фрагмент романа "Маньяк, которого не было"

 

Вадим Россик

 

Книга первая

 

МАНЬЯК, КОТОРОГО НЕ БЫЛО

(Алексей Макеев «Отложенное самоубийство», Москва, издательство ЭКСМО, 2013)

Роман-драма

 

«Воображение — это то, что стремится стать реальностью».

Андре Бретон

        Глава 1

         Первое октября. Понедельник. Сон.

         Тихо. И очень холодно. Тяжелая непрозрачная темнота заполняет всю мою реальность без остатка. Какая-то ненормальная, преувеличенная темнота. Воздуха в ней совсем нет. Вместо воздуха бесстрастный и бесконечный мрак. Я хрипло дышу этим мраком. С натугой вдыхаю его и с трудом выдыхаю. Холодно.

          Хотя постепенно темнота чуть редеет, в углу спальни сгущается большое бесформенное пятно - черное и блестящее, как строительная смола, которую мы жевали в советском детстве вместо жевачки. Это пугающее меня пятно медленно трансформируется в более осмысленные очертания.

          Ни черта не видя, я, тем не менее, каким-то шестым чувством, понимаю, что в углу стоят дети. Трое. Они неподвижно стоят и смотрят на меня из темноты. Холодно. И тихо.

          Один из детей – наш Лукас. Я почему-то это точно знаю. Лукас держит за руки мальчика и девочку, одного с ним возраста. Почему они здесь, в этом мраке? Странная мысль появляется у меня в голове: «Может быть, они все уже умерли?» Не может быть! Мальчик и девочка – не знаю, а Лукас спит в соседней комнате. И вдруг могильная тишина умирает. Детский смех серебряным колокольчиком трепыхается во тьме. Все громче и громче. Растет от тихого нежного пиано, до резкого, пронизывающего крещендо. Мне становится страшно. Смех безжалостными саморезами ввинчивается в уши. Сердце сжимается в крошечный комочек материи. В тот момент, когда моя голова уже больше не может вместить ужасный смех и готова взорваться, как газовый баллон, я, наконец, понимаю, что вся эта жуть происходит во сне. Ну, все, хватит с меня этих кошмаров! Я решительно просыпаюсь.

          Проснулся, вздрогнул. На тумбочке, в изголовье постели, пронзительно трезвонит толстый круглый будильник. Истеричка. В спальне – собачий холод. Марина вчера вечером, перед сном, выключила батарею. Немецкая экономия на отоплении. Не зима же! Октябрь. Резкий, порывистый, мокрый.

          Я обитаю в маленьком баварском городке. Мы его называем Наш Городок. Городок как городок. На высоком берегу Майна гордо торчит квадратный старинный замок, обернутый с трех сторон виноградниками. С четвертой стороны – каменный лабиринт узких улочек. Когда-то в замке собирались уверенные в себе феодалы и разные прочие средневековые рыцари. Рекой лилось вино, жарились целиком быки, плелись коварные заговоры. В глубоком подвале томились несчастные пленники в ожидании выкупа. На головы пленников с потолка капала ледяная влага. По грубым камням стен прыгали багровые отсветы горящих факелов. Романтика! Хотя семьи кормить тоже надо было. Но все это дела давно минувших дней. История. Сейчас в замке библиотека и картинная галерея. В подвале – гараж. Потомки кровожадных рыцарей теперь сидят в конторах, бюро, офисах туристических компаний, водят автобусы. Широко улыбаются и в дверях пропускают тебя вперед. Итог социального прогресса.

          Возле замка выросли, как грибы вокруг пня, домики. В основном двух- и трехэтажные. В одном таком домике на втором этаже живу я. Мой адрес, если кому интересно: Песталоцциштрассе, один. Живу с женой Мариной – казахстанской немкой и двумя ее сыновьями от предыдущих браков: Сашей, двадцати четырех лет и десятилетним Лукасом. Благодаря браку с Мариной, я и оказался в Нашем Городке. Взял и утонул в голубых объятьях ее глаз. Ну, и заодно переместился с Урала в Баварию. В Байрон. Это на местном диалекте. Оказался в другом пространстве и времени. В иной событийности. Теперь уже два года в Германии. Срок достаточный для того, чтобы начать понимать, что о тебе говорят соседи. И достаточный для того, чтобы заработать инсульт, умереть, воскреснуть и быть выписанным из клиники лишь для того, чтобы нырнуть в бездонную мучительную депрессию.

          Между прочим, я писатель. Не между прочим, конечно, а в основном. К сожалению, писатель, находящийся в перманентном творческом застое. «Писарь лысый», - говаривала про таких писателей моя бабушка. Веду выцветшую жизнь. Серые будни и я в них. Конечно, хотелось бы разразиться книгой, каким-нибудь захватывающим триллером про семью с фамильными тайнами, про династию банкиров и политиков, но... Вместо рывка к славе и деньгам, я решил рвануть в противоположную сторону. За грань отделяющую живое от неживого. Туда, где всегда темно и тихо. Говоря грамотно, но понятно: «Свести счеты с жизнью». Депрессия же. Сроку я себе отмерил всего ничего: месяц. Начиная с прямо сейчас. И вот, воображаемые песочные часы перевернуты. Время потекло тонкой безостановочной струйкой. Последний месяц моего непосредственного существования на этой посредственной планете. И возраст подходящий для внезапного красивого ухода: пятьдесят три года. Наверное, до этого было еще рано умирать, но сейчас, мне кажется, в самый раз. А зачем жить? Все равно, никак не могу поймать смысл своей реальности. Дожил до пятидесяти трех и хватит. Умру.

          Жена, конечно, не знает о моем решении. У нее своих проблем выше крыши. Подозрение на образование раковых клеток в организме. Тоже не айс. Маринино постоянное откашливание и оглушительное чихание меня гнетет. Есть в этом что-то тревожное. Марина ездит по врачам, сдает анализы, проходит процедуры. В ограниченных масштабах Нашего Городка, оказывается, функционирует множество врачей. Пока всех местных айболитов и айболиток объедешь… В общем, ей скучать некогда.

          Я смотрю на будильник. Будильник смотрит на меня. Девять часов утра. Марины рядом уже нет. Куда-то унеслась. Делаварка. Лукас должен быть в школе, Саша на работе. Запах грибов с кухни и влажной зелени с улицы. Ночью был дождь. Балконная дверь распахнута настежь. Птицы нежно высвистывают свои мелодии, будто рассказывают, как они провели ночь. Из церкви за окном волнами доносятся песнопения. Стройные, возвышенно-печальные. Хотя церковь громоздится рядом с нашим домом, я в ней ни разу не был. Как говорится: «Это синагога, в которую я не хожу. У каждого еврея есть синагога, в которую он не ходит». Я помимо воли прислушиваюсь к хору. Духовно-предуховно. Вон, даже птицы почтительно притихли.

          Встаю, лениво одеваюсь. Носки, спортивные штаны, футболка. Футболка валяется под кроватью, как сдохшая собака. Поднимаю в спальне рольставни. Это обязательная процедура. Неотъемлемый аксессуар немецкого бытия. Практически каждое окошко Германии оборудовано этой штукой. Вечер заканчивается опусканием рольставен, а утро начинается с подъема. Как ритуал с флагом на военном корабле. Вниз-вверх. Потом салют свинцовому небу и в сортир.

         Кухня встречает завтраком. В тефлоновой сковородке под крышкой прячется яичница с помидорами. На тарелке высится горка поджаристых хлебцев. Масленка, сахарница и пачка молока на столе придают натюрморту законченность. Кофе я завариваю сам. Спешить мне некуда. И так мое время растягивается как тугой резиновый эспандер. В июне случился инсульт: скорая помощь, срочная операция, просверленная в двух местах голова, почти месяц в клинике. И вот уже три месяца дома. Самостоятельно еле хожу. С трудом сохраняю равновесие. С усилием концентрирую внимание на предмете. Говорю на трех разных языках с одинаковыми запинками и заиканием. Но считается, что я жив.

           Не спеша, пережевываю яичницу. Слабенький солнечный свет, как через плотный абажур, тускло освещает кухню. Осеннее солнце скупится на протуберанцы. После еды таблетки. Врач в клинике пообещал, что эти таблетки я буду вынужден принимать до конца жизни. Ага. Так вот оно какое – счастье!

          Я включаю радиоприемник, висящий над столом. «Антенне Байерн». Слоган: «Мы любим Баварию, мы любим музыку!» Веселенький быдлопоп вперемежку с информацией о дорожных пробках. Краткий курс деградации. Откройте как можно больше ваши рты и улыбнитесь!

          Скоро придет из школы Лукас. Мальчик-с-пальчиком. Умен не по годам. Лукасу уже десять лет, а ума, как у пятилетнего. А может быть, я не справедлив? Сам Лукас выглядит вполне счастливым. Пока для счастья ему хватает мамы, конструктора «ЛЕГО» и двух еженедельных евро по пятницам. Карманные деньги. Лукас плохо говорит по-русски, зато отлично болтает на диалекте. У Лукаса есть друг Джейсон – мелкий писклявый жихарка в очках. С Джейсоном Лукас и проводит большую часть времени. Когда не с мамой и не в школе. Носятся вдвоем по улице или ползают среди игрушек по ковру у нас в зале.

          Саша возвращается с работы после пяти. Он полная противоположность младшему брату – серьезный, основательный, неторопливый. Высокий, изможденный как узник концлагеря. Много курит, мало пьет, еще меньше ест. Саша работает механиком, неплохо зарабатывает и своей жизнью тоже в целом доволен.

           В общем, я окружен удовлетворенными, светлыми людьми. Один я на этом празднике жизни недовольно морщу нос. Депрессия? Инсульт превратил мою жизнь в бесформенный ком. Еще полгода назад я был полон оптимизма и планов на будущее, а сейчас от всего этого осталась только кучка серого пепла. Легонько дунь и разлетится по углам. Не соберешь.

          Скорее по привычке, чем по потребности я усаживаюсь перед монитором компьютера и включаю его. Открываю давно задуманную книгу. Начатую еще до инсульта. С тех пор не прибавилось ни строчки. Даже названия еще не придумал. Ну, здравствуй борозда! Я старый конь! Тупо смотрю в экран. В голове не мозг, а твердый вакуум. Оказывается, мне нечего сказать читателям. Или просто не хочется? Так и проходит день за днем. В бесполезном сидении перед монитором. Поливаю бесплодный песок пустыни, не способный ничего родить, вместо чернозема идей, сюжетов, образов. Литературное бессилие. Хотя, возможно, оно лучше литературного кретинизма. Чем выдавать на гора сотни тысяч шлака, может быть, честнее затихнуть? Лежать и не жужжать? Да, тут поневоле станешь угрюмым.

           Вспомнил давешний сон. Странная темнота, странные дети, странный смех. Странный сон. К чему бы это? Да ни к чему! Не хочу про это думать. Человеку с дважды просверленной головой все по барабану! Уйду весь в себя и просижу целый месяц, разглядывая в окно смурной октябрь. А потом по-английски… Не прощаясь…

          В прихожей шандарахнула дверь. Это Лукас явился из школы. Пацан вихрем проносится мимо меня в детскую. По дороге успевает кинуть мне традиционное: «Халло, Вадим!» и скрывается за углом. Я открываю рот, но напрасно. Не успел. Мальчишки уже нет. Быстрый, как заводной заяц. Из-за скорости Лукас, наверное, увидел только мои размытые очертания. Вторая космическая. Двадцать первый век. Времени, посидеть и поглазеть на экран монитора, нет ни у кого. Кроме меня. Поплотнее стискиваю губы и сосредоточиваюсь на тексте. Но разве дадут! Звонит телефон.

         Это Катя – сестра жены. Женщина, порабощенная своим котом. У этого кота даже нет нормального кошачьего имени. Он откликается только на «Иди, жри!». Маленький, серенький «Иди, жри!» заменяет Кате семью. По человеческому счету «Иди, жри!» уже перевалило за седьмой десяток. Кот, окаменевший от старости. Оказывается, коты тоже страдают артрозами и артритами. Кто бы мог подумать! «Иди, жри!» постоянно болеет. То хвост отваливается, то шерсть клочками. Старый пердун. 

          - Что делаешь? – символически интересуется Катя.

          Я что-то мямлю в ответ.

          - Я тоже, - загадочно произносит Катя. – А где Марина?

          - Марина уехала по делам, - туманно отвечаю я. На самом деле я понятия не имею, где моя жена и когда она вернется. Марина уходит и приходит, когда ей вздумается, не ставя меня в известность. Так она привыкла за годы одиночества. Я с этим не борюсь. А смысл? Через месяц полоса ее одиночества продлится и упрется в бесконечность. Вот и не нужно на этом заострять внимание.

           Катя молчит. Видимо ждет от меня инициативы в разговоре. Я проявляю:

          - Как ты, как кот?

         - Я-то в порядке, а вот мой «сынок», что-то болеет, чихает. Даже не знаю, что с ним делать, - жалуется Катя.

         Знакомая песня.

         - Может, у него аллергия? Бывает у кошек аллергия на людей?

         Катя смеется.

         Наш разговор разрушают колокола соседской церкви. Они добросовестно барабанят подряд раз сто. Из-за них мне ничего не слышно в телефонной трубке. Когда набат, наконец-то, утихает, вместо Кати в телефоне тянется бесконечный гудок. Я коротко стучу пальцами по столу. На моем тайном языке это означает: «Ну, и ладно!»

         - Я на улицу! – кидает Лукас, пробегая мимо меня к выходу. Он переоделся и жует «гуммибэрхен». Маленькие такие конфетки в форме медвежат. По вкусу напоминают сладкую автопокрышку. «Гуммибэрхен» заменяют Лукасу завтрак, обед и ужин. Если, конечно, мама не заставит поесть супа, картошки, колбасы, сыра, масла, хлеба и тому подобной несъедобной дребедени. Ну, есть же конфеты?! Зачем портить себе желудок? С точки зрения Лукаса – взрослые очень странные существа.

          - А уроки? – успеваю я спросить мальчишку. Марина попросила меня проверять уроки сына.

          - Сегодня не задали!

          Дверь опять оглушительно шарахнула. Стандартный ответ. Лукасу никогда не задают домашних заданий. По крайней мере, он в этом твердо уверен. Хотя классный руководитель опровергает. Кто-то из них двоих ошибается. Но кто?

           А вот и жена. Марина втискивается в дверь, нагруженная распухшими пакетами.

           - Привет! – бросает она мне, отдуваясь. Я «срываюсь» с места и со скоростью окоченевшего трупа ползу жене навстречу. Идти так же трудно, как плыть через застывший жир. На пороге кухни я все-таки перехватываю Марину. Со вздохом облегчения, она отдает мне пакеты. Теперь можно переодеться, упасть на диван и вытянуть ноги. Муж, то есть я, позаботится обо всем дальнейшем.

           Я разгружаю пакеты. Мясо в пластиковых контейнерах, филе красной рыбы на подложках, хлеб, колбасы, сырные наборы, молотый кофе, коробочки конфет (Эх, Лукас-то проворонил!), печенье, два десятка яиц, консервированные бобы, сетки с картофелем, луком… Обычной российской семье хватит на неделю, но здесь живут по-другому. Что не съестся за день-два, будет выброшено в помойный бак. Еда дешевая, даже бесплатная для многих (О халявном хавчике позже), поэтому никто крошки со стола в рот не отправляет.

           - А где Лукас? – кричит из спальни Марина, переодеваясь. Женщина-мать! Первым делом беспокоится о ребенке.

           - Наверное, с Джейсоном гуляет, - успокаиваю я женщину-мать, раскладывая продукты по местам. «Два таракана».

           - Да, чуть не забыл. Катя тебя спрашивала, - информирую я жену о звонке из владений императора «Иди, жри!».

           Марина, одетая в застиранную домашнюю кацавейку, выходит из спальни и берет телефон.

           - Катя? Привет, это Марина. Звонила?

          Я не прислушиваюсь к разговору сестер. После оптимизации продуктов в кухне, опять сижу за компьютером. Смотрю на свое отражение в мониторе. Как в зеркало. Короткая стрижка. Шрамов почти не видно. Особенно мне – шрамы сверху и на затылке. Седые волосы, мешки под глазами, помятая кожа. В общем, ничего достойного внимания. Постарел и уже не торт. Вполне октябрьское лицо. За плечами моего двойника в мониторе ничего не видно. Там уже начинается Ничто. Мое лицо смотрит на меня моими глазами из Ничего. Смотрит внимательно, с вопросом. «Ну, как ты там, брат? Зачем ты там?»

          Зачем? Сам не знаю. Мои попытки привести свой внутренний личный хаос в соответствие с общемировым ни к чему не приводят. Будущее вообще превратилось в прозрачную паутину. Три месяца назад дунуло посильнее и только обрывки остались болтаться. Досадно. Хорошо хоть не долго существовать. Один месяц. И он уже идет. Завтра вечером будет два дня.

          Звонят колокола.

          За два года жизни на Песталоцциштрассе я привык к их постоянному присутствию. Часто вообще не замечаю. А часто именно колокола возвращают меня в эту реальность. Звук поющей бронзы. Долгий, звонкий, иногда надоедливый. Каждые пятнадцать минут. Только ночью колокола умолкают. Наверное, тоже спят.

           - Катя просит нас завтра отвезти кота к ветеринару. На укол, - сообщает мне Марина, кладя трубку телефона на место.

          - Она, наконец, решила его усыпить? – неосторожно спрашиваю я, думая о своем.

          Марина сердится.

          - Ты что! Не говори глупостей! Для Кати кот самое близкое существо на свете. Она на его лечение денег больше истратила, чем я на тебя!

         - Даже не сомневаюсь, - горько соглашаюсь я.

         - Так ты поедешь со мной? – обрывает мои страдания Марина Она вообще такая – решительная и грубоватая. Любит покомандовать. Колкая, как моток колючей проволоки.

         - Поеду, - киваю я. Лучше плохо ехать, чем хорошо сидеть.

         - Значит, договорились, - завершает разговор Марина. – Завтра утром заберем кота, потом съездим к ветеринару, потом привезем кота обратно. Самой Кати не будет. У нее термин к зубному.

          Термин! Магическое слово, открывающее в Германии все двери. Если у тебя есть термин, то ты вхож повсюду. Как Терминатор.

          Марина принимается греметь посудой на кухне, а я, тем временем, включаю телевизор. Хватит бесцельно убивать время у компа! Буду убивать время другим способом. Переключаю каналы. Немецкие, русские…

          Клик! Новости. Мир бурлит, клокочет и булькает, словно обезумевшая от жары смола в котлах Преисподней. Поток событий не замирает ни на секунду. Крайне жестокий, смертельный поток. В мире, состоящем из экстремистов и их жертв. Взрыв на марафоне в Бостоне, взрыв на заводе минеральных удобрений в Техасе, угроза ядерной войны с Северной Кореей и Ираном, бои против исламских фундаменталистов в Африке и на Ближнем Востоке. День сакэ в Японии. Жертв еще больше, чем в Бостоне. Горячо?

            Клик! Немного остынем на экономике. Сгорбленные спины крестьян на рисовых полях. За сутулыми крестьянами из густых зарослей презрительно наблюдают обезьяны. Еще бы! Эти игры не для них. В зарослях полно бананов, но нема дурных. Труд сделал из обезьяны усталую обезьяну.

            Клик! За экономикой следует шоу-бизнес - сексуальный эквивалент насилия. С экрана меня растлевают полуголые певицы. Интеллект, как у пивных пробок. Отстой.

            Клик! Штатовский киновысер про Древнюю Грецию. Боги, богини и прочие герои в белых простынях. Лавровый лист, оливки, козий сыр. Но начинают напрягать древние греки-негры. Геракл с улыбкой дяди Тома. Гомер со сказками дядюшки Римуса. «Да, Бвана Зевс. Хорошо, Бвана Зевс. Слушаюсь, Бвана Зевс. Вау!». Черный юмор. Кажется, что уже сошел с ума.

           Клик! Темный экран. Все, что можно сделать, чтобы сохранить психику – выключить. Иначе эта пурга будет идти круглосуточно. Времена, когда телепередачи заканчивались белым шумом, давно миновали. Жесть.

         - Дорогой, ты не забыл, что у тебя завтра термин у фрау Половинкин? – спрашивает меня из кухни Марина. Внезапно.

         Я вздрагиваю. Точно. Завтра с восьми до девяти мой домашний врач фрау Половинкин возьмет у меня кровь на анализ. После клиники я нахожусь под ее контролем. Регулярно сдаю кровь. Сначала каждую неделю, теперь каждый месяц. Как раз завтра срок. Термин!

         - Конечно, не забыл, дорогая, - вру я. – Ты меня отвезешь?

         - А куда я денусь? – вздыхает Марина, выглядывая из кухни. – Кушать будешь?

         Марина теперь мой личный шофер. Срок моего российского водительского удостоверения недавно истек, а немецкие права я получить не успел - инсульт. Поэтому Марина возит меня к врачу и всюду, куда необходимо. Машина у нас на семью одна – старенький синий форд. Саша на нем ездит на работу, а когда форд нужен нам, жена утром сама отвозит сына и забирает после работы. Завтра так и придется сделать.

          Саши еще нет, Лукас дышит свежим воздухом на улице, поэтому обедаем мы с женой вдвоем. Я ем шпецли с мясной подливкой. Наполняю живот жирами, белками и углеводами. Шпецли, кто не знает, - это такие макаронные изделия. Типа толстой, круглой, короткой лапши. Широко распространенные в Баварии. Ничего, есть можно. Особенно с мясной подливкой. «Антенне Байерн» над головой берет на себя культурный досуг обедающих. Кэти Перри, Шакира, Пинк, пробки на автобанах, Авриль Лавинь, Мэрайа Кэри, Анастейша, пробки на автобанах.

          - Тебе кофе или чай? – спрашивает Марина, протягивая руку к электрическому чайнику.

          - Кофе.

          После инсульта вкус у меня кардинально изменился. Вообще многое изменилось, в том числе и вкус. Например, больше не могу пить чай, который пил всю жизнь. Чай превратился в какую-то маслянистую жидкость с отвратительным привкусом. Теперь – только кофе.

            Марина заваривает себе пакетик черного чая, а мне насыпает в кружку ложку растворимого «Нескафе» и заливает ее кипятком. Я бросаю в кофе две таблетки заменителя сахара. Тоже вынужденно. Если употреблять сахар, начинается раздражение на коже. Избыток углеводов в организме. Тут избыток, там недостаток. А в среднем – сгодится. Главное - сохраняется баланс. Баланс – это жизнь. Если баланс нарушится и гирька весов резко сместится в сторону – смерть организма. Отправишься из Яви в Навь. А там ничего интересного. Тамошний мир состоит из серой пелены. Я видел.

          После обеда я снова усаживаюсь за стол к компьютеру. Похоже, шпецли что-то инициируют. Опять открываю начатую бесконечно давно книгу без названия. Рассеянно смотрю в сторону окна. Марина на кухне звенит посудой. Убирает ее в моечную машину, в шпюльку. Вдруг меня обдает ледяной волной. Возле окна стоят  две маленькие фигурки в белых саванах. Мальчик и девочка. Дети держатся за руки. Лиц не разглядеть, потому что мешают складки материи, падающие на лица. Дети стоят молча. Только саваны легко колышутся на холодном сквозняке.

           Этот ужас длится какое-то безумное мгновение, потом кошмарное видение исчезает. Бодрый звон колоколов за окном стирает его из моей реальности. С бешено бьющимся сердцем, я смотрю, вытаращив глаза на молочно-белую штору. Это ее изгибы и шевеление запутали мое воображение. Явь и Навь. Отсюда туда и обратно. Я усмехаюсь непослушными губами. Смех смехом, а спина-то мокрая! Привидится же такое!

         Частые удары колоколов уступили крикам горластых турок. Я отправляюсь в спальню, чтобы посмотреть на улицу. Четверо крепких небритых мужиков грузят чей-то нехитрый скарб в грузовичок. Кто-то из соседнего дома надумал переезжать. Я не смог заставить себя подойти к окну в зале. А вдруг из-за шторы высунется маленькая ручка и ледяная ладошка требовательно сожмет мою руку? Дурь, конечно, мистика, но страх-то совершенно реальный. Никому не пожелаю таких видений. И снов. Только сейчас сообразил, что утренний сон был на ту же тему.

          Пока смотрел в окно, снаружи заморосило. Унылый осенний дождик. Солнце трусливо прячется за мутной тучей. Октябрь в Баварии.

          Меняю вонючую от пота футболку на свежую. В кухне трудолюбиво гудит шпюлька-посудомойка. А где Марина? Где моя колючая девочка? Оказывается, жена ушла на улицу. Понесла хоронить в контейнере пластиковый пакет с биоотходами. Теперь короткий панегирик: «Разделение мусора делается в целях избегания смешения разных типов мусора и загрязнения окружающей среды. Данный процесс позволяет подарить отходам «вторую жизнь», в большинстве случаев благодаря вторичному его использованию и переработке. Разделение мусора помогает предотвратить разложение мусора, его гниение и горение на свалках. Следовательно, уменьшается вредное влияние на окружающую среду». Такая вот здесь эко-концепция. Поэтому в кухне всегда наготове одно ведро для био, другое ведро для пластика, третье для бумаги. Да еще на балконе скучает мешок для остального мусора. Подход, наверное, верный, хотя и хлопотный.

          Когда поток времени сливается с вечерними сумерками, я все еще сижу перед компьютером. Красный квадратик со словом «почта» информирует, что для меня есть сообщение. Кто бы это мог быть? Опять реклама? Или кто-то из родни вспомнил? Захожу в почту. Действительно сообщение. От aloiskalt@live.de. Алоис Кальт? Не знаю такого адреса. Уже интересно. Открываю письмо. Ожидаемо написано по-немецки.

           «Уважаемый герр Росс, прошу Вас оказать мне честь и встретиться со мной в ближайшее воскресенье, седьмого октября, в четыре часа пополудни по вопросу, представляющему взаимный интерес».

           Далее следует адрес: небольшая деревушка у черта на куличках. Километров за сто. Бывшая Великая Германская империя – страна небольшая, поэтому чертовы кулички начинаются сразу за порогом. В общем, далеко, но не Сибирь, конечно. Сообщение заканчивается неизменной немецкой вежливостью: «С уважением» и подписью: «Алоис Кальт».

          Бумм-бумм-бумм! За окном опять звонят колокола.

 

         Глава 2

          Это еще что за чудо-юдо - Алоис Кальт? Совершенно незнакомое, ничего мне не говорящее имя. Звоночек не звонит. Я выстукиваю имя на клавиатуре. Посмотрим, что знает интернет. Оказывается, он кое-что знает. Вот, например, Алоис Кальт – австрийский народный поэт. Уже давно умер. И писем никому не пишет. Гораздо интереснее другой Алоис Кальт. Читаю прошлогоднюю статью из газеты «Майн Курир»:

           «Последний месяц в Германии не утихают страсти вокруг суда, который рассматривает возможность перевода под домашний арест «Баварского монстра» — самого страшного преступника в истории страны. Педофил и серийный убийца Алоис Кальт, отсидев в тюрьме двадцать лет, попросил заменить пожизненное заключение домашним арестом. По законам нашей страны такое возможно, ведь за все время пребывания в тюрьме, Кальт ни разу не получал замечания. Однако, немецкое общество категорически против снисхождения к монстру. Более того: в прессе в очередной раз завязалась дискуссия относительно возвращения смертной казни в исключительных случаях.

            Четвертого февраля, когда состоялось первое слушание по делу Кальта, полиции пришлось предпринять беспрецедентные меры безопасности. Мало, что самого маньяка по дороге из тюрьмы в суд охраняли сто шестьдесят полицейских, а на голове у него была каска, так еще и маршрут держался в строжайшем секрете. И не зря: у здания суда прошла демонстрация противников перевода Кальта под домашний арест. И кто знает, на что могла решиться разъяренная толпа.

           В Германии прекрасно помнят, с какими осложнениями много лет назад проходил переезд из тюрьмы в монастырь сообщницы Кальта, его супруги Беа Кальт. Пресса бушевала несколько дней. А стены монастыря, согласившегося принять убийцу маленьких детей, еще долго осаждали возмущенные обыватели. Впрочем, Беа Кальт прожила в монастыре менее года и скончалась от рака. Это произошло в тысяча девятьсот девяносто втором году.

           Эксперты считают, что освобождение не состоится. Но на всякий случай родственники жертв маньяка подали жалобу в Европейский суд по правам человека. Адвокаты семей погибших даже считают, что немецкий закон должен быть пересмотрен в сторону лишения особо опасных преступников возможности даже просить о досрочном освобождении или снисхождении.

            Беа Кальт и ее супруг Алоис Кальт были арестованы в тысяча девятьсот девяносто первом году. Суд признал Баварского монстра виновным в похищении, изнасиловании и убийстве в общей сложности тридцати детей, младшему из которых было пять лет. Тела двоих из них, близнецов Ханса и Гретель Райнер, не найдены до сих пор. Маньяк отказался показать место их захоронения. Кальт был приговорен к пожизненному заключению. Сейчас ему шестьдесят четыре года. Бывшая школьная учительница Беа Кальт была приговорена к тридцати годам лишения свободы, как сообщница. Она помогала мужу охотиться на детей и скрывала его от полиции. Так как Алоис Кальт взял всю вину на себя, суд счел возможным, приговорить Беа Кальт к заключению не в тюрьме, а в монастыре. Кальты поженились в семьдесят первом году, а развелись в девяносто втором, уже находясь в заключении. У них, кстати, был собственный ребенок.

           Свое решение, касательно просьбы Алоиса Кальта о переводе под домашний арест, суд должен огласить сегодня в понедельник».

           Короче, этот Алоис Кальт – ушлепок и мудак. И что ему от меня надо? Тоже мне – интрига дня!

           В этой душной компании он свой: американец Джеффри Дамер (убил, расчленил, частично съел семнадцать юношей и мужчин), немцы: Карл-Хайнц Задроцински, он же Юрген Барч («всего-навсего» четыре жертвы, пятая спаслась), Петер Кюртен – Дюссельдорфский душитель (шестьдесят девять убийств), Бруно Людке – правда после войны появились сомнения в его виновности (от пятидесяти одной до восьмидесяти пяти женщин! Нифигасе), Фриц Хаарман – Ганноверский вампир (от двадцати четырех до двадцати семи мальчиков). Россияне и украинцы: Андрей Чикатило (пятьдесят два убийства), Битцевский маньяк – Александр Пичушкин (сорок восемь убийств), Сергей Головкин – маньяк по прозвищу Фишер (одиннадцать убитых, расчлененных и частично съеденных мальчиков), Анатолий Оноприенко – Украинский зверь (пятьдесят две жертвы). Неустановленные серийные убийцы: начиная еще с Джека Потрошителя и заканчивая сегодняшними Зодиаком, Гонолульским душителем, Дровосеком из Нового Орлеана, Кливлендским мясником, Магистральным фантомом и Чикагским отравителем. Даа… Что-то эти уроды сейчас поделывают? Все еще идут к успеху?

           Куда уж тут тягаться с этими порождениями Преисподней выдуманным голливудским персонажам: Синей Бороде, Фредди Крюгеру, Ганнибалу Лектеру, Норману Бейтсу, Майклу Майерсу, Декстеру Моргану, кукольному Чаки, сказочному Джокеру, Кожаному лицу, Призрачному лицу, Календарному человеку, Высокому человеку... Рядом с реальными чудовищами самые амбициозные киношные злодеи меркнут, как свечные огарки в глубокой пещере.

           Я ищу в интернете дополнительные сведения о Кальте и нахожу. Баварского монстра упоминают на многих сайтах. Среди маньяков, серийных убийц и тому подобных омерзительных персонажей он застолбил себе достойное место. Набираю в браузере «Баварский монстр» и узнаю еще несколько подробностей его гнусной биографии. Кальт родился в тысяча девятьсот сорок седьмом. Получил медицинское образование. Женился в тысяча девятьсот семьдесят первом на Беа, в девичестве Дево, в следующем году у них родился сын, и так далее и тому подобное.

         Есть и список его жертв. Читаю:

         …Неизвестная, около пятнадцати лет. Была убита молотком, изнасилована и ограблена.

         Инга М., двенадцать лет. Была изнасилована, ограблена и убита ударами по голове. Обнаружена недалеко от лесной дороги семнадцатого июня тысяча девятьсот семьдесят седьмого года.

         Эрика Х., шесть лет. Была изнасилована и убита булыжником. Обнаружена в подлеске у проселочной дороги третьего сентября тысяча девятьсот семьдесят седьмого года.

          Неизвестный, десять-двенадцать лет. Тяжелое повреждение черепа и глубокая резаная рана горла. Был сброшен на дно девятиметрового колодца возле железнодорожной станции. Обнаружен двадцать второго августа тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

          Стина Х., восемь лет. Была обнаружена в лесу десятого ноября тысяча девятьсот семьдесят восьмого года.

          Криста Ш., девять лет. Была убита ударами по голове подковой. Была обнаружена в ноябре тысяча девятьсот семьдесят восьмого года, спустя месяц после исчезновения.

          Мартин И., двенадцать лет. Был убит ударами тупым предметом по голове. Был обнаружен первого января тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

          Фридель Ш., шестнадцать лет. Смерть от тяжелого повреждения черепа, сделанного железным прутом, и изнасилование. Была найдена в лесу под штабелем дров в феврале тысяча девятьсот семьдесят девятого года.

          Неизвестная девочка. В начале марта тысяча девятьсот семьдесят девятого года был найден ее череп…

          Кровавый список кажется бесконечным. И все эти мерзости Кальт совершил один. Следствие посчитало, что жена маньяка непосредственно в убийствах не участвовала.

          До суда Алоиса Кальта содержали в железной клетке, его руки и ноги были скованы цепями, не позволявшими ему двигаться более чем на два метра. Меня это не удивляет. Пока шло следствие, Кальта изучали известные немецкие врачи. Адвокаты Баварского монстра утверждали, что Кальт невменяем, но врачи доказали обратное. «Отличная работа!», - сказал бы я этим врачам. Судя по описанию содеянного Кальтом, доказать, что автор этого ужаса вменяем, было, наверное, нелегко.

           Я бреду на кухню, чтобы налить себе кофе. Без кофе жизнь Баварского монстра впитывается плохо. Марина ушла в подвал, развешивать выстиранное. Ну, и ладно. Сам справлюсь. С чашкой возвращаюсь в зал. Опять занимаю свою частицу суровой реальности.

          Сижу в кресле, пью ароматный горячий кофе. Вот это жизнь! Никогда не понимал маньяков. Бегать по промозглому лесу, жуя чужую письку, и вопить от радости, как это делал Чикатило? «Свиристелки и перделки, да-да-да!» Сомнительное удовольствие. И как-то не эстетично.

          Отрываюсь на время от тошнотворных подробностей маньячных будней ради смежной темы. Смертная казнь, как таковая. Как же так случилось, что убийца тридцати детей давным-давно не ныряет в адской кипящей сере, а дожил до шестидесяти пяти лет и пишет мне письма?

          Хорошо, что умные люди придумали интернет! Теперь, не вставая из-за стола, я узнаю много нового про такой специфический аспект человеческой деятельности, как смертная казнь. Оказывается, в средневековых лилипутских германских королевствах традиционно отсекали голову мечом. Но применяли и другие интересные способы. Например, ведьм сжигали, за супружескую измену мужчин четвертовали, а женщин топили. А что делали с ведьмами, изменявшими мужьям? Огонь, вода и медные трубы? Охотно также использовали колесование, погребение заживо, посадку на кол и тому подобные изощрения. Причем протестанты в своем рвении ничуть не уступали католикам. Бесноватый Адольф ввел смертную казнь через повешение и гильотину. В Вермахте применялся расстрел, а в концентрационных лагерях – газовые камеры. В общем, выбор смерти был довольно широк.

          После войны уже самих нацистских главарей повесили и на том угомонились. В Западной Германии и Западном Берлине смертную казнь отменили в тысяча девятьсот сорок девятом году, а в Восточной – в тысяча девятьсот восемьдесят седьмом. Перестали раздавать билеты на корабль мертвых. Немецкие коммунисты до шестьдесят шестого года экономно рубили головы своим врагам на гильотине, а впоследствии решили пострелять. Теперь статья сто вторая Основного закона Германии гласит, что смертная казнь в Германии отменена и Баварский монстр может невозбранно приглашать меня в гости.

         И все-таки. Надо признать, что это странное письмо от странного человека нарушило мертвую тишину моих беспробудней. Для чего Кальт хочет со мной встретиться? Откуда, вообще, он меня знает?

         Рядышком со мной устроилась Марина. Желтый круг света от ночника в темном зале. Телевизор мягко мурлычет что-то лирическое. Поздневечерний интим. Лукас уже спит. Напрыгался за день, кенгуреныш. Саши дома нет. После работы он ушел к другу. Друг, тоже Саша, живет по соседству. Парни часто проводят вечера вместе. Пьют пиво и говорят о чем-то своем. Оба Саши – бывшие одноклассники, окончили местную школу. Теперь в ней учится Лукас. Пока наш Саша на работе, второй Саша целыми днями сидит дома у компьютера – играет в сложные игры-стратегии. После окончания школы оба вместе пошли учиться на механиков, но нашего Сашу взяли, а его друга нет. Так он и остался за бортом германского процветания. Безуспешно потыкался туда-сюда и застрял в кресле перед компом. Слава Богу, папа-мама кормят.

           Марина за моим плечом зевнула так, как будто заорала изо всех сил с выключенным звуком. Устала, солнышко. Вволю назевавшись, жена начинает, негромко, рассказывать, как прошел ее день. Она сегодня ездила к врачу, сдала анализы. Если анализы окажутся негативными – операция. Будут резать. «И не тянуть!» - сказал ей доктор Ольшевски.

            Это еще не все плохие новости. Утром, пока я спал, Марина поговорила со своей старшей сестрой Наташей. В свое время Наташа не поехала со всем их кланом в Германию. Осталась с семьей в Казахстане. Год назад у нее обнаружили рак печени. Наташа перенесла уже две операции, но метастазы появляются снова и снова. Сегодня утром она попросила Марину приехать в Казахстан, попрощаться. Очевидно, что дело уже совсем плохо.

          - И что ты решила? – спрашиваю я жену.

          Марина пожимает плечами.

          - Что тут решать? Нужно ехать.

          - Когда?

          - В ближайшее время. Завтра закажу билеты на самолет до Астаны.

          - А дети?

          - Возьму обоих с собой. Саша сегодня переговорил на работе. Ему дают две недели в счет отпуска. У Лукаса все равно скоро начинаются каникулы. От класса не отстанет.

          Марина обнимает меня. Утыкается носом мне в шею. Тихо шепчет на ухо:

          - Придется тебе пожить одному. Сможешь?

          Я храбрюсь.

          - Не сомневайся. На сколько дней ты летишь к сестре?

          - На месяц. Сестру поддержать и ребятам мою родину показать. Да и кое-каких подруг нужно навестить.

           Я чувствую себя гусеницей в коконе страха. Страх за Марину. Страх за Наташу. Сестры катятся к гибели. Весь мой мир катится к гибели. Хотя все мы, рано или поздно, станем удобрением. Подобная философия меня совсем не успокаивает.

          - Как твоя литература? – меняет тему Марина.

          Я вздыхаю.

          - Никак. Мои молитвы об успехе наверх не проходят.

          Хочу рассказать жене о приглашении Баварского монстра, но звонок в дверь затыкает мне рот. У Саши есть ключи. Кого это еще принесло? Мы, не сговариваясь, укоризненно смотрим на часы. В Баварии не принято ходить в гости так поздно. Фиг ли у нас тут делать?

          Марина открывает дверь. Из зала мне видно, что на пороге скособочилась одна из двух наших соседок – старенькая фрау Краус. Фрау Краус приехала в Наш Городок после войны из Чехии. Судетская немка. Сейчас ей уже за девяносто.

          Соседка подслеповато щурится, стараясь углядеть в темноте хозяев. Она одета в затрапезный домашний халатик. Руки трясутся. От старческой немощи.

          - Что случилось, фрау Краус? – участливо спрашивает старушку Марина, включая в прихожей свет.

         Та невнятно бормочет беззубым ртом, беспомощно прижимая руки к груди:

          -  Я прошу прощения, но мне плохо. Очень плохо. У меня нет родных, все уже умерли. Мне больше не к кому обратиться. Не могли бы вы мне помочь?

          Фрау Краус всхлипывает. Марина ласково обнимает старушку за плечики.

          - Может быть, вызвать скорую помощь?

          Соседка трясет головой, словно вытряхивает воду из уха.

          - Нет-нет, не беспокойтесь. Я уже приняла лекарство. Не могли бы вы просто посидеть со мной, пока лекарство не начнет действовать? Если это уместно… Я была бы очень благодарна…

          Марина вопросительно смотрит на меня. Я киваю. Жена успокаивает старушку:

          - Ну, разумеется, фрау Краус. Я побуду рядом с вами. Пойдемте со мной.

          Обе женщины выходят. Я остаюсь в круге света один. Почти полночь.

          В Германии есть такая традиция - на Рождество дарить соседям по дому бутылочку шампанского, сладости… Ну, все дела. Если соседей не оказывается дома – оставляют подарок под дверью. Мы обычно посылаем Лукаса. Он очень любит это дело, потому, что обе бабульки - наши соседки – всегда ему дают по пять евро. Через эти подарки я и познакомился с фрау Краус и фрау Хунгер. Фрау Хунгер тоже старушка-божий одуванчик. Ровесница фрау Краус и Октябрьской революции.

          Но я отвлекся. Так что там у нас такое со смертной казнью? Читаю в интернете статьи. Споры о необходимости и бесполезности смертной казни могут продолжаться вечно. Сторонники и противники, мне кажется, никогда не договорятся между собой. Суровые сторонники, в основном, делают упор на устрашающем эффекте смерти, да и вообще, предлагают не умничать и вернуть правосудие к принципу «око за око, зуб за зуб». Мол, украл курицу – отрубить руку. Украл вторую – отрубить негодяю вторую руку и так сокращать негодяя, пока он совсем не исчезнет с лица земли. И все засияет!

        Сердобольные противники применения смертной казни, твердят о том, что право человеческого существа на жизнь универсально и не может быть никем ограничено. Один из их важнейших доводов – сбои в системе правосудия в виде ошибочно вынесенных приговоров, часто на основании лжесвидетельств. Такие сбои, хотя и довольно редки, все же происходят регулярно. Ведь самый опытный и проницательный судья – не Бог, а всего лишь усталый человек с кучей болезней и забот. Он может с должной добросовестностью выносить решение только на основании доказательств, данных и установленных фактов. Что произошло на самом деле, знает только преступник и его жертва. Практика наглядно показывает, что судьи иногда совершают ошибки. И, если в результате такой ошибки человек будет приговорен к тюремному сроку, такой приговор еще можно отменить, невинно осужденного выпустить на свободу и выплатить ему компенсацию за нанесенный ущерб. Но, если кого-то казнят за преступление, которое он не совершал, исправить последствия такого приговора будет уже невозможно.

          На мой взгляд, сама идея убийства во имя справедливости дурно пахнет. Во многих странах, особенно с богоравными вождями во главе, однажды введенная смертная казнь, начинала применяться все шире и приводила к таким страшным последствиям, к каким никогда бы не привела ее отмена. Но не буду тыкать палкой, где.

         Читая статьи, я узнаю, что, оказывается, скоро, а именно десятого октября, будет отмечаться Всемирный день борьбы против смертной казни. Все прогрессивное человечество должно присоединиться. Короче говоря, смертная казнь несовместима с уважением прав человека. Одна лишь казнь невиновных уже достаточное основание для ее отмены во всем мире. Кроме того, существование смертной казни не препятствует совершению преступлений, о чем наглядно свидетельствует нездоровая деятельность всяких «душителей», «дровосеков» и «мясников». В общем, Евросоюз борется за полную отмену смертной казни и флаг ему в руки. Я за даже несмотря на существование Баварского монстра в ста километрах от меня. Государство не должно убивать своих человеков. Жестокость только порождает жестокость и умножает ее.

          За окном напоследок устало бренькают колокола. Прощаются с нами до утра. Уже ночь. Сижу один-одинешенек в комнате. Углы тонут в темноте. Только свет ночника очерчивает вокруг меня спасительный круг. Свет защищает меня от тьмы и ее чудовищ. От мальчика и девочки в белых саванах, например. Круг аутентичный тому, который охранял глупого бурсака Хому Брута в «Вие» Гоголя от приставаний ведьмы.

           Я здесь чужеродное тело. Фундаментально одинок. Весь мой хвост прошлого остался там, в России. Длинный-предлинный извилистый хвост. Родители, брат, сын (Не хочу, чтобы моя ДНК умерла вместе со мной). Друзья и знакомые. Работа, коллеги. Женщины… Я, как застигнутая врасплох ящерица, сбросил хвост и юркнул под соседний валун. От бывшей жены, правда, далеко сбежать не удалось. Виолетта тоже здесь. Под тем же самым валуном. Наверное, спит сейчас в одной постели с новеньким немецким мужем. В тихом городке, в соседней федеральной земле, где-то под Штуттгартом. От Нашего Городка далеко. Далеко по германскому счету, конечно. На машине часа три езды по автобану. Край света…

          Щелкнул замок входной двери. Это Саша. Куртка в мокрых пятнах. От нее тянет влажной махрой. Ясно. На улице дождь.

          - А где мама?

          - Пошла к фрау Краус. Бабке стало плохо и она попросила с ней посидеть.

          - Понятно. Тогда спокойной ночи.

          - Спокойной ночи.

          Саша уходит к себе. Ему завтра на работу. Он встает в пять утра, потому, что смена начинается в шесть. В Германии многие начинают работу очень рано. Зато и заканчивают после обеда. Но приходится рано ложиться спать. В восемь вечера на улицах уже никого нет. Плюс-минус, плюс-минус. В среднем – сгодится. Баланс.

          Я барабаню пальцами по столу. На моем тайном языке это означает: «Пора спать, чудик». В голову все равно ничто умное не стучится. Можно выключать ненужный компьютер. В темное стекло с шумом плещет вода. Дождь совсем разошелся.

         Марины все еще нет. Караулит за стенкой нестабильное самочувствие фрау Краус. Я лежу в темноте и рассматриваю потолок. Припарковал себя на постели. Напротив широкой супружеской кровати стоит старинный шкаф с зеркалами на дверцах. Могучий, во всю стену, из мореного дуба. Как он сюда попал, остается загадкой. Шкаф уже здесь стоял, когда Марина въезжала в эту квартиру. Он гораздо больше окна и двери в спальне. Как же он здесь очутился? Может быть, его воздвигли сразу вместе с домом? Или вырастили прямо в спальне, как дерево? Кстати, Марина в этом шкафу нашла пыльную бутылку шампанского образца тысяча девятьсот тридцать шестого года. Какой-то фашист спрятал, чтобы отпраздновать захват мира. Или забыл.

         На потолке сложный лабиринт из разводов плесени. Шиммель. Немецкая общенациональная трагедия. Если в Англии принято говорить о погоде, то в Германии принято говорить о плесени. Любая светская беседа неизбежно переходить на эту животрепещущую тему. «А у вас в доме есть шиммель? А как вы с ним боретесь? А мне недавно порекомендовали прекрасное средство от шиммеля». Ну, и так далее. И все бесполезно. Зло побеждает. Влажный климат плюс отсутствие нормальной вентиляции в жилищах.

         Детские призраки больше меня не беспокоят. Вот уже начал засыпать. Но! Маринка! Холодная, как лягушка, с разгону впечатывается в кровать рядом со мной.

         - Фрау Краус стало лучше и она задремала, - сообщает жена, начиная гладить мое тело ледяными руками. Соскучилась, видите ли! Марина вообще мерзлячка. Маринка-льдинка! Даже летом ей зябко. Зяблик, ёклмн! А уж в октябре, она совсем сосулька. В смысле, такая же холодная.

         После инсульта я в постели совсем не ас, но нужная для женщин функция у меня восстановилась вполне. Так что я уверенно отвечаю на ласки жены добротной эрекцией. Чем могу - помогу. Марина требовательно тянет меня на себя. Я и не сопротивляюсь. Не забыть бы про прелюдию. Последние посторонние мысли: «Не поеду я к Кальту. Рвотогонная жизнь этого ублюдка нисколько меня не заинтересовала. И не забыть бы про прелюдию!»

 

Отзыв 20 ноября 2014, 09:44

Весьма необычный сюжет для отечественных авторов – действие происходит в Германии. Для любителей погонь, стрельбы и крови книга будет не интересной. Действие неторопливое, как и вся «ихняя заграничная жизнь», особенно в небольших городках, которые по размерам на наше село не дотягивают… Но вполне читаемо, психологично, оставляет время на размышление. Зачёт!

 

Книгу можно приобрести в книжных или интернет-магазинах. Например: http://www.litres.ru/aleksey-makeev/otlozhennoe-samoubiystvo-2/

 

 

Другие произведения автора:

роман "Блеск тела"

фрагмент романа "Кто рано встает, тот рано умрет"

фрагмент романа "День, когда пропали тараканы"