царица увозится из монастыря Старой Ладоги в Шлиссельбургскую крепость..., и там вместо ужесточения режима содержания наступает его резкое ослабление. Можно только предположить, что это Екатерина I чисто по-женски посочувствовала первой жене своего покойного мужа и решила смягчить условия содержания "ИЗВЕСТНОЙ ПЕРСОНЫ" — так стала теперь именоваться в официальных документах бывшая царица.

   26 марта 1725 года князь Меншиков пишет шлиссельбургскому коменданту, что присылает походную святую церковь и "изволете оную поставить в хоромах, где живет привезенная известная старица".
   Я не думаю, что тюремную камеру называли бы "хоромами", а значит Евдокию поселили в сравнительно приличном помещении крепостного гарнизона. Как станет понятно из более поздних документов, для неё и прислуги был выделен отдельный дом.
  Также Меншиков написал Маслову, чтобы тот забрал из Успенского монастыря в Шлиссельбург поваров и "для варенья еств велите сделать в удобном месте поварню", а для религиозного "чтения оставшаго в Ладоге понамаря возмите в Шлюсенбурх".
   На правописание Шлиссельбурга внимание не обращайте — в те времена этим не особо заморачивались и каждый писал на свой лад.
   Примечательна приписка PS к этому письму: "Надлежащие к церкве сосуды, також, ежели потребны, и ризы, оные возмите на время из церкви; а впредь оные сосуды присланы будут".

   В тот же день 26 марта Меншиков попросил Святейший Синод прислать для походной церкви антиминс — четырёхугольный плат из шёлковой или льняной материи со вшитой в него частицей мощей какого-либо православного мученика (антиминс необходим для совершения полной литургии). Кроме того было определено денежное и продуктовое довольствие иеромонаху, дьячку и трём келейным старицам.
   Для интереса приведу годовое содержание иеромонаха этой походной церкви — "денег 6 рублей, муки ржаной 3 четверти, пшеничной 2 четверика (старые меры измерения объёма сыпучих тел: 1 четверик = 26,24 литра, 1 четверть = 8 четвериков. — И.Ш.) солоду ячного 1 четверть, круп 4 четверика, гороху 1 четверик, семя конопляного 1 четверик, снетков 2 четверика, соли 1 пуд, масла коровья 1 пуд, масла конопляного четверть ведра".

   Но вскоре новым распоряжение им всем добавили довольствие, включая денежное — иеромонаху начислили 10, а остальным по 5 рублей.
   А на саму Евдокию посыпались неслыханные до той поры щедроты. Вот фрагмент письма Меншикова в кабинет–канцелярию:

   "Ея Императорское Величество указала содержащуюся в Шлютельбурху известную персону пищею довольствовать, чего когда пожелает, и для того всяких припасов покупать, и пив и полпив и медов готовить з' довольством, чтоб ни в чем нималой нужды не имела; а денег держать в год по триста по штидесят по пяти рублев, а именно по одному рублю на день, да сверх того на одежду и на обувь давать оной персоне в годъ по сту рублев" (там же, стр. 133)

   Князь Меншиков до того "проникся заботой" о бывшей царице, что даже пишет (4 января 1726 года) Маслову следующее — "... изволте на пищу содержащейся известной персоны покупать крупичатую добрую муку и держать папошники и пирошки и протчее кушанье ежедневно хорошее. Имеется-ль при ней для держания кушанья хорошей повар, також почему в день на пищу росходу, и когда сколько денег на содержание той персоны ты принял, и колико ныне за росходом на лицо имеется ? — прислать к нам обстоятельную ведомость".

   Несмотря на такую "заботу", освобождать Евдокию из заточения Меншиков пока явно не планировал — на свободе бывшая царица представляла бы для этой власти потенциальную угрозу. И в то же время Александр Данилович, как человек неглупый, прекрасно понимал, что Екатерина I не вечная (болезни её одолевали) и что скорее всего следующим правителем будет подрастающий внук Евдокии — Пётр Алексеевич..., а вот когда это произойдёт, этого князь Меншиков предвидеть не мог, но на всякий случай начал "стелить соломку".
   В июне 1726 года императрица приказала по требованию "известной персоны" освятить престол "и для того посвящения пропустить шлютелбурхского собора священника, диакона и церковника одного".

   Денег в государстве становилось всё меньше и меньше, бесконечные празднества и карнавалы подорвали и без того не богатую казну, оставленную в наследство Петром I. Дыры в бюджете были видны невооружённым глазом, но казнокрадство при этом стало повседневной рутиной. И как обычно в таких случаях бывает, латание дыр перекладывалось на плечи народа. К слову, когда через десяток лет государство захотело вернуть наворованные и спрятанные Меншиковым в европейских банках деньги (до полумиллиона рублей), то директора Амстердамского и Венецианского банков заявили, что выдадут деньги только наследникам Александра Даниловича..., и то, когда убедятся, что эти люди находятся на свободе и могут самостоятельно распоряжаться своим достоянием.
   А пока что денег в казне было "с гулькин нос" и поэтому в своём письме (1 июня 1726 г.) к Маслову князь Меншиков пишет следующее — "... Построенные в Старой Ладоге в Успенском монастыре келья и караулки, кои строены на собственныя известной персоны денги, проданы, а взятые за помянутыя кельи и караулки денги отдайте оной персоне, записав у себя имянно; также и то строение, которое ты построил своим коштом, продай же охочим людем повольною ценою". (там же, стр. 135–136)

   Но продать эту недвижимость оказалось делом совсем не простым — на его защиту и неприкосновенность "грудью встало" как монастырское, так и местное начальство. Князь Меншиков 5 ноября был вынужден написать ладожскому асессору следующее письмо:

   "Писал к нам капитан и гвардии ундер–лейтенант Маслов, что построенных в Ладоге при Успенском девичье монастыре иеромонашеской кельи и караульных афицерских и салдацких покоев того монастыря игуменья к продаже не допускает, в чем и ты чинишь запрещение. Того ради тебе сим предлагаем: в продаже построенных за монастырем покоев запрещения не чини; понеже те покои строены из собственных известной персоны денег, а не на казенные".

   Отсюда становится понятным, что монастырские кельи трогать не стали, но наружные строения приказано было не мешать продавать.
   А тем временем старица Елена жалуется Маслову, что к зиме её жилище не готово..., и князь Меншиков в связи с этим обращается к коменданту крепости Степану Буженинову:

   "Сего ноября 7 дня писал к нам капитан и гвардии ундер–лейтенант Маслов, что в хоромах где живет известная персона, зело умножено окон и дверей, от чего в зимнее время от великой стужи будет беспокойность. Того ради прикажите во оных хоромах окна и двери, которые надлежит, заделать, а в протчие окна поставить вставки и обить войлоками и законопатить; а которые окна оставлены будут для света, в те поставить двойные оконче(и)ны; и сие прикажите исправить в немедленном времени." (там же, стр. 138)

   А в декабре 1726 года принимается решение о годовом содержании Евдокии вместе со всей этой "церковной и охранной компанией" в 1000 рублей.
   В январе уже следующего 1727 года капитан Маслов, в письме Меншикову передал от "известной персоны" благодарность императрице..., и сказал, что Евдокия просит выделенные на неё деньги (по 1 рублю в день на одежду и обувь) отдавать ей в руки. Кроме того капитан просил Меншикова прислать недоплаченное ему жалование за предыдущие два года (!!!).
   Капитан Маслов, проведший рядом с бывшей царицей почти целых 9 лет, и по сути, разделивший с ней все невзгоды (от непогоды до бытовых условий), оказался человеком не железным. Вот что докладывает в столицу 12 апреля 1727 года комендант крепости Буженинов, запрашивая разрешение на посещение Евдокии:

   "Всепокорно... доношу... Маслов, которой в Шлютелбурхе обретаетца у известной персоны на карауле, болен ногами и не может для надзирания ходить в светлицы, где оная персона обретаетца, с неделю; а входят в те светлицы с пищею и для протчих потреб из отставных из гвардии двое салдат Яков Белкин да Сава Михалев...; однако-ж есть мне опасение, дабы как в пище, так и в протчем по указу от тех приставленных салдат исполнялось исправно, чего бы на мне не взыскалось. Того ради для оного надзирания к той персоне мне входить ли, или не входить, что об оном позволено будет ?". (там же, стр. 148)

   В апреле 1727 года здоровье императрицы очень резко пошатнулось.
   Историка Николая Павленко цитирует историк медицины Борис Нахапетов:

   "В последние годы жизни Екатерина I, никогда не отличавшаяся богатырским здоровьем, выносливостью и физической силой, превратилась в рыхлую, невероятно располневшую даму, страдавшую от многочисленных хворей. Это, однако, не удерживало императрицу ни от гастрономических излишеств, ни от соблюдения странного распорядка дня, когда она отправлялась ко сну в пять утра и таким образом превращала день в ночь. Выдержать такой ритм жизни было трудно даже для такой крепкой, здоровой женщины, какой была Екатерина I.
   Из-за частых и продолжительных болезней за время своего кратковременного царствования она неделями, а иногда и месяцами не покидала покоев. К концу 1726 г. стали нарастать признаки декомпенсации состояния здоровья царицы — её мучили приступы одышки и удушья, появились отёки ног, нараставшие к вечеру. С начала 1727 г. к ним присоединились боли в груди и частые периоды лихорадки. Екатерина была вынуждена слечь в постель.
   5 апреля, вечером, возник приступ лихорадки, императрица стонала, бредила. 10 апреля консилиум врачей поставил диагноз „злокачественной горячки". Поскольку до первой половины XIX в. воспаление считалось основой большинства болезней, то и лечили их охлаждающими процедурами и кровопусканиями, добавляя к ним приём различных настоев. Прогнозы врачей, уверявших, что, поскольку симптомы чахотки возникли у императрицы в зрелом возрасте, болезнь будет развиваться медленно и доброкачественно, не оправдались. Обострение, возникшее в апреле 1727 г., едва удалось снять постельным режимом, общеукрепляющими и успокаивающими кашель средствами" (Борис Нахапетов, "Врачебные тайны дома Романовых", часть 1, глава 3 — "Бабьи хвори" на российском престоле, изд. 2008 г.)

   Как всегда при ожидаемой смене власти, опасаясь за собственное благополучие, начинают суетиться и все приближённые ко двору. Этот случай не стал исключением..., и Александр Меншиков разыграл на его взгляд "великолепную комбинацию". Он резко "переобулся в прыжке" и стал ярым приверженцем взглядов, что следующим государем должен стать великий князь Пётр Алексеевич (внук Евдокии). Меншиков немедленно расстраивает свадьбу своей 15-летней дочери Марии с уже обручившимся с нею 26-летним Петром Сапегой (сын Великого литовского гетмана, считается последним фаворитом Екатерины I) и добивается от государыни согласия на будущую свадьбу своей дочери и великого князя Петра Алексеевича (в тот момент ему было только одиннадцать с половиной лет).

   На скорую руку организовывается духовное завещание (тестамент) безнадёжно больной императрицы, которое гласило, что престол наследует внук Петра I — Пётр Алексеевич. В статьях завещания говорилось об опеке над несовершеннолетним государем и о власти Верховного тайного совета. Кроме того там шла речь, что в случае бездетной кончины Петра Алексеевича на трон должна взойти цесаревна Анна Петровна (дочь Екатерины I и Петра I ) и её потомки, во вторую очередь наследования попала младшая дочь Елизавета Петровна и её потомки. И только лишь в третью очередь попадала внучка Петра I (и Евдокии) — Наталья Алексеевна.
   Важным моментом в этом завещании была оговорка, что те претенденты на престол, которые были не православного вероисповедания и ранее были членами правящей "за бугром" семьи — исключались из "списка ожидания".
   Пикантной оказалась 11-я статья завещания, где повелевалось всем вельможам содействовать женитьбе Петра Алексеевича (по достижении ими совершеннолетия ) и Марии Меншиковой — "тако же имеют наши цесаревны и правительство администрации стараться между его любовью [великим князем Петром] и одною княжною князя Меншикова супружество учинить". Из этой статьи явно "торчали уши" Александра Даниловича.
   Не совсем понятно почему подпись под этим очень важным документом поставила дочь императрицы — Елизавета..., возможно Екатерина I в это время чувствовала себя очень плохо.

   Незадолго до смерти императрицы Меншиков решается уничтожить своих бывших "сотоварищей" (включая мужа своей сестры Антона Девиера) и молниеносно организовывает в общем-то надуманное дело. Если сказать очень коротко, то эти люди не хотели видеть на престоле великого князя Петра Алексеевича и были против его будущего обручения с дочерью Меншикова. Наскоро учреждённый суд "стряпает" сентенции и на основании их выносится смертный приговор Петру Толстому и Антону Девиеру..., остальные же, включая Скорняков–Писарева, приговаривались к различным видам ссылки.
   В день смерти императрицы Меншиков успевает подписать у неё указ (видимо, наступило временное просветление сознания) о наказании осужденных, правда, смертная казнь уже была заменена на ссылки..., и прямо сразу же престарелый Пётр Андреевич Толстой вместе с 42-летним сыном Иваном (через год Иван Петрович умер от цинги) отправился доживать свой век на Соловки и там переживёт сына всего на полгода.
   В заслугу Петру Андреевичу можно поставить его деятельность на посту постоянного представителя России при султанском дворе, когда ему удавалось путём тонкой дипломатии несколько лет предотвращать военное выступление Османской империи против России.
   А Скорняков–Писарев чуть позднее был отослан "пасти китов" на Камчатку..., выгнали из столицы и его супругу Катерину Ивановну.

   "Днём 5 мая 1727 г., на пике одного из приступов кашля, возникло обильное кровохарканье с примесью гноя — видимо, произошло опорожнение полости, образовавшейся в лёгком. Положение государыни стало быстро ухудшаться.
   Наступила суббота, 6 мая 1727 г. Екатерина Алексеевна тихо угасала. Днём начался бред. Кончина последовала около девяти часов вечера. Императрица Екатерина Алексеевна умерла в возрасте 43 лет.
   Петербургский судебный медик Ю.А. Молин полагает, что характерная клиническая картина — приступы удушающего кашля, одышка, боли под лопатками, резкая слабость и психическая апатия, сменявшаяся всплесками неестественной лихорадочной активности и веселья, специфическая температурная реакция — может свидетельствовать о том, что у царицы был злокачественно протекавший туберкулёз, или, как говорили врачи XVIII в., "скоротечная чахотка" (там же)

   6 мая 1727 российский престол достаётся 11-летнему внуку Евдокии Лопухиной — Петру II Алексеевичу (1715 – 1730 гг.). Тут, казалось бы, и пришёл конец всем злоключениям царственной бабушки, но не всё так было просто — трон достался, по сути, мало что понимающему ребёнку, на которого очень сильное давление оказывал Меншиков.
   Для светлейшего князя начались "светлейшие денёчки" — 12 мая (не прошло и недели правления Петра II) Александр Данилович "сделал себя" генералиссимусом, 17 мая перевёз юного императора в свой дворец на Васильевском острове (в связи с этим остров был переименован в Преображенский), а 25 мая в присутствии всего двора состоялось обручение его дочери Марии с Петром II.
   При обручении все делали надлежащее событию лицо, хотя у каждой из сторон на душе "скребли кошки" — молодости не свойственна тяга к власти и богатству. Мария, получившая титул императорского величества, ещё тяжело переживала расставание с полюбившимся ей Петром Сапегой, а жениху в силу его возраста было и вовсе не до любви (когда мальчику сообщили о предстоящем обручении он даже заплакал). Они друг к другу были холодны и подчинялись лишь воле "старших товарищей", но обоих успокаивало то, что до свадьбы оставалось ещё как минимум долгих 4 года, а за это время чего только не переменится.

   Примечателен указ нового императора от 10 июля 1727 года, символизирующий наступающие перемены:

   "Указали Мы: которые столбы в Санкт–Петербурге внутри города на площадях каменные сделаны, и на них, также и кольях винных людей тела и головы потыканы, те все столбы разобрать до основания, а тела и взоткнутыя головы снять и похоронить" (стр. 824, № 5118, том VII "Полное собрание законов Российской империи, с 1649 года", изд. 1830 г.)

   Таким образом получается, что прошло ровно 30 лет с того момента, как его дед Пётр I установил на Красной площади самый первый "позорный столб". Вскоре будут снесены и те самые московские столбы, установленные напротив Спасских ворот.

   А про нашу "бабушку Авдотью" все забыли напрочь. Надо понимать, что юный император был окружён людьми, которые даже не напоминали ему о существовании бабушки–узницы. Меншиков решает воспользоваться этим моментом и переводит Евдокию "от греха подальше" (и заодно подальше от столицы и Петра II) — в Москву в Новодевичий монастырь..., чтобы бабушка имела меньше возможности пожаловаться царственному внуку на бессердечность Меншикова во времена своего заточения в монастыре Старой Ладоги. Для такого переезда в Москву на подпись Евдокии подсовывается письмо–прошение:

   "Генералиссимус, светлейший князь Александр Данилович !
   Ныне содержусь я в Шлютельбурге, а имею желание, чтобы мне быть в Москве в Новодевичьем монастыре; того ради прошу предложить в верховном тайном совете, дабы меня повелено было в оной монастырь определить и определено бы было мне нескудное содержание в пище и в прочем и снабдить бы меня надлежащим числом служителей, и как мне, так и определенным ко мне служителям определено бы было жалованье, и чтоб оный монастырь ради меня не заперт был, и желающим бы ко мне свойственникам моим и свойственницам вход был не возбранный.
   Вашей высококняжей светлости богомолица монахиня Елена.
   Iюля 19 дня 1727 года" (стр. 32, Г.Есипов "Царица Евдокия Феодоровна с ея портретом", изд. Москва, 1863 г.)

   Судя по всему, Евдокия проявила и здесь свой характер, внеся в окончание этого письма свои личные требования про "незапертые условия содержания".

   И тут случилось то, чего "вершитель судеб" Александр Данилович Меншиков совсем не ожидал — среди лета у него резко обострился туберкулёзный артрит..., и ему пришлось перейти на постельный режим. Именно в таком состоянии он и получает подписанное Евдокией письмо и лично торопится ей ответить. Обратите внимание на интонацию этого ответного письма (отправлено 25 июля 1727 г.) — она уже не идёт ни в какое сравнение с той, когда Меншиков диктовал инструкцию по надзору за бывшей царицей в мае 1718 года:

   "Получил я от вашей милости из Шлютельбурга письмо, по которому за болезнию своею не мог в верховный совет придтить, и для того просил господ министров, чтобы пожаловали ко мне, и потому они  изволили все пожаловать ко мне; тогда (согласно записи в журнале Верховного тайного совета это было 21 июля. — И.Ш.) предложил я им присланное ко мне от вашей милости письмо и просил всех, чтобы вашу милость по желанию вашему определить к Москве в Новодевичий монастырь, на что изволили все склониться, что отправить в Новодевичий монастырь и тамо определить вам в удовольствие денег по 4,500 руб., и людей вам по желанию, как хлебников и поваров, так и прочих служительниц; для пребывания вашего кельи дать, кои вам понравятся, и приказали вас проводить до Москвы бригадиру и комменданту Буженинову; чего ради приказали ему быть сюда для приему указу в Москву к генерал–губернатору и о даче подвод и подорожной и на проезд денег 1000 р., о сем объявя вашу милость поздравляю, и от всего моего сердца желаю дабы вам с помощию Божиею в добром здравии прибыть в Москву и там бы ваше монашество видеть и свой должный отдать вам поклон.
   P.S. Жена моя и дети и обрученная государыня невеста... вашей милости кланяются" (там же)

   Через две недели Буженинов письменно доложит Меншикову, что " з' бывшею Царицею святою монахинею Еленою отправился я из Шлютельбурха в путь к Москве сего 10 числа августа, а до сего числа собирали лошадей и каляски, и те каляски чинили..."

   Параллельно с этим молодой государь, уж не знаю по чьему наставлению, издаёт именной указ (от 26 июля 1727 года) "Об отобрании Манифестов, выданных из бывшей Розыскной Концелярии". Для того, чтобы законодательно восстановить честь и достоинство Евдокии Фёдоровны, нужно было изъять все порочащие её документы. В частности, было строжайше приказано изъять в различных канцеляриях и учреждениях "Манифест о бывшей царице Евдокии" от 5 марта 1718 года..., что и было исполнено. Нам текст этого манифеста стал известен лишь благодаря тому, что историк Устрялов отыскал один экземпляр в тайном государственном архиве Вены.

   За время своего постельного режима (более месяца) Александр Данилович не имел личный контакт с юным императором, и очень вероятно то, что в этот период к "царскому уху" подобрались люди, которые явно не симпатизировали Меншикову. Среди таких оппонентов генералиссимуса были член Верховного тайного совета вице–канцлер Остерман (Андрей Иванович, 1686 – 1747 гг.) и большое семейство Долгоруковых.
   Остерман был назначен наставником молодого императора и разработал план его обучения разным наукам..., и очень возможно, что именно он рассказал Петру II о неблаговидной роли Меншикова в деле смерти его отца.
   Результатом таких науськиваний стало то, что уже 26 августа в день именин младшей сестры Петра II — великой княжны Натальи Алексеевны император не вполне тактично повёл себя с невестой (он игнорировал её), а следом досталось и самому Меншикову, который вступился за свою дочь.

   А тем временем 2 сентября 1727 года Евдокия добирается до Москвы и селится в Новодевичьем монастыре в тех же самых кельях, где когда-то жила царевна Екатерина Алексеевна (1658 – 1718 гг., одно время Пётр I подозревал сестру в участии в заговоре стрельцов 1698 года) — "близ Святых ворот, над которыми церковь Спаса Преображения".
   Степан Буженинов пишет письмо с докладом о приезде бывшей царицы в конечный пункт назначения..., но его письмо до Меньшикова дойти не успевает — в Петербурге события развивались очень стремительно.

   Почуяв в настроении молодого императора негативную для себя перемену, Меншиков всеми силами старался показать всем, что в его отношениях с Петром II ничего не изменилось. 3 сентября в Ораниенбауме (имение Алексанра Даниловича) намечалось освящение церкви, на которое был приглашён император..., но тот не приехал.
   Крайне встревоженный Меншиков 4 сентября приезжает в Петергоф и добивается аудиенции у государя, но в несколько минутном разговоре Александр Данилович так и не прояснил ситуацию относительно себя любимого. На следующий день были именины у цесаревны Елизаветы Петровны (младшая дочь Петра I, будущая императрица) и Меншиков планировал там "по-отечески" поговорить с императором, но тот нарочито избежал встречи и уехал на охоту. Светлейшему князю становится понятно, что его всевластию пришёл конец.
   6 сентября Пётр II распоряжается подготовить к своему приезду в Петербург Летний дворец деда..., и велит там же в одной из палат разместить Верховный тайный совет, чтобы министры были у него всегда под боком — "... для лучшаго отправления всех Государственных дел и к лучшей пользе верных подданных Наших,... и для того потребно, дабы оный Совет всегда отправлялся при боку Нашем."
   Тем же вечером все вещи, принадлежащие императору, были перевезены из дворца Меншикова в Летний дворец.
   Окончательный удар наносится светлейшему князю в пятницу 8 сентября в день Рождества Богородицы — рано утром к нему пришёл генерал–лейтенант Салтыков Семён Андреевич и объявил о домашнем аресте князя..., тот упал в обморок.
    В тот же день сам Пётр II пришёл на заседание Верховного тайного совета и объявил свой указ, в котором говорилось — "Понеже Мы... того ради повелели, дабы никаких указов или писем, о каких бы делах оныя ни были, которые от Князя Меншикова, или от кого б иного партикулярно писаны или отправлены будут, не слушать и по оным отнюдь не исполнять, под опасением Нашего гнева".

   На следующий день император предписал выслать Меншикова из Петербурга в его нижегородские деревни под охраной офицера и солдат от гвардии..., и жить там безвыездно. Александр Данилович упросил изменить место ссылки и разрешить ему жить в Ранненбурге — это крепость в Рязанской губернии около села Слободское (совр. г. Чаплыгин в Липецкой обл.), которое Пётр I подарил Меншикову. Опальному князю пошли на уступки..., и уже 11 сентября кавалькада из многих десятков карет, колясок и подвод выехала из Петербурга.
   Понятно, что все крупные вещи не помещавшиеся в сундучный объём, пришлось оставить. С собой Александр Данилович прихватил личных драгун, лакеев, поваров, портных, сапожника..., и даже певчих. Кроме того были взяты 20 гребцов для передвижения по рекам и озеру Ильмень. Всего семью Меншикова (жена Дарья Михайловна, две дочери Мария и Александра и сын Александр) сопровождало более 130 человек. Князь явно рассчитывал жить по-прежнему на широкую ногу, но уже в более спокойном месте..., надо понимать, что огромные деньги и драгоценности им были взяты с собой.
   Почему Меншикову было позволено уехать со всем своим скарбом ? Да потому, что всё произошло очень стремительно и до сознания людей доходило с трудом, что вчерашний всемогущий властелин сегодня оказался никем..., и у его недругов в голове тогда была лишь одна мысль — быстрей бы Меншиков исчез.
   Но эта публикация не об Александре Даниловиче и поэтому я не стану рассказывать всю дальнейшую его (и семьи) историю, наполненную драматическими поворотами и ещё изобилующую ударами судьбы..., и для интересующихся порекомендую книгу историка Николая Павленко "Меншиков: полудержавный властелин".

   Когда Меншиков ещё был на пути к своему, как он ошибочно считал, последнему жизненному пристанищу, до Новодевичьего монастыря к Евдокии Фёдоровне только докатились столичные слухи, что светлейший князь впал в немилость к государю..., и она сразу же пишет письмо Петру II. Это было её самое первое послание внуку, которого она никогда в жизни не видела:

   "Державнейший Император, любезнейший внук !
   Хотя давно желание мое было не токмо поздравить Ваше Величеству(о) с восприятием престола, но паче вас видить; но по несчастию моему по се число не сподобилась, понеже князь Меншиков, не допустя до Вашего Величества, послал меня за караулом к Москве. А ныне уведомилась, что за свои противности к Вашему Величеству отлучен от вас; итако примаю смелость к вам писать и поздравить. Притом прошу: естли Ваше Величество к Москве вскоре быть не изволитя, дабы мне повелели быть к себе, чтоб мне по горячности крови видить вас и сестру вашу, мою любезную внуку, прежде кончины моей. Прошу меня не оставить, но прикажи уведомить, какое ваше изволение будет.
   Вашего Императорскаго Величества "бабка ваша благословения посылаю".
   Сентября, 21 день 1727 год." (стр. 69, № 5, том 3, "Письма русских государей и других особ царского семейства", изд. Москва, 1862 г.)

   Через 4 дня бабушка послала ещё одно письмо внуку с просьбой увидеть его с сестрой. Но пока оба письма были ещё в пути к столице, Пётр II тоже решает написать ей:

   "Дорогая и любезная Государыня бабушка !
   Понеже мы уведомились о бывшем вашем задержании и о нынешнем вашем прибытии к Москве, того ради я не хотел оставить чрез сие сам к вам, моя Государыня бабушка, писать и о вашем нам весьма желательном здравии осведомится. И для того прошу вас, Государыня дорогая бабушка, не оставить меня в приятнейших своих писаниях о своем многолетном здравии, которого желаю от Господа Бога, дабы во многия лета постоянно содержано было. Такожде, любезнейшая Государыня бабушка, прошу ко мне отписать:  в чем я вам могу услугу и любовь мою показать ? еже я верно исполнять не премину, яко-же я непременно пребуду, дорогая и любезнейшая Государыня бабушка...
   Из Санкт–Питербурка, сентября 27 дня 1727 году" (там же, стр. 71, № 8)

   А 30 сентября Пётр II пишет бабушке, что получил от неё оба письма и что их встреча "... с божией помощию еще нынешней зимы то учиниться может".

   5 октября внук извещает Евдокию Фёдоровну, что они смогут увидеться, когда тот приедет в Москву на свою коронацию. Одновременно и "внука Наталия" тоже отписала своей бабушке.
   8 октября Пётр II приказывает отпустить "Государыне бабушке" из дворцовой канцелярии 10 тысяч рублей.
   14 октября Евдокия Фёдоровна посылает внукам два платка и просит государя позаботиться о её племянниках (это дети её казнённого в 1718 году брата Авраама — Василий и Фёдор). В итоге племянники будут пожалованы дворами и деревнями, которые были у её брата "родительские". В ноябре 1727 года Фёдор Абрамович Лопухин будет взят служить при дворе императора камер–юнкером и ему же будет отписана усадьба в Ясенево под Москвой.
   Василий Абрамович Лопухин получит очередное воинское звание, а спустя 30 лет в чине генерал–аншефа он погибнет в ходе сражения с пруссаками при Гросс–Егерсдорфе и станет одним из героев Семилетней войны. Он, раненый тремя пулями, попал в плен и вскоре был отбит русскими войсками..., но скончался от ран. О нём будет сложена казачья солдатская песня, которая пелась даже во время войны с французами в 1812 году. Вот она, известная под названием "Песня про генерала Василия Авраамовича Лопухина":

Сядемте, ребята,
Посидим, господа,
Споем песню про себя,
Мы не сами про себя,
Про пруцкова короля.
Во Пруции стояли,
Много горя принимали,
Много горя принимали,
Много крови проливали
Как по пруцким по степям,
По темныим по лесам.
Из лесов вон выходили,
В строй армию становили.
"Заходи, моя дивизия,
Со праваго крыла,
Со леваго фланга:
Пики, ружья дивизии
Чтобы в козлы становить."
Пруссак начал палить,
Только дым столбом валит.
Чуть виднеется,
Чуть краснеется:
Лопухин едет в полку,
Курит трубку табаку;
Он не для того курит,
Чтобы пьяным ему быть,
Чтобы пьяным ему быть,
Посмелее поступить,
Погромчее говорить.
Как возговорил детина —
Сын Абрамович, господин:
„Уж вы, слуги, мой слуги,
Слуги верные мои !
Вы подайте, мой слуги,
Лист бумаги гербовой,
Лист бумаги гербовой,
Чернильницу с пером !
Напишу я все проказы
Государю самому,
Государю самому,
Государыне в Москву:
Продал русский, продал воин,
Продал, силушку в тоску
За три бочки за песку."

(стр. 50 – 51, собрал сотник А.И.Мякутин "Песни оренбургских казаков", изд. Оренбург, 1904 г.)

   По ритмике слов я бы причислил эту песню к походно–строевым. Записал эти слова русский фольклорист Мякутин (Александр Иванович, 1876 – 1918 гг, полковник) в станице Рассыпная в 1904 году у 62-летнего казака Петра Ломакина. В эту оренбуржскую станицу в 1796 году была переселена 141 семья донских казаков, взбунтовавшихся против решения правительства переселиться на Кавказскую линию. И в этой станице в 1833 году был Пушкин, когда собирал материалы к своему произведению "История Пугачёва".
   В другом сборнике (1905 года) фольклориста Мякутина я обнаружил одну песню без названия, но по содержанию очень близкую к обстоятельствам гибели Василия Лопухина, — в тексте есть и "Пруцкой король" и три полученные раны, но там он называется Василием сын Федоровича. Вот это меня и смутило..., хотя, как мы знаем — родственникам царских особ меняли имена на Фёдор. Впрочем, тут я могу и ошибаться.

   Но продолжу повествование.
   Далее между внуком и бабушкой следует довольно-таки частая переписка с взаимными подарками — внук прислал свой портрет, внучка прислала "... малинкой презент: книжку молитвенник киевской", а бабушка в ответ "... звезду да ленту лазоревую: носи, мой свет, на здоровье ! каковы есть, не покручинься, мой батюшко, а я грешная низала своими руками".
   Пётр II ей ответил — "... а присланную ко мне кавалерскую звезду я того часу на платье нашить велел, и в память вашу, дражайшая Государыня бабушка, ношу" (для внучки она прислала звезду и красную ленту).

   Затем Евдокия похлопотала за свою 31–летнюю племянницу Татьяну Борисовну  Голицыну (дочь её родной сестры Ксении Лопухиной и Бориса Куракина) и её мужа. В итоге генерал–фельдмаршал Голицын (Михаил Михайлович, 1675 – 1730 гг.) стал сенатором и вскоре членом Верховного тайного совета.
   Здесь я хочу сказать, что из воспоминаний современников о Евдокии до нас дошли лишь слова князя Куракина (Борис Иванович, 1676 – 1727 гг., первый постоянный посол России за рубежом), где он совсем НЕЛЕСТНО отзывается о первой жене Петра I (кроме слов "... и была принцесса лицом изрядная..."), а также о всём роде Лопухиных. Я считаю, что Борис Иванович очень сильно лукавил и подстраивался под тренд того времени, ведь давал он свои оценки Лопухиным, когда те уже были в опале. У нас всегда любили пинать "лежачих". С его стороны это тем более некрасиво, так как близкий соратник Петра I первым браком был женат на родной сестре Евдокии Фёдоровны — Ксении. И если учитывать, что он женился на два года позже Петра Алексеевича (как говорится в таком случае — "куда глаза твои глядели ?"), и уже "разговорился" после смерти своей супруги (она умерла от чахотки в 1698 г.), то его характеристика царицы Евдокии и всего рода Лопухиных просто НИЧТОЖНА..., и я её здесь даже приводить не стану. Вот бы Борис Куракин удивился "на небесах", если бы увидел оттуда, как сразу же после его смерти 17 октября 1727 г. Евдокия Фёдоровна начала хлопотать перед Петром II о его дочери Татьяне.

   Не забыла Евдокия и про своего двоюродного брата Лопухина Степана Васильевича, возвращённого из ссылки ещё в июле. В ноябре Степан Васильевич стал камергером, получил в Москве во владение дом (в нём раньше жил Николай Бидлоо — придворный врач Петра I), а также Гуслицкую волость (сейчас это примерно восточное окончание Московской обл.). Его жизнь и трагическая судьба достойны отдельного повествования.

   9 января 1728 года император вместе со всем двором выехал из Петербурга в Москву, но по пути следования он заболел и на две недели был вынужден сделать остановку в Твери.
   4 февраля Пётр II торжественно въехал в Москву. Но встреча внуков и бабушки произошла чуть ранее, когда двор остановился в семи верстах от Москвы в селе Всехсвятское (сейчас это в районе Сокола и Аэропорта) в доме грузинской царевны Дарьи Арчиловны (Дареджан, 1678 – 1740 гг, дочь царя из рода Багратионов — Арчила II). Никаких описаний их встречи я не обнаружил (и даже с трудом нашёл само место этой встречи), и мы можем только догадываться и мысленно рисовать картины тех минут, когда внуки и бабушка впервые увидели друг друга. Я думаю, что это были самые счастливые минуты жизни Евдокии Фёдоровны.

   На этом хотелось бы поставить точку..., но жизнь продолжалась своим чередом.
   Интересный факт — возможно, что находясь в этом селе Всехсвятское, 31 января Пётр II отменил 13-летней давности указ своего деда о запрещении каменного строительства в Москве из-за нехватки каменщиков для новой столицы — "... а ныне в Санктпетербурге в тех мастеровых людях остановки не имеется".

   9 февраля император явился на заседание Верховного тайного совета и объявил свою волю, после чего 16 февраля "верховниками" был издан протокол, определяющий содержание двора Евдокии Фёдоровны. Приведу его полностью:

   "1728 года февраля в 9 день, Его Императорское Величество, будучи в присутствии своем в Верховном тайном совете, указал: на содержание комнаты бабки своея, Ея Величеству Государыне Царице Евдокии Феодоровны, отпускать деньгами на год по шестьдесят тысяч рублей.
   Да сверх того, про обиход двора Ея Величества, волость до двух тысяч дворов, в том числе и подмосковная.
   Конюшню:
   Пять карет и к ним пять цугов лошадей с надлежащими уборами и потребными к тому служителями.
   Да верховых и разъезжих сорок лошадей.
   Комната Ея Величества:
   Дворецкий или маршалок.
   Два спальника или камергера.
   Два стольника или камер–юнкера.
   Конюший или шталмейстер.
   Два стремянных конюха или футер–маршалов.
   Стряпчих и стадных по препорции лошадей.
   Кухмистера и поваров, и прочих к погребу и поварне служителей, сколько прилично.
   Служителей из женскаго пола предается на волю Ея Величества.
   Комнатной и поваренной посуды.
   А сего-ж февраля 14 дня, Его Императорское Величество указал: при комнате бабки Его Величества, Великой Государыни Царицы Евдокии феодоровны, маршалком быть генерал–майору Ивану Измайлову (Иван Петрович, 1667 – 1754 гг.. — И.Ш.), с роспискою из отписных князя Меншикова, которые велено принять в рентерею. Лошадиные заводы, которые есть во всех его, князя Меншикова, маетностях и деревнях, тако-ж кареты и конюшенные всякие уборы, переписав, отдать в Конюшенный приказ, и из того числа, что по вышеозначенному определению надлежит лошадей, и карет, и конюшенных уборов, отдать к комнате Ея Величества Государыни Царицы Евдокии Феодоровны из Конюшенного приказа."

   Подлинный подписали: канцлер граф Головкин, Андрей Остерман, князь Василий Долгорукий, Василий Степанов.
   Подписан в 16-й день февраля 1728 года." (стр.128  "Сборник императорского русского исторического общества", том 79, Протоколы, журналы и указы Верховного тайного совета. 1728., изд. С.–Петербург, 1891 г.)

   Из этого протокола мы видим, что Евдокии Фёдоровне для "выезда в свет" была отписана часть от огромного конного хозяйства, ранее принадлежавшего князю Меншикову.

   25 февраля 1728 года в Успенском соборе Московского кремля состоялась коронация Петра II, на которой, естественно, присутствовала и его бабушка.

   Евдокия Фёдоровна пожелала остаться жить в стенах Новодевичьего монастыря..., она вела размеренный образ жизни, свойственный людям её возраста. В государственные дела "царская бабушка" не вмешивалась и лишь только активно помогала всем нуждающимся родственникам и не только им одним. Таким образом она отдавала долги всем тем, кто невольно пострадал во времена правления Петра I..., а таких было очень много — один попавший в опалу человек тянул за собой в жизненную пропасть ещё десятки родных и близких.
 
   Не забыла Евдокия Фёдоровна и родственников своего бывшего возлюбленного Степана Глебова. У меня нет доказательств, но я считаю, что она знала о существовании сирот (Лев и Мария Пушкины), оставшихся после гибели племянницы Глебова — Евдокии Пушкиной от рук её обезумевшего мужа. В своей публикации я об этом уже упоминал и приводил схему родства Глебовых–Пушкиных–Толстых. Так вот, по моему предположению, она организовала подачу прошения от дедушки этих сирот Петру II в день его коронации. Возможно, что она даже лично передала своему внуку это прошение от вице–адмирала Головина Ивана Михайловича. Вот ниже его полный текст. Чтобы вам было понятно, тут речь идёт о просьбе списать долги по займу 1722 года, которые остались за покойным отцом этих сирот..., и обращение составлено как бы от лица этих детей:

   "Всепресветлейший, Державнейший, Великий Государь, Император и Самодержец Всероссийский, Государь Всемилостивейший.
   В прошлом, Государь, 722 году отец наш, лейб–гвардии Преображенскаго полка каптенармус Александр Петров сын Пушкин, взял из рекрутной счетной канцелярии, из процента, денег восемьсот рублей, на которые годы тот процент с означеннаго 722 года по 726 год и плачены в оную канцелярию сполна. А в 725 году оный наш отец по смертноубийственному делу матери нашей, а своей жены, указом блаженныя и вечнодостойныя памяти Ея Императорскаго Величества, взят в С.–Петербург к гражданскому суду и умре, а ныне спрашивают на нас оных денег и процент на 726 и на 727 годы, а отец наш при жизни своей деревнишки заложил, которыя и ныне в долгу, а в иных долгах своеручныя и письма многия давал.
   Всемилостивейший Государь ! просим Вашего Императорскаго Величества, не вели, Государь, для многолетняго своего здравия и для Вашего Императорскаго Величества коронации, для сущаго нашего сиротства и малолетства и бедности, означенных денег и с процентом на нас, сирых и бедных, править.
   Вашего Императорскаго Величества нижайшие рабы Лев да девица Марья Александровны дети Пушкина.
   К сему прошению, вместо внучат своих, Льва да девицы Марьи, генерал–кригс–коммисар Иван Михайлов сын Головин руку приложил.
   Февраля 25-го дня 1728 года."

   Обращает на себя внимание то, что, имея должность генерал–кригскомиссара (а это главный военный уполномоченный по снабжению и денежному довольствию), Иван Головин нуждался в деньгах, чтобы растить внуков. В нашей современной армии генералы при таких должностях имеют..., ой, лучше я промолчу.
    И вот 11 марта в повестку дня Верховного тайного совета был включён вопрос "О внучатах Ивана Михайловича Головина", а ровно через неделю издаётся протокол следующего содержания:

   "О невзыскивании с детей каптенармуса Пушкина 800 рублей.
   1728 года марта в 18-й день, по вышеписанному прошению Его Императорское Величество пожаловал: лейб–гвардии Преображенскаго полка каптенармуса Александра Петрова сына Пушкина детей его, Льва да девицу Марью, взятых денег отцом их помянутым Пушкиным, из рекрутской счетной канцелярии восьмисот рублей и с тех денег процента на прошлые 1726 и 1727 годы, для их сиротства и скудности, спрашивать с них не указал." (стр. 220, "Сборник императорского русского исторического общества", том 79, Протоколы, журналы и указы Верховного тайного совета. 1728., изд. С.–Петербург, 1891 г.)

   Вот таким образом малолетний Лев Александрович Пушкин (будущий дед великого русского поэта) получил от внука Евдокии Фёдоровны определённое улучшение качества жизни, ведь списание такого долга с процентами очень существенно. Те 800 рублей по покупательной способности сегодня (2017 г.) равносильны 20 миллионам рублей — стоимость четырёхкомнатной квартиры в центре Москвы.
  
   Воспользуюсь моментом и немного расскажу о прадеде нашего великого поэта — каптенармусе Александре Петровиче Пушкине, о котором широкой публике почти ничего неизвестно до сих пор. Приведённые ниже сведения в основном скомпилированы из нашедшегося сравнительно недавно следственного дела в архиве "Преображенского приказа". Следствие так и не было закончено каким-либо образом..., полагаю, что из-за смерти обвиняемого. Сейчас материалы этого дела (около 300 рукописных страниц) хранятся в ЦГАДА, ф. 371, оп. 1, д. 13702.

   Начну с того, что в сборнике "Критика и публицистика" мы видим следующую фразу поэта А.С. Пушкина — "Прадед мой был женат на меньшой дочери адмирала гр. Головина, первого в России андреевского кавалера и проч. Он умер очень молод и в заточении, в припадке ревности или сумасшествия зарезав свою жену, находившуюся в родах. Единственный его сын, дед мой Лев Александрович, во время мятежа 1762 года остался верен Петру III, не хотел присягнуть Екатерине и был посажен в крепость..."

   Первое впечатление такое, что перед нами всё, что было известно Пушкину о своём предке. Сейчас мы обладаем гораздо большими возможностями для сбора информации..., и поэтому становится понятно, что тут поэт немного ошибался.
   Во-первых, дочь была не "меньшая", а средняя. Во-вторых, адмирал Головин не был графом и не был первым андреевским кавалером — поэт просто перепутал Ивана Михайловича Головина с его родственником — знаменитым главой Посольского приказа в 1700–06 годах Фёдором Алексеевичем Головиным.
   Но если внимательно вчитаться в среднюю часть пушкинской фразы, то становится понятно, что поэт знал о своём прадеде гораздо больше, но не желал на эту тему особо распространяться.

   Помолвка между Александром Петровичем Пушкиным и Евдокией Ивановной Головиной состоялась 30 ноября 1719 года. Надо сказать, что ветви Головиных и Пушкиных были в родстве и в более ранних поколениях.
   Обвенчались они в январе 1721 года и уже в том же году 25 декабря у супругов родилась дочь Мария, а через четырнадцать месяцев — 22 февраля 1723 года на свет появился сын Лев.
   Муж очень любил жену, невзирая на то, что взял он её уже "не девственну" (по его словам). И хотя он имел свой дом в Москве (в Троицкой слободе у Неглинных прудов), но служил в чине сержанта в Петербурге. Я предполагаю, что это Иван Головин "устроил" зятя на должность каптенармуса 2-й роты в престижный лейб–гвардии Преображенский полк (читай "Президентский полк"). А жена во время разлуки жила в Москве в Китай–городе в доме своего отца. Жили супруги не отставая от моды — на "широкую ногу", но это не всегда соответствовало их доходу. Александр Петрович залезал в долги..., и его заём 800 рублей в полковой канцелярии говорит о многом.
   Серьёзные проблемы со здоровьем у главы семьи начинаются в 1723 году, когда он полгода лечился в Петербурге у полкового лекаря —"был зело болен горячкою, отчего был в беспамятстве". У супругов, которые подолгу находятся на расстоянии, волей-неволей возникают подозрения в неверности партнёра..., вот и у Александра Петровича это постепенно становится навязчивой болезненной идеей. 6 сентября 1724 года у них родился сын Михаил.

   Смерть Петра I крайне расстроила Пушкина А.П. и он очень тяжело переживал уход государя из жизни. В феврале 1725 года он берёт отпуск и приезжает в Москву. Здесь его опять одолевает тяжёлая болезнь, которая сопровождается целым "букетом" — сердечными болями, кровавыми рвотами и беспамятством.
   В июле умирает их сын Михаил и семья уезжает из Москвы. Сначала они заезжают с родовую вотчину Пушкиных — в деревню Латыгори (сейчас это в Зарайском р-не Московской обл.), затем навещают родного брата Александра Петровича — Фёдора Пушкина в его рязанской деревне..., и в августе наконец приезжают в свою деревню Истлеево Шацкого уезда (сейчас это в Сасовском р-не Рязанской обл.). Там в ограде Казанской церкви (уже снесена) были захоронения многих Пушкиных.
    В трёх с половиной километрах к востоку от Истлеево находится село Устье, там тоже когда-то жили Пушкины..., и есть сведения, что поэт Александр Сергеевич, отправляясь в Оренбург собирать материалы для своей работы "История Пугачева", заезжал к своим дальним родственникам в это Устье.
  
   Всю последнюю неделю перед трагической развязкой Александр Петрович вёл себя не вполне адекватно. Ему опять становится "зело тошно" и он не находит себе место — мечется то в Устье, то к куму Богданову, то усердно молится в церкви и постоянно прощается с детьми.
   По просьбе Евдокии Ивановны из соседней деревни привели лекаря–знахаря Анания, который начал лечить "болезного" разными корешками, настоями трав, ну и конечно же заговорами..., но муж воспринимал такое лечение, как колдовство над ним и только психовал ещё больше. Его болезнь приобрела волнообразный характер — то просветления, то припадки.
   Примерно 14 декабря супруга отправляет посыльного с письмом к брату мужа — "Государь мой, Федор Петрович, доношу тебе, брат ваш Александр Петрович в жестокой болезни, от которой не чаем животу ево спасение, изволь не мешкая, к нему в шацкую деревню в Ислеевую."

   17 декабря с самого утра Александр Петрович с женой пошли в церковь. Супруга была уже на последних сроках беременности. После обеда они легли отдыхать и заперли дверь, чтобы им не мешали. Через некоторое время Пушкину почудилось, что около их кровати стоит "колдун" — мужик Ананий, и он в гневе стал спрашивать, как смел мужик войти к ним в комнату "без докладу".
   И тут "зело стало мне тошно без меры, пожесточалось сердце мое, закипело и как бы огонь, и бросился я на жену свою ... и бил кулаками и подушками душил ... и ухватил я кортик со стены, стал ея рубить тем кортиком...".

    Нянька детей услышала крики Евдокии Ивановны и позвала слуг..., те выломали двери и обезоружили Александра Петровича. Припадок у того мигом прошёл. Потом на следствии 4 февраля 1726 года он напишет — "и такое убивство жены своей ... в беспамятстве учинил".
    Евдокию Ивановну перенесли в другую комнату и она вскоре умерла..., но успела исповедоваться. Священника она попросила передать её отцу, чтобы тот "не проливал де за то мужа ее и людей их крови".

   Вскоре в деревню приехал Федор Петрович Пушкин, и братья с телом Евдокии Ивановны выехали в Москву. 1 января 1726 года Александр Петрович явился с повинной. Его самого арестовали, завели дело, описали имущество дома, допросили слуг и всех свидетелей по этому процессу.
   На допросах Пушкин А.П. вёл себя тоже не вполне адекватно (доводил себя до исступления) и глава Преображенского приказа князь–кесарь Ромодановский Иван Фёдорович отдал распоряжение о его освобождении из тюрьмы на поруки — "понеже, он, по-видимому, весьма болен и при смерти..." и чтобы "от страха не умер безвременно и от того следствие о убивстве жены не было б безгласно". Как видно, даже в те, отнюдь не вегетарианские времена, болезных старались в заточении не держать.
   21 января Александр Петрович был отдан под расписку его родным братьям — Федору и Илье, с запрещением покидать Москву.

   Уже находясь "на воле", Александр Петрович пишет 12 февраля 1726 года завещательное письмо — "...пишу сие изустное письмо в целом уме и разуме, ежели бог переселит меня от века сего в будущую вечную жизнь...".
   Далее он просит поминать его "многогрешную и недостойную" душу, просит прощения у матери покойной жены — Марии Богдановны Головиной (в девичестве Глебова, родная сестра Степана Глебова) и у всех родственников "знаемых и незнаемых".
   Затем в письме он переходит к завещательным просьбам и распоряжениям — "Также прошу слезно, чтоб тело мое многогрешное приказать погрести в Варсонофьевском девичьем монастыре (в Москве, снесён при большевиках, там были похоронены его отец и дед. — И.Ш.), где положены родители наши, или где благоволите, да будет воля вашей, также прошу самим богом и пресвятой богоматерью слезно, поручаю ему с братом своим, богу и пресвятой его владычице ... рожденных мною детей моих бедных, которые малые остались в горестном и во всеконечном сиротстве, воспитать и учить страху божьему ... людей моих, всех, крепостных и бескрепостных, что есть ныне в доме моем, всем воля, куды пожелают, или как в том указе ея величества повелено будет, а дом мой пожаловал, оставляю владеть детям моим ... в деревнях наследник сын мой Лев, и во всем, дочери моей Марьи, ежели будет жива, дать сыну моему приданое за нею пять тысяч.
   Писал своей рукою в самой скорости, однакож сие изустное мое писмо оставляю детям моим в крепость, якобы вместо завещательного моего писма. И вручаю вас богу и пречистой его богоматери, да будет над вами божеская милость".

   Письмо заканчивается денежными распоряжениями и перечнем долгов.
   Далее нам известно только то, что это письмо–завещание было отправлено в Петербург 24 февраля 1726 года. Был ли жив к этому времени Александр Петрович или уже нет — неизвестно. И как оборвалась его жизнь мы тоже пока не знаем и можем лишь только строить догадки.

   Вот такая получилась грустная история..., но зато мы стали больше осведомлены о ранее почти неизвестной судьбе прадеда поэта Пушкина А.С.

   Но вернёмся к судьбе нашей "бабушки–царицы". Вот уж где выпала долюшка — при семи государях протекла её жизнь и почти 30 лет в заточении.
   Во время долгого Великого поста весной 1728 года у неё случился апоплексический удар (инсульт), впрочем, серьёзных и видимых глазу последствий он не оставил..., и Евдокия Фёдоровна "выкарабкалась".
   Но в ноябре случилась уже настоящая беда — при посещении дома грузинской царевны Дарьи Арчиловны в селе Всехсвятское заболела корью великая княжна Наталья Алексеевна (ей шёл 15-й год) и очень быстро она там же умерла 22 ноября 1728 года. Великую княжну почти весь этот год одолевали болезни и её организм был ослабленным. Евдокия Фёдоровна очень тяжело переживала утрату полюбившейся внучки. Для молодого императора это тоже был страшный удар — он безумно любил свою старшую сестру..., ведь по сути, они выросли вместе и Наталья заменяла ему мать.

   Осенью 1729 года объявляется об обручении государя с 17-летней княжной Долгоруковой (Екатерина Алексеевна, 1712 – 1747 гг.), и похоже на то, что это опять намечался брак не по любви — этим актом Долгоруковы хотели закрепить своё влияние на императора.
   Свадьба была назначена на 19 января 1730 года, но ещё 6 января Пётр II простудился на жесточайшем морозе, принимая парад по случаю водоосвящения на Москве реке (Крещение Господне). Он простоял с непокрытой головой несколько часов на запятках саней, где сидела его невеста. На следующий день он слёг и ему диагностировали простудную горячку..., и лишь только на третьи сутки врачи поняли, что это натуральная оспа. От кого он мог её подхватить ? Есть сведения, что перед своим заболеванием император общался с дипломатом князем Долгоруковым Сергеем Григорьевичем, у которого дети в то время болели оспой (инкубационный период оспы длится от 5 до 15 дней). Ослабленный организм Петра II не смог справиться с болезнью.

   Почти две недели прошли в безуспешных усилиях врачей .., и 17 января они сообщили членам Верховного тайного совета, что надежд на выздоровление государя нет.
   И вместо свадьбы во втором часу ночи на 19 января 1730 года 14-летний император Пётр II скончался, не оставив после себя завещания о престолонаследии. Умирая, в бреду он всё звал к себе Андрея Остермана..., а последними его словами были — "Запрягайте сани, хочу ехать к сестре !".
   Бабушка все последние часы перед смертью внука провела в молитвах в соседней комнате. Когда тот скончался, её подвели к постели усопшего..., Евдокия упала в обморок.

   Так спустя 14 месяцев после смерти внучки Евдокия Фёдоровна лишилась и внука.
   На Петре II оборвалась ПРЯМАЯ  МУЖСКАЯ линия рода Романовых.

   После смерти императора возник вопрос, кто станет его наследником, и Евдокия упоминалась в числе нескольких кандидатур. Есть версия, что она отказалась от престола, предложенного ей членами Верховного тайного совета, сославшись на подорванное за годы заключения здоровье и уже преклонный по тем временам свой возраст..., но это не подтверждено документами и известно нам только на уровне разговоров, включая дипломатические.

   Новая императрица Анна Иоанновна (уже упоминавшаяся мной дочь царя Ивана V — соправителя и брата Петра I) очень уважительно относилась к Евдокии Фёдоровне. Возможно, новая государыня её и помнила с детских лет..., ей было 5 годиков, когда жену её дяди увезли в монастырь.
   Евдокия была приглашена 28 апреля 1730 года на коронацию императрицы и там Анна Иоанновна даже нашла момент пообщаться со старушкой..., при этом обе женщины успели и немного всплакнуть.

   Последние жизненные потрясения окончательно подорвали и без того плохое здоровье бедной женщины, болевшей всё последнее время.

   Умерла Евдокия Лопухина 27 августа 1731 года. Сознание покинуло её за час до смерти.
   Последние слова умирающей Евдокии Фёдоровны Лопухиной были такие:

   "Бог дал мне познать истинную цену величия и счастья земного".

   Похоронили её у южной стены собора Смоленской иконы Божьей Матери Московского Новодевичьего монастыря, рядом с гробницами царевен Софьи Алексеевны и её сестры Екатерины Алексеевны.
   Вот здесь на фотографии её гробница:

http://cloud.mail.ru/public/5Y5f/3xMdjJhR8

   Я думаю, что вы смогли составить собственное представление о Евдокии Фёдоровне.

   И вот ещё один штрих.
   Существует широко известная и устойчивая легенда, согласно которой Евдокия, узнав про строительство Петром I нового города на берегах Невы, ПРОКЛЯЛА это детище своего мучителя — "Питербурх не устоит за нами, быть-де ему пусту".
   Я по просьбе поэта Андрея Чернова провёл детальное расследование истоков и правдивости этой легенды..., и пришёл к выводу, что это не соответствует истине — если кто и высказывал проклятия в адрес города на Неве — "Петербургу быть пусту", то это была не Евдокия. Но это уже тема для отдельного повествования, которое легко найти в интернете за моим авторством — "О проклятии Петербурга".

   И ещё хочу упомянуть об одной "мистике", случившейся ровно через 50 лет после заточения Евдокии Фёдоровны в Покровский монастырь. В 1748 году в селе Тинькове была обретена чудотворная икона Калужской Божьей Матери. И что самое удивительное, "на этой иконе Богоматерь соблаговолила предстать в облике поразительно схожим с прижизненным портретом царицы Евдокии в монашеских одеждах с раскрытой книгой, написанном во время её пребывания в Покровском монастыре почти за 40 лет до обретения сей святыни".
   Эта икона не раз помогала и отдельным людям (исцеляла), и жителям Калуги (спасла от моровой язвы в 1771 г.), и государству (во время войны 1812 г.). Вот здесь можно увидеть изображение этой чудотворной иконы рядом с портретом:

http://cloud.mail.ru/public/NFTz/g587vNmxP

   Вот, пожалуй, и всё, что я хотел вам рассказать об удивительной судьбе царицы Евдокии Фёдоровны Лопухиной (и окружавших её людях ), этой интереснейшей женщины, которой и приписывается авторство песни "Возле реченьки хожу млада".

   Найти "напрямую" публикацию этой песни князем Одоевским мне не удалось, но зато я нашёл апокриф его статьи во втором выпуске журнала "Русский архив" (издан в Москве в 1863 году).
   Сначала там приведён текст песни (в старой орфографии), нотная запись напева первых двух строк, а затем следует пояснительное описание.
   Вот этот материал:

*****************

   Эта песня (слова и напев) записана В. И. Далем (Владимир Иванович, 1801 – 1872 гг., писатель, этнограф, лексикограф, собиратель фольклора. — И. Ш.) и мною в половине 1862 г., с голоса одной почтенной восьмидесятилетней дамы, которая научилась ей в детстве от своей няни, следственно около 1790 годов. Голос певицы был слаб, но весьма верен,— так что напев ее мог быть весьма легко записан; неоднократное повторение и проверка убедили нас, что он записан точно так, как его пела Марья Ивановна (имя певицы). Ни напев, ни слова этой песни доныне не были известны в печати. Слова ее интересны по своему отношению к известному историческому происшествию — постриженью Евдокии, первой жены Петра первого; напев — в высшей степени оригинален и своебытен и может служить образцом напева настоящих наших старинных песен.

   Эти исконные напевы с каждым днем более и более теряются, ибо их или никто не записывает, или записывают люди, считающие для себя долгом поправлять их, яко бы варварские, т. е. переделывать на западный, и к сожалению всего чаще на итальянский лад (столь противный характеру чисто русской мелодии), как то делалось от времен Прача (Иван, Ян Богумир, ум. в 1818 г., фольклорист, композитор, педагог. — И. Ш.) до Варламова (Александр Егорович, 1801 – 1848 гг., композитор, автор музыки песни "Вдоль по улице метелица метёт". — И. Ш.), который всех более исказил наши народные напевы.

   Так было некогда и в литературе, когда издатели народных произведений считали долгом поправлять «подлые» слова русских песен и их, как говорилось тогда, облагораживать; это странное и нелепое направление прекратилось в литературе и кажется безвозвратно; пожелаем, чтобы оно прекратилось и в нашей музыке. Народный напев есть такая же святыня, как и народное слово, и имеет такое же полное право на историческую точность. Чтобы сказали ныне читатели, если бы, вместо первых двух стихов нашей песни, им предложили следующие:

Дева ходит возле речки,
Река деве той грозит

и проч. в том же роде.

   Точно в таких же исправлениях, как в словах, так и в ритме, грешны почти все издатели до ныне появившихся так называемых русских песен. Мы слышали, что наш даровитый музыкант М. А. Балакирев (Милий Алексеевич, 1837 – 1910, композитор, пианист, дирижёр, глава "Могучей кучки". — И. Ш.) собрал в своих путешествиях значительное число вовсе неизвестных доныне русских мелодий, и убеждены, что он, при своем глубоком музыкальном чувстве, не впадает в странное заблуждение Шпревичей (Шпревиц Даниил Иванович, род. в 1774 г., был педагогом Одоевского. — И. Ш.), Прачей, Кашиных (Кашин Даниил Никитич, 1769 – 1841 гг., композитор, педагог, дирижёр. — И. Ш.) и Варламовых. Нельзя не пожелать также, чтобы публика встретила собрание настоящих русских напевов с полным сочувствием.

   Предлагаемый напев записан с величайшею точностью; сохранена разнотактность, столь часто встречающаяся в наших старинных напевах; фортепианное сопровождение мы постарались составить сколь возможно проще (sine quarta consonante),— что довольно подходит к того рода гармонии, который слышится в наших народных хоровых исполнениях; мы нигде не осмелились ввести септаккорда, который еще и не был изобретен в ту эпоху, когда творились наши старинные мелодии и от которого в конец искажается характер всякого русского пения как мирского, так и церковного, что заметил еще незабвенный наш М. И. Глинка, — хотя, под влиянием общего убеждения и нынешнего вкуса, и он как бы против воли, вводил изредка септаккорд в сопровождение к русским мелодиям. Впоследствии, в особом, специальном сочинении, мы будем иметь случай обратиться к этому любопытному факту в истории нашей музыки.

   По всей вероятности, начало предлагаемой нами песни гораздо древнее времен Петра; здесь, как часто случается, к старинному началу приделано в словах новое окончание, но музыкальный напев остался тот же,— и тем он интереснее. Вообще собиратели напевов, подобно собирателям слов, должны обращать внимание на варианты одного и того же напева.

1863     К. В. О.

*****************

   Мы видим, что по мнению князя Владимира Одоевского, истоки этой песни (по крайней мере, ритм напева) возникли ещё до "петровских времён", а значит мы имеем дело с материалом, которому как минимум 350 лет..., а сколько на самом деле — точно неизвестно.

   При помощи скриншотов в журнале "Русский архив" я сделал коллаж и теперь ноты напева вместе со старинным текстом можно посмотреть здесь:

http://cloud.mail.ru/public/2acG/7KBZJoG7i

   По всей видимости, на уже существующий ранее напев и были написаны слова песни. Долго повторяющаяся напевная тема характерна для того времени — женщины нередко пели подобные длинные песни, занимаясь каким-то рукоделием.
  
   Могла ли эта песня быть написана самой бывшей царицей ? Я показал этот текст поэту Андрею Чернову и он подтвердил большую вероятность этого. Уж что-что, а в старом и в древнем русских языках Андрей Юрьевич разбирается великолепно (он автор поэтического перевода "Слово о полку Игореве" и исследователь этого произведения древнерусской культуры).

   И чуть позднее я нашёл документальное подтверждение такой вероятности.
   Упоминать даже намёком в "народном творчестве" царских особ в те времена было не принято, так как такое деяние считалось крайне оскорбительным..., а если ещё и смысловой контекст был не в пользу властителей мира сего, то такая вольность была просто смерти подобна. Поэтому решиться написать подобный текст (о насильственном постриге по велению Петра I) могли очень немногие люди..., которым уже терять было нечего, "кроме своих цепей".
   Некоторые мне могут возразить и сказать, что в таком случае эта песня могла быть написана позднее — в менее кровожадные времена..., допустим, при Елизавете Петровне или Екатерине II.
   Нет, слова этой песни были написаны между второй половиной 1699 и 1704 годом.

   Показываю одно судебное дело, которое было начато (как обычно по доносу) в конце 1729 года при Петре II и закончено при императрице Анне Иоанновне. Напомню, что к тому времени Евдокия Фёдоровна уже была "реабилитирована" и упоминать её имя в связи с прошлыми негативными событиями было строжайше запрещено.

*************

  "Его Императорскому Величеству Самодержцу всероссийскому всеподданейшее доношение из Адмиралтейской Колегии.
   Секретное.

   Октября 26 дня сего 1729 году обретающейся в Ревеле от флота кананир Аврам Гаврилов сказал за собою Вашего Императорскаго Величества слово, и допросом показал на кананира ж Носова в слышании от него в песнях непристойные слова, касающияся к чести Ея Величества, Государыни Царицы Евдокеи Феодоровны, в чем и оной Носов допрашиван же. И ис тех их допросов в разсмотрение Вашему Императорскому Величеству приносим при сем экстракт и что с ними чинить о том всеподданнейше просим указу.
   Декабря 25 дня 1729 году.

   Наум Сенявин.
   Секретарь Василий Михайлов.
   К поданию в Верховном Тайном Совете.
____________

    Экстракт

   Из допросов кананиров Аврама Гаврилова и Ивана Носова, по которым они показали, а имянно:

   Гаврилов:
   Прошедшаго октября 24 числа он, Гаврилов, слово Государево за собою на конанира Ивана Носова сказал для того:

   В бытность ево, Гаврилова, на Зелейном дворе на карауле пришел де он, Носов, из города пьяной и пел песню, касающуюся к чести Ея Величества Государыни Царицы Евдокеи Феодоровны, такую: «Постригись, моя немилая, постригись, моя постылая; на постриженье тебе дам сто рублев, на поскимленье тысячю, монастырь тебе построю в Суздале». А имя де Ея Величества в той песни не упоминалось, и от оной песни он, Гаврилов, унимая ево, Носова, говорил: для чего де он, Носов, такую песню поет (ибо де за такую песню в прошлом, 1704-м году в Азове при боярине Степане Ловчикове – Штокова полку салдат, а как зовут‚ он, Гаврилов, не упомнит, наказан батогами). И он, Носов, вскоча, и стал де ево, Гаврилова, бить и подбил ему глаза и нос розбил до крови. И о том де о всем случае после того пришедшему караульному ж адмиралтейскому кананиру Зеновью Смольянинову он, Гаврилов, сказывал; при котором он, Носов, вскоча и хотел ево, Гаврилова, еще бить и говорил: поди де на меня в той песне доноси; токмо де тот кананер Смольянинов бить ево, Гаврилова, ему, Носову, не дал; а как де он, Носов, песню пел и ево, Гаврилова, прежде того бил, тогда никого кроме их двух не было.

   А Носов сказал, что того числа на Зелейной двор он, Носов, пришел из города пьяной, песню при оном кананире Авраме Гаврилове пел: «Постригись, моя немилая, поскимься постылая: на постриженье дам сто рублев, на поскимленье дам тысячю, поставлю келейку в Ярославле красном городе, – тонешенку малешенку. Съезжались князья бояре, тут келейке дивовалися, што это за келейка тонешенка малешенка, што это за старина молодешенка пострижена». – и оную де песню ево, Носова, он, Гаврилов, петь унимал, и потому ево уйму он, Носов, петь и перестал; а, бил де он, Носов‚ ево, Гаврилова, после того за то, что требовал он, Носов, от него, Гаврилова, своего долгу и за брань; а, пел де он вышеобъявленную песню с простоты своей в пьянстве, я не с умыслу, и касается-ль та песня к чести Ея Величества, про то де он, Носов, не знал, и запрещения о той песни ни от кого не слыхал. Токмо де тогда как он, Носов, окончал ту песню, услышал от него, Гаврилова, что прежде де сего оная песня петь запрещалась.

Наум Сенявин.
Секретарь Василей Михайлов.
___________

   1730-го г. Генваря 9-го дня по сему доношению Его Императорское Величество указал от флота кананиру Авраму Гаврилову, которой сказал за собою слово и показывал на кананира ж Ивана Носова. А по роспросом их в Адмиралтейской колегии того не явилось. За ложное того слова сказывание учинить ему, Гаврилову, наказание вместо кнута гонять спиц рутен и послать в Гилянь, и о том в Адмиралтейскую калегию послать указ.

Канцлер Граф Головкин
Князь Дмитрей Галицын.
Подписан тогож числа.Василий Степанов.
___________

   Высокоучрежденному Правительствующему Сенату из Адмиралтейской колегии.

   Репорт:

   По присланному Ея Императорскаго Величества. из верховного Тайного Совета, февраля от 28 дня сего 730 году указу от флота кананиру Авраму Гаврилову, которой сказал за собою Ея Императорскаго Величества слово и показывал на кананираж Ивана Носова; а по роспросам их того не явилось. За ложное того слова сказыванье при собрании морских служителей наказание учинено: гонен спиц рутен и для отсылки в сылку в Гилянь отправлен при промемории в военную колегию апреля 23 дня 1780 году.

Обер секретарь Василей Михайлов."

******************
(Пынин А.Н. "Дела о песнях в XVIII веке (1704–1764), Санкт–Петербург, 1900 г.)

   Уж не знаю, консультировались ли следователи по этому делу с Евдокией Лопухиной как "претенденткой на авторское право", но мы видим, что это тот редчайший случай, когда наказание понёс доносчик.
   Из этой довольно-таки забавной судебной истории, нам интересно было узнать, что ещё в 1704 году за "публичное исполнение" этой песни били батогами.
  
   Вполне понятно, что в дальнейшем текст прирастал уже различными дополнениями и изменениями..., к примеру, есть более длинный вариант слов, приписываемый к Саратовской губернии.

   На сайте русской народной музыки есть полный текст этой песни (как записано  Далем и Одоевским) в современной орфографии:

Возле реченьки хожу, млада, —
Меня реченька стопить хочет;
Возле огнчика стою, млада, —
Меня огнчик спалить хочет;
Возле милаго сижу, млада, —
Меня милый друг журит-бранит,
Он-то журит-бранит,
В монастырь идти велит:
«Постригись, моя немилая,
Посхимися, постылая!
На постриженье выдам сто рублей,
На посхименье тебе — тысячу!
Я поставлю нову келейку
В зеленом саду под яблоней;
Прорублю я три окошечка:
Первое — ко Божьей церкви,
Другое-то — во зеленый сад,
Третье-то — во чисто поле.
В Божьей церкви — ты намолишься,
В зеленом саду — нагуляешься,
Во чисто поле — насмотришься!»
Случилось ехать князьям-боярам.
Они спрашивают: «что за келейка,
Что за келейка, что за новенька?
Что в ней за монашенка за молоденька?
Еще кем она пострижена?»
Отвечала им монахиня:
«Я пострижена самим царем,
Я посхимлена Петром Первыим,
Через его змею лютую!»

   На просторах интернета мне не удалось найти аудио запись этой песни. Скорее всего, она просто НЕ  СУЩЕСТВУЕТ.

   И тут у меня возникла идея ВОЗРОДИТЬ эту старинную песню и я послал имеющийся текст и ноты замечательной певице Надежде Меньших. Я с ней знаком несколько лет и не перестаю восхищаться её талантом. Она великолепно исполняет совершенно разноплановые музыкальные произведения, её диапазон от рок-композиций до эстрадных и народных песен. Надеждой исполнено несколько песен и на мои слова.
   Лично я в нотах полный профан (СИ от ДО могу отличить только если они написаны на нотном стане), поэтому в этом деле полностью доверился Надежде.

   Вот так, благодаря Афанасию Фету, Владимиру Далю, Владимиру Одоевскому и Надежде Меньших, нам всем вместе удалось вернуть к жизни эту замечательную песню.

   А теперь послушайте результат "нашей затеи". За несколько сотен лет эта очень старая песня ПРОЗВУЧИТ  ВПЕРВЫЕ (а тем более на широкую аудиторию). Я даже не знаю, существует ли в интернете что-либо ОЗВУЧЕННОЕ из русского песенного фольклора ещё более стариннее, чем эта песня.
 
   Даю ссылку на прослушивание и скачивание этой песни:

   http:// https://www.realmusic.ru/songs/1525873

______________________________

Август – декабрь 2017 г.
Игорь Шап

Другие произведения автора:

Клавесин

Красивая

Труба ( сонет )