И день, казалось, первым был из тех, которым присягают на мгновенье...
В корнях, что выросли из почвы, в подреберье
Подвздошной милости проснувшихся аллей,
Твоих молитв просроченные письма читает незаконный адресат.
Где заживо одетый в кожу дней, окаймленный сушей и морями
Ты вспомнишь всё, когда качнется твердь,
Ты вспомнишь всё, расставшись с якорями.
Зарубки возраста... в том узнаваньи ран...
Стоим, в них...
Кто нам поверит, что мы были
И босиком спускались в храм к богам по тропке королевских лилий?
В корзинах ломких нас пустили по воде
Рожденных мертвыми до первых хриплых скрипок,
Где и цветы молились синеве,
К снегам губами прижимались и молились.
Как возраст ненадежны имена предчувствием, что постареют.
И ветер каменный играет в исполинах, и кружится у листьев голова.
Расстрелянные вехи тесноты,
Пляски в рубашках, вековая гильотина...
Но где-то здесь, наверно, были мы...
Друг другу кем-то здесь, наверное, мы были. 
Дрожишь, как лист, и понимаешь что дрожишь,
Но есть секрет - можно не падать в эту осень...
Можно остаться, и никто тебя не спросит,
Зачем тебе безумная зима.
Коленно входим в реку... В реку строк.
Как нежно (страшно) листьям и они смеются...
Я первой строчкой выкупАю их испуг,
Последней размыкаю круг,
На человечьем языке они прольются… 
Я выкупаю право быть в ветвях 
Касаний родственных… на ниточке часов,
На той серебряной, которая на страх,
Запуталась (переплелась) и ждёт ответ Ветров.
Нас всех залечат или осквернят?
Там, где так тесна близость, вне обрядов тела,
Дрожь отвечает: - так не говорят,
Так верят в сердце, обвенчавшись с тленом.