Год обезьяны.

    

       ПЕРВЫЙ КИЛОМЕТР

Озверевший ветер со скрипом раскачивал корабельные сосны, как бы пробуя на прочность. И убедившись в их устойчивости, налетал на меня, пытаясь повернуть обратно. Лепил снегом глаза. Но я, подняв воротник полушубка и натянув шапку-ушанку по самые брови, шел все быстрее и быстрее с единственной мыслью как можно подальше уйти от этого поселка, в котором осталась моя любовь. Раньше я даже представить себе не мог, что этот поселок станет мне ненавистным. Станет причиной невеселых мыслей и обид. Мне было обидно не только за то, что не пришел рейсовый автобус и не взял попутный грузовик до станции, но и за то, что шел этот проклятый снег. Я был во власти грустных мыслей, и не заметил приближения бензовоза
-Ты что, оглох? – кричал на меня не молодой, но веселый водитель, высунувшись из кабины. - Куда бредешь в такую бурю?
-До станции возьмете? - неуверенно спросил я.
-Возьмем, если улыбнешься! Не люблю серьезных попутчиков. От них компрессия уменьшается, что прямо сказывается на тягловой силе моей "лошадки”, - шутил он.
Я выдавил улыбку.
-Ну, давай полезай в кабину. Замерзнешь тут с тобой. Едрена пух!
Рядом с ним сидела, красивая девушка, в модном выше колен, демисезонном пальто. На круглых коленках, обтянутых капроном чемодан-дипломат. В ногах до отказа набитая сумка.
       - На электричку успеем? - блеснула она вставными золотыми зубами.
- Должны. Если не застрянем где-нибудь в пути. Здорово метет! Едрена пух! - проговорил он, не отводя взгляда от белой полосы дороги, с одиноким следом проехавшего грузовика.
Бензовоз надрывался, карабкаясь по извилистой дороге, вверх. Внизу через пелену снега, темнела, еще не замерзшая, после плотины ГЭС, река. Снег лепил лобовое стекло так, что "дворники” не успевали отчищать. И вскоре обледенев, беспомощно буксовали. И водителю, время от времени, приходилось отбивать со щеток лед, останавливаясь и вылезая в пургу из машины. Златозубая соседка то и дело косила взглядом, пытаясь разгадать мои невеселые мысли. Но задавать вопросы не решалась. Так и ехали молча. Каждый наедине со своими мыслями.
Дворники со скрежетом скребли стекло, слева - направо, справа - налево. Туда - сюда одна секунда, в минуту шестьдесят раз. А сколько раз они проделают эту операцию за два с половиной часа? За то время пока мы доедем до станции? Много. Столько же грустных мыслей теснились в моей голове, обгоняя друг друга, проясняясь и затухая в моей памяти.
От мрачных мыслей, на глазах наворачивались слезы. И я вдруг вспомнил стихи, кем-то записанных на память, в мой блокнот: « Гордым легче, гордые не плачут. Ни от ран, ни от душевной боли. На чужих дорогах не маячат. О любви как нищие не молят. Широко распрямлены их плечи. Не гнетет их зависть и корысть. Это правда – гордым легче. Но только гордым сделаться не просто»!
Я, наверное, не был гордым, и поэтому тихо плакал, стыдясь себя и своих слез. Когда на глазах накапливались слезы, готовые вот-вот пролиться, я отворачивался к замерзшему боковому стеклу. Или же поднимал голову так, чтобы слезы обратно вкатывались в меня. И так до тех пор, пока не научился плакать только одним, скрытым от посторонних глазом. Я с удивлением заметил, когда с правого глаза капали слезы, левый же глаз, оставался совершенно сухим. За окном промелькнул километровый столб.





ВТОРОЙ КИЛОМЕТР

 
Телеграмма была короткой: «Не приезжай! Вышла замуж». Отправляя Оле телеграмму о своем окончательном приезде к ней, я готовился к самому худшему. И поэтому такой ответ меня мало удивил.
В конце концов, она могла и пошутить, думал тогда я, готовя себе последний, как мне казалось, холостяцкий ужин: глазунью из трех яиц с «докторской» колбасой.
Я вспоминал разговор с Олей во время летнего отпуска. Был полдень. Термометр подскочил за тридцать. Раскаленный воздух проникал даже в чулан, где я, спасаясь от жары в одних шортах, лежал на скрипучей металлической койке. Пахло мукой, мышами и свежими березовыми вениками, которые сушились на жердочке под самой крышей. Ей было жарко. Но она не хотела снимать «сафари», пока единственные в поселке, привезенные мной из столицы.
- Да скинь ты с себя это барахло, - говорил я.- Духота-то, какая?! Или ты меня стесняешься?
-Да нет. Я могла бы раздеться перед тобой и не только,- хитро улыбалась она, угощая меня с рук блинами с клубничным вареньем. Когда варенье капала мне на грудь, она слизывала их, по долгу задерживаясь на каждой капле. Нарочно щекотала длинными ресницами. Синие глаза излучали тепло и уют. Пышные груди просились на волю. Я был на седьмом небе.
- Прямо здесь в чулане? - смеялся я.- А родители?
- И место бы нашли где. Но я думаю, еще рано. Да и нельзя, говорят, в этом году женихаться - год Обезьяны. Вот приедешь под Новый год, и я отдам тебе самое дорогое, что у меня есть!
- Ха-ха-ха! Неужели «самое дорогое» может еще остаться после двадцати семи лет? - съязвил я, и тут же пожалел об этом.
- Представь себе, - говорила она, слегка краснея и прикрывая оголенные колени. - Все всадника на белом коне ждала…
Воцарилось неловкое молчание. В тишине было слышно, как билось о стекло чулана залетевшая пчела и возню Бобика под сенями.
- Ты мне будешь писать? - спросил я, пытаясь разрядить натянутую атмосферу.
- Я не люблю писать письма – буркнула она, глядя куда-то в сторону.
- Ну, хорошо. Тогда через полгода я отстучу тебе телеграмму:
 «Выезжаю, встречай!»
       - Я тебе тоже: «Не приезжай, вышла замуж», - тихо смеялась она, уткнувшись в мое плечо, довольная тем, что не осталась в долгу.
- А все-таки?
- Так уж и быть, приезжай! Согласна. Глупенький! Я же люблю тебя.
Я верил ей. За пять лет нашего знакомства, я знал ее достаточно хорошо. И поэтому не представлял дальнейшей жизни без нее. И все-таки, где-то в глубине души вспыхнул уголек сомнения, обещавший стать большим пожаром. Хлопоча над ужином, я старался быть спокойным. Но это мне плохо удавалось. Я чрезмерно гремел посудой, и даже разбил одну из тарелок.
 Допив кофе, я оглядел комнату, в которой прожил больше четырех лет. Две кровати, две тумбочки, два стула, стол, шкаф и две сумки у дверей, в которых уместились все мои пожитки. Не густо.
 Над кроватью висел отрывной календарь с тремя последними листами минувшего года, года Обезьяны по японскому календарю, - не обещавшего ничего хорошего тем, кто родился под созвездием Близнецов в год Дракона.
 Как не странно, я верил гороскопу. И, как предсказывали звезды, со мной за эти оставшиеся три дня должно было случиться что-то непоправимое. И чем меньше оставалось дней, тем сильнее росло чувство чего-то неминуемого. И поэтому, как приговоренный, не дожидаясь своей участи, я бежал к Оле в Красные Ключи, желая спастись или хотя бы отсидеться. Потому что там, в глухомани рядом с ней мне казалось, было спокойней.
       Город мне теперь казался большими жерновами жизненной мельницы, которая перемалывала людей как муку, и плевелу. Мне было страшно осознать то, что я могу оказаться в числе последних.
       Четыре года назад крупно поссорившись с Олей, я покинул родные места, бросив вызов всем, желая доказать на что я способен. Я мечтал стать киноактером и покорить весь мир. Но таких «покорителей», как я, оказалось много. И поэтому в институт кинематографии я не прошел по конкурсу. А впоследствии, получая жалкие трешки за массовки в мосфильмовской кассе и слушая закулисные сплетни о звездах киноэкрана, я вообще разочаровался. И понял, что кино - не моя стихия.
       Я порядком растерялся тогда. Не знал, куда себя девать и чем заняться и, мучаясь от безделья, шатался по магазинам. Вот тогда я встретил белобородого старика, словно из сказки. Мы столкнулись у входа. Он оглядел меня с ног до головы и сказал: - На деревья смотри, сынок. Деревья успокаивают.
Я тогда ухмыльнулся и пошел своей дорогой, думая, что всякие бывают люди. Но теперь каждый раз, вспоминая слова старика, начинаю понимать, что он был прав.
       Я понял, как важна для человека родная земля, где он вырос и воспитывался. Я испытал на самом себе, что человек, как дерево, оторвав корни от родной земли, начинает чахнуть.
       Каждый раз, когда мне становилось не по себе, я вспоминал родительский дом над обрывом речки Тибильки - небольшой поселок, затерявшийся в лесах Приуралья. Где совсем недавно кипела жизнь.
       Но теперь всего этого не было. На месте рабочего поселка в человеческий рост шумела молодая посадка. На месте дома – карьер. И ни одной живой души.
       Лишь старые липы, как свидетели случившегося, одиноко торчали в тех местах, где когда-то была единственная семилетняя школа в округе, клуб и гаражи.
 Люди, съехавшись со всех мест, каждый день с утра до вечера делали то, чтобы в одно прекрасное время лишиться всего. Был лес, была и работа. И разъехались люди, кто - куда в поисках работы и хлеба насущного, чтобы потом через десятки лет вернуться в родные места и вспоминать, сидя на берегу обмелевшей Тибильки, о днях нелегкой, но счастливой жизни.



       ТРЕТИЙ КИЛОМЕТР


С Олей мы познакомились пять лет назад, в литейке моторостроительного завода. Не раз я выливал металл мимо лотка, когда она проходила возле моей литейной машины к автомату с газированной водой. Она не шла, а плыла мимо станков и машин. И казалась богиней среди грохота и нагромождения металлического хаоса. В такт ее движению раскачивалась ее длинная коса ниже пояса.
-Чураков! Опять мимо льешь? - кричал на меня сменный мастер Разбежки. - Вот начну высчитывать за перерасход металла, тогда будешь знать, как ловить ворон!
А Оля даже не смотрела в мою сторону. Правда, до тех пор, пока не прогорел тигель моей литейной машины. Расплавленный металл вытек, заполняя приямки и проходы между машинами, остужаясь и поднимая чугунные плитки пола. Горело вокруг все: ветошь, масло, кабели, кроме площадки, на которой стоял я. Такое зрелище случается не каждый день, и поэтому сбежался весь цех. Пришла и Оля с подружками с участка обрубки.
А я, как ни в чем не бывало, продолжал работать. Протечка была чуть ниже половины котла, и оставшийся металл пришлось бы вычерпывать вручную. И поэтому я, посовещавшись с мастером, решил доработать до конца.
На меня смотрел весь цех. А главное Оля. Я весь подобрался и работал без лишних движений. Черт побери! Как красиво я работал! Хоть в кино снимай.
Вот тут-то она меня и заметила. Уже все ушли в душевую переодеваться, а она продолжала стоять возле моей машины.
После работы я проводил ее до общежития. Так и познакомились.
Дружили целый год, пока не поссорились из-за чеканки собственноручного изготовления, которую я подарил ей в день рождения с посвящением: «Твой взгляд подобен звездопаду. Твой стан изящней стана лани. Твой смех, что брызги водопада. Твоя душа-алмаза грани!»
Всего лишь четыре строчки, посвященные другой, сыграли свою роковую роль. Так оказалось, что подружки-соперницы жили в одном общежитии. И та, первая, увидев над кроватью Оли мой подарок с посвящением, которые когда-то были адресованы ей, приревновала и не замедлила отомстить мне, обвинив в непостоянстве, если не чувств, (мы с ней уже давно расстались), то хотя бы в посвящениях.
Взяв три билета на итальянский фильм, она пригласила меня и Олю. Две серии я просидел между ними как дурак. Знал бы, что они сговорились, я бы их самих с носом оставил. Но по молодости я еще не знал, на что способны ревнивые женщины. Потом, когда прощались возле общежития, Оля сунула мне что-то в карман.
Я подумал - сдачу за мороженое. Но это оказался золотой перстень, подаренный мной в годовщину нашего знакомства.
Красноречивей уже не скажешь. Возврат подарка я понял как отказ и уехал. Мне было все равно куда, лишь бы уехать и забыться. И по некоторым стечению обстоятельств, попал на строительство столичных олимпийских объектов. Она долго игнорировала мои письма, но потом через два года сама поздравила меня с Первомаем.
Я написал большое письмо. Она ответила и просила приехать в отпуск летом. Что я и сделал, не откладывая в долгий ящик.
Поселок Красные Ключи, зажатый к берегу Уфимки лесистыми горами, мне понравился сразу, как только я оказался на одной из самых длинных и главных улиц.
Воздух поселка, весь пропитанный ароматами леса, теплой смолы, муравьями, запахом бензина вперемешку с запахом подгнившей древесины, будоражили в моей памяти дни недавнего детства, прошедшие среди грохота тракторов, трелюющих тяжелые бревна к сплаву. Поэтому я ехал в Красные Ключи, как в родной поселок.



       ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЕРТЫЙ КИЛОМЕТР



На следующий день серебристый лайнер перенес меня из осени в зиму, из московской слякоти в уральскую стужу. Монотонно гудели турбины, унося меня все дальше и дальше от столицы. Где было прожито четыре года. Справа в иллюминатор светило солнце. А там внизу, как объявила по радио бортпроводница, бушевала пурга. Самолет шел на снижение. Все ближе и ближе подступали облака. При виде их каждый раз у меня появлялось желание прыгнуть на них с высоты и порезвиться как в стогу соломы.
Далеко за элеронами догорали мосты. Другой на моем месте взял и уехал, но я не мог уехать, не лишив себя иллюзии на повторное возвращение и бесцельное прожигание жизни.
Каждый «лимитчик» с нетерпением ждет окончания срока временной прописки. В конце декабря у меня заканчивался этот срок, и документы на постоянную прописку уже лежали в моей тумбочке. Но радости от этого не было. Потому что постоянная прописка ничего не давала кроме возможности встать в очередь для получения жилья, лет через десять. Увеличивая сроки ожидания одиночества и неустроенности. И поэтому я должен был сделать так, чтобы лишить себя этой возможности.
Но для этого нужен был документ, компрометирующий меня в глазах общественности. Который гарантировал бы отказ в постоянной прописке. Опуститься до того, чтобы подобрала, меня милиция в нетрезвом состоянии я не мог. И поэтому ждал случая. И когда представился случай, я сразу же воспользовался им, даже не успев опомниться.
Ежегодно мы с друзьями встречали новый год за городом. И каждый участник новогоднего стола должен был внести свою лепту. Мне выпало достать мешок картошки.
В овощных магазинах давали только по три килограмма. И поэтому ребята «договорились» с рабочими на овощной базе, возле которой мы работали, и внесли кое-какую мзду. Мне оставалось всего лишь найти машину и привезти ее к месту пиршества.
Весь ужас я понял только за воротами овощной базы, когда словно из-под земли вырос перед машиной милиционер с черно-белым жезлом.
-Опля! - вырвалось у меня.
Видя перед собой милиционера в сержантской форме, я спиной чувствовал мешок в багажнике. Его примерный вес, цвет и даже пыльный запах мешка.
Машина взвизгнула тормозами. Сержант отдал честь:
-Почему Вы заехали на территорию плодоовощной базы? - Знаете ли Вы, что это не положено?
Таксист пожал плечами. Делая вид, что ему всё - равно, куда прикажут пассажиры, туда и едет. Смерив меня подозрительным взглядом, сержант попросил открыть багажник. По моей спине побежали мурашки. Мне ничего не оставалось, как выйти из машины и следовать за сержантом к красному «жигуленку» с рацией.
-Вот люди! Уже машинами воруют, - сказал он сидящему за рулем лейтенанту. И повернувшись ко мне, добавил:
-Документы есть?
Я нехотя вытащил паспорт.
-Так - так, Чураков Алексей Иванович, - сержант взглянул в мой паспорт, составляя протокол. - Тысяча девятьсот пятьдесят второго года рождения, уроженец поселка Тибиль Башкирии, стало быть, земляк! А я из Бирска. Слыхал? - улыбнулся он, и тут же сдвинув брови, заученно проговорил, - Рост ниже среднего, волосы прямые, светлые, глаза карие, нос прямой, губы тонкие, волевые, никаких отличительных примет на лице и на руках нет. Полосатая телогрейка на лесоповале будет тебе к лицу. Кем и где работаешь?
-Сварщиком на стройке.
Он недоверчиво улыбнулся. Видимо его смутил мой вид. В худшем случае я мог походить на прораба.
-Да - а, Чураков, что же толкнуло тебя на воровство? Да еще под праздник? Что дети плачут, да?! Есть просят, да?!
-Да расстрелять его на месте - вмешался лейтенант. Что с ним чикаться!?
И пока они составляли протокол, я уже отсидел десять лет. Три раза расстрелял себя и четыре повесил. И чувствуя, что краснею, выдавил из себя: -
- Да не себе это,… а ребятам… В общем, собираемся мы встречать Новый год за городом. А будет человек тридцать. Кормить их надо? Надо. Да какое это воровство средь бела дня? На базе больше гниет. А что будет мне за это?
       - Ничего. Вызовут в горисполком, штрафанут рублей на пятьдесят. И «турнут» из города за сто первый километр!
       Что «турнут» меня устраивало. Но мне было жаль пятидесяти рублей. Я задумался и пролепетал:
       -А может не надо а? Протокол-то, а…земляк? Поймите, я же не для себя…Я просто прошу.
       - Что написано пером – не соскребешь и топором: - сказал он и отвернулся.
       - А как быть с мешком?
       - Свари себе ужин.
За поворотом я выкинул мешок на обочину. И отпустил такси: - Ну что Чураков, допрыгался? Не умеешь воровать – не воруй! Ни когда чужого не брал. И на тебе преступление! А что же заставило тебя сделать это?
 Много вопросов, роились в моей голове в тот вечер, на которые, не было у меня ответа. Но за то на борту самолета я понял. Я же сам хотел этого. Вспомнил про гороскоп. Я же чувствовал, что со мной в этом году должно было что-то случиться?! И на - те вам. Получите, распишитесь! И это еще цветочки… думал я, разглядывая здание аэропорта в иллюминатор. - А что если и другие в этом году совершат такие же необдуманные поступки? От солдата до президента- каждый на своем уровне, исходя из своих возможностей масштаба?
       Как бывший ракетчик, перед моими глазами предстали те ребята, которые сидели за пультами ракетных установок и подводных лодок.
       Находясь в воздухе, я несколько раз ловил себя на том, что невольно шарил взглядом по горизонту в поисках атомного гриба. И от таких мыслей мне становилось страшно. И я зажмурил глаза, пытаясь развеять дурные мысли.
       Подали трап.



       ТРИДЦАТЬ ПЯТЫЙ КИЛОМЕТР

До поселка Красные Ключи путь не близкий. Несколько раз сменяешь автобусы и электричку, и только тогда, внизу под горой покажутся веселые огоньки поселка.
Изменения в доме Краюхиных я заметил сразу же, как только сошел с автобуса. Окна освещал неоновый свет, вместо бывшей простой лампочки. Двор тоже был освещен. И даже Бобик теперь не лаял на каждого прохожего, а может и в самом деле уже некого сторожить, - подумал я, толкнув ногой калитку низеньких ворот. Теперь мне было все равно. Назад пути уже не было. А мосты отступления догорали рубиновыми огоньками уходящего автобуса. На запоздалый лай Бобика вышла сама Оля.
-Алеша, ты?! Почему ты приехал? Я же писала,- проговорила она удивленно и даже с некоторым испугом, запахивая черную шубу из искусственного меха, стараясь скрыть уже заметный животик.
-Да? А я нечего не получал, - выдавил улыбку я.
Воцарилась долгое мучительное молчание. Вышла Евгения Петровна, Олина мама, большая мастерица по приготовлению разных вкусностей, выпустив на улицу вместе с клубами пара знакомые запахи выпечек, тоже удивилась не меньше дочери.
-Ну, заходи, раз приехал. Но только зачем? - спрашивала Оля. Не то меня, не то сама себя.
-Ты что делаешь, доченька? Хочешь себе жизнь поломать? Не делай этого! Пусть идет своей дорогой.
- Я уже приехал, - многозначительно проговорил я.
- Ну что ж, заходи коли так. Не выгонять же тебя на улицу, на ночь глядя.
       В доме ничего не изменилось. Так же было тепло и тесно. По-прежнему делила избу деревянная перегородка, за которую справа втиснулся гардероб с зеркалом. За ним у окна Олина кровать. На ней, по всей видимости, укрывшись газетой от падающего света, в тельняшке спал Олин муж. А слева на другой кровати за печью тоже спал, мой большой друг Иван Андреевич Краюхин. С которым, еще летом, мы как родственные души, сразу же нашли общий язык.
После стычки с браконьерами во время работы в лесничестве, он оглох на оба уха. И теперь, как инвалид, был на пенсии и управлял нехитрым домашним хозяйством.
Посредине комнаты стоял стол. За ним комод. А на ней телевизор:
-…В Ленинграде ноль плюс один, осадки. В Москве ночью ноль минус один, днем ноль плюс три, снег с дождем….
В углу, у самой двери справа, пытался щипать специально засушенные на зиму липовые веники, рыжий теленок. Они обычно появляются в марте, но в этом году все перепуталось, и я уже перестал удивляться. Слева гудела печь. На плите что-то фырчало, распространяя по избе вкусные запахи и возбуждая аппетит. На скамейке я заметил свою злополучную чеканку - мой подарок. Теперь, по всей видимости, служившей подставкой, которая при моем появлении тут же исчезла.
-Эй, подъем! Поедем за соломой. Быки голодные стоят! - нарочито весело пропел я, тряхнув спинку Краюхинской кровати. - Пропадать, так с музыкой!
Краюхин тут же соскочил с кровати:
-Фу ты, чуть Новый год не проспал! - проговорил он, молодцевато тряхнув слегка седеющей шевелюрой жестких волос.
- Давно приехал-то?
- Только что, - ответил я. Кстати, говорить для Краюхина вслух не было необходимости. Достаточно было внятно шевелить губами, и он понимал. Мы обнялись. Зашевелилась и газета. Потискав меня и отпустив, Краюхин как-то виновато сказал: - Да-а, видно не судьба…- потом, оживившись, добавил. Я, было, прилег отдохнуть, и уснул, черт его дери!
-А это такая примета-перед приходом неожиданного гостя всегда ко сну клонит, - вмешалась Евгения Петровна, ставя на стол горку оладьей, добрая женщина с болезненным лицом, много повидавшая на своем веку и поэтому рано постаревшая.
-Ну, Алеша, раздевайтесь, садитесь, ужинать будем. Вань, давай руки мыть! Марш - марш, - командовала она.
И все вокруг задвигалось и закрутилось. Олин муж, сунув мне руку: «Эдик» - пошел греметь рукомойником. Я невольно сравнивал его с собой. И во многом проигрывал: он был выше меня ростом, красив и порывист. Он принял меня за дальнего родственника Краюхиных. И, узнав, что я из Москвы, начал расспрашивать о столице.
-Как там с продуктами? Все ли есть? Сколько стоит говядина? Бывают ли женские сапожки? Почем джинсы?
Порывшись в сумке, я выудил оттуда одну из бутылок «Пшеничной», припасенную мной для этого случая, апельсины, яблоки, бананы. Покрутив в руках коробку дорогих французских духов, предназначенных той женщине, которая успокоит мою исстрадавшуюся душу, я сунул обратно.
Сели за стол. Выпили и закусили.
-Берите, берите! Вы с дороги, проголодались, наверное? Вот Вам еще положу, - суетилась Олина мама, почему-то называя меня на «Вы» и виновато пряча глаза, уходила за перегородку.
Разговор не клеился. По традиции пили, и ели в ожидании Нового года Я где-то читал, чтобы узнать человека, необходимо поставить его в экстремальное положение или напоить. Я вытащил вторую бутылку.
-Ну что, выпьем за уходящий год! Не так уж он и был плох, - мы вот с Олей поженились, - сказал Эдик, разливая водку по рюмкам и, взглянув на этикетку, восхищенно добавил:
-Ого! Московского разлива! А мы-то пьем Сарапульского?
-Какая разница - нефтепровод-то один, - сказал я.
Хотя я и не был сторонником застолья, но пил наравне с Эдиком, но почему-то не пьянел. Эдик, быстро захмелев, заиграл на баяне довольно-таки хорошую мелодию: «Ромашки спрятались, завяли лютики…». Играл неважно, спотыкался и фальшивил. Но сама песня говорила о безвозвратной любви.
Пели все, кроме Краюхина. Песня тронула мою душу. К горлу подкатил ком. Я весь сжался и стиснул зубы. Увидев изменения на моем лице, Евгения Петровна прекратила петь и остановила Эдика. Решили покурить.
Тихо падал снег. В окне напротив мелькала разноцветными огнями елка. Было тихо. И только изредка где-то далеко брехала собака на запоздалых прохожих. Деревенская тишина после городского шума кажется какой-то особенной. И поэтому, ради компании затягиваясь сигаретой, я с жадностью вслушивался в эту тишину:
-Хорошо!
-Вторая Швейцария, - сказал Эдик, усаживаясь на ступеньках крыльца. - Когда я в первый раз приехал в Ключи, я обалдел от этой красоты. Ну и остался работать в ОРСе…..
-Я, конечно, не бывал в Швейцарии, не знаю, - перебил я его. - Но если и там также как и здесь, в Ключах, то должно быть здорово.
-Так говорят! - сказал он.
-А почему ты пошел работать в ОРС? - спросил я.
-У меня было два варианта. Первое - идти шоферить в леспромхоз. Получать чуть больше и ничего не иметь. И второе - экспедитором. Получать меньше, но зато иметь, что душе угодно. Особенно теперь, когда трудновато с продуктами. И я, не задумываясь, выбрал второе! Потому что каждый на моем месте сделал бы так же.
-Не знаю, не знаю,- проговорил я, задумавшись о своем, меня мучил вопрос, почему Оля выбрала его. Я вспомнил летний разговор с Олей.
С реки несло прохладой. После знойного дня это особенно приятно. Лодку, в которой мы сидели с Олей, слегка раскачивало течением. Круглая луна украдкой подглядывала из-за зарослей тальника. Мы любовались звездами и дальними огоньками на той стороне реки. Там, даже ночью тянули нефтепровод.
-Скоро сенокос начнется, - говорила Оля, нежно обняв меня за плечи, и перебирая мои волосы на затылке.
- А кто будет косить, - спрашивал я.
- Вдвоем с отцом. Отпуск возьму. И все же тяжеловато будет. Раньше мама помогала, а теперь не может - давление.
- Хочешь, помогу?
       - Так это не скоро, дней через десять. К тому времени у тебя и отпуск кончится. И к тому же ты еще не был у себя дома.
       - Справишься?
       - Вообще-то мне один товарищ обещался помощь, - сказала она как-то неопределенно.
Тогда я не придал этому разговору никакого значения. Но за то теперь, весь этот разговор всплыл в моей памяти с новой силой.
       -Сено ты косил?
       -Да - а, - оживился он. - Я как раз приехал к родичам погостить после армии. А Оля пришла к своей подружке, познакомились. Она и предложила приехать на сенокос. Понравились друг другу. Ну и поженились, потом. А почему ты не приехал на свадьбу? Мы же всех родственников приглашали.
       - Я был в командировке и узнал об этом поздно, - нейтрально парировал я вопрос и резко сменил тему: - Что-то стало холодать, не пора ли нам поддать?!
В доме творилось заметное оживление, до начала года оставались считанные минуты. Прошли к столу. Наполнили стаканы.
       -Я хочу выпить за ваше счастье, Оля! Сказал я с торжественной грустью. - Не знаю, но постарайся быть счастливой! За вас, и с Новым годом!
       Все поддержали тост, но каждый по-своему. Эдик, выпив залпом и опрокинувшись навзничь на кровати, забренчал на гитаре, выкрикивая отдельные фразы из какой-то песни, задел ногой стол, от которого зазвенела посуда и упали бутылки. Все молча посмотрели на меня, как бы извиняясь за него. Евгения Петровна пригубила и, поставив стакан на стол, задумалась. Краюхин с грустью, вздохнул, и стал пить маленькими глотками, как бы давясь. Оля, выпив половину, убежала за печь как бы запевать водой. Но она там плакала. Это я знал точно. Потом Эдик куда-то исчез. И пользуясь моментом, я решил уйти. Оставаться дальше не было сил.
-Ну, пожалуй, я пойду…
-Что ж, идите, - сказала Евгения Петровна. - Только почему вы приехали-то?
-Узнать, проведать, убедиться…
 Провожать вышла сама Оля. Я хотел сказать ей все, что о ней думал. Но подкативший к горлу ком не давал молвить и слова. И я хлопнул калиткой.
На улице было оживленно. Все поздравляли друг друга с Новым годом. Валялись в снегу. Пели и плясали под гармошку. Я шел среди всей этой шумной кутерьмы сам по себе, наедине со своими грустными мыслями. Я просто шел, сам не зная куда.
Тихо падал снег. Поселок жил своей жизнью. Люди радовались началу Нового года. Им было не до меня.


       ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ КИЛОМЕТР.
       

Поселок вдруг кончился. Я это понял по тому. Что стало темно. Дорога за поселком не освещалась. Возвращаться назад я не хотел. Опасаясь встречи с Эдиком, который наверняка уже меня разыскивал. Теперь я был зол и мог побить его.
Впереди, слева, виднелись еще несколько одиноких домов, манящих проемами освещенных окон.
В первом доме мне не открыли. Во втором оказались только дети. И они, пошушукавшись за дверями, не рискнули открыть незнакомому дяде. И направился к третьему, уже без всякой надежды быть пущенным и обогретым.
Но на дороге стоял Эдик. Без шапки. Шуба на распашку.
-Куда ты ушел? - голос был явно обиженным.- Ты что на меня обиделся? Так, я же к родичам за «магом». Пойдем, потанцуем!
-Мне не до танцев, - зло бросил я. И пошел было своей дорогой, но он схватил меня в охапку и потащил обратно. Я не хотел. Но он настаивал на своем. И до тех пор, пока мы не оказались на снегу. Я пытался подняться, но тут чей-то ботинок отпечатался на моих ребрах.
- Наших, бьют, - донесся до меня чей-то пьяный голос.
Огляделся, их было трое. В руке одного из них что-то блеснуло. Надо было защищаться. И я защитился, как меня учили. И главное легко и быстро, что даже сам удивился. Например, киношники, чтобы снять такой дубль, неделю бы бились, и вряд ли так вышло!
Отделавшись от них, я все-таки направился к третьему дому. Я даже повеселел. Улыбнувшись, обернулся. Они преследовать не стали. Только погрозили кулаком вслед, на всякий случай.
-Кто там? - спросил за дверью хриплый мужской голос.
-Извините,…не пустите ли переночевать? Ехал в Павловск, а машина сломалась, - солгал я, потому что никакой машины у меня не было да и быть не могло.
Хозяин загремел засовом.
-С Новым годом!
-С Новым счастьем, - отозвался он, окинув меня недоверчивым взглядом. И, поправив левой рукой спадающую с плеч телогрейку, поеживаясь от холода, засеменил впереди меня в дом.
-Кто там? - донесся из темноты женский голос.
-Дед Мороз пришел! - пошутил хозяин, включив в прихожей свет. И, обращаясь ко мне, добавил. - Ну что-же, раздевайся, сынок, проходи, погрейся у печки. Холодновато сегодня. Как там, гуляют?
-Да. Праздник.
- Сын у нас с рейса не приехал, шофер он у нас в леспромхозе, вот и беспокоится сноха. Дорога есть дорога, всякое может, случится.
       -Это точно, - заключил я.
-Ну, проходи, погрейся! А я пойду, посмотрю, корова должна отелиться. Молодая еще. Первый отел. Давеча смотрел, лежала. Кабы не проглядеть, - бормотал дед, направляясь к выходу.
У натопленной печки было тепло.
Вышла молодая хозяйка. Еще совсем девочка, небольшого роста, с чуть заспанным лицом.
-А я подумала, в самом деле, Дед Мороз, - с некоторым разочарованием проговорила она.
-Да нет. Деду Морозу легче. У него тройка лошадей - техника безотказная, наддал «овса» и жару. Не то, что у нас грешных. Спасибо, что пустили, не то пришлось бы замерзать в машине, - продолжал я играть в незадачливого автолюбителя. И в то же время, стыдясь своей лжи. Но говорить правду не хотелось.
-Есть хотите? - спросила она, прислушиваясь к каждому шороху на улице - ждала мужа.
Не особенно. Но от горячего чая, пожалуй, не откажусь.
Она сняла накидку с накрытого по-праздничному стола и налила мне чаю
-Угощайтесь, пожалуйста! Вот наготовила, думала, приедет, посидим, - и так же тихо ушла, как и появилась.
-Вроде начинается, - сказал дед, возбужденно хлопнув дверью и топая валенками. - Но что-то не то…
Он был еще крепок: с чуть поседевшей щетиной коротко отстриженных волос, крупным красным носом, рыжими прокуренными усами и веселыми добрыми глазами на широком лице. Левой руки не было. Это я заметил только потом, когда он скинул замасленную телогрейку.
Немного согревшись, мне вдруг захотелось принять участие в их заботах: - Пойдем, посмотрим, - сказал я.
Рыжая корова лежала на соломе, запрокинув голову. Крутые бока то поднимались, то опускались. Почувствовав наше присутствие, она приподняла голову и несколько раз жалобно промычала, как бы прося о помощи.
-Ветеринар в поселке есть? - спросил я.
-Откуда ему тут взяться, в леспромхозе. Только в соседнем колхозе, за десять километров… Ну, что стоять-помогать надо. Видишь, трудно идет.
 Я ни разу не видел, как рождаются телята, и было опешил. Но хозяин быстро завладел мной и моими мыслями. И дальше я делал все, что приказывал дед, сразу же позабыв о брезгливости.
- Тяни плавней, копыта оторвешь, - командовал дед, нажимая одной рукой и коленом на живот буренки. Возились долго, маленькие копыта выскальзывали из рук, и я падал на солому.
 -На, возьми веревку и перехлестни ноги… Вот так…Тяни, плавней тяни. Оторвешь ноги теленку, не расплатишься, - уже шутил дед, увидев, что дело пошло быстрее.
-Фу ты, - проговорил дед, вытирая руку об солому. – Ну, кажется все! Пойдем пока в дом. Пусть мать оближет. А ты ничего, молодец, не оробел, и не стал воротить носа. Тебя как зовут?
-Алеша.
-А меня Иваном Матвеевичем кличут.
В доме помыли руки, и Иван Матвеевич принес бутылку водки и два стакана.
-Ну что, Алексей, обмоем теленочка-то? Теперь вроде Крестного ему приходишься, что ли?! - улыбался дед, наполняя стаканы. - Употребляешь? Лично теперь я только по особым случаям… Раньше пил много.
Выпили и закурили у раскрытой плиты.
-Дом-то свой? - спросил я.
-Леспромхозовский. В прошлом году сыну дали. Ничего, большой и теплый. Только недолго придется жить в нем…
-А что выселяют?
-Да, нет. Кому мы нужны? Работа кончается. Леса лет на пять осталось. Вот вырубят и все. И комбинату бумажному каюк…Что делать? Опять сыну работу придется искать. Да и я уже привык к лесу, жить без него не могу. Сын говорит, что в Сибири много леса. Туда и поедем. На кой… мне она Сибирь, когда я здесь привык. Здесь, почитай, лет тридцать уже работаю. Мне каждое дерево знакомо. Каждый куст здоровается. И не далек тот день, хотелось бы здесь….
-Да, задача, - сказал я. - К сожалению, мне все это знакомо! Ну что пойдем, посмотрим, что там?
Хозяин не мог поднять теленка одной рукой. И поэтому молодая хозяйка тоже стала одеваться.
-Не беспокойтесь, - сказал я, - лучше я принесу теленка. Только дайте что-нибудь накинуть.
Теленок при свете электрической лампочки оказался рыженьким как мать, но только с белым пятнышком на лбу. Она уже пыталась встать, но копытца скользили по окрашенному полу.
Мы выпили еще по одной, уже втроем, и легли спать.
Всю ночь снились кошмары. Снимали кино. Местом съемок почему-то выбрали Красные Ключи. И поэтому весь поселок высыпал на улицу. Был теплый летний день. Все камеры, поблескивающие линзами объективов, были установлены в небо, где парил дракон величиной с ТУ-154: покрытый зеленой чешуей, перепончатыми крыльями и утолщением на хвосте в виде булавы. Из ноздрей то и дело вырывалось пламя.
Чтобы было лучше видно, мы с Олей поднялись на балкон двухэтажного кирпичного строения. Она была в «сафари», большой белый платок прикрывал животик. Она была почему-то обижена и на меня, и не смотрела в мою сторону. По замыслу «киношников» Дракон должен был защитить народ от другого «злого» Дракона. И поэтому с минуты на минуту должен был начаться воздушный бой двух монстров.
В ожидании наш Дракон низко парил в воздухе. На чем и как он летал, нам было неведомо, видимо электроника! С каждым разом, разворачиваясь, возле нашего дома, его заносило. И вот во время очередного разворота он хвостом задел угол дома. Народ ахнул! А при следующем развороте снес пол дома. Половина балкона, на котором мы стояли с Олей, обвалилась, обнажая рваные края бетона и ржавой арматуры, и вместе со мной полетел вниз. Я протягивал Оле руку, но она не видела меня. Я падал вниз. Мимо меня пролетали обломки балкона, кирпичи, обувь и даже пианино на крышке, которой, покачиваясь, стояла ваза с цветами. А я продолжал падать. Оля, превратившись в точку, совсем исчезла. Я пролетел сквозь Землю и уже с той стороны видел, как горела земля, сталкивались поезда, падали самолеты взрывались дома. Народы континентов воевали друг с другом. Из путин океана поднимались огромные волны и смывали материки.
- Я не виноват! - кричал я. Но слов моих не было слышно.
Мир летел в тартарары. Вместе с ним и я. Слева и справа, сталкиваясь, взрывались планеты, из обломков которых выстраивались буквы, а из букв слова: «Виновен, Виновен, Виновен!».
Я проснулся в холодном поту.
Обстановка была не знакома. Надо было определиться во времени и в пространстве. Начал вспоминать вчерашний день. Вспомнил Олю. И даже не заметил, как слезы покатились по моим щекам.
-Дяденька, не плачь! - вдруг сказала девочка лет трех, неожиданно появившись у моего изголовья, в шерстяной вязаной кофточке. - Ты ведь узе больсой…Видесь, дазе я не плачу, - и провела своей маленькой ручкой по моему лицу и взлохмаченным волосам.
Мне сразу же стало стыдно и как-то легко на душе.
-Ты кто? - спросил я.
-Лена. А у нас теленок есть, вот! Деда сказал, сто ты плинес. Плавда?
-Правда, - ответил я.
-Тогда мозно, я тебе что-нибудь подалю? Она притащила одноногую куклу.
Мне от ее доброты стало тепло и уютно. Я вспомнил про духи.
Увидев красивую коробку, она обрадовалась и поскакала к маме в другую комнату, делиться радостью.
-Мам, смотли, сто мне дядя подалил…
-Ну-ка, что это такое? Духи. Ух, как пахнет! Тут что-то по-иностранному написано кажется, «Мажи нуар». Это, наверное, очень дорогая вещь-то, доченька, давай вернем дяде!
Она надула губки.
-Не нужно возвращать подарок, - сказал я, погладив мою утешительницу по головке. - Она не очень дорога стоимостью, чем содержанием предназначалась той девушке, которая первая успокоит мою душу. И она этого заслуживает.
На свете я любил только две вещи: большие деревья и маленьких детей, потому что и те и другие не могли причинять зла окружающим.
Вдруг машина остановилась. Впереди замелькали железнодорожные вагоны. Это была уже станция. Я выгреб из кармана всю мелочь рубля на три, хотя водителю хватило бы и рубля. Но я был благодарен ему за то, что он скоро отделил меня от поселка, от воспоминаний и невеселых раздумий.
И вот электричка, набирая скорость и громыхая колесами на стыках, уносила меня навстречу новой, еще неведомой жизни.
       

       г. Москва 1967 г.

Другие произведения автора:

Соломенные волки.

Три желания.

Отец.