На Братской под Курском

В ПАМЯТЬ О ВСЕХ ТЕХ, КТО ГОРЕЛ, НО ВОССТАЛ ИЗ ПЕПЛА,
И ТЕХ, КТО НАПОИВ РУССКУЮ ЗЕМЛЮ КРОВЬЮ,
ПОДНЯЛСЯ В ПОЛНЫЙ РОСТ И ДОШЁЛ ДО БЕРЛИНА


Литр водки да хлеба буханка,
колбаски дешёвой батон
в скатёрке на траке от танка,
вмурованном в пыльный бетон.

Они приезжают негласно
сюда, где лежит командир.
У этих людей седовласых
эпоха войны позади.
 
Прозрачным канатиком нервным
разлиты по сто "фронтовых".
Без закуси молча - по-первой
за павших. Потом - за живых.

- А помнишь, Серёж, как горелым
там мясом несло.. И ни зги!
В той бойне тогда грешным делом
я чуть не нассал в сапоги.

Да разве ж такое забудешь?!
Трещала орехом броня.
Пылали и танки, и люди
в безбрежной лавине огня.

Летали как бабочки башни,
солдат хороня под собой,
и даже бывалым был страшен
тот дъявольский танковый бой.

Вот снова сдвигаются кружки
о тех, кто почили в броне:
по третьей – за бывших подружек
и фарт на жестокой войне.

А дальше – за «тридцатьчетвёрку»,
в которой ворвались в Берлин...
Но вот уже голос нетвёрдый,
и слёзы из глаз потекли.

Порывы июльского ветра
солдатам целуют виски.
В их мыслях - то адское лето,
и плачут навзрыд старики.

Под курских соловушек трели
комбату последний помин:
- Ты молод, а мы постарели!
Мир праху, Иваныч! Аминь!

Сияет Звезда на граните
над списком сусальных имён,
а память невидимой нитью
дрожит в лихолетьи времён.