Новые
МенюДомыслы на диване (завершённые)
27 августа 2018 — Анатолий Павловский
... После той встречи, в 98-м году, безвременно озолотившийся Август на жёлто-коронных тюльпанах золотистого песка левобережных сомнений Волги, продал мне дефолтный Диван с правым скосом грядушек.
Это, закрученное теми взбесившимися событиями сложносочинённое выражение, означает, что я успел купить Диван по чудом сохранившейся цене, когда «новое мышление» уже осталось тёмным пятном предательства не только на круглых камнях Фороса, а падение с моста якобы с мешком на голове в реку восьмидесятикилограммового Негодунова отозвалось падением возможностей угадывать, чего ожидать далее. В голове-то, наверняка, кружилось по другой причине, а телесные способности находили свой путь через желудок…
Я не догадывался, что Диван дополнял раздумья о дальних и дольных делах даже после моей ночной смены, когда я доверял ему добропорядочные домыслы очередного дежурства на заводе, где мы дружно добывали директору его повседневную державность...
... Держава! Она не держала на руках. И не придумала ничего кроме самодержавия, раздолбанного холостым зарядом знаменитого крейсера. Да и не надо. Руки у неё терновые. Но иногда удивляла новыми взглядами. На Первомай. А чтобы не маялись повторно, когда не умели сыграть на валторне или на дудке соответственно фугам в желудке…
Перед демонстрацией прямо в электричке или, закономерно в нарушение закона, у ликёроводочного завода, выданное премиальное спиртное (разбавленный заводской спирт краще!) разливалось по справедливости и крепило дружбу до патриотического вдохновения держаться за флаг или транспарант с фотографией известного якобы державника до конца шествия.
Над колонной иногда летали черносотенцы-скворцы. И, может, помогали эти гонцы вспомнить и спеть что-то революционное. Например: «Троллейбусы не ходят, трамваи не идут. Дельцы на химзаводе директора клюют»… «А у мечты для суеты скворечник нам не тесен»…
Диван оставался дома и не возмущался, когда я возвращался к нему и после прославления не только Первомая. Он, обитый зеленоватым жаккардом, напоминал цвета некоторых дензнаков, начисляемых в те времена миллионами даже при получении аванса за отработанное время. Но подружился я с ним, добывая на нём бодрость духа, после цветных сновидений. Цветных и ярких, наподобие художественных картин, например, Серова.
В те годы, смею заметить, не так просто мне удавалось удаляться в мир сновидений. Действительность восхищала своими новоявленными событиями, что и не снились, а воочию казались дорогим неудовольствием. Иногда, после рабочей смены, по дороге к Дивану, приходилось принимать дополнительные действенные средства удовлетворения неудовлетворённых амбиций. Диван не отвергал ни того, ни другого и не становился зеленее своего обычного состояния. Он молча (дополнительные средства оказывались кстати) раскладывался перед моим желанием увидеть продолжение очередного снотворного произведения.
Можно сколь угодно сомневаться, насколько совпадали желания с действительностью и противоречили самим себе, но оные старались найти утешение перед разложившимся Диваном.
Всякий раз, принимая его разложенное гостеприимство, невольно задумывался, а почему он взял себе имя собственное – Диван? Получается, что он не хочет быть обыкновенным предметом мебели в не меблированной (спотыкаюсь произнести) квартире? Или потому, что я, застигнутый обсценнностью своих ожиданий при оскале волчье- ваучерного дефолта, решился отдать ему все свои заначки на крючках не такой уж удачливой многоколенной бамбуковой уды? Но даже выжившие сомнения не имели ввиду, чтобы какие-то народовольческие совпадения трепетали перед бессмысленностью моих частных стремлений – отдохнуть после работы, которая напрямую была связана с напряжением в душевно-физическом и электрическом значении этого слова.
Следует заметить, что напряжение в работе сглаживалось умозрительным видом и значением, так называемой, синусоиды, которая плавно, но мгновенно переходила от положительного к отрицательному значению. Опять-таки не натурально, а где-то там и не для всех, эти значения на заднем экране сетчатки глаза, напоминали о параллельной жизни.
Не долго думая о противоречивом приобретении Дивана, я принимал его безмолвную распахнутость стать преемником моих ожиданий и забыть о непостоянстве синусоиды и переменного напряжения на работе.
Заглянулось в словарь на многозначность слова «диван» (не хотелось считать его обыкновенным предметом) и нашлось, что на Востоке с ним не всё так обыкновенно. На фарси это слово означало «исписанные (в одном смысле) листы бумаги». А мой Диван напоминал раскрытую книгу? Надо же, предчувствия не всегда бывают обманчивыми. И сновидения тоже. Сновидения? Да! Трижды да!
Случалось это со мною не единожды и с продолжением. Отчего? Не знаю. Может, потому, что желание видеть повседневно (днём) что-то женственное и взаимное как-то не случалось.
А мой Диван умел меня увлекать, обманывать неповторимыми художественными образами во сне. При этом, далеко не к знатоку знаменитых картин от академистов, натуралистов, кубистов, анималистов, авангардистов, экспрессионистов и прочих истых, «Девушка, освещённая солнцем», какая-то добрая, не заносчивая и, на мой взгляд, нашенская, деревенская и ничего не знающая о персиках, почему-то повадилась во сне глядеть платонически, не разделяя моего не платонического настроения ночью. Не запомнилось мне, что я ей мог говорить что-то разумное, но её совершенство и восхищало, и остерегало своей божественной недоступностью…
В сновидениях на Диване я был смелее, чем с синусоидой на работе, стараясь как можно ближе разглядеть эту «Нашу Девушку» и однажды решился спросить:
– О чём задумалась, ясноглазая?
Она вздрогнула и в глазах исчезло небесное и светлое отражение.
– А-а… Опять подглядываешь? И мешаешь слушать рассказ липовых листьев о нашем выпускном вечере.
– Надо же, листья запомнили! Рассказ о вечере пятидесятилетней давности? А почему тебя… нарисовали где-то за семьдесят лет до нашего выпускного?
– Ничего ты не понимаешь. Художник предугадал, что на вечере я останусь в одиночестве, тебя не будет рядом. Почему ты так поступил?..
Неожиданное признание вызвало необыкновенную душевную теплоту. Не верилось, что так говорит живая копия моей одноклассницы. Не потому ли, что только копия живой, а не та недоступная и никогда не говорящая вслух о моей настойчивости понравиться ей. Сколько безответных записок и писем она получила от меня! А, может, она их и не читала?Но бывают же чудеса. Теперь мне казалось, что взаправду встретил её, почему-то оказавшуюся на знаменитом полотне художника.
Не успел я ответить на вопрос и выяснить, что это означает, как видение тут же исчезло среди деревьев, а крупные липовые листья трепетали перед моими глазами и почему-то повторяли мелодию и слова песни «Люди мира, на минуту встаньте!» Да это же включился будильник моего сотового телефона!..
Не придавая особого значения прерванному сновидению, я стал собираться на свою работу. Свою? Или мою? Скорее всего, что ни то, ни другое. Это моя обязанность выполнять назначенную роль, за которую платят, да не столько, сколько хотелось бы. Но мало ли, что захочется? «Не по своей воле живём, а как велено».
Мне нравится добираться до моего с директором завода на трамвае.Ему, говорят, увы, в одиночестве
приходится ехать на служебной «Волге». Слава те, что не вплавь по Матушке-Волге.
Утром в трамвае смотришь на неповторимые человеческие лица и невольно задумываешься, почему они оставили дом, отвели детей в садик, а теперь только и думают о работе? Проверяю на себе. И вправду моё настроение повязано предстоящими делами. Надо бы отвлечься от них.
На очередной остановке вошла женщина и встала рядом со мной. Светлая, уверенная в себе и, показалось мне, с таким знакомым и привлекательным очертанием слегка накрашенных правильных губ. Молча расплатилась за билет, посмотрела на него (проверяла ли на счастливый номер) и положила его в боковой карман коричневой седельной сумочки. В душном воздухе вагона запах духов от её уверенно облегаемой одеждой фигуры не оставлял равнодушным мое настроение и отвлёк от размышлений о работе.
На конечной остановке я выходил впереди незнакомки. Она почему-то споткнулась на ступеньках трамвая и, непроизвольно оглянувшись, я подал ей руку. Незнакомка виновато улыбнулась, и я заметил разбегающиеся от её глаз светлые «гусиные лапки» морщинок.
– Спасибо. Извините. Шпилька застряла.
– Не сломалась? Глянул на её туфли. Длина шпилек наверняка больше, чем результат деления роста женщины на длину её ноги от начала бедра, умноженный, забыл на какое число. А телесного цвета в сеточку колготки овладели совершенством лекальных ножек так, что пропадала смелость оставаться равнодушным.
– В каком цехе вы работаете?
– Хочу устроиться на ваш завод.
– Неужели красота может спасти нас от вредных выбросов хлорного цеха?
Взгляд незнакомки не ответил взаимностью на производственный комплимент и что-то мелькнуло в нём не совсем дружественное.
– Извините, а я вас … узнала по фотографии в «Одноклассниках». Вы недавно выставили свой снимок, когда служили на флоте.
– Да-а… Ностальгия… о потерянном времени. Нет-нет, не о времени на службе. Те годы заставили меня пересмотреть многие взгляды, но потом не не завершить задуманное… Кстати или нет, эта фотография была потеряна. Скопировал её бывший сослуживец и отправил мне. Вроде воспоминания о нашей флотской молодости в Севастополе.
М-м-м… Зачем об этом говорю красивой, но незнакомой женщине? Вспомнил матросские расклешённые брюки? И бескозырку? Настроен ей понравиться перед проходной химзавода? Предстательное место! Но… она мне уже нравится, а остальные представления не имеют значения.
Надо было расходиться, но незнакомка остановилась и посмотрела так, что пронзительный взгляд наверняка не забуду даже на том свете:
– Вашу флотскую фотографию также сохранила… моя мама.
– В-в-вера!?..
– Да… Вера, веря в то, что вы останетесь вместе хотя бы на виртуальном пространстве…
Не знаю, на каком пространстве оказался я, но что в этот момент потерял память, кажется, помню. Показалось, я вальсирую с девушкой, которая глядит на меня, а её девственные губы лепечут про себя: «Не забывай родные дали…» То ли прихожу в самого себя и знаю точно, этого не было, то ли смущаюсь оттого, что так хочется её поцеловать… Но я не знаю даже её имени! Да… это же безымянная «Девушка с перском»! Нет! Одноклассница Вера! С ней мы не целовались в школьные годы. Потому что я не пришёл на выпускной вечер. И никогда не танцевал с нею… Мой дорогой Диван, дай мне сил прийти в себя!..
– Я должна выполнить просьбу мамы, – тихо сказала женщина, а показалось, что голос прозвучал, как в стереофильме.
– Станцевать? – очнулся я.
Она приблизилась, осторожно взялась мою голову руками и, не торопясь, чувственна поцеловала.
– Это мамин поцелуй. И ушла…
До сих пор я не знаю, взаправду ли это случилось?
Это, закрученное теми взбесившимися событиями сложносочинённое выражение, означает, что я успел купить Диван по чудом сохранившейся цене, когда «новое мышление» уже осталось тёмным пятном предательства не только на круглых камнях Фороса, а падение с моста якобы с мешком на голове в реку восьмидесятикилограммового Негодунова отозвалось падением возможностей угадывать, чего ожидать далее. В голове-то, наверняка, кружилось по другой причине, а телесные способности находили свой путь через желудок…
Я не догадывался, что Диван дополнял раздумья о дальних и дольных делах даже после моей ночной смены, когда я доверял ему добропорядочные домыслы очередного дежурства на заводе, где мы дружно добывали директору его повседневную державность...
... Держава! Она не держала на руках. И не придумала ничего кроме самодержавия, раздолбанного холостым зарядом знаменитого крейсера. Да и не надо. Руки у неё терновые. Но иногда удивляла новыми взглядами. На Первомай. А чтобы не маялись повторно, когда не умели сыграть на валторне или на дудке соответственно фугам в желудке…
Перед демонстрацией прямо в электричке или, закономерно в нарушение закона, у ликёроводочного завода, выданное премиальное спиртное (разбавленный заводской спирт краще!) разливалось по справедливости и крепило дружбу до патриотического вдохновения держаться за флаг или транспарант с фотографией известного якобы державника до конца шествия.
Над колонной иногда летали черносотенцы-скворцы. И, может, помогали эти гонцы вспомнить и спеть что-то революционное. Например: «Троллейбусы не ходят, трамваи не идут. Дельцы на химзаводе директора клюют»… «А у мечты для суеты скворечник нам не тесен»…
Диван оставался дома и не возмущался, когда я возвращался к нему и после прославления не только Первомая. Он, обитый зеленоватым жаккардом, напоминал цвета некоторых дензнаков, начисляемых в те времена миллионами даже при получении аванса за отработанное время. Но подружился я с ним, добывая на нём бодрость духа, после цветных сновидений. Цветных и ярких, наподобие художественных картин, например, Серова.
В те годы, смею заметить, не так просто мне удавалось удаляться в мир сновидений. Действительность восхищала своими новоявленными событиями, что и не снились, а воочию казались дорогим неудовольствием. Иногда, после рабочей смены, по дороге к Дивану, приходилось принимать дополнительные действенные средства удовлетворения неудовлетворённых амбиций. Диван не отвергал ни того, ни другого и не становился зеленее своего обычного состояния. Он молча (дополнительные средства оказывались кстати) раскладывался перед моим желанием увидеть продолжение очередного снотворного произведения.
Можно сколь угодно сомневаться, насколько совпадали желания с действительностью и противоречили самим себе, но оные старались найти утешение перед разложившимся Диваном.
Всякий раз, принимая его разложенное гостеприимство, невольно задумывался, а почему он взял себе имя собственное – Диван? Получается, что он не хочет быть обыкновенным предметом мебели в не меблированной (спотыкаюсь произнести) квартире? Или потому, что я, застигнутый обсценнностью своих ожиданий при оскале волчье- ваучерного дефолта, решился отдать ему все свои заначки на крючках не такой уж удачливой многоколенной бамбуковой уды? Но даже выжившие сомнения не имели ввиду, чтобы какие-то народовольческие совпадения трепетали перед бессмысленностью моих частных стремлений – отдохнуть после работы, которая напрямую была связана с напряжением в душевно-физическом и электрическом значении этого слова.
Следует заметить, что напряжение в работе сглаживалось умозрительным видом и значением, так называемой, синусоиды, которая плавно, но мгновенно переходила от положительного к отрицательному значению. Опять-таки не натурально, а где-то там и не для всех, эти значения на заднем экране сетчатки глаза, напоминали о параллельной жизни.
Не долго думая о противоречивом приобретении Дивана, я принимал его безмолвную распахнутость стать преемником моих ожиданий и забыть о непостоянстве синусоиды и переменного напряжения на работе.
Заглянулось в словарь на многозначность слова «диван» (не хотелось считать его обыкновенным предметом) и нашлось, что на Востоке с ним не всё так обыкновенно. На фарси это слово означало «исписанные (в одном смысле) листы бумаги». А мой Диван напоминал раскрытую книгу? Надо же, предчувствия не всегда бывают обманчивыми. И сновидения тоже. Сновидения? Да! Трижды да!
Случалось это со мною не единожды и с продолжением. Отчего? Не знаю. Может, потому, что желание видеть повседневно (днём) что-то женственное и взаимное как-то не случалось.
А мой Диван умел меня увлекать, обманывать неповторимыми художественными образами во сне. При этом, далеко не к знатоку знаменитых картин от академистов, натуралистов, кубистов, анималистов, авангардистов, экспрессионистов и прочих истых, «Девушка, освещённая солнцем», какая-то добрая, не заносчивая и, на мой взгляд, нашенская, деревенская и ничего не знающая о персиках, почему-то повадилась во сне глядеть платонически, не разделяя моего не платонического настроения ночью. Не запомнилось мне, что я ей мог говорить что-то разумное, но её совершенство и восхищало, и остерегало своей божественной недоступностью…
В сновидениях на Диване я был смелее, чем с синусоидой на работе, стараясь как можно ближе разглядеть эту «Нашу Девушку» и однажды решился спросить:
– О чём задумалась, ясноглазая?
Она вздрогнула и в глазах исчезло небесное и светлое отражение.
– А-а… Опять подглядываешь? И мешаешь слушать рассказ липовых листьев о нашем выпускном вечере.
– Надо же, листья запомнили! Рассказ о вечере пятидесятилетней давности? А почему тебя… нарисовали где-то за семьдесят лет до нашего выпускного?
– Ничего ты не понимаешь. Художник предугадал, что на вечере я останусь в одиночестве, тебя не будет рядом. Почему ты так поступил?..
Неожиданное признание вызвало необыкновенную душевную теплоту. Не верилось, что так говорит живая копия моей одноклассницы. Не потому ли, что только копия живой, а не та недоступная и никогда не говорящая вслух о моей настойчивости понравиться ей. Сколько безответных записок и писем она получила от меня! А, может, она их и не читала?Но бывают же чудеса. Теперь мне казалось, что взаправду встретил её, почему-то оказавшуюся на знаменитом полотне художника.
Не успел я ответить на вопрос и выяснить, что это означает, как видение тут же исчезло среди деревьев, а крупные липовые листья трепетали перед моими глазами и почему-то повторяли мелодию и слова песни «Люди мира, на минуту встаньте!» Да это же включился будильник моего сотового телефона!..
Не придавая особого значения прерванному сновидению, я стал собираться на свою работу. Свою? Или мою? Скорее всего, что ни то, ни другое. Это моя обязанность выполнять назначенную роль, за которую платят, да не столько, сколько хотелось бы. Но мало ли, что захочется? «Не по своей воле живём, а как велено».
Мне нравится добираться до моего с директором завода на трамвае.Ему, говорят, увы, в одиночестве
приходится ехать на служебной «Волге». Слава те, что не вплавь по Матушке-Волге.
Утром в трамвае смотришь на неповторимые человеческие лица и невольно задумываешься, почему они оставили дом, отвели детей в садик, а теперь только и думают о работе? Проверяю на себе. И вправду моё настроение повязано предстоящими делами. Надо бы отвлечься от них.
На очередной остановке вошла женщина и встала рядом со мной. Светлая, уверенная в себе и, показалось мне, с таким знакомым и привлекательным очертанием слегка накрашенных правильных губ. Молча расплатилась за билет, посмотрела на него (проверяла ли на счастливый номер) и положила его в боковой карман коричневой седельной сумочки. В душном воздухе вагона запах духов от её уверенно облегаемой одеждой фигуры не оставлял равнодушным мое настроение и отвлёк от размышлений о работе.
На конечной остановке я выходил впереди незнакомки. Она почему-то споткнулась на ступеньках трамвая и, непроизвольно оглянувшись, я подал ей руку. Незнакомка виновато улыбнулась, и я заметил разбегающиеся от её глаз светлые «гусиные лапки» морщинок.
– Спасибо. Извините. Шпилька застряла.
– Не сломалась? Глянул на её туфли. Длина шпилек наверняка больше, чем результат деления роста женщины на длину её ноги от начала бедра, умноженный, забыл на какое число. А телесного цвета в сеточку колготки овладели совершенством лекальных ножек так, что пропадала смелость оставаться равнодушным.
– В каком цехе вы работаете?
– Хочу устроиться на ваш завод.
– Неужели красота может спасти нас от вредных выбросов хлорного цеха?
Взгляд незнакомки не ответил взаимностью на производственный комплимент и что-то мелькнуло в нём не совсем дружественное.
– Извините, а я вас … узнала по фотографии в «Одноклассниках». Вы недавно выставили свой снимок, когда служили на флоте.
– Да-а… Ностальгия… о потерянном времени. Нет-нет, не о времени на службе. Те годы заставили меня пересмотреть многие взгляды, но потом не не завершить задуманное… Кстати или нет, эта фотография была потеряна. Скопировал её бывший сослуживец и отправил мне. Вроде воспоминания о нашей флотской молодости в Севастополе.
М-м-м… Зачем об этом говорю красивой, но незнакомой женщине? Вспомнил матросские расклешённые брюки? И бескозырку? Настроен ей понравиться перед проходной химзавода? Предстательное место! Но… она мне уже нравится, а остальные представления не имеют значения.
Надо было расходиться, но незнакомка остановилась и посмотрела так, что пронзительный взгляд наверняка не забуду даже на том свете:
– Вашу флотскую фотографию также сохранила… моя мама.
– В-в-вера!?..
– Да… Вера, веря в то, что вы останетесь вместе хотя бы на виртуальном пространстве…
Не знаю, на каком пространстве оказался я, но что в этот момент потерял память, кажется, помню. Показалось, я вальсирую с девушкой, которая глядит на меня, а её девственные губы лепечут про себя: «Не забывай родные дали…» То ли прихожу в самого себя и знаю точно, этого не было, то ли смущаюсь оттого, что так хочется её поцеловать… Но я не знаю даже её имени! Да… это же безымянная «Девушка с перском»! Нет! Одноклассница Вера! С ней мы не целовались в школьные годы. Потому что я не пришёл на выпускной вечер. И никогда не танцевал с нею… Мой дорогой Диван, дай мне сил прийти в себя!..
– Я должна выполнить просьбу мамы, – тихо сказала женщина, а показалось, что голос прозвучал, как в стереофильме.
– Станцевать? – очнулся я.
Она приблизилась, осторожно взялась мою голову руками и, не торопясь, чувственна поцеловала.
– Это мамин поцелуй. И ушла…
До сих пор я не знаю, взаправду ли это случилось?
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0291019 от 27 августа 2018 в 16:01
Рег.№ 0291019 от 27 августа 2018 в 16:01
Другие произведения автора:
Два дома (Анатолий Павловский, Танюша Искуснова)
Это произведение понравилось:
Рейтинг: +1Голосов: 1268 просмотров
| Таня И. # 31 августа 2018 в 06:56 +1 | ||
|
| Анатолий Павловский # 1 сентября 2018 в 14:38 0 | ||
|
