Мир лилового неба

Мир лилового неба.

 

Ну, вот, опять – перемена мест,

Иное небо иной войны.

И на борту нарисован крест,

И только здесь мы еще нужны.

«Железный крест»

С.Никифорова (Алькор)

***

Нагромождение старинной массивной мебели, скрытой в полумраке слабенького освещения, пропыленная, когда-то бордовая, ставшая с годами почти черной, тяжелая портьера при входе, поскрипывающий под ногами затертый тысячами ног старый паркет с едва заметным по углам комнаты, чудом сохранившимся лаком на нем, уходящий, казалось, в бесконечную даль высокий потолок, потушенные, холодные свечи на круглом столе, накрытом древней скатертью с бахромой по краям… обстановка в тесной, занавешенной, зашторенной от посторонних любопытствующих глаз комнате словно спустилась со странных причудливых картин, силой красок и таланта художника повествующих о средневековых алхимиках, создающих философский камень и эликсир молодости, об истинных ведьмах и колдунах, творящих свои странные малопонятные обряды подальше от людских глаз – во мраке и тишине уединенного места.

Бледный, будто выцветший, мужчина лет тридцати с небольшим – белокожий, светловолосый, сероглазый, но при этом, казалось, неприметный в любой толпе, даже если вдруг очутится среди буйного негритянского табора, остановился напротив стола, привычно заложив руки за спину, чуть раздраженный скрипом паркета под ногами, отсутствием внимания к своей персоне, да и такой декоративной, почти театральной обстановкой вокруг.

Сидящая за столом худая, будто бы истощенная жизнью, женщина в черном потертом бархатном платье, обнажающем тощие странно смуглые плечи и выпирающие ключицы, не обращая внимания на визитера, внимательно рассматривала будто остановившимся взглядом рубашки разложенных перед нею на столешнице карт. Между короткими, не прикрывающими даже шею, иссиня-черными прядями густых волос будто заблудилась светлая, то ли окрашенная, то ли и в самом деле седая. Глаза женщины были обведены огромными кругами лиловых теней, короткий и острый нос напоминал птичий клюв, красивые когда-то губы оказались подкрашены черной помадой, в ушах поблескивали многочисленные серьги белого металла, а на одном из пальцев левой руки красовался массивный, совсем не женский перстень с «адамовой головой».

Пока ожидаемый, но, кажется, не очень-то желанный гость раздумывал, стоит ли кашлянуть, топнуть ногой, ну, или еще каким-то образом привлечь к себе внимание – «И как только можно было не услышать этот скребущий по нервам скрип половиц!» – женщина подняла голову… у нее оказалась очень странная аметистовой, глубокой расцветки радужка глаз…

– Садись, иноземец…

Резкий, хриплый голос, который в иных обстоятельствах мужчина счел бы пропитым и прокуренным, здесь и сейчас звучал вполне естественно, казалось, именно так, чуть надрывно, грубо и выразительно должна говорить обитательница такого странного места. Слева и справа от нее возвышались импровизированными привидениями накрытые плотными темными покрывалами два больших кресла с высокими прямыми спинками, но для гостей почему-то предназначалось совсем другое место… Впрочем, ничуть этим обстоятельством не смущенный, мужчина, присаживаясь на неудобный, низенький пуфик, едва незаметно скривил губы в презрительной усмешке: «Мои предки пришли на эту землю полтысячелетия назад и все это время верно служат новой отчизне…  пожалуй, ты сама большая иноземка, чем я… откуда, когда и зачем появилась здесь – никому неизвестно…» Но Морис фон Лест умело и привычно погасил возникшее в душе раздражение, вторая ипостась его  сущности – Лихо – вновь легко одолела древнего аристократа. К тому же он пришел сюда отнюдь не для того, чтобы разбираться с родословной хозяйки.

– Ты хотел видеть… – женщина легким движением сгребла карты в небольшую кучку, которая тут же растаяла под её руками, исчезая со столешницы.

Ничуть не удивленный, даже, скорее, ожидавший от хозяйки чего-то подобного – престидижитаторского, циркового – гость не ответил.

Женщина, вяло и неохотно, поднялась из-за стола, медленно стянула темное покрывало со стоящего рядом тяжелого старинного кресла, как оказалось, обитого потертым темно-лиловым бархатом. Небрежно брошенная на пол ткань окутала побитые ножки словно плотными живым туманом.

– Будь рядом, – хозяйка непонятными словами, но все же отчетливо и ясно дала понять гостю, что ему следует пересесть.

А сама, протянув руку, будто прямо из темноты, достала откуда-то большое тусклое зеркало в потемневшей от времени тяжелой бронзовой оправе. И едва только оно коснулось стола, как поблекло и исчезло и до того неяркое освещение, а непонятно образом вставшие бок о бок с колдовским атрибутом две свечи в коротких темных подсвечниках, вспыхнули желто-оранжевым пламенем, постепенно разгораясь.

Теперь уже не стараясь скрыть своего всё более растущего раздражения – к чему все эти дешевые трюки? – Морис коротко пожал плечами и пересел в кресло.

– Руки…

Устроившаяся на своем месте хозяйка показала, как должны лежать ладони мужчины: по обе стороны зеркала, с плотно сжатыми пальцами, – слегка надавила на предплечья, заставляя локти коснуться столешницы.

– …смотри… смотри в зеркало… там ты увидишь… всё… что хотел…

Хриплый голос опустился до едва слышного шепота. Ладонь женщины с тонкими и худыми, чуть ли не прозрачными пальцами двинулась, казалось, прикрывая темную, мутную, ничего не отражающую поверхность… но что-то заискрило, заиграло там, в глубине под ставшей совершенно блеклой, призрачной женской рукой…

Его не поили зельем, не окуривали дымом забытых колдовских трав, не вкалывали ослабляющих волю и вызывающих видения препаратов… но в заклубившейся странным внутренним туманом плоскости странного зеркала Морис увидел… чужое, неправдоподобно яркое лиловое небо… уходящие куда-то вдаль узкие ущелья улиц, обрамленных высотными домами… шустрые автомобили незнакомых моделей, юрко снующие по дорогам… деловитых, постоянно кривящих губы в фальшивых улыбках, спешащих по своим неведомым делам людей… на мгновение панораму закрыло что-то огромное, серебристо-сиреневое… тут же превратившееся в спускающийся к земле колоссальный дирижабль…

…лиловые резкие тени играли на стенах комнаты, на простой канцелярской мебели, линолеумном полу, причудливо окрашивали неработающий экран настольного вычислителя… придавали странный сиренево-серый оттенок золотистым коротким волосам сидящей возле стола женщины… её плотно сжатые губы казались синеватыми… но когда они шевельнулись, Морис забыл обо всем…

«…думаете, там будет непременно он?..» – легко читались по губам слова чужого, но знакомого языка… «…они уже клюнули на приманку… а кто лучше сможет выполнить необходимое?..» … Кто это сказал?.. где-то за спиной золотоволосой женщины короткими шагами, то и дело останавливаясь, мерял кабинет её собеседник, видеть которого Морис не мог, но отчетливо воспринимал – как? чем? – его слова. «…твоя уверенность – это лишь твоя уверенность…» …короткий смешок в ответ… пауза… затянувшаяся пауза… женщина упрямо ждала, желая получить нечто большее, чем просто слова… «…ты думаешь, я расскажу о том, кто и по каким каналам передает нам закрытую информацию из «черного сердца» Империи?..»… «…мне не нужны чужие секреты…»

«…кого из обеспечения возьмешь с собой?..» – поинтересовался невидимый Морису собеседник. Женщина в зеркале повела плечами… «…лишь бы оказался исполнительным…» «…ты так уверена в себе?..» «…он – такой же смертный, как мы все… кто-то же должен оказаться проворнее и чуточку умнее…» «…до сих пор Lekho оказывался самым проворным и умным…» «…всегда было интересно, что означает это странное прозвище…»

…заканчивая разговор, одним легким движением женщина поднялась со стула… крепкая, спортивная фигурка… широкие плечи пловчихи… карие глаза, исказить цвет которых не смогли лиловые тени…

…на зеркальную гладь, отделяющую чужой мир, вдруг набежала кроваво-красная, прозрачная волна, затмевая собой лиловый свет… Морис увидел, как в левом плече знакомой незнакомки призрачной черной чертой обрисовывается, материализуется тонкий клинок длинного стилета… небольшую красивую грудь перечеркивают алые аккуратные пятна… стройное тело резким рывком разворачивает, опрокидывая лицом вниз… и аккуратно постриженный затылок буровит ясно видная в замедленном своем движении тяжелая пуля в мельхиоровой оболочке…

Зеркало помутнело, завихрились в колдовской амальгаме бурые причудливые тени… и через мгновение успокоились, будто осев на неведомое дно… из темной бронзовой рамы на Мориса смотрело привычное бледное лицо, обрамленное удивительно светлыми, почти серебристыми волосами.

Резко поднявшись с кресла и нарочито не глядя даже в сторону владелицы зеркала, мужчина начал, было, движение к выходу, но, будто спохватившись, остановился, извлек из жилетного кармана платиновый империал и волчком запустил его по свободной части стола. Монета завертелась, засверкала алмазной гранью рисунка аверса в слабеющем свете свечей… и не успела она шлепнуться на бок, как Морис уже скрылся за плотным полотнищем входной портьеры.

***

На пороге прохладного уютного салона дирижабля и широкой пологой лестницы пассажирского трапа в лицо Морису пахнуло влажной удушливой жарой, переполненной запахами моря, подгнивающей рыбы, пряностей, восточных благовоний, жаренной баранины, бензинового перегара и исходящих потом человеческих тел. Совсем не по-европейски, а уж тем более – не по-имперски город окружал здешний причал со всех сторон, тесня невысокими, дешевыми и до жути неухоженными домами в пять-семь этажей ангары, мачты, склады, маленькую гостиницу для транзитных пилотов. А вот здания самого аэровокзала не было вовсе, как и хотя бы символического забора или изгороди, территория причала отделялась от городской земли широкой оранжевой лентой, провисающей между далеко расставленными друг от друга тонкими и короткими прутами ржавой арматуры сильно различными по размеру, из-за чего лента то взмывала вверх, то опускалась почти до самой земли, создавая впечатление чего-то случайного, неизвестным образом попавшего на окраину маленького международного причала.

Впрочем, долго рассматривать окружающий пейзаж Морису не пришлось. Все прибывшие персидским рейсом пассажиры, подгоняемые резкими гортанными криками местных левантийцев из обслуживающего персонала, как стадо бестолковых баранов, были быстро и умело сопровождены к заасфальтированной площадке, раскинувшейся поблизости, совсем рядом с одним из жилых домов, на которой роились, больше похожие на крупных помойных мух, несколько десятков автомобилей всех известных в мире моделей и – очень преклонного возраста. Чуть в стороне от машин шумной галдящей стаей сбились водители, на невероятной смеси неизвестного Морису арабского, галльского, британского, фарси и даже с использованием крепких имперских словечек обсуждающие то ли политическую обстановку в стране – извечно накаленную до предела – то ли результаты вчерашних скачек: тотализатор, да и любые азартные игры были официально разрешены на всем побережье, привлекая на забытую цивилизацией прародину многих богов богатых и не очень игроков чужих стран.

При появлении же первых пассажиров персидского рейса шоферская стая загудела, заголосила еще громче, жадными выпуклыми глазами из-под козырьков широких левантийских кепок отмечая для себя лакомые куски предстоящей добычи. Из почти четырех сотен прилетевших большую часть встречали деловые партнеры, знакомые, друзья или родственники, ворвавшиеся на территорию причала, как самум, и растащившие пассажиров по своим, приютившимся далеко от посадочного поля автомобилям задолго до того, как стюарды довели и сдали в галдящую стаю местных извозчиков остальных, среди которых привычно внимательный фон Лест отметил ту самую молодую пару, поднявшуюся в салон на короткой остановке в Трансиордании. Очень уж примечательна была невысокая, крепкого, спортивного телосложения блондиночка в изящном, европейском, коротком платье на фоне черноголовых, закутанных с головы до ног в бесформенные балахоны темных цветов восточных женщин, даже тех, кто не обязан скрывать свои лица по заветам пророка Мохаммеда. Да и её спутник, более похожий на телохранителя, чем на мужа, выделялся среди персов, индусов и даже редких на этом рейсе европейцев не только мощной мускулатурой, скрыть которую не мог даже пиджак свободного покроя. Впрочем, долго наблюдать за этой странной на взгляд Мориса парочкой и другими пассажирами фон Лест не имел возможности увлеченный шумной толпой делящих добычу левантийцев – уже через десяток секунд он сидел в обшарпанном, но просторном салоне старого, кажется, даже американского авто, выбирающегося со стоянки и непрерывно гудящего на делающих в тесноте такие же неуклюжие маневры собратьев по жадной шоферской стае.

Единственное, что успел сказать водителю изображающий, как положено в таких случаях, легкую растерянность Морис, было:

– Авеню Республики, банк «Соломон»…

После чего усатый, потный и курящий одну папиросу за другой левантиец говорил исключительно сам, поминая старых и новых богов, родственников водителей всех движущихся поблизости автомобилей до седьмого колена… фон Лест за те недолгие минуты поездки – город все-таки был очень маленьким в сравнении не только со Столицей Империи, но даже с Тегераном – успел пожалеть лишь о своем отличном знании галльского, на котором и изъяснялся не закрывающий рот водитель.

Доставив молчаливого пассажира, совсем не похожего на перса или араба – спасибо тегеранским ребятам, обеспечивающим поездку: темно-русый парик, подкрашенные брови, крем, имитирующий плотный, привычный в этих местах загар, – и из салона старого американского авто возле банка «Соломон» в неофициальной столице всего левантийского побережья вышел дан по международному паспорту, большую часть жизни проведший на нефтяных скважинах Персии и багдадского халифата – водитель попробовал было поторговаться, как велит местный обычай, освященный веками, но Морис изобразил утомление дальним перелетом, спешку и легкое презрение настоящего европейца, долго проработавшего на Востоке, к аборигенам, и расплатился без торговли парой персидских риалов – довольно-таки легковесных монет в сравнении с имперскими талерами, но охотно принимаемых здесь, на побережье.

Кажется, всерьез расстроенный отказом от привычного и необходимого, как глоток свежего воздуха, ритуала торговли извозчик бросил вслед отходящему от автомобиля фон Лесту с десяток непонятных, видимо, оскорбительных слов на местном диалекте арабского, но Морис уже не слышал и не слушал его, внимательно, с узнаванием, оглядывая неширокий центральный проспект города, заполненный ювелирными лавками, солидными европейскими магазинами, многочисленными ресторанами и – запахами все той же жареной баранины, близкого моря и восточных приторных благовоний.

Казалось бы, просто прогулявшись по гудящей, заполненной людьми, несмотря на разгар рабочего дня, улице с полверсты, заглянув в парочку магазинов, торгующих сувенирами и талисманами, потолкавшись на местном почтамте, делая все это скорее по привычке, чем по необходимости, Морис свернул в узкий переулок, застроенный маленькими, двух-трехэтажными домиками. Конечно, бестаможенный, беспошлинный и безвизовый свободный мир Побережья не шел ни в какое сравнение с суровостью персидских мытарей и полицейских чиновников, тщательно приглядывающих за любым, даже давно живущим в стране иностранцем, но расслабляться и не думать о собственной безопасности фон Лест не мог. И хотя его документы датского инженера-нефтяника, следующего транзитом на Кипр, могли выдержать любую проверку, кроме, конечно, запроса в далекое королевство или головную контору компании Royal Dutch Shell, но такого рода информацией и государственные, и частные чиновники делятся крайне неохотно, да и времени это потребует изрядно, чтобы кто-то решил ни с того, ни с сего заняться разглядываем под микроскопом задержавшегося на сутки совсем не похожего на беглого преступника или международного афериста скромного далеко уже не юного иностранца.

Сразу же, едва избавившись от внимания говорливого водителя, доставившего его от причала до центра города, Морис отбросил нарочитую робость и растерянность, с которой обычно приезжие реагируют на новый для них город, и передвигался по проспекту, а теперь и по переулку с уверенностью аборигена, правда, давненько не заглядывавшего именно в эту часть родного и хорошо знакомого города.

Узкая улочка напоминала филиал центрального проспекта – те же лавочки, только изрядно победнее, выставляющие в витринах не бриллианты и изумруды в платине, а скромный нефрит и бирюзу в бронзе и мельхиоре, открытые закусочные взамен ресторанных залов, но – тот же удушающий запах бараньего жира, розового масла, мирры и ладана… «Кажется, море рядом, почему бы не пахнуть городу рыбой? – раздраженно подумал Морис. – Прямо Самарканд какой-то, а не левантийское Побережье…»

Несколько лет назад фон Лест побывал в эмиратах Центральной Азии, посетив Бухару и пресловутый Самарканд, и вдоволь успел надышаться испарениями излюбленного мусульманами мяса, впрочем, на его лице мысли о неприязни к баранине никак не отражались. Да и не до того уже было…

Морис дважды прошел мимо простой вывески «Фото» – строгая латиница, никакой псевдоарабской вязи – внимательно вглядываясь в соседствующие окна дома в поисках условных сигналов, предупреждающих об опасности, но ничего не заметил, да и его знаменитое еще с армейских времен «шестое чувство» спокойно дремало где-то в глубине души.

Для большей уверенности в себе – никогда Лихо не любил этот момент, момент выхода на связь – он тронул рукоять револьвера, пристроенного на поясе и прикрытого полой короткой удобной в путешествиях курточки, чуть прищурился, готовясь попасть с залитой южным ярким солнцем улицы в полумглу тесного помещения, с экономными двадцатисвечевыми лампочками под высоким потолком, и – шагнул в неизвестное будущее.

***

Помещение под вывеской «Фото» оказалось не таким уж мрачным и тусклым, как представлялось фон Лесту. В скромной по размерам, но достаточно хорошо освещенной комнатке, из которой вело в разные стороны сразу три выхода, задрапированных плотными, бордовыми портьерами, за маленьким, символическим барьерчиком, сгорбившись над столом и сосредоточенно что-то разбирая по разным углам, сидела черноволосая девушка с короткой, почти мужской стрижкой густых волос. «Хорошо, хоть не мусульманка, – с непонятным облегчением подумал Морис, когда работница фотоателье подняла голову на звон бронзового колокольчика у дверей. – А то, кроме глаз, ничего бы не заметил…» Лицо девушки было смуглым, скуластым, отмеченным небольшим, не бросающимся в глаза шрамом у виска, светлые, почти желтые глаза смотрели внимательно и чуть-чуть, самую малость насмешливо.

– Мне хотелось бы заказать портрет, – опуская приветствие, сказал фон Лест на галльском наречии, широко распространенном на Побережье. – В полный рост, с собакой…

– Какой породы должна быть собака? – также деловито, и не подумав здороваться, осведомилась девушка, распрямляя плечи и чуть заметным движением отодвигая куда-то вниз и в сторону левую руку.

– Я бы предпочел добермана…

«Дурацкий пароль, – испытывая очередную волну пустякового, на ровном месте возникшего раздражения, подумал Морис. – Какие собаки, какие портреты? В этой лавочке фотографируют разве что на документы, которые на досуге здесь же изготавливают для местных контрабандистов и мелких жуликов…»

– Такую породу будет нелегко найти в городе, – отозвалась связная, приподнимаясь с места. – Вы не возражаете, если мы заменим добермана на  шотландскую овчарку?

– Не возражаю, – согласился с отзывом Морис.

– В таком случае вам необходимо переговорить непосредственно с мастером портретов, пройдите, пожалуйста, – и девушка указала на одну из дверей за бордовыми портьерами. – Вас уже ждут…

Почему-то поворачиваться спиной к ней фон Лесту очень не хотелось, и это при том, что выглядела окончательно поднявшаяся со своего места девушка отнюдь не грозным боевиком, но Морис пересилил себя, даже исхитрился улыбнуться вполне натурально и весело и прошел, откинув левой рукой тяжелую ткань, в соседнюю комнату, загроможденную путаницей проводов под ногами, выключенными юпитерами разных размеров, штативами, отражателями, нелепыми белыми зонтами… и откуда-то из полутьмы, из-за очередной темной портьеры навстречу ему шагнула – точная копия девицы из-за стойки, в узкой, модной юбке до колен, в темной блузке, наглухо закрывающей высоким воротником шею, с такой же короткой прической, разве что волосы были рыжеватыми, явно подкрашенными хной, на запястьях её тускло блеснули белым металлом широкие браслеты.

– Здравствуйте, мистер Старк, – с легкой ухмылкой сказала по-британски, но с явным североамериканским акцентом девушка. – Вы теперь – мистер Старк…

Она, похоже очень довольная произведенным на Мориса впечатлением, прошла к единственному в студии, приткнувшемуся у стены простому канцелярскому столу и совсем не по-восточному пристроилась на краешек, чуть подтянув для этого юбку и демонстрируя прибывшему агенту стройные, крепкие ноги.

– Моя сестра… – легкий кивок в сторону дверей, из которых появился Морис, – мы близнецы… она подготовит американский паспорт, там не нужна фотография, лишь описание – цвет волос, глаз… такие паспорта изготовить нетрудно.

Фон Лест молча кивнул, за такого рода услуги не принято благодарить, и тут же, проигнорировав британскую речь близняшки, поинтересовался по-галльски:

– Как мое снаряжение?

– Доставлено, – кивнула девушка, тоже переходя на общепринятый на Побережье язык. – Можете получить, хоть сейчас, хоть завтра утром, перед акцией – но уже на явке. Здесь у нас только точка связи. Помощь с ночевкой или еще с чем-то нужна?

– Нет, – отказался Мориц. – Хотя… если вы найдете подстилку – просто кусок брезента или плотную тряпку без опознавательных знаков, то приложите её к моему снаряжению…

– Старый кусок ковра, – то ли предложила, то ли уже утвердила рыжеволосая. – Не опознают, нам здесь еще жить и работать. Прикрытие на акции?

Фон Лест на мгновение задумался. Он не любил присутствия вооруженных людей за своей спиной, даже если они были настроены максимально дружелюбно, да и вообще – предпочитал действовать без свидетелей, но сейчас Мориса обеспокоила его мнительная собственная раздражительность, вдруг проснувшаяся на улицах города, а еще – личное и в чем-то неожиданное внимание к подсевшей в салон рейсового дирижабля странной парочке, добравшейся вместе с ним до Побережья.

– Сколько можете выделить? – поинтересовался Лихо.

– Одного-двух, не больше, у нас – тихий город и очень мирная профессия, – с легкой неправильностью лукаво ответила девушка.

«Да уж, ваши городские перестрелки вошли в поговорку, – усмехнулся про себя Морис. – Видимо, настолько доверять вы, мадемуазели, можете всего парочке своих людей, если, конечно, не сами пойдете прикрывать мою спину от местных истребителей-волкодавов…»

– Хорошо, – согласился фон Лест. – Где следующая встреча?

– Памятник Пьеро, с утра возле него бывает мало народу, – с готовностью отозвалась собеседница. – Будьте там к десяти, подходить ко мне или сестре – не надо, просто идите следом до самой явки, ну, а потом – уже ваша работа, прикрытие будет выставлено на месте заранее.

Не прощаясь, даже не делая никаких знаков о том, что встреча окончена, Морис развернулся и вышел из темной студии, на пути в переулок лишь коротко глянув на продолжающую что-то разбирать на столе, защищенном барьерчиком, черноволосую близняшку…

 

«Оружие и снаряжение получил от Януса примерно в четверть одиннадцатого по местному времени, – томясь в ожидании цели на неаккуратно обрезанном куске вытертого, старого ковра, от скуки сочинял будущий отчет Морис фон Лест, поглядывая в маленький, скрывающийся в ладони и больше похожий на театральный, но мощный бинокль на довольно оживленную трассу, пролегающую перед недостроенным домом, позади которого расстилались развалины старого района, подлежащие сносу. – В десять сорок восемь прибыл на место. Прикрывающих меня силовиков Януса при поверхностном осмотре не обнаружил. Переоделся, собрал оружие. В десять пятьдесят семь приступил к наблюдению за трассой…»

Солнце поднялось почти до зенита и яростно палило с призрачного бледно сиреневого неба, будто желая выжечь дотла благодатную и многострадальную землю Побережья. Морису повезло, его лежка был скрыта от прямых солнечных лучей межэтажным перекрытием, и, пожалуй, единственное, что мешало снайперу, была жесткость голого бетона под куском ковра. Он хорошо выспался, выбрав для этого не гостиницу, в которой непременно пришлось бы предъявлять документы, и не явочную квартирку Януса, там был риск попасть на глаза посторонним людям, а простенький публичный дом – не из фешенебельных, в которых вполне могли присматривать за клиентами в целях будущего шантажа, и не дешевый, из припортовых, с вечным шумом, драками и пьянками клиентов и девочек, а именно простенький, средний, в котором было относительно тихо и спокойно. Вчерашняя нервозность куда-то пропала уже при подходе к памятнику Пьеро – нелепой позеленевшей от невнимания бронзовой фигурке возле большого и шумного фонтана. Лихо знал за собой такую особенность – становиться хладнокровным и расчетливым перед акцией, будто и не он вовсе несколько часов назад морщил нос и ругался про себя на запахи жареной баранины, пропитавшие весь город. Сейчас он не обратил бы внимания не только на это, но и на ароматы скотобойни прямо у себя под носом, как не замечал запахов крошащегося бетона, битых кирпичей, высохших до каменной твердости древесных щепок, тяжелой пыльной вони старого ковра.

«В одиннадцать двадцать трасса опустела. Видимо, автомобили останавливают перед въездом на нее, – отметил фон Лест, покосившись на циферблат внешне простеньких, но точных часов с механизмом швейцарского производства. – Готовлюсь к появлению цели…»

И действительно, по опустевшей черной ленте ставшего от жары липким и тягучим асфальта одна за другой промчались в сторону центра города полицейские машины с включенными сиренами и разноцветными мигалками, а следом – стремительной тенью мрака пролетел, будто материализовавшийся в солнечном свете призрак, черный приземистый автомобиль.

Морис бережно отложил на бетон, под левую руку, бинокль и приподнял, прилаживая к плечу, винтовку с десятикратной оптикой… её вполне хватает на такие расстояния, как сейчас – от полуверсты до восьмисот саженей… а вот и… роскошный белый автомобиль с открытым верхом двигался по сравнению с полицейскими машинами неторопливо, с прогулочной скоростью, сопровождаемый впереди пятеркой мотоциклистов с включенными мигалками возле хромированных, причудливо изогнутых рулей и длинным темно-синим микроавтобусом с затененными стеклами позади процессии. Лихо поймал взглядом через оптику салон автомобиля, мельком скользнув по темно-красной коже, обтягивающей сидения, и успел мельком отметить – один из сидящих позади, за водителем, пассажиров внешне идеально совпадал с собственными изображениями на фото… густые брови пшеничного цвета, «утиный» нос, квадратный, волевой подбородок… а вот второй – типичный левантиец с иссиня-черными усами, серебристыми висками – был абсолютно незнаком, да и совершенно не интересовал стрелка… выбирая свободный ход спускового крючка, Лихо уже знал, что будет дальше – половина головы шатена, практически неподвижно сидящего в салоне роскошного авто, взорвется тысячами ярчайших на солнце алых и белесых брызг, но сам Морис фон Лест не успеет увидеть этого зрелища, он уже будет лежать на обрывке ковра неподвижно, готовясь секунд через двадцать-тридцать неторопливо отползти подальше от широкого проема будущих окон строящегося дома, чтобы…

Где-то за спиной, на пол-этажа ниже, на недостроенной лестничной площадке послышался шум, будто кто-то большой и сильный с размаху приложился всем телом к шершавой бетонной стене, да и осел, сполз по ней на замусоренный пол… заглушая своим движением тихий, словно пробку из винной бутылки извлекли, звук выстрела…

«Лисичка к прикрытию пришла, – успел подумать Лихо. – Наша, северная, пушистенькая и толстая…» И в этот момент от будущего дверного проема раздался негромкий женский голос:

– Лежи, как лежишь и даже не думай шевелиться… – сказано было по-галльски, но с сильным североамериканским акцентом, и тут же неизвестная пока женщина перешла на родной язык, обращаясь уже явно к кому-то другому: – Ты как?

Продолжающий лежать неподвижно фон Лест покосился на тусклый, запорошенный пылью кусок стекла, аккуратно прислоненный к стене впереди и справа. Так и есть! Маленькая женская фигурка с каким-то непропорционально большим, просто гигантским пистолетом в руке, направленным стволом в спину лежащего, а рядом – полусогнутая, держащаяся за стену мужская, видно, подраненная…

– Пока продержусь, – пробормотал через силу мужчина. – Вот только – кровь бы остановить…

– Потерпи пару минут, – скороговоркой пообещала женщина и скомандовала вновь на галльском: –Винтовку оттолкни от себя, плавно, не хватая её…

– Ладно, – отозвался Морис, спокойно отодвигая в сторону свое оружие, стараясь при этом, чтобы рассыпанная по полу строительная бетонно-кирпичная пыль не забила ствол – чистить же потом самому.

– Медленно повернись и встань на колени, держи руки на виду, – подала новую команду неизвестная. – И не вздумай шутить!

«Последняя реплика – прямо из какого-то фильма, – подумал фон Лест, послушно и неторопливо переворачиваясь на бок и подтягивая ноги к животу. – Разве так настоящие профессионалы работают…»

Он встал, точнее сел на колени, держа руки поднятыми вверх, чтобы не спровоцировать случайный выстрел, и повнимательнее всмотрелся в своих захватчиков. Так и есть – та самая блондиночка из дирижабля, вот только вид у нее… короткая юбочка порвана в нескольких местах едва ли не до самого пояса, симпатичные, круглые коленки ободраны, видать, пришлось не раз становиться на них, невзирая на мусор и осколки кирпича под ногами, тупоносые туфли на низком каблуке изрядно побиты и ободраны… правда, выше широкого плотного пояса юбки девушка выглядела вполне прилично, ну, разве что – четко отпечатались на темно-синей блузке две серые полосы бетонной пыли, да чересчур взлохмачены были коротко остриженные золотистые пышные волосы, да в карих ярких глазах горел нехороший истерический блеск. А вот её спутнику повезло меньше… склонившись у стены, он пытался зажать изрядно порезанный бок, из которого уже натекла на грязный бетон порядочная лужица крови. «Скоро он потеряет сознание, – понял Морис с первого взгляда. – Не боец, да и кто бы был бойцом после такого ранения? Хорошо, хоть на ногах еще держится…» И тут, будто опровергая последнюю мысль стрелка, мощный мужчина выронил зажатый в левой руке пистолет и медленно, будто нехотя, осел на пол…

Словно оспаривая невысказанное Лихо мнение о своем профессионализме, блондинка не бросилась на помощь к теряющему сознание напарнику, а продолжала держать под прицелом миниатюрного пистолета-пулемета, показавшегося сперва Морису громоздким пистолетом, плененного киллера – так, кажется, в Северных Американских Штатах называют наемных убийц? И хотя фон Лест к наемникам не относился, такой североамериканский термин был к нему вполне применим. Никаких личных счетов или каких иных отношений ни с кем из своих жертв у Лихо не было.

– Еще оружие есть? – пытаясь сделать это строгим голосом, поинтересовалась блондинка. – Давай, раскошеливайся, быстро…

Видимо, с галльским у нее все-таки были проблемы, но Морис предпочел не обращать внимания на неправильность некоторых выражений.

– Конечно, есть, – с некоторым нарочитым удивлением, мол, как же иначе, ответил он. – Пистолет – это обязательно. За поясом он, если тебе интересно.

– Мне неинтересно! – все-таки сорвалась на краткую истерику девушка. – Медленно опусти руку и достань его двумя пальцами!

– Хорошо, – слегка, чтобы не нервировать блондинку резкими жестами, пожал плечами Лихо.

И демонстративно медленно, будто нехотя, стал опускать левую руку…

***

На первых же ступеньках широкого, такого привычного, почти домашнего трапа, поданного к салону дирижабля, Морис ощутил неласковое дыхание холодного пронизывающего ветра – начало осени в Империи не задалось, Родина встречала фон Леста неожиданным резким похолоданием и сиренево-серыми обложными облаками. Хорошо, хоть на расписание полетов никакая облачность не повлияла, и рейсовый дирижабль прибыл в Столицу своевременно, хоть часы проверяй, в десять сорок пять. Бесполезным жестом подняв воротничок на короткой замшевой курточке, Морис поспешил сбежать по трапу к уютному комфортабельному автобусу, курсирующему между загородным причалом и одним из столичных аэровокзалов, в котором все прибывшие в спокойной комфортной обстановке проходили таможенный и паспортный контроль. Ни то, ни другое не волновало фон Леста – никаких запрещенных товаров или предметов он с собой не вез, да и вообще ничего не вез, говоря откровенно, а паспорт у Лихо был самый настоящий, имперский, пусть и выписанный на чужое имя и снабженный полудесятком самых разнообразных виз стран, в которых Морис никогда не бывал.

Из просторного, отлично благоустроенного здания столичного аэровокзала фон Лест вышел в хорошем настроении. После исполнения формальных для него процедур пересечения государственной границы Империи, Морис успел приобрести в маленьком местном магазинчике вполне модный, добротный плащик серого, неброского цвета и теперь был готов продолжить свой путь в более комфортной, по погоде, одежде, ну, а главное – обменял в камере хранения пусть и подлинный имперский, но чужой паспорт на собственные документы, по которым постоянно жил и работал в Столице. Теперь ему предстоял неблизкий, но такой приятный своей безопасностью путь к дому… пусть и временному.

Не став шиковать – с какой это стати? успешно выполненное задание – еще не повод для разгула, особенно для суеверных, как большинство играющих со смертью, людей – фон Лест отправился на остановку трамвая, а потом долго-долго ехал практически через весь огромный город, наблюдая через слезящееся начавшимся мелким, неприятным дождиком окно за желтеющими и краснеющими кленами на бульварах, за нахохлившимися прохожими, обгоняющими трамвай добротными ухоженными автомобилями, так не похожими на скрипящие и вонючие развалюхи Персии и ближневосточного Побережья. Пользуясь таким маршрутом, Лихо как бы заново привыкал к давно знакомым местам города после возвращения из далеких командировок, совершая почти ритуальный неторопливый проезд по Столице, хотя можно было с помощью автобуса и метро гораздо быстрее добраться до цели.

То ли резкая перемена климата и ненастная погода подействовали, то ли общая благодушная расслабленность удачного возвращения на Родину, а может, и то, и другое, и третье вместе, но как-то незаметно даже для самого себя фон Лест задремал, хотя перед этим, казалось, отлично выспался в удобнейшем – никак не сравнить с трамвайным сидением – кресле комфортабельного салона дирижабля. И разбудил Мориса лишь крутой поворот, металлический лязг вагонных сцепок и жутковатый – металлом о металл – скрип застопоренных колес по рельсам, трамвай прибыл на конечную остановку. Встрепенувшись, отгоняя полудрему, и поднявшись с места, фон Лест прошел к единственной открытой двери в самом начале трамвайного салона, недоуменно оглядываясь по сторонам – почему водитель не открыл остальные? Видимо, сказалось расслабленное, сонливое состояние, иначе Морис все понял бы сразу. У выхода из трамвая пассажиров поджидал не только кондуктор в форменной заношенной фуражке, но и армейский строгий патруль – вот уже который год, едва ли не со времен Кровавой Смуты, армейцы с удовольствием помогали городской полиции не только в Столице, но и в других городах Империи, понимая, что реальное патрулирование улиц, возможное задержание преступников дает не просто практику ведения боя в городских условиях, но и огромную уверенность в том, что солдаты и офицеры делают нужное для всех, полезное для людей дело, а не просто изнашивают сапоги и мундиры в полевых лагерях.

Морис неторопливо спустился по ступенькам на мокрый асфальт, и чем-то до душевного трепета родным и знакомым пахнуло на него от мокрой плащ-палатки усатого, серьезного старшины, первым принимающего выходящих из трамвая немногочисленных пассажиров. Бывший когда-то сержантом имперской армии, фон Лест невольно встрепенулся, расправляя плечи, и протянул  старшему, пусть и ненамного, по званию проездной билет, паспорт и солдатскую книжку – весь комплект имеющихся в наличии документов.

– Ты гляди-кось, «фон», а в армии отслужил, – удивился старшина, передавая зелененькую узкую книжицу через плечо старшему в патруле офицеру, капитану лет уже под сорок, не меньше, явно засидевшемуся в своем звании и, видимо, должности, а может быть, предпочитающему карьерному росту простое человеческое желание находиться в жизни на своем месте.

– Так уж получилось, – пожал плечами, добродушно улыбаясь, Морис.

– Да не просто отслужил, а в военной разведке, – добавил свою реплику более внимательный офицер, просматривая документ фон Леста и тщательно сверяя фотографию со стоящим перед ним оригиналом.

– Писарем, писарем я был, – поспешил исправить свое героическое прошлое Морис. – Должен кто-то и войсковой разведке проездные документы выписывать, наградные листы и праздничные приказы сочинять…

С казенной ленцой листающий солдатскую книжку фон Леста капитан неожиданно подтянулся, даже, кажется, стал повыше ростом и стройнее, резко, как на параде, бросил раскрытую ладонь к виску, отдавая честь, и тут же вернул документы бывшему сержанту со стандартными, но явно от души сказанными словами:

– Большое спасибо за содействие! Извините за задержку.

– Да я, собственно, никуда особенно и не спешил, – улыбнулся Мориц, кивая в ответ, но задерживаться возле патруля не стал.

Он уже подходил к зданию вокзала, потому и не слышал, как поясняет свою парадоксальную реакцию подчиненному офицер:

– Ты где это видел в армии писарей? А уж тем более – в разведке? Все, сам же знаешь, на двух стульях сидят – писарь-наводчик орудия, писарь-стрелок. И так в простых частях, а что в разведке творится, думал? А у этого парня – не отставка в солдатской книжке прописана по истечении срока службы, а – действующий резерв, уж я-то этот индекс хорошо знаю, так что…

– Да я-то что?.. – с легким недоумением, как положено перед начальством, начал, было, оправдываться старшина. – Я и слова обидного не сказал… но ведь все ж таки «фон»…

– «Фон-то» он «фон» да не из простых пришлых тевтонцев, – продолжил воспитательную беседу капитан. – Видать, ты ничего, кроме газет не читаешь, да и те, небось, в сортире, прежде, чем употребить по назначению… фон Лесты – фамилия известная, это тебе не Яхромов или Варежкин какие. Из северян эти «фоны», считай, полтыщи лет, как из северян. Вот так-то, брат…

Офицер отошел на пару шагов в сторонку от слегка растерявшегося старшины, а тот, поднимая свой авторитет перед парочкой совсем юных рядовых бойцов, стоящих рядом, как положено, с карабинами наизготовку и настороженно прислушивающихся к начальственному разговору, пояснил:

– Вот какой у нас командир! Глаз – алмаз, все примечает. С таким, знаешь ли, не пропадешь…

В это время Морис уже покупал билет на пригородную электричку, чтобы провести на жесткой лавке дребезжащего, лязгающего и то и дело вздрагивающего вагона ближайшие полтора часа и добраться до старинного, когда-то в стародавние времена прикрывающего южные подступы к Столице, маленького городка, в котором всего пару недель назад снял комнату в странном, огромном круглом доме, больше похожем на причудливую, больную фантазию безумного архитектора, чем на человеческое жилье.

Полупустой дневной вагон, в котором немногочисленные пассажиры мало обращали внимания друг на друга, еще больше расслабил и успокоил Лихо, будто подтверждая в очередной раз очевидную истину – он дома, здесь не нужно постоянно оглядываться по сторонам, ждать удара из-за угла, выискивать следующих по пятам филеров и обращать особое внимание на якобы случайно подсевших поблизости попутчиков. Может быть, поэтому, а может и благодаря осенней, успокаивающей сиреневой серости низкого облачного неба, прекратившемуся, едва электричка покинул пределы города, мелкому занудливому дождю, но полтора часа пролетели для фон Леста, как десять минут, ему, на удивление, даже ни разу не захотелось выглянуть в грохочущий металлом тамбур, чтобы выкурить папироску…

…у дверей квартирки, вспоминая невольное приключение двухнедельной давности, когда он только-только появился в городке, Морис сосредоточился, решительно отбрасывая в сторону домашнюю расслабленность, и внимательно прислушался прежде, чем вставить ключ в замочную скважину. Но, кажется, в этот раз ему не грозил безопасный, но крайне неприятный скандал с пьяными распущенными девицами, почему-то решившими, что их подруга может распоряжаться чужим имуществом, как своим.

И – точно. В большой комнате-прихожей, расположившейся сразу за входной дверью, было тихо и спокойно, широкий кожаный диван был девственно чист и пуст, как, впрочем, и дощатый пол, покрытый узорчатым линолеумом, а вторая маленькая уютная комнатка, предназначенная, как бы, для спальни жильца – ну, и не только его, кто же из молодых здоровых мужчин возраста Мориса будет добровольно спать в одиночестве – была явно закрыта на замок и тоже пустовала. «Где-то бродит сейчас эта шебутная Ташка?» – успел подумать фон Лест, как все его тело пронзило яркое и совершенно четкое ощущение смертельной опасности. И вместе с этим, давно уже не испытываемым так отчетливо и достоверно, чувством пришло интуитивное понимание – в кухне-столовой кто-то есть.

– Не хватайся за оружие, Лихо, – раздался именно оттуда сильный мужской голос. – Проходи, я уж тебя заждался…

***

Привычка мгновенно оценивать ситуацию, верить собственным ощущениям и интуиции, позволившая Морису разменять третий десяток без особого ущерба для здоровья, и сейчас сработала на «отлично». «Он немолод, да что там – это практически старик, хоть и еще очень даже – ого-го! – Лихо не думал, не размышлял и не рассуждал, в этот момент он – знал, кто находится у него в гостях. – И очень похоже, что в кухне он – один. Но вот откуда это жутковатое, сумасшедшее чувство смертельной опасности?»

На маленьком угловом диванчике возле окна, удобно откинувшись на спинку и возложив – иного слова не подберешь – большие, покрытые старческими пигментными пятнами руки на стол, сидел мощный старик. Может быть, когда-то давно, еще до рождения Мориса, этот человек занимался греко-римской борьбой или тягал гири, что позже было названо тяжелой атлетикой, и, похоже, до сих пор поддерживал дряхлеющее тело в должном тонусе. А еще – было в его могучей крупной фигуре что-то звериное, медвежье, очень опасное и хищное.

На столе перед незваным гостем стояла принесенная им с собой початая бутылка очень дорогого, отличного коньяка и маленькое блюдечко из посудного шкафа хозяев квартирки с порезанным тонкими ломтями сыром. В большой хрустальной пепельнице сгрудилось полдесятка окурков, а в воздухе повис едва уловимый, тонкий запах хорошего табака, почуять который Лихо обязан был еще с порога, но, видимо, прогулка по длинным, пропахшим чужой едой и отходами коридорам круглого дома отрицательно повлияла на нюх Мориса.

– Садись, – кивнул по-хозяйски старик, поняв, что едва-едва, самую малость привыкший к внезапно возникшей критической обстановке фон Лест хвататься за револьвер или ножи и делать иных резких и ненужных движений сейчас не будет. – Давай знакомиться? Про тебя я знаю все, не только имя и звание… а меня зовут – Урбус.

Когда-то начальник «потапычей» – политической тайной полиции «потапо» – а нынче легендарный несменяемый заместитель руководителя Главного Управления Имперской Безопасности, отвечающий за внешнюю разведку, контрразведку, службу внутреннего контроля, один из могущественнейших людей страны, чью фотографию невозможно увидеть в газете, о ком не пишут книг и даже коротких, информационных репортажей, собственной персоной сидел в уютной совмещенной кухне-столовой съемной квартиры маленького городка и с нарочитым аппетитом прихлебывал из пузатенького бокала, позаимствованного все из того же здешнего посудного шкафа, ароматный коньяк. И хотя Морис смог удержать на лице невозмутимое выражение легкой усталости и демонстративного равнодушия, в душе бывшего сержанта военной разведки и нынешнего Лихо бушевал настоящий шторм эмоций от встречи с действительным тайным советником, одним из самых почитаемых и уважаемых людей по неофициальной оценке – «гамбургскому счету» – самих работников имперских особых служб.

– Мне кажется, тебе с дороги надо бы тоже выпить, – проницательно покачал головой Урбус, отводя от фон Лест взгляд выцветших с возрастом, похожих на подтаявшие льдинки, светлых глаз. – коньяк не предлагаю, самому мало, а я – жадный. Ты уж по-хозяйски найди себе что-нибудь сам…

Морис, стараясь изо всех сил сохранять хотя бы внешнее спокойствие, подошел к холодильнику – ну, хоть в этот раз Ташка не вылакала всё спиртное в доме! – достал мгновенно вспотевшую в теплом помещении початую бутылку казенной водки, маленькую баночку маринованных огурчиков, дотянулся до шкафчика, вытаскивая оттуда граненый стакан и тарелочку с почерствевшими, но все еще вполне годными ломтями ржаного хлеба, присел напротив Урбуса и четким движением наполнил сосуд ледяной жидкостью на две трети. Демонстративно выдохнув на левое плечо, фон Лест влил в себя водку, деловито потер нос, будто занюхивая выпитое указательным пальцем, но к соблазнительно пахнущим огурчикам не прикоснулся.

Если это и было своеобразным тестом хозяина со стороны незваного гостя, то Морис испытание прошел. Он это понял сразу же по одобрительному, с хитринкой, взгляду советника, да и тот не стал даже на словах таиться:

– Вот это мне нравится, – кивнул Урбус. – По-вашему, по северному…

Держать положенную в такие моменты театральную паузу главный «медведь» Империи не стал и продолжил разговор без всякого перерыва:

– Ты, Лихо, не гадай сейчас, зачем это вдруг у тебя в квартирке такая шишка на ровном месте объявилась, лучше попробуй вспомнить, что у тебя в голове отложилось по сигналу «Странный гость»?

– «Странный гость»? – то ли переспросил чуток затягивая время, то ли просто уточнил Морис, одновременно медленным «антипровокационным» движением доставая из кармана расстегнутого плаща коробочку папирос и выкладывая её на столешницу. – Необычные, отличающиеся от известных, привычных предметы, явления, люди. Дословно, конечно, сейчас не проговорю, но суть в том, что эти самые предметы, явления, а особенно – люди должны наблюдателю показаться явно и однозначно «не от мира сего», но не в том смысле, какой в эти слова вкладывают обыватели.

– Хоть и загнул слегка, но – в целом верно, – кивнул советник, правой рукой отмыкая замочки на объемном, шоколадного цвета кожи саквояже, стоящем на диванчике подле него. – Смотри…

Будто бы подражая Лихо, неторопливо, слегка замедленными движениями Урбус начал доставать и выкладывать на стол перед фон Лестом – непонятный, в пол-ладони величиной, металлический значок, изображающий красное знамя над непонятными символами, кажется, перекрещенными серпом и молотом; следом – два мелкокалиберных патрона, на глазок Мориц оценил их в две линии и не меньше полутора сотен точек длиной, странный приборчик в ладонь размером с небольшим экранчиком и набором цифровых кнопок под ним, и – как заключительный аккорд – самый большой предмет, наверное, дюймов в десять в диагонали, похожий на темное зеркало в строгой пластиковой оправе.

– Это, в общем-то, ерунда, – широкой ладонью отодвинул в сторону загадочный значок и патроны Урбус. – Хотя, конечно, для кого-то и вовсе не ерунда. Это боевой орден чужого мира, ну, и обыкновенные патроны, разве что – калибром поменьше, чем принято у нас, а так – ничего особенного. А вот это…

Советник подтолкнул ближе к Морису, будто призывая взять в руки, поглядеть повнимательнее, приборчик с цифровой клавиатурой.

– Это – телефон, братец ты мой, самый обыкновенный в чужом необыкновенном мире телефон… Вот ты свою трубку в кармане носишь – когда надо, втыкаешь в гнездо, их на улице у каждого дома не один десяток, да и в квартирах всегда полно, ну, и звонишь кому-то. А тут – тоже самое, но по радио, просто ходишь и разговариваешь из любого места. Впрочем, конечно, не совсем из любого, но это уже технические детали, – Урбус сделал паузу, ожидая, пока удивленный бывший сержант покрутит в руке странное устройство иного мира, разглядывая его все с тем же спокойно-усталым, чуть равнодушным выражением лица. – К нашей чести, скажу, что никаких загадок в этом аппарате умники из лаборатории радиоустройств не обнаружили, все, ну, или почти все детали уже сейчас, сегодня широко применяются у нас. А теперь – основное блюдо, только давай я его своими руками подам, тут – умеючи надо…

Советник приподнял над столом десятидюймовый предмет, показавшийся с первого взгляда темным зеркалом, едва слышно щелкнул невидимым со стороны выключателем и сосредоточенно, даже пожевывая губами и серьезно нахмурив стариковские жидкие брови, принялся тыкать пальцем в засветившийся экран в пластиковом обрамлении.

– Что такое «поражающие факторы» – знаешь? – поинтересовался он у Мориса, не отрываясь от своего занятия, и, не дожидаясь ответа, добавил: – Теперь узнаешь… смотри!

Замелькавшие на ярком цветном экране четкие красочные картинки, кинокадры, схемы сопровождались голосовым пояснением и тревожной, неприятно волнующей негромкой музыкой. Всмотревшись в показываемое и вслушавшись во вполне понятную, но какую-то неправильную в построении фраз и расставлении акцентов речь  фон Лест через несколько мгновений буквально оцепенел…

«…Ударная волна в большинстве случаев является основным поражающим фактором ядерного взрыва. По своей природе она подобна ударной волне обычного взрыва, но действует более продолжительное время и обладает гораздо большей разрушительной силой…

…При воздушном взрыве мощностью 20 кТ легкие травмы у людей возможны на расстояниях до 2,5 км, средние – до 2 км, тяжелые – до 1,5 км от эпицентра взрыва. С ростом калибра ядерного боеприпаса радиусы поражения ударной волной растут пропорционально корню кубическому из мощности взрыва. При подземном взрыве возникает ударная волна в грунте, а при под водном – в воде…

…Источником светового излучения является светящаяся область, состоящая из раскаленных продуктов взрыва и раскаленного воздуха. Яркость светового излучения в первую секунду в несколько раз превосходит яркость Солнца…

…При воздушном взрыве боеприпаса мощностью 20 кТ и прозрачности атмосферы порядка 25 км ожоги первой степени будут наблюдаться в радиусе 4,2 км от центра взрыва; при взрыве заряда мощностью 1 МгТ это расстояние увеличится до 22,4 км. Ожоги второй степени проявляются на расстояниях 2,9 и 14,4 км и ожоги третьей степени – на расстояниях 2,4 и 12,8 км соответственно для боеприпасов мощностью 20 кТ и 1МгТ…

…Проходя через живую ткань, гамма кванты и нейтроны ионизируют атомы и молекулы, входящие в состав клеток, которые приводят к нарушению жизненных функций отдельных органов и систем. Под влиянием ионизации в организме возникают биологические процессы отмирания и разложения клеток. В результате этого у пораженных людей развивается специфическое заболевание, называемое лучевой болезнью…

…В зависимости от дозы излучения различают три степени лучевой болезни. Первая (легкая) возникает при получении человеком дозы от 100 до 200 р. Она характеризуется общей слабостью, легкой тошнотой, кратковременным головокружением, повышением потливости; личный состав, получивший такую дозу, обычно не выходит из строя. Вторая (средняя) степень лучевой болезни развивается при получении дозы 200-300 р; в этом случае признаки поражения - головная боль, повышение температуры, желудочно-кишечное расстройство – проявляются более резко и быстрее, личный состав в большинстве случаев выходит из строя. Третья (тяжелая) степень лучевой болезни возникает при дозе свыше 300 р; она характеризуется тяжелыми головными болями, тошнотой, сильной общей слабостью, головокружением и другими недомоганиями; тяжелая форма нередко приводит к смертельному исходу…

…Основная часть долгоживущих изотопов сосредоточена в радиоактивном облаке, которое образуется после взрыва. Высота поднятия облака для боеприпаса мощностью 10 кТ равна 6 км, для боеприпаса мощностью 10 МгТ она составляет 25 км. По мере продвижения облака из него выпадают сначала наиболее крупные частицы, а затем все более и более мелкие, образуя по пути движения зону радиоактивного заражения, так называемый след облака…

…Поражения в результате внутреннего облучения появляются в результате попадания радиоактивных веществ внутрь организма через органы дыхания и желудочно-кишечный тракт. В этом случае радиоактивные излучения вступают в непосредственный контакт с внутренними органами и могут вызвать сильную лучевую болезнь; характер заболевания будет зависеть от количества радиоактивных веществ, попавших в организм. На вооружение, боевую технику и инженерные сооружения радиоактивные вещества не оказывают вредного воздействия…

…Электромагнитный импульс воздействует прежде всего на радиоэлектронную и электронную аппаратуру (пробой изоляции, порча полупроводниковых приборов, перегорание предохранителей и т.д.). Электромагнитный импульс представляет собой возникающее на очень короткое время мощное электрическое поле…»

Оборвавшись торжественно-печальным аккордом, стихла музыка, помрачнел, потемнел экран, и Морис, старательно, как первоклассник перед учителем, положил диковинное устройство на стол. Он, пожалуй, чуть ли не впервые в жизни не знал – что сказать, как отреагировать на увиденное и услышанное. Задавать дурацкие вопросы: «Правда ли? Не фальшивка ли это?» «Кто же придумал такое изуверство?» «Как защититься от проникновения в наш мир подобного оружия?» – не хотелось. Раз уж сам действительный тайный советник Урбус продемонстрировал ему это тайное, сокровенное знание, видимо, у него имеется серьезное решение такой глобальной смертоносной проблемы. Но – тогда в чем же смысл этой демонстрации? Для чего Урбус выбрал из десятков тысяч собственных подчиненных именно Лихо – Мориса фон Леста – непосредственного отношения к Управлению Имперской Безопасности не имеющего?

Действуя скорее интуитивно, чем осознанно, Морис вновь налил себе две трети стакана чуть потеплевшей водки, в пару глотков выпил и, в этот раз отломив кусочек ржаного хлеба, зажевал им спиртное. Вместе с теплом, поднявшимся из пустого желудка и, как обычно, слегка ударившим в голову, фон Лесту вдруг пришло на ум простейшее объяснение поведению советника: видимо, показ чужих артефактов, демонстрация страшного в сути своей, бесчеловечного оружия, сметающего города и за доли секунды уносящего в небытие сотни тысяч людских жизней, нужны были лишь для того, чтобы убедить Лихо в абсолютной серьезности некоего предстоящего задания, поручения, выполнить которое, по странному стечению обстоятельств, может только он, буквально несколько часов назад вернувшийся из нелегкой зарубежной командировки.

***

К вечеру серое столичное небо, так неласково встретившее Мориса у воздухоплавательного причала, посветлело, пелена дождевых облаков истончилась, и, кажется, перед самым закатом было готово выглянуть блеклое осеннее солнышко, но – не успело.

Едва легкие смугло-сиреневые сумерки начали сгущаться над городом, как на одном из перронов Северного вокзала появился преобразившийся из неприметного простенько одетого скромного паренька, способного легко затеряться в любой толпе, фон Лест – в кашемировом, длиннополом, распахнутом пальто черного, как глухая ночь, цвета, в легком темно-синем кашне под ним, в солидном, простого классического покроя костюме-тройке цвета маренго и модном цветастом галстуке, завязанным широким узлом. Следом за ним, казалось, повзрослевшим в респектабельной одежде лет на пять, вокзальный носильщик в серо-зеленом поношенном, но крепком и ухоженном мундирчике с надраенной до зеркального блеска латунной бляхой на груди бойко катил тележку с парой объемных чемоданов, заполненных свежеприобретенными сорочками, нижним бельем и – для веса – самыми разнообразными книгами. Сам же Морис держал в руке маленький саквояж, заполненный дорожным несессером, привычным револьвером и тремя сменными барабанами для него и армейской аптечкой, прозванной в народе «на всякий случай».

Вагон первого класса, к которому направлялся по довольно-таки пустынному перрону фон Лест, казалось, появился здесь из тех давних времен, когда роскошью считались зеркала, темная, полированная бронза, красное дерево и мягкие, приглушенных тонов персидские ковры. И проводник у приоткрытой, будто заманивающей в приятное и комфортабельное путешествие двери вагона был под стать: холеный, важный, в добротной, расшитой позументами, явно неновой, но ухоженной униформе, с пушистыми, седыми бакенбардами, – такому не чай пассажирам разносить и постельное белье собирать, а играть в каком-нибудь провинциальном театре характерные роли хладнокровных до сумасшествия дворецких.

Остановившись возле входа, Мориц небрежным жестом скомандовал предупрежденному заранее носильщику тащить чемоданы во второе купе, а сам, не торопясь, докурил ароматную, «богатую» папиросу и швырнул окурок под колеса вагона. Случившегося с ним преображения Лихо, казалось, не замечал вовсе, ощущая себя в шкуре молодого преуспевающего, пусть и мало кому известного, фабриканта вполне комфортно и достоверно; что ж, бывали в его беспокойной жизни гораздо более стремительные и контрастные перемены.

С демонстративным уважением кивнув почтительно замершему у вагонной двери со склоненной в приветствии головой проводнику, фон Лест неторопливо прошел в поблескивающее бронзой, залитое светом, смягченное коврами помещение скорее уж фешенебельной миниатюрной гостиницы на колесах, чем транспортного средства, по пути едва не столкнувшись с возвращающимся носильщиком, успевшим умело разложить его чемоданы под купейный диван в бархатной темно-шоколадной обивке и на верхнюю полку над входом в купе.

Плотно притворив за собой дверь, Мориц с привычным профессиональным вниманием оглядел тесное пространство, в котором ему предстояло провести остаток вечера и приближающуюся ночь и лишь после этого повесил на вешалку пальто, расстегнул и кинул на диванчик рядом с поставленным туда же саквояжем пиджак, присел, откинувшись на спинку, и вздохнул с легкой грустью. По роду его гражданских занятий, да и по долгу службы Лихо до сих пор не доводилось ездить в такой роскошной обстановке, да и сейчас произошло это совершенно случайно. «Повезло тебе, – ухмыльнувшись, сказал действительный тайный советник несколько часов назад, прослушав в телефоне голос кого-то из своих помощников. – Референтишка мой напутал, решил, что билет до Зольного мне лично нужен и заказал, понимаешь, первый класс в «Северном Сиянии». Так что, придется тебе, уважаемый фон Лест, в дороге изобразить из себя очень состоятельного и предприимчивого человека…» «Ну, это-то как раз довольно легко», – подумал тогда Морис. Фамильные доходы семьи фон Лестов позволяли любому носителю этого имени не работать ни одного дня в жизни, чем, правда, никто из них в обозримом прошлом не злоупотреблял. Но и те деньги, что получал Лихо, как от гражданской открытой, так и тайной, истребительной деятельности давали ему возможность вести вполне респектабельный и даже роскошный образ жизни, совершенно не напрягаясь при подсчете расходов… если бы не вбитая в подсознание еще домашним, детским воспитанием привычка не выделяться и не ставить себя выше простых людей.

Плохо различимый за звуконепроницаемыми окнами купе первого класса прогудел сигнал тепловоза где-то в голове состава, лязгнули – и тоже едва слышно – межвагонные сцепки, слегка тряхнуло, и экспресс, потихоньку набирая скорость, двинулся вдоль перрона. Морис присел на диванчик, расстегивая пуговицы жилета – там, внизу,  в левой поле был, по словам Урбуса, вшит небольшой анонимный жетон сотрудника Управления Имперской Безопасности, дающий, опять-таки по заверениям главного «медведя», очень широкие полномочия его владельцу, а главное – признаваемый на Севере по негласной давней договоренности с Советом Старейшин. Небольшой овал значка и рельефное непонятное изображение на одной его стороне легко прощупывалось, но при этом совершенно не выделялось через тонкую ткань. «Такой выдается только с моего личного разрешения, – с легкой стариковской хвастливостью сказал про жетон советник. – Даже Канцлер не знает, сколько в Империи людей с этим знаком…» Пустяк, конечно, для привыкшего чаще всего обходиться собственными силами и тщательно изготовленными фальшивыми документами Лихо, но чем-то приятно тешащий самолюбие.

В купе легким поскребыванием по дверному полотну постучался проводник, пожелавший узнать не надобно ли чего горячительного или, напротив, прохладительного пассажиру, а заодно и уточнивший, в котором часу оный собирается ложиться почивать. Морис, рассеянно глядя куда-то через плечо театральному дворецкому, попросил для себя крепкого чаю с лимоном и сахаром – бессонницы он не боялся – а насчет постели распорядился подготовить к полуночи, как раз хватит времени выспаться, в Зольный экспресс прибывал утром, в восемь сорок.

Чай появился через несколько секунд, будто проводник только и ждал этого распоряжения, держа наготове кипяток и заварку, впрочем, как успел высмотреть краем глаза наблюдательный фон Лест, вагон пустовал более, чем наполовину, кроме второго было занято еще два купе из восьми, и особой рабочей нагрузки у проводника не было. Запершись изнутри – хватит уже неназойливых, но совершенно теперь ненужных услуг от театральных бакенбард – Морис отхлебнул кисловатый от лимона, но все равно крепкий на вкус напиток из тонкого, с изящным узором на стекле стакана, пристроенного в мельхиоровый, начищенный до блеска подстаканник, а потом извлек из поддиванного чемодана небольшую, но богато иллюстрированную, изданную лет сорок назад в городе Безумного Царя книжку «Редкие и уникальные ордена и медали экзотических стран», навязанную ему тайным советником.

«Чтобы хоть как-то перевести разговор на нужную тему, – развел руками Урбус. – Другого ничего не придумать, да и бесполезно все это. Не по вражеским тылам едешь и не к заграничным недругам. Тут как-то попроще надо, без всяких долгих комбинаций и хитроумных ходов…»

Фон Лест раскрыл наугад книгу и, рассматривая фотографию бразильского ордена Святого Лаврентия, выпущенного лет двести назад в десятке экземпляров и представляющего из себя настоящее произведение ювелирного искусства, вернулся к чаю. Незаметно для самого себя, может быть, от непременной поездной скуки при поездке без попутчиков, может быть, просто от природной любознательности и профессиональной привычки обогащаться любой информацией, Морис увлекся перелистыванием раритета, с интересом разглядывая отличные фотоиллюстрации лаосского ордена Розового Лотоса, сиамского – Белого Слона, парагвайского – Черного Креста.

Отвлекся от книги фон Лест только, когда в купе заметно потемнело, а значит, судя по времени поездки, поезд выбрался за пределы столичной губернии. Не включая света, Морис переложил со столика на диванчик библиографическую редкость и, давая отдохнуть глазам, посмотрел в окно на лилово-сумеречный пейзаж ранней осени. Сливаясь почти в непрерывную полосу, за окном мелькали окружающие железную дорогу высокие деревья, заслоняя собой потемневшее небо, на котором – то ли из-за густого леса, то ли из-за сплошных облаков – невозможно было разглядеть, не вспоминая уж о звездах, даже Светлую спутницу планеты.

Очнувшись от созерцания проносящейся мимо уже мрачной сплошной черноты – сколько он так просидел во тьме, прильнув лицом к стеклу – фон Лест не понял, хотя раньше чувство времени не устраивало ему неожиданных сюрпризов. Протянув руку, Морис щелкнул выключателем бра, и мягкий, комфортный свет залил купе, окончательно освобождая от заоконного дорожного наваждения. Заодно уж включив и радио – транслировали по поездной сети какую-то легкую ненавязчивую музыку, видимо, из классических сочинений прошлых веков, нынешнюю, с её настойчивыми тревожными ритмами, фон Лест опознал бы сразу – пассажир роскошного купе вытянулся на диванчике, сдвинув к стене и пиджак, и саквояж… и вспоминая…

 

…– Этой весной, в конце марта, норги разбомбили лагерь восьмого штурмового батальона северян, – чуть монотонно, будто зачитывая казенную бумагу, проговорил Урбус, одновременно сгребая со стола и закидывая, казалось, в совершеннейшем беспорядке в саквояж разложенные на столе чужие артефакты. – Это был тыловой запасной лагерь, там батальон отдыхал после боев и пополнялся личным составом и оружием. Налет, как налет, ничего, казалось бы, особенного, потери – в пределах нормы, повреждена часть построек, но… среди пострадавших оказался унтер-офицер Вальтер Зольный… уроженец города Зольного.

«Я тоже уроженец этого города, – подумал фон Лест и перед самим собой блеснул отменной памятью и умением во время применить имеющиеся знания:  – И Вальтера помню, хоть прошло почти восемнадцать лет, и я его ни разу не видел взрослым…»

– …в госпиталь унтер-офицера Зольного доставили в бессознательном состоянии: перелом обеих ног, травмы грудной клетки, множественные ушибы, небольшое осколочное ранение спины и контузия средней тяжести. Его практически сразу отправили на операционный стол и, как водится в таких случаях, все, что было найдено в карманах мундира, попало под опись в госпитальную каптерку.

«Никогда бы не подумал, что кто-то из санитаров или каптерщиков наших военных госпиталей подрабатывает на «медведей», – подумал мельком Морис, на мгновение становясь тем, кем был с рождения – северянином.

– Среди обыденных солдатских вещей, найденных у унтер-офицера Зольного попалась и одна очень необычная…

Советник опустил руку в саквояж и извлек оттуда фотографию. «Даже не искал… – обратил внимание фон Лест. – Будто сидит там, внутри, маленький гномик-референт и подсовывает своему начальнику прямо в руку то, что нужно на текущий момент…»

– Не буду объяснять очевидное, – сказал Урбус, протягивая снимок довольно небрежного карандашного рисунка собеседнику. – Северяне никогда напрямую не работали с Управлением Имперской Безопасности, предпочитая собственную военную разведку и контрразведку, но вот по коду «странный гость» сотрудничество осуществляется в самом полном объеме, хотя – фактически негласное.

Морис вгляделся в изображение: широкий крест с явно растянутыми оконечностями, странная, готическая свастика посолонь из четырех элементов в самом центре, несколько невнятных цифр на нижней, широкой части самого креста, – вот и всё.

– Думаю, что ты всё понимаешь, – продолжил советник. – Проверили по каталогам, опросили экспертов… вещица эта явно не из нашего мира. А тут еще… Вальтер Зольный, едва очнувшись, затребовал этот крест, хотя сам к церкви Разгневанного Христа никакого отношения не имеет. Впрочем, этот крест, похоже, так же…

– Позвольте сказать очевидное? – поинтересовался Морис, перебивая собеседника.

– Не надо, – поморщился Урбус, отрицательно покачав головой. – Зачем? Ты все правильно понял. Может быть, этот крест такой же орден чужого мира, как и тот, что я тебе только показывал. Может быть – древняя семейная реликвия, я знаю, как на Севере относятся к этому и какие порой странные вещи становятся талисманами на века. А может быть – это ключ… к иным мирам, в которых не всегда и все благополучно.

«Кто-то не только приходил к нам, но и уходил отсюда? – едва сдержавшись, чтобы не произнести это вслух, самому себе задал вопрос фон Лест и тут же ответил: – Разумеется. Иначе откуда такая уверенность в существовании ключа к чужому миру?»

– Всякое может быть, потому-то – мне нужна определенность.

«А не один северянин не станет не только откровенничать, даже и разговаривать о семейных делах с имперцем, будь тот хоть самим Канцлером, – мысленно продолжил за советника фон Лест. – А со мной – будет, тем более, что мы росли в одном городе, бегали по одним улицам, разве что – в разные школы ходили… однако что-то долго Управление Имперской Безопасности подыскивало нужную кандидатуру для контакта с Вальтером Зольным…»

– Интересующий нас унтер-офицер пробыл в госпитале почти все лето, – вернулся к конкретике задания Урбус. – А потом его отправили долечиваться домой, в родной город. Как я понял из врачебной тарабарщины, переломы у него срослись не очень-то правильно, и это сказалось на мышцах ног, хотя списывать со службы бойца с таким опытом, конечно же, никто не торопится… следовательно…

***

Интерлюдия

В конце холодной, но сухой и бесснежной осени светало поздно, но огромный город, не дожидаясь рассвета, давно бодрствовал, выплеснув на улицы раньше иных жителей начинающих рабочий день мастеровых. Еще толком не проснувшиеся, молчаливо мрачные, с угрюмой и слегка натуженной солидностью в походке и жестах, они живыми ручейками тянулись из рабочих слободок, окружавших фабрики и заводы, ремонтные мастерские и автомобильные гаражи к своим станкам, верстакам, просмотровым ямам, на ходу окончательно просыпаясь, взбадриваясь и превращаясь постепенно в ту грозную и временами неумолимую силу, на которой и держала огромная Империя.

Живую городскую тишину темного маленького скверика – пяток лавочек, покрытых ледяной изморозью, да пара стареньких фонарей за черными кустами облетевшей сирени – расположенного почти в самом центре города среди каменных громад столичного псевдоампира, но потерявшегося в стороне от оживленных улиц, нарушил громкий скрип гравия под сапогами. Из темноты вышли… нет, материализовались, будто призраки из плохонького галльского фильма, пара мастеровых в тяжелых бушлатах, покрытых явно видными даже в утреннем полумраке пятнами машинного масла, в крепких штанах «чертовой кожи» и разбитых невысоких сапогах. Примерно одного роста и телосложения, они вышагивали с некоторой неуверенностью в движениях, отличающей людей страдающих глубоким похмельем от просто немного выпивших вчера с устатку. Впрочем, назвать их пьяными, не владеющими собой язык не повернулся бы и у самого строго ревнителя общественного порядка и морали.

– Погоди еще чуток, Ждан, – подбодрил товарища идущий на полушаг первым мастеровой. – Вот сейчас присядем, выправим здоровье и – можно в гараж…

– Да я… ик… так и думаю, – послушно отозвался тот. – Управляющий-то знает про свадьбу, небось, придираться не станет…

– Не станет, – согласился безымянный. – Вот только время-то терять не стоит, через четверть часа тут должен околоточный наш проявиться… как бы скандала не случилось, если он на обходе нас застукает…

– Да и Варькин знает, что я дочку замуж выдал, – возразил, было, Ждан, тяжко плюхаясь на ледяную скамеечку.

Присевший рядом его старинный приятель, ухитрившийся вчера, на втором уже свадебном дне, выпить, пожалуй, побольше отца невесты, но при этом державшийся не в пример бодрее, ловко извлек из одного кармана бушлата газетный сверток, а из другого – пару почерневших от времени маленьких серебряных стопок. В свертке, под мгновенно промокшей старой газетой, оказалась пара вареных яиц, кусок ржаного хлеба, разрезанная пополам луковица и пара ломтей пахучей копченой колбасы с чесноком.

Глядя на еду, Ждан икнул еще разок, уже значительно тише, и с тоскливой просьбой в глазах, глянул на товарища, чего, мол, медлишь-то? А тот уже разливал из маленькой квадратной бутылочки, скрываемой до поры, до времени «за пазухой», во внутреннем кармане бушлата, прохладную – на улице-то совсем не жарко! – прозрачную, как роса, жидкость.

Опрокидывание заполненной стопки, скольжение холодной водки по пищеводу, блаженное тепло, разлившееся по желудку, мгновенно поднявшееся и слегка ударившее в голову, совпали с блеклой сиренево-желтой вспышкой в полумгле возле дальней скамеечки.

– Видел? – ощутив странное волнение в душе, поинтересовался у товарища безымянный, кивая в сторону непонятно откуда появившегося и тут же исчезнувшего странного светового эффекта.

– Его там не сидело, – подтверждающе кивнул Ждан, рефлекторным движением возвращая собутыльнику серебряную стопку.

И верно… до появления загадочного свечения темная лавочка под густым кустом давно сбросившей листья сирени была совершенно пуста, а теперь на ней развалился неизвестный и странно одетый человек. «Домашние» темно-синие шаровары на резинке вместо пояса, короткая и явно легкая, не по погоде, курточка, под которой чуть белела в темноте маечка с какой-то надписью, легкие то ли тапочки, то ли спортивные туфли – мастеровые не особо разбирались в фасонах обуви.  А вот лицо так внезапно появившегося из ниоткуда человека они рассмотрели хорошо – бледное, будто изможденное, но еще молодое, никак не больше тридцати лет, и ухоженное, без каких бы то ни было следов въевшейся в кожу промышленной пыли, машинного масла, земли или грязи, без малейших намеков на морщины… видать, жизнь до сей поры баловала нежданного пришельца.

– Вот что, Волкогон, – нахмурившись и забыв про закуску, распорядился более смышленый и находчивый Ждан, резким движением опирая лицо, будто приходя в себя вот только-только, в этот момент. – Беги-ка ты, друг мой ситный, за околоточным, хоть он и на подходе, а – поторопи.

– Ладно, бегу, – не возражая, поднялся с места собутыльник. – А с чего бы вдруг тебе до околоточного дело?..

– Не наш это человек, – кивнул в сторону слабо, на грани слышимости, постанывающего незнакомца Ждан. – Всеми богами поклянусь… и – чувствую я – не наш…

За те недолгие несколько минут пока Волкогон, выйдя навстречу, столкнулся с околоточным, как положено, обходящим с утра свой участок, попробовал невнятно и сбивчиво объяснить тому, что произошло в пустом маленьком скверике, да как там оказались они с приятелем, Ждан внимательно, насколько позволяло его состояние, наблюдал за продолжающим постанывать и изредка шевелиться, облокачиваясь на скамеечку, пришельцем, опасаясь, впрочем, подходить ближе.

И лишь вместе с встревоженным полицейским, пусть и невысокого чина, мастеровой решился посмотреть на таинственного незнакомца едва ли не в упор. Высокий и худой, облаченный в зимнюю уже теплую черную шинель околоточный Варькин каким-то особым бесстрашием не отличался, кобуру со штатным пистолетом предусмотрительно расстегнул, но за время своей тридцатилетней службы на одном и том же участке совершенно не представлял, какая опасность может исходить от полубессознательного юнца, разлегшегося на садовой скамейке в такое неурочное время. Склонившись к пришельцу, полицейский потряс его за плечо, возвращая к реальности и заставляя открыть глаза.

– Кто… зачем… – чуть слышно проговорил незнакомец, судорожно прихватывая лежащий рядом с ним странный небольшой вещмешок, совершенно не похожий ни на солдатские рюкзаки, ни на крестьянские котомки. – Какой… какой сейчас год?... ну же… скажите… какой…

– Шестьдесят третий, – невольно вырвалось у недоумевающего Ждана.

Порой изрядно, не по одному дню подряд, выпивая, мастеровой даже и представить себе не мог, как можно забыть текущий год, месяц, да и день тоже. Вот с часами у него иной раз во времена запоев происходила путаница, но не более.

– Шестьдесят… – начал, было, проговаривать пришелец, но тут же спохватился: – Как же так – шестьдесят?.. нет, не должно… не может… хотя… чушь… все равно… Эй, народ! люди… мне срочно, слышите, срочно надо к председателю КГБ или в ЦК… лучше – к самому Хрущеву!!!

Околоточный, Ждан и Волкогон ошарашено переглянулись. Ни две загадочные явные аббревиатуры – КГБ и ЦК – ни фамилия Хрущев, им ни о чем не говорили.

– Ну, что же вы стоите… – будто из последних сил, выдохнул незнакомец. – Скорее надо… вам за это… будет… поощрение… может, и по партийной линии…

– Бредит? – недоверчиво то ли спросил, то констатировал Ждан. – Слова-то какие странные, да и выговор, как у пьяного или больного…

– Не похоже, – сдвигая форменный картуз на лоб, почесал в затылке околоточный, взваливая на себя тяжкую ношу принятия решения. – Вот что, мужики, давайте-ка его под руки и – за мной, в участок…

– Нам же… это… в гараж уже надо, – засомневался в правомочности полицейского использовать граждан, как тягловую силу, Волкогон.

– За мной не пропадет, – махнул рукой околоточный, подхватывая со скамейки котомку пришельца. – Отмажу обоих от начальства, тем более, вам-то есть от чего отмазываться… знаю, зачем вы тут очутились с утра пораньше…

– Не греши напрасно, Бажен Миланыч, – возразил полицейскому Ждан, поднимая со скамейки не сопротивляющегося, будто обмякшего незнакомца. – Знаешь ведь – со свадьбы мы, такое не каждый год бывает…

– Все знаю, на то я и околоточный здесь, – кивнул Бажен Миланович. – Только заведующему вашему это все одно – что свадьба, что поминки, ежели вы под хмельком какую работу запорите…

– Не было такого никогда, – возмутился Волкогон, подстраиваясь с другой стороны от пришельца и приобнимая того для устойчивости за талию. – Мы свое дело знаем, что трезвые, что слегка выпивши…

Околоточный не стал дослушивать оправдания и решительно шагнул из полутьмы скверика в неплохо освещенный падающим из многочисленных окон светом переулок. Подхватившие пришельца друзья-мастеровые успели лишь мысленно поблагодарить богов, что дали истомленным душам нормально опохмелиться, и резво потянули с трудом переставляющего ноги незнакомца следом за полицейским. А тот, вытянув из-за пазухи шинели переговорник, уже бормотал не слишком разборчиво и понятно: «Здесь Варькин… при обходе участка… да, случилось… как бы даже, не «странный гость» у нас объявился… ну, а куда же еще… да, парочка друзей-приятелей… как не знать…»

***

Интерлюдия

…в восьмом полицейском участке центрального района Столицы пересменка с возможной, не всегда приятной и быстрой, передачей дел окончилась три четверти часа назад, и сейчас под высокими сводами старинного здания царило спокойствие и некое умиротворение – раннее утро редко когда приносило неприятные новости криминального толка.

Даже вломившиеся, подобно подгулявшей веселой компании, в помещение дежурки околоточный, пара мастеровых и висящий между ними безжизненным мешком неизвестный человек, не создали ненужной суеты и беспокойств. Заранее предупрежденный Баженом полицейский капитан лишь приподнялся со своего места за высоким резным барьером, отгораживающим его от посетителей, и негромко выкрикнул, подзывая:

– Старшина Первухин!!!

Из небольшого коридорчика выглянул смурной дядька в стареньком мундире, со связкой ключей на поясе, давно облысевшей больше, чем наполовину, головой и роскошными пушистыми усами и совсем неофициально отозвался:

– Чего надоть?

– Свободные камеры имеются?

– Почитай, все свободны, в одной только мелкий мошенник сидит, картежник который… – вовсе уж по-домашнему рассказал, а не отрапортовал дежурный надзиратель и не удержался: – А то ты не знаешь…

– Возьми, вон, человечка пристрой, – махнул рукой в сторону вошедших капитан, делая вид, что не заметил колкости подчиненного. – Аккуратно только, не зашиби ненароком, за ним вот-вот подъедут…

– «Потапычи»? – уточнил околоточный, с облегчением кивая начальству.

– А кому ж еще…

Видать, капитан не стал долго раздумывать и дожидаться личного знакомства со «странным гостем», вызвав ответственных по таким вопросам сотрудников Управления Имперской Безопасности. Ну, а если чего не так – шибко пьяным окажется или придурковатым актером, а может простым сумасшедшим – то чрезмерная бдительность никогда не вредила, пускай теперь с пришельцем «медведи» разбираются.

Едва стоящий на ногах, вернее, просто пристроенный к стенке слегка запыхавшимися мастеровыми пришелец не сопротивлялся, когда лысый пышноусый старшина крепко взял его под руку и буквально поволок в свои владения. Лишь скользнул тусклым, пустым взглядом по дежурке, задержался на висящем за спиной полицейского капитана календаре… вздрогнул, как от удара, раскрывая глаза во всю возможную ширь… и исчез за поворотом коридорчика, ведущего к камерам предварительного заключения.

По привычке прислонившиеся к стене мастеровые задумались уже, было, о том, что вполне выполнили свой гражданский долг и теперь нужно как-то поаккуратнее напомнить околоточному его обещание помочь оправдаться перед гаражным начальством, как в помещении дежурки, будто ниоткуда, появился улыбчивый невысокий человечек в добротном сине-зеленом френче, отлично выглаженных бриджах и сияющих чистотой сапогах, а следом за ним прошли – эти уж явно и открыто через громыхнувшие двери – трое мощных молодцов с саженными плечами.

– Ну, что же – знакомиться будем? – жизнерадостно вопросил «потапыч», первым делом направившись к застывшим у стены мастеровым. – Майор имперской безопасности Калачов – это я! А вы, получается, те самые обнаружители?...

«Медведь» крепко, как-то от души, будто равным, пожал руки Ждану и Волкогону и тут же обратился к полицейским – сперва к дежурному по участку:

– С тобой, капитан, мы уже здоровались, пускай и по телефону… а вот…

– Околоточный надзиратель Варькин, – отрапортовал Бажен Миланович.

– …а наш «странный гость»?.. – сразу же уточнил «потапыч».

– В камере, граж майор, – подсказал околоточный. – Сразу, как привели, туда и поместили с аккуратностью, как родного. Вот вещи, при нем, стало быть, были… а в карманах – я аккуратненько так охлопал, пока его вели – ничего, даже платка носового не было.

Полицейский продемонстрировал старшему «медведю» рюкзачок пришельца.

– Не открывали, не заглядывали, отличненько, – не спрашивая, а констатируя очевидный факт, удовлетворенно потер руки майор. – Молодцом, околоточный, благодарю за службу, вот так. А теперь, значит, мы его забираем, а раз по бумагам у вас ничего не прошло и не отмечено, то и передавать его нам, как бы, и не надо.

Варькин не стал придирчиво исполнять полицейский устав, вытягиваться «смирно» и орать в лицо «потапычу»: «Рад стараться», просто склонил голову в знак понимания оценки его трудов. А Калачов кивнул сопровождающим, шкафами притулившимся возле стен: «Берите. В первую машину его и – сразу к нам», и как только два силовика-«потаповца» прошли к камерам, продолжил, обращаясь к мастеровым и околоточному:

– А вы тоже давайте… во вторую, ну, которая побольше. Все-таки ж с вами поговорить надо, оформить всё, запротоколировать.

– Э-э-э… да тут ведь такое дело… – успел выговорить Ждан, но ему на помощь пришел полицейский, решивший переложить на плечи имперской безопасности исполнение своего обещания:

– Граж майор, мужикам надо бы как-то с работой определиться, они и без того опоздали изрядно, мне помогая…

– Номерок их начальства тебе известен? – поинтересовался «потапыч», доставая из кармана телефонную трубку и оглядывая помещение в поисках гнезда.

– Только кадровика их, да старшего по охране, вот… – и околоточный на память проговорил два десятка цифр.

– Отлично, – ответил «медведь», прилаживаясь к встроенной в барьер телефонной точке.

«Майор имперской безопасности Калачов… у вас работают… – «потапыч» быстро глянул на околоточного и тот шепотком назвал ему фамилии мастеровых. – …как? и сейчас на работе? Вот что, барышня, вы меня-то хоть не дурите… ваши сотрудники привлечены к оперативной акции управления тайной полиции и сейчас находятся рядом со мной… вот так-то лучше… Они задержатся на две недели, а вы передайте хозяину, что оплата им должна пройти, как при исполнении государственных обязанностей, а лучше еще – и с премией. Проверять специально я не буду, вряд ли ваш предприниматель захочет оказаться в моем личном черном списке…»

Покончив с формальностями и пронаблюдав, как силовики выводят из камеры и препровождают на выход загадочного «странного гостя», майор кивнул мастеровым и околоточному, мол, пора и вам следом, а сам, уже выходя из помещения, чуть небрежно попросил дежурного капитана:

– Начальству своему не сообщай. Такие знания ему ни к чему, спокойнее спать будет…

***

Интерлюдия

На первый взгляд в этой комнате не было ничего угрожающего, страшного, наводящего ужас и леденящего кровь – обычное присутственное место с давно несменяемыми выцветшими обоями, затертым паркетом, посеревшей побелкой потолка и тусклыми грязноватыми стеклами. Единственной мебелью здесь были канцелярский стол не первой свежести и пяток разнокалиберных потертых стульев, расставленных вдоль стен.

Пристроившийся за столом майор Калачев, под стать апартаментам, тоже выглядел вовсе не мрачным и ужасным дознавателем из застенков, а простым, хоть и хорошо одетым чиновником. Тем более никаких угрожающих атрибутов «потапыч» при себе не имел – ни пистолета, ни наручников, ни даже захудалой палки для битья арестантов. А именно арестантом себя чувствовал Виталик Синицын за несколько последних часов своей жизни превратившийся из скромного труженика продаж и перепродаж в первого и единственного – как он сам по наивности думал – путешественника во времени… ну, и, наверное, пространстве, потому как Столица Империи ни в чем не походила на родной областной центр Синицына.

Пришельца сопроводила из небольшой, но достаточно комфортабельной на его не вполне компетентный взгляд камеры парочка молчаливых, но вежливых силовиков, на странные вопросы «странного гостя» никакого внимания не обратившие, как и было им предписано по инструкции. Позади остались – мягкий матрас на нарах, довольно-таки широкое окно, пусть и с решеткой, унитаз и умывальник, приткнувшиеся в углу, при которых обнаружились и мыло, и полотенце. И еще была вполне съедобная, да что там, очень даже вкусная каша, выданная часа через два после заточения…

– Проходите, Виталий… э-э-э… Николаевич, берите стул, присаживайтесь, – демонстрируя благожелательность и вместе с тем загруженность разными важными и не очень делами, мол, сразу и не вспомнишь, как кого зовут, предложил пришельцу майор Калачов.

– Здр… – невнятно, скорее уж, пробурчал себе под нос, чем поздоровался Синицын, выбитый из колеи и нелегким физически переходом между мирами и попаданием совсем не в то время и место, чем это планировалось.

Стул он не стал приподнимать, а протащил по полу поближе к столу и аккуратно, с осторожностью присел на краешек, потупив глаза. Но буквально через пару-другую секунд поднял голову, с безнадежно попросив:

– Мне бы очень хотелось поговорить с кем-нибудь из руководства КГБ или ЦК…

– Знаю, знаю… об этом вы упоминали еще там, в сквере, на лавочке, – легонько, совсем не угрожающе, махнул рукой «потапыч». – Вот только беда… никаких организаций или учреждений с такой или похожей аббревиатурой я не знаю… да и мало-мальски высокопоставленного чиновника с фамилией Хрущев – тоже…

До встречи со «странным гостем» майор успел накоротке переговорить и внимательно ознакомиться с подробными протоколами допросов мастеровых и околоточного. Название неких явно властных органов и фамилия высокого руководителя, конечно, запали в память, но ничего, кроме недоумения не вызвали.

– А вы тогда кто? – искренне удивился Виталик. – Разве не…

– А я дознаватель политической тайной полиции, – радушно, будто называясь шеф-поваром известного всеми ресторана, улыбнулся Калачов. – Ваше появление – это наша сфера внимания.

– Как же так? Почему?.. – растерянно спросил пришелец, казалось, он лишь сейчас начал осознавать, насколько промахнулся во времени и пространстве. – Эти… ваши… рабочие… пролетарии, то есть… они же сказали… кто-то из них… я помню – шестьдесят третий год. Тогда был генсеком Хрущев, точно… и, кажется, случился карибский кризис… об этом предупредить… и не только… хотя, по срокам надо уточнить в планшете…

– Ну, что ж вы так разволновались? – доброжелательным тоном профессионального врача постарался скрыть свою радость Калачов, ведь сейчас прямо подтверждалось, что этот «странный гость» попал в мир лилового неба совершенно случайно, а потому, похоже, особой опасности не представлял. – Верно сказали мастеровые, хотя и по-своему, но верно… Вот только, кажется мне, с летоисчислением нашим вы не очень хорошо знакомы…

– С каким летоисчислением? – широко раскрыл глаза Синицын.

– Видите ли, уважаемый Виталий Николаевич, – произнося его имя, «медведь» явно давал понять, что оно звучит странно и непривычно, совсем по иноземному. – Дело в том, что в Империи используются две системы, точки отсчета, если хотите, для летоисчисления. Первая, внутренняя, однако, полностью официальная – от порождения склавинов. Нынче у нас семь тысяч четыреста восемьдесят шестой год. Есть и вторая точка, но ею пользуются при заключении всякого рода политических и торговых договоров с иноземцами в основном из Европы, в международной переписке, ну и так далее. От рождества разгневанного Бога Иисуса Христа. Нынче идет одна тысяча девятьсот семьдесят восьмой год.

– А как же?... – только и сумел выговорить Виталик, ошеломленный «порождением склавинов», «разгневанным богом Иисусом Христом» и какими-то чумовыми, запредельными цифрами возраста здешней цивилизации.

– …а простой народ и по сию пору считает по старому, – продолжил Калачов, – как привык испокон веков – от пребывания на престоле великого князя, царя, императора… так и получается, что нынче идет шестьдесят третий год со времени Кровавой Смуты и смерти последнего императора. Все это время Империя пребывает без самодержца.

Кажется, только сейчас Синицын окончательно и бесповоротно проникся, что промахнулся не только во времени и пространстве… и попал совсем не в прошлое собственной страны и планеты, а загадочный, чуждый параллельный мир. Придумать на ходу «склавинов», «разгневанного Иисуса», ошеломляющие цифры, точки отсчета летоисчисления – по разумению Виталика было невозможно.

– А… склавины… – с трудом смог произнести незнакомое слово, почему-то врезавшееся в память, пришелец. – Какие склавины? Вы же по-русски говорите, пусть и не совсем правильно, не так, как я… вы же – русские?..

– Русские? – наморщил лоб майор. – Вы имеете ввиду русинов или русичей? их еще некоторые знатоки истории именуют росичами… Ну, так это ж просто старое название, племенное, географическое, так сказать, поименование: русины, кривичи, поляне, северяне, вятичи, древляне, южаки…

Несмотря на малое количество сказанных пришельцем связных слов, «потапыч», конечно же, обратил внимание на неправильность ударений, слишком мягкое для коренного имперца произношения, непонятные обороты речи, но акцентировать внимание на этом не стал. Итак было понятно, что человек – не от мира сего.

– Я – в шоке, – признался Виталик, понуро опустив голову и просто не представляя, что же теперь ему делать…

………………………………………………............................................................................

– И что же со мной будет? – безнадежно, будто приговоренный к смерти, поинтересовался пришелец, с надеждой вглядываясь в жизнерадостное, ничуть не изменившееся за два часа беседы лицо майора имперской безопасности – допросом их разговор назвать было трудно, хотя чуть позже он и был именно так оформлен официальным протоколом, правда, без подписи допрашиваемого. – Ведь у меня с собой много ценной информации… не знаю, насколько ценной для вас, в этом мире, но, думаю, что…

Калачов подождал – не захочет ли «странный гость» уточнить, что за информацию приволок с собой в странных электронных устройствах, впрочем, уже знакомых некоторым сотрудникам особого отдела «потапо» не только внешне. Уже несколько часов технические специалисты, буквально на ходу сообразившие, как включать-выключать хитроумные вычислители и какое к ним подводить питание, сортировали внутренние папочки по их возможной ценности, откровенно удивляясь детской простоте паролей на допуск.

– Если я правильно понял, – задумчиво, мягко и корректно сказал майор, – то сами вы носителем информации не являетесь. Вы, как бы это сказать, по нашему – курьер, передатчик…

– Ну, да, ну, да, – соглашаясь, а что ему еще оставалось делать, грустно кивнул головой Виталик. – Про всякие технологии, оружие, мобильники и прочие девайсы можно просто прочитать.

– Значит, мы, возможно, и сами сумеем разобраться с этой информацией, – все также плавно, размыто уточнил «потапыч». – А вы побудете у нас некоторое время, недельки две-три, ну, это не изоляция ради изоляции, а карантин медицинский, думаю, вы понимаете… а потом… Вы у нас кто по профессии?

Резкая смена темы немного взбодрила Синицына, может быть, не все еще потеряно в жизни?..

– Менеджер по продажам, в лучших числился на работе, только в последние месяцы… – Виталик замялся, в последние месяцы, говоря языком его мира, он на работу плотно забил, осваивая некие исторические знания, которые никак не хотели откладываться у него в голове, будто она, голова эта, заранее знала, что бесчисленные даты, форма одежды и знаки различия военных, сленговые словечки и имена руководителей государства вовсе не пригодятся в новом мире.

– Это уж как-то слишком по-британски, – чуть поморщился Калачов. – Что же такое – этот менеджер? Уж не управляющим фабрикой или заведующим мастерской вы были?

– Нет-нет, – поспешил откреститься от предпринимательской стези Виталик. – Ну, продавал я, как сказать?.. связь с клиентами, оформление договоров, контроль поставки…

– Приказчик! – буквально просиял майор, внимательно прослушавший некие незнакомые или наполненные иным смыслом слова. – А что, дело хорошее, толковые, да не вороватые приказчики всегда нужны. Вот только беда… в последние годы студенты шалопутные цены сбили, им на последних-то курсах надо хоть чуток подкормиться, вот и идут в магазины и лавки за гроши. А еще что-нибудь, кроме торговли, умеете? Может, инструментом каким работать или за станком?..

На мгновение задумавшийся пришелец как-то неожиданно для себя понял, что никогда в жизни не работал инструментом, если, конечно, не считать за таковой детский совочек, и уж тем более – не стоял за станком. И, естественно, тоже самое почувствовал, понял «потапыч».

– Ну, не беда, – как мог, ободрил «странного гостя» Калачов. – Империя большая, люди нужны разные, боги помогут, найдете свое место под солнцем…

***

Вальтер проснулся уже к вечеру, когда лиловые сумерки тихонечко, без спросу, вошли и вольготно расположились в маленькой квартирке его младшей сестры, где нашел приют бывший зам командира взвода. Конечно, унтер-офицер Зольный мог с комфортом расположиться и в местной, городской гостинице и снять для себя более просторные, подобающие его рангу бывалого воина-ветерана апартаменты, военно-имущественная комиссия – аналог интендантского департамента Империи – без звука оплатила бы все расходы, но жить в чужих домах при наличии кровной родни считалось на Севере ущербным. Да и не был привычным боевой унтер-офицер к роскоши, а уютная, чистенькая квартирка-полуторка на шестом этаже старинного дома с толстыми стенами и высокими потолками в любом случае была лучше не только приземистого вечно мрачного и полутемного блиндажа, пропахшего табаком, грязными портянками и крепким чаем, но и общей ротной казармы, в которой заместителю командира взвода если и выделяли особое места, так за тряпичной легкой шторкой.

– Ива, ты дома? – негромко позвал Вальтер, прислушиваясь.

Тишина в квартире еще ни о чем не говорила, хотя сестренка и была любительницей современной ритмичной музыки, бесконечного просмотра телевизионных программ, шумных компаний сверстников, но вполне могла и пристроиться где-то в уголке с интересной книжкой.

В этот раз, к радости старшего брата, Ива не отозвалась, значит, где-то гуляет с подругами, а может, забралась в постель к кому-то из многочисленных дружков, дело-то молодое. С первых же дней своего бессрочного отпуска по ранению, Вальтер категорически невзлюбил, когда кто-то – и родная сестра в том числе – видел его жалкие попытки встать с постели по-человечески. Разбитые осколками норговских бомб ноги категорически отказывались подымать тело, приходилось сперва сползать на пол, вставать на колени и лишь потом, ухватившись рукой за что-нибудь высокое и твердое, подыматься во весь рост. Сочувствие окружающих и желание сестренки немедленно придти на помощь убогому вызывало у Вальтера ярость – становиться окончательным инвалидом он решительно и категорически отказывался.

Кое-как одевшись в темно-зеленый, «выходной» френч и бриджи – без военной формы унтер-офицер просто представить себя не мог – Зольный прошел на маленькую уютную кухню и вместо того, чтобы вскипятить чайник или разогреть остатки сегодняшнего обеда, налил полстакана можжевеловой водки, глотнул пару раз стоя, а потом присел, пристроился у маленького столика на двух человек, задумчиво поглядывая на лиловую темноту, сгустившуюся за окном.

В городе, тогда еще бывшем просто небольшой деревенькой, далекие предки Вальтера осели больше полутысячи лет назад, а теперь в Зольном остались лишь два представителя старой фамилии и когда-то большой шумной семьи. Вальтер был старшим, первым и желанным сыном, родившаяся через год после него первая дочь уже десяток лет вместе с мужем обеспечивала грузовую трассу «Зауралье – Центр», поддерживая порядок на аварийных причальных мачтах, возобновляя неприкосновенный запас гелия, ходовых запчастей к двигателям, питания и воды на нескольких десятках заброшенных в далекой тундре точек. Следующие за сестрой по рождению два младших брата Вальтера нынче служили Северу далеко от родного дома. Тот, что постарше – Град – у самого Ледовитого океана, на спокойной границе с норгами, там – в вечной мерзлоте, среди гранитных валунов, тысяч небольших озер с ледяной водой, в условиях полугодовой полярной ночи – бесконечная война северян с их соседями сводилась к регулярным перестрелками, да редким летним вылазкам-набегам на соседнюю территорию. А вот Домаш – четвертый ребенок в семье – пошел по гражданской стезе, хотя любая работа на благо Севера приравнивалась здесь к воинской службе. Уже третий год Домаш практиковался на самом большом имперском металлургическом комбинате, расположенном верст на пятьсот южнее Столицы, регулярно звонил оттуда самой младшей сестре, а с братьями связывался только по почте, ну, разве застанешь солдата в нужный момент возле коммутатора?..

Родители Вальтера, люди хорошо известные в городе, погибли в автокатастрофе восемь лет назад, оставив сиротой, пожалуй, лишь малолетнюю меньшую дочку, остальные же дети были к тому моменту вполне взрослыми и самостоятельными. Но и любимица всей семьи Ива не осталась без внимания, в те годы Домаш уже достаточно освоился на городском механическом заводе и мог уделить сестренке должное для воспитания внимание и время. Да и сам Вальтер начал почаще обычного брать кратковременные отпуска в период затишья на вечной черте Противостояния с норгами, чтобы больше побыть с Ивой. Тогда же и распалось семейное гнездо – огромная квартира в центре города отошла более нуждающимся и многодетным, Домаш поселился в общежитии для холостых заводчан, а для Ивы, на будущее, была выделена эта небольшая уютная квартирка.

Прерывая невеселые мысли Вальтера, громыхнула привычно распахнутая настежь входная дверь, и через мгновение в кухне появилась Ива – невысокая, худенькая, скорее даже, щуплая – и в кого такая уродилась? в роду Зольных и мужчины, и женщины были высокими, широкоплечими, крепкими – суматошная, чем-то чрезвычайно довольная, как загулявшая и удовлетворенная кошка.

– Сидишь в темноте и один хлещешь водку? – с веселым укором спросила девушка, включая неяркое, но все равно после уже фактически ночной тьмы полоснувшее по глазам, освещение и бесцеремонно выхватывая из рук брата стакан.

– О! можжевеловая, моя любимая…

Казалось, Ива лишь слегка пригубила, но содержимое буквально только что наполненного в очередной раз стакана сократилось на треть.

Слегка закатив глаза, что являлось для девчонки выражением высшего блаженства, Ива поинтересовалась у промолчавшего в ответ на её эскападу Вальтера:

– Выспался за день? Вот и славно…

Уже который месяц унтер-офицер не мог нормально по-человечески отдохнуть ночью. И не только боль в ногах была тому причиной, Вальтера мучили простые и вместе с тем сильно бьющие по нервам военные кошмары, в которых он оказывался погребенным под развалинами блиндажа или казармы, пытался убежать от разлетающихся осколков взорвавшейся под ногами гранаты, видел замедленный, как в синематографе, полет направляющейся к нему пули… и всякий раз просыпался в холодном поту и с громкими криками, тревожа сперва соседей по госпитальной палата, а потом и сестренку. Доктора говорили – это последствие перенесенной контузии, со временем пройдет… а до тех пор Вальтер предпочитал отсыпаться днем, когда кошмары почему-то не появлялись.

– А ты нагуляться успела? – наконец-то, вставил свое слово старший брат.

– Я все успела, – хвастливо заявила девчонка. – И еще хочу, так что – собирайся, пойдем на прогулку!!!

Вальтер не успел ничего ответить, а сестренка уже тащила от входных дверей его сапоги и роскошную, прадедовскую трость с мощным бронзовым набалдашником. Обязательные для разминки пострадавших ног и скорейшего общего выздоровления вечерние и ночные прогулки по родному городу унтер-офицер любил, хоть и доставались они ему нелегко. А уж в компании с шебутной худенькой девчонкой, изо всех сил пытающейся на бульварах и улицах  рядом с братом строить из себя солидную неторопливую матрону, гулять Вальтеру нравилось еще больше.

…в этот вечер маршрут выбрала Ива и потащила брата по темному от густых, пусть и давно облетевших веток деревьев бульвару от дома до станции метро. А как же! здесь хоть и не Столица, а метрополитен собственный имелся, аж на пять с половиной станций… строительство шестой было приостановлено из-за плывунов, и вот уже который год умные головы никак не могли решить, что же лучше – под землей обойти стороной опасный участок или проложить поверху трамвайные рельсы, используя уже отрытый тоннель, как еще одно депо.

Стараясь шагать чинно и степенно, что при её росте и телосложении выглядело, как минимум, забавно, девчонка о чем-то беспрестанно рассказывала, то и дело обращаясь за подтверждением собственных мыслей к брату, а тот кивал в ответ, не всякий раз даже понимая о чем идет речь.

Потихоньку они дошли до конечного пункта запланированного маршрута и, постояв несколько минут на небольшой площади перед затемненной станцией метро – все-таки норги иной раз баловались авианалетами на город, и светомаскировку здесь старались соблюдать, хотя ни одна бомба ни разу не упала на жилые кварталы, воевали на Севере военные с военными – Ива и Вальтер повернули обратно, к дому, но в этот момент едва ли не нос к носу столкнулись с беловолосым мужчиной в роскошном длинном пальто нараспашку явно имперского, нездешнего покроя.

«Я его уже видел… и не раз, – успел подумать унтер-офицер. – Кажется, вчера и позавчера он издали внимательно рассматривал меня, совсем не скрывая своего интереса…» Фронтовая наблюдательность не подвела Вальтера, но вот дальнейшее поведение странного незнакомца ошарашило.

– Не узнал, – с легкой укоризной в голосе сказал блондин. – Как есть – не узнал. А вот я тебя сразу вспомнил, едва приметил пару дней назад…

Сильно опершись на трость, унтер-офицер сделал маленький шажок назад, пристально вглядываясь в незнакомца… и в ту же минуту над городом прозвучал заунывный вой сирены… высокий, перекрывающий пронзительный звук ревуна механически четкий голос объявил: «Воздушная тревога! Воздушная тревога!»

Не дождавшийся собственного опознания незнакомец деловито подхватил Вальтера под руку с противоположной от Ивы стороны и как-то ловко, будто всю жизнь только и сопровождал плохо передвигающих ноги инвалидов, развернул его обратно, к метро.

– Удачно мы здесь оказались, – буркнул блондин. – Теперь главное – не торопясь, но побыстрее…

***

На платформе станции «Цветочная» свет был притушен, по обе стороны стояли пустые вагоны с широко открытыми дверями, будто приглашающие войти внутрь, присесть, отдохнуть после неизбежной и неумолимой суетливой беготни на поверхности, но основная масса людей пренебрегала этим приглашением, хаотично двигаясь по перрону, иногда останавливаясь, группируясь небольшими кучками, чтобы обменяться десятком-другим слов и продолжить свое пустое, ненужное никому движение.

Но унтер-офицера Зольного, с трудом преодолевшего сход с эскалатора, его сопровождающие едва ли не силой, буквально под руки отвели в хвостовой вагон, притаившийся в полумраке в конце платформы, совсем рядом со входом на станцию. Только здесь, окончив борьбу с непослушными ногами, Вальтер позволил себе еще раз внимательно приглядеться к неожиданному спутнику, оказавшемуся так во время в нужном месте. Усаживая унтер-офицера на мягкое широкое сидение вагонного дивана, незнакомец слегка усмехнулся уголком губ:

– Вальтер-Вальтер… разве не помнишь кого на вашей улице, кроме тебя, тупым тевтоном дразнили?..

– Неужели? – шевельнулся, устраиваясь поудобнее, Зольный. – Не может быть, ну, ты и вырос… Морис.

– Ну, вот, а, небось, два дня голову ломал – с какой стати к тебе штатский присматривается? не шпион ли какой в городе объявился, – засмеялся легко и непринужденно фон Лест.

– Вот так встреча через двадцать лет, – удивленно покачал головой Вальтер. – Как в романе, честное слово!

– Да какие тут романы, – насмешливо возразил Морис. – И двадцати лет еще, кстати, не прошло… Ты бы лучше, «тупой тевтон» познакомил меня с…

Фон Лест не стал торопиться, обозначая девушку, прогуливающуюся вечерами с унтер-офицером, ни женой, ни невестой, хотя прекрасно знал, проинформированный Урбусом, что живет Вальтер в доме самой близкой родственницы, уступающей им обоим в возрасте полные шестнадцать лет.

– Моя сестра Ива, дева шустрая, бойкая и шебутная, кстати, свободная, как… – придумать что-то менее банальное, чем «ветер» унтер-офицер не смог, а потому оборвал себя на полуслове. – И ты, Ива, знакомься. Это Морис фон Лест, из тех самых Лестов… когда-то мы вместе мяч во дворе гоняли, только вот жил он подальше от нас и в другой школе учился…

– Странно, что я его не знаю, – поджав губки, отозвала девчонка, но тут же вспомнила о правилах хорошего тона: – Очень приятно составить знакомство!

– А уж мне-то как приятно, – улыбнулся в ответ Морис. – Молодая, красивая, свободная – мечта любого холостяка. А не знаешь ты меня потому, что только-только на свет появилась, когда я уехал в Столицу.

– И чего это всех в Столицу тянет? – с легким презрением фыркнула Ива. – Медом там, что ли, намазано…

Оправдываться и рассказывать девчонке о том, что в Столица для него – место отдыха в промежутках между основной работой, Лихо не стал, да и сама Ива спохватилась, сообразив, что ни за что, ни про что обидела своего человека.

– Вы поболтайте тут пока, – скомандовала она. – Пойду на разведку… надо же узнать – долго нам тут сидеть?

И, стремительно выскочив из вагона, мгновенно растворилась среди людского хаоса на платформе…

Когда она вернулась, нагруженная тремя маленькими подушками и плотно свернутыми солдатскими одеялами, небольшой холодок первичного невольного отчуждения между Морисом и Вальтером растаял совершенно, и дело тут не столько в общих детских и подростковых воспоминаниях. Стоило лишь фон Лесту упомянуть поименование воинской части, в которой он проходил обязательную в Империи трехлетнюю армейскую службу, как унтер-офицер мгновенно признал его своим.

– …последние годы – антиквариатом занялся, – рассказывал о себе Морис. – Не один, конечно. Собрались спецы и по автомобилям еще довоенным, и по всякому холодному оружию, по огнестрелу. Как бы сказать покороче – по железкам всяким… а мне достались ордена-медали экзотические и старинные… для того и приехал в город, поговаривают, здесь, в архивах, обнаружили документы к ордену Золотого Льва… такой бы добыть – потом славы не оберешься…

– Хреновые дела, – бесцеремонно перебила собеседников девчонка, раскидывая по вагонному диванчику принесенные с собой вещи и демонстративно отдуваясь, мол, тяжести таскаю – обалденные, а вы тут языками чешите. – Ночевать здесь придется.

– С какой стати?

Вопрос, слово в слово, вырвался у Мориса и Вальтера одновременно, и Ива на какие-то доли секунды задумалась – кому из них отвечать.

– Без всякой стати, – не возразить, похоже, девчонка не могла. – На станции-то дежурит наш Тихомир Стояныч…

Соседа по лестничной площадке – пожилого, солидного и серьезного мужчину, отслужившего в городском метрополитене полвека на всевозможных должностях от путейщика до начальника станции – Вальтер успел узнать едва ли не в первые дни по приезде. И частенько сталкивался вечерами в подъезде и на улице с заслуженным пенсионером, продолжающим приносить пользу городу и обществу и в свои семьдесят с лишком лет.

– …так он мне без очереди всё это, – Ива кивнула на подушки и одеяла, – выдал и рассказал…

…бесконечная война норгов и северян, старательно не затрагивающая мирное население, война не на уничтожение или окончательный захват каких-то ресурсов, а ради «поддержания тонуса» и сброса коллективной агрессии общества, как это кощунственно не звучит, иной раз, волей-неволей, выплескивалась из установленных древних рамок. И чаще всего в последние десятилетия виной тому была… новейшая техника.

Прилетевшие с прифронтового аэродрома бомбить давным-давно ушедший под землю механический завод – производство стрелкового оружия, легких бронетранспортеров, бронемашин, новейших систем наведения и еще чего-то, настолько таинственного и загадочного, что об этом не знали и городские жители – экипажи норгов четко блюли негласную конвенцию, старательно утюжа тяжелыми бомбами наземные постройки и подъездные пути завода, по большей части фальшивые. Но кто-то просчитался. Или подвел замок бомболюка. Или чуть сдали нервы штурмана, поспешившего не согласится с системой наведения.

Бомба упала на дальние пути, отстойник, грузового железнодорожного вокзала совсем рядом с цистерной жидкого хлора. Итог понятен – ядовитое облако ветром быстро понесло на жилые кварталы города.

–…до нас эта гадость не достанет, – закончила тревожное сообщение Ива. – Ну, если, понятное дело, ветер не переменится… но начальство из комиссариата придумало – всем пересидеть под землей, пока хлор окончательно не уйдет из города. Вот, слышите? Включили герметизацию и поддув…

И в самом деле, едва слышно в людском непрерывном гомоне загудели воздушные насосы, создавая на перекрытой герметичными заслонками станции избыточное давление.

– Потери большие? – по-военному деловито поинтересовался Вальтер, привыкший к смерти, прогуливающейся рядом.

– Кто знает? – пожала плечами девчонка. – Газ понесло на старые кварталы, а там – не бомбоубежища, а сказка. Можно месяцами сидеть, почти, как в метро.

…в вагоны, выставленные на станции для удобства пребывания в подземелье, толпящийся на платформе народ в массе своей не пошел. Принимали подушки, матрасы и одеяла, извлеченные из станционных закромов, и устраивались, как умели, возле декоративных колонн, вдоль герметичных заслонок, перекрывающих вход-выход на поверхность.

Потому и остались практически в одиночестве брат с сестрой и их знакомец. На ночь Вальтера устроили поудобнее на угловом диванчике, в конце вагона, но спать не хотелось ни ему, ни Иве с Морисом. Разговор между ними сперва затих, казалось бы, обменявшись детскими воспоминаниями, коротенько рассказав о своей текущей жизни, говорить больше было не о чем. Но тем не менее, и тот, и другой мужчина роняли какие-то короткие реплики, усиленно ища новую тему, позволяющую не просто скоротать время, но и узнать побольше друг о друге.

 

…– Так это ж, считай, семейная легенда, – с легким недоумением пожал плечами Вальтер. – Её в роду все знают, ну, как у вас – фамильные хроники: кто, когда родился, как жил, чего совершил. Только мы – люди простые, записей не ведем, и как с годами рассказы меняются – не отслеживаем…

–Ты так говоришь, будто история скучнейшая, как прописи в начальной школе, – усмехнулся фон Лест. – Или я её знаю с детства не хуже всего вашего семейства.

– Да её, пожалуй, никто, кроме нас, и не знает, – согласно кивнул унтер-офицер, приподнял голову, прищурившись на горящую вполнакала лампочку в матовом белом плафоне под потолком вагона. – Ладно, слушай, а то ведь получается – цену себе набиваю, показываю, мол, тоже не лыком шиты, хоть и кровь у нас самая простая.

– Ох, Валька, прекратил бы ты про кровь-то? – тихонько пихнула его локтем в бок сестра, уже приготовившаяся, было, выслушать хорошо знакомую, но всегда чуточку по-другому излагаемую легенду давних времен и недовольная задержкой. – Про Лестовых-то такого мог бы и не говорить, пятьсот лет с нами живут бок о бок, и кровь свою, такую же красную и горячую, за общее дело не раз лили изрядно.

В ответ Вальтер, никогда не слышавший и не ожидавший такого пафоса от сестренки в отношении посторонних, тем более, присутствующих рядом, с удивлением глянул на Иву, а сам при этом невольно подумал, что пришедшее в окрестности Зольного и в самом деле полтысячелетия назад семейство тогда еще даже и не тевтонов, а неизвестных западных рыцарей, давно ассимилировалось, прониклось духом Севера, но сам Морис уже шестнадцать лет – ровно половину всей своей жизни – как оторвался от родной земли, бывая в городе изредка и недолгое время. И хотя казалось, что говорит и ведет он себя абсолютно правильно, чужое, наносное, привитое за эти годы в ином обществе, ощущалось в нем, пусть и совсем неуловимо, на уровне интуиции. Впрочем, никаких серьезных причин скрывать перед фон Лестом семейную легенду Вальтер не смог бы найти, да их и не было.

Приподнявшись на локтях и дождавшись, пока Ива заботливо подсунет ему под ноющую усталостью поясницу еще одну тощую солдатскую подушку, унтер-офицер провел ладонью по лицу, будто сбрасывая одну маску – старого израненного вояки, и одевая другую – сказочника-сказителя.

***

Легенда

– Говорят, в Зольном Чужак объявился лет через пять, а может и десять, после смерти Безумного Царя, когда в столицах раз за разом гвардейцы пробовали привести на престол то одного, то другого претендента на царствование. Но северян эти игрища никогда не касались, мы-то жили себе и жили по-прежнему. Вот только в те годы, если верить хроникам и домашним легендам, вечная война с норгами была какой-то особенно ожесточенной, много мужчин уходило из деревень и городков, немногие возвращались. И чужаки ничем удивительным в деревнях не были – кто бежал с юга, от крови и неразберихи дворцовых переворотов, кто-то уходил и с востока, там тоже было не сладко, а иной раз и израненные, одной ногой уже стоящие в Валгалле норги выползали из лесов, не желая быть сожранными диким зверьем и мечтая лишь просто выжить.

Но этот Чужак был особенным. По виду и не определить было – кажись, не крестьянин, не мастеровой, да и на купца не походил. Одет чисто, но как-то бедно, без доспехов, оружия, ну, разве что нож с собой имел, да без ножа в Зольном испокон века и детишки малые не ходили, но вот сапоги… По тем временам такие не постыдился бы носить и император, да и любой король, не думая, заплатил бы сапожнику, их пошившему, любую сумму серебром. Вот сапогами-то Чужак и отличался от всех прочих. Поговаривают, что потом его внук донашивал дедовскую обувку и нахваливал её за удобство и прочность.

На житье пристроился Чужак к нашей пра-пра-прародительнице, в те времена уже вдовой с пятью детьми, старшему из которых едва восьмерик стукнуло. И тут, кажись, дело обыкновенное, чужаки-то всегда к вдовам, да солдаткам подкатывались. Ну, и стали они жить-поживать… к крестьянскому труду Чужак совсем оказался неприспособленным, да и по двору – за что не возьмись – неумехой выглядел, будто в жизни своей прежней ни бани не топил, ни скотину не кормил. Но – приспособился, пообвыкся, мужчина он был не слабый, прародительнице нашей по тем временам помощь знатная.

Долго ли, коротко ли, но освоился в Зольном Чужак, тем паче, был он и видом своим похож на северянина, такой же белобрысый, голубоглазый, широкоплечий, высокий и сильный, вот только воинская наука у него с первых же попыток не заладилась. Кое-как мечом, саблей, кинжалом орудовать научился, а вот тогдашний ружей-фузей побаивался, сторонился, казалось ему – вот-вот и разорвет ствол при выстреле. Бывало, конечно, и такое, мастера-то только-только осваивались с новым для тех времен вооружением, но страх Чужака был слишком уж… внутренним, глубоким и потаенным, хотя выглядел сперва просто немужским. Впрочем, для охоты изладил он себе самострел, бил и зайца и белку, лосей валил, кабанов, очень уж ладным и мощным арбалет его самодельный получился, да и стрелять из него Чужак умел отлично.

Так бы, наверное, и продолжалась спокойно и размеренно их совместная жизнь, уже старшие из сыновей пошли в новики, а дочкам через год-другой пора была заневеститься, да только как-то по весне заглянул в Зольное «черный мор». В те времена никто особо-то не разбирался: чума ли, оспа, холера или еще какая зараза пришла – «черный мор», вот и все.

Чужак забеспокоился, попробовал было запереть своих в избе, не допуская до других деревенских, уговаривал не ходить по чужим дворам, хотя сам помогал, как мог и заболевшим, и еще здоровым, отмахиваясь от недоуменных вопросов нашей прародительницы, мол, знает за себя, не заболеет, уверен, а вот в остальных… Впрочем, какой мог быть в те годы карантин, да еще в одном селении? Заболели и прародительница сама, и трое её деток от первого мужа, и две девки совсем малые, которые от Чужака.

В те дни на пришлого смотреть было страшно, он почернел и высох от нежданной беды, метался по дому, пытаясь то согреть воду, то сварить жиденькой кашки, подкормить слегших в лихорадке и гнойных язвах своих любимых и родных. Ничего не помогало. И тогда Чужак исчез.

Его не было ровно сутки – ушел в лес на восходе и вернулся также, один, налегке, казалось, уставший так, будто прошел за это время не одну сотню верст. Вот только после его возвращения семья Чужака выздоровела. И прародительница, и детишки, и даже, казалось, обреченная с первых часов, годовалая дочка самого Чужака. Не забыл пришлый и о соседях, все, кто был еще жив на тот момент, резко и быстро пошли на поправку, стоило только Чужаку поколдовать над их кружками и влить в травяной, привычный настой по капле-другой какой-то горьковатой, но полностью растворяющейся в чае жидкости.

А потом еще долго уцелевшие, обессиленные крестьяне сжигали без пощады дворы вымерших семей, жгли и свои вещи, опаливали факелами стены домов изнутри, в баньках пропаривали посуду и прочую хозяйственную утварь. Так поступали испокон веков.

Не знаю, мор ли тому причиной, или еще что, но с тех самых пор Чужак совсем перестал интересоваться крестьянским трудом и воинские занятия забросил, а весь ушел в хитрую механику и машинерию, делал замки, металлическую посуду, хитрые фляги для воинского снаряжения, чинил фузеи и пистоли, да так, что после его ремонта те работали лучше прежнего, не гнушался и простым инструментом – лопаты, вилы, топоры Чужака не знали износа, не тупились после первой же рубки. Семейство наше с тех самых пор горя не знало – за острый серп, за хитроумный замок, за исправленное ружье или пистоль и крестьяне, и купцы, и воины платили щедро: кто зерном, кто – красным товаром, а кто и чистым серебром… да и стоила того работа пришельца.

Рассказчик, как показалось Морису, выдохся, откинулся затылком к прохладной стенке вагона, прикрыл глаза и замолчал. Но самого фон Леста будто кто дернул за язык:

– И с тех самых пор Зольные всегда первые в механике, – словно продолжил он семейную легенду. – И металл их слушается, и они железо чувствуют. А еще всех старших сыновей в роду называть стали – Вальтер…

– Так по преданиям звали Чужака, – кивнул и в самом деле подуставший унтер-офицер, не привык он так много говорить, на службе обходясь короткими рапортами и отчетами для начальства. – У вас-то, фон Лестов, тоже, небось, до сих пор родовые имена в ходу…

И в самом деле, мало кого, чаще – побочных детей и совсем уж дальних родичей, седьмая вода на киселе, в старинном дворянском роду воинов и чиновников высокого ранга называли привычными Радомирами, Невзорами, Кривами, Венцами. Законные же наследники гремели по Северу и Империи Генрихами, Вольфрамами, Морисами, Роландами.

– Ты про меч, про меч расскажи, – бесцеремонно встряла сестренка Вальтера. – Мне страсть, как про меч история нравится…

Унтер-офицер и его неожиданно встреченный приятель детских лет смерили шуструю девчушку неодобрительными взглядами, слегка приглушенными вагонным полумраком. С каких это пор молодой незамужней девке позволительно стало так откровенно и прямо вмешиваться пусть и не в очень серьезную беседу двух северян? Будь она даже и самым близким человеком в мире – сестрой ли любимой, женой – должна сидеть и, помалкивая, дожидаться, когда её спросят. Впрочем, нынешняя молодежь заветы предков поддерживала уже не так тщательно и беспрекословно.

– Разбаловалась она, – укоризненно, словно извиняясь за сестру, сказал Вальтер. – Старших в доме давненько нет. Одна осталась, самостоятельность почувствовала, а воспитывать некому. И я, и братья – редко в Зольном бываем, а сестра её старшая, так и совсем не заглядывала с тех пор, как с мужем на грузовую трассу подалась.

– У твоей прародительницы, небось, в этом возрасте уже один ребятенок за подол держался, ходить учась, а второго она сиськой ублажала, – покачал головой Морис, как бы соглашаясь с унтер-офицером в оценке поведения его сестренки, но украдкой подмигнув ей – имперское воспитание позволяло и не такие вольности женщинам.

– Да у меня не меньше бы сейчас было, – не сдержалась Ива, – если б не ваши имперские придумки с противными резинками…

– Вот так, – с усмешкой констатировал Вальтер. – Ты ей – слово, она в ответ – два… Задрать бы юбку, да выпороть. Только поздно уже.

– Не грозись, братец, – льстиво улыбаясь, будто лиса, увидевшая заплутавшую на задворках курицу, попросила девушка. – Лучше расскажи про меч…

– Про меч, – чуть задумчиво начал унтер-офицер. – Это уже лет через тридцать, а то и все сорок после появления Чужака случилось. Про мастера Вальтера тогда слава шла по всему Северу, да и южнее он известен был не меньше. Вот только в те времена сам Чужак от дел уже отошел, старость, понятно, не радость, силы не те, больше хочется на солнышке погреться, чем у горна стоять или мелкие детальки часов-замков на верстаке перебирать, но за внуками повзрослевшими, да за правнуками, к обучению ремеслу приступающими, он следил внимательно, поучал, подсказывал, бывало – и бивал от души за промахи.

Дом в те времена у семьи был уже богатый, не ваш, лестовский замок, конечно, но один из первых в разрастающемся городке Зольном. И как-то раз шагнул на широкий двор мастера Вальтера богато одетый, надменный, прямой, как струна, боярин – князь Пронский, из южных, большую силу он тогда при императрице Лизавете имел. Следом за князем, на должном почтительном расстоянии, шел его стольник-старик с каким-то продолговатым свертком под мышкой, а за воротами молчаливо толпилась свита из двух десятков холопов при оружии, одетых, как солдаты, одинаково, но не по-солдатски излишне богато. Любил и умел пустить пыль в глаза, похвалиться богатством, знатностью рода, деяниями предков боярин.

«Кто тут мастер Вальтер будет?» – вопросил за своего хозяина стольник.

А во дворе с новым самострелом возился внук Чужака, парень годками давно новика переваливший и ставший мастером по металлу изрядным. Поинтересовался он у пришлых – без поклона, тем паче, без челобития – зачем, мол, им дед понадобился? За такую дерзость в те времена в Империи простолюдинов драли кнутом нещадно, вот только северян южные порядки никогда не касались, здесь каждый сам себе хозяин и князь, если, конечно, воинского дела не касаться, там без командиров, старших – нельзя.

Хамоватого мастерового, почтения к роду и чину не высказавшего, надменный боярин даже взглядом не пожаловал, но, ох, как хотелось ему кликнуть с улицы своих людишек, да научить поведению, среди имперских холопов принятому… но не за этим проехал князь не одну сотню верст, чтобы сорваться на такой мелочи. Промолчал, наступил на горло своей гордости. А стольник по-хорошему пояснил внуку, что ни с кем, кроме мастера Вальтера свои дела они обсуждать не будут, и лучше бы юноша поспешил… хотя, спешить уже было некуда, то ли голоса со двора услышав, то ли по какой своей нужде, вышел на крыльцо сам Чужак – седой, хоть и пряталась седина его в белых волосах, прямой, широкоплечий, вот только – обветренное лицо давно уже всё в морщинах, как печеное яблоко, да руки в пятнах желтых, старческих.

«Беда у меня, мастер Вальтер, – только тут и подал голос князь Пронский. – Такая беда, что из самой Столицы сюда приехал…»

«Беда бедою, князь, а вот поздороваться бы не помешало, – отозвался Чужак, спускаясь с крылечка, но разгореться в ответ на очередную дерзость боярскому гневу не дал, продолжив: – Вот только откель ты знаешь, что беду твою только я порушить могу?»

«Пробовал к другим мастерам обращаться, нет у них той силы и таланта, как в тебе, – переждав рвущуюся наружу ярость, степенно, достойно ответил князь. – И все, с кем говорил, на тебя указали. Последняя, мол, надежда на мастера Вальтера».

Усмехнулся Чужак такой неприкрытой лести, лишь потом поняв – не льстит боярин, не может он льстить простому человеку.

«Раз такое дело, – сказал мастер, – то покажи свою беду…»

Кивнул стольнику князь, и тот развернул сверток, в котором оказался старинной работы меч – чуток подлиннее и пошире лезвием, чем тогдашние офицерские шпаги. Рукоять оружия была вызолочена, украшена драгоценными камнями, а сам клинок… сломан едва ли не посередине.

Не стал больше разговаривать с пришлыми мастер Вальтер, взял в руки сломанный меч, покрутил обломки так и этак, поднес к самым глазам, рассмотрел внимательно место излома, покачал головой недоверчиво, мол, разве такое восстановить можно, и сколько труда и времени на попытку понадобится? И тут не выдержал князь Пронский молчания старого мастера.

«Пращуры мои мечом этим владели пятьсот лет со сего времени. Таких древних клинков в Империи больше нет ни у кого. Если получится выправить – серебром засыплю, а то и золота не пожалею».

«Деньгами не мани, князь, – отмахнулся, заворачивая меч обратно в тряпицу и передавая сверток стоящему рядом внуку, сказал Чужак. – Ни за какие деньги тебе этот клинок никто не вернет. Это сталь особая, древняя, работать с ней давно разучились, все секреты потеряны».

«Сделаешь?»

Не сдержался, вновь сорвался боярин и даже шагнул ближе к мастеру, сжав в нетерпении кулаки, уж очень хотелось ему услышать положительный ответ.

И Чужак не подвел.

«Сделаю. За седьмицу. И раньше ко мне на двор, князь, не приходи и людишек своих не присылай. Бестолку это. А ровно через семь дней будь здесь же в этот же час».

– И сделал? – невольно выдохнув, поинтересовался Морис, прекрасно зная ответ.

Рассказывал унтер-офицер Зольный настолько увлекательно, ярко, интригующе, да и полумгла метрополитеновского вагона, тишина подземелья создавали должный, ни с чем не сравнимый фон,  что удержаться от нелепого вопроса не смог и Лихо. И даже Ива, не раз и не два слышавшая эту историю в самом различном изложении, смотрела на брата широко раскрытыми, восторженными глазами, в глубине которых поблескивали серые льдинки Севера.

– …через семь дней, как было оговорено, ближе к обеденному времени пришел князь Пронский на двор мастера Вальтера. Каких сил от боярина потребовалось, чтобы сдержать нетерпение, не прибежать за заветным пращуровским мечом с рассветом, про то он один ведает. Но вошел князь в ворота неторопливо, степенно, вот только руки заложил за спину, чтобы не выдали волнение хозяина своего.

У крыльца распоряжался о чем-то внукам своим Чужак, а на перильцах лежал завернутый все в ту же тряпицу меч.

Не успел боярин даже здоровья и долгих лет мастеру пожелать, как тот кивнул одному из внуков – здоровенному детине при кузне молотобойцем подвизавшемся. Послушный дедовской воле внук небрежно, как какую-нибудь новомодную шпажку для гвардейского поручика только что откованную, взял с крыльца меч и отошел к сараю, у стены которого семейство дрова заготавливало. Установил на плаху парень чурбачок дубовый, от души размахнулся – развалил дерево пополам, будто бирюльку липовую ножом разрезал.

Охнул нутряно боярин, когда целое, без намеков на след излома лезвие завязло слегка в плахе, а внук уже подносил деду меч.

«Он, конечно, нынче и рубку-другую легко вынесет, – сказал мастер Вальтер. – Да только нарубился уже за прошлые годы. Ты его лучше, князь, на стену повесь, гостей удивлять… А чтобы сомнений в тебе никаких даже тени не возникало…»

Чужак взял тряпицу, в которой клинок был передан в его руки, набросил на меч… и распалась тряпица пополам, разрезанная великолепно заточенной кромкой.

«Другая сталь так не сможет», – усмехнулся мастер.

Поговаривают, что хотел боярин завалить старого Чужака Вальтера серебром, даже редкие в Империи золотые монеты предлагал, но отказался мастер, попросив в оплату камень драгоценный из рукояти меча, в приданое любимой правнучке…

– Вот этот… – унтер-офицер кивнул сестренке.

Ива протянула руку. На безымянном пальце в простенькой платиновой оправе невнятно поблескивал призрачный, похожий на кусок слюды или плохо отшлифованного горного хрусталя, камешек. «Необработанный алмаз, – с удивлением понял Морис, в драгоценностях разбирающийся не хуже профессионального ювелира. – Да еще такой необычной формы и размера…»

– Но не только этот овеществленный след от нашей легенды остался,– кивнул с улыбкой Вальтер.

– Это как? – не сразу понял перехода от сказки к были фон Лест.

– В Столице, в Оружейной Палате лежит этот самый меч, – влезла знающая семейные предания назубок, но всякий раз с азартом и воодушевлением неофита их выслушивающая Ива.

– Мало того, – не стал в этот раз делать замечания сестре унтер-офицер. – Отец рассказывал – уже в наши времена исследовали его и не раз имперские ученые-историки, металлургов привлекали, физиков. Сталь там какая-то совсем уж уникальная, больше в мире нигде такие клинки не уцелели. И – да – был он сломан почти посередине и сварен не менее уникальным, чем та самая сталь, способом. Не помню уж в точности по названиям, но то ли аргоновая сварка в вакууме, то ли еще что-то подобное.

– Красивая легенда, – кивнул в ответ Морис, теперь уже точно зная, что недаром приехал в родной город, а сомневающийся, как это положено контрразведчикам, советник Урбус оказался прав и вновь, как было уже не раз, попал в точку.

***

Ранним утром станцию «Цветочная» разгерметизировали, кое-как продремавшие тревожную ночь на полу люди с радостью бросились на поверхность, а вслед им гремел громкоговоритель: «Наш район облако хлора не затронуло, но все равно – проявляйте бдительность, сообщайте о подозрительных запахах в городскую службу гражданской обороны. Постарайтесь в ближайшие несколько дней не посещать старый район, а если очутитесь там, беспрекословно выполняйте распоряжения бойцов химической защиты и полицейских. Всем приезжим необходимо сразу же после выхода из метро явиться для отметки на участки, в которых они зарегистрированы…»

На том же самом месте, где вчера вечером встретились, сегодня с утра они и расстались – пусть и ненадолго. Ива повела Вальтера домой, отлежаться после беспокойной ночи, а Морис, как законопослушный гражданин, отправился сперва в полицию, заявить о собственной целости и сохранности, а оттуда – на центральный почтамт, чтобы связаться по телеграфу с Урбусом, телефонным разговорам советник не доверял, предпочитая старые, добрые шифры и коды телеграмм. Перед расставанием договорились, что Морис заглянет домой к Зольным, как только освободится. Почему-то расставаться надолго не хотелось ни самому фон Лесту, ни Вальтеру и Иве.

– … мне Стояныч утром по секрету кое-что сказал, – на прощание выдала чужую тайну девчонка. – Норги по радио, открытым текстом сообщили, что командира экипажа, который бомбу на станцию сбросил, уже сняли с полетов и его ждет Суд Чести , а штурмана – сразу отдали под трибунал… хорошо для него, если расстрелом отделается…

«Ничего не изменилось за тысячи лет, – покачал головой Морис. – Где-то там, на юге, востоке, в Америке стреляют по женщинам и детям, минируют дома и дороги, прячут своих палачей от глаз родственников их жертв, а здесь – открытым текстом, в эфир…»

 

…Вальтер Зольный сидел на маленькой кухоньке перед неизменным стаканом водки и на скромный тихий стук во входную дверь пригласил:

– Заходи, там всё настежь…

Получивший санкцию на дальнейшие действия от высшего нынешнего начальства, Морис – а кто бы эт о еще мог быть? – скинул в прихожей на вешалку свое пальто, расстегнул пуговицы «столичного» богатого пиджака, чуть пригладил серебристые волосы у темного старого зеркала и шагнул в кухню.

– Ты – без обид, что не встаю, – извиняясь, развел в стороны руки унтер-офицер. – Мне нынче лишний раз встать-сесть невмоготу стало… так что – посуду себе бери самостоятельно…

– А что Ива? дома ли? – поинтересовался Морис, доставая из небольшого сервантика чистый стакан и обустраиваясь напротив Вальтера, спиной к входной двери.

Не то, чтобы Лихо забыл об основных правилах поведения или почувствовал себя в квартирке юной сестры своего знакомца в полнейшей безопасности. Сейчас фон Лест даже из простой вежливости, принятой среди северян, не должен был показывать своих профессиональных привычек и опасений.

– Сестренка спит еще, завалилась сразу, как мы из убежища вернулись, – сообщил унтер-офицер, гостеприимно наполняя стакан Мориса можжевеловой пахучей водкой. – Ей сегодня в ночную смену, пусть отсыпается. Да и не приучена девчонка еще к полевым условиям, не то, что я…

«…не «мы», а «я», к чему бы такое разделение после ночного разговора?» – с внутренней усмешкой подумал Морис, поднимая стакан.

Они выпили по большому глотку обжигающего ароматного напитка одновременно, а потом Вальтер, аккуратно поставив на стол стакан, достал из бокового кармана френча и с нарочитой небрежностью бросил на стол… железный крест.

– Ты – за ним?!..

Наградной знак отличался от собственного изображения, перефотографированного с не самого умелого и удачного рисунка на скорую руку, примерно как ясный безоблачный день отличается от промозглой дождливой ночи.

Морис подавил естественное желание взять крест в руки, повертеть его, рассмотреть, поднеся поближе к глазам.

– Какой ты ушлый, Валька, – с дружеской укоризной ответил фон Лест. – Всегда был сообразительным, а нынче? нет бы – подыграть, прикинуться, что ничего не знаешь, не ведаешь… порасспросить обо всем… А ты вот так – в лоб… да еще раритетами швыряешься… того самого Вальтера-Чужака, небось, награда?..

– Я еще в самом начале разговора в метро обо всем догадался, – кивнул унтер-офицер. – Уж слишком ты прозрачно на свой интерес к орденам намекал и очень серьезно наши семейные легенды, которых у каждого северянина – мешок полный, выслушивал. Вот только вилять и таиться перед своими – извини…

«А чтобы ты сказал сейчас любому имперцу, будь это хоть действительный тайный советник? – вспомнил свой разговор с Урбусом фон Лест. – Вряд ли бы без мордобоя дело обошлось…впрочем, на старика или просто слабого у северянина-воина рука никогда подымется…»

– …а крест этот – да, пращуровский, – перебил паузу Вальтер Зольный и язвительно заметил: – Как ты верно догадался, вместе с именем переходит к старшим сыновьям в семье. Ну, и не только он. Часы мастера Вальтера – они в комнате стоят, возить их с собой по казармам и окопам все равно, что сразу самому разбить. Будет желание – глянь, как Ива проснется. Тоже ведь – антиквариат…

– Раз ты мне в лоб, то и я тебе по лбу, – наконец, отозвался Морис. – Ты же наверняка знаешь, как и куда ходил Чужак за лекарствами для умирающей семьи и где взял невероятную в те времена аргоновую сварку?..

– Как – знаю, а вот куда – нет, – допивая водку одним глотком, ответил унтер-офицер. – Там будто что-то мешает, отвлекает постоянно от места, не дает сосредоточиться, чтобы заглянуть за грань…

Морис наморщился, будто в серьезных раздумьях, по-простецки яростно почесал затылок и огорошил собеседника:

– Получается, как ни крути, что сегодня нам надо вылетать в Столицу…

– Зачем? – такого расклада Вальтер совсем не ожидал.

– Как это – зачем? Тебе на таких ногах нравится ходить? – кивнул фон Лест куда-то под стол. – А мне не нравится на это даже смотреть. Так что твое нынешнее место в Центральном военно-полевом госпитале. Слава богам, ты сейчас в отпуске по ранению, писать рапорта и согласовывать отлучку ни с кем не надо…

– А как же я?

Голосок Ивы ворвался в разговор неожиданно, впрочем, присутствие девчонки Лихо ощутил «затылком» еще с полминуты назад.

– И ты с нами… – автоматически ответил Морис, и тут же понял, что пригласил с собой в поездку не сестру владельца загадочного артефакта, причастную к семейным тайнам Зольных, а понравившуюся ему чрезвычайно совсем еще юную, симпатичную девчонку.

– Ой!!! – даже прикрыла ладонью разинутый, было, от удивления рот Ива.

– Вот только со своей работой разберись аккуратно и быстро, – добавил фон Лест. – Чтобы никаких прогулов, поисков пропавшей без вести и прочих приключений не было, ясно?..

– Разберусь, – клятвенно прижимая руки к груди, страстно пообещала девчонка. – И в дорогу вещи какие, продукты – тоже соберу… это  – в момент… вот только…

Резко развернувшись, Морис поймал её взгляд и на секунду обомлел – столько в нем было неожиданной нежности, затаенной, невысказанной любви.

– … только вот… с билетами на рейс до Столицы у нас всегда напряженно, – договорила Ива.

– Для вас напряженно, – с нарочитой заносчивостью столичного гостя отозвался фон Лест. – Значит, пока ты регулируешь вопросы с работой, собираешь в дорогу себя и брата, я наведаюсь к городскому комиссару, возьму направление на лечение для Вальтера и забронирую билеты на самый поздний ночной рейс, чтобы к утру быть в Столице.

– Вот ведь молодцы, – укоризненно сказал унтер-офицер, прибирая со стола и пряча в боковой карман френча железный крест с ясно видимыми на нем теперь цифрами «один», «девять», «три», «девять». –Про мое согласие или несогласие дружно забыли.

– Ты согласен потому, что я еще ни разу не была в Столице, – безапелляционно заявила Ива.

– Я там тоже не частый гость, но как-то не очень и хочется, – проворчал для порядка Вальтер, он успел побывать в «сердце Империи» трижды, причем два последних раза – по служебным делам, так что на осмотр достопримечательностей или просто прогулки по городу времени у него не было.

– Но ведь это же по делу… – девчонка осеклась и, быстро глянув на Мориса, добавила: – Я все слышала, но ничего не поняла…

–История длинная, – отозвался фон Лест. – За пять минут не расскажешь, давайте оставим её до дирижабля? В полете все равно особо заняться не чем.

– Значит, тогда ты идешь к комиссару, я бегу на работу, а Валька пусть сидит здесь и никому не мешает, – облегченно засмеялась Ива, разворачиваясь на месте и возвращаясь в комнату.

– Вот достанется тебе такая жена – намучаешься, – как бы, обращаясь к Морису, но при этом адресуясь сестренке, ехидно сказал Вальтер.

…уже выйдя на улицу, фон Лест как-то неожиданно для самого себя подумал, что унтер-офицер Зольный не так уж и шутил, говоря про жену…

***

Под вечер, когда сиреневые сумерки только-только начали сгущаться, будто нисходя с лилового потемневшего неба, завершивший все обещанные дела – и тут, к удивлению самого Мориса, очень помог серебряный жетон «потапыча» – фон Лест встретился при подходе к знакомому дому с Ивой.

– Вот, – махнула она большой хозяйственной сумкой вместо ожидаемых вопросов об успехах, кажется, девчонка была абсолютно уверена в возможностях своего нового знакомого. – В доме нормального хлеба не осталось, одни сухари да огрызки. А в дорогу такое нельзя брать…

Повинуясь какому-то странному, неожиданному порыву, Морис приобнял Иву за плечи, крепко, совсем не по-товарищески прижимая к себе, и поинтересовался:

– А с тобой можно?..

Отстраняться-сопротивляться девчонка не стала, более того, сама прильнула на мгновение к груди понравившегося ей с первых минут знакомства мужчины, но, подумав недолго, почему-то засомневалась:

– Ну, знаешь… я еще кой-куда хотела зайти…

«С мальчишками своими, что ли, попрощаться?» – подумал мельком Морис, отметив про себя, что его, кажется, совершенно не взволновало это предположение, но она тут же исправила двусмысленность:

– …это не то… ты не понял.

– А как же понять, если ты ничего не говоришь? – нарочито удивился фон Лест.

– Только не смейся, – попросила Ива, отстраняясь от мужчины и опуская глаза к земле. – Хочу взглянуть в «цыганское зеркало», на будущее… свое и Вальки…

– Про ваше ближайшее будущее я и без зеркала всё расскажу, – почему-то с облегчением рассмеялся Морис. – Но – если так хочется – почему не глянуть? Я, вот, тоже не против. Только про прошлое свое узнать интереснее, так что – пошли вместе…

От нахлынувшего радостного, будто детский праздник, ощущения Ива даже засмущалась до розовых щек. Впрочем, легкое покраснение мгновенно спряталось за густым «северным» загаром обветренной кожи – под крышей в своем, в чужих ли домах девчонка не любила засиживаться, предпочитая открытое небо над головой.

Стараясь идти рядом с симпатичным ей мужчиной неторопливо, а не скакать по привычке из стороны в сторону задорной юной козочкой по затертому асфальту старых улиц, со знакомого с детских лет бульвара Ива свернула в переулки, причудливым лабиринтом исчеркавшие центр города. Морис, пряча любопытство, исподтишка поглядывал по сторонам, в который уже раз удивляясь бессилию Времени над Зольным, остающимся таким же, как в годы его детства.

Возле ничем не примечательного старого дома, на вид двухсотлетней давности постройки, Ива, удерживая своего спутника, остановилась.

– Ты знаешь… наверное, это лишнее, но все-таки…

Морис, подбадривая пытающуюся найти нужные слова девчонку, улыбнулся, приобнимая её за плечи.

– Ну, значит, так получилось… «цыганское зеркало» сейчас в чужой семье. То есть… ну, не у северян.

Про это колдовское, волшебное зеркало, способное показать и прошлое, и будущее любого человека, стоит тому лишь очень сильно захотеть, разнообразнейшие слухи и сплетни ходили по городу уже несколько веков. Поговаривали, что странный артефакт индийские цыгане вывезли из Египта в незапамятные времена. Рассказывали, что «цыганское зеркало» много лет перевозили с места на место, и оно успело побывать едва ли не на всех континентах прежде, чем осело в Зольном. И еще говорили, что зеркало само выбирает хозяев, а вернее, людей, в чьем доме оно будет находиться.

Самые разнообразные версии о присхождении и возможностях артефакта то лавинообразно возникали, подогревая в обществе интерес к нему, то затухали, сходя практически на нет. Годы детства и ранней юности фон Леста пришлись как раз на такой период затишья и умолчания, потому Морис и не испытывал никакого мистического или же обыкновенного волнения перед встречей с таинственным. А уж до национальной принадлежности нынешних владельцев зеркала ему и вовсе не было дела. В Империи и на Севере жили лишь граждане, по старинке именуемые подданными, страны, любой иноземец мог задержатся в склавинских границах не более, чем на три дня, и за этим строго следили служащие имперской безопасности.

Морис озорно подмигнул своей спутнице, не того, мол, предупреждаешь, навидался я в Столице всяких – те, кто по долгу службы хорошо, насколько это вообще возможно, знал Лихо, вряд ли поверили бы, что он может так непринужденно и аристократически элегантно вести себя с юной девчонкой, если это не обусловлено заданием.

– Пойдем, – попросил фон Лест Иву. – Там, на месте, скорее разберемся, думаю…

На лестничной площадке взбодрившаяся, было, уверенностью и спокойствием Мориса девчонка опять начала нервничать, кажется, совершенно на пустом месте. Фон Лест подумал, что у современной молодежи отношение к артефакту излишне мистическое, трепетное, что ли, и предложил:

– Хочешь, я схожу туда первым?

– Правда? – обрадовалась неожиданной и желанной – по всему видно – отсрочке Ива. – А я тебя здесь подожду, у окна, ладно? Ты ведь недолго?

– Конечно, – пожал плечами Морис. – Прошлое свое я наизусть знаю, так чего ж задерживаться? Посмотрю в зеркало, увижу то, что было, и – назад.

 

Нагромождение старинной массивной мебели, скрытой в полумраке слабенького освещения, пропыленная, когда-то бордовая, ставшая с годами почти черной, тяжелая портьера при входе, поскрипывающий под ногами затертый тысячами ног старый паркет с едва заметным по углам комнаты, чудом сохранившимся лаком на нем, уходящий, казалось, в бесконечную даль высокий потолок, потушенные, холодные свечи на круглом столе, накрытом древней скатертью с бахромой по краям… обстановка в тесной, занавешенной, зашторенной от посторонних любопытствующих глаз комнате словно спустилась со странных причудливых картин, силой красок и таланта художника повествующих о средневековых алхимиках, создающих философский камень и эликсир молодости, об истинных ведьмах и колдунах, творящих свои странные малопонятные обряды подальше от людских глаз – во мраке и тишине уединенного места.

Бледный, будто выцветший, мужчина лет тридцати с небольшим – белокожий, светловолосый, сероглазый, но при этом, казалось, неприметный в любой толпе, даже если вдруг очутится среди буйного негритянского табора, остановился напротив стола, привычно заложив руки за спину, чуть раздраженный скрипом паркета под ногами, отсутствием внимания к своей персоне, да и такой декоративной, почти театральной обстановкой вокруг…

…резко поднявшись с кресла и нарочито не глядя даже в сторону владелицы зеркала, мужчина начал, было, движение к выходу, но, будто спохватившись, остановился, извлек из жилетного кармана платиновый империал и волчком запустил его по свободной части стола. Монета завертелась, засверкала алмазной гранью рисунка аверса в слабеющем свете свечей… и не успела она шлепнуться на бок, как Морис уже скрылся за плотным полотнищем входной портьеры.

 

Пересиливая себя, с легкой, чуть ироничной улыбочкой фон Лест вышел из дверей квартиры, откровенно радуясь, что годы тренировок и практики позволяют ему скрыть бушующую в голове круговерть предположений, домыслов, догадок.

– Вот видишь, – Морис твердой рукой легонько, по-дружески потрепал Иву по плечу. – Ничего страшного, и времени занимает немного. Давай, проверяй свое будущее, а потом – за хлебом и – к причалу.

Глядя вслед на мгновение, будто окончательно собираясь с духом, остановившейся у старой массивной двери девчонке, фон Лест невольно подумал, переключаясь с собственной, пока, увы, ни коим образом неразрешимой загадки прошлого: «Интересно, кого бы Ива хотела увидеть рядом с собой в будущем?»

***

Столичная квартира фон Леста ничем не напоминала жилище Ивы и Вальтера Зольных. И по размеру она была побольше – гостиная, спальня, кабинет, не считая кухни-столовой – и обставлена современной легкой и очень функциональной мебелью безо всяких староаристократических раритетов, типа, памятного, обитого потертым бархатом кресла в котором сиживал во времена оны еще граф Калиостро или иной повсеместно известный деятель. Но осмотреть апартаменты гости толком не успели: Ива буквально с порога бросилась в ванную, видимо, желая лично убедиться в безосновательности слухов о купании  многих высокородных дворян в шампанском и – верно, из водопроводных кранов текла самая обыкновенная вода. А Вальтер, утомленный перелетом и переездом как-то незаметно, пожалуй, даже для самого себя прилег на маленькую кушетку при входе в гостиную и…

…проснулся от того, что кто-то легонько, но настойчиво и как-то требовательно тряс его за плечо. Еще не открывая глаз, он прислушался – привычные звуки похрапывающей, постанывающей, бормочущей во сне казармы успокоили, сгладили мутный миг неурочного пробуждения. И тут же, не перекрывая ночной шум, а вписываясь в него, как пятая скрипка вписывается в звучание оркестра, до Вальтера донесся торопливый, беспокойный шепоток:

– Граж Зольный… граж унтер-офицер… проснитесь… граж…

– Что такое?

Вальтер, наконец, открыл глаза – над ним склонилась фантасмагорическая в синем дежурном освещении фигура дневального в накинутом на плечи громоздком, неуклюжем бушлате.

– Почему не по форме одет? – в первую очередь поинтересовался, будто выстрелил из себя слова, унтер-офицер Зольный. – Что случилось?

– Так холодно же в коридоре, – взахлеб попытался оправдаться боец, и Вальтер только теперь понял, что перед ним кто-то из новичков, причем – не его взвода.

– Докладывай по сути, – поторопил дневального унтер-офицер недовольный неурочной побудкой.

– Из штаба звонили, боевая тревога, – торопливо сообщил боец, для чего-то взмахивая руками, будто указывая направление тревожного звонка. – Офицеры уже оповещены, скоро будут тут…

– Будут – и хорошо, – кивнул Вальтер, сбрасывая ноги на пол и усаживаясь на кровати. – Иди, остальных унтеров подымай…

– Есть!

С явным облегчением боец разогнулся и, словно осназовское привидение, растворился в синем призрачном свете. А унтер-офицер Зольный, зам командира второго взвода, поднялся на ноги, потягиваясь, разминая застывшие во сне мышцы, и лениво, рассеянно подумал: «Какая еще боевая тревога среди ночи? Отсюда до норгов полтыщи верст…»

С расстоянием он переборщил. Шестнадцатый штурмовой батальон, месяц назад отведенный с передовой на отдых и пополнение, находился на одной из резервных баз второго эшелона, всего-то в двухстах верстах от линии соприкосновения с вечным врагом северян.

Бриджи «пэша», теплые портянки, сухие, чистейшие сапоги, гимнастерка с полевыми, невзрачными погонами, ремень, портупея… время никто не засекал, но на неторопливое одевание Вальтер вряд ли потратил больше минуты – привычка есть привычка.

«Интересно, хватит времени, чтобы покурить?» – подумал он, выходя в широкий, гулкий и пустынный по ночному времени коридор, освещенный у выхода слабенькой двадцатисвечевой лампочкой в матовом небьющемся колпаке.

Сомневался Вальтер напрасно, похоже, ротные офицеры из боевых, расслабившись в тылу, подымались по тревоге менее проворно, чем делали это обычно, а необстрелянное молодое пополнение, такое, как командир второго взвода подпоручик Третьяков, еще толком не осознавало грозное значение простых слов «боевая тревога». Впрочем, и сам Зольный не стал бы никуда спешить, раз уж в окна казармы не влетают вражеские снаряды, а с плаца не слышатся короткие злые очереди «штурмовок».

Выйдя из теплого сортира со всеми удобствами, даже с горячей водой, которая по ночам превращалась в чуть тепленькую, унтер-офицер неторопливо прошел мимо занявшего уже свое место на «тумбочке» дневального к выходу.

А на улице, слабея, все еще продолжала бушевать метель, заваливая снегом и плац, и окружающие его по периметру длинные, приземистые казармы, и далекие, незаметные отсюда офицерские домики на двоих-троих «благородий», и двухэтажное штабное здание. Зольный, остановившись в паре шагов от маленького навеса над входом, чуть передернул плечами – оттепель оттепелью, но все-таки не жарко в одном мундире. Он ловко прикрыл ладонями огонек спички, раскуривая короткую «унтерскую» трубку, и увидел, как только сейчас замелькали за белесой метельной мглой синеватые точки-фонарики направляющихся к своим казармам офицеров.

Вальтер уже вытягивал последние, как известно, самые сладкие затяжки сизого дыма, когда у дверей казармы вынырнули из метели один за другим командиры взводов и ротный старшина-фельдфебель.

– Уже на ногах, Зольный? – остановившись, по-свойски поприветствовал унтера поручик Мальцев, остальные офицеры, похоже, и не приметили стоящего в сторонке бойца, да и метель не располагала к общению под открытым небом.

– Так точно, – кивнул Вальтер, служивший вместе со штабным прапорщиком, потом взводным подпоручиком, а ныне заместителем командира роты едва ли не шесть полных лет. – А штабс-капитан-то наш где?

– В штабе наш штабс, – скаламбурил Мальцев уже протягивая руку в перчатке к дверной ручке. – Пошли бойцов подымать, унтер, для этого нам командир роты не нужен…

В спальное помещение прошли лишь поручик и взводные «замки»-унтер-офицеры.

– Рота! Подъем! Боевая тревога!

Неожиданно прорезавшемуся сильному командному голосу Мальцева в этот момент можно было только позавидовать.

– Взвод! Подъем! Боевая тревога! Быстро-быстро, парни… – продублировали команду унтера, по привычке присматриваясь к тому, как вскакивают с кроватей бойцы, впрочем, общий этот пригляд был скорее символическим – заместители командиров взводов успели неплохо изучить новобранцев.

– Построение в коридоре! Форма пять! С оружием! – перекрывая шум, дополнил замкомандира роты и покинул солдатскую спальню, теперь здесь начиналась непосредственная работа унтер-офицеров: кого надо – подогнать, кому-то – помочь, с кем-то – переброситься парой подбадривающих фраз.

Прислушиваясь в полуха к такому привычному сопению, шелесту одежды, топтанию только-только надетых сапог, бряцанию латунных пряжек и глухому треску соприкасающихся форменных пуговиц, Вальтер, как хороший дирижер во много раз сыгранной пьесе, вдруг услышал явную фальшь. Где-то совсем рядом – рукой подать – тонко-тонко, красиво и певуче позвякивал фарфор…

…за столом, распределяя между собой посуду, сидели Ива и Морис, томился крутым кипятком пузатый чайник, возвышалась на блюде горка баранок вперемешку с колотым сахаром. Противоположного края стола Вальтер не видел, но почему-то был твердо уверен – там непременно стоит вазочка с крыжовниковым вареньем и маленькая тарелочка с тонко нарезанным лимоном.

– Давай к нам! – кивнул Ива, уже переодевшаяся из дорожной длинной юбки и плотного, теплого по погоде жакета в бесформенные шаровары и узкую для нее маечку.

Волосы на голове сестренки унтер-офицера топорщились в разные стороны мокрыми короткими белыми прядями. «Значит, в ванную она не даром спешила», – подумал Вальтер, рефлекторно начав подыматься, но на середине движения вспомнив о своих болячках. И тут же, как заправский лакей, угадывающий желания гостя лишь по мимолетному взгляду, рядом появился, кажется, только-только обхаживающий Иву Морис. Умело, так, чтобы не дать понять, будто временная слабость унтер-офицера бросается в глаза, но твердо и решительно подхватил детского приятеля под руку…

– Сморило меня чего-то… – смущенно попробовал оправдаться Вальтер, усаживаясь за стол, на котором и правда оказались и варенье, и лимонные дольки.

– Отвык ты путешествовать с удобствами, валяясь по казенным больничкам, – усмехнулся Морис. – Но – по секрету скажу – я тоже устал от бесконечного, как иной раз кажется, сидения в салонах дирижаблей. А уж летаю, поверь, гораздо больше тебя.

Ива налила брату чаю покрепче в узорную красивейшую чашку старинного фарфора, выглядящую чужеродной на современном столе, положила пару ломтиков лимона.

– Фамильная посуда? – поинтересовался Вальтер, отхлебывая пару глотков отлично заваренного напитка.

– Да куда ей до фамильной, – рассмеялся фон Лест. – В замке – фамильная, да в северной городской квартире кое-что есть, а тут – так, насобирал себе на досуге…

– И что же нам предстоит делать дальше? – теперь уже серьезно спросил унтер-офицер. – Ты много чего рассказывал, пока мы летели, но ничего конкретного я не услышал.

– Конкретное надо рассказывать не в публичных места, – ухмыльнулся Морис.

– А твоя квартира публичное место? или это, скажем так, «промежуточный аэродром» для короткого отдыха? – съязвил Вальтер.

– Его, его это квартира, – поддержала фон Леста Ива. – Сама видела…

Она осеклась, не желая открывать брату свое недавно полученное знание.

– Любое место – публичное, – с некой философинкой в голосе отозвался Морис. – Но в этом публичном месте нас могут услышать лишь те уши, которым это положено.

– Темнишь? – неодобрительно посмотрел на него Вальтер.

– Нисколько, – ответил фон Лест. – Сейчас допьешь чай, и мы тронемся на медосмотр, в военно-полевой госпиталь, как я и обещал. Ну, а по дороге заглянем в еще одно публичное место…

«Вот ведь привяжется словечко, будешь им тыкать, где надо и где не надо», – слегка раздражаясь, подумал Морис.

– А как же я? – возмутилась Ива.

– А ты посидишь до вечера здесь, – попросил фон Лест. – В одиночестве. Все равно ты города не знаешь, куда и как идти и ехать не ведаешь. Сделай милость, чтобы тебя разыскивать сегодня не пришлось, ладно? Ну, а вечером мы, как раз, оставим под крышей Вальтера, а сами направимся…

***

Конспиративная квартира Управления Имперской Безопасности ничем не выделялась среди прочих в огромном доходном доме на одной из центральных улиц Столицы. Также, как и в соседние, туда регулярно возвращались вечером, после работы, средних лет бессемейные съемщики, иной раз загуливали в меру шумные компании, а утром, помятые и похмеленные, уходили на службу в ни чем не примечательную контору, торгующую то ли лесом, то ли пенькой, то ли гелием и обеспечивающую регулярную и своевременную оплату снятой площади. Очень редко среди дня в квартиру заглядывали неизвестные, но совершенно обыкновенные, ни в малой степени не подозрительные люди – и молодые, и старые – но следить за ними было некому, большая часть жильцов и этого этажа, и этого подъезда никогда в жизни не бездельничала, добывая хлеб свой насущный по заветам древних пророков.

А так как жили в доходном доме люди самого разного возраста и звания, на Мориса и Вальтера никто не обратил особого внимания, даже невзирая на необычную, тяжелую трость последнего, все-таки привлекающую иной раз ненужное внимание. Но деваться от подпорки было некуда, после перелета, короткого отдыха и путешествия на авто по улицам Столицы унтер-офицер совсем расклеился. Точнее, недомогание касалось только травмированных ног Зольного, морально Вальтер был готов к необычной встрече с кем-то из высших сановников Империи – его детский приятель так до самого прибытия на квартиру и не сказал, кто же оказался настолько заинтересованным в семейных тайнах унтер-офицера.

К соседнему дому их подвез все тот же молодой молчаливый мужчина с неприметным лицом, спрятанным к тому же в мягкую короткую бородку, который встретил Мориса, Вальтера и Иву у причала. Серьезный, скупой на слова и жесты, он являл собой полную противоположность столичным разбитным и веселым в массе своей шоферам. И в то же время даже опытный Лихо не смог бы с уверенностью сказать – оперативный ли это сотрудник «потапо» или обыкновенный, строгий и исполнительный водитель из той же службы?

– Квартира восемнадцать, двери открыты, вас ждут, – напутствовал сопровождающий своих подопечных. – Потом вернетесь сюда же.

Конспиративная квартира оказалась небольшой, уютной, чистенькой и ухоженной, но – нежилой, холодной, как гостиничный номер, в котором люди лишь ночуют или проводят малую часть времени, чтобы отправиться дальше по своим делам. И, кроме того, вопреки словам водителя, в квартире фон Леста и Зольного никто не ждал – она была пуста.

Нескромно присвоив себе права хозяев в отсутствие оных, Морис провел унтер-офицера на кухню, усадил за стол, а сам, после краткой и деятельной ревизии холодильника и небольшого посудного шкафчика, сервировал легкую закуску – запасы в доме были обильными и изысканными.

– Не слишком ли нахально будет без хозяев с водки начинать? – поинтересовался Вальтер, принюхиваясь к содержимому небольшого лафитника.

Излюбленной унтер-офицером можжевеловой не пахло, но и сивухой в нос не шибало, тайная служба Империи своих сотрудников не травила, чем не попадя.

– А мы по стопочке, – подмигнул Морис. – Для здоровья и с устатку.

Звук открываемой двери фон Лест не услышал – почувствовал и лишь усилием воли заставил остановиться правую руку, скользнувшую под пиджак, к кобуре.

Вошедший в кухню Урбус, казалось, вовсе не выглядел грозным и таинственным «медведем», верховным вожаком всех «потапычей» – простой толстый свитер грубой вязки, обыкновеннейшие поношенные брюки, стоптанные сапоги – но исходящие от него неведомые флюиды властности и самодостаточности человека, привыкшего, что его распоряжения исполняются сразу и беспрекословно, заставили унтер-офицера невольно дернуться в попытке стоя поприветствовать вошедшего.

–Сиди, воин, – движением руки остановил Вальтера советник. – А вы, гляжу, тут уже неплохо устроились, не скучаете…

И, не давая товарищам детских игр ответить, водрузил на свободный стул массивный саквояж со сложными, хитрыми замками и принялся выгружать оттуда коньяк, блюдцеобразные судочки с лимоном и сыром, знакомые уже Морису пластиковые устройства, похожие на тоненькую книжку с экраном, неприменяемого калибра патроны, огромный пистолет непривычной, странной формы, чужие ордена, памятные значки, какие-то пестрые бумажки, зачем-то изображающие из себя деньги. Последние особенно дико смотрелись в мире серебряных и платиновых монет.

Добровольно взявший на себя обязанности прислуги фон Лест достал из сервантика точно такой же лафитничек – коньячной посуды в доме не нашлось, видимо, гости с изысканным вкусом бывали здесь нечасто.

– Ну, со знакомством, граж унтер-офицер Вальтер Зольный, – приподнял налитое Урбус. – Не напрасно вы меня здесь прождали… а задержался я потому, что договаривался с профессором Моссом, да, тем самым, для которого твои переломы и рваные мышцы – просто очередной медицинский случай. Так что, на всё про всё отводится нам сейчас два часа, а то неудобно получится перед Радигостом Ярославичем – сам же напросился, а потом пациент опоздает…

Унтер-офицер с удивлением и изрядной примесью уважения глянул на советника; вклиниться без очереди к величайшему хирургу Империи, специализирующемуся именно на костно-мышечных травмах и слывущему даже на Севере волшебником – дело отнюдь не простое, доступное, по разумению Вальтера, разве что, Канцлеру или…

– Верно сделал Лихо, что не стал тебе рассказывать подробности – кто заинтересовался твоим фамильным артефактом и зачем, – продолжил Урбус и вторично за несколько последних минут склонил голову в коротком поклоне, называя себя: – Заместитель директора Управления Имперской Безопасности, Действительный Тайный Советник, которого уже не один десяток лет и друзья, и враги, да и просто люди посторонние называют Урбусом.

Онеметь от удивления Вальтер, конечно, не онемел, он и без того до сих пор не произнес ни слова, впрочем, как и Морис, имеющий среди имперцев странную и угрожающую кличку Лихо. Но знакомство с одним из самых могущественных людей не только страны, но, пожалуй, и всего Восточного полушария не могло не разволновать по-солдатски спокойного и слегка флегматичного унтер-офицера. И еще больше встревожило, что семейная реликвия и ворота в иные миры заинтересовали именно Урбуса. Но сейчас было, пожалуй, абсолютно бестолку заблаговременно просчитывать неизвестные варианты развития событий или переживать еще не случившееся, значит,  придется внимательно слушать и мотать на отсутствующий ус…

………

…советник со вздохом достал из кармана старинные часы в латунной поцарапанной оправе, прикрепленные к поясу брюк тонкой прочной цепочкой желтоватого металла.

– Жаль, время на исходе, – сказал Урбус, демонстративно открывая крышку.

И в самом деле, только сейчас Морис ощутил, что отведенные для предварительной беседы два часа пролетели в один миг. Несмотря на всю подготовленность к разговору фон Леста, планы советника – отнюдь не грандиозные, осторожно разведывательные, захватывали дух своей смелостью. Еще бы – до сих пор никто из жителей этого мира достоверно и официально не покидал его пределов, имея реальную надежду на возвращение.

– Какую команду вам в помощь сформировать – это мы еще подумает и обсудим отдельно, – попробовал подвести промежуточные итоги Урбус. – Тут без вашего общего согласия, естественно, невозможно, так что – не волнуйтесь. Сейчас ты, Вальтер, будешь усиленно лечиться столько, сколько понадобиться, спешить нам некуда. И тебя, и сестренку твою мы прикроем в Столице плотно и незаметно, никто мешать не будет. Да и Лихо всегда будет рядом, он сотни телохранителей стоит. А с военными я уже договорился, ты – в отпуске по семейным обстоятельствам до тех пор, пока это будет нужно.

Советник прервался, задумчиво поглядывая то в окно, то на разоренный стол – сказать, что во время разговора никому в горло кусок не лез, это означало бы соврать.

– На этом всё. Но очень хочу, чтобы вы оба с первого же разговора поняли и запомнили: самое важное на вашем пути, если таковой случится, как мы задумали, это не золото, драгоценности… не чужая техника и технологии. Все это интересно и любопытно, но не более того. Главное – вернуться и принести с собой информацию, которую не смогут зафиксировать никакие умные приборы – ваше мнение, ваше видение той стороны… и самый главный приказ от меня будет однозначный: выжить и вернуться.

 

Другие произведения автора:

Пыль. Часть I. гл.12

Чужая игра. Часть первая. 1

Перекресток. Часть третья. Простая история. гл.25