Сергей Есенин

     Друг мой, друг мой,
     Я очень и очень болен.
     Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
     То ли ветер свистит
     Над пустым и безлюдным полем,
     То ль, как рощу в сентябрь,
     Осыпает мозги алкоголь.

     Голова моя машет ушами,
     Как крыльями птица.
     Ей на шее ноги
     Маячить больше невмочь.
     Черный человек,
     Черный, черный,
     Черный человек
     На кровать ко мне садится,
     Черный человек
     Спать не дает мне всю ночь.

     Черный человек
     Водит пальцем по мерзкой книге
     И, гнусавя надо мной,
     Как над усопшим монах,
     Читает мне жизнь
     Какого-то прохвоста и забулдыги,
     Нагоняя на душу тоску и страх.
     Черный человек
     Черный, черный!

     "Слушай, слушай, -
     Бормочет он мне, -
     В книге много прекраснейших
     Мыслей и планов.
     Этот человек
     Проживал в стране
     Самых отвратительных
     Громил и шарлатанов.

     В декабре в той стране
     Снег до дьявола чист,
     И метели заводят
     Веселые прялки.
     Был человек тот авантюрист,
     Но самой высокой
     И лучшей марки.

     Был он изящен,
     К тому ж поэт,
     Хоть с небольшой,
     Но ухватистой силою,
     И какую-то женщину,
     Сорока с лишним лет,
     Называл скверной девочкой
     И своею милою.

     Счастье, - говорил он, -
     Есть ловкость ума и рук.
     Все неловкие души
     За несчастных всегда известны.
     Это ничего,
     Что много мук
     Приносят изломанные
     И лживые жесты.

     В грозы, в бури,
     В житейскую стынь,
     При тяжелых утратах
     И когда тебе грустно,
     Казаться улыбчивым и простым -
     Самое высшее в мире искусство".

     "Черный человек!
     Ты не смеешь этого!
     Ты ведь не на службе
     Живешь водолазовой.
     Что мне до жизни
     Скандального поэта.
     Пожалуйста, другим
     Читай и рассказывай".

     Черный человек
     Глядит на меня в упор.
     И глаза покрываются
     Голубой блевотой, -
     Словно хочет сказать мне,
     Что я жулик и вор,
     Так бесстыдно и нагло
     Обокравший кого-то.
     . . . . . . . . . . . .

     Друг мой, друг мой,
     Я очень и очень болен.
     Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
     То ли ветер свистит
     Над пустым и безлюдным полем,
     То ль, как рощу в сентябрь,
     Осыпает мозги алкоголь.

     Ночь морозная.
     Тих покой перекрестка.
     Я один у окошка,
     Ни гостя, ни друга не жду.
     Вся равнина покрыта
     Сыпучей и мягкой известкой,
     И деревья, как всадники,
     Съехались в нашем саду.

     Где-то плачет
     Ночная зловещая птица.
     Деревянные всадники
     Сеют копытливый стук.
     Вот опять этот черный
     На кресло мое садится,
     Приподняв свой цилиндр
     И откинув небрежно сюртук.

     "Слушай, слушай! -
     Хрипит он, смотря мне в лицо,
     Сам все ближе
     И ближе клонится. -
     Я не видел, чтоб кто-нибудь
     Из подлецов
     Так ненужно и глупо
     Страдал бессонницей.

     Ах, положим, ошибся!
     Ведь нынче луна.
     Что же нужно еще
     Напоенному дремой мирику?
     Может, с толстыми ляжками
     Тайно придет "она",
     И ты будешь читать
     Свою дохлую томную лирику?

     Ах, люблю я поэтов!
     Забавный народ.
     В них всегда нахожу я
     Историю, сердцу знакомую, -
     Как прыщавой курсистке
     Длинноволосый урод
     Говорит о мирах,
     Половой истекая истомою.

     Не знаю, не помню,
     В одном селе,
     Может, в Калуге,
     А может, в Рязани,
     Жил мальчик
     В простой крестьянской семье,
     Желтоволосый,
     С голубыми глазами...

     И вот стал он взрослым,
     К тому ж поэт,
     Хоть с небольшой,
     Но ухватистой силою,
     И какую-то женщину,
     Сорока с лишним лет,
     Называл скверной девочкой
     И своею милою"

     "Черный человек!
     Ты прескверный гость.
     Это слава давно
     Про тебя разносится".
     Я взбешен, разъярен,
     И летит моя трость
     Прямо к морде его,
     В переносицу...
     . . . . . . . . . . . . .

     ...Месяц умер,
     Синеет в окошко рассвет.
     Ах ты, ночь!
     Что ты, ночь, наковеркала?
     Я в цилиндре стою.
     Никого со мной нет.
     Я один...
     И разбитое зеркало...

     14 ноября 1925

Теперь, когда Россия наша
Своим путем идет одна
И наконец отчизна Ваша
К судьбам другим увлечена,—
Теперь, в великий час разлуки,
Да будут русской речи звуки
Для Вас залогом, что года
Пройдут — и кончится вражда;
Что, чуждый немцу с колыбели,
Через один короткий век
Сойдется с ним у той же цели,
Как с братом, русский человек;
Что, если нам теперь по праву
Проклятия гремят кругом,—
Мы наш позор и нашу славу
Искупим славой и Добром...
Всему, чем Ваша грудь согрета,
Всему сочувствуем и мы;
И мы желаем мира, света,
Не разрушенья — и не тьмы.

К чему твержу я стих унылый,
Зачем, в полночной тишине,
Тот голос страстный, голос милый
Летит и просится ко мне,-

Зачем? огонь немых страданий
В ее душе зажег не я...
В ее груди, в тоске рыданий
Тот стон звучал не для меня.

Так для чего же так безумно
Душа бежит к ее ногам,
Как волны моря мчатся шумно
К недостижимым берегам?

Богиня красоты, любви и наслажденья!
Давно минувших дней, другого поколенья
          Пленительный завет!
Эллады пламенной любимое созданье,
Какою негою, каким очарованьем
          Твой светлый миф одет!

Не наше чадо ты! Нет, пылким детям Юга
Одним дано испить любовного недуга
          Палящее вино!
Созданьем выразить душе родное чувство
В прекрасной полноте изящного искусства
          Судьбою им дано!

Но нам их бурный жар и чужд и непонятен;
Язык любви, страстей нам более не внятен;
          Душой увяли мы.
Они ж, беспечные, три цели знали в жизни:
Пленялись славою, на смерть шли за отчизну,
          Всё забывали для любви.

В роскошной Греции, оливами покрытой,
Где небо так светло, там только, Афродита,
          Явиться ты могла,
Где так роскошно Кипр покоится на волнах,
И где таким огнем гречанок стройных полны
          Восточные глаза!

       Как я люблю тот вымысел прекрасный!
Был день; земля ждала чего-то; сладострастно
          К равнине водяной
Припал зефир: в тот миг таинственный и нежный
Родилась Красота из пены белоснежной —
         И стала над волной!

И говорят, тогда, в томительном желаньи,
К тебе, как будто бы ища твоих лобзаний,
          Нагнулся неба свод;
Зефир тебя ласкал эфирными крылами;
      К твоим ногам, почтительно, грядами
          Стремилась бездна вод!

Тебя приял Олимп! Плененный грек тобою
И неба и земли назвал тебя душою,
          Богиня красоты!
Прекрасен был твой храм — в долине сокровенной,
Ветвями тополя и мирта осененный —
          В сиянии луны,

Когда хор жриц твоих (меж тем как фимиама
Благоуханный дым под белый купол храма
          Торжественно летел,
Меж тем как тайные свершались возлиянья)
На языке родном, роскошном, как лобзанье,
          Восторга гимны пел!

Уже давно во прах твои упали храмы;
Умолкли хоры дев; дым легкий фимиама
          Развеяла гроза.
Сын знойной Азии рукою дерзновенной
Разбил твой нежный лик, и грек изнеможенный
          Не защитил тебя!

Но снова под резцом возникла ты, богиня!
Когда в последний раз, как будто бы святыни,
          Трепещущим резцом
Коснулся Пракситель до своего созданья,
Проснулся жизни дух в бесчувственном ваяньи:
          Стал мрамор божеством!

И снова мы к тебе стекаемся толпами;
Молчание храня, с поднятыми очами,
          Любуемся тобой;
Ты снова царствуешь! Сынов страны далекой,
Ты покорила их пластической, высокой —
          Своей бессмертной красотой!

Я вас знавал... тому давно,
Мне, право, стыдно и грешно,
Что я тогда вас не заметил...
Вы только что вступили в свет -
Вам было восемнадцать лет...
На бале где-то я вас встретил.

И кто-то к вам меня подвел -
Я с вами нехотя пошел,
Я полон был тревоги страстной...
Тогда - тогда я был влюблен;
Но та любовь прошла, как сон,
И безотрадный и напрасный.

Другую женщину я ждал,
Я даже вам не отвечал;
Но я заметил ваши руки...
Заметил милый ваш наряд,
И ваш прекрасный, умный взгляд,
И речи девственные звуки.

Но всё, что в сердце молодом
Дремало легким, чутким сном
Перед внезапным пробужденьем,-
Осталось тайной для меня...
Хоть, помню, вас покинул я
С каким-то смутным сожаленьем.

А случай вновь не сблизил нас...
И вдруг теперь я встретил вас.
Вы изменились, как Татьяна;
Я не слыхал таких речей.
Я не видал таких плечей,
Такого царственного стана...

На ваших мраморных чертах,
На несмеющихся губах
Печать могучего сознанья...
Сияя страшной красотой,
Вы предстоите предо мной
Богиней гордого страданья.

И я молю вас в тишине:
Всю вашу жизнь раскройте мне...
Но взгляда вашего я трушу...
Нет, нет! я стар - нет, я вам чужд,
Давно в борьбе страстей и нужд
Я истощил и жизнь и душу.

Через поля к холмам тенистым
Промчался ливень... Небо вдруг
Светлеет... Блеском водянистым
Блестит зеленый, ровный луг.
Гроза прошла... Как небо ясно!
Как воздух звучен и душист!
Как отдыхает сладострастно
На каждой ветке каждый лист!
Оглашено вечерним звоном
Раздолье мирное полей...
Пойдем гулять в лесу зеленом,
Пойдем, сестра души моей.
Пойдем, о ты, мой друг единый,
Любовь последняя моя,
Пойдем излучистой долиной
В немые, светлые поля.
И там, где жатва золотая
Легла волнистой полосой,
Когда заря взойдет, пылая,
Над успокоенной землей,-
Позволь сидеть мне молчаливо
У ног возлюбленных твоих...
Позволь руке твоей стыдливо
Коснуться робких губ моих...

Нам тягостно негодованье,
И злоба дельная — смешна;
Но нам не тягостно молчанье:
Улыбка нам дозволена.
Мы равнодушны, как могилы;
Мы, как могилы, холодны...
И разрушительные силы —
И те напрасно нам даны.

Привыкли мы к томленью скуки.
Среди холодной полутьмы
Лучи живительной науки
Мерцают нехотя... но мы
Под ум чужой, чужое знанье —
Желанье честное Добра —
И под любовь — и под страданье
Подделываться мастера.

Радушьем, искренней приязнью
Мы так исполнены — бог мой!
Но с недоверчивой боязнью
Оглядывает нас чужой...
Он не пленится нашим жаром —
Его не тронет наша грусть...
То, что ему досталось даром,
Твердим мы бойко наизусть.

Как звери, мы друг другу чужды...
И что ж? какой-нибудь чудак
Затеет дело — глядь! без нужды
Уж проболтался, как дурак.
Проговорил красноречиво
Все тайны сердца своего...
И отдыхает горделиво,
Не сделав ровно ничего.

Мы не довольны нашей долей —
Но покоряемся... Судьба!!
И над разгульной, гордой волей
Хохочем хохотом раба.
Но и себя браним охотно —
Так!! не жалеем укоризн!!
И проживаем беззаботно
Всю незаслуженную жизнь.

Мы предались пустой заботе,
Самолюбивым суетам...
Но верить собственной работе
Неловко — невозможно нам.
Как ни бунтуйте против Рока —
Его закон ненарушим...
Не изменит народ Востока
Шатрам кочующим своим.