Жиль Делёз и его рецепт от бкссмертия

Жиль Делёз и его рецепт от бессмертия

Патриарх постмодернизма незадолго до своего ухода вступил в яростную схватку не только с болезнью, но и с психоанализом, который замордовал западноевропейскую культуру не хуже Маркса. Даже удивительно, как это он отважился в конце жизни выступить против священной и нераздельной троицы «папа - мама - пи-пи». Правда. Провинившись перед Фрейдом, он тотчас пообещал искупить первородный грех перед Марксом и написать книгу «Величие Маркса». Но не написал. Дело ограничилось «Критикой и клиникой», где Делёз передал потомкам два откровения. Первое: «Литература - это здоровье». Второе: «Язык писателя - это клиника». Первую истину мы знали и до Делёза. Вторая по-русски обозначена в пословице «каждый по-своему с ума сходит». Проще говоря, у каждого писателя свой язык. Труднее всего Делёзу далась история болезни Захер Мазоха. Отрицать, что этот писатель был мазохистом - все равно, что отказывать Марксу в принадлежности к марксизму. По формуле Делёза, Мазох должен был исцелиться в своих произведениях. Ведь литература - это здоровье. Но Мазох, как известно, не исцелился, за что и был наказан отсутствием своего литературного языка. Тут я вздохнул с облегчением. «Венера в мехах» мне никогда не нравилась. Вернее, нравилось только название. Что-то похожее на меховой сервиз Дали.

Но напрасно я ликовал и радовался, ибо Делёз провозглашает еще одну истину: «Литература скорее на стороне бесформенного или незавершенного». Бесформенный, незавершенный язык Мазоха означает всего лишь, что автор не человек. Вернее, не совсем человек. Литература - это становление, а человеком не становятся. «Стыдно быть человеком - есть ли лучший повод для письма». Гамлету вообще стыдно быть. И не быть тоже стыдно. Принц датский настоящий постмодернист. Что же касается языка Шекспира, то давно доказано - его нет. Есть набор блестящих цитат из других пьес или из «Опытов» Монтеня, единственной книги, о которой доподлинно известно, что Шекспир ее на самом деле читал.

На эти мысли о Шекспире спровоцировал меня Делёз. В этом суть постмодернизма. Не мыслить, а провоцировать мысли. Согласно Делёзу индеец, выращивающий маис и выдалбливающий пирогу, это еще не индеец. Индейцем он становится, когда отказывается выращивать маис и долбить пирогу. Так у Кафки чемпион по плаванию не умеет плавать. А у Набокова шахматный гений Лужин любому выигрышу предпочитает красивый этюд.

Делёз любил цитировать известное изречение: «Литература начинается со смерти дикобраза», - а по Кафке, «со смерти крота». Третье изречение может сразить мамонта: «Пишут для умирающих телят». Пока русская литература топталась в гуманизме, западноевропейская словесность заинтересовалась всерьез, на уровне языка, гибелью кротов, ежей и телят. Это вам не толстовский «Холстомер», где мерину приписывают свойства Ивана Ильича, и не «Смерть Ивана Ильича», где Ивану Ильичу приписываются свойства мерина. Писать - значит умирать в языке. А умирать в языке - значит разрушать все привычные грамматические и смысловые связи. Поэтому писатель никогда не является создателем нового языка. Язык Кафки, Гоголя, Чехова, Достоевского - это всегда тупик. Писатель не говорит, а пишет от ужаса и боли.

Делёз, как все постмодернисты, не признает разницы между художественным и философским текстом. Текст - это только текст. Поэтому лучшая глава «Критики и клиники» - о Спинозе. Эпиграф из Чехова: «Я не Спиноза какой-нибудь, чтобы ногами кренделя выделывать». Кстати, неизвестно, знал ли Делёз, что персонаж «Свадьбы» просто спутал Спинозу с модным хореографом и балетмейстером Д'Эспинозой. «Этика» Спинозы написана Тенью, Цветом и Светом. Именно так, с большой буквы. Свет - аксиомы, Цвет - теоремы, Тень - схолии. Он сравнивает игру тени, цвета и света у Спинозы с такой же игрой в живописи Вермеера и утверждает, что философ, зарабатывающий на жизнь шлифованием линз, создал новую, спектральную философию, где свел воедино оптику и философию. Тень - смерть, жизнь - цвет, мысль - свет. Для уходящего из жизни, тяжело больного Делёза очень важно, что Спиноза с помощью оптики и геометрии боролся с туберкулезом. Страх смерти Спиноза назвал аффектом. Аффекты он сравнивал с жирными пятнами на линзе. Они мешают правильно видеть свет. «Итак, свободный человек ни о чем так мало не думает, как о смерти», - пишет умирающий Спиноза в своем великом трактате «Этика». А если по Делёзу, то надо сказать: «Пишет Спиноза, умирающий в своем тексте». Ибо если писатель не умирает в тексте, значит он в нем и не живет.

Размышляя о последних днях Канта, Делёз сравнивал его с Шекспиром. Кант «начинает, как Гамлет, а заканчивает, как Лир, дочерьми которого станут посткантианцы».

Разумеется, я освободил речь Делеза от ритуальных постмодернистских заклинаний с множеством слов, известных только филологам, да и то не всем. Оставил, как Фома Фомич из «Села Степанчикова», только «зернистые мысли», да и то перевел их с «говяжьего» на человеческий. Среди отцов-основателей постмодернизма Делёз, конечно, самый талантливый. Я не думаю, что смерть можно как-то преодолеть с помощью мысли и языка. Но, говоря языком Делёза, только безнадежное единоборство интересно. Он чемпион по плаванию, не умеющий плавать, и гениальный шахматист, проигрывающий (в двух смыслах этого слова) любые партии.

Название книги Делеза «Critique et clinique» было переведено на русский буквально, но неточно по смыслу самой книги. Это не критика и клиника, а критика клиники. Почувствуйте разницу! Он лечит нас и от смерти, и от бессмертия одновременно.