Фотография

 Мама сидела за столом и беззвучно плакала. Слёзы бежали по её щекам, а перед ней лежала фотография Славика. Папа сидел на диване и усердно делал вид, что читает газету «Советский спорт». Славик тосковал в своей комнате и через открытую дверь наблюдал за родителями. Ему многое было непонятно. Во-первых, почему папа так любит читать именно эту газету? Там не бывает интересных картинок, и фотографии тоже были скучные. Но любит он именно её. Славик много раз слышал, как папа, придя с работы, спрашивал маму, не вынимала ли она из ящика «Советский спорт». Во-вторых, абсолютно никогда, не понятно сердится ли папа, или грустит, или, может быть радуется. Он всегда одинаковый. Правда если кто-нибудь из взрослых рассказывает ему, что-то, чего Славик и понять не может, он смеётся аж до слёз. Вот и сейчас, не ясно, сердится ли он на Славика, за то, что его фотография так расстроила маму. Вот ещё одно обстоятельство, которого виновник не мог для себя разъяснить. Плачущей маму он видел второй раз в жизни. Первый же был буквально на днях.

 Мама отправилась в роддом за Павликом. Роддом, если кто не знает, это дом в котором берутся дети. К этому долго готовились, много об этом говорили, и не только дома, но и в гостях у многочисленных родственников. Славика, как правило, замечали и выпроваживали из комнаты, поэтому он знал мало. Чтобы быть в курсе, он старался, оставаться не замеченным как можно дольше. Но выходило плохо.

 Итак, мама отправилась. Неизвестно почему бы не поехать туда всей семьёй, ведь тогда можно набрать детей побольше, но так уж решили родители. А с ними пойди, поспорь. В этот день Славик в садик не ходил, а вечером совместно с папой поехал проведывать маму. Они вошли в распахнутые настежь ворота и были не впущены сердитой тёткой в роддом. После короткого обмена негромкими фразами сердитая успокоилась и объяснила куда идти. Напутствованные тёткой отец и сын отправились по заснеженному двору в обход дома. С хрустящей утоптанной дорожки они свернули в глубокий снег, и подошли к окну, в котором, как и в остальных горел жёлтый свет. Славик, поставленный папой на выступ стены, сразу увидел маму, лежащую в постели, прямо напротив окна. Папа тоже заглянул в окно и тихонько постучал в стекло. Мама подняла глаза, увидела своих и обрадовалась. Но потом она показала на Славика и жестом велела его убрать. Не прошло и секунды, как она вдруг заплакала. Славик ничего не подумал, как обычно с ним бывало, когда он видел что-то впервые. Сначала надо рассмотреть явление, а уже потом, что-нибудь думать. Папа подхватил его подмышки и опустил рядом с собой в снег. Пока родители переговаривались жестами, Славик размышлял об увиденном. Понятно, что детям нельзя заглядывать в окна. Мама, вероятно, побоялась, что кто-то увидит и накричит. А плакала она, наверное, потому что у неё такой непонятливый муж, она ему показывает «убери», а он не понимает.

 Возвращались домой молча. Оно и понятно, Павлика не увидели, маму расстроили, о чём тут говорить. На следующий день папа снаряжал Славика в детский сад. Утром вспомнили, что сегодня явится фотограф и будет всех детей в садике фотографировать. Для нарядности и, чтобы получиться красивее, необходима белая рубашка. Что ж, белая так белая. Достав из шкафа рубашку, папа принялся её утюжить. Получалось не слишком хорошо, в первую очередь из-за размера рубашки, а, кроме того, тем же временем, на кухне варилась каша, и папу совершенно не слушалась, а его это серьёзно отвлекало. Пока папа давил и тёр утюгом рубашку, каша самовольно покидала кастрюлю. Оказалось, что недостаточно нагретый утюг, гладит, не так хорошо, как хотелось бы. Пока папа проведывал кашу, приводил её в чувства и водворял в рамки, утюг согрелся достаточно и даже слишком. Об этом свидетельствовал коричневый геральдический силуэт оставленный на том месте, откуда папа поднял утюг. Нужно ли сообщать, что идеальной формы дыра получилась не где-нибудь, а на спине рубашки. Тут уже стало не до каши. Кашу, прямо, скажем, пустили на самотёк. Из шкафа были вытряхнуты все Славикины вещи и, из получившейся безобразной кучи папа выудил летнюю, с коротким рукавом рубашку «апаш». Так ли она называлась на самом деле, теперь сказать трудно, но была она чуть-чуть уже маловата. Славик, как тут же выяснилось, успел, с лета вырасти, а рубашка поотстала. Зато у неё было одно несомненное преимущество – она была какой-то вафельной, из чего папа заключил, что утюжить её не обязательно. Когда Славик оказался в рубашке, всплыли новые факты из числа недостатков его внешности. Славика необходимо было постричь, причём сделать это нужно было не сейчас, а заблаговременно. Однако папа не растерялся, схватив ножницы, которые первыми подвернулись под руку, он немного укоротил сыну чёлку, потом подравнял, затем подравнял то, что получилось, и в завершение подравнял то, что вышло из всего предыдущего. Чёлка теперь заканчивалась почти, не начавшись, зато имела вид лестницы, и никто теперь не мог упрекнуть папу в том, что он Славика не стриг. И самое главное, что исправить стрижку можно было только радикальными методами.

 Одетый в шубу и шапку, влекомый папой за руку, Славик шлёпал по снегу в домашних тапках и размышлял о том, почему папа не надел на него валенки. Вбежав в детский сад, Славик направился к своему шкафчику раздеваться, а папа умчался на работу.

 День шёл сносно. А если не брать во внимание странное отношение воспитательницы к рубашке «апаш», и вопроса, заданного фотографом: «Тебя, что пассатижами постригли?», всё было чудно. Послеобеденная прогулка начиналась, как обычно после обеда. Все дети, а в их числе и Славик, оделись и направились к выходу на площадку. И тут Славика подвели тапки. Он, как и положено переобулся, то есть снял тапки, в которых ходит в садике и надел те, в которых пришёл. В дверях Славика внезапно настиг голос Марьи Владимировны:

 – Славик! Куда это ты в тапках собрался?

 – А я в них и пришёл, – поведал Славик – это уличные тапки.

 – Так, этого мне только не хватало! – заявила воспитательница – В тапках ты идти на площадку не можешь.

 С этого момента день стал не обычным. Славик был раздет. Получил в индивидуальное пользование большой, зелёного цвета танк, с вертящейся башней и полную свободу действий в рамках раздевалки. Танк возил, на своей пластмассовой броне, троих тевтонских рыцарей, по всей длинной полированной скамейке. Марья Владимировна, не теряя времени, телефонировала Славикиному папе и рассказала о том, что его сын явился в сад без валенок, в домашних тапках и теперь не может идти в таком виде, не только на площадку, но и домой не будет отпущен. И если папа хочет получить своего сына назад, пусть принесёт ему валенки.

 Валенки папа принёс. Домой Славик вернулся. Домой вернулась и мама. Без Павлика. На вопрос «где же Павлик?», закономерно интересовавший Славика, мама ответила «Нету» и быстро ушла в кухню, где застала обугленную кастрюльку, на лохматой, в засохшей каше, плите.

 А через день Славик принёс из садика фотографию, радостно отдал её маме, а мама, к полному недоумению сына, села возле стола и заплакала, глядя на куцую рубашку и чёлку своего старшего и единственного сына.    

Другие произведения автора:

XVI

IV

Мастерство