О Георгие Долгоруком...

           О ГЕОРГИЕ ДОЛГОРУКОМ,
            АНДРЕЕ БОГОЛЮБСКОМ,
                ИХ РАЗНОЙ ЖИЗНИ,
              НО ПОХОЖЕЙ СМЕРТИ.

 

 
Глава первая.
 

I.

Улита – красотка и душка –

Гуляла у Чистых прудов,

А с ней Василиса, подружка,

Милашка – одних с ней годов.

Две юные стройные девы,

Таких нынче вряд ли найдёшь

(Коль есть, отзовитесь, эй, где вы?

 Без вас пропадаю за грош!).

Так вот, чаровницы гуляли,

Держа нежно руку рукой,

Друг дружке сердца открывали,

Хоть тайны меж них никакой.

Улита.

Опять он приснился, я, право,

С собой не могу совладать,

Сладка, пусть, любови отрава,

Но как я устала страдать!

Ни пить мне, ни есть нету мочи,

И сон не даёт телу сил,

Соль слёз застилает мне очи...

 

Василиса.

Эх, как он тебя зацепил!

Нет, Уля, влюбляться не стоит

В свой сон, пусть он трижды хорош –

Во сне он тебе глазки строит,

А в яви увидишь – помрёшь!

Живых ведь парней – ровно грязи,

Иди, выбирай, хоть кого!

Так нет, ты мечтаешь о князе,

К тому же, не видя его!

Улита.

Пусть так, пусть глупа я, но знаю:

Он скоро приедет сюда,

Я сердцем своим ощущаю:

До встречи деньки, не года.

 

Подруга глядит с сожаленьем

На Улю, боярскую дочь:

Василиса.

Зря мучишься ты сновиденьем,

Гони от себя его прочь.

Ведь ты не дитятко малое,

Годков-то семнадцать тебе! 

 

Улита.

Оставь меня, Васа, в покое,

Знать, это угодно судьбе!
 

II.

У вольной реки на излучке,

Где воды пьют вкусно рассвет,

Именье боярина Кучки

Стояло уже много лет.

Когда-то, в далёкие годы –

С тех пор пролетели века –

Катились спокойные воды,

Смородиной звалась река.

Но кто-то сменил речки имя

(Быть может, он ягод не ел?),

И стала она зваться ныне

Москвою, всего-то и дел!

 

Степан же Иванович Кучка

Боярин, советник князей,

Не прост был, а та ещё штучка!

Хоть честным слывёт средь друзей.

Нет, он богатей не из мелких –

И камни, и золото есть,

А лис, соболей, выдры, белки,

Куницыных шкурок – не счесть!

Но, как вы уже догадались,

Богатством его (шутки прочь!)

Не камни и шкурки являлись,

А Уля-красавица, дочь!

Но дочь, что алмаз без оправы,

Коль мужа достойного нет,

Одна раздобудешь ли славы?

Одна удивишь белый свет?

О, сколько Иваныч старался,

Каким женихам слал привет!

Из улиных  уст раздавался

Один лишь ответ: «Нет, и нет!»

Другой бы отец понапрасну

Не тратил терпенье своё

И живо взамУж деву красну

Продал. Дальше – дело её!

Степан же Улиту не только

Любил больше солнца лучей

И ей разрешал делать сколько

Угодно ей милых вещей,

Но он был в её власти полной –

Хотя дочки  ум не силён.

А, может быть, жизни греховной,

Что в прошлом, стесняется ой?

И ныне раскаянье точит,

Он дочке свободу  даёт,

И та вытворяет, что хочет,

И замуж никак не идёт!  

Да больше того: в снах девица

Влюбилась в кого-то невЕсть.

Эх, что с молодёжью творится,

Совсем стыд потерян и честь!

III.

Клонилось на запад светило,

С собой унося ясный день,

Зной спал, вместе с ним уходила

Из тел неприятная лень.  

 

Андрей на коне встрепенулся,

Гоня от себя сна елей,

Зевнул, широко потянулся

И громко вскричал: -- Э-ге-гей!

Его конь всхрапнул, с шага сбился,

Потом – тоже громко – заржал.

Дружинник какой-то свалился

С коня и за ним побежал.

И грянула смехом дружина,

Над парнем нескладным глумясь,

Всех громче ржал мощный мужчина –

Георгий Владимирыч, князь.

 -- А ну, поднажмём-ка, ребята! –

Кричит князь, пуская в ход плеть,

Торопится он до заката

В селенье Кучково успеть.

Там отдых их ждёт и веселье,

Еды сласть, хмель старых медов,

Для тел и для душ воскресенье,

Забвенье от ратных трудов.

Мечи позатуплены в сечах,

Посбиты шипы в булавах;

Сколь шрамов-отметок о встречах

С врагом на телах, головах!

А враг и силён, и коварен,

Умеет направить удар,

То вам не какой-то казарин,

То вам не казанский болгар.

У нас на Руси – смех и горе! –

Враг главный и злейший – родня,

Мы бьём, позабыв о позоре,

Друг друга с рождения дня,

В светёлках, темницах, повсюду

Мы травим и душим своих,

И знаем, пусть, все про Иуду,

Но это там где-то... у них!

 

IV.

Князь после пирушки полночной –

Ведь сколько он ел, сколько пил! –  

Не видит восход солнца сочный –

Болит голова, свет не мил.

Вцепившись в ковша с квасом ручку,

Пред очи свои звать велит

Степана Иваныча Кучку,

Но тот уже к князю спешит.

Идёт, а в башке: «Вот же, дурень!

Слинял бы в лесочек с утра,

Ведь знаю, что князь некультурен,

С похмельного если одра.

Уж сколько людей обезглавил

Он после полночных пиров!

Никто так погано не правил,

Плевав на мораль и богов!

И мягоньким местом я чую:

Князь пакость мне сообразит!

Плевать! Пусть лишь милую Улю

Господь наш надёжно хранит!»

Да, ласки не знал князь Георгий,

Имел страсть ко всяким грехам,

А, после ночных, пьяных оргий,

Садист становился и хам!

Эх, знай прадед князя мудрейший

О правнука мерзких делах!..

Но Мудрый он был, а не Вещий

(И тоже поплавал в грехах!).

Не скажешь, что нету ученья,

Но толку не видно в умах,

Зачем же писал поученья

Для деток отец Мономах: 

 -- Любите, сынки, сильно Бога,

И людям не делайте зла,

Не пейте медов очень много,

Воюйте, война, коль пришла,

Лениться не надо повсюду

Учить и других, и себя,

А я ж с вами вечно пребуду,

Храня вас и крепко любя!

 

Не вникнул Георгий-князь свято

В ученье отца своего,

Со страстью войной шёл на брата,

В союзе с врагами его.

К коварству всегда прибегая,

Он жил – вероломство в ходу! –

Коль надобно, то привлекая

И половцев к делу орду.

Короче, всё делал супротив

Того, как велел Мономах –

Давил он и тех, кто был против,

И тех, рядом кто в двух шагах!..

Пред входом Степан оглянулся

И воздух, как рыба, глотнул,

Рукою махнул, весь согнулся

И в дверь, будто к плахе, шагнул.

V.

Андрей был любитель природы,

Знаток птичьих звонких рулад,

Часами смотреть мог на воды,

Что между камнями бурлят.

Характер не в папу был явно,

Скорей всего в кроткую мать,

Но, коль приходилось, то славно

Андрей мог и повоевать.

В бою он не ведал пощады

К врагам и к себе самому,

Не лез втихаря из засады,

Не строил коварств никому.

Но, только утихнет шум битвы,

Воинственный дух пропадал,

Андрей погружался в молитвы,

И Богу себя отдавал...

И здесь он – в именье Кучково –

Спокоен был, мысли легки,

К Христу обращал своё слово

Над водами светлой реки.

Молил для себя он прощенья –

И папе поблажек просил –  

За злые его прегрешенья,

Лбом в землю стуча, что есть сил:

 -- Он, Боже, не ведает, право,

Что зло и коварство творит,

Важнее всего ему слава,

Себя Мономахом он мнит.

Конечно, то  грех очень тяжкий,

Но кто же безгрешен, скажи?

В родителе жив дух варяжский,

А, коль ты варят – нет души!

Её заменяет отвага,

Бесстрашие,  к ворогу зло,

Любовь не к лицу для варяга,

Быть нежным – не дело его!

И, пусть я из рода того же, 

Тебя больше жизни люблю,

Родне всей жестокой я, Боже,

Прощенье твоё отмолю!

  

VI.

Улита  привычно гуляла

По берегу тихой  Москвы,

Тоскуя, и не замечала

Ни птиц, ни зелёной травы.

До этого ль ей разнотравья?

До щебета ль птичьих хоров?

Душа Ули  плачет, страдая,

Бежит прочь от шумных пиров…

 

А как же её предсказанье

О встрече с любимым из снов?

Дождется ли с милым лобзанья?

Услышит ли трепетных слов?..

Ах, что это с Улею стало?!

Стоит, распахнув веер век,

И сердце в груди заплясало,

И свет пред глазами померк!

 

Да, видит она: вот он! вот он!

Не бред то, не сон наяву,

И, словно толкнул её кто-то –

Прочь скромность! – шагнула к нему!

Андрей наш, закончив молиться,

С колен своё тело поднял.

И  вдруг пред собою девицу-

Красавицу он увидал!

Но, так как он не был охотник

До прелестей девичьих тел,

Как рыба, раскрыл молча ротик,

Чихнул и мгновенно вспотел.

Представить попробуйте сами

Марию с Андреем себе:

Она его жалит глазами,

А он же – ни «ме» и ни «бе»!

 

Стоит, онемев, дрожь в коленах,

Под темечком сердце стучит,

Из власти девичьего плена.

Не смогут извлечь и врачи!

А Уля подходит к Андрею,

Сводя жаром тела с ума,

Его обнимает за шею

И крепко целует сама!

 

О, где ты, девичья стыдливость,

Воспетая в прозе, в стихах?

Не знаю. Но, чаще, игривость 

Подруга в амурных делах! 

 

VII.

 

 -- Ну, как тут делишки, Степаша?

Чем сможешь порадовать нас?

Даёт прибыль вотчина наша?

Давай, говори без прикрас.

Мы малость тут поиздержались,

Сам знаешь: война есть война,

Но славно  зато порубались!

Эй, кто там? Подайте вина!

 

Кучка.

 

Георгий Владимирыч, княже!

Порадовать нечем тебя,

Год был нехороший, мы, даже

Едва ли прокормим себя.

То засуха жаром давила –

За лето ни капли дождя –

А после всё градом побило,

Народ наш в унынье введя! 

 

Но видит уже умный Кучка: 

На мрачный лик князя спешит

Не туча, пока только тучка,

Но знамо, чем это грозит.

Он полнит тогда бесшабашно

Ковш всласть пробродившим медком,

И вскоре, легко и бесстрашно,

Нетрезвым плетёт языком: 

 

Кучка.

Руби, князь, мне голову к бесу,

Плевать, я скажу обо всём:

Мне нет ни хрена интересу

Сидеть тут в именье твоём!

Сам правь, собирай сам налоги,

Холопов суди меж собой,

Очисти от татей дороги –

Совсем задолбал их разбой!

А мне всё на кой это надо?!

Я рыбу, вон, буду ловить

Да доченьку Улю, усладу,

Лелеять, холить и любить.

 

Степан говорил храбро спьяну,

Ещё осушив кубка два,

Потом, пав в объятья к дурману,

Склонилась на грудь голова.

Слуга князя, лопаясь мощью,

Кивнул, мол, что делать мне с ним?

Георгий.

Проспится пускай  этой ночью,

Вопросы все завтра решим.  

 

 

 

Глава вторая.

 

I.

По лесу, сквозь злые чащобы,

По лугу, меж тучных овец,

Гонец день и ночь скачет, чтобы

Узнали все: князю конец!

Гонца же за скорбные вести,

Что в сёла он нёс, в города,

Никто не угробил  на месте,

Как принято было тогда. 

Не плакали бабы в бессильи,

По ветру раскинув космы,

А мёду гонцу  подносили,

Едой набивали сумы.

И только просили всем миром

Ещё повторять много раз,

Как с нашим простился князь миром,

Как сгинул он прочь с наших  глаз!

Любимым легко быть народу

(Трудней заслужить его гнев!),

Но ловок был князь портить воду,

Собаку съел, в том преуспев.

Обманом он действовал плотно,

В коварстве – изящен и смел,

Врагов доставал, где угодно,

(За то ль и прозванье имел?).

Ответ не найдёшь у науки

На этот вопрос непростой.

А, может быть, попросту, руки

Его различались длиной?

Так вот почему слёз рекою

Не льёт предовольный народ:

Не только князь мерзок душою,

К тому же – и телом урод!

Гонец же наш мчится скорее

В Владимиро-Суздальский край,

Чтоб весть донести до Андрея:

Всё, сгинул родительский  «Рай»!*

 

      * "Рай" - именье Долгорукого в Киеве.

 

II.

 

Улита.

Ещё! И ещё! Бесконечно

Хочу я тебя целовать!

Ах, время, как ты быстротечно!

Андрей.

Всё, Уля, хорош баловать.

Оставь-ка свою неуёмность,

Не девушка ты уже, чай,

Достоинство женщины – скромность!

Ты губки не дуй, не серчай,

Я тоже не юноша пылкий

С бушующим чувством в душе,

И ты озорство напрочь выкинь –

Мне скоро полтинник уже!

Улита вздыхает: «О, Боже!

Гневила ль когда я тебя?

Тогда наказаньем за что же

Ты потчуешь щедро меня?   

Зачем дал мне жаркое тело

И радость в любови стонать?

Ты хочешь, чтоб я захотела

Всё это чужому отдать?

А что мне ещё остаётся:

Супруг холоднее, чем лёд,

Над страстью моей он смеётся,

Не в каждую ночь спать идёт.

А я от тоски изнываю,

Желаньем вот-вот истеку,

В подушку свою завываю!

Не зря ли я честь берегу?!

 

Улита стоит пред иконой,

Пытаясь услышать ответ

На вопль, пусть души и нескромной,

Но честной. Ответа же нет!

А милый супруг весь при деле:

Владимир-град строит, спешит,

Жены страсть не чувствует в теле –

Заботой другой ум забит.

О Киеве помыслов нету,

Где прочно родитель сидел.

Андрею милей всего свету

Родимый суздаАльский удел!

Он строит с великим стараньем

И красит свою сторону,

Пожертвовав жарким лобзаньем.

Нет времени, сил на жену!

 

 

III.

Гонец, Русь проехавший с помпой,

Привыкший к восторгу похвал,

Размяк, не почувствовал попой,

Куда же он нынче попал!

И, только о князя кончине

Успел он Андрею сказать,

Мгновенно – по этой причине –

Велит тот его наказать:

Сначала гонцу бить то место,

В котором чутья дух пропал,

Потом же, гостиницы вместо,

В сырой его бросить подвал!

Андрей чтил родителя свято:

Себя тотчас в траур облёк

Душа его скорбью объята,

Короче, хандрит, паренёк.

Проводит часы на коленях,

Лбом в пол без устатку долбит.

Бедняжка, усох он в моленьях,

Как жалок, тосклив его вид.

Но Уля  зато вся – цветенье:

Блестит и манит влажность губ,

В очах же довольства свеченье.

Чем свёкор был так ей не люб?

Плевать ей на князя коварство,

Нет дела до грязных интриг,

Не злит и хмельное ухарство,

Которым был славен старик.

 

Велик грех в душе неумытой, –  

Лишь кровью его можно смыть! –  

Родителя славной Улиты

Георгий велел умертвить!

Убил просто так, злу в усладу,

Хмельное хлебая винцо,

За то, что Степан ему правду

Без робости бросил в лицо.

Поэтому Уля  довольна,

Поэтому вся и цветёт.

Супругу сейчас, верно, больно,

Её же сердечко поёт!

IV.

Пока пусть Андрей погорюет,

Улита  восторг изопьёт,

В подвале гонец поночует.

Мы ж в Киев слетаем. Вперёд!

Чего это вдруг князь Георгий

Нежданно откинул коньки?

Ведь он закалён в смраде оргий,

А органы князя крепки.

Быть может, в бою бесшабашном

Он голову буйну сложил?

Илы недугом тайным и страшным

Всевышний его поразил?

А, может, причина иная,

И совесть в нём вспыхнула вдруг,

Раскаяньем светлым страдая,

Его смерть – его ж дело рук?  

 

Да нет, где там, проще всё было:

Зазвал его как-то к себе

На пьянку боярин Петрила,

И дни полетели в гульбе.

А после – похмелия муки,

И, дней не промчалось пяти,

Скончался наш князь Долгорукий,

Сошёл тяжко с  жизни пути! 

Кто знает, винище ли взяло

Печёнку его за грудки?

Подсыпал ли кто в зев бокала

Калорий не без порошки?

Но не были вскрытия в моде

Тогда на Руси дорогой,

Лишь несколько версий в народе

Гуляют, разнясь меж собой.

Да разве же главное в знаньи,

Причиной был яд ли, вино?

Всё дело в небес наказаньи:

Должно, и свершилось оно!

V.

Промчалось полгода ли, год ли

Над суздальской славной землёй.

Андрей прекратил свои вопли

О папе. Он занят семьей.

Как прежде, в делах, много строит,

Удел укрепляет всерьёз,

Творца пред иконою молит,

Что Из Вышеграда привез:

О благе детей и супруги,

О царстве небесном отцу,

Усталость не знали чтоб руки –

Ведь князю она не к лицу.

И тело его вдруг узнало

Желания буйного вихрь!

Ну, вот и Улита познала

Слияние тел их двоих 

Слиянье до сил истощенья,

Вот, будто бы, миг – и умрёшь!

Лишь шёпчут уста в восхищеньи:

 -- Ох, как же ты, князь мой, хорош!

Ждала я и верила, знала,

Что чувство проснётся в тебе,

Ты ожил, лишь папы не стало –

Злой дух он был в нашей судьбе!

Твою крепко сдерживал силу,

Мою же  бесплодно сжигал,

Но тем надорвал свою жилу,

Он сам от себя пострадал!

Но, как ни жесток жизни росчерк,

Забудем, с судьбою смирясь.

Лишь жалко потерянных ночек.

Люби же, люби меня, князь!

Князь, в спор не вступая с супругой,

Спешит обладать ею всей:

Горячей, желанной, упругой!

Да он ли был холоден к ней?

Да разве же это вот тело

Не ведало страстности дрожь?

Да разве оно не хотело

Красотку, каких не найдёшь?

 

Андрей только скрипнул зубами –

В груди за прошедшее стыд! –

Он снова и снова делами

Исправить ошибки спешит!..

VI.

Увы – как потом оказалось

(Увы для Улиты-красы!),

Недолго любовь продолжалась,

Окончились страсти часы.

Андрея вины в этом нету 

(Как в то я поверить хочу!),

Секс бурный в такие-то лета

Не каждому, знать, по плечу!

Улита во вкус только вникла,

Познала  лишь страсти нектар,

Вдруг – всё! И красавица сникла,

Ах, как  тяжек этот удар!

Навряд ли себе разрешила

Искать посторонних утех,

Не верю, чтоб Уля грешила.

И смолк её радостный  смех.

А, может, не так дальше было, 

И наша красотка, таясь,

Дарила кому-то часть пыла,

Который отверг её князь?..

Андрей же отдался работе –

Планировал, строил, радел,

Усталость снимал на охоте

И снова нырял в омут дел.

Он будет не только строитель

Церквей, городов, крепостей,

А славный и мудрый правитель,

Любимец всех русских людей!

Но он (ох, как часто так было!)

За это и будет  убит,

И подло, не в лИце, а с тыла.

Господь его да сохранит!..
 

 

 

 

 

 

 

Другие произведения автора:

Под могильной плитой.

Диалог опыта с юностью...

Ленты