В ДУШЕ СВОЕЙ НЕ ОСТАВЛЯЙТЕ ЗЛОБЫ.
Выражаю благодарность
писателю Виталию Романову
за тему, поднятую в его книге.
О, добрые люди, скажите на милость,
Мы стали жестоки, что в нас изменилось?
Не верю, что вирус златого тельца
Убил в нашей жизни добро до конца.
Историю эту я в книге прочел.
Что ей заболею, того не учел.
А голос во мне говорил: «Напиши,
Потомкам отдай хоть частицу души.
Исповедь бомжа.
Возможно, по жизни я слаб и не стоек.
Не ждал от страны вот таких перестроек.
Не думал, откуда подует тот ветер,
Вот так до меня и добрался риэлтер.
И я согласился к обмену с доплатой,
Что мне одному с той квартирой-палатой.
Раз денег дадут и квартиры не жалко.
В итоге кровать, что стоит в коммуналке.
Но, я не об этом, поведать пора
О жизни забытого богом двора.
Тот двор - коммуналки, так скажем оплот,
И здесь проживал неприкаянный кот.
Худой, беспородный, знать жизнь не проста.
Давно потерял половину хвоста.
Потрепанный жизнью, как мы от идей.
Так часто бывает у нас, у людей.
Обрубок хоста, клочья левого уха,
И глаз, что за шрамом скрывается глухо.
Бывает посмотрит в глаза вам любя,
А кажется будто стреляет в тебя.
И глазом одним, что чуть-чуточку цел,
Тебя он берет без ружья на прицел.
На самом же деле – сама доброта,
Не злился, хотя не жалели кота.
Ночами не пел, не откроет и рот.
И кличка прилипла такая – Урод.
Ни Васька, ни Барсик, ни даже Пушок.
Был страшен, уродлив, а кличка – итог.
Наверно он знал оскорбительность клички,
Но к людям тянулся без зла, по привычке.
Кричали: «Урод!», он мяукал в ответ,
Обрубком хвоста создавал пируэт.
И мчался на встречу кричавшим Иудам.
Наверно всё ждал он какого-то чуда.
Но детям к нему подходить запрещали,
А взрослые чаще пинком угощали.
Бывало обманом к приманят кота,
А вместо еды - из ушата вода.
К себе отношенье хотим человечье,
А к тем, кто слабое – лишь боль и увечье.
Я думал - зачем же погрязли во зле мы.
А наши кому-то нужны ли проблемы?
Мы помощь себе призываем нещадно.
Но вот почему-то к другим беспощадны.
Когда поливали - покорно терпел,
Лишь ушки прижмет и мурлыкая - пел.
Он терся об ноги, мурлыкал счастливо,
Прощенья просил, что такой некрасивый,
Никчемный. На них даже в чём-то похожий.
Но часто, пинками его из прихожей,
Где веником, шваброй, больнее лишь чтобы,
Излив на кота всей накопленной злобы,
За несправедливость уродливой жизни,
За их ущемлённость, при дороговизне.
Голодный, холодный. Он как-то с трудом
Пытался проникнуть за пищей в наш дом.
Но не было добрых к нему в этот вечер,
И в дверь защемляя, наносят увечье.
Пинком отшвырнули, во взгляде – гадливость.
А хочется им для себя справедливость.
Избитый, убогий, ни хрипу, ни сапу,
Ушел, не ступая раздавленной лапой.
Наверно считал он, что хуже бывало
И долго скрывался в клетушках подвала.
С раздробленной лапой он долго хромал,
Но злобу людскую он не понимал.
На них не озлобился, не отвернулся,
Он к людям как раньше душою тянулся.
И как в наказание, то что беззлобный,
Собак натравил человекоподобный.
Бежать до забора хромому – то вечность.
Подводит Урода больная конечность.
Я в комнате был, отдыхая беспечно.
И крики услышал, почти человечьи.
Я выскочил быстро, одет кое как
Руками разбрасывал грязных собак.
Дворняг беспородных, озлобленных стая,
Рыча и визжа на меня налетая,
Бежала бессильно, туда, под забор,
Не выдержав, мой, бесшабашный напор.
Увидев Урода, я понял в тот миг-
Что он не урод, а такой же как мы.
Как сломленный жизнью безудержно жалок,
Простой обитатель таких коммуналок.
Таких вот нам часто приходится видеть,
Но только Урод не умел ненавидеть.
В грязи и крови, весь изодран безбожно,
Урода я на руки взял осторожно.
Боясь, что сейчас причиню ему боль
(Представь, что случилось такое с тобой)
Занес его в дом. Он хрипел, задыхался,
Его уложить по удобней старался.
Уселся на стул, а его на колени,
Уже понимая, ни что не изменит.
Чуть-чуть и душа улетит на покой.
Я голову нежно погладил рукой.
Не долго осталось болезному мыкать.
И что же! Урод попытался мурлыкать!
Да, он замурлыкал. Не выл, не хрипел.
Как будто себе колыбельную пел.
Клыки открывая в предсмертном оскале,
Он был благодарен. Его приласкали.
Да, жизнь его струйкой последней текла,
Но дал человек ему каплю тепла.
И здесь, перед смертью, как зверю не худо,
Последним «мурр-мурр» он ответил на чудо.
Звереныш, комочек, хватило же воли
Спасибо сказать, забывая о боли.
Да, он умирал, но в последней агонии
Успел головой потереть о ладони.
Он дернулся, вздрогнул и лег во весь рост,
Он с жизнью решил свой последний вопрос.
Я долго сидел неподвижно, как в плене,
Кота продолжая держать на коленях.
Пытался ответить о людях себе я –
О том, как относимся к тем, кто слабее.
Сознание камнем ложится на плечи,
Я понял, что каждый из нас искалечен.
И вывод просился такой между делом,
Уродство - оно не с физическим телом.
И я, прозревая, себя вопрошал –
«Так кто же тебя искалечил –душа?».
И что своим детям оставит народ,
Где каждый сегодня на душу урод.
Где общество выхода даже не ищет.
Кота схоронил я на общем кладбище,
Народ окружающий стало вдруг жалко.
Теперь не ужиться в такой коммуналке.
Я бросил жилплощадь свою и кровать.
Осталось одно лишь – идти бомжевать.
И, сам понимаешь, таков был итог –
Я их равнодушия видеть не мог.
И вам, господа, зарекаться не надо.
Коллекторов бродит бездушное стадо.
Другие произведения автора:
Война пройдет через тебя...
В качестве эпиграфа (РУСИЧИ книга3)
Сонет
Это произведение понравилось:
Новые
Меню
