Город посреди леса (рукописи, найденные в развалинах): 4

Эндра

 Мне не повезло и на этот раз. Нет, ну, кто бы сомневался?.. Из «темницы» меня выпустили раньше, чем наступил обед, так что пришлось снова мотаться по городу и разыскивать, не понадобится ли кому помощь по хозяйству. Правда, люди здесь – даже пожилые – хозяйством занимались исключительно сами, но чем чёрт не шутит, надежда меня не оставляла. А чем ещё прикажете зарабатывать? В баре помощь не требуется, в отряд меня не возьмут. Да в отряд я и сама не хочу – нечисть, она, хоть и нечисть, но тоже живая… по большей части. Жалко.

    — Двух, самых жирненьких, о-ох…

 Я остановилась. Около забора грустно топталась бабулька и жаловалась в пространство так сокрушённо, что мне стало за неё обидно, хоть я не знала, что стряслось. За приоткрытой калиткой ходили куры, и бабушка то и дело косилась на них, беззвучно шевеля губами, как будто снова и снова пересчитывала.

    — У вас все в порядке? – на всякий случай поинтересовалась я у бабушки.

    — Да какой там, в порядке, милая. Двух утащила! Несушек!.. А внучата-то у меня… – Тут бабушка вздохнула и замолчала.

    — Кого двух? – не поняла я. – Кто утащил?

    — Куроче-ек… – пояснила бабуля горестно. – Забралась ночью и двух курочек утащи-ила…

 Уже неделю здесь живу, а все ещё не могу привыкнуть – ночью не выходи, вечером никуда не сворачивай, одна не слоняйся. Вон, даже кур из-под носа уводят.

    — Обидно, – посочувствовала я бабушке. – А вам помочь не надо?

 Бабуля уставилась на меня, и я с готовностью пояснила:

    — Ну, по хозяйству? Пол, там, помыть или…

    — Надо, – согласилась бабушка. – Дров бы наколоть.

 Я с сомнением поглядела на тяжёлый топор, вбитый в пенёк посередь двора – я его и поднять-то не смогу – и вздохнула:

    — Дрова я не смогу.

 Как с ним управлялась бабулька, оставалось загадкой. Но бабульки, они, вообще, народ загадочный.

 Больше никто на улице топтаться не желал, и пришлось мне вежливо постучать в чьё-то окошко. На стук выглянул бритый налысо мужик в тельнике.

    — Извините, – начала я, – вам помощь не нужна? Я бы…

    — Заходила уже. Вчера.

    — Так, то вчера. А сегодня…

 Но он уже закрыл окно. Я показала ставням язык, развернулась и пошла дальше по улице, как вдруг окно распахнулось вторично.

   — Эй, рыжая! Иди сюда.

Мужик протягивал мне стеклянную бутыль с молоком.

   — Спасибо вам! – обрадовалась я. Бутыль ткнулась в руки прохладным гладким боком. – А я…

   — Ступай уже, ступай.

И окно захлопнулось на этот раз окончательно. Послышался глухой стук засова.

 В следующий раз я постучалась уже не в окошко, а в дверь.

Подъезды трёхэтажного кирпичного дома, стоявшего неподалёку от заросшей площади, были оснащены массивными стальными дверями с электронными и механическими замками – настоящая крепость, но мне повезло: как раз к моему приходу одна из дверей тяжело отворилась, выпуская мужчину в чёрной форме патруля.

   — Подождите! – я, отчаявшись, бегом рванулась через двор – это был последний дом. Все другие в этих двух кварталах я обошла утром, дальше тянулись уже промышленные и сельскохозяйственные здания. А бегать по улицам больше не было ни сил, ни терпения. Слишком долго я по улицам бегала. Мужик устало обернулся, механически поправив портупею.

   — Иди отсюда, – сказал он. – Нечего тебе здесь делать.

Я вовремя проглотила вертевшуюся на языке колкость – чему-чему, а этому я научилась у патрульных очень быстро. Он ведь мог меня арестовать. А может – впустить в дом. Хамить людям я стала уже не так часто, как делала это вначале: холод и голод кого угодно научат вежливости и заставят присмиреть. Хочешь жить – умей вертеться, как говорится.

   — Я попробую, – слетело с моих губ вместо соблазнительного «Да пошёл ты в туман, тебя спросить забыла!» Патрульный пожал плечами.

   — Попробуй, – разрешил он, открывая дверь и отступая в сторону, чтобы пропустить меня. – Только время понапрасну потратишь.

   — А вдруг. – Я вздохнула. Какой у меня выбор. – Спасибо, дяденька.

   — На здоровье.

Он ушёл. Я поднялась на первые два пролёта и зачем-то обернулась на окно, глядя, как патрульный пересекает по тропинке заросли городской площади, по пояс в высокой колючей траве. Такая трава больше нигде не росла – в лесу прелую землю устилает только мох. Впрочем, я не совалась в лес – вот где ещё опасней, чем в городе.

Первые две квартиры не отозвались, ещё в три просто не впустили, и я без особой надежды постучала в пятую, на последнем этаже.

 Вернее, и стучать не пришлось – справа от двери тускло поблёскивала кнопка звонка. Я легонько нажала её, и внутри квартиры послышался мелодичный звон. Ждать долго не пришлось.

 Мне открыл молодой мужчина с длинным хвостом темно-рыжих волос. Я узнала командира патрульного отряда и, почему-то, испугалась. Правда, быстро пришла в себя – чего мне его бояться.

    — Здравствуйте, – говорю. – Извините, пожалуйста. Но, может, вам нужно помочь чем-нибудь по хозяйству? – я помолчала и пояснила для верности: – А то есть хочется…

 Он, вроде, нормальный, должен понять.

 Нэйси

 ...На всей скорости влетаем в бар. Странники – это всегда ужасно интересно, я все мечтаю, что мне расскажут про туман и лес, но они молчат, будто воды в рот набрали, собаки. Ну, ничего, вот, станем мы с Лесли патрульными...

 (Часть страницы оторвана, далее со следующего листа)

 Нет, этого не может быть. Не может – и все тут.

 Это он.

 Чёрт побери, это он!..

 (Несколько строчек старательно зачёркнуты)

 Вот теперь я поняла, что я их ненавижу. Наверное, они тоже нечисть – иначе как они выжили в тумане? И почему все время молчат? У них нет голоса, и из тумана они все же возвращаются.

 Они – не люди. Они – твари.

 И мы будем их убивать. Я и Лесли. Я вижу это по её глазам.

 Аретейни

 Нет, он, все-таки, чудесный. Мне, правда, постоянно кажется, что я ему мешаюсь, а он только улыбается в ответ на мои попытки извинений и ехидничает. Только по-дружески так ехидничает, необидно.

 Полдня пытаюсь его нарисовать, и, надо сказать, почти получается, вот только жаль, что нет красок, или пастели, или цветных карандашей. Правда, цвет волос я бы все равно передать в точности не смогла, на это моего мастерства не хватает. Но в общих чертах неплохо...

 Я, в общем-то, в этом деле любитель, но друзья говорили, что у меня талант. Да и тренировалась я достаточно для того, чтобы нарисовать портрет, я рисую с тех самых пор, как научилась держать в руках карандаш. Ох, ну и страшненькие картинки у меня тогда получались!.. Я их выбрасываю, а мама все прячет, смеётся и хранит. На память, говорит. Какая ж, к чёрту, память, лучше такого не помнить...

 У него очень приятный голос и взгляд немного грустный, и мне с ним хорошо, и уходить не хочется. А надо. Правда, мне кажется, что, если я уйду, мне будет его очень не хватать. Даже странно, как это я к нему так привязалась за такое короткое время. Хотя, он же мне все-таки жизнь спас...

 Вот и сейчас я мучаюсь с карандашом, а он сидит себе с книгой, иногда щурится на меня как кот на шкодливого котёнка и улыбается. А я улыбаюсь в ответ. Не знаю, даже, чему. Просто мне тепло от его улыбки.

 ...Так мы и сидели где-то до часа пополудни. Затем он спрыгнул с подоконника и закрыл окно. На засов. Я заметила, что ставни снаружи действительно обшиты серебром и сильно избиты и исцарапаны. Сделалось как-то неуютно и страшновато – на улице весь день серые сумерки, в небе кто-то с криками носится, из-за чёрной стены странного леса кто-то визжит, пейзаж полуразвалившегося города, а внизу, на растресканном от старости асфальте, пятна крови.

 Куда же я все-таки попала?..

 Дэннер закрыл окно, и стало совсем темно. Затем вспыхнул огонёк зажигалки, и на столе загорелись свечки. Получилось уютно.

    — Электричества нет, – пояснил Дэннер, устраиваясь возле меня на скамейке. Я поспешно перевернула рисунок, а он удержал мою руку от попытки сунуть лист на книжные полки. – Эй, да ладно тебе прятать. Интересно же.

 Я смутилась.

    — У меня не получается, – говорю. И стараюсь отвлечь разговор:

    — А что здесь с электричеством?

 Дэннер отворачивается и смотрит на свечи.

    — Генератор старый, постоянно ломается. А починить нельзя, нет нужных деталей.

 А мне так даже больше нравится. Уютно.

    — А тут всегда так темно?

 Дэннер оборачивается и улыбается. Мне показалось, будто улыбка в зелёных глазах вспыхнула золотистыми искрами.

    — Нет. Иногда бывает темнее.

 Я невольно усмехнулась. Было тепло и хорошо, и вдруг захотелось, чтобы этот момент никогда не заканчивался. Чтобы вот так же сидеть и любоваться отражением огоньков у него в глазах.

    — А почему?

    — Мне откуда знать. Может, когда-то и было по-другому. Кто-то же построил этот город, и эти дома, и железную дорогу.

    — Тут железная дорога есть? А по ней поезда ходят?

 Дэннер снова улыбнулся и пожал плечами.

    — А от неё виден только маленький кусочек. Поезда я иногда слышу, но кто их знает, на самом деле. Может, я просто псих. Артемис, к примеру, так и считает.

 Я улыбнулась в ответ. После такого признания возникло ощущение чего-то родного – уж очень это было похоже на мои мысли.

   — Может быть, – говорю. – Но, знаешь, безумцы, как правило, одарённые и выдающиеся люди.

 Дэннер весело фыркнул.

    — Это чем это, интересно, я выдающийся? Если только носом.

    — Я серьёзно! – притворно обиделась я, сдерживая смех.

    — И я серьёзно! Очень даже серьёзно!

 Тут я рассмеялась окончательно и, набравшись смелости, прижалась к его плечу. Он был тёплый и надёжный. Огонёк свечки расплывался перед глазами, и мне казалось, что если расфокусировать зрение, то увидишь саламандру.

 Дэннер

 И откуда у меня эта улыбка?! В честь чего?! Чувствую себя идиотом... Аретейни с чего-то взялась срисовывать мою шрамированную физиономию, а я ещё и улыбаюсь сижу, как обкуренный. Благо, можно уткнуться в книжку, правда, не очень спасает.

 А тут она прекратила рисовать, и вообще, придвинулась вплотную. Думаете, я немедленно после этого принялся обниматься и целоваться с ней? А вот и нет. Хотя очень хотелось.

 Так, ну все! Довольно! Уже голова кружится ото всей этой романтики, и сердце в рёбра колошматит со здоровым энтузиазмом отбойного молотка.

 Все, нет меня. Совсем нет. Можете со мной попрощаться...

 Чтобы не потеряться окончательно, я заставил себя встать – а вот это, я вам скажу, самый настоящий подвиг! Думаете, оборотня, там, тяжело завалить или лазить ночью по лесу, или из тумана живым вернуться? Фигня!.. Вот, отстраниться от неё – подвиг. Все, хочу медаль.

 Итак, я поднялся – да не только поднялся, а ещё и принялся болтать всякую ерунду. Впрочем, я, вообще, последние полдня веду себя абсолютно по-идиотски, так что, терять мне нечего.

    — Слушай, ты, наверное, голодная, и одеть тебя во что-то надо... давай заканчивать посиделки со свечами и рисованием. Собирайся.

 Она вскинула на меня серые глазищи и, видимо, для комплекта, ими же хлопнула.

    — Куда?

    — На улицу.

 Я люблю тебя, Аретейни. Чёрт побери, я люблю тебя.

    — Иду.

 Вскоре мы оказались на улице. Мимо пробежала Нэйси – бледная, глаза бешеные. Надо бы расспросить у неё что случилось, когда успокоится – Нэйси без повода нервничать не станет, тем более, так нервничать.

 Я намеренно свернул в сторону моста, привёл Аретейни к железной дороге и протянул ей руку, помогая спуститься вниз. Она ухватилась, но все равно размытая дождём земля здорово скользила под босыми ногами. Ещё заболеет, с неё станется...

 Рельсы поблёскивали под моросью дождя ртутными полосками. Я подошёл к ним и обернулся, дожидаясь прыгавшую по камням Аретейни. Судя по её походке, босиком она ходить привыкла, и россыпь щебня её не ранила. Она подошла и протянула руку, коснувшись холодной и влажной, гладкой металлической полоски. Я ждал. И вдруг рука её вздрогнула, а глаза распахнулись. На лице засияла какая-то даже восторженная улыбка, будто у человека, увидевшего чудо. Впрочем, ну, да, это и, правда, чудо.

    — Поезд!.. – тихонько прошептала она. – Дэннер, поезд!.. Это метро?

 Я пожал плечами.

    — Может быть. Иначе, почему дорога в овраге. Обычно они строятся на насыпи. Только вот, если крыша обвалилась, то где она? Странно это.

 Аретейни поёжилась и встала. Точно, замёрзла. Надо идти. Я стащил с себя куртку и молча накинул ей на плечи. Мне-то ничего, а девчонка и простудиться может.

    — Спасибо, – сказала она. – А ты не замёрзнешь?

    — Я – нет.

 Странная. Мне-то с чего мёрзнуть?..

 Мы поднялись наверх и отправились к Лидии. Аретейни возбуждённо вертелась и задумчиво грызла ногти. Через пару минут все же не выдержала.

    — А есть тут ещё где-нибудь поезда?

    — Нет.

    — Постой-ка. – Она даже остановилась. – Что-то тут не так. Если поездов нет, то откуда, получается, ты про них знаешь?

    — Читал. В Храме есть старые книги, а я иногда их оттуда таскаю. Откуда же я ещё могу знать про то, чего в городе нет.

    — Ого. – Аретейни задумчиво притихла. – А пойдём туда, а?

    — Пойдём. Только завтра.

    — Обещаешь? – Тут она ухватила меня за руку, перегородила дорогу и заглянула в глаза. – Правда?

 Я невольно улыбнулся.

    — Обещаю.

    — Ура! – Она совсем по-детски захлопала в ладоши и кинулась мне на шею. Я не удержался и обнял её в ответ.

 Нет, это уже совсем ни в какие ворота не лезет!

 Дальше – больше. Сунув руки в карманы от греха подальше, я обнаружил в них полнейшее отсутствие кошелька. Причём, в обоих. Лидия, разумеется, простит день неуплаты, но я не люблю долги. Пришлось возвращаться.

 Пока я ходил за кошельком, кто-то позвонил в дверь.

 На пороге стояла девчонка – совсем юная, несчастная, и явно голодная. Спросила, не нужна ли мне помощь. Видимо, ищет работу. Пришлось разочаровать.

    — Нет, – сказал я. – Прости.

    — Привет, – появилась из коридора Аретейни и вручила мне обратно мою куртку, которую я автоматически натянул.

    — Привет, – отозвалась девушка и с надеждой поглядела на меня: – Точно? Совсем?

    — Совсем, – расстроил я. Было, конечно, жалко, но мне действительно не нужно никакой помощи.

 Тут девчонка, вместо того, чтобы огорчиться, извиниться и уйти, тряхнула волосами, сморщила чуть курносый нос с россыпью милых веснушек и нахально заявила:

    — А у вас пол грязный.

 Вот вам, пожалуйста.

    — Не грязный – а старый, – проинформировал я, для наглядности чиркнув подошвой сапога по чистому, но и вправду, облезлому типовому паркету. – В этом корпусе все квартиры казённые, и уборщицы работают. На этаж по человеку. Это же общежитие.

 Я сунул кошелёк в карман, вышел на лестничную площадку и, дождавшись Аретейни, закрыл дверь. Девчонка с надеждой следила за моими движениями, да куда там. Вампирская привычка – брать на красивые глазки и милые мордашки – на патрульных не действует по определению.

    — Спроси у... – начал было я, протискиваясь между девчонкой и стеной.

 И вот тут-то запищал детектор.

 Запищал ультразвуком, который нечисть не воспринимает. Видимо, я сунул его в кошелёк и там благополучно забыл.

 Я ни о чём не думал и ничего не просчитывал. Руки действовали сами собой, одна отшвырнула Аретейни назад, другая в мгновение выхватила оружие и выпустила в девчонку четыре серебряные пули – как полагается, по рукам и по ногам. Она упала и, кажется, потеряла сознание от боли, а я быстро шагнул вперёд и дёрнул её за шиворот, открывая лицо.

 Ну, так и есть.

 Тугие рыжие кудри, слишком большие и раскосые для человека глаза, смуглая кожа, в сочетании с рыжими волосами дающая ещё какой простор для подозрений – правда, в полутьме подъезда все это было сложно разглядеть, и я включил фонарик. Вытянутые кверху и заострённые уши, а зубы в приоткрывшемся рту слишком мелкие и ровные, со значительно выдающимися клыками, как верхней, так и нижней челюсти.

 Аретейни шагнула вперёд и присела рядом с телом.

    — Кто это?

    — Оборотень, – отозвался я, поднимая оружие для последнего выстрела. Так вот кто у соседских бабушек кур потаскал... Лисица. Ну, я-то, в отличие от того же Артемиса, лекции в академии не прогуливал.

 Мне оставалось одно незначительное движение до её смерти – но судьба, как водится, опять распорядилась по-своему.

 Оглушительно завыла сирена, Аретейни вздрогнула, и я её вполне понимаю – мне самому никогда не нравился этот звук – какой-то тоскливый и завывающий, тяжело, настойчиво бьющий по нервам. Я вообще не понимаю, зачем такой сделали, он здорово мешает быстро и продуктивно мыслить. А может, он от старости такой...

 Здание содрогнулось от первого и до последнего этажа, пол ушёл из-под ног – а мы втроём кубарем вылетели аккурат в окно подъезда, вдребезги разбив стекла.

 Короткий полет завершился на холодной и мокрой покатой металлической крыше флигеля, по которой мы съехали вместе с грудой осколков, я рефлекторно извернулся, останавливая падение, один из осколков располосовал ладонь, я перехватил руку Аретейни, но пальцы скользили по крови, а рука пульсировала болью и отказывалась подчиняться. Рыжая свалилась на меня, благодаря чему я проехал ещё пару метров, остававшихся до края. Здесь падение остановил тоненький и на вид ненадёжный аттик, в который Аретейни впечаталась всем весом и в который я в свою очередь впечатал Аретейни. Сверху скатилась рыжая, но аттик, к счастью, выдержал.

 И только тут я приподнялся и огляделся.

 Сирена выла, дождь шёл, и мелкая холодная морось размывала кровь на металлической кровле – мою и рыжей, которая так и не пришла в себя. Небо оставалось чистым, да и внизу, на улицах города, паники не наблюдалось. Ничего не понимаю.

    — Что это? – ухватилась за меня Аретейни, чтобы не перелететь через низкий аттик.

    — Тревога, – ответил я.

    — Учебная?

    — Учебной у нас не бывает.

И не смотри на меня так, милая, я сам не понимаю ни черта.

 Рыжая все ещё была без сознания, и лежала на самом краешке. Я снова поднял пистолет. А с виду девка как девка. Тоненькая, трогательная, хорошенькая. Аретейни напряжённо переводила взгляд с меня на оборотницу и обратно.

 Тут рыжая завозилась, застонала и пришла в себя. Захрипела от боли и инстинктивно замерла – оба рукава латаной рубашки и штанины на коленях намокли, пропитавшись кровью. Она хватанула ртом и распахнула глаза, уставившись на меня.

    — Вы чего?! – болезненно выдохнула жертва полнолуния. – За что?..

    — За шкаф, – с трудом отозвался я, стискивая зубы. Рука ходила ходуном, тяжёлая рукоятка пистолета соскальзывала по липкой крови, тоскливые завывания сирены звоном отдавались в ушах. Каждый раз, встречая разумную и осознающую себя нечисть, мне приходится заставлять себя убивать. Одно дело – упырь, волглый морок, русалка или овражье колесо – этих-то можно без зазрения совести валить штабелями. И совсем другое – когда перед тобой разумное мыслящее существо – совсем человек.

 Совсем – да не совсем.

 Соберись, Селиванов.

    — Постойте! – неожиданно ухватила меня Аретейни. – Поглядите вниз!

 Мы рефлекторно подчинились – я и рыжая, обернувшись и зачарованно глядя на асфальт внизу. И поглядеть стоило.

 Мало того, что в нём немеряно трещин – обычной сетки трещин, образовавшейся от старости – так сейчас дорога буквально вздыбилась, покрываясь открытыми черными ранами и брызгая взрывами асфальтовой крошки.

 Тряхнуло ещё раз – и аттик таки слетел. И мы вместе с ним. Я успел сгруппироваться и приземлился благополучно, Аретейни упала неудачно и тут же охнула, перекатываясь и рефлекторно хватаясь за коленку, а рыжая, упав на бок, вырубилась вторично, но мне было не до неё. Признаться честно, мне в тот момент было очень страшно за Аретейни, и поэтому раненые оборотни резко перестали меня интересовать и потеряли всякую научную и не очень ценность.

 А землетрясение прекратилось.

 Не знаю, как так! Как началось – так и закончилось. То есть, точно так же абсолютно неожиданно.

 Ну и чёрт бы с ним, с землетрясением. Закончилось и ладно.

 Я подошёл к усевшейся на краю трещины Аретейни и осторожненько коснулся её плеча.

    — Ты в порядке?

 Она обернулась и распрямилась. Лучше бы она этого не делала, честное слово. Потому что тогда бы по-прежнему не было видно ранок, царапин и ссадин, едва ли не сплошным покровом рассыпавшихся по рукам, плечам, груди и лицу. Белое платье разорвалось и белым быть перестало, частично окрасившись грязью, частично – кровью, правая рука была располосована от внутренней стороны ладони и почти до локтя – стекла режут глубоко и ровно, а заживают такие раны очень долго; кровь сбегала ручейками и капала на развороченный асфальт. Нос она тоже ухитрилась разбить, и теперь покаянно им шмыгала.

 И вдруг всхлипнула, прижалась ко мне и разрыдалась, словно ребёнок, который упал с велосипеда и обиделся на такую жизненную несправедливость.

 Ну, и вот что мне с ней теперь делать?!. У меня возникло странное ощущение, будто это у меня все тело в порезах, а вовсе не у неё. Лучше бы уж у меня, честное слово...

 Я прижал её к себе и погладил по волосам здоровой рукой. Было больно, но не из-за раны, а оттого, что больно ей.

    — Извини, – шмыгнула она, уткнувшись носом мне в плечо. Было неясно, отчего промокла рубаха под не до конца застёгнутой, и оттого съехавшей, курткой – не то кровь, не то слезы.

 Я отряхнул стекло – кожаная форма выдерживала и не такое, не подвела и сейчас. И вдруг охватила злость на самого себя – мог бы и одеть девчонку. Хоть бы и в форменную куртку – целее была бы...

 А, чего уж теперь.

 И тут очнулась рыжая. Захрипела, приподнялась и тут же упала на спину, широко распахнув глаза. Застонала. А у меня уже весь трудовой энтузиазм пропал. Во-первых, голова была прочно забита Аретейни. А во-вторых – ещё оборотней сейчас расстреливать не хватало, ага. Существует проблема посерьёзнее...

 Рыжая повернулась ко мне и выговорила:

    — Вы меня убьёте?..

 Я вздохнул. Аретейни притихла.

    — Всю жизнь мечтал… Живи пока, – решил я. – Ты же людей не убиваешь. Настоятельно рекомендую продолжать в том же ключе. В следующий раз выстрелю в сердце. И постарайся в связи с этим мне больше не попадаться, идёт?

 Рыжая хлопнула глазами и ничего не ответила. Взгляд у неё был отсутствующий, похоже, снова повело. Оклемается. Оборотни живучие. А убивать её я пока что не стану. Зачем, если она неопасная?

 Я наскоро перебинтовал руку, подхватил Аретейни на руки и отправился обратно домой – следовало обработать раны. И отдохнуть, пока есть время.

 Тут рыжая приподнялась и уселась.

    — А с чего вы взяли, что я кого-то там должна убивать?

    — С того, что оборотень не может без убийства, – ответил я, отворяя дверь.

    — Я не оборотень!! – крикнула мне в спину рыжая. Но дверь уже закрылась.