Мой отец-ученик Мейерхольда после ареста и расстрела своего гениального учителя
скрывался в провинциальном театре Новозыбкова (Брянская обл и российсая часть Чернобыля) Здесь он поставил "Золушку" настолько гениально, что постановкой заинтересовался журнал "Огонек". Легендарный фотограф Евгений Умнов долго снимал и меня и отца (я играл в пьесе гнома), но видимо из-за компании борьбы с космополитизмом прошли только два снимка. Не знаю уцелели-ли остальные. Возможно хранятся у родственников Е.Умнова.

К. Кедров Зеркальный театр Литературная Россия
Кедров-Челищев
http://yashik.tv/video/view/98624/      
 Свежий номер : №06. 08.02.2008
ЗЕРКАЛЬНЫЙ ТЕАТР
      
       Моё посвящение в поэзию
      
       В жизни мне очень повезло. Уже в семь лет я обрёл свою веру. Это было в Клинцах, столице старообрядчества, где я крестился тайно ночью в единоверческом храме. Он находился прямо рядом с театром, где мой отец, ученик Мейерхольда и продолжатель его традиций, умудрился в страшном 1949 году поставить «Золушку» Шварца. Спектакль был абсолютно мейерхольдовский и по форме, и по содержанию.
       С помощью каких-то странных приспособлений волшебница разрасталась на глазах у зрителей в два человеческих роста. Я в роли гнома, приносящего Золушке хрустальные башмачки, болтался на каких-то качелях где-то над сценой и спускался вниз на верёвках, держа на вытянутых руках шёлковую подушку с туфельками. Это были обыкновенные туфли, обклеенные зеркальными осколками. Но как же они переливались!
       Однажды качели слишком взметнулись, и я рухнул вниз, не выпуская из рук подушку с драгоценными башмачками. Башмачки остались целёхоньки, и я протянул их Золушке.
       Вот башмачки из хрусталя,
       Возьми их, Золушка, скорее,
       Хрустальные возьми, земля,
       А кожаных я не имею.

       Тайное крещение в единоверческом храме ночью казалось мне продолжением «Золушки». Такое же волшебство, а я всё тот же гном, только в белой крестильной рубашке до пят и с крестильным шёлковым пояском, как у ангелов.
       Несколько смутило, что надо было плевать в сторону дьявола, отрекаясь от дел его. Я был воспитанным ребёнком и не умел плевать даже в нечистого. Священник снисходительно улыбнулся и сказал, что плевать вовсе не обязательно, надо лишь изобразить плевок. Сценическая условность была мне уже хорошо знакома, и я всё условно изобразил.
       Через полвека мой гениальный друг Юрий Петрович Любимов слегка огорошил меня заявлением: «Театр не терпит условности. Всё должно быть конкретно». Это относилось и к моей пьесе «Посвящение Сократа», которую я по просьбе режиссёра легендарной Таганки написал для постановки в Греции в 2001 году. Потом в Афинах, у подножия Парфенона в античном театре под открытым небом состоялась наша мистерия на торжествах, посвящённых памяти Сократа.
       Ионический Орден, прощай,
       И Дорический Орден, пока,
       Древнегреческий радостный рай
       Где одежда богов – облака.
      
       В Парфеноне приют для богов,
       Боги в небе, как рыбы в воде.
       Для богов всюду мраморный кров,
       А Сократ пребывает везде.
      
       Аристотель всегда при царе,
       В Академии мудрый Платон.
       А Сократ – он везде и нигде,
       И приют для Сократа – притон,
      
       В Древней Греции – греческий сон,
       В Древней Греции – греческий лад.
       Там всегда пребывает Платон,
       И всегда проживает Сократ.

       У меня было двойное посвящение в далёком 49-м – на сцене и в храме.
       Странно, что в самый разгар борьбы с космополитизмом, а заодно и с театрами, отцу удалось поставить «Золушку», столь напоминающую будущие спектакли Любимова. Однажды Юрий Петрович даже меня спросил: «А вы не сын моего учителя Кедрова?» – «Нет. Мой отец режиссёр, выпускник студии Мейерхольда, Александр Лазаревич Бердичевский». Любимов задумчиво так на меня посмотрел и произнёс с надеждой: «А может, всё-таки..?» И не закончил фразу. В Афинах и в Дельфах мы в два голоса объясняли актёрам, что это такое – посвящение, и чем мистерия отличается от спектакля. Посвящённый должен умереть и родиться заново ещё при жизни, опередив и тем самым победив свою смерть. Вот так и я умер, упав с качелей на сцену, и воскрес с зеркальными башмачками в руках.
       А Сократ, по замыслу нашей мистерии, одновременно нарекается бессмертным в Дельфийском храме и приговаривается к смерти или изгнанию в Афинах. «Дельфы справа, Афины слева, помоги мне, Афина дева». Один из актёров, претендующий видимо на лавры Высоцкого, так упился, что на глазах у будущих зрителей умылся собственной струёй. Пришлось отправить его в Москву.
       И театр, где я играл гнома в «Золушке», и храм, где я крестился, власти скоро закрыли. Не помогла и статья в «Огоньке», где отец снят в роли Несчастливцева в «Лесе», а я рядом с любимой Золушкой затылком к объективу. Забавно, что сорок лет спустя этот снимок обнаружила одна поэтесса в заочном отделении Литинститута, где я работал старшим преподавателем. Удивительно, что она меня узнала мгновенно, несмотря на то, что виден только затылок. А подпись под снимком: «Пришли в гости к Золушке юные зрители». Нет, и в 7 лет я уже не был зрителем – был актёром.
       Премьера я загримирован
       я гном-седая борода
       Я первой ролью зачарован
       И зачарован навсегда
       Срывали бороду я плакал
       Потом приклеивал опять
       И часто кровь с засохшим лаком
       Мне приходилось отдирать

       Почему-то историки театра зациклились на столичных сценах, забывая, что и Станиславский, и Мейерхольд обобщили гигантский опыт русских бродячих передвижных театров. А в советское время после закрытия театра Мейерхольда и расстрела великого режиссёра многие его ученики рассыпались по той же провинции. Аркашки Несчастливцевы советских времён создали настоящее чудо под названием «театры глубинки». Ведь именно оттуда пришёл гениальный Смоктуновский. Вся декорация состояла из десятка задников, нередко разрисованных учениками Лентулова, Малевича, Добужинского, Татлина. Это было настоящее чудо, когда из рулона разворачивался замок Тауэр, а потом снова сворачивался в рулон, как в Апокалипсисе: «И небо свернулось, как свиток».
       Бетховен открыл зеркальный рояль
       Свет втекал в него
       как в Титаник течь
       В чёрных клавишах была ночь
       Он не то играл не то смотрел
      
       Наполеон смотрел в раскладной рояль
       как в трюмо
       Перед ним он брился
       чистил зубы
       засыпал
       играя «баю»
       Рояль, – говаривал Наполеон, –
       необходимая вещь в бою
      
       Его выдвигал на передовую генерал-маршал
       рояль играл боевые марши
       Во все стороны от него свет слад
       в пространство зеркальных лат
      
       Лучи скрестились – началась битва света
       Наполеон зажмурился и упал с коня
       А в небе Лондона вместо битвы
       лучи показывали мираж-кино
      
       В небе стоял зеркальный Наполеон
       Зеркальные пушки палили из света в свет
       Светлое воинство брало в небесный плен
       всех кто в битве зеркал пересилил смерть

       Сегодня мой взор тоскует по этим декорациям, которые во время выездных спектаклей валялись в кузове в пыли и угольной крошке, а потом в каком-нибудь сельском клубе выворачивались в сияющие дворцы.
       Мой отец избежал лагеря, наверное, только потому, что едва ли не каждый год перебирался из театра в театр через легендарную московскую театральную биржу. Как ни странно, но эта актёрская вольница просуществовала аж до самой перестройки, хотя власти всячески с нею боролись. Летом комики, герои-любовники, благородные отцы из Костромы – все съезжались в Москву и находили себе работу где-нибудь в Клинцах, в Новозыбкове, в Рыбинске, в Кудымкаре, в Бугуруслане, в Пугачёве... Я перечислил здесь театры, где был вместе с отцом. И в каждом из этих городов среди обязательного соврепертуара была одна постановка-праздник, на которую сходился весь город и запоминал на всю жизнь то, что произошло на сцене, будь это волшебная «Золушка», или «Мария Тюдор» Виктора Гюго, или легендарная пьеса Галича «Вас вызывает Таймыр». Ведь умудрился Галич под видом полярной станции показать концлагерь, а под видом полярников показать зеков – арбатских интеллигентов.
       Демократы, автократы,
       Засудили вы Сократа,
       Позабыли вы уроды:
       Без Сократа нет свободы
      
       Если нет у вас Сократа,
       Значит нет у вас свободы.

       В каждом городе, куда приезжал я с театром отца, я прежде всего искал храм. И вскоре оказывался в алтаре в стихаре, прислуживая священнику. А на сцену отец больше не пустил. «Только через мой труп», – сказал он сердито, не желая мне своей участи. Отец покинул сцену жизни в октябре 1991 года, до последних дней выступая с моноспектаклями от Дома ветеранов сцены в Москве, где закончились его дни. А я всё-таки оказался на сцене Таганки в 2001 году со своей мистерией «Сократ \ Оракул». И даже на сцене античного театра Афин. Церковную службу теперь транслируют по телевидению, а провинциальные театры по-прежнему закрывают как нерентабельные. Удивительная страна Россия. И люди в ней удивительные.
       О сцена ты как колода карт
       где за спиной тасуются виды
       чередуя поп-арт оп-арт
       пейзажи висят на дыбе
      
       Вот вверх уплывает старинный Новозыбков
       обнажая Чернобыль
       где жил я в детстве
       за Новозыбковом рябь и зыбь
       сплошное пещное действо
      
       Излучаясь к другим мирам
       гамма-гаммой вдаль излучен
       старообрядческий клинцовский храм
       где после спектакля ночью я был крещён
      
       В каждой тени актёра таится гамма
       излучений всего актёра
       теперь я знаю – театр был храмом
       а храм – реактором
      
       Так узор и волн и частиц
       плетет незримое кружево
       квантовое барокко лептонных птиц
       от Клинцов до Чернобыля
      
       Я не знаю какова роль
       человека в этом театре
       где мама королева а папа король
       до сих пор в невидимом гамма-спектре
      
       Где занавес как рубашка колоды
       опускается падает ниц
       где болью залитый как коллодием
       я застыл в кутерьме ресниц
      
       От каждой ресницы к другой реснице
       тянется невидимый луч
       луч вибрирует как границы
       когда происходит путч

      

Константин КЕДРОВ
О моем отце Александре БердичЕвском
Как ни странно, война пробудила у населения любовь к театру. Отец ставил, страшно сказать, еще недавно полузапрещенные опереты "Марица”, "Цыганский барон”, "Сильва”. Сам сочинял репризы. И пересочинял текст. Актеры уже не понимали слов "файв о’клок” и произносили вместо этого "бегемот”. "А у нас в деревне славно, \ все без экивоков, \ пьют и кушают исправно \ без различных бегемотов”, – пела прима. Саша сам обучил всех и пению, и танцам. Что такое "экивоки" тоже не понимали. Цыгане что ли? А может космополиты?

Саша не понял, кто такие космополиты безродные. Не понимал он, почему его увольняли из всех театров, несмотря на то, что "Золушка”, поставленная в Новозыбкове, стала всесоюзным событием. О чудо-премьере написал журнал "Огонек” и даже в самый разгар борьбы с космополитами безродными поместил снимок с Саши Бердичевского в роли Несчастливцева в "Лесе”. Возможно, этот снимок спас ему жизнь. Саша лишился работы. От него ушла моя мама актриса Надежда Юматова с сыном Котиком (со мной), но он так и не понял, что в стране начался государственный антисемитизм.