РПЦ не вспоминает, Она НЕ ЗАБЫВАЕТ!

Дни Великой Отечественной войны
Правмир публикует отрывок из книги «Хранители веры» интервью Людмилы Васильевны Смирновой, детство которой пришлось на Великую Отечественную войну.
Редакция портала "Православие и мир" | 16 марта 2014 г.

Великая Отечественная война: песни, стихи, кинохроники (ТЕКСТ+АУДИО+ВИДЕО)
Моя Великая Отечественная — самое сильное воспоминание
Великая Отечественная война: Чудо и сказки

Ваше детство пришлось на время Великой Отечественной войны?

Да. Когда родители поженились, папе было тридцать шесть — тридцать семь лет, маме тридцать шесть. Поселились они в Москве вместе с папиной мамой, Наталией Семеновной. Когда я родилась, бабушка меня полюбила очень. Читала мне стихи, учила рисовать. Воспитывала она меня так нежно и так спокойно, что в детстве я была просто образцовым ребенком. Когда мне было три с половиной года, родилась младшая сестра — Машечка, или Муся, как мы ее звали. Родилась она, видимо, сразу с какими-то болезнями. Меня взяли в роддом, это было в Раменском. Там мне на руки положили запеленутую девочку и спросили: «Нравится ли тебе девочка?» Я сказала: «Нравится». У меня другого выхода и не было. С этого момента я себя помню. И с тех пор я ее, можно сказать, держала всю жизнь, потому что она была всегда больная и вечно требовалась какая-то моя помощь. В раннем детстве я называлась «зама-мама».

Когда началась война, главк стройматериалов, в котором папа работал, был отправлен в эвакуацию в Сталинград. Я очень хорошо помню, как мы все туда приехали. Нас с Машечкой устроили в детский сад, мама занималась хозяйством, а папа работал. Потом начались бомбежки. Главк расформировали, и часть семей с детьми, в том числе и нас, отправили в Вольск — это тоже по Волге. Помню, мы плыли под бомбежками на барже из Сталинграда в Вольск. Там были цементные заводы и вуз, который принадлежал, очевидно, «Стройматериалу». Папа стал там работать, а маму устроил кладовщиком. Первую зиму мы как-то прожили.

В Вольске, так как папа уже не в главке был, а просто в институте, он лишился брони, его призвали в армию, но по состоянию здоровья не отправили на фронт, а поставили начальником какого-то хозяйственного отделения — он ездил в командировки, добывал материалы… Он очень боялся, что его отправят на фронт, где надо стрелять, потому что всегда мечтал, надеялся стать священником. Он и маму предупредил в свое время, что если будет такая возможность, то постарается принять сан. Кроме того, у папы было плохое здоровье и он тяжело «тащил» всю эту службу.

И вот однажды, когда отец уже очень плохо себя чувствовал и у него еще нога сильно разболелась, он был в командировке в некоем городе. Проходя мимо какого-то учреждения, он увидел красный крест и женщину в белом халате, стоящую у открытой двери. Он понял, что это медицинское учреждение, подошел к женщине и попросил: «Дайте мне, пожалуйста, бинт перевязать ногу. Что-то нагноилось…» Она на него взглянула: «Входите», — осмотрела его ногу и сказала: «Я вас не выпущу». Оказалось, у отца уже была дистрофия какой-то степени, если бы не эта врач, то у него началась бы гангрена. В результате отец получил освобождение от армии.

Это было в 1942 году. А мы в это время были в Вольске. Бомбежки вокруг начинались. Местное население относилось к нам по-разному: некоторые — очень хорошо, а некоторые говорили: «Вот, вы в Москве масло ели и сюда понаехали…» Мама решила, что под немцами она не останется ни при каких условиях. Да и у Машечки было плохо со здоровьем, там ей впервые поставили диагноз — бронхиальная астма — и врач сказал: «Если не вывезете до весны, то не вывезете никогда». Начальник помог маме найти вербовку на химический завод по Казанской железной дороге, в сторону Москвы. Она просила, чтоб было поближе к Кратову, чтобы ее дочки даже одни, пешком могли добраться до родственников.



Наверное, вера в Бога помогала вашим родителям преодолевать трудности в столь сложное время?

Конечно. Помощь свыше приходила неоднократно.

Когда мы получили вербовку, папа ничего об этом не знал. А мы не знали, где он. Мы уехали из Вольска, и нужно было нам в Аткарске (Саратовская область) пересаживаться на другой поезд. А документ, по которому мы должны были доехать до Москвы, действовал всего десять дней. В Аткарске мы в течение нескольких дней не могли сесть на поезд — нас выкидывали из всех вагонов, потому что мест не было. Никаких. И вот наступил последний день, когда можно было уехать, стало ясно: если сейчас не сядем, то не уедем вообще. И тут прибежал начальник вокзала, говорит маме: «Где ты есть?! Вот как раз сейчас — поезд. Давай иди!» Мама смотрит, а у нее нет документов. Она все где-то выронила. Но она взмолилась Николаю Чудотворцу, и в тот же момент услышала сзади: «Твои?» Оборачивается — стоит старичок и протягивает ей ее документы. Даже не раскрытые. Она хотела поблагодарить старичка, а его уже нет!

И вот нас пустили в поезд, в первый же вагон. Я помню это счастье, когда мы вошли туда. В первом же купе мама поставила свои вещи и шлепнулась или на пол, или на эти вещи… На верхней полке лежал молоденький офицерик раненый. И нас с сестрой этот офицер взял к себе наверх и кормил сахарным песком. Помню, это было замечательно!

Дальше мы едем, а у мамы поднимается температура. Очевидно, сказались все эти передряги, а может быть, и простуда… Во всяком случае она почувствовала, что ей плохо, и неизвестно, как она доедет. А если и доедет до места, куда мы направлялись, то высадят ночью и ее в больницу отправят, а нас — в детские дома, может быть, и в разные, и никто об этом не будет знать: ни тетки, ни папа. Никто не знал даже о том, что мы выехали из Вольска. В общем, она, конечно, просила помощи. Молиться мои родственники умели! Она просила помощи и с ужасом ждала того часа, когда будет эта самая станция, на которой полагалось выходить. В шесть часов утра ее разбудила проводница и стала просить прощения: «Я проспала вашу станцию. Придется вам выходить в Раменском». Мама ее поблагодарила, и мы вышли в Раменском. Сели на электричку и доехали до Кратова. В общем — милость Божия. Когда мы ранним утром предстали перед тетками (и бабушка была еще жива), они нас не узнали: мы с сестрой, понятно, выросли, а мама выглядела как сгорбленная старушка.

Некоторое время мама болела. Но когда встала, поехала в Москву и устроилась охранником в ЦАГИ (Центральный аэрогидродинамический институт им. профессора Н. Е. Жуковского) — стеречь туполевские самолеты. Однажды даже поймала воришку. Кроме того, она устроилась на несколько фабрик, где разрисовывали абажуры. Из великолепного парашютного шелка делали абажуры, и их надо было расписывать. Вот этим мама и занялась. Какое-то время мы принимали участие: если она рисовала, скажем, розочку, то мы с сестрой могли раскрасить листик. И вот однажды она с этими абажурами ехала на фабрику, куда надо было их сдать, у нее было два «столба» с этими изделиями (абажуры складывали один в один, и получался такой «столб»). И когда она должна была выйти из электрички, ее кто-то схватил за шею, она потеряла сознание, и ее выбросили из вагона. Правда, на нужной станции. Но она и в этот раз успела взмолиться Николаю Чудотворцу. Очнулась на пустом заснеженном перроне, рядом стояли два «столба» с абажурами. Никого не было, только старичок — все тот же самый. Спросил: «Твои?» И исчез. Следов не было.

То есть два раза ей Николай Чудотворец так вот въяве помогал.

А как же вы встретились с отцом? И когда он все-таки принял священный сан?

Папа тем временем получил мою открытку. Мамины не доходили, а моя все-таки дошла. В ней было написано: «Мама работает на военном заводе. То день, то ночь». По штемпелю он понял, что мы в Москве. Он вернулся еле живой, с дистрофией. Дома постепенно выходили его. Его звали обратно на прежнюю работу, но в это время открылись семинария и академия, и он отказался. Заменил маму на охране самолетов и, работая там, немножко подтянул свои знания по богословию. После этого поступил в Духовную академию. Когда он ее окончил, встал вопрос, что дальше. Выпускников первого выпуска было очень мало, человек пять или шесть. У папы была непонятная ситуация: то ли его сделают преподавателем, то ли пошлют за границу, чего он ужасно не хотел, то ли его рукоположат. В это время Патриархом был Алексий I (Симанский), который его вызвал и сказал: «Хотим вас поставить священником». «Вот это, — говорит папа, — то, чего и я хочу». — «Хорошо. А как ваша семья?» Он сказал: «С женой мы договорились еще до того, как поженились». — «А дети?» Папа говорит: «Хорошо. Отвечу». В Кратово во дворе дома он под яблоней постелил одеяло, нас собрал. Мы посидели, и он нам задал этот вопрос, сказал, что Святейший задает этот вопрос. Мне тогда было лет тринадцать, а Машечке соответственно десять… Мы ответили: «Куда ведет тебя Христос, туда тебе и идти». Сейчас я не смогла бы сказать так ярко. Я бы просто сказала: «Ну, конечно, мы не против», потому что возраст делает нас более осторожными, чтобы так высказываться.

Святейший Патриарх Алексий I, когда услышал ответ, папу рукоположил и назначил местом служения церковь Воскресения Христова в Сокольниках. По-моему, это был 1948 год. А мы к тому времени жили как раз в этом районе. То есть то, что Патриарх сделал для папы, была и милость Божия, и милость его. Если бы папе ездить, как многим священникам, через всю Москву, он бы не выдержал, здоровье его было подорвано. А он почти двадцать лет прослужил.



Издательство «Никея» вновь собирает друзей на презентации книги Ольги Гусаковой «Хранители веры», которая состоится 17 марта в магазине «Библио-Глобус».

«Православие с колыбели или мучительный кризис, приведший к Богу? Репрессии, вызовы на Лубянку или внешне спокойная жизнь? У каждого из наших героев свои ответы на эти вопросы».

Гости презентации:
Ольга Гусакова, кандидат исторических наук
протоиерей Сергий Правдолюбов, потомственный священник, член Союза писателей России

Ждём вас в понедельник 17 марта в 18.00 в магазине «Библио-Глобус» (ул. Мясницкая, д. 6/3, стр. 1) на 1 уровне в зале № 8.