И ТЕРНИИ, И ЗВЕЗДЫ… ОЛЬГА БЕРГГОЛЬЦ (1910-1975).

Жизнь, казалось, обещала только счастье этой прелестной, живой, ясноглазой девочке с золотыми косами, дочери заводского врача, обрусевшего немца Федора Христофоровича Берггольца.
Окончив в 1930 филологический факультет Ленинградского университета, юная Ольга Берггольц работает корреспондентом казахской газеты "Советская степь", затем - редактором комсомольской страницы многотиражки ленинградского завода "Электросила" - и начинает выступать со своими стихами.
Помыслы ее высоки, обращены к родной стране, полны надежд и веры в светлое будущее.

…Не для корысти и забавы,
не для тщеславия хочу
людской любви и верной славы,
подобной звездному лучу……

1927, Невская застава

***
.............................
Прекрасна жизнь,
и мир ничуть не страшен,
и если надо только - вновь и вновь
мы отдадим всю молодость -
за нашу
Республику, работу и любовь…
1933

* * *
….Ты возникаешь естественней вздоха,
крови моей клокотанье и тишь,
и я Тобой становлюсь, Эпоха,
и Ты через сердце мое говоришь…
...
1937


Первым мужем молодой и восторженной Ольги Берггольц стал широко известный тогда комсомольский поэт Борис Корнилов.
В конце 30-х годов он был арестован и расстрелян.

Вот ее тревожные предчувствия тех дней:

***
Знаю, знаю — в доме каменном
Судят, рядят, говорят
О душе моей о пламенной,
Заточить ее хотят.
За страдание за правое,
За неписаных друзей
Мне окно присудят ржавое,
Часового у дверей...
1938


В 1939 году и сама Ольга Берггольц по ложному обвинению была арестована и провела в тюрьме страшные 149 дней и ночей. Спустя десятилетия, уже после кончины поэтессы увидели свет стихи, созданные ею в тюремных застенках.

***
. ...И снова хватит сил
увидеть и узнать,
как все, что ты любил,
начнет тебя терзать.
И оборотнем вдруг
предстанет пред тобой
и оклевещет друг,
и оттолкнет другой.
И станут искушать,
прикажут: «Отрекись!» —
и скорчится душа
от страха и тоски.
И снова хватит сил
одно твердить в ответ:
«Ото всего, чем жил,
не отрекаюсь, нет!»
И снова хватит сил,
запомнив эти дни,
всему, что ты любил,
кричать: «Вернись! Верни...»

Январь 1939, Камера 33


***
Где жду я тебя, желанный сын?!
— В тюрьме, в тюрьме!
Ты точно далекий огонь, мой сын,
В пути, во тьме.
Вдали человеческое жилье,
Очаг тепла.
И мать пеленает дитя свое,
Лицом светла.
Не я ли это, желанный сын,
С тобой, с тобой?
Когда мы вернемся, желанный сын,
К себе домой?
Кругом пустынно, кругом темно,
И страх, и ложь,
И голубь пророчит за темным окном,
Что ты — умрешь...

Март 1939, Одиночка 17

Так оно и произошло - во время допросов ее, беременную, истязали и выбили сапогами ребенка из ее живота.

***
Я сама не знаю — почему
мне из детства,
мне издалека
льется в эту каменную мглу
только свет зеленый ночника.

Тихий, кроткий, милый, милый Свет,
ты не оставляй меня одну.
Ты свети в удушье, в горе, в бред —
может быть, поплачу и — усну...

И в ребячьем свете ночника
мне приснится всё, что я люблю,
и родная мамина рука
снимет с горла белую петлю.

Апрель 1939, Одиночка 17


***
…О, грозный вечер возвращенья,
когда, спаленная дотла,
душа моя не приняла
ни мира, ни освобожденья…
1939

***
Подбирают фомки и отмычки,
Чтоб живую душу отмыкать.
Страшно мне и больно с непривычки,
Не простить обиды, не понять.

Разве же я прятала, таила
Что-нибудь от мира и людей?
С тайным горем к людям выходила,
С самой тайной радостью своей.

Но правдивым — больше всех не верят.
Вот и я теперь уже не та.
Что ж, взломайте...
За последней дверью
Горстка пепла, дым и пустота.
1940

И все же, преодолевая обиду, нестерпимую боль утрат и горечь разочарований, поэтесса вновь обращается к своей родине, к своей молодости:

***
Все, что пошлешь: нежданную беду,
свирепый искус, пламенное счастье,-
все вынесу и через все пройду.
Но не лишай доверья и участья.

Как будто вновь забьют тогда окно
щитом железным, сумрачным и ржавым...
Вдруг в этом отчуждении неправом
наступит смерть - вдруг станет все равно.
1939

***
Не искушай доверья моего.
Я сквозь темницу пронесла его.

Сквозь жалкое предательство друзей.
Сквозь смерть моих возлюбленных детей.

Ни помыслом, ни делом не солгу.
Не искушай - я больше не могу...
1939

***
Изранила и душу опалила,
лишила сна, почти свела с ума...
Не отнимай хоть песенную силу,-
не отнимай,- раскаешься сама!

Не отнимай, чтоб горестный и славный
твой путь воспеть.
Чтоб хоть в немой строке
мне говорить с тобой, как равной
с равной,-
на вольном и жестоком языке!
1939

***
…Не может быть, чтоб жили мы напрасно!
Вот, обернувшись к юности, кричу:
«Ты с нами! Ты безумна! Ты прекрасна!
Ты, горнему подобная лучу!»
. . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Так — далеко, в картинной галерее —
тускнеет Демон, сброшенный с высот.
И лишь зари обломок, не тускнея,
в его венце отверженном цветет.
И чем темнее бронзовые перья,
тем ярче свет невидимой зари,
как знак Мечты, Возмездья и Доверья,
над взором несмирившимся горит...
1940

***
...Вот когда я тебя воспою,
назову дорогою подругою,
юность канувшую мою,
быстроногую, тонкорукую.
О заставских черемух плен,
комсомольский райком в палисаде,
звон гитар у кладбищенских стен,
по кустарникам звезды в засаде!
Не уйти, не раздать, не избыть
этот гнет молодого томленья,
это грозное чувство судьбы,
так похожее на вдохновенье….
1940

Спустя десятилетия в своей книге «Дневные звезды» поэтесса написала, о самом важном для себя:
«… не светлое чувство счастья…, но нечто большее - почти грозное, открытое чувство своей живой сопричастности, кровной, жизненной связи со всем, что меня окружает, с тем, что уходит в землю и в воду, и тем, что воздвигнуто и воздвигается над землей и водой сейчас».
Ольга Берггольц, по жизни которой безжалостно многократно прошло зловещее колесо современной истории, жестокой истории советского государства, лишив ее всего самого ценного - счастья материнства, женского счастья, счастья свободного творчества, счастья полноценной жизни, тем не менее, жаждала сопричастности.
В первые же дни Отечественной войны, ошеломившие своими неожиданными устрашающими потерями, она пишет:

***
… Я и в этот день не позабыла
горьких лет гонения и зла,
но в слепящей вспышке поняла:
это не со мной - с Тобою было,
это Ты мужалась и ждала.

Нет, я ничего не позабыла!
Но была б мертва, осуждена,-
встала бы на зов Твой из могилы,
все б мы встали, а не я одна.

Я люблю Тебя любовью новой,
горькой, всепрощающей, живой,
Родина моя в венце терновом,
с темной радугой над головой…
Июнь 1941

В дни и ночи Ленинградской блокады голос Ольги Берггольц звучал по городскому радио. Звучал с мужеством и силой - голос человека, разделившего с осажденными жителями все их лишения.

***
Как мы в ту ночь молчали, как молчали...
Но я должна, мне надо говорить

с тобой, сестра по гневу и печали:
прозрачны мысли, и душа горит…
Во время блокады умер от голода у нее на руках дорогой ей человек - муж и друг - Николай Молчанов. Ольга Берггольц по праву была названа тогда «ленинградской мадонной».
«Ольга Берггольц - особое явление, особая боль, любовь, гордость и ленинградцев, и петербуржцев. Она была красивым человеком. А голос ее - поразительный голос». Даниил Гранин.
Уже после войны, вспоминая, Берггольц пишет:

***
...Я никогда с такою силой,
как в эту осень, не жила.
Я никогда такой красивой,
такой влюбленной не была.

Я никогда не напишу такого
В той потрясенной, вещей немоте
ко мне тогда само являлось слово
в нагой и неподкупной чистоте…
................................
1946

В годы войны были созданы поэмы - "Февральский дневник", "Ленинградская поэма", "Памяти защитников", "Твой путь". Слова Ольги Берггольц высечены на гранитной стене Пискаревского мемориального кладбища: "Никто не забыт и ничто не забыто".
Как выяснилось впоследствии, во время блокады Ольга Федоровна вела и другой дневник: в нем она разоблачала казенную ложь о блокаде, в том числе и собственную... «Эти записи Ольга Федоровна держала в тайне. Железный ящик был закопан в одном из ленинградских дворов. О существовании этого дневника и о том, где он, в сентябре 1941 года Ольга Федоровна особой запиской сообщила своей сестре – а записку доставила эвакуированная из Ленинграда в Москву Анна Андреевна….» (Л. К. Чуковская. «Записки об Анне Ахматовой». Т. 2. «За сценой». М., 1997, с. 679-680).

* * *
Нет, не из книжек наших скудных,
Подобья нищенской сумы,
Узнаете о том, как трудно,
Как невозможно жили мы.

Как мы любили горько, грубо,
Как обманулись мы любя,
Как на допросах, стиснув зубы,
Мы отрекались от себя.

Как в духоте бессонных камер
И дни, и ночи напролет
Без слез, разбитыми губами
Твердили "Родина", "Народ".

И находили оправданья
Жестокой матери своей,
На бесполезное страданье
Пославшей лучших сыновей
.........................

И молча, только тайно плача,
Зачем-то жили мы опять,
Затем, что не могли иначе
Ни жить, ни плакать, ни дышать…
Жестокая правда о Ленинградской блокаде властью скрывалась - и в годы войны, и еще долго после ее окончания. Знали лишь в общих чертах о героическом сопротивлении осажденного города, лишь спустя десятилетия, уже после смерти Сталина, истина о неслыханной трагедии многомиллионного города на Неве, обреченного на вымирание, стала достоянием гласности. В семидесятые годы прошлого века стала событием кинокартина режиссера Игоря Таланкина “Дневные звезды”, снятая по автобиографической книге Ольги Берггольц, с актрисой Аллой Демидовой в главной роли. Впервые на киноэкране появились кадры о безмерном ужасе блокады, о мраке и холоде, царившем в осажденном городе, были показаны истощенные, опухшие от голода ленинградцы, обледенелые улицы в снежных сугробах, санки с замерзшими трупами. И туманно, в пределах дозволенного, словно между строк, в фильме была обозначена тема репрессий тридцатых годов: по улицам города на Неве гонят под конвоем на каторгу множество людей, на них узнаваемая, современная одежда; в окнах проезжающего мимо трамвая мелькают лица пассажиров с закрытыми, словно зажмуренными глазами.
В тяжкие дни блокады поэтесса писала с надеждой:
***
…Двойною жизнью мы сейчас живем:
в грязи, во мраке, в голоде, в печали,
мы дышим завтрашним --
свободным, щедрым днем.
Мы этот день уже завоевали.
1941
Однако уже в 1946 году началась сталинско-ждановская «промывка мозгов». Она коснулась и Ольги Берггольц. В сентябре 1946 года коммунисты ленинградского завода «Электросила» обсуждали на своем партийном собрании постановление ЦК «О журналах «Звезда» и «Ленинград». Один из выступавших сказал: «В свое время нам была близка поэтесса Ольга Берггольц. Связь с рабочими коллективами питала ее творчество. В ее стихах мы видели живые и яркие образы. Но уже одно то, что она выступила с поддержкой позиции Ахматовой, показывает, как Берггольц оторвалась от советской действительности»….
Да, в 1946 году Берггольц оказалась среди людей, не отвернувшихся от Ахматовой, среди тех, кто продолжал посещать ее, заботиться о ней, слушать и хранить ее стихи. Новый, 1947 год - с Анной Ахматовой встречали у Ольги Берггольц. Говоря о своих учителях, вспоминая, кто и чему ее научил, Берггольц сказала, что Ахматова научила ее мужеству.
Вместе со своим третьим мужем, литературоведом Г. П. Макогоненко, Берггольц сохранила машинописный экземпляр уничтоженной по приказу советской цензуры книги Ахматовой «Нечет».

Строки из стихов Берггольц того тревожного времени:

***
Я не люблю за мной идущих следом
по площадям
и улицам.
Мой путь -
мне кажется тогда -
стремится к бедам:
Скорей дойти до дома
как-нибудь.
Они в затылок дышат горячо...
Сейчас положат руку
на плечо!
Я оглянусь: чужими
притворятся,
прохожими...
Но нас не обмануть: к беде -
к БЕДЕ -
стремглав
идет мой путь.
О, только бы: скорей. Домой.
Укрыться.
Дойти и запереться
и вернуться.
Во что угодно сразу
погрузиться:
в вино!
в заботы!
в бесполезный труд...
Но вот уж много дней,
как даже дома
меня не покидает страх
знакомый,
что по следам
Идущие -
придут.
1949

***
Зачем мне красота, любовь
и дом уютный,-
затем, чтобы молчать?
Не-ет, не молчать, а лгать.
Лгать и дрожать ежеминутно.
Лгать и дрожать:
а вдруг - не так солгу?
И сразу - унизительная кара.
Нет. Больше не хочу и не могу.
Сама погибну.
Подло - ждать удара!
Не женское занятье: пить вино,
по кабакам шататься в одиночку.
Но я - пила.
Мне стало все равно:
продлится ли позорная отсрочка.
1949

***
Живу - тишком.
Живу - едва дыша.
Припоминая, вижу - повсеместно
следы свои оставила душа:
то болью, то доверием, то песней...
Их время и сомненье не сотрет,
не облегчить их никаким побегом,
их тут же обнаружит
и придет
и уведет меня -
Идущий Следом...
1949


Многое в поэзии Ольги Берггольц понятно, близко нам и поныне, а главное - ее гражданский, лирический, женский образ .

***
…и все неукротимей год от года
к неистовству зенита своего
растет свобода сердца моего –
единственная на земле свобода.
1945

***
Я сердце свое никогда не щадила:
ни в песне, ни в дружбе, ни в горе,
ни в страсти...
Прости меня, милый. Что было, то было
Мне горько.
И все-таки всё это - счастье.

И то, что я страстно, горюче тоскую,
и то, что, страшась небывалой напасти,
на призрак, на малую тень негодую.
Мне страшно...
И все-таки всё это - счастье.

Пускай эти слезы и это удушье,
пусть хлещут упреки, как ветки в ненастье.
Страшней - всепрощенье. Страшней - равнодушье.
Любовь не прощает. И всё это - счастье.
1952

***
Есть время природы особого света,
неяркого солнца, нежнейшего зноя.
Оно называется
бабье лето
и в прелести спорит с самою весною.

Уже на лицо осторожно садится
летучая, легкая паутина...
Как звонко поют запоздалые птицы!
Как пышно и грозно пылают куртины!

Давно отгремели могучие ливни,
всё отдано тихой и темною нивой...
Всё чаще от взгляда бываю счастливой,
всё реже и горше бываю ревнивой.

О мудрость щедрейшего бабьего лета,
с отрадой тебя принимаю... И всё же,
любовь моя, где ты, аукнемся, где ты?
А рощи безмолвны, а звезды всё строже...

Вот видишь - проходит пора звездопада,
и, кажется, время навек разлучаться...
...А я лишь теперь понимаю, как надо
любить, и жалеть, и прощать, и прощаться.
1956, 1960


А это состояние, этот ее призыв к Музе, знаком едва ли не каждому стихотворцу:

К ПЕСНЕ

Очнись, как хочешь, но очнись во мне -
в холодной, онемевшей глубине.

Я не мечтаю - вымолить слова.
Но дай мне знак, что ты еще жива.

Я не прошу надолго - хоть на миг.
Хотя б не стих, а только вздох и крик.

Хотя бы шепот только или стон.
Хотя б цепей твоих негромкий звон.
1951

Хотелось бы закончить словами, сказанными когда-то Ольгой Федоровной Берггольц словно от имени теперь уже ушедшего и уходящего поколения:

***
А я вам говорю, что нет
напрасно прожитых мной лет,
ненужно пройденных путей,
впустую слышанных вестей.
Нет невоспринятых миров,
нет мнимо розданных даров,
любви напрасной тоже нет,
любви обманутой, больной,
ее нетленно чистый свет
всегда во мне,
всегда со мной.

И никогда не поздно снова
начать всю жизнь,
начать весь путь,
и так, чтоб в прошлом бы - ни слова,
ни стона бы не зачеркнуть.
1962