Шутки войны. Прозаическая миниатюра.

22 февраля 2013 — Ольга Огланова

      Отец не любил рассказывать о военных буднях. Говорил только, что война воспринималась, как работа. Смерти бояться было некогда, и всегда каждый, в глубине души, надеялся выжить. К гибели товарищей привыкли и, проводив их, когда выпадала возможность, в последний путь, вспоминали, вобщем - то, нечасто. Память обострилась уже после Победы.
      А на а фронте тяжело воспринималась только гибель "девчонок", так отец называл фронтовичек: связисток, медицинских сестёр, санитарок… Хорошо помню его слова: «Всегда девчонок было особенно жалко. Они в офицерские блиндажи полевые цветы приносили, старались создать уют, домашнюю обстановку, прибирались чисто. С ними было тепло. Очень сердце щемило, если девочки погибали. Смерть каждой ложилась на душу личной виной "

      Но, в основном, папа почему-то, обо всяких о курьёзных случаях вспоминал. Шутки войны не были злыми, но получались порой жесткими, как и время.

      С 1943 года он служил в Польской армии, созданной в Советском Союзе, может, потому, что его мама, моя бабушка, была родом из Польши. Участие отца в военных действиях началось в звании подпоручика. Был он артиллеристом. В его взводе служили бойцы по возрасту нередко вдвое старше своего командира. Они за глаза, а иной раз и в глаза , ласково называли его «сынок».

      Вот однажды " старики" решили над своим «сынком» подшутить. После боя, во время кратковременного отдыха, юному подпоручику сообщили, что завтра на утреннем построении будет командир полка, который требует рапорта от взводных только на польском языке. Отец, взяв словарь и фонарик, ушёл на целую ночь в лес, где он старательно заучивал необходимые слова и фразы, а потом громко и четко, по военному, тренировался рапортовать. Строевой шаг хорошо настраивал на нужный лад. Он вспоминал: «Я вышагивал по тропинке, как по плацу, и кричал чуть ли не на весь лес".
      Вернулся он, когда уже светало. Вскоре началось построение. Юный командир уверенно начал докладывать начальству на выученном бессонной ночью польском и вдруг заметил, что полковник смотрит на него буквально вытаращенными глазами. Потом тот, видимо, догадался, в чем дело, и сказал примирительно: «Молодец, подпоручик, хорошо польский знаешь, а теперь давай всё то же самое, но по нашему, по-русски, я в польском не силён». Раздался смех. Отец отрапортовал по-русски и вернулся к взводу. Он искренне обиделся на «стариков», хоть они и пытались с ним примириться, видно, уже жалея о своей шутке. Но после первого же боя все обиды прошли. Некоторых солдат, которые ласково называли своего командира «сынок», не стало. Эту шутку впоследствии папа вспоминал всегда с теплой улыбкой.

      Вот ещё одна нелепая, шутка войны, рассказанная мне с озорством и смущением. Это было уже в Берлине. Офицеров дивизии расквартировали по частным домам. Отец и его сослуживец оказались в доме некой фрау Анны, приятной немки лет сорока пяти. Она на войне потеряла сына и отнеслась к юным бойцам по матерински. Во всём старалась им угодить, создать комфортную обстановку, накормить повкуснее. С искренним энтузиазмом женщина готовила борщ, постигая русскую кухню со слов своих постояльцев.

      Однажды ребята пригласили в гости однополчан. Фрау Анну заранее предупредили об этом. Необходимые продукты из пайка ей были выданы. Женщина поинтересовалась, что приготовить, а потом вызвалась и сама подавать на стол. Более того хозяйка дома даже пожелала, принося блюдо, произносить его название на русском языке в качестве сюрприза для гостей. И тут в головах юных офицеров разыгрались залихватские фантазии. Они с азартом озаглавили блюда, написав названия их немецкими буквами.

      И вот, вечеринка началась. Стопки были наполнены. Тост прозвучал. Со старинным изысканным подносом появилась нарядно одетая фрау Анна и гордо объявила название салата. После её слов гости буквально стали сотрясаться от хохота. Ведь шутники именовали приготовленные блюда словами русского мата. Фрау Анна, конечно, сразу поняла, что над ней смеются. Она в слезах выскочила из комнаты, и успокоить её было невозможно. Извинения и искреннее раскаяние постояльцев не помогали.

      Отец вспоминал эту историю и весело, и грустно. Видимо, ему всю жизнь было стыдно за такое озорство. Помню, как иной раз, я возмущалась: "Ну ты мог?! Такой чуткий, такой добрый!" Тогда он пожимал плечами и говорил: «Дураками были, мальчишками. Так хотелось веселья! Мы думали, фрау Анна с нами смеяться будет».

      Конечно, это не тот случай, которым нужно гордиться, но меня удивляло то, как тепло и душевно папа рассказывал о женщине, которая всё же была немкой, матерью врага. Война не озлобила молодых бойцов. Нелепая шутка была лишь шуткой и не более.