Самое окончание романа Поселок Кира Булычева от и.о. Григория Рабиновича

8 апреля 2012 — Григорий Рабинович

САМОЕ ОКОНЧАНИЕ РОМАНА «ПОСЕЛОК» КИРА БУЛЫЧЕВА
Фанфик
Один из наилучших романов Кира Булычева всегда уж казался автору этих строк несколько недосказанным, неоконченным, можно даже сказать, попросту  сходу так фактически вот оборванным на полуслове, а как раз потому он до чего же совсем ведь нескромно решился, что есть сил попытаться дописать за мэтра это его гениальное произведение.
Причем вполне ясно так легче легкого будет понять, почему оно было Киром Булычевым сколь до чего  ведь весьма неожиданно прервано, так и не дойдя до того наиболее главного кульминационного момента, который, кстати, и должен был всецело уж стать достаточно полновесным его логическим завершением.
Всякий подлинный художник слова в пылу своего творческого взлета о деньгах вообще уж нисколько не думает.
Да только когда его произведение почти полностью так ныне завершено и вполне может, пожалуй, считаться совершенно же здраво оконченным, и наступает время для подобного рода, до чего еще уж никак невеселых, скабрезных мыслей.
Итак, вот оно, мое чисто гипотетически предполагаемое окончание.

После той лишь на миг бессильно повисшей в теплой кабине катера тишины, что вполне уж при этом оказалась напряжена впрямь-таки до медного звона в ушах и пришло время для всяческой немыслимо радостной суматохи и вполне полноценного осознания всего того что как-никак, а ныне и в самом-то деле действительно разом случилось.
Разорвавший давние путы дремучих инстинктов возглас Дика был голосом, наконец-таки до конца оттаявшего сердца, отныне стершего в его душе ту и близко незримую глазу границу между жителями поселка и вполне вот по-прежнему безнадежно чужими здесь пришельцами с далекой Земли.
И Салли вовсе никак не нашла чем вот именно ответить на этот порыв юношеского восторга, сочетающего в себе преждевременную, нисколько не по годам, явную мужскую зрелость и страсть дикаря, все-таки сумевшего предотвратить верную гибель своих лучших друзей.
Еще недавно самое страшное казалось Дику почти уж никак чисто ведь совсем попросту неминуемым, ну а теперь все это явно осталось далеко позади.
Чувство безутешного, но гордого собой одиночества, тяжкое ощущение ярой неотвратимости суровой судьбы, вечная необходимость беспрестанной борьбы во имя изматывающего, каждодневного выживания ныне уступили, глубоко внутри всего естества Дика место душевному единению с теми людьми, которые ранее казались ему совершенно чужими.
И Дик совсем же неожиданно для самого себя раз и навсегда теперь полностью перестал, испытывать то чисто как есть, сколь невыносимо так жгучее внутреннее отчуждение из-за неловкости самого вот присутствия этой земной женщины сидевшей с ним рядом.
И все-таки в том неистово вот и ликующем восторге было столько много чего-то донельзя дикого и первобытного, что Салли всем сердцем почувствовала себя несколько неуютно, а в катере, и так стало тесно, а тут еще и вся эта неуемная радость, которой явно был нужен вовсе-то более чем необъятно широкий простор.
Однако и душу Салли тоже окрыляли довольно схожие эмоции светлой и безудержной радости, и весьма веской причиной тому было именно что как есть чудесное же спасение из неумолимо цепких, паучьих лап смерти заодно ведь и этих двух совсем незадачливых путешественников, заплутавших в вечных снегах чужой планеты.
Минуло еще несколько мгновений, и они оба – и Салли, и Дик – разом застыли, пристально вглядываясь друг другу в глаза явно находя там совершенно общую великую радость.
Однако вскоре их переполненные светлого торжества мысли вновь вполне же естественно, что и впрямь до чего только заботливо вернулись именно к тем двум ныне ведь счастливо спасенным людям.
И, само уж собой, разумеется, что все это произошло достаточно так вскоре после того, как они чуть ли не силой сумели втащить в люк катера тех двух людей, что все еще пока находились в бредовом и крайне беспокойном беспамятстве.
А к тому же пришлось и немало повозиться, самым максимальным образом,  раздвигая кресла, чтобы четыре человека, хоть как-либо смогли бы вообще разместиться в довольно маленькой трехместной кабине катера.
Да и вот еще что поначалу Олег и Сергеев всею душой всячески порывались куда-то на редкость спешно и никак незамысловато уж неизвестно зачем теперь все-таки явно ведь дальше слепо брести.
А именно потому из самых последних своих сил они сколь  отчаянно барахтались, пытаясь хоть как-либо все же добраться до той и близко никак совсем неведомой, но очень, видимо, до чего еще отчаянно так важной для них цели.
И только лишь разве что, немного спустя несколько отогревшись и обмякнув, пусть и не отойдя еще от того так и сковавшего им все члены сурового мороза, спасенные начали медленно и постепенно вовсе уж до чего понемногу приходить в себя.
Добродушная Салли, что поначалу весьма ведь бойко и беспечно совсем этак спешно торопилась и впрямь-то разом скорее назад в Поселок, немного подумав, вполне вняла более чем во всем резонному совету Дика.
Не было никакой острой необходимости безумно нестись вниз, жизнь спасенных ими людей была отныне вне всякой настоящей опасности.
Обморожения при самом первом осмотре оказались не слишком так настораживающе серьезными, ну а других бед с ними нисколько уж вовсе совсем не случилось.
А как раз потому до чего бесспорно вовсе ведь ничего плохого и близко не произойдет, коли они хоть чуть-чуть до чего еще немного повременят с тем самым никак не в меру слишком этак неимоверно быстрым и расторопным возвращением на пологую равнину.
Да к тому же и тот безнадежно унылый внешний вид обоих путешественников все еще оставлял желать довольно-таки много лучшего.
– Их непременно надо перво-наперво как следует накормить и обогреть, – пробормотал Дик.
В его голове прямо молнией пронеслось, что мать Олега и так сама не своя, а при том самом первом пытливом взгляде на застывшее, бледное, почти обескровленное лицо сына она и вовсе до чего не на шутку разом перепугается.
Все это как следует, взвесив Дик, буркнул в сердцах, стукнув при этом кулаком в тонкую стену катера, что, такой насквозь до костей промерзший и иссиня-бледный, матери Олега - сын может и бездыханным телом чего только доброго вовсе вот ненароком, как есть еще показаться.
И именно по этой причине катер почти уж нисколько не сдвинулся с того самого места, где им до чего незадолго так до того на редкость удачно вполне повезло разом ведь подобрать тех двух вконец обессилевших путников.
Дик впервые за все время знакомства веско и повелительно чего-то более чем так внезапно для самого себя почти ведь нечаянно обронил, и, судя по реакции Салли, он раз и навсегда вполне уяснил, что отныне он как-никак более не будет одним только простым и совершенно безучастным зрителем.
Да и вообще после спасения Сергеева и Олега былое противопоставление «мы и они» навсегда исчезло, выветрилось из его пусть и диковатой, но доброй и славной души.
Его первоначальная настороженность была напрямую связана прежде так всего с тем, что ему всегда же казалось, что земляне обязательно начнут его всячески до чего неодобрительно журить и беспрестанно третировать.
Ведь Старый во всех своих многозначительно назидательных и строгих беседах со взрослыми всегда величал его никак не иначе как «тот главный же символ нашей донельзя скорой и более чем неприглядной деградации».
Однако Салли сразу взглянула на него ласково и дружелюбно, стоило лишь ей именно уж в том, раз и навсегда убедиться, что при всей своей чисто дикарской наружности он отнюдь не примитивен душевно и нравственно.
Правда, в тот момент, когда Дик искренне, поблагодарил ее за спасение своих друзей, она явно пусть и совсем немного смутилась, поскольку в этой благодарности где-то издали промелькнул некий намек на что-то навеки ныне прошедшее, навсегда изгладившееся в его столь давно вдоль и поперек обветренной ветрами и вьюгами никак недетской душе.
Хотя, в принципе, Салли теперь никак так ни в чем не винила Дика, поскольку вся ситуация, в которой тот оказался после отлета их планетарного катера, нынче предстала перед ее глазами именно в том донельзя так удручающем свете, а потому она и не думала на него за что-либо вообще сильно сердиться.
И это как раз по этой причине Дику и впрямь удивительно уж легко удалось как-никак, а явно вот настоять чисто как есть на своем.
Правда, ту вторую и куда поболее важную и сокровенную причину не слишком ведь рьяно спешить вниз на пологую равнину Дик, как-то пока совсем еще постеснялся полностью уж до чего простодушно раскрыть разом так обнажив перед Салли всю свою душу.
А все дело тут было именно в том, что он пока и близко не мог сходу вполне ведь привыкнуть к той неимоверно молниеносной стремительности катера, поскольку  до чего чудесная быстрота его сказочного полета не то чтобы  пугала, но Дик, явно чувствовал себя в нем попросту никак не в своей тарелке.
И как, однако, при всем том ему в диком противоречии так и переполнявших его душу чувств страшно же захотелось весьма этак заправски смело начать  им вот как есть самому и управлять.
Но, конечно, не о чем подобном он в разговоре с Салли даже ни разу и не заикнулся.
Земная женщина полностью по-прежнему вызывала в нем для его характера нисколько и близко ведь совсем не свойственную робость.
А также он всею кожею ощущал исключительно полною свою чужеродность всему тому необъятно широкому миру вещей, который именно ведь для нее и был простейше же естественным и полностью бесхитростно родным.
Ну а также где-то в самой глубине его довольно-то диковатой натуры все так и пылало огнем презрения.
Он не испытывал никаких родственных чувств ко всем тем, для кого единственно возможной средой обитания могло вот являться одно лишь стерильно очищенное и полностью защищенное от любых напастей и опасностей чисто искусственное жилье.
Раз ему во всем этом до чего только неприглядно виделось именно то самое полное и безвременное отстранение от всех тех вполне настоящих реалий и действительно стоящих того лучших же образцов настоящей смелости в вечных поисках славной удачи.
Он ненавидел все земное, но одновременно с этим до чего исподволь невольно тянулся к нему.
Дик с самого детства был трезвым членом того мирка, которым всегда для него был Поселок, а потому и знал он ничуть не хуже других, что все его обитатели жили одной лишь яркой и светлой мечтой – вернуться в лоно цивилизации.
Его же мучительно тяготила роль вовсе ничего незнающего невежды, на которого все сочувственно показывают пальцем, а за спиной откровенно подшучивают, громко и обидно промеж собой над ним всячески насмехаясь.
А потому Дику довольно часто приходила в голову мысль, что уж лучше будет остаться посреди давно им изведанных, а потому и вполне привычных его весьма зоркому взгляду вещей, а на далекой Земле ему делать попросту уж именно нечего.
Но при этом было что-то в самом облике Салли, что совершено так просто и естественно разом полностью уничтожало в Дике всею тяжкой жизнью нажитое недоверие, в основном постепенно возникшее как раз-таки на почве почти безмолвного с его стороны, извечного же его противостояния со Старым.
Причем Дик, до чего твердо всегда ведь осознавал, прав он или неправ, но все остальное – одни лишь пустые, ни к чему не ведущие никчемные разговоры.
Но то было именно так разве что в одних лишь реалиях леса и Поселка.
А здесь, в тесной кабине катера, он почувствовал себя несколько вот робко и неуверенно, не то, что во всегда полностью родном ему лесу или степи, где он давно ощущал себя если и не полновластным хозяином, то уж, по крайней мере, равным всем тем другим его обитателям  на редкость  достойным противником.
Катер был чужим, однако здесь Дик, нисколько не ощущал где-то внутри всего того, что неизбежно же глухо тревожило и раздражало его дома, – тут он не был символом умственной (шепотом) вездесущей деградации (а у него ведь отличный слух охотника).
Нет, тут он был просто человеком, а осознание этого делало его значительно мягче и проще.
При таких условиях он вполне был готов разом признать полную свою интеллектуальную несостоятельность в некоторых для кого-то другого совершенно так житейских вещах полностью нового для него мира.
И все же где-то в самой затаенной глубине своего я Дик теперь и вправду испытывал некоторую более чем до чего явную глубокую неудовлетворенность и тоску по тому титулу, который ему отныне вот никогда нисколько уж не достанется.
Дик, сколько себя помнил, всегда хотел стать общепризнанным вождем их маленького племени.
А теперь об этом нужно было просто раз и навсегда вовсе вот совсем позабыть.
Эти мысли уходили и возвращались, мгновенно проносясь в мозгу, и тут в который раз он вновь оборвал все свои житейские рассуждения о своем месте под почти никогда невиданным им солнцем.
Тем более что солнце это было совсем не то, да и не показывалось оно никогда из-за туч, как о том не раз говорил весьма справедливый, с точки зрения Дика, Сергеев.
И тут же, угрюмо наткнувшись в своих непонятно куда разбредающихся мыслях на что-то вполне на деле конкретное, Дик внутренне весь подобрался и встрепенулся, разом, так вспомнив, что его друзья все еще не пришли в себя, не очнулись, а, оказавшись в тепле, разомлели и впали в какое-то странное полное забытье.
Он с искренней тревогой взглянул на Сергеева и Олега.
Ведь разве мог Дик, вполне ныне оказаться уверен, что их жизни и здоровью ничего этак более не угрожает, пока вовсе-то не было твердо же ясно, чем - это все, быть может, сколь еще плачевно разом окончится.
Он, в сущем приступе отчаяния до чего сходу так взвесил все то, что именно выпало на их долю, мороз и голод едва ли их не сгубили.
И тут он с чувством безмерно возросшей благодарности до чего внимательно посмотрел на ту внезапно совсем же притихшую Салли, отныне мысленно воспринимая ее почти как чисто свою.
Не будь этой земной женщины, его друзья непременно бы сгинули никак не дойдя до конца того весьма ведь мучительно долгого и отчаянно вьюжного пути.
Но тут в его голове вновь промелькнула та самая, чудовищно острая, словно стрела арбалета, вовсе-то никак невыносимая мысль: а что, если Олег на ноги так и не встанет, поскольку ему их как-никак, а придется  чисто ведь ненароком все же отрезать?
Ведь может статься, что несколькими пальцами на вконец обмороженных ногах тут никак и близко уж нисколько не обойдется.

Ведь Сергееву как раз-таки именно ему некогда и довелось тем еще самым обычным топором, весьма этак поспешно отрубить те самые два почерневшие, отмороженных пальца.
И это при том, что поначалу они явно не казались настолько и впрямь обмерзшими.
Салли перехватила его резкий и крайне встревоженный взгляд, и буквально сразу безо всяких расспросов поняв, чего это именно он, собственно, значит, тут же и приняла решение его сходу вот вполне успокоить.
Она совсем негромко, однако, звонко так и чеканя при этом слово за словом до чего твердо и пафосно произнесла:
– Дик, ничего такого совсем уж на редкость безнадежно страшного с ними и близко вот не произошло, и очень даже скоро они обязательно вернуться в сознание.
Да и довольно уж быстро и твердо встанут затем на ноги.
Сергеев очнулся первым.
Чуть приоткрыв глаза, ничего еще толком перед собою вовсе не видя, он как-то через силу сумел, прищурившись рассмотреть знакомое и очень даже встревоженное лицо Дика:
– Вы все-таки нас нашли…
Сергееву едва хватило сил только, чтобы произнести именно эти слова, и произнес он их совсем не твердо, вполголоса, чисто этак именно разве что, выдавив их из себя, но после небольшой паузы он гораздо тверже повторил:
– Вы все-таки нас нашли…
И в его слабом голосе послышалось такое светлое торжество, и долгие годы где-то в самой глубине его души таившаяся грусть…
А ведь ни от кого в Поселке Дику еще не доводилось услышать ничего подобного.
Взрослые были чересчур обременены и придавлены своим тяжким повседневным существованием, чтобы хоть на миг ощутить себя частью всего того большого человечества, покорившего многие звезды, силою своего ума одолев ничем не измеримые пространства космоса.
Олег едва-едва когда-то ощутил нечто сходное с этим чувством в недрах давно уже мертвого «Полюса», но сердце Дика дрогнуло только здесь и сейчас.
И именно в этот миг в самой его  уж вроде бы совсем закоренелой человеческой сути и случились совершенно так неожиданные и более чем глубокие перемены.
Ему действительно ныне стало разом понятно, что и он сам тоже часть чего-то гораздо большего, чем весь Поселок со всеми его жителями.
И это было для него настолько уж до того непривычно и странно, что весь он внутренне преобразился, впервые посмотрев на Салли полноценно так дружескими глазами.
Она более не была для него вовсе уж совсем чужой женщиной с той явно находящейся за самой гранью его воображения, таинственной, неведомой и нисколько никак непонятной ему Земли.
Но тут до чего ненадолго вонзив острие в самые темные бездны души Дика, его внезапно опять попросту так насквозь пронзила все та же, мелькнувшая в кровавом мареве временного помутнения рассудка, дикая мысль, сколь еще недавно заставившая его настолько рассвирепеть, что он чуть было, не поднял оружие против этих землян.
Так вот само собой оно у него совсем же невольно вполне как-никак по-прежнему получалось, что он чисто по инерции продолжал все еще считать их чужими если и не себе, то, по самой меньшей мере, всему миру леса своей планеты.
«Они прилетели не к нам, – решительно подумал тогда, чуть было уж совсем не потерявший рассудок Дик.
– У них тут свои дела.
А мы для них обезьяны, недостойные всякого человеческого участия!»
Ну а теперь он разом почувствовал и стыд, и полудетскую обиду на всю свою дико всколыхнувшуюся ярким пламенем звериную ярость.
И он совсем же безжалостно по отношению к самому себе и всем тем другим обитателям Поселка до чего еще невольно тогда ведь подумал, что теперь, после всего случившегося, люди с Земли будут с опаской поглядывать на него и остальных как на диких, злобных существ.
«Теперь они никогда не поверят, что мы, живя здесь, остались все теми же людьми», – с неистовой искрой отчаяния промелькнуло у него в голове.
Он медленно, борясь с собой, проговорил:
– Я ведь не только ложку с тарелкой видел, но и бластером, когда надо, могу пользоваться!
А затем после некоторой паузы.
- Но только против зверей, – не столько грустно, сколько с тем совсем этак невыразимым никакими словами, а только лишь взглядом и интонацией  донельзя явственным желанием выразить бы все свое глубочайшее раскаяние, добавил он.
И, однако, вот опять, пусть и одно мгновение в мозгу Дика снова сгустились сумерки все той же недавней слепой ярости.
И как это только она люто и размашисто сходу всколыхнула где-то в самой глубине его души всю его крайне же отчаянную неприязнь ко всему внешнему, что угрожает жизни людей, которых он знал и всем сердцем любил.
А люди с Земли оказались при этом наиболее коварными врагами!
Ну и как это они вообще только могли взмыть в небо, а Казика оставить на съеденье двум шакалам?!
Он едва не умер!
А вот не было бы совсем этак неподалеку спасительных вод озера, и что тогда?
Было бы им вообще кого тогда вырывать из когтей самой смерти?
А ведь Казик всем своим маленьким детским сердцем и вполне уже достаточно взрослым умом, всеми-то силами так и рвался к этим землянам, а они его бросили и куда-то весьма вот поспешно улетели по тем самым своим, вполне ведь для них сколь как есть явно, куда только поболее весьма насущным делам.
И, конечно же, еще счастье, что шакалы на человека всем скопом никогда не нападают, но холм явно подчеркивал, что Казик совсем не велик ростом.
«Впрочем, это было до встречи с землянами, – разом поправил себя Дик, стараясь, что есть силы всячески погасить то никак не до конца угасшее в нем пламя гнева, почти начисто столь недавно убившего в нем всякую способность думать и рассуждать.
– Хорошо, что хоть они догадались, пусть и не сразу, а все-таки вот вернуться назад и успели… успели вовремя».
Дик, всем корпусом повернулся к Салли, слегка зацепив ее при этом плечом.
Еще мгновение и он резко вытянулся вверх в том самом ставшем теперь уж почти совсем нестерпимо тесном пространстве катера.
И Салли его полностью до конца поняла без единого слова или какого-либо сколь еще откровенного и выразительного жеста с его стороны.
Она действительно правильно истолковала весь этот его бессловесный, немой укор!
Ее лицо сделалось очень печальным.
Она встрепенулась, вспомнив свое собственное недавнее горе, да и как-никак, а одновременно со всем этим в ней загорелось острое желание задать давно уже мучивший ее встречный вопрос.
– Скажи мне, мальчик, – начала она, – ведь ты здесь вырос, много ходил по здешним лесам, а значит, должен многое о них знать, так ведь?
Что уж еще такого могло случиться с Клавдией?
На нее явно кто-то более чем внезапно и страшно уж вовсе-то и впрямь неожиданно и злобно напал.
Мы ее обнаружили посреди самого же до чего еще невероятного бедлама!
– Чего? – переспросил Дик, наткнувшись на то совершенно вот незнакомое ему слово.
– Бедлам – это когда совсем нет порядка, а вещи сломаны и разбросаны в самые разные стороны.
– А-а-а, – протянул озаренный неожиданной догадкой Дик.
Салли продолжила:
– Она, похоже, яростно сражалась с какими-то никак уж непонятными чудовищами, а потом обессилела и, главное, совсем  ничегошеньки о них нисколько не помнит.
Мы были убеждены, что на станцию было совершено ранее и неслыханное загадочное нападение, а хуже всего, уж было именно то, что осталось при этом никак невыясненным, какой вот именно зверь его совершил.
Вот мы и решили, что Клавдию надо бы до чего незамедлительно в спешке спасать.
Мы совсем тогда никак не на шутку перепугались, а потому и бросились наутек.
Салли произнесла все это, старательно подражая выражению глубочайшего раскаяния, которое она за несколько минут до этого безо всякого труда уловила в голосе остро и тяжело глянувшего на нее исподлобья Дика.
А потом уж, мельком посмотрев на пол, она с искренним душевным отчаянием произнесла:
– И про Казика она нам до поры до времени отнюдь ведь ничего не могла рассказать.
Последнее было сказано ею так, что Дик впервые принял ее слова с той же извечной своей унылой покорностью, с какой он всегда относился ко всем невзгодам и смертям.
Дик признавал чужую слабость и ни от кого нисколько не требовал нисколько так ничего невозможного.
– Меня тоже тогда не было рядом, – хмуро подметил он, – и я никак не мог видеть, что именно там вообще произошло.
И, как-то почти этак для него незаметно, на сердце у Дика сразу вот резко потеплело.
Он тут же вспомнил неуверенные движения Клавдии.
Кровь на ковре не могла быть кровью Казика.
И бой в закрытом помещении…
Вокруг них годами ночные твари бродили, и, когда Дик был еще совсем маленьким, его отец все боялся, что изгородь ненадежна и что следующей ночью их всех обязательно ждет самая неминуемая погибель.
Отец и погиб, получив серьезное ранение, посреди ночи укрепляя покосившуюся изгородь, казавшуюся ему вовсе-то никак до чего ненадежной.
– Поначалу ночи были очень уж страшными, – иногда с горькой печалью припоминал всегда как-никак такой жизнерадостный Вайткус.
– И все же никогда не бывало такого случая, когда, в конце-то концов, попросту никак не помогли бы те весьма этак увесистые головни из костра, а они всегда сколь надежно спасали даже и от самых настырных ночных гостей.
А еще и саму изгородь со временем хорошо укрепили, сделав ее и крепче, и выше.
Значительно лучше и старательно подогнав друг к другу стволы деревьев, а ведь их было бы совсем не под силу срубить людям, и близко же нисколько не знавшим повадок обитателей леса.
«То было именно что как раз мое дело, – с гордостью за себя вспомнил - вдруг Дик.
– Ну а на земную экспедицию, что это, значит, за зверь такой неуловимый напал?
Что за злой дух натворил таких страшных бед и даже следов после себя никаких не оставил?
Нет, – окончательно убедил себя Дик, вспомнив, как и впрямь  вполне ведь уж все до чего еще обескураживающе выглядело на станции, – внутрь купола никто не проник!»
И тут он со всею той более и более ужасающей ясностью разом вполне отчетливо понял, что здесь никак не обошлось без снежной блохи.
«Надо же, и землянам от этой напасти с ходу так на орехи без года неделя до чего еще разом досталось, – с самой той и впрямь более чем невыразимо дикой досадой угрюмо рассудил Дик.
– А если такие дела, то их надо бы прямо сейчас безо всякого промедления тут же предупредить об этакой жуткой здешней напасти.
Или нет, как тут их даже и самым отдаленным намеком сумеешь как следует вполне еще верно предупредить?
Пускай ей все на своем научном языке спокойно и рассудительно объясняет Старый, а то она меня все равно попросту и не поймет или, чего доброго, подумает, что все мы тут, словно слепая Кристина, по временам бываем вовсе-то никак явно, что не в себе».
И Дик, уж никак и близко совсем вот не стал даже и пытаться хоть чего-либо начать объяснять, а решительно и резко отпарировав заданный ему вопрос, на одном дыхании более чем поспешно выпалил:
– А куда это вы тогда улетали?
И Дик, при этом уж сколь отчаянно всячески попытался никак так недвусмысленно скрыть все свое великое беспокойство.
Но все-таки в его голосе был явственно слышен тот самый насквозь пронизывающий всю душу, ледяной страх.
Он-то уж точно вполне верно ведал, чего еще только вполне способен натворить человек, укушенный снежной блохой.
– Нас не было на станции, – сухо ответила Салли.
Она подумала, что Дик мысленно ее обвиняет не только в том, что они с Павлышем бросили в беде несчастного Казика, но также и явно при этом недоглядели за пораженной непонятным недугом Клавдией.
А потому, несмотря на весь тот так и начавший зарождаться в ней гнев, она тут же мысленно осеклась…
– Да и ты тоже тогда был далеко? – довольно примирительным тоном произнесла она.
Дик вспыхнул и запальчиво произнес:
– Я остался приглядывать за Марьяной! Вы же помните, в каком она была состоянии!
- Я не мог ее просто так там оставить – с прочувственно гулким унынием в голосе совсем ведь в сердцах гаркнул - взволнованный Дик.
На тот момент он и впрямь до самого конца невесело додумал все возможные трагические последствия этакого злосчастного укуса, а потому и ужас в его душе нисколько нельзя было выразить буквально никакими человеческими словами.
Однако он тут же себя одернул, сколь мучительно осознав, что ему нисколько не должно бы себя вести во всем как есть подобно всякому тому еще разъяренному дикарю.
Прощальный взгляд Старого возымел свое действие.
– Я все сделал, как меня учили! – сказал Дик, оправдывая свою внезапную вспышку.
Олег, уже немного придя в себя, вдруг просипел:
– Что с Марьяной?
Дик, радостно ответил: «Жива, здорова», хотя оптимизм в его голосе был несколько так весьма натужным.
Салли от себя довольно-то весело вслед добавила:
– И скоро уже бегать быстро будет!
Дик, широко улыбаясь, благодарно посмотрел на нее.
А Салли про себя мельком подумала, что едва ли этот мальчик, дитя здешних лесов, хоть что-либо вообще соображал в тот самый момент, когда он чуть было, не опалил их из бластера.
И все-таки внезапно посуровев, с тем самым чисто напускным укором, от которого в глубине ее души сейчас не осталось уж и следа, она сколь весьма ведь назидательно и рассудительно заметила:
– Однако если у вас тут было самое настоящее сообщество и вполне должное воспитание, ты еще в далеком детстве кое-как явно ведь вполне получил, то, как это ты мог тогда нацелить на нас бластер?
Салли, не сдержавшись, громко произнесла это, помня при этом и о вине Клавдии, которую им явно так предстояло весьма подробно, затем разбирать и разбирать.
Как-никак, а инструкциями строго-настрого было предписано:
«Покидать станцию, оставшись совсем безо всякого прикрытия тому члену исследовательской экспедиции, что временно несет одиночную вахту, категорически запрещено!»
Клавдии надлежало следить за всем происходящим вокруг станции исключительно так изнутри, а из этого следовало, что ее выход наружу сам по себе есть грубейшее нарушение инструкции.
Правда, была оговорка: человек, даже оставшись на станции в полном одиночестве, все-таки может отдалиться от купола на пятьдесят метров, но только в случае самой крайней и весьма неотложной необходимости.
А уж поднимать шлем на биологически активной планете было явно так и близко чисто ведь немыслимо попросту недопустимо!
И поскольку это грубейшее нарушение инструкций привело к таким откровенно тяжким последствиям, замять все это промеж членов их маленькой группы нисколько так совсем и близко вот не получится.
Да и сама Клавдия даже в мыслях попытки чего-либо подобного никому и никогда совершенно уж не дозволит.
Чувство долга в ней развито до самой той еще чрезвычайности.
А значит, в свете сложившихся обстоятельств именно ей и выпадет нести на себе всю полноту ответственности, и, скорее всего, ей придется уйти из дальней разведки.
Думая о таких невообразимо чуждых миру Дика вещах, Салли невольно внутренне содрогнулась, глядя прямо в глаза этого за всю свою недолгую жизнь вдоволь понасмотревшегося всяких ужасов первобытности, никак не по летам опытного и, несмотря на напускное мальчишество, давно уж полноценно зрелого человека.
А потому Салли быстро притупила свой строгий взгляд, полностью осознав трагедию, произошедшую в душе этого парня, когда он увидел, как их катер взмыл в небо, а он, пойдя по кровавым следам, обнаружил зловещую картину гибели своего несчастного друга.
А ведь отказав ему в помощи, его явно при этом обрекли на смерть от зубов здешних, до чего хорошо с самого же детства довольно-таки близко знакомых Дику отвратительных тварей.
Дик несколько минут долго и упорно молчал, затем, насупившись, понуро ответил:
– Я был вне себя. Мне пришло в голову, что вы не впустили к себе Казика и это из-за вас он погиб, – сдавленно, чуть ли не с рыданием надрывно выдавил он.
Затем он беспокойно и нервно вздрогнул, совсем невольно вот вспоминая о том, всего только несколько минут назад заданном ему Салли, вопросе.
А потому он, еще более понурившись, сбивчиво и сглатывая слова, произнес:
– То, что в той комнате был бой, я и сам это видел!
После некоторой паузы, смотря себе прямо под ноги, Дик, совсем уж насупившись, зычным полушепотом до чего неспешно продолжил:
– Да только не знаю я, с кем эта ваша Клавдия так упорно и храбро вовсе вот непримиримо до чего еще отчаянно сражалась. Туши же зверя попросту вот нигде не было видно.
При последних словах его лукавство дошло до наиболее верхнего предела, а именно поэтому и стало оно полностью уж прозрачно, и Салли безо всякого труда уловила в его голосе явную неискренность.   
«Ты все еще нам до конца не доверяешь», – подумалось ей в эту минуту.
А Дику в который раз во всех подробностях сходу припомнились неловкие, неуверенные движения второй женщины, а потому и весьма определенные выводы для себя он вполне уж окончательно полностью сделал.
Сколько раз он видел у других людей, да и на себе не раз и не два испытал этот дурманящий мысли и чувства туман в голове после блошиного укуса!
Он ведь далеко уж явно совсем не сразу затем полностью рассеивается, как бы то каждому того, вполне еще сходу бы, наверное, хотелось.
Да только одновременно с этим Дик вовсе же окончательно отказался от всякой мысли пускаться в самые пространные объяснения, благоразумно посчитав это делом нисколько так попросту неуместным, поскольку Салли ему, конечно же, никогда совершенно вот попросту не поверит.
А может, она еще, чего доброго, ненароком подумает, что какие-то местные живые существа умеют управлять людьми, делать их невероятно сильными и злобными.
А нечто подобное и вправду ведь со всей серьезностью явно этак и могло весьма же неминуемо, затем привести именно к тому, о чем сколь упорно и беспрестанно бормотал в горячке один из тех мужчин Поселка, кто умер еще в прошлую эпидемию: «Всех нас на Земле обязательно ждет долгий и самый мучительный карантин».
Конечно, говорил он об этом, уже заболев и мучаясь от высокой температуры, но все-таки, будучи вполне пока в сознании.
Может быть, он попросту только и хотел, чтобы его все бросили из-за опаски заразить и погубить других людей, как потом скороговоркой взволнованно всем  объясняла Марьяна.
Да только вот оно что, как-никак, а этот умерший имел в молодости некоторое, пусть и самое мимолетное, но вполне же конкретное отношение к всесильной земной медицине.
Правда он бросил учебу и стал инженером из-за какой-то обнаруженной у него довольно-то серьезной эмоциональной возбудимости, но то еще был не повод совершенно  уж явно пренебрегать сказанными им словами.
Но Эгли тогда сказала, что давняя болезнь даже и отлично залеченная в земных условиях все равно вот здесь могла дать о себе знать.   
А Борис (как его иногда называла мать Олега) сколь еще громогласно тогда произнес ту до чего только долгую, прочувствованную и весьма запальчивую речь.
Уж, разом утихомирив начавшийся было гвалт, он торжествующе известил всех молодых и старых, что, может, то и было бы правдой, но лишь при том самом случае, когда бы какой-либо житель Поселка был вовсе беспричинно агрессивен сам по себе, безо всякого внешнего воздействия со стороны жалящего его наиболее отвратительного здешнего насекомого.
Да только как это вообще нечто подобное объяснишь земной женщине, от всего этого немыслимо ведь беспредельно  далекой?
Да уж именно теперь Дик, действительно ведь стал сколь и впрямь значительно лучше понимать жалобные вздохи взрослых, когда они некогда так и причитали громко вслух, выражая все свое отчаяние оттого, что попросту разом-то остались они здесь считай что совсем без ничего.
«И случилось это так чисто ведь потому, что после перенесенного ими первоначального шока люди были не очень-то в состоянии мыслить здраво, взвешенно и логически, а именно потому и остались мы с дикой природой один на один», – сказал как-то Старый.
У тех отдельных людей – членов экипажа корабля «Полюс», что все же сумели выжить после взрыва реактора, если на что-либо тогда и хватило сил, так это на то, чтобы голыми руками одного за другим вытащить из служебных помещений своих погибших товарищей, но бластеры никто из них так и не взял.
В жилых отсеках бластеры не держали, ведь там были малые дети, вполне способные, играя, нажать на спуск и выпустить в кого-нибудь смертельно опасный луч.
Как после прошлогоднего возвращения с «Полюса» за спиной у матери Олега тайком поговаривали взрослые, отец Олега действительно остался жив после аварии, раз его тела так и не нашли!
Он вернулся в свою каюту, положил бластер и явно пошел догонять своих, однако при этом само собой уж понятно, что сильно так далеко он точно никак тогда не ушел.
А впрочем, он на это вряд ли, что вполне всерьез на деле рассчитывал, иначе бы обязательно прихватил с собой оружие.
Но все это, со всею очевидностью, произошло несколько позднее, а не сразу после аварии.
А в тот страшный момент в жилых отсеках не осталось буквально ничего: ни освещения, ни отопления, да и радиация была, пусть и не самая большая, но никак уж нисколько не безвредная.
И, несмотря на то, что вовсе не была она смертельно опасной при том, как есть вполне полноценном наличии должного, надлежащего и вполне этак соответствующего квалифицированного лечения, а все же колонисты, имеющие на руках малых детей, само собой, разом потребовали незамедлительной эвакуации.
А все старшие офицеры корабля были мертвы, а потому и приструнить их было, собственно, некому.
Да и мороз поначалу не казался настолько уж действительно страшным препятствием: все-таки они были довольно тепло одеты.
Да вот, однако, те имевшиеся в наличии термокостюмы оказались нарядом, довольно-таки малопригодным для здешних суровых гор.
Их ведь должны были высадить в равнинной местности совсем так другой планеты…
Да и были они скорее только жалким подспорьем, нежели чем вполне ведь настоящей формулой всеобщего спасения.
Люди в них то и дело падали в пропасть и разбивались насмерть.
Однако без этих термокостюмов, пусть и с часто вовсе этак совсем ведь внезапно садящимися аккумуляторами, из гор никто бы так и не вышел, как о том, часто же горько охая, причитала вслух Кристина.
И не было понятно, рада ли она этому обстоятельству или, как это с нею порою случается, призывает она на головы всех жителей Поселка самую скорую и на этот раз никак этак вовсе неминуемую погибель…
Для долгой зарядки термокостюмов требовалось электричество, а временный начальный заряд не был даже снабжен надежной системой оповещения о том, что он вот-вот явно закончится.
Однако все эти разговоры о вещах, совершенно никак не имеющих никакого отношения к реалиям леса, не казались ни для кого из выросших здесь ребятишек чем-либо действительно достойным настоящего, серьезного внимания. Хотя дети и делали вид из уважения к старшим, что им все это очень даже вполне искренне интересно.
Вот и Дик, будучи от природы весьма рассудительным человеком, все это слушал и слушал, когда он еще был совсем, совсем маленьким, однако по прошествии многих лет все это стало ему казаться сказкой или мифом, которым просто-напросто совершенно так беспрестанно утешают себя взрослые.  
И вот этот былой миф ныне окончательно уж стал вполне полноценной реальностью, а главное, еще при этом и таковой самой вот насущной явью, за которую никому и никак более не предстояло заплатить своею единственной жизнью.
Это радовало, но все же Дику было как-то несколько так не по себе, и он тихо ушел в свои прежние мысли.
И вот все остальное время, пока катер, взмыв в небо, летел к Поселку, они просидели молча, думая каждый о чем-то своем.
Сергеев с Олегом тоже притихли, они ведь еще были до чего на редкость совсем так слабы.
И лишь когда до Поселка стало попросту рукой подать, Дик обнадеживающе взглянул на Салли и негромко произнес:
– С вашей Клавдией все будет в полном порядке.
Я, кажется, догадался, что это именно с нею стряслось.
Салли отнеслась к этому просто, как к вполне естественному выражению простого сочувствия.
Она улыбнулась и ласково произнесла:
– У вас тоже все будет на Земле полностью так до конца хорошо, вот увидишь.
Никто на вас как на дикарей смотреть и близко уж нисколько не станет.
Я обещаю.
А тем временем мать Олега, протолкнувшись сквозь всю толпу, буквально влетев в катер, прижала сына к груди.
Он почти полностью пришел в себя и как-то сразу обмяк, узнав о Марьяне.
Ее болезнь не слишком так сильно его на деле встревожила.
Для него главной вестью было то, что она вообще уж попросту осталась жива, а цела ли, невредима – неважно, до свадьбы заживет.
Олег всею душой верил в чудодейственную силу земной медицины.
А про Казика он в этот момент так и не вспомнил, и только через несколько минут, опомнившись, он негромко и хрипло произнес:
– Ну, как там наш Маугли? Все вот выспрашивает у землян про Землю?
И тогда Дик переминаясь с ноги на ногу, довольно же весьма невесело ему поведал всю ту до чего незамысловатую историю их неоправданно долго затянувшихся многодневных скитаний по гигантскому дереву, не позабыв при этом упомянуть и про свой великий гнев, когда он увидел, как земляне спешно покидают станцию.
И как это разве что чудом ему довелось набрести в водах озера на умирающего Казика, в которые тот едва-едва успел, истекая кровью укрыться, из последних сил отбиваясь от стаи шакалов.
С особым ожесточением он рассказал обо всем том, как уж совсем без разбора расстреляв множество роботов, он чуть было не разрядил бластер в их вовсе не к спеху вернувшихся хозяев.
Он полностью все до конца действительно понял и был зол на одних лишь проклятых снежных блох.
Однако другие себе этого еще нисколько не уяснили!
Тетя Луиза фыркнула и, широко раскрыв глаза, громко произнесла:
– Дик, ты в здешних лесах давно чувствуешь себя как дома.
Может, тебе тут одному за всех нас уж навеки так разом остаться?...
И тут Дик повернулся к Салли и со сдавленным рыданием негромко произнес.
- Я не хотел причинять вам вред, но эти роботы…
Салли всплеснув руками громко изрекла…
- Неужели же ты думаешь, что одна человеческая жизнь для нас менее ценна, нежели чем целых сто тысяч роботов?!   
Но все равно Ирина, мать Олега, вымолвила с тем нисколько ей явно нескрываемым горьким упреком:
– Но почему же это вы до того поспешно улетели и не оказали мальчику должную и необходимую помощь?
Салли пришлось в самых мелких подробностях рассказать буквально все об их путешествии на «Полюс» и о том диком и непонятном разгроме, посреди  которого они, вернувшись назад на станцию, застали Клавдию.
Она с надеждой в голосе произнесла, оглядывая жителей Поселка:
– Может, вы хоть чего-либо знаете, уж, что именно с ней могло и впрямь-то такое вообще ведь случиться?
Какое это животное сумело проникнуть внутрь станции сквозь запертые двери, не оставив после себя совершенно так никаких видимых следов, и почему Клавдия даже и не помнит, с кем это она долго и упорно сражалась так и ведя тот самый неравный бой?
Взрослые покачали головами и меланхолично проговорили:
– Много тут всякого зверья водится, а к югу так и еще больше. Мы их всех и не знаем.
Все жители Поселка были попросту слишком потрясены радостью встречи, а потому совсем до чего мало задумывались о проблемах своих спасителей.
«У нас тут и не такое бывало», – чувствуя в сердце небывалую радость, весело подумал Вайткус.
А кто-то из малышей громко выкрикнул:
– Это, наверное, была снежная блоха!
Но Салли не обратила на этот крик ни малейшего своего серьезного внимания.
Ей все еще немного казалось, что она находится посреди совершенно одичавших людей. «Наверняка они живут мифами и легендами, а снежная блоха – один из них», – подумалось ей.
Салли продолжила свой рассказ, и только под самый конец она лишь разве что вскользь упомянула об отлучке Клавдии в лес, как и о том, что та немного приоткрыла шлем своего скафандра.
Вот тут все разом опять неистово загалдели, снова и снова над ними проносился все тот же более и более громкий шепот: «Снежная блоха». Как будто страшный рок вмиг обрушился на плечи этих людей. Они стояли, безмолвно глядя на Салли, почти как на нечто им совсем разве что ненароком только во сне и привидевшееся.
Салли несколько опешила.
«Уж не больны ли все эти люди психически? – пронеслось у нее в голове. – Все-таки столько лет в изоляции на этой ужасной планете».
Но тут опомнился Старый:
– На этой планете существует насекомое, способное отравить мозг человека. На какое-то время он становится жертвой призраков. После окончания припадка он, обессилев, засыпает, а когда просыпается, ничего определенного обо всем им содеянном он нисколько не помнит. И самое ужасное – это то, что, находясь в этом состоянии, он может убить кого угодно, даже самого близкого ему человека.
И весь тот сущий страх он в том, что ваша Клавдия могла убить вас обоих, а потом, до смерти перепугавшись, законсервировать станцию.
Этот мир наверняка объявили бы опасным, особенно в связи с гибелью «Полюса». Кто бы это тогда стал выяснять, рискуя людскими жизнями, что же это именно некогда сгубило наш несчастный корабль?
Салли вскинула голову и очень четко произнесла:
– Я сейчас вызову станцию и обо всем внимательно расспрошу…
Она несколько побледнела.
– Но это ведь неопасно для жизни заболевшего, правда? – с надеждой в голосе спросила она.
– Мы почти все этим переболели, и многие не один раз, – вразнобой ответили ей.
Салли вызвала станцию.
– Клавдия уже чувствует себя вполне сносно, – ответил Павлыш, – но что-то ее явно мучает. Она сама не своя из-за того, что случилось с мальчиком. Она сидит возле него и громко плачет навзрыд.
Салли, – после паузы добавил Павлыш, – она все с рыданиями повторяет про какие-то маленькие одуванчики.
– Одуванчики! – воскликнул, сорвавшись в кашель, Сергеев.
И тут почему-то опять все совсем не на шутку разом всполошились и начали поднимать руки к небу.
Тетя Луиза сплюнула и в сердцах обозвала Клавдию полной дурой.
Старый грустно извинился за нее, просто и тихо сказав:
– Вы уж, Салли, ее простите. Мы все тут бесконечно одичали…
– И все же, – суровым тоном поведал Вайткус, – этот одуванчик похуже гнезда гремучих змей. Я как сейчас помню – девятнадцать лет назад я со всех ног удирал от своего лучшего друга, который тоже, наверное, себе вообразил, что здесь Земля, и в точности так беспечно подул на эдакий, с одного вот виду очаровательно милый и совершенно безобидный, одуванчик.
Калдиша убил Познанский.
Он, может, и поторопился, но, по-моему, выхода у него попросту не было.
– Да, – вспомнил Старый, – я отлично помню, как он, чуть не плача, оправдывался, что раньше, мол, когда с кем-то такое случалось, то у того человека, по крайней мере, не было в руках заряженного арбалета.
– А Калдыш имел предостаточно стрел – аж шесть штук, и трупов могло стать, куда только больше, – невесело напомнила ему тетя Луиза.
– И именно после этого случая мы и уяснили явную взаимосвязь между этими «одуванчиками» и нашими товарищами, вдруг ни с того ни с сего разом теряющими всякий разум.
– Но как это ваша Клавдия могла дойти до этакой неимоверной глупости? – выкрикнула вдруг Ирина.
– Она не биолог, – отозвался за Салли Павлыш, и в его голосе, глухо доносящемся из динамика, явно зазвучали очень даже напряженные нотки, поскольку Павлыш сколь ясно и отчетливо вспомнил, кто это именно первым начал весьма так решительно пренебрегать всеми существующими инструкциями.
– Все равно должна была знать, – отрезала мать Олега.
Ей все еще казалось, что Олегу лишь чудом удалось спастись.
В той цепи роковых случайностей, из которых состояла почти вся ее сознательная жизнь, эти последние дни оказались наиболее коварными и тягостными…
Павлыш, сделав небольшую паузу, задумчиво произнес:
– Вы ведь тоже допустили немало ошибок. Кто это из вас додумался попросту напрочь уничтожить все следы относительно благополучной высадки на планете?
Корабль выглядел не покинутым, а вдребезги разбившимся так, что вполне создавалось впечатление, будто из всего экипажа и пассажиров не выжил буквально никто.
Ответил Старый:
– Мы знали, что планета никем не обследована, поскольку при подлете к ней не было сигнала радиомаяка, а значит, было совершенно так заранее ясно, что искать нас здесь никто уж специально вот точно не станет.
Павлыш напомнил:
– Но не было ни малейшего признака, что кто-то вообще выходил из корабля.
На этот раз ответил Дик:
– Нам с Олегом вовсе не хотелось оттаскивать ящики, валявшиеся возле корабля, метров на двести в сторону – до ближайшей расщелины… Я их вообще поставил бы так, чтобы они собой заменяли ту лестницу, из которой мы когда-то сделали себе салазки. Да мы это и собирались сделать, но Марьяна сказала, что будет значительно лучше оттащить их в сторонку, чтобы, пока нас нет, никто вовнутрь точно ведь никак и никогда не проник. Мне было все равно, а Олег попусту не стал с нею напрасно спорить.
– Ну а записку можно было оставить? – простонала вдруг Салли.
– Мы тут об этом как-то и не подумали, да и чем нам было ее написать? – виновато ответил за всех всем уж телом поежившейся при этих словах, явно уж как-никак, а до чего глубоко задетый за живое Вайткус.
– Главное, что вы все-таки прилетели, – выразив тем общие радостные чувства, умиленно произнесла Ирина, и ее лицо засияло, а глаза заискрились слезами радости. – Без вас мы бы все тут непременно погибли или же вконец одичали.
…А потом через некоторое время Поселок начали без спешки медленно эвакуировать. Покидая родные и обжитые места, маленькие дети безудержно плакали, навсегда расставаясь со своим родным и любимым домом, да и взрослые, как это ни странно, тоже.
Всех их ждала другая – добрая и светлая жизнь, но самые маленькие жители Поселка об этом даже еще нисколько и не догадывались.


© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0045054 от 8 апреля 2012 в 11:08


Другие произведения автора:

Темной, треклятой злобе

Мысли вслух

Моему недругу Анфилатову

Рейтинг: 0Голосов: 0766 просмотров
Комментарии (0)

Нет комментариев. Ваш будет первым!