Клуб любителей прозы в жанре "нон-фикшен"

Но лучше других удалась тема заселения русскими Америки в восемнадцатом веке. Остров Кадьяк стал форпостом давления двуглавого орла на Великий океан и Новый Свет. Императрица слала нам крепостных в поддержку, а мы их тут же делали  вольнонаёмными. И алеутов, и краснокожих жителей Аляски и западного побережья Северной Америки. Они толпами собирались у досок с объявлениями – «требуются». Мы создавали промысловые и рыболовецкие бригады. Валили лес. Строили суда и города. Торговали со всем миром. Наши магазины были в Шанхае. В Бомбее на боевом дежурстве стоял фрегат под Андреевским стягом, охраняя интересы «Русско-американской пушной компании». Мы подбирались к кокосовым островам. Но тут настали холода, и наш дуэт распался.

4

Как-то попала нам с Вовкой Нуждиным на глаза книга в библиотеке – «Наследник из Калькутты». Не помню, на кого записали её, но заспорили – каждый хотел первым прочитать. Договорились: день он читает, день я – за раз всю-то не осилить. Жалко, что закончилась – такая книга!
Вовка предложил:
- Давай напишем продолжение.
Я согласился. И начали писать в тетрадке тонкой, по прежней схеме – день он пишет, день я, по норме. Норма - листок. Сначала мне казалось – интересно. Потом выловил «Наследника» в библиотечном книговороте, прочитал один, спокойно, и понял - ерунда.
- Ерунда, - говорю Вовке, - получается. Всё не то и не так – не будут нас читать, лишь курам посмеяться.
- Давай продолжение «Острова сокровищ» напишем, - не сдавался брат мой по перу.
- Давай.
Пишем. Чувствую, опять не то. Идём из школы, сочиняем – всё вроде интересно получается, и Стивенсон не стал бы обижаться. А возьмёшься за перо – куда что пропадает? Мысли, как спугнутые жиды – порх! – и пусто в голове. Слова, как гестаповец из партизана - тянешь, тянешь. Фразы какие-то убогие. Не то, что опубликовать – самому читать противно. Вообщем, не увлекло. Пробовали белиберду какую-то фантастическую сочинять, продолжали «Борьбу за огонь».
Потом Вовка предложил:
- Давай писать про наши приключения – как жили краснокожими в лесу.
Попробовали и, знаете, зацепило - получаться, вроде, стало. Вовка, хвастун, всё сбивался на то, каким он мудрым был вождём, как процветало племя в дни его правления. Мне здесь бахвалиться нечем - только день был в лидерах и то с позором свергнут. Так я больше о природе - мол, сосны вековые шумели, смыкая кроны, лютики цвели и птички пели, «…. когда могучие команчи встали на тропу войны,….».
«Великие команчи» в восторг пришли от нашей писанины - стали советовать, подсказывать, уточнять и добавлять.
Гошка заявил:
- Я тоже буду писать.
Взял рукопись и три дня не возвращал. А когда прочли его творение, то исключили из пишущей братвы - он перекатал страницу из нашего же сочинения «Джон Сильвер – одноногий пират».
Потом как-то Нуждасик показал рукопись своей подружке. Надюха отнеслась к нашему творчеству с пониманием и по-деловому. Не поскупилась на общую тетрадь в кожаном переплёте, в которую стала переписывать приключения команчей своим каллиграфическим почерком. Заодно и ошибки исправляла.

Эта рукопись обошла всю школу. Сначала принесла известность Наде, как издателю, а потом накрыла славой и авторов. Нас с Вовкой молва людская, как волна, вознесла на Олимп. Заметил, старшеклассницы при встрече стали улыбаться многообещающе и в спину пальчиком казали. Старшеклассники не гнушались подойти, по плечу хлопнуть и руку протянуть – здорово, мол, Вован иль Антуан!
Прискакали команчи.
- Что за дела? – возмущаются. – Про нас написано, а нам и почитать не дали, говорят, очередь какая-то.
На что Нуждасик, отделив указательный палец от рыхлого кулака, назидательно произнёс:
- Основной принцип социализма – имеет не тот, кто производит, а кто распределяет.
Эту фразу наверняка подслушал у своих умных родителей, но ею же закрепил монопольные Надюхины права на наши с ним творения.
Попала рукопись русачке на глаза. Её мнение:
- Объективная оценка зачастую бывает важнее самого действа. Молодец, Надя!
Она прекрасно знала авторов «Тайны Великих Братьев», но не могла хвалить тех, кого недолюбливала – такая натура. Устойчивое чувство неприязни ко мне она пронесла от первой встречи до последнего звонка. Выводя единственный «трояк» в очень сильном аттестате, прокомментировала:
- Желаю ему (мне, то есть) встречать на жизненном пути только принципиальных людей – тогда, быть может, получится из него какой-то толк.
Закончив приключения команчей, мы с Вовкой взялись за «День гнева» - повествование о войне нашей с летунами. С первых же глав оно стало школьным бестселлером. Нам буквально проходу не давали – когда продолжение? а что в продолжении?
Мы плечами пожимали – всё у Нади.
Теперь мы писали с Вовкой не страницами, а сюжетами – заранее договорившись: ты это, а я то – и сдавали издателю. Она переписывала каракули в общую тетрадь и поторапливала, если вдруг заминка выходила.
«Борьбу за Займище» Гошка мрачно комментировал:
- Допишитесь, допишитесь…. Когда возьмут за зёбры соответствующие органы, на нарах тогда писать (тут он сделал ударение на первый слог) станете.
Но нас с Вовкой уже трудно было остановить и запугать – готовы были сочинять и в заключении. Мы могли (и мечтали о том) стать соавторами во взрослой жизни. Поговаривали, куда нам после школы поступить – в УрГУ на журналистику или в Литературный институт податься. Звали Надюху с собой, и она соглашалась.
Закончилось всё весьма банально (печально?). Пошли после седьмого класса в поход – Надюха Вовке изменила с местными парнями. Они поссорились – издательство закрылось.
- Да чёрт с ней, - я Вовку убеждал. – Давай писать – у нас такие планы!
Но друг мой был мрачней покойника на собственных похоронах - кое-как перемог восьмой класс и поступил в автомобильный техникум. А рукописи зажилила Надюха.

5

Всё, о чём выше говорилось, было лишь вершиной айсберга - гора ледяная всей массой таилась в толще воды.
Скажу без аллегорий. Чтобы фильмы сочинять, спектакли ставить, книги писать, надо было много думать. Мог, конечно, что-то сымпровизировать на ходу, но не подготовленным быстро выдыхался. Поэтому думал, что завтра завернуть, какой преподнести сюжет, остаток дня, весь вечер, отходя ко сну и просыпаясь. Перелопачивая с Гошкой Всемирную историю, я прежде перетряхивал её в своём мозгу. Только все эти догонялки, убивалки, что мы озвучивали с другом, меня интересовали мало – увлекал процесс понимания хода событий. Почему это случилось так, а не иначе. Что стало бы с миром, если Брут не поразил Юлия Цезаря ножом, и гуси не разбудили спящий Рим? Можно ли стать Владыкою Земли, иль у Природы на мудрецов всегда довольно простоты?

Пробовал в мечтах, обрядившись в первобытные  шкуры, людей пещерных покорить. Лучше получалось, когда я шёл в союзе с животными на них.  Мне кажется, у Маугли был шанс – жителей изгнать, чтоб в городах царили джунгли, а там он царь и Бог.
Как преуспеть в Античном мире?  
Спартанцы? Рождённые чтобы воевать, войн не любили. Парадокс? Им так Ликург-законодатель завещал – не получается с наскока бить, миритесь, чтобы не сделать из противника закалённого бойца. Над Грецией контроль они имели, но дальше-то, ни шагу. Нет с ними мне не по пути: мои амбиции – всемирное владычество.
Вот Александр Македонский парень хоть куда – его фаланга поступью железной прошла полмира. Жаль Саню – отравили подлые завистники. Но я в уме продолжил его дело – к греческой фаланге и македонской коннице добавил колесницы из Египта, лучников Персии, боевых слонов индийских. Северной Африкой прошёл до Гибралтара, а потом Европой в Пеллу. Всё - мир был мною покорён.
Ещё интереснее римское военное устройство – в каждой провинции формировался легион. Мне представлялось это лагерем для содержания и обучения солдат. По зову императора они уходят на войну, а лагерь оставался, чтобы готовить пополнение для обескровленных центурий. Таким макаром, не спеша, мир сам римской воле покорится.
В Средние Века лишь на Востоке были потрясатели Вселенной – Европа выдохлась. Вот монголы, ребята молодцы, прошли весь континент – от берегов одного до берегов другого океана. Мне кажется, им лишь самой малости не хватало, чтобы весь мир лежал у их ног – не надо было пленных в рабство обращать. А цель такая – никаких городов, степь вольная от края и до края. Вместе в юртах живём, вместе скот пасём, едим и пьём, дерёмся – какие могут быть  тут собственнические отношения. Нет, с монголами я бы погулял по свету, только рабство и раболепие мне не по нутру.
Колумб. Открытие Америки. Конкистадоры. Пираты. Робинзон. Сколько тем! Казалось, что в мозгу не хватит места всё передумать и переиграть, в нужное мне русло Историю направить. Конечно, я на стороне краснокожих аборигенов, и под моим началом они берут над завоевателями верх. Хотя с луком и стрелами мир в эпоху пороха им не покорить.
Был ли у Наполеона шанс стать императором всех народов? В Европе - да, в России – никакого. Он ведь поднялся на волне отмены крепостного права. В России, правда, тоже крестьян освободил своим указом – а те его в штыки и вилы, рогатиною норовили в бок. Так что, фокус не удался.
Гитлер тоже мечтал о мировом господстве - Германию к рукам прибрал, потом Европу. На русских зубы обломал – да уж сильно безобразничал на оккупированной территории. Его теория об исключительности одной нации ошибочной была. На этом и спалился.
Если теперь шанс у США мир под себя подмять? Наверное, есть: лидером-то они стали – прорыв в космос, развитая индустрия, контроль над мировыми океанами. Я думал, думал и решил, что нет, в Штаты мне незачем спешить - всё дело в хвалёной американской демократии: не может у них всеми один человек повелевать. Даже если народы Земли захотят жить по-американски и в Штаты начнут проситься один за другим, владыкой там стать невозможно.
Теперь моя страна. На протяжении всей истории мы защищались – от хазар, печенегов, половцев, тевтонских рыцарей и шведов. Потом монгольское нашествие, и триста лет в ярме. Объединение Руси, Иван Грозный, возврат долгов татарам – покорение Казани, Астрахани, давление на Восток. Пётр Великий, окно в Европу, русский флот и регулярные полки. Освоение Сибири, Дальнего Востока, Аляски, Алеутских островов. И вот Российская империя в максимальных границах – от Одера до Сан-Франциско. Потом пошёл откат – утрачены Финляндия и Польша, продана Аляска. Революция, большевики у власти, Великая Отечественная война. Результат: полмира - социалистический лагерь. И всегда от князя до Генерального Секретаря в стране бал правил единоличный лидер.
Есть шанс ли у Советского Союза стать гегемоном мировой арены? Идея есть: коммунизм – общество без частной собственности и эксплуатации человека человеком. Может быть и шанс – надежда на мировую социалистическую революцию.
Мне задача - пробиться в Кремль, стать Генеральным Секретарём ЦК КПСС, дождаться победы социализма в масштабах всей Земли, и всё - мир у моих ног. Таков итог моих умозаключений.
Перелопатив в голове Всемирную историю, я успокоился – шанс мировой владыкой стать у меня есть, и я не буду повторять ошибок Потрясателей Вселенной. Вооружённый знаниями истории эпох, Землёю буду править мудро и степенно.
Только сначала надо школу перемочь.

Годы чудесные

Я никогда не позволял, чтобы мои школьные
занятия мешали моему образованию.
(М. Твен)

1

Отлично помню всю свою школьную жизнь с первого звонка и до последнего.
Разнесчастному нашему первому «Б» не нашлось учителя. После общешкольной линейки и первого звонка к нам подошла крупная девушка в чёрной юбке и белой кофточке с алым галстуком – представилась Ольгой Оскаровной, пионервожатой. Увела нас на школьный стадион, где мы до конца уроков играли а «Красное знамя, ударное звено…». Нормально, решили мы с друзьями, возвращаясь домой – а то пугали: школа, школа…. И решили завтра портфелей не брать – а зачем, всё равно в траве пылятся, а руки оттягивают.  
На следующий день учитель нашёлся – это была Валентина Михайловна, школьный библиотекарь. Провела нас в класс, рассадила за парты, проверила наличие «Букварей» и прочих необходимых школьных принадлежностей. Отметила нашу (бугорских ребят) несобранность. Жизнь ученическая началась.
Мы рисовали в разлинованных тетрадках палочки, галочки, крестики, нолики, буковки, циферки…. Но мы были детьми и, конечно же, шалили. Когда шум в классе мешал учебному процессу, Валентина Михайловна прерывала его.
- Ну, порезвитесь, порезвитесь – я подожду.
И отходила к окну, сплетя под бюстом руки. Она с грустью смотрела на кружащиеся за стеклом жёлтые кленовые листья и думала о чём-то своём. Мы только что на головах не ходили – шумели и безобразничали на полную катушку, порой даже школьного звонка не слышали.  
- Если вы не стремитесь к знаниям – вколачивать их бесполезно, – говорила Валентина Михайловна, заканчивая урок.
- Вы наказывайте их, наказывайте, - советовали учителя.
- Да как же?
- В угол ставьте.
Валентина Михайловна стала отправлять в угол шалунов.
Однажды собралось нас там человек пять, и я, времени не тратя даром, тут же принялся придумывать историю о том, как четверо немецких парней – Гитлер, Геринг, Гиммлер и Геббельс создали тайное общество и придумали свастику, сложив первые буквы своих имён. Рассказ так увлёк, что не заметили учителя.
Валентина Михайловна:
- А вам тут не скучно. О чём рассказываешь, Агарков? Может, и нас посвятишь?
- Пусть расскажет! Пусть расскажет! – зашумел класс.
Валентина Михайловна:

- Ну, хорошо. Вы садитесь. Сейчас поработаем немного, а минут за десять до звонка Толя нам расскажет свою историю.
Десяти минут мне не хватило. Я рассказывал и в конце второго урока и в конце третьего….
После уроков Валентина Михайловна позвала меня в библиотеку.
- Читать умеешь?
- Да.
Подаёт мне «Робинзона Крузо».
- Зачем фашисты? Рассказывай об этом человеке.
Я дома быстро прочитал все приключения парня из Йорка. Но тема лишь платформою была для собственных фантазий. Что я там насочинял! Класс слушал, затаив дыхание. Погони, драки, перестрелки, груды золотого песка….
- Ну, вот что, делу время, а потехе час, - Валентина Михайловна установила контроль над процессом. – Сначала выполняем все задания, а потом слушаем, сколько времени останется.  
И мне:
- Чтоб никаких рассказов вне класса – иначе больше книг не дам.
И выдавала – о путешествиях Гулливера, «Руслан и Людмила» Пушкина, «Волшебник Изумрудного города». Вот так с Валентиной Михайловной на пару двигали учебный процесс.
Учился я неважно – с тройки на четвёрку перебивался, но в двоечниках не ходил.

2

Вопрос о второгодстве поставила наша новая учительница Екатерина Степановна – Катька Невеликая. Под её железную руку мы попали во втором классе – Валентина Михайловна вернулась в библиотеку. Основным предметом, с помощью которого в классе поддерживалась дисциплина и успеваемость, была стальная метровая линейка. Она гулко хлопала плашмя по нашим плечам, выбивая пыль, и больно секла, впиваясь ребром. Она не покидала рук Екатерины во время урока, и секирой палача стояла в углу на переменах. Нам бы выкрасть её да сдать в металлолом. Но, то ли ума не хватало, то ли запуганы были насмерть.
Когда она меня треснула однажды, даже заикаться начал. Выучу дома урок, а к доске выйду, гляну на стальную линейку, змеёй извивающуюся в руках преподавателя, и всё – язык к гортани прилипает.
- Не учил? – сдвигает брови «императрица».
А у меня плечи к ушам тянутся и слёзы по щекам.
- Садись, тупица, «два».
Этих двоек я нахватал….
Екатерина Степановна вызывает в школу маму, пальцем в меня тычет:
- Первый кандидат на второй год.
- Что ж ему не хватает? – мама горько сетует. – Старшая сестра ударница.
- Тупой потому что.
Дома пересказала разговор с учителем отцу. Тот:
- Не верю. Ни одному слову не верю.
- Ну, так сходи и разберись.
- Нет, в такие дела я не суюсь.
И мне:
- Тебе жить, сынок, ты и учись.
Я напрягался, письменные работы все делал, но отвечать у доски до смерти боялся.
Школа стала полигоном нашего соперничества с сестрой. Люся успевала по всем предметам, её хвалили учителя, а я у Катьки Невеликой балбес балбесом был – с двойки на тройку перебивался и с трудом переходил в следующий класс.

«Рахитик!» - кривила губы сестра, суммируя мои умственные способности с физическими данными. Мама рукой махнула – непутёвый. Отец терпеливо ждал, когда же во мне взыграет агарковский характер, и покажу я свои истинные способности.
И вот однажды мой интеллект проснулся. Тому, наверное, дружба с сестрой и братом Шиляевыми способствовала. Я не только стал получать хорошие оценки, но обнаружил вдруг удовольствие в самом процессе познания. Учебники обычно покупали в августе, а к началу учебного года в них не оставалось ни одной незнакомой для меня страницы. И в моих, и Люсиных.
   - Ты что, паршивец, делаешь! - возмущалась сестра, обнаружив подвёрнутый уголок страницы (так я отмечал рубеж прочитанного)  в своём новеньком учебнике.
На планшете успеваемости в четвёртом классе я пересел с черепахи на паровоз. Радуясь успеху, шёл спиной к Бугру и напевал:
- Наш паровоз вперёд лети, в коммуне остановка….
Останавливает «императрица»:
- Куда, Агарков?
- На почту, письмо брату отослать (Саня Саблин служил в армии, и мы переписывались).
- Давай сюда и возвращайся – я сама в ящик опущу.
На следующий день…. Была зловещей её ухмылка. Стальная линейка кусачей щукой извивалась в жилистой руке.
- Ты думаешь, я такое письмо отправлю в Советскую армию? Как ты меня там называл? «Учихалкой»?! Бью я вас?! Ты ещё не знаешь, как это будет, если я начну вас бить.
Линейка со свистом рассекла воздух и вспорола обложку «Родной речи».
- Сядь и не вздумай меня провоцировать – сегодня я не в духе.
А я подумал, садясь, вот бы отцу рассказать, кто учебник порвал – он бы тебя так спровоцировал! Екатерина наша Невеликая (росточком не вышла) гордилась своим фронтовым прошлым, но и мой отец не за пряниками на танке ездил. Только не принято у нас родителям жаловаться – смертный грех.
Жаловался Вовке Грицай – соседу, другу, старшекласснику (на целый класс впереди!). Тот ухмылялся:
- Это что, ты бы с Копчёным повстречался – сразу бы в штаны наложил.
Копчёным звали их директора.
Вовка учился в восьмилетней школе номер три – двухэтажной, деревянной, через дорогу от нашей белокаменной, сорок четвёртой. Люся тоже там училась, а мама работала техничкой. Вечерами после занятий я прибегал ей помогать – переворачивал парты, подметал. Но Копчёного здесь не встречал.
Вовка рассказывал:
- Он как за волосы схватит, тащит по коридору и орёт: «Я тебя, паршивца, из школы выкину». И выкидывал с крыльца. А после ничего, не выгонял, даже и не вспоминал – главное под горячую руку не попасться.
- А вы бы налысо постриглись, - подсказал.
- Да ему-то по фигу – он и за ухо может схватить. Так вырванные волосы отрастут, а ухо - хрен.
- Ещё моду взял, - Вовка рассказывал, - станет в дверях на большой перемене и ловит тех, кто из туалета в школу бежит – пальцы нюхает.
- Зачем?
- Так мы ж курим – пахнут табаком. Он за ухо и мордой об косяк. Лучше, говорит, я тебя паршивца сам убью, чем ты от рака будешь загибаться. Так мы потом придумали – возьмём ладошку гавном натрём. Он нюхает и морщится:
- Вы что, паршивцы, жопу пальцем вытираете?
Умер Копчёный на боевом посту – в директорском кресле, от инфаркта. В день похорон в обеих школах занятия отменили – учащихся и учителей отправили в похоронную процессию. Не знаю почему, но гроб с телом подавали из квартиры через оконный проем. В траурной колонне все перемешались, и я под шумок удрал.

В третьей школе не было централизованного отопления – в каждом кабинете стоял барабан (печь круглая такая). Помогая маме убираться, золу выгребал и думал, как тут можно заниматься – огонь, потрескивая, отвлекает. Учитель выйдет – можно класс поджечь. Вот мы…. У нас батареи, так мы додумались в розетку проволочку сунуть (на руку варежку надев), и всё – короткое случалось замыкание, вся школа в темноте.
Шесть ночей восьмилетку сторож охранял, а с субботы на воскресенье его технички подменяли. Когда дежурство маме выпадало, мы с ней там ночевали. Вдвоём не страшно, закроемся в учительской – и гори вся школа синим пламенем. И воскресным днём надо было дежурить – школа-то пуста. Наши мамы (тетя Стюра Грицай тоже работала техничкой) посылали нас с Вовкой – вдвоём не скучно. Зато как страшно! Школа старая, насквозь гнилая – то наверху кто-то шумнёт, то под лестницей что-то скрипнет, то стон пойдёт неведомо откуда. Мы с Вовкой, чтобы скуку унять, стали про Копчёного страшилки сочинять. Как дух его гоняется за учениками – я вам покурю! я вам двойки получу! я вам…! Запугаем друг друга и на улицу бежать - мёрзнем, а назад боимся. Клянёмся больше не сочинять, а через неделю такая же история.
Но пойдём дальше, в пятый класс.

3

В пятом классе молоденькая биологичка, наша классная руководительница, объявила, что, окончив начальную школу, мы повзрослели – теперь у нас иные обязанности и права. Мы теперь можем садиться за парту, кто с кем хочет. Были дарованы и другие вольности. Например, право на собственное мнение.
Вот это и сгубило нашего первого классного (в смысле коллективного) руководителя – она просто не знала, с кем имеет дело. Она ничего не знала о нашем прошлом. Ей бы пообщаться с Катькой Невеликой, может быть, что-нибудь и уяснила, но, увы, общеизвестно - учителя-предметники свысока относятся к преподавателям начальной школы.
Она раскупорила сосуд, и джин неповиновения вырвался на волю. Вся накопившаяся ненависть к палачу-учителю выплеснулась на неё. Сказать, что мы не слушались, дерзили – значит, ничего не сказать. Мы с ней дрались. Нет, поймите меня правильно – я не дрался: не то воспитание. Однако не могу с себя снять ответственности за все те безобразия, что творил наш классный коллектив в борьбе со своим руководителем.  
Она закрывала нас в кабинете после уроков – способ наказания. А мы её – только зазевается или с девчонками отвлечется, ключ с доски из учительской оказывался в замочной скважине. Щёлк – и «пишите письма мелким почерком». Она прыгнула в окно, чтобы добыть свободу и платье порвала. Такие страсти!
Сыпали пепел и «бычки», а то и засохший кал в карманы её пальто. Юрка Синицын, тот вообще изрезал его бритвочкой, после того, как отец выпорол его публично. Старший Синицын появился в классе по её требованию – девчонок с запиской послала целую гурьбу, чтобы Юрка не отнял дорогой.
Или это было с химичкой? Уже не помню - их, руководителей, в пятом классе штук пять перебывало. Не прижились. А мы шли дальше.
«Бандитским классом» называли 5 «Б».
На шестой год первого сентября у нас объявилась новая классная дама – Октябрина Сергеевна. Была она миниатюрной, очень красивой нацменкой. Все женские стати были при ней и сразу взволновали сильную половину коллектива. Круглое скуластое личико, ямочки на щёчках, яркие пухленькие губки маленького рта. И глаза…. Огромные, чёрные, с бесятами во взгляде.

Она преподавала английский, и я возблагодарил Бога, что не послушался сестры. Люся учила язык Шекспира и очень по предмету успевала – заявила, когда стал передо мною выбор:
- Англичанин в семье есть, немец нужен – кто знает, с кем придётся воевать.
Узнав о моём выборе, дёрнула плечом:
- Не надейся – помогать не буду!  
А и не пришлось! Успевал я по «иностранному» на твёрдую «пятёрку». Не было, правда, Люсиного произношения, но были другие задатки – честолюбие, отличная память и дар сочинительства. Последнее к тому, что никто не мог грамотно переводить английские тексты. По словарю всё вроде бы правильно, а когда составляешь фразы из слов, такая белиберда получается – смех да и только. Даже у Вали Зубовой, которой и Октябрина, и все последующие англичанки пророчили преподавательское будущее на ниве иняза. А у меня с этим нормально. Все переводимые тексты, как правило, были мне знакомы – Уэльс «Человек невидимка», Капка Джером «Трое в лодке, не считая собаки». Чеши с готового перевода и в ус не дуй. Если попадался незнакомый – мне только смысл уловить, дальше и текст не нужен: тараторил так, что автор оригинала мог позавидовать.  
Октябрина на мои вольные переводы хмыкала, качала головой и ставила «отлично». С этим у меня всё было в порядке. Вот чего не было промеж нас (и о чём жалел) – это дружбы сердечной. Нет, мы не были врагами – даже не ссорились. Я обожал её. А она….
Она однажды заявила:
- Все ученики – нормальные ребята: они могут напроказничать, и их следует за это наказать. Ты, Агарков, родился негодником (ради Бога, не путайте с негодяем – если б не цитировал, подобрал другое слово), тебе всегда надо тужиться, чтобы доказать, что ты можешь стать нормальным человеком. Марш в угол. Отныне это будет твоим постоянным местом обучения. Права сесть за парту надо будет добиваться.
Ребята захихикали, а я обиделся. Правда, ненадолго - не мог дуться на объект обожания. Да и в чём-то она была права - хотел понравиться, из кожи вон лез, а получалось нарушение дисциплины.
Так и повелось. Звонок прозвенит – стоим у парт, учителя приветствуем.
Она:
- Здравствуйте, садитесь.
Все садятся, а я в угол. Опрос Октябрина начинает с двоечников. Они – пык, мык. Поднимает им в помощь учеников посильней, пока до Вали Зубовой не дойдёт. Ну, уж, если она запнётся, Октябрина с очаровательной улыбкой ко мне:
- Агарков.
Выслушав ответ:
- Садись, всё правильно – только не заставляй отправлять тебя обратно в угол.
Вот такая, братцы, любовь меня настигла в шестом классе.
Наверное, на первой же неделе нового учебного года Октябрина предложила:
- А не пойти ли нам, ребята, в лес? В выходной. Проводим лето, на осень полюбуемся и стиснем зубы на долгую зиму.
Шли полем, Октябрина хоровое пение затеяла с девчонками. А в лесу развеселилась – рубиновым осиновым  листьям восторгалась, как ребёнок. Кто-то гнездо ремеза сорвал, ну, знаете, такое – варежкой.  Она чуть не расплакалась. Хвала аллаху, пустое оказалось.
В тополиной роще вдруг потемнело небо, как перед грозой. Мы головы задрали – ба! – листопад. И ветра нет, а листья сыплют, кружатся и не спеша пикируют нам под ноги, на плечи и на волосы. Слышал я о таком явлении – тополь сбрасывает листву – а вот увидеть удалось впервые. Знаете, завораживает, заставляет верить в волшебство и чудо. Все разом, будто по команде, без всякого воздействия извне листья падают. Видали?
Ну, какие Ваши годы….

Октябрина дошкольницей бегает, прыгает, листья руками ловит, губами, лицо подставляет, чтобы они нежным своим касанием посвятили её, дочь калмыцких или байкальских степей, а может чукотской тундры… посвятили в уральские девы. И такая она красивая была в эти минуты - полупрозрачная, как янтарь или горный хрусталь!  Душа её светилась.  Эту душу я обожал и старался не думать о теле, которое влекло, завораживало, беспокоило, будило непонятные ещё желания.  
Чудесный день!  
Но он ещё не кончился, и тут как тут фактор человеческий. Это были три полупьяных мужика. Откуда и куда они брели неизвестно. Но набрели на нас и остановились, разглядывая. Один был старый, тощий и худой. Второй много моложе, лицом круглее, на татарина похожий. Третьего я не разглядел, но он был и увеличивал силу наших врагов. А то, что они враги, стало ясно по возгласу татарина:
- О-пана! А эту вот кызымочку я щас оттопчу.  
Мы все растерялись, испугались и попятились. Минута критической была. Если сейчас дура какая тощеногая завизжит и бросится в бега – паники не избежать. Побегут все, спасаясь, и Октябрина может стать добычей пьяных негодяев.
В дошкольном ещё детстве голубом отец учил меня, как побеждать врагов не кулаками, а силой слова. Наука его пошла впрок. Вот такой случай был. Возвращались мы с ним из леса, а заднее колесо мотоцикла возьми и проколись где-то на противоположной от дома окраине Увелки. Спустило, вобщем. Отец, посетовав, что заклеить нечем, предложил:
- Я потихоньку доберусь, а ты ступай пешком, в центре на автобус сядешь и доедешь.
Дал мне пятнадцать копеек на мороженое и билет. Он уехал, я иду. Навстречу парень с маленькой девчушкой - с сестрой, наверное. Девочка ухоженная, улыбчивая, как куколка – всегда мечтал о такой сестрёнке. Засмотрелся на неё, а парень мне дорогу заступил:
- Мелочь есть? Попрыгай.
- Чего? – не понял я.
- Карманы, говорю, вывёртывай.
Уж как мне тут обидно стало: такая девочка, а брат – бандит. Вспомнил уроки отца – главное, чтоб руки не тряслись, и голос не дрожал – сжал кулаки, смотрю ему в глаза и заявляю:
- У меня есть пятнадцать копеек. Я их сейчас тебе отдам и пойду следом, посмотрю, где вы живёте. А потом приедет мой отец, начальник милиции, заберёт тебя и так накажет, что ты сам в тюрьму проситься будешь.
Пока он, округлив глаза, переваривал мою байду, я обратился к его сестре:
- Девочка, где вы живёте?
- Вон там, - она ткнула пальчиком в шеренгу строений.
- Заткнись! – дёрнул её за косичку брат, потом подхватил на руки и мне. – Вали отсюда.
Пошёл он, а я смотрел им вслед. Девчушка высунулась из-за его плеча и показала мне язык. Такие дела.
Сейчас нас (нет, Октябрину, конечно) могли спасти только мои смекалка и мужество. И я шагнул вперёд.
- У меня фотографическая память, - заявляю, твёрдо глядя тощему в глаза.
- Ты это к чему, молокосос?
- Может, я и молоком питаюсь, а вы-то точно сядете на тюремную баланду. Я ваши личности запомнил, опишу в милиции – они вас поймают, и часа не пройдёт.
Видимо, было уже за ними что-то, из-за чего им с органами правопорядка встречаться не хотелось. Тощий тревожно зыркнул на друзей, а круглолицый отделил от кулака два пальца:
- Я те щас моргалки повыкалываю.
Он шагнул ко мне. Напряжение момента достигло пика. Мне ещё можно было сорваться, и вряд ли он догнал меня. Но я стоял и смотрел на него, приближающего - больше ничего придумать не мог, и все слова забыл.

Тощий заступил ему дорогу.
- Ладно, пошли.
Круглолицый отодвинул его:
- Отойди.
Третий, лица которого я так и не разглядел, быстро подошёл к ним и пнул круглолицего в пах. Тот хрюкнул и зажался. Приятели подхватили его подмышки и потащили спиной вперёд. Они уже прилично удалились, но тут круглолицый пришёл в себя и вырвался. Он вновь направился ко мне.
- Сяду, но тебя, паскуда, замочу, - грозился он. – Таких активистов с детства ненавижу.
В избытке чувств схватил сухую палку и треснул ей по дереву - обломок чуть не прилетел в меня.
Один не трое - друзья татарина уже скрылись из виду. Я взял валежину и стукнул ею по стволу - обломок прилетел ему в лицо.
- Ой, пля!
Тут наших пацанов будто вихрем с места сорвало – все за валежник и ну обстреливать кругломордого насильника. Девчонки и те в стрельбу включились. Октябрина звонко смеялась, когда наш противник, убегая, запнулся за пень и упал, зарывшись носом в опавшую листву.
На обратном пути девчонки пели о звезде, что до рассвета светит в окно. Её рука покоилась на моих плечах, а упругая грудь касалась предплечья.
Октябрина любила читать, а ещё больше рассказывать прочитанное.
Мы переводили маленький отрывок из «Шерлока Холмса». Октябрина:
- А знаете, что было дальше? Ну, хорошо, я расскажу, только сначала закончим тему урока.
Она была прекрасным рассказчиком, а приключениям знаменитого сыщика с Бейкер-стрит 221-б не было конца. Так мы и учились – тридцать минут английскому языку, а пятнадцать дедуктивному методу мистера Холмса.
Кто-то «фрицам» проязычился - второй половине класса, изучающей немецкий язык. Те наехали на своего преподавателя – англичанам, мол, на уроке истории занятные рассказывают, а нам ничего. Немка стуканула начальству – не делом на уроке занимается её коллега. Октябрину на ковёр. Пришла заплаканная в класс:
– Эх, вы, длиноязыкие! Не буду больше ничего рассказывать.
А ещё через месяц нам заменили классного руководителя. Не потому, что Октябрина не справлялась. Наоборот, за время её руководства у нас не было ни одного ЧП. Мы не обижали девчонок, почти не дрались между собой и не гоняли параллельный класс. Даже Юрка Синицын с Вовкой Прохоровым приостановили свой гадкий  промысел – воровство шапок из раздевалки. Ко двору пришлась нам Октябрина, и очень мы жалели, когда она передала наш класс другому.  
Мы встречались с ней на уроках английского. По-прежнему, урок я начинал в углу, и бывало, выстаивал там до звонка, если класс отвечал успешно. Однажды на занятие пришёл представитель РайОНО. Чтобы не подводить Октябрину – мало ли что начальство подумает, увидев нетрадиционный метод воспитания, - не пошёл в угол. А англичанка весьма удивилась, обнаружив меня за партой.
- Агарков, ты часом не заболел? А почему не на своём месте?
Эх, Октябриночка моя Сергеевна, давно ведь я болен тобой.    

4

Я не был любимчиком учителей.
   Русачка – та откровенно ненавидела меня. Кривила губы, открывая мою тетрадь с сочинением:
   - А послушайте-ка новый шедевр нашего Толстова.

И она читала мой опус на тему «Сказание о полку Игореве». Текст нормальный – всё по теме. А вот концовка…. В заключении написал, что есть в нашем классе мальчик, напоминающий мне бедолагу князя Игоря – хвастает, хвастает, а, в конце концов «пшик» получается. Я Рыжена имел в виду, а учительница посмотрела на класс поверх очков:
   - Ну, кто тут себя узнал?
   Пацаны, как по команде «хенде хох», вздёрнули руки, а девчонки скуксились – всем хотелось быть героями моего романа.
   - Бери, Гайдар, - русачка швырнула (а как сказать, если не в руки подают, а бросают на парту) мою тетрадь.
   Я открывал – «пять» и «два» под наклонной чертой. Обе жирные, красные. Нет, «двоечка», пожалуй, покрупней. Да-а…. нелады у меня с русским. Впрочем, это наследственное. Отец, когда писал кому-нибудь из многочисленных племянников письмо, такую вольность допускал в словах, что Люся без смеха не могла читать. Он, разобидевшись, ко мне. Я переписывал, и после меня ошибок было меньше, но оставались.  
   Воевал с историчкой. Вернее, она со мной – я-то не шалил и не спорил с ней, просто читал на уроках исторические же, но художественные книги. Она раз поймала – отняла, другой…. Сама пойдёт, сдаст в школьную библиотеку и шипит:
   - Не давайте вы ему.
   Её бы власть – все ходили строем, и только гимны пели. Как не давать? Валентина Михайловна сама подыскивала мне исторические романы и напутствовала:
   - Читай, милый, читай.
   Вот ведь как, и среди взрослых не бывает солидарности.
   Историчка по-другому на меня поехала.
   - Читаешь? Всё знаешь? А ну, иди отвечай.
   Стала гонять по новому, ещё нечитанному материалу.  А я ей отвечаю без запинки, и примеры привожу не из учебника.
   - Откуда взял? – удивилась историчка.
   Я солидно:
   - Из Всемирной истории.
   Она растерянно:
   - Так её же ученикам на дом не дают….
   - А я читаю в библиотеке, - не стал её заведующую выдавать.
   Всемирная история и Большая Советская энциклопедия, занимавшие целые полки, считались справочным материалом для преподавателей.
   Отчаявшись уличить меня в отсутствии знаний, историчка стала просто выгонять из класса. Поймает с книгой на уроке – и выгонит. Сижу в коридоре в гордом одиночестве,  читаю. Однажды директор школы подловил. Разобрался в инциденте и мне:
   - Завтра приведёшь родителей.
   Мама ходила в школу только к Люсе. Отец считал - сам набедокурил, сам отвечай. Проблема: родителей не приведу – дир выгонит из школы. Думал, думал….
   Пошёл к историчке извиняться. Приняла и простила, позволила уроки посещать, а я ей слово дал – ничего постороннего. Ей ведь тоже не улыбалась полемика с моим отцом – успевать-то я успевал, книжки посторонние…. Так не из рогатки же стрелял, не из трубочки плевался – к знаниям тянусь, которых на уроке мало получал. Это мог и доказать. Вот конфуз-то был бы для неё да ещё в присутствии директора.
   Короче, заключили перемирие. У меня на парте учебник, дневник, тетрадка, в парте сумка на замке. Скучно мне, тоскливо. Она рассказывает, а я всё это уже знаю. Мог бы ещё добавить, а если присочинить художественно, как Колумб со товарищами от жажды страдали и чуть не передрались, открывая Америку – у меня бы все отличниками стали.    
   Читает она в моих глазах скуку и психует. Меня не вызывает, выводит в четверти четвёрки – и всё тут.
- Почему, -  спрашиваю, - четыре?

- Школа, - говорит, - не только знания даёт ученикам, но и воспитывает в них гражданское чувство долга. А у тебя с этим никак.
   Поспорь, попробуй.
   Чтоб совсем не помереть со скуки или не уснуть – не дай Бог! - на уроке, стал историчку рассматривать, как женщину. Открыл вдруг, что она вобщем ничего. Ноги стройные, грудь высокая, лицо приятное, волнующий голос. Тупая, конечно, но для красивой женщины это скорее плюс, чем минус. Стал, глядя на неё, придумывать разные истории. Война, бомбёжка – она падает и громко стонет. Кровь течёт по её прекрасной ножке. Задираю ей юбку и перевязываю рану на бедре. Потом целую, потому что прекраснее изваяния в жизни не видел.
   Толяны, мои друзья-двоечники, рассказывали - пошли к англичанке на дом дополнительно заниматься. Позанимались, чаю попили, а потом беситься начали – бороться и всё такое. Завалили её на диван, потискали всласть, а потом засосы стали ставить – на груди, на шее, на ногах. Врут, наверное, хвастунишки. Хотя Рыбак в таком грехе никогда замечен не был.
   Вот бы мне историчку на диване побороть. Замечтался…. А она…. То ли мысли мои на лице читались, то ли флюиды какие в воздухе носились – от меня к ней. Она вдруг оборвала фразу на полуслове, кинула взгляд в мою сторону, густо покраснела и даже топнула ногой:
   - Выйди вон!
   Я в дверь. Класс недоумевает, а я-то знаю, и она знает за что.
   На следующем уроке на неё не смотрю, взгляд прячу, но мечтать не перестал.   Вот немцы её насиловать набросились – одежду сорвали, а тут я на танке – попались «фрицы», «хенде хох!»! Те драпать. Я историчке – залазь, домой поедем. Сидит она рядышком, совершенно голая, плачет – ей страшно, ей стыдно, не знает, куда себя деть. А я, суровый герой-танкист, на неё даже не смотрю – будто каждый день таких вожу.
   Другой сюжет. Голодно после войны – пошла историчка в проститутки. Стоит под столбом фонарным, с тоской высматривая клиентуру. А тут я – в морской форме, весь в орденах и при кортике.
   - Пойдём, красавица. Почём товар?
   Уж как ей стыдно-то со мной. А я достаю пачки денег, и побрякушки золотые, трофейные:
   - Ну?
А потом мог бы и жениться. Хотя на такой дуре….
- Агарков, ты не спишь?
- Как можно, Лидия Васильевна!

5

   Всех учителей расписывать не буду. А вот кто уважал меня, так это преподаватель математики Ксения Михайловна. Хотя чувство возникло с зуботычины. Ну, это к слову – по затылку тюкнула, а я лбом в доску. Класс смеётся, я за дверь бегом – чтоб слёз не видели.
   За что она меня так? Да не сумел из острого угла высоту опустить на противоположную сторону. Как догадались, речь идёт о геометрии. Домой примчался разобиженный, сел за учебники. Свой прочитал, задачки все перерешал, за Люсины взялся. Достал её до самого «не могу».
   Тут Кузнецовы в гости приехали из Казахстана. Валя – сестра моя двоюродная, а её муж Юра после армии окончил институт и теперь преподавал в нём математику.  
   К нему со своими проблемами.
   - Зачем тебе? – удивился гость. – Ведь ты ещё в шестом.
   Месяц они гостили, месяц Юра занимался со мной по всей школьной программе. Все учебники прошли – и тут закончился их отпуск. Но результат был феноменальный. Чуть не в одночасье стал лучшим математиком класса, школы и всего района. Приехал с областной олимпиады хоть и без приза, но ужасно гордый.

На уроках Ксения Михайловна сначала мне дополнительные задачи давала, а потом вообще перешла на индивидуальное обучение. Все по школьной программе учатся, а я – по её личной. Требовала, конечно, строго, но и щедра была на поощрения. У меня в последней четверти в каждой клеточке журнала стояли пятёрки – без единого пропуска.  
   Однажды, зарядив контрольной класс, внизу доски приписала пример – уравнение с двумя модулями. Мои друзья про «модуль» и слыхом не слыхали, а она:
   - Кто решит – сразу за год ставлю «пять».
   Никто и не брался – со своим бы справиться. А я взялся и решил! Задача из учебника десятого класса!
   На следующий день математичка объявила:
   - В вашем классе растёт феномен.
Она показала мою тетрадку с жирной «пятёркой» и объяснила, как я решил уравнение с двумя модулями. То же самое она изложила в десятом классе, где училась моя сестра. С упрёком к Люсе:
   - Вот ты не решила, а твой брат-шестиклассник смог.
   С того момента отношения наши с сестрой резко изменились. Да и пора уже. Люся заневестилась – краситься начала (насколько в школе позволяли), наряжаться – не с руки ей стало драться и скандалить с младшим братом. Я ей всегда уступал в спорах, и ей бы уступить в очевидном. Но отец подливал масла в огонь, ликуя:
   - Мой сын! Агарковская порода взыграла!
   И Люся ревновала:
   - Фи, рахитик! Лучше б драться научился – в армии-то на тебе кататься будут.
   Армия была тем Рубиконом, перейдя который, я мог рассчитывать на уважение сестры. Но, как и до реки, прославившей Цезаря,  до армии мне было далеко.
А уважения хотелось прямо сейчас.

6

Учительницу Валентину Алексеевну приняли в партию. И сразу поручение – подтянуть отстающий класс. Отстающим классом были мы. Октябрина ушла (осталась без классного руководства), а пришёл сильный преподаватель (немецкого языка), отличный организатор и просто – с железной волей человек. Валентина отнеслась к партийному поручению с полной ответственностью – наш коллектив был взят в оборот, и первыми полетели самые буйные головы.  
Вовку Прохорова отчислили ещё до Нового года с диагнозом – несовместимость с обликом советского школьника. Синицын, тот вообще попал в колонию для несовершеннолетних преступников. Он убегал три раза, приходил в школу, жаловался, что бьют жестоко, с плачем просился обратно в класс. Но учителя вызывали милицию, и Юрка исчезал до следующего побега. Рыжен тоже ушёл до окончания учебного года. Но там расставание было полюбовным. У Рыбака за первое полугодие было восемь двоек, но покладистый характер. Валентина так ему и заявила:
- Пока потерплю, есть гораздо хуже материал.
Я не хотел, чтоб друг мой стал чьим-то материалом, и вызвался ему помочь. Мы вместе готовили уроки. По иностранному языку я писал ему свою транскрипцию – английские слова русскими буквами. Рыбак вызубрит – и трояк в кармане. По математике решал за него контрольные работы. Когда к доске вызывали, мы пользовались мимикой жестов не хуже настоящих немтырей.
Математичка Ксения Михайловна удивлялась:
- Калмыков, ты туп как пробка, отчего ж все ответы правильные? Списываешь, наверное? Ну, я прикрою это дело.
На следующей контрольной она встала возле него столбом и ни с места. У меня уже была готова шпаргалка с решением, но не было никакой возможности передать её.

Вы думаете, попал Рыбак? Да ничуть не бывало. Он записал условия первой задачи и начал решать, как умел. Потом показывает математичке:
- Правильно?
- Да нет, конечно.
Она сама нацарапала верное решение в его тетрадке. Потом второй задачки, потом третьей. Потом поставила Рыбаку четвёрку в тетрадку и заявила, отправляясь дублировать её в журнал:
- Однако можешь, когда захочешь.
Я и говорю, отличный у Рыбака характер - не любить такого было невозможно. В итоге из восьми двоек у Толяна за год осталось только две. С таким результатом оставляют «на осень». Но у Валентины было иное мнение по этому вопросу, а может материал ей интересный был на исходе. Короче, оставила Рыбака на второй год.
Тем не менее, в поход с классом он пошёл.
О том, что весной, после окончания учебного года мы пойдём в поход и будем жить (и ночевать!) в лесу на берегу озера Подборное, разговоры пошли с первого дня знакомства с нашей новой классной (в смысле, коллективной) дамой.  Это были хомутининские места, и Валентины малая Родина.
Наконец, учебный год закончился, мы собрались с рюкзаками возле её дома. Отсюда и тронулись в путь, всё ещё не веря своему счастью. Шли хомутининской дорогой. Возле Катаево прятались в автобусной остановке от скоротечной грозы. Потом ехали на ЗИЛе-длиномере, гружёном бетонными плитами. Опасное, я Вам скажу, родео. Но за рулём был Валерки Шарова (наш одноклассник) отец, и ехал он очень-очень осторожно.
И вот, мы на берегу лесного озера. Я был здесь в прошлом году, когда пионеров в футбол трепали, купался даже. Сейчас не тянет - месяц май.
Палатки поставили, обед сварили, им и поужинали. Стемнело. Сидим у костра, печём картошку, байки травим, песенки поём. Зажгли сигарету, пустили по кругу. Условия игры пересмотрели: с обронившего пепел – фант. И Валентина курит – у костра, как в бане, все равны.
Когда укладывались спать, Кухарик (Толя Кухарский) подкрался к девичьей палатке и дунул в свой гудок. Потом заахал:
- Фу, девочки, ну, как не стыдно!
Девчонкам стало не до сна – погоня, визги, крики. Трясись луна, вздрагивай лес – увельские туристы!
После завтрака девчонки заманили меня в свою палатку.
- Толик, расскажи страшную историю. Ну, расскажи…
И я погнал пургу о гробах, покойниках, ведьмах и прочей чертовщине. Девочки притихли, глазёнки вылупили, еле дышат. И тут, в самый кульминационный момент, когда по сюжету рассказа я должен заорать: «Отдай моё сердце!» произошёл конфуз – да такой, что стыдно вспоминать. Удумал я в поисках сердца схватить одноклассницу Светку за грудь – она как раз сидела напротив, и груди у неё, как у взрослой дамы.  
Мальчишки, между тем, обнаружили поблизости нору суслиную и стали донимать её обитателей водой. Появился папа-суслик – его убили. Та же участь постигла суслиную  мамашу. Потом суслятки из норы полезли – мал мала меньше. Одного Кухарик схватил за хвост и сунул руку к нам в палатку. И в этот самый момент я таки заорал – отдай моё сердце! – и схватил Светку за грудь. Что тут произошло – визги, крики, давка. Палатку завалили, и все как-то умудрились из неё выбраться, а мы со Светкою остались. Барахтаемся, тычемся во все стороны и никак выхода найти не можем. Народ вокруг гогочет. Валентина подходит:
- Что тут происходит?
- Первая брачная ночь Анатолия и Светланы.
Тут мы, наконец, нашли выход из палатки и выползли на белый свет. Нам бы посмеяться за компанию, и все бы успокоились. И забылось всё. А Светка, дура, ка-ак врежет мне пощёчину.

Кухарик:
- Брачная ночь, Толян, это тебе не математика – тут иная нужна сноровка.  
Тут не только мальчишки и девчонки, Валентина со смеху покатилась. Вот бы в костёр! Ушёл я разобиженный в лес, лёг под кустик – наблюдаю, брачные танцы разноцветных бабочек, слушаю, как дикий голубь зазывает горлицу в гнездо, и злюсь на природу и человечество. Зачем так всё запутано – мальчики, девочки. Не проще ли из яиц рождаться, как муравьи? Или быть вообще бессмертными – тогда и рожать не надо никого.
Здесь меня нашли Рыбак, Люба и …. злополучная Светка.  
Люба к шестому классу всех кавалеров своих отвергла и выбрала Толяна Калмыкова. Только он в кино её не приглашал, домой после школы не провожал – так, позволял ей за собой ухаживать.
Сели вчетвером в дурака дуться. Я на Светку не смотрю, она от меня взгляд прячет. Люба, та всё короля червового в колоде ищет.
- Принимаю, - говорит и томно смотрит на светловолосого Рыбака.
К вечеру в лагерь к нам нагрянули гости – два местных мужика на мотоцикле. Забрали Валентину и уехали. С её отъездом наш дружный коллектив распался – девчонки сами по себе, мальчишки кучкуются отдельно. Готовить никто не захотел – поужинали консервами. И разбрелись – кто в палатках, кто у костра. Ни песен, ни стихов, ни пошлых шуток….
Неподалёку база отдыха какого-то южноуральского завода пустовала – фанерные домики, в них стол, стулья, кровати и матрасы. Не было постельного белья. Да нам оно и ни к чему. Отогнули гвозди с Рыбаком, вынули раму и проникли внутрь. Перетащили сюда свои рюкзаки и одеяла, потом девчонок пригласили. Поиграли за столом в карты, пока было светло, а как стемнело, легли спать - Толян с Любой на одну кровать, а мы со Светкой в другую. Соседи сразу чмок да чмок, а мы лежим, насмелиться не можем.
Потом Светка шепчет:
- Я тебе нравлюсь?
Люба:
- Эй, потише там – спать мешаете.
Я отвечать не стал, а в губы её поцеловал. Ну, а потом, мы вместе стали целоваться и обниматься, и прижиматься. Ладонь под её свитер сунул, и грудь нащупал, за которую по роже схлопотал.
Светка вздрогнула и говорит:
- Рука холодная.
Люба со своей кровати:
- Что?
Света:
- Ничего! Хватит целоваться – давайте спать.
Но мы в ту ночь не спали – ну, разве что урывками. Проснёмся и снова целоваться, ласкаться, обниматься. Думал, что Светку я люблю, и теперь мы будем с ней встречаться. А куда деваться – такое позволили себе. Но после похода я её всё лето не видал. А вернулись в школу….
Она:
- Привет.
И я:
- Привет.
И хоть убей, не хочется тащить её портфель.

7

Есть такой анекдот. Была у мужика хорошая жена, но один раз в году пропадала неведомо куда…. Так это байка про нашу Валентину. Строгий преподаватель и классный (в смысле, коллективный) руководитель, высоких моральных качеств женщина – а как же? членство в партии обязывает – раз в году, весной, после окончания учебного года она преображалась.

Не успели мы поставить палатки, вернувшись классом через год на берег озера Подборного, приехали два мужика на мотоцикле с люлькой и нашу Валентину увезли. А потом у нас начались проблемы. Из темноты подваливает к костру банда местных аборигенов. Они были пьяные, наглые, да, к тому же, старше нас. Впрочем, они не задирались – так трепались, какие они отчаянные храбрецы и как гоняют здесь челябинских туристов.
- Своих не трогаем, - нам заявили.
А наши уличные парни говорили – были стычки, но потом они хомутининских воспитали, отловив у военкомата и отметелив всех – и отъезжающих, и провожающих.  После этого и присмирели.
На следующий день они приехали с утра – все на мотиках, и пригласили девчонок кататься. И знаете, что сделали наши будущие верные жёны – они согласились. Более того, вечером они отделились от нас, развели с местными костёр в сторонке, пели с ними песни под гитару, и, кажется, купались.
Наутро катания на мотоциклах возобновились.
Мы сидим, буки буками, только что зубами не скрипим. Надька подбегает, разрумянившаяся, волосы от быстрой езды растрёпаны. Зачерпнула воды кружкой из ведра, попила.
- Дураки вы, наши мальчишки!
И  только её видели.  
К чему это она? Мы и слова не сказали – сидим, молчим. А вон же парень твой, Надюха – Вовка Нуждин. Не вас ли с первого класса дразнили – жених и невеста? А ты: «Дураки вы, наши мальчишки!»
Значит, и парень твой дурак?
Всё! С нас хватит! Взрыв возмущения поднял на ноги. Упали палатки, крылья сложив. Животы раздули рюкзаки.
Тут как раз Валентину привезли. Видок ещё тот – побледнела, осунулась, круги под глазами,  и с одеждою не всё в порядке. Будто пахали на ней все эти дни и ночи. Мы на неё не смотрим, не разговариваем даже. Да и ей, видать, не до того. Вещи собрала, но не с нами в дорогу, а в люльку мотоцикла отнесла.
Распался на части наш дружный классный коллектив.

8

Измена девчонок расколола класс. Уж как Валентина не старалась, найти что-нибудь примиряющее – всё бесполезно. Не могли мы им простить хомутининского флирта, а они себя и виноватыми не считали.  
Потом Валентина объект нашла на стройке – бери больше, кидай дальше. Вдохновляет – деньги заработаем и на зимних каникулах махнём в Одессу. Работали мы, а махнули барышни: отказались  парни с ними ехать по той же причине. И Вовка Нуждин в техникум после восьмого класса подался - думаю, не без сердечного надрыва. С первого класса он за Надькой портфель носил, а она: «Дураки вы, наши мальчишки».
Ушёл после восьмого Паша Сребродольский и ещё многие, так и не простившие девчонок. Однако больше, чем ушло, влилось к нам в девятый класс учеников из соседней восьмилетки. Свою культуру они несли с собой. Почти у каждого из этих парней была девушка – единственная и любимая. Её он оберегал, защищал и возвеличивал. Девчонки, не имеющие такого поклонника, считались дикими – на них разрешена была охота.
Приведу пример. Военным делом парни занимались в подвале, а девицы в это время кроили и зашивались наверху. Журнал один. Послали Светку подписать его у военрука и выставить отметки. Она спустилась, а в бункере после звонка остались только я да Шурик Гришин.

- Опа-на! – обрадовался он. – Какие люди в нашем подземелье. Толян, туши свет, будем наслаждаться.
Светку цап-царап и спиной на столик, на котором автоматы разбираем. Я выключателем щёлк и к месту событий. Склонились, как два хирурга над оперируемым. Светка отбивается, но молчит. У неё две руки, у нас  четыре – есть чем придержать и чем пошарить.
Девочка была из восьмилетней школы – стало быть, пришлая, со своей культурой. Наша бы Светка в рыло заехала или так завизжала, что школа вся содрогнулась – от подвала до чердака.
Свет вспыхнул - военрук Пал Дмитрич летит с указкой. Тресь по мне - я увернулся. Сашке тресь по голове - тот рукой загородился.
Потом указку вырвал и челюсть выпятил:
- Я те щас помашусь.
Мы в пятом классе дрались с учителями. А в девятом могли и отлупить.
Светка со стола спрыгнула, юбку одёрнула и улизнула. Инцидент был исчерпан.  
Думаете, обиделась. Да, ничуть. Их с первого класса там, в восьмилетке, приучили – либо с мальчиком дружи, либо терпи и не вякай. Они и не вякали, а во все лопатки искали себе опору и защиту в неспокойной школьной жизни.
Такая постановка вопроса мне нравилась. Мы тут за своими девочками на полусогнутых – цветочки им,  открыточки, портфельчики до дома. И в ответ получили – дураки наши мальчишки. А суровая проза жизни вон как диктует.
Об эту прозу жизни  треснулся однажды головой, да так, что чуть шею не свернул.
Девушка пришла к нам из восьмилетки, но не Увельской, а сельской. Жила в интернате, приютившем ещё пару десятков желающих получить аттестат среднего образования. Как правило, это были люди если неодарённые, то весьма серьёзные – на уроках не валяли дурака. А Нина была серьёзной и одарённой. У неё были несомненные способности к математике. Я вспомнил – мы встречались с ней на районных олимпиадах. А теперь учиться стали вместе.
Дело в том, что Нина - очень красивая девушка. Что расписывать – вспомните актрису Милен Де Монжо. Одно лицо, одна фигура. Разве что, француженка чуть-чуть изящней – Ниночка костью шире. Оно и понятно – росла в деревне, тяжёлый физический труд с раннего детства.
Нина была хорошо воспитана и верила в добро. Она мечтала дружить с парнем, которого полюбит. Но обстановка нагнетала и торопила события. Чтобы не стать игрушкой в чьих-то похотливых руках, Нина с тревогой озиралась и всё чаще останавливала взгляд на мне.
У меня к тому времени был статус, благодаря которому я не боялся никого и ничего. Наоборот, в классе все мальчишки наперегонки искали моей дружбы. Я мог защитить любую девушку. Или две. Да хоть гарем. Никто им и шутки плоской не посмел бы отпустить. Но мне гарем не нужен, а нужна была одна, единственная и любимая.  
О статусе потом расскажу – что это такое, и как он появился.
Робко и без спешки, шаг за шагом мы шли с Ниной навстречу друг другу весь учебный год. Весна. Школа позади. Здравствуй, озеро Подборное!
Не первый раз мы здесь – многое вошло в привычку. Валентина укатила со своими друзьями. Палатки ставить поленились и поселились в фанерных домиках - научились отмычками двери открывать. Приехали хомутининские мотоциклисты и увезли наших девчонок. Не всех, конечно – только тех, кто хотел.  
Я был дежурный и ушёл в пионерлагерь за водой. Парни в домике в карты дулись, в окошко увидали – Нина идёт. Дверь распахнули:
- Зайди – Толька кличет.
Ей бы догадаться, что никогда не смогу я её кликать, скорее сам прибегу, а она вошла. Они вчетвером набросились и повалили её на кровать. Нина кричать. Это их девчонки, из восьмилетки деревянной, приучены молчать – а эта нет…

У меня было полное ведро – тащил, руки меняя. Такую даль пёр, а услышал её голос, бросил ведро и в домик. Вбегаю. Вид, наверное, у меня был ещё тот – парни с кровати прянули, готовы выпрыгнуть в окно. Нина вскочила вся растрепанная, снизу из-под свитера бретелька бюстгальтера висит. В глазах боль. И в меня эта боль вошла и готова была выплеснуться гневом. Вот от чего парни пятились к окну.
Нина в двери, на меня наткнулась, и как даст пятерней по моей щеке. Голова дёрнулась, шея хрустнула - боль вошла, и мне не до расправ. Парни видят, экзекуции не будет, под руки меня и на кровать. Шею щупают, гадают – вывих или перелом. Транспорт нашли, отправили в Увелку. Впрочем, обошлось.
А Нина тем же днём уехала домой. Вот так мы, не встретившись, расстались.
Но пойдем дальше.


Ходили мы походами

Природа не терпит пустоты:
там, где люди не знают правды,
они заполняют пробелы домыслами.
(Д. Б. Шоу)

1

Сейчас я попытаюсь убедить, что Увелка – это пуп Земли. Пусть не всей, но очень её заметной части – Урала. Вот если выйти за околицу и стать лицом на юг – откроется широкое поле до самого озера Горького. А за ним – аэродром. А потом опять поле до города Троицка. А там граница с Казахстаном – великой степной державой.
Теперь сделаем поворот направо, и обратим свой взор туда, куда спешит зимнее солнце, не переделав своих дел, и не торопится летнее – жарит и шпарит. Тремя огромными холмами, как океанскими волнами, вздыблена равнина до самого леса, в котором прячется красавица наша – река Увелька. За ней на возделанных полях, как остовы доисторических животных белеют валуны. Местами малахитово зеленеют скальные проплешины Уральского хребта. Ещё далее река Коелга – слышали о знаменитом коелгинском мраморе? – течёт в скалистых берегах. Сравнить с американской Колорадо язык не поворачивается: у нас своя красота – русская, уральская. На правом её берегу высятся две горы – похожие, как сёстры-близнецы. Издали их профили напоминают женские груди (в совершенстве своём!), и потому зовутся они Титичные горы.  
Если стать лицом на север – за лощиной, заросшей камышом, в которую превратилось теперь наше Займище, высятся и шумят вековые мачтовые сосны. Это Кичигинский бор – памятник природы, охраняемый законом. Есть ещё Хомутиниский бор.  А где-то под Челябинском – Каштакский. Это осколки Великой Уральской тайги, простиравшейся некогда от этих мест до берегов Северного Ледовитого океана.
А на восток, от околицы и до Петровки, и всё дальше и дальше потянулись берёзовые колки и озёра, перелески и болота – началась Западносибирская низменность, которую пешком всю обойти жизни не хватит.  
Пешком – это я к чему? Хочу рассказать вам про скитания (походы, ночлеги в палатке, песнопения у костра и, конечно, удивительные открытия), в которых посчастливилось мне участвовать.

2

Как-то в первые дни летних каникул встречаю географичку.
- Толя, приди завтра в школу.  
Звали её Лидия Леонидовна, и было ей тогда лет сорок. Годы огрузили фигуру, подточили приметы очень красивой женщины с лицом греческой классики. Видели Венеру безрукую? Точная копия. Понятно, что и в неё я был тоже влюблён. Но если с Октябриной ещё какие-то надежды оставались (вдруг дождётся - я женюсь)  то в этом случае было лишь одно печальное любование. Тем более, что она была замужем…

Зачем это я ей понадобился? Может…? А почему бы нет? Я считал себя теперь опытным любовником, почти знатоком женской натуры. Вот Светка же сама легла со мной в кровать – никто и не просил. Может Лидия того же захотеть? Ведь обожание моё для нее, наверное, не секрет. Бывало, подойдет, глянет в атлас или тетрадь на моей парте и по шевелюре гладит. И девчонки заметили - подолгу простаивает она возле меня. Хихикали даже. А я гордился.
Назавтра вырядился, во что только мог (галстука не было, а то б нацепил) и отправился в школу. Сердце предчувствиями томилось, в мыслях волнующая круговерть. Что мы будем делать в пустой и гулкой школе – разговаривать, целоваться, а может, любовью заниматься? Где? На парте, на кафедре преподавательской? Ну, там совсем уж неудобно….  
Предчувствия, увы, обманули.
Нашёл я Лидию в учительской. Там её коллег целый педсовет, и столько же учеников. О чём шумят? Пришла из РайОНО бумага – создать в школе туристическую команду и отправить с заданием в поход. Если справится, то пригласят на районный слёт – соревнования по ориентированию и туристической техники. Дело новое, незнакомое, потому и говорят все разом и большей частью ни о чём.  
Во-первых, команда…. Кого пригласить? Исходя из задач турслёта – тех, кто умеет ориентироваться. У меня пятёрка по географии. Кандидат? Кандидат. Я футбольную секцию посещаю, значит, бегать хорошо умею. Кандидат? Да нет, уже член команды! Так и записали первым. Впрочем, мне не в новинку – в журнале классном моя фамилия открывает списочный состав. Таким способом, обсудив все кандидатуры, наконец, набрали школьную сборную.
Другой вопрос. Кто с нами пойдёт? По требованию Положения два должно быть преподавателя – мужского пола и женского, как и двуполой была команда. Женскую кандидатуру мигом нашли – школьная пионервожатая Ольга Оскаровна.
Она, конечно, против.  
Ей – хватит в барабан стучать и горн слюнявить, пора пользу школе приносить.
Она – ничего не умею.
Ей – вот и учись.
С мужчиной проблема встала. Их и так-то в школе мало, а тут отпуска, каникулы. Один уехал далеко, у другого срочный ремонт в квартире, этот приболел – чихает. Так мужика и не нашли.
Наутро собрались с рюкзаками, сидим в пионерской комнате, горн слюнявим, в барабан стучим. Ольга Оскаровна заскочила на минутку, деньги положила на край стола:
- Продукты закупайте.
И исчезла. Ну а мы и закупили - газировки да пряников с печеньем. Девчонки настояли взять две-три коробки лапши и столько же банок тушонки. Сгущёнку, конечно, прихватили, чаю в пачках. А об остальном и не подумали.
Оскаровна вернулась с рюкзаком, руками всплеснула:
- Что же вы наделали!?
А мы что - мы ничего. Как было велено, так и поступили. И Ольга поняла – пенять-то не на кого.
- Допивайте газировку, - говорит. – Не на себе ж её тащить.
Попробуй, допей - брали-то ящиками!
Растолкали по рюкзакам и выступили.
Когда-нибудь таскали на горбу десяток полных бутылок пусть даже пол-литровых? Нет? Вам повезло. А нам нет. Уж как я не прокладывал их одеялом, всё равно торчат, проклятые, впиваются в спину.
Идём медленно. Солнце июньское жарит беспощадно. Выпитое о себе напоминает. Если мальчишки отстают по одному, свернув в кустики, и тут же догоняют, то для девочек устраивается привал и культпоход во главе с Ольгой Оскаровной. Поодиночке, видите ли, они боятся.

Пришли в Песчаное.
В положении задание – пройтись заданным маршрутом по сёлам, самого древнего сторожила разыскать, записать рассказ о его дореволюционной жизни, сделать фотографию. Альбом, составленный из рассказов и фотографий, послужит нам пропуском на туристический слёт.
Пришли в село Песчаное, отдохнули в тени огромных тополей, подкрепились газировкой с вафлями. Делегация во главе с Оскаровной побывала в Совете, определила старожила - напросилась в гости, записала рассказ, сфотографировала. Ещё и пообедала у гостеприимных хозяев. Вернулись делегаты воодушевлённые.
Мы требуем:
- Давайте лагерь разобьём, останемся, переночуем, а утром со свежими силами двинемся в поход. В день по контрольному пункту – глядишь, за неделю маршрут осилим.
А эти:
- Вперёд, лентяи! До Хуторки рукой подать, а дни в июне долгие.
Поднялись, пошли без всякой охоты. Подозреваем - делегаты и в Хуторку к чужому столу торопятся.
- Меняться, - говорим, - надо.
А они:
- Да, пожалуйста. Был бы от вас прок.  
Шли, переругиваясь – заблудились. Вроде бы с  дороги не сходили, а она петляет и петляет – и всё нет села, до которого рукой было подать. Наконец, вышли к летнему лагерю животноводов, спрашиваем пастухов:
- Где Хуторка?
- Там, - машут нам за спину.
Что делать? Ну, а мы ж туристы, лучшие школьные специалисты по ориентированию на местности - выбрали направление, засекли по компасу и пошли. Идём бездорожьем, через леса, поля, огибая озёра. Свечерело - мы идём. Темнеть стало – мы в лесу. Наконец, пала тьма такая, хоть глаз коли. Сил больше нет, есть охота. Впереди болото. Привал, братва!  
Поставили палатку – она у нас для всех одна. Разожгли костёр, сварили в ведре лапшу с тушенкой на воде болотной, наелись, завалились спать вперемешку и обнимку - так теплее. Даже костровых не выставили – дежурных у костра. А где-то недалёко лаяли всю ночь собаки – там, оказалось, Хуторка и была.
Утром встали, как Россия после революции – рюкзаки пустые, продукты за день съели, денег нет. Что делать? На Оскаровну глядим – она печальнее других. Это понятно: для нас приключение, ей попадёт – её начальство не поймёт. Полдня прошло в тоске и горьких думах. Потом самые голодные отправились в село. Искать гостеприимных старожилов не стали, пошли к директору совхоза.  
- Нам суток пять хотя бы продержаться – стыдно сразу возвращаться.
Тот руками развёл:
- Я всё, братцы, понимаю, но дармоедов не терплю. Вот корнеплоды проклюнулись на поле – будете полоть, буду кормить.  
Вот так и жили мы в хуторском лесу. Утром завтракали в столовой, до обеда пололи свеклу, потом ложились спать, чтобы после ужина, когда спадёт жара, снова сельскому хозяйству помогать. В столовой брали ведро картошки, пекли в костре и пели под гитару тоскливые песни при луне. О продолжении маршрута никто не помышлял. Районные соревнования нам тоже не светили.

3

На следующий год преподаватель-мужчина для школьной сборной по туризму был найден. Это рыжий Фрумкин, тренер ДЮСШ и мастер спорта по лыжам. С некоторых пор стал подвязываться физруком в нашей школе и достал своими плоскими досками до самого, что говорится, не могу. Его воля – мы бы и в футбол играли в них, и в баскетбол….  
Ольге Оскаровне опять же дали возможность реабилитироваться.
Теперь наша команда заметно повзрослела: большинство – бывшие девятиклассники. После шестого класса был  лишь Толик Деньгин. Из прошлогоднего состава двое – я и одноклассница Люба. Она по-прежнему мне нравится, но в прошлый поход я к ней не клеился, уважая Рыбака, в этот – опасаясь Смагина (об этом типе я потом расскажу).
Ошибки прошлого сезона были учтены, и тактика избрана другая. Мы всей командой на автобусе добрались до Рождественки, поставили палатку в лесочке за окраиной села, неподалёку от совхозной пекарни – каждое утро к костру (чуть не оговорился – к столу) свежеиспеченный, ещё горячий, духмяный хлеб. Гурмантика!
Тем же вечером Оскаровну и ещё одного члена команды доставили в лагерь на мотоцикле. Они не только объездили все контрольные пункты нашего маршрута и собрали необходимый материал, но и сдали его (собранный материал) в районную библиотеку. Её сотрудники обещали нам подготовить классный (в смысле – отличный) альбом, который после туристической возни становился их собственностью. Всех это устраивало, и нам оставалось лишь отдыхать на лоне природы, и мы оттягивались на полную катушку – отлично питались, пели песни у костра, спали вперемешку в одной палатке.
Оскаровна, как и в прошлый раз, позвала меня в соседи - вдвоём теплее. Мы подстелили одно одеяло, укрылись другим, и нам действительно было тепло. Она – девица крупная, я в её объятиях, как ребёнок, и как-то особо не заморачивался на женские её прелести, а парням наша палаточная близость не давала покоя.  
- Ну, как там? Что ты? А она? Антоха, ты не ври – имеешь что-нибудь от Ольги, так и скажи.
- Да ничего я не имею. Ты же рядом спишь – было б что, услышал.
- Верно говорит. Значит слабак – я бы не упустил момента.
Однажды встаю утром, Оскаровна смотрит на меня и прыскает от смеха.
- Что, - спрашиваю, - не так?
Натешившись досыта, рассказала. Встаю я ночью, нет, сажусь и окуляры протираю. Оскаровна:
- Ты куда?
Я:
- Пойдём, поссс…мотрим.
И упал на другую сторону, обнял её колени, уткнулся носом и затих.
Ольга:
- Лежу, смотрю на твоё трико – а оно у меня как раз перед глазами – и боюсь, вдруг сейчас станет мокрым, а будить тебя не хочется.
Все развеселились, а я пожал плечами – чего скалитесь, сухой ведь.
У этого «поссс…мотрим» своя история. Капитан команды Серёга Бобылев заглянул однажды в палатку и зовёт кого-то из парней:
- Пойдём до кустиков, поссс…
А потом видит, девчонки тут, и закончил:
- …смотрим на зарю.
С того момента все - и парни, и девчата - только так и говорили, приглашая товарища (товарку) в отхожее место:
- Пойдём  поссс…мотрим на зарю.
Ольга Оскаровна любила страшные истории на ночь. У неё и случай такой был из жизненной практики. Отдыхала на какой-то туристической базе - в домиках фанерных жили по два человека. Возвращается однажды после купания, а её соседка – в петле. Она в крик и бежать. Заскакивает в соседний домик, а там два кавказца -  голые, волосатые и в полной боевой готовности – меж собой любовью занимаются. От этого зрелища у неё ноги подкосились. Да только на крики народ сбежался - сначала этих обезьян, за насильников приняв, изрядно попинали, потом только удавленницу из петли достали.

Фрумкин плевался на этот рассказ, а Ольга с удовольствием повторяла его каждый вечер - не ладили они между собой, руководители наши.  
Когда страшные истории иссякали, и не хотелось спать, Серёга Бобылев брал гитару и хрипловатым баском под Высоцкого затягивал:
  
  Мы лежим с тобой в маленьком гробике
  Ты мослами прижалась ко мне…

Тут же все включались:

  Череп твой аккуратно обглоданный
  Улыбается ласково мне..

Голос Серёги поднимался в вибрирующие высоты:

  Ты прижа - алась холодною косточкой
  И лизнула меня в черепок.
  Разобрать этот гробик по досточкам
  И на воле попрыгать чуток.

Потом опять опускался в могильные глубины и мрачно хрипел:

  Но у смерти законы суровые:
  Тяжела гробовая доска.
  Не поднять эту доску дубовую.
  Забирается в кости тоска.

После такого эпоса страшно оставаться костровым – перед тобой огонь, а за спиною тьма. Вдруг выскочит костлявая рука из мира загробного ….
- Серёга, давай про паренька….
И Бобыль не отказывал:

  Путь до кладбища далёк, шла я вдоль и поперёк,
  Вдруг из гроба вылезает полусгнивший паренёк.

Это была очень весёлая песенка.

  Вот меня он увидал и по полю поскакал
  На скамейке у могилы он меня поцеловал.

Наши дамы пели её с особенным удовольствием и двусмысленно озирали нас.

  А в этом деле не беда, что повылазили глаза,
  Восемь рёбер не хватает, и всего одна нога.

Фрумкин жил с нами в палатке, питался из одного ведра, но держался особняком – у костра недолго сиживал, и всегда молча. Пригодился он, когда нас начала прессовать местная шпана. Но перед тем произошёл один развесёлый случай.
Встаю однажды на рассвете. Костровой Деньга (Толик Деньгин) приветствует:
- Чего не спится? Ольга не даёт?
- Не даёт, змея, - отвечаю в тон двусмысленно.
- А мы ей титьки сейчас сажей вымажем, - и чернит головешкой свою ладонь.

Потом подкрался к палатке, сунул руку в окошечко с брезентовой заглушкой и замер с лицом переполненным блаженством. Потом вздрогнул, руку выдернул из чьей-то хватки и бежать. Выскакивает из палатки Фрумкин – лицо в саже – и матерится:
- Подонки, сволочи, пидоры поганые!
Я у костра один сижу, на Фрумкина смотрю, и никаких эмоций. Он плюнул под ноги, пошёл умываться. Я презирал этого низкорослого кавказца и чувств своих не прятал, и это, как ни странно, спасало меня от его репрессий. Деньга удивил – как можно перепутать женскую грудь с усатой рожей этого макака.  
Слух о нашем стоянии в лесу под Рождественкой просочился-таки в село, хотя мы старались сохранять инкогнито – в ДК на танцы не ходили, только в пекарню и очень редко в магазин. В первый вечер пришли к нам в гости нормальные ребята. Они были с гитарами - пели сами, пели с нами, охотно слушали.
На следующий вечер нагрянули подвыпившие [*цензура*]ганы и сразу стали задираться. Фрумкин в палатке отдыхал после ужина - вдруг как выскочит, как набросится на них с тюремным жаргоном. Те попятились, а потом и вовсе убрались. Но приходить стали каждый вечер, и каждый раз наш физрук их быстро отшивал. У нас они пытались выяснить, где сидел этот абрек, за что и сколько?
Потом предложили в футбол сыграть, сказали – всё село болеть придёт на матч. У нас шестеро парней и столько же девчонок. Ещё Ольга Оскаровна. Фрумкин в тот день в райцентре был. Вот мы и вышли в смешанном составе. В первом тайме закатили им два гола, и уверен, довели бы матч до победного конца, но тут рождественцы усмотрели отсутствие «абрека» и в перерыве подошли с угрозами:
- Если выиграете и опозорите нас перед селом – вечером кердык устроим.
И мы, усмирив свой пыл, отправили девчонок в нападение, а сами сгрудились у своих ворот, чтобы много не пропустить. Счёт, если интересно, был ничейным.
Неделю спустя ставили палатки на берегу озера Подборного, на том самом месте, откуда полмесяца назад удрали классом от своих девчонок. Откуда ни возьмись Виктор Смагин, незванный и негаданный. Кто-то доложил, что Любаша его в одной палатке спит с пацанами – явился проверить. Руки в брюки и стоит, командует. Впрочем, нам и по положению турслёта необходимо иметь отдельные палатки для проживания мальчиков и девочек. Не знаю, где он ночевал, но появлялся каждое утро и сиживал с нами у костра до всеобщего отбоя.
Достижений на соревнованиях у нас не было и в этот раз. Кое-как отбегали ориентирование. На туртехнике вообще опозорились - ни палатку на время поставить не можем, ни узлов альпинистских не знаем, ни карабинами пользоваться не умеем. Девчонки вообще в зачёт не попали – так, показательные выступления. Смагин пригнал откуда-то мотоцикл с люлькой, усадил на него всю нашу девичью команду, и прокатил по  КП. Жюри смеялось.
У прощального костра заключительный конкурс – художественной самодеятельности. Тут я Курячка рождественского признал - уж так старался, бедолага, спеть песню про танкиста, парня русого да безусого, но баянист ему в тональность не попадал. Мы выступили неплохо – Бобыль аккомпанировал на гитаре, а девчонки спели дуэтом переделанную песню «Одиннадцатый маршрут».

  А мы не знаем, а мы не видим Контрольный Пункт, Контрольный Пункт
  И нам сейчас всего дороже найти его, конечно, тут….

Короче, из средних школ у нас – предпоследнее место.  Однако, по сравнению с прошлым годом – головокружительный скачок вперёд.

4

Восьмой класс, экзамены – для некоторых выпускные. На последнем ловит меня Оскаровна:

- Через два часа уходим.
Заглянул в пионерскую комнату - все уже в сборе, тычут пальцем в карту:
- Ищи нас здесь - на Коелге у Титичных гор.
В этом году команда подобралась что надо – старожилов двое, я и Толя Деньгин, а остальные сплошь бывшие девятиклассники – спортсмен на спортсмене. С такими можно и нужно  побеждать.  
Сдал экзамен, домой вприпрыжку. За пять минут собрал рюкзак и кинулся вдогонку. Думал, конец маршрута знаю – обгоню. До Южноуральска на автобусе, на другом до Каменки. По селу иду, вижу – школа. Думаю, зайду, спрошу. Зашёл – мальчишки в настольный теннис играют.
- Как, - спрашиваю, - до Титичных гор добраться?
Не знают.
- Туристов видели?
- Видали. До обеда туда прошли.
- Куда?
- В Охотник.
- Не знаю такого.
- А про Подгорное слышал? Это одно и то же.
Отстою, значит. Направился к Подгорному, что с Охотником одно и то же. За околицу вышел – грузовик. Машу рукой:
- Возьми, мужик.
- Полезай в кузов.
До Подгорного-Охотника доехал - здесь и про Титичные горы что-то слышали, и речка Коелга знают, где течёт. Огрузившись информацией, иду дальше бездорожьем – путь сокращаю. На берег реки вышел, ну, думаю, Коелга – другой здесь быть не может. И приметы на лицо – берега скалистые, перекаты по течению. Можно ободриться, да силы на исходе: не упитанный я парень – нет запасов жировых: что в желудок затолкаю, тем и двигаюсь вперёд. Переварил – и ноги отнялись.
Плетусь берегом - одеяло в рюкзаке тяжелей самой кровати - и всё молю Бога, что направление выбрал верное, что Титичные эти горы проклятые не за спиной остались.
Вечереет. К голоду, усталости, чувство тревоги добавилось – где ночевать? Товарищей найти отчаялся – ночлег высматриваю. Берег холмами изрыт, или сопками орнаментирован – то вверх, то вниз. Один подъём до того затянулся, что раза три присаживался отдохнуть. Думаю, развести костёр да здесь заночевать. Потом – нет, поднимусь, на вершину, залезу на сосну, как Робинзон на необитаемом острове, и буду ждать утра. Добрался-таки до макушки. Смотрю, костерок внизу маячит. Шансов, что это не разбойники какие, а люди добрые, одинаково. Но спускаться легче, чем подниматься. Пошёл. Выхожу на свет костра, смотрю – мои потерянные товарищи чайком пробавляются.  
Я из темноты:
- Попались, черти полосатые!
Ну, а их удивлению не было конца.
Лагерь разбили в распадке Титичных гор. Живописнейшее место! На склонах сосны, у подножий заросли малины – жаль сезон ягод ещё не наступил. Внизу Коелга шумит на перекатах. Вода чистая, будто ключевая. Мы её сначала кипятили, а потом приловчились пить сырую. Рыбалка хорошая – нашлись и рыбаки. Хлеб быстро подмели, но имелись макароны, крупы – на них и был расчёт, когда выбирался столь отдалённый от цивилизации район.
Зачем мы здесь, такую даль от дома? А проголосовали, когда маршрут похода выбирали. Бытует легенда, что в Титичных горах пещера есть со скальными рисунками доисторических людей. Вот мы (наша туристическая команда и школьное руководство) и решили оформить альбом для слёта на тему «Доисторическое прошлое нашего края».
Переночевав, как обычно, в одной палатке, наутро после завтрака сели совещаться. План предложен был такой – девчонки лагерь охраняют, кашеварят, поджидают и выдвигаются на помощь в случае непредвиденных обстоятельств. Мальчишки, разбившись на пары, обследуют сначала одну гору, потом другую. Цель – поиски доисторической пещеры.

Мой напарник – Толик Деньгин. Вооружившись топором на случай встречи с косолапым, двинулись на гору в лоб. Моя идея. Говорю:
- Пока силы есть, лучше взобраться, а не кружить у основания, как остальные остолопы.
Конечно, пещера может быть внизу и наверху, и на любом из склонов. Кому-то может просто повезти, но лично я сторонник научного подхода – во всём должна присутствовать метода. Бубнил, карабкаясь на гору:
- Залезем, посидим, осмотримся, подумаем, и, я уверен, что-нибудь придумаем.
Лезем в гору, солнце прёт в зенит и, кажется, нас обгоняет. Семь потов сошло – мы на вершине. Макушка – голый горный кряж, даже без мха, цвета малахита.
- Блаженство! – Толик распластался животом, раскинув руки, ноги.
- В масштабах местности или с полёта самолёта, - заметил я, - мы микробы на соске женской груди.
- Садись, микроб, думу думать!  
Думали, думали…. Нет никаких примет, намёков, молчала интуиция о том, где может быть пещера. Все мысли только о еде – в животах кишка кишке долбит ложкой по башке. Надо спускаться.
У спуска свои трудности – можно так разогнаться, что сорвавшись, прокувыркаться до подножия, если о сосну не расшибёшься. Да и какой смысл идти хоженым путём? Выбрали склон поположе и зашуршали вниз, скользя кедами в хвое опавшей, цепляясь за деревья.
В разрыве сосен гладь реки блеснула и мелькнула крыша дома.
- Толян, ты видел – там жильё.
- Здесь нет жилья. Мы смотрели по карте – вниз по реке километров тридцать есть село. На этой стороне Подгорное, но и туда полдня шагать.
- Я что ослеп? Впрочем, что толку спорить – сейчас пойдём, ты сам всё увидишь.
- Куда пойдём?
Мы у подножия.
- Туда, - машу рукой, - по течению реки.
- Нет, мы пойдём вокруг горы – в лагерь надо возвращаться: жрать охота.
Вот упрямец! Впрочем, мои силы тоже были на исходе.
В лагере сончас - изыскатели, напоровшись макарон с тушёнкой, дрыхли без задних ног. Оскаровна ворчала:
- Где вас черти носят?
- Группу поддержки ждали - устали, не могли идти. Потом додумались нести друг друга – так и добрели.
- Заблудились что ли? Но тут и идиоту сложно потеряться – вот горы, в распадке лагерь. Промялись, бедолаги – ешьте.  
Утром договаривались – после обеда и отдыха снова на поиски пещеры, но…. тот ещё не проснулся, этот ногу натёр. Оскаровна сказала:
- Продолжим завтра.
А мы с Деньгой:
- Сейчас пойдём.
И пошли вокруг горы у основания. Добрались до реки, потопали берегом.
Это был…. форт из боевиков о Диком западе – сплошной высокий забор. Мы вдоль пошли, искать, куда можно постучать, и набрели на раскрытые ворота. А перед ними и за ними индюшки, гуси, утки, куры и их потомство – птичий двор. Нет, не только – вон хрюшка с поросятами. А вон…. О, Господи! Огромный и лохматый пёс ленивою трусцой  навстречу нам. Бежать и спровоцировать погоню? На помощь звать? Но кого?
- Бурнак, на место! – с крыльца дома внутри двора, сошла старушка, разряженная под старину – сарафан, косынка, башмаки.