АГЕНТ НКВД (4)

 

(продолжение)



13.

– Я полагаю, что можно поговорить с парнем откровенно, товарищ комиссар второго ранга, – сказал майор Шатров. – Мне кажется, что человек от честный. И если он примет наше предложение, то будет работать и не подведет.
– А подведет, так сразу под монастырь, – усмехнулся Ратов. 
– Я уверен, что он сделает все, что сможет. Для него слово «честь» – не пустой звук. Это стержень его характера, его души.
– Ты ждешь от меня санкции? – спросил Ратов. 
– Кто ж позволит подследственного выпустить без неё из следственного изолятора, товарищ комиссар второго ранга?

14.

Павел лежал на койке и смотрел в потолок. Все разговоры с сокамерниками переговорены. В шахматы он уже по десятку раз обыграл и Никиту Логвиновича и Ивана Александровича. Они были для него, перворазрядника, неинтересными противниками, слабенькими любителями, игроками от скуки.

Павел пытался вспомнить до мелочей дорогу отсюда, от Лубянки до угла Поварской и Трубниковского переулка, где был его дом. По роковой случайности, напротив него находится немецкое посольство, над которым сейчас развевается флаг со свастикой. И до его водружения Павел имел удовольствие несколько лет наблюдать за жизнью немецких дипломатов и вылетающими из ворот немецкими лимузинами, сверкающими черным лаком из окна своей комнаты.

Пройдя этот путь, Павел стал вспоминать комнату такой, какой он оставил ее после поступления в военное училище: письменный стол с гипсовым бюстиком Моцарта, массивный чернильный прибор из малахита, стул, картину неизвестного художника в бронзовой раме на стене, изображающую березовую рощу, белые кисейные занавески, которые домработница Ася стирала каждый второй месяц… Вспомнил Павел и Асю. Эта молодая женщина из рязанской деревни появилась у них вскоре после того, как отчиму, тогда еще комдиву, переведенному в Наркомат Обороны в двадцать седьмом, дали эту четырехкомнатную квартиру. А когда комдива Лунина отправили командовать корпусом на Украину, мать и отчим оставили Асю присматривать за юным балбесом Пашкой, которому нужно было доучиваться в нормальной московской школе, а не где-то, в какой-то тьму-тараканской. Но и без её присмотра Павел учился старательно, готовясь к поступлению в лётное училище. Ему было не до уличных гуляний: школа, спортивная секция бокса, куда он записался после закрытия курсов джиу-джитсу Кузьмы Прохоровича, дополнительные занятия немецким и английским языком. Этого потребовала мама. Занимались с ним немка Клара Оттовна и англичанка Поли Мигглз. И конечно, книги. В кабинете у отчима две стены занимали полки, набитые книгами на русском, на немецком, на английском и на французском языках. Александр Петрович в совершенстве владел французским, который изучал в гимназии, а совершенствовался в нем до революции в эмиграции в Париже. Стояли на полке и заманчивые томики Мопассана, на французском. Павел в четырнадцать лет самостоятельно занялся этим языком и вскоре уже смог разбирать мопассановские писания.

И случилось то, что случается с юношами в шестнадцать лет. Летом тридцатого года, он валялся на диване в гостиной, погрузившись в чтение одного из рассказов французского писателя, когда Ася начала мыть полы. Она возила тряпкой по полу, высоко подоткнув полы ситцевого платьишка под резинку трусов. 

Павел, наэлектризованный прочитанной сценой в «Милом друге», отвел глаза от книги и увидел женские голые ноги до самого-самого… 

Сердце его бурно заколотилось. Он вскочил с дивана... 

Сначала он получил мокрой половой тряпкой по мордасам, но не отступил и, глядя в расширившиеся от ужаса Асины зеленовато-серые глаза, ткнулся в губы – влажные, мягкие и теплые…

Ася прижала тряпку к его спине и ответила на его поцелуй проникновенно и страстно, откидываясь все больше и больше назад… 

…– Ах, Павел Александрович, что мы наделали, – смущенно сказала Ася потом, натягивая подол платья на ноги. – Как я теперь, порченая, посмотрю Пете в глаза?



Петя был ее давний друг, с которым они уже который год женихались и копили деньги на свадьбу.

Впрочем, через год они поженились. Но весь год Ася всецело принадлежала ему, Павлу.

За этими приятными воспоминаниями, отодвинувшими абсурд настоящего, и застал грубый окрик надзирателя:
– Кто здесь на «Лэ»? На выход!
– Началось, – подумал Павел, спуская ноги с койки.
– Крепитесь, мой юный друг, – пожелал ему Никита Логвинович.

15.

– Проходи, садись, – сказал остановившемуся посреди кабинета Павлу энкаведист, сидевший за приставным к письменному столом, указывая на стул напротив, и назвался: – Меня зовут Петр Данилович Громов.

Начало было необычным. Разговаривать с человеком, сидя с ним на равных за одним столом, комфортнее, чем примостившись на прикованной к полу посередине кабинета табуретке.

– Ты отказываешься подписывать признание, так? – спросил Громов. 
– Да, – ответил Павел. – Мне приписывается то, что я не совершал.
– Ну и не надо, – сказал спокойно Петр Данилович. – Но надеюсь, ты не откажешься посмотреть эти фотографии и отложить в сторону те, на которых ты увидишь знакомые лица? Просто знакомые.

– Не откажусь, – ответил Павел.

Петр Данилович положил перед ним пачку фотографий.
Павел взял их. На первых двух он никого не узнал, на третьей был снят политрук Сулин, его сосед по командирскому общежитию, далее он увидел портрет отчима, за ним последовали одноклассник Петров Васька, библиотекарша Липочка, домработница Ася, мама, тетя Лиза. Здесь были фотографии и сделанные профессионально в фотоателье и моментальные любительские, где люди сняты в случайных позах. Ближе к концу Павлу попалась фотография немолодого мужчины, видимо, снятого не с близкого расстояния и многократно увеличенная, отчего утратившая нужную резкость. Павел хотел было отложить ее в стопку незнакомых лиц, но что-то его остановило – лицо мужчины показалось ему когда-то и где-то им уже виденным – прямой аристократический нос, волевой подбородок, слегка приподнятый кверху… Но когда и где? Павел задумался. Энкаведист его не торопил с решением и тормошил вопросами: узнали, кто это? 

У Павла возникло знакомое чувство, чувство, какое он испытывал только перед одной фотографией – перед портретом знакомого тети Лизы. Портрет на картонной подложке был спрятан у нее в потайном ящичке внутри секретера, подальше от посторонних глаз. Павел, однако, заметил как тетка открывала его, и однажды залез в этот тайник. 

Он нашел в нем несколько золотых десяток, немного ювелирных украшений, тоненькую пачку писем и эту фотографию. Он и запомнил-то ее, потому что она была спрятана, и снимков этого мужчины не было в теткином альбоме. Был теткин знакомый на той фотографии значительно моложе и в форме царского офицера.

Павел, заглянувший в секретный ящичек без спросу, постеснялся расспрашивать тетю Лизу об этом офицере. 
– Я не уверен, гражданин следователь, – сказал Павел. – Но этот человек похож на одного офицера, чей снимок я видел у тети Лизы.

Петр Данилович удивленно посмотрел на Павла и переспросил:
– На офицера? 
– Да, на том снимке он в форме офицера царской армии.

На оставшихся трех фотографиях лица двух мужчин и одной женщины были Павлу незнакомы.

Положив перед Павлом лист бумаги, Громов попросил:
– Пожалуйста, в соответствии с проставленными на фотографиях номерами, укажите узнанные вами лица.

16.

– Очень интересно, – сказал Шатров, разглядывая снимок мужчины с волевым подбородком. – Лунин, значит, лично не встречался с Воиновым у тетки, но он показался ему похожим на неизвестного нам офицера, снятого вместе с его матерью. 
Надо бы поинтересоваться, кто это. Но Елизавету, по понятным причинам, пока лучше не трогать, а у Анны сейчас мы ничего не добьемся – она в психлечебнице в невменяемом состоянии. Однако слова Лунина лишний раз подтверждают, что этот господин сейчас живет не под своим именем.
– И лишний раз говорит о необходимости пустить под бок ему нашего Лунина. Пусть он сам поинтересуется у тетки, кто это, – заметил Громов. 
– На ее откровенность не приходится рассчитывать, – сказал Шатров. – Не рассказала племяннику о нем раньше, то и сейчас вряд ли скажет. Я уверен, что и Воинов не знает о том, что Гольцева держит у себя его старую фотографию. По правилам игры, он, зная о ней, должен был ее уничтожить, как ниточку, ведущую к нему. А относительно Лунина – да, пора начинать операцию. Зам. Наркома дал добро.

17.

И на этот раз Петр Данилович усадил Павла напротив себя и предложил чай с сушками. Павел не отказался: дают – бери, а бьют – беги. 

Чай после тюремной бурды показался Павлу особенно вкусным и душистым.

– Вы стали военным по желанию или так пожелал ваш отчим? – поинтересовался Петр Данилович у Павла.
– Я с детства мечтал быть военным. Видимо, это наследственное, – ответил Павел.
– Но комкор Лунин – не родной твой отец.
– Мой родной отец был офицером, – ответил Павел. – Предки по линии матери тоже все служили в армии. Только дед пошел во врачи, и то только потому, что в детстве упал с дерева, и стал хромать. Правда, я хотел быть летчиком-истребителем, но вымахал так, что кабина истребителя для меня оказалась тесновата.
– Да, рост у тебя кавалергардский, – согласился Громов. – В отца?
– Наверное, но я никогда не видел его. Даже на фотографии, – ответил Павел.
– Что так? Твои родители были люди не бедные, – удивился Петр Данилович.
– Они с матерью прожили недолго. Видимо, не успели. А там война, а вскоре отец погиб, утонул в Ладожском озере.

Павел отставил опустевший стакан.

– Благодарю за чай.
– Не стоит благодарности, – проговорил Петр Данилович, тоже отставляя стакан. – Ты, как понимаешь, я пригласил тебя не чаи распивать и разговаривать о твоей родословной.
– Понимаю, – ответил Павел, снова ощутив себя подследственным.
– Мы намерены обратиться к тебе с предложением помочь нам в одном деле. Поможешь?
– Что за дело? – удивился Павел.
– Прежде всего, Лунин, нас интересует твоя готовность помогать органам в борьбе с врагами советской власти.
– Я не буду подписывать ложные показания ни на кого, – отрезал Павел.
– А нам и не нужна ложь, Лунин. Нам нужна только правда, – раздался за спиной Павла знакомый голос. Он обернулся и с изумлением увидел Ивана Александровича. Но сейчас на нем была гимнастерка со знаками различия, подпоясанная ремнем. Он не походил на арестованного.
– Товарищ комбриг, – вырвалось у Павла. – Вы? 
– Майор государственной безопасности Шатров. А зовут меня, ты знаешь уже, Иваном Александровичем.

Шатров опустился на стул рядом с Громовым.

– Тебя никто не просит подписывать ложь, Павел. Но контрразведка такое дело, что, честно скажу тебе, приходится заниматься вынюхиванием, высматриванием, влезанием в души и умы других людей, выявляя их мысли и настроения, зачастую копаясь в таком грязном белье, от запаха и вида которого нас самих воротит. Людей лояльных советской власти мы не трогаем, заблудившихся поправляем, а вступивших на путь борьбы арестовываем, судим и сурово наказываем, защищая советских людей и наш строй.
– А я чем могу вам помочь? – удивился Павел.
– Прежде всего, мы хотим знать, только честно, не претит ли твоей аристократической душе превратиться в ищейку? – усмехнулся Шатров. – Не побрезгуешь вынюхивать, высматривать, выявлять врагов народа и… сдавать их органам?

Павел задумался. Неожиданный поворот ошеломил его: из гонимого самому превратиться в гончую?

– Я считаю, что выявление и пресечение деятельности врагов, угрожающих нашему государству, всяких там шпионов и диверсантов, дело не зазорное, – ответил он, – но стучать на своих товарищей, сослуживцев считаю подло. И моё происхождение здесь ни при чем.
– Стоп! – оборвал Павла Шатров. – Не будем огульно оскорблять всех наших осведомителей, наши глаза и уши, хотя разные среди них люди. Остановимся на выявлении шпионов, диверсантов и вредителей. То, что мы предлагаем тебе – это помочь нам вывести на чистую воду одного хорошо замаскировавшегося шпиона. Мы, конечно, можем арестовать его и без твоей помощи, но прежде нам нужно выявить его связи, которые он старательно прячет. Нет гарантии того, что он нам назовет своих сообщников при аресте, и сообщит о тех заданиях, которые дали ему его хозяева.
– А почему он должен их раскрыть мне? – удивился Павел. 
– Не должен, – согласился Шатров. – Но если ты станешь его помощником, которому он будет доверять, то ты сможешь многое узнать и тем самым предотвратить тот вред, который шпион может нанести нашей стране, нашим людям.
– Я не знаю, смогу ли, – ответил Павел. – Как я войду к нему в доверие? И вообще, почему он должен принять меня?
– Не должен, – сказал Шатров. – И я не знаю тоже, доверится ли он тебе. И не знаю, нужны ли ему вообще сообщники. Но мы все-таки попытаемся его подловить, и тебе придется постараться его переиграть. Дело это не безопасное. Такие люди могут пойти и на убийство, если что-то заподозрят. Причем, он тебя убить может, а у тебя такого права нет. Мертвый он нам бесполезен.
– Я – солдат, и защищать родину – мой долг, – сказал Павел. – Только объясните, что я должен делать, гражданин майор.
– Товарищ майор, Павел, – улыбнулся Шатров. – Товарищ.

18.

Павел был поражен той внезапной перемене, при которой он из подследственного вдруг превратился в агента НКВД и тому, что он на равных сидит со следователями и обсуждает вопрос об инсценировании своего побега из тюремных застенков. Нельзя сказать, что план побега, предложенный майором Шатровым, ему понравился – он весь построен на случайностях, на стечении обстоятельств, в которые может легко поверить тетя Лиза, но не матерый шпион, которому вдруг он свалится на шею. Да и с какой стати шпиону связываться с опасным беглецом? Ему проще порвать отношения с любовницей, вынужденной прятать беглого арестанта, врага народа.

Об этом он и сказал Шатрову. Тот согласился с Павлом, что план требует доработки в деталях, чтобы не отпугнуть шпиона.

– А можно сделать так, товарищ майор, чтобы я по легенде избежал ареста?
– Каким образом? – с удивлением посмотрел Шатров на Павла. 
– Предположим… предположим… – Павел собирался с мыслями. – Предположим, я совершил какое-то преступление, за которое мне грозит трибунал. Я испугался и сбежал.
– Ну, предположим, – усмехнулся Шатров. – А дальше?
– Я спрячусь у женщины, – ответил Павел. – Но не у случайной, как по вашему плану, а у своей любовницы.
– Вашу любовницу арестовали через день после вас.
– Не у Липочки, – ответил Павел. – О ней знали многие. У той, о которой никто не знает. 
– И она готова укрывать человека, который прячется от властей? – спросил Громов.
– А почему я должен объявлять ей об этом? Я могу сказать ей, что у меня отпуск и некоторое время отсидеться у нее.
– План интересный. И кто эта любовница? – улыбнулся Шатров.
Павел пожал плечами:
– Ее придется подыскать вам, товарищ майор.

Шатров и Громов рассмеялись.


(продолжение следует)