Майя! Это имя вошло в шестилетнего Женьку испуганным взмахом невероятно огромных, не по-детски пушистых ресниц и удивительным разрезом глаз. Только какие были они, эти глаза, невозможно было разглядеть. Голубые? Серые? А может, карие? Или черные, как угольки?
Глаза в глаза. Девочка - новенькая?! - сидела напротив Женьки за маленьким столиком и хихикала, как обычно хихикают все девчонки, глупо и противно. А вызвано это хихиканье было самой банальной нелепостью.
Когда Женька ел, судорожно глотая, противную манную кашу, которая, кстати, ему никогда не нравилась из-за огромного обилия комков, - это же каким нужно быть садистом, чтобы варить подобную гадость, а потом кормить ей окружающих! – он подавился. А дальше - каша непредсказуемой лавиной хлынула из Женьки и жидким месивом вывалилась обратно на тарелку, обляпав исключительно всё вокруг: и стол со стоявшими на нём приборами, и Женькину одежду, состоявшую из коротеньких штанишек и байковой рубашки.
Вначале Женька хотел было зареветь – а что ему ещё оставалось! - но тут, посмотрев недоумённо на хихикавшую девочку, неожиданно засмеялся и сам. И они вместе подняли такой восхитительный хохот, чем привлекли внимание воспитательницы Веры Ивановны, дрейфовавшей этаким громоздким необъятным непотопляемым айсбергом меж кукольных столов и стульев.
Мгновение, и вскоре эта горища в цветастом необъёмном сарафане возвышалась над ними, возмутителями спокойствия. Одного грозного взгляда и резкого взмаха «воспитательной» длинной деревянной линейки, которую Вера Ивановна постоянно носила с собой, как особого рода аргумент против детского непослушания, хватило, чтобы их весёлый и радостный смех немедленно прекратился. Затем указующий перст хохлушки величественно уперся в тарелку:
-Шаучук, што це таке?
И Женьке пришлось, уткнув угрюмый взгляд в тарелку, доедать, давясь, противное месиво. И все это время Вера Ивановна возвышалась над ним несокрушимой глыбой.
-А зараз, гадзянё, узяу и дапиу сваё мандаляко.
Так она и сказала: не молоко, а мандаляко. Хотя в кружке неаппетитно плескалось нечто вроде компота – жидкая закрашенная водичка и половинка чего-то очень раскисшего и давно видать умершего, напоминающее то ли грушу, то ли яблоко.
Надо заметить, что Вера Ивановна столь занятным словом определяла все жидкое. Возможно, ей это нравилось. А уж как нравилось детсадовской детворе. Поэтому и дразнили малыши визгливую воспитательницу – Вера Ивановна Мандаляко. Правда, за глаза, ибо сказать такое вслух, наверное, было бы равносильно самоубийству.
Огромная, как танк, хохлушка казалась и страшной, и грозной – жуть! Одна деревянная линейка в её красной мясистой ручище чего только стоила. Но, всесильная над детсадовской малышнёй, грозная и аки деспот на работе, дома у себя Вера Ивановна, оказывается, была ниже травы и тише воды, лебезя перед своим мужем, любителем, даже можно сказать, ценителем горячительных напитков. И часто бывало, что тот, тщедушный и слабосильный, поколачивал её, такую огромную и сильную, а она со стеснительностью кокотки прятала полученные за «здорово живёшь» синяки и ссадины под внушительным слоем тональных кремов и пудры.
Возможно, во всём этом как-то по-своему проявлялась высшая справедливость. Как говориться, не желай зла ближнему своему, ибо, как не крути, в этом мире всё обязательно возвращается на круги своя.
После завтрака всё население детского сада, кроме самых маленьких, ясельного возраста, в обязательном порядке было выправлено на детскую площадку – а чтоб под ногами не путались! На дворе, естественно, по законам природы во всей своей красе бушевала весна, радуя окружающую действительность ясным солнышком, трелями птиц и благоухающим цветением всего, что имело способность и желание цвести.
В данном случае на детской площадке господствовала, полыхая ярким фиолетовым цветом и кружа пьянящим ароматом шикарная сирень. Женька и девочка, даже не сговариваясь, а просто, взявшись за руки, вернее, та потянула его вслед за собой, нырнули с головой в то благоухающее неистовство.
Женька уже знал, что девочку зовут Майя. Майка! И это имя ему казалось просто волшебным, до ужаса красивым и удивительным. В нём было всё – и весенняя гроза, и цветение первых майских цветков, и теплый запах близкого лета, и невероятное ощущение чего-то прекрасного, которое вот-вот должно было произойти…
Надо сказать, что в садике Женька отсутствовал, наверное, чуть больше недели - бегая по лужам и гоняя бумажные кораблики, он разгорячился, к тому вымок с ног до головы, вот и простудился, - и потому пропустил тот увлекательный момент, когда новенькая пришла в их группу. Но судя, как та себя вела, бойко и непринуждённо, складывалось ощущение, что малышка адаптировалась в новом коллективе довольно быстро. Даже устроила себе нечто вроде постоянного «лежбища» под одним из кустиков сирени.
Женьке сразу понравилось их тесное, друг к другу, сидение на корточках, – как это он раньше до подобного не додумался. Понравилось и ощущение присутствия сидящей рядом с ним девочки, её теплое дыхание, её запах, правда, сильно перебиваемый запахом сирени, даже её сосредоточенное на чём-то молчание. Раньше до этого с девчонками – плаксами, задаваками и ябедами - Женька не имел ничего общего, разве только со своей сестрой. Правда, Иришка была младше его на три года – сопля соплёй, - и поэтому казалась недостойной внимания, - ведь Женьке в конце лета исполниться семь лет, возраст достаточно солидный – осенью в школу.
Но Майка была особенной девчонкой, или по крайне мере так ему показалось. И у них сразу возникло нечто вроде симпатии, ещё за завтраком. Симпатия возросла ещё больше, когда они, смеясь, помогали друг другу одеваться: он застегнул пуговицы на её зелёном пальтишке, а она зашнуровала ему ботинки, что у него самого обычно плохо получалось.
И вот, наверное, тогда, сидя на корточках в кустах сирени, где волшебство близости и простота уединения слились воедино, Майка вдруг доверительно шепнула Женьке на ушко, жарко обдав его своим горячим дыханием и теплым запахом парного молока:
-Хочешь, я нештачка покажу?
Почему б и не хотеть, если предлагают. Говорила девчонка невероятно смешно, некоторые слова как бы ласкательно приуменьшая.
-Только, чурочки, никому. Поклянись.
Ну, это Женька умел. В его возрасте все мальчишки давали клятвы просто по поводу и без повода, клялись на чём угодно и чем угодно. Вот и сейчас Женька поклялся, что если он хотя бы словечко вымолвит кому-либо, то пускай тогда его, предателя, черти рогастые за уши утащат в своё топкое болото, лягушки забодают, в общем, нечто в подобном роде.
-Тогда смотри, никому, - сказала Майка, видимо, удовлетворившись качеством данной Женькой клятвы, и, немного отстранившись, осторожно пальчиками рук разрыла у себя под ногами влажный песок.
Удивлённому взору Женьки предстало воистину любопытное действо: под небольшим осколком прозрачного стёклышка яркими разнообразными красками раскинулись просто невероятные чудеса. И чего там только не было. В полукруге ярко-жёлтых цветков мать-и-мачехи фиолетово отливало огромное количество звёздочек сирени, вразброс лежали какие-то разноцветные камушки, где гладкие, округлые, похожие на бусинки, а где шероховатые, с неровными краями. Там же покоилось несколько пуговиц разной формы и отливки, серебристая и золотая фольга от шоколадных конфет, аккуратно уложенная в маленькие треугольники и квадратики. Но венцом всего этого красочного великолепия была голубенькая в золотистых блёстках узенькая ленточка, собранная в пышный бант.
-Что это? – Женька даже присвистнул.
-Секретик, - ответила Майка и любовно погладила ладошкой, похожее на волшебную сказку, творение. - Красиво, правда?
-А зачем он нужен, этот секретик?
-Просто так, - девочка пожала плечиками. – Я же сказала, для красоты. Хочешь туда что-нибудь положить? Что у тебя есть?
-Не знаю. – Женька полез в карман штанишек и выудил оттуда затасканный донельзя рисунок, возможно, танка или пушки, моток разноцветной проволоки, пару отливающих медью монеток, сломанное перышко от ручки и обломок карандаша. – Вот, всё.
-Ничего. Сойдёт, - девочка из этого богатства не уделила вниманием лишь рисунок (а зря, получилось вроде бы неплохо), а потом, приподняв стёклышко, аккуратно разложила выбранные ей предметы красиво по местам, найдя для этого необходимое пространство. Затем стеклышко снова опустилось. – Смотри, как здоровско получилось. Нравится?
Полюбовавшись «секретиком» и позволив также Женьке вволю насладиться сим рукотворным шедевром, девочка затем аккуратно засыпала всё песочком, тщательно пригладив то место ладошкой, а сверху положила пучок сухой травы. Несколько минут они сидели, молча, глядя в одну точку, где была надёжно спрятана их первая маленькая тайна, и только потом, подняв глаза-звёздочки, Майка вдруг тихо произнесла:
-Теперь мы должны подружиться.
-Что сделать?! – Женька ничего не понял.
-Подружиться!
-Как?! Разве мы с тобой уже не дружим?
-Дружим. Но нам ещё нужно дать друг другу страшную клятву.
-Какую?
-Страшную! - сделала большие глаза Майка и, став коленками на землю, потянула вслед за собой и Женьку.
На его чистых штанишках сразу поплыли влажными пятнами грязноватые разводы - теперь мама уж точно выдаст по первое число, стоит придти домой. А ведь ещё вчера он обещал, что будет вести себя хорошо. Но теперь ничего уже не поделаешь.
-А сейчас возьми меня за руки (что Женька и сделал, вцепившись пальцами в пальчики Майи) и повторяй за мной.
Созвучием, как бы в унисон понеслось, что теперь они вместе, а, значит, одно целое, и поэтому им нельзя уже друг без друга, и если их, что и разлучит, так только смерть. Непонятно откуда Майка выискала столь помпезные слова для их детской клятвы, возможно, где-то слышала.
-А теперь нам нужно поцеловаться!
Чёрт! Вот влип. Лизаться с девчонкой?! Нет! Надо срочно делать ноги.
И не успел Женька как-то возмутиться подобному предложению, как губы-лепестки Майки вдруг неожиданно очутились возле его лица и коснулись бережно вначале одной щеки, потом другой, а затем нелепо прижались к его губам. Полыхнуло жаром! Женька застыл как вкопанный, ощущая в себе смешанные чувства - то ли стыда, то ли ужаса – это случилось! – но потом всему этому пришло место лёгкой эйфории, а смущение и вовсе сменилось радостным чувством. Его поцеловали! А что дальше? Взять и ответить тем же?
Однажды Женька видел, вернее, подсмотрел, как их сосед по подъезду Колька Чикун целовался на крылечке с одной раскрашенной, как кукла, «прошмандовкой». Так обычно Маруська, мать Кольки, называла очередную пассию своего «ненаглядного», как она выражалась, сыночка. Зрелище было до того увлекательным, что Женька даже забылся про передачу «Спокойной ночи, малыши», где предполагалось продолжение любимого мультика. Колька с невероятной грубой силой впился в губы девушки, и складывалось ощущение, что та под страстным натиском и тяжестью его фигуры атлета вот-вот должна была или задохнуться, или быть просто раздавленной. Ан, нет. Девица наоборот сладко постанывала и страстно извивалась. Пойми этих девчонок. Им, казалось, делают больно, а они от этого тащатся. Интересно, а будет ли извиваться Майка, если Женька возьмёт и сотворит сейчас нечто подобное?
И только Женька приготовился к решительным и ответным действиям, как вдруг над его головой ошеломляюще прозвучало:
-З-зы-зы!
Одного этого резкого звука оказалось достаточно, чтобы он вскочил на ноги и как ошпаренный выпрыгнул из кустов, а затем дал такого деру, что пятки засверкали. При этом его дикий крик «А-а-а-а!» озарил все окрестности.
Стыдно признаться, но ничего так в жизни Женька не боялся, как пчёл. Разные там черти, кощеи, бармалеи, бабы-ёжки, бабаи и прочая сказочная нежить не шли ни в какое сравнение с этими махонькими, но до ужаса кусачими насекомыми. Возможно, что те, первые, были всего лишь выдумкой, а вот с пчёлами Женьке однажды довелось столкнуться в реальности – и это столкновение стоило ему такого ощущения боли, что и представить страшно. Поэтому, даже едва заметное жужжание наводило на Женьку невероятный ужас. Как-то про это проведал Димка Лебедев – он был старше Женьки на полгода, чуточку крупнее и даже выше на целую голову, - и решил подшутить.
Шутка удалась на славу, а потом и затянулась – Димке понравилось дразнить Женьку. Видимо, ему доставляло невероятное удовольствие глядеть, как тот испуганно носится по двору, вереща дурным голосом и ничего перед собой не замечая, кроме своего страха. Подобное случилось и теперь.
И если Женьке раньше как-то удавалось убежать и спрятаться в помещении детского садика, на этот раз от Димки и его сотоварищей – к этому, как казалось на его взгляд весёлому мероприятию, он подключил Мишку Дятлика и Славку Шлапакова – было нелегко отделаться. Сейчас их дружная и шумная троица, на забаву всей детсадовской детворе, носилась за Женькой со страшным улюлюканьем и собранными в щепоть пальцами – так, видимо, мальцы условно изображали пчел.
Совершая очередной круг по детской площадке, которую составляла пара деревянных беседок, невысокая железная горка, дурацкой конфигурации карусель, качели, огромная песочница и расшатанная шведская стенка с турником, Женька вдруг поскользнулся, но, скорей всего, зацепился за что-то, и неожиданно грохнулся под громкое улюлюканье ребятни. И секунды не прошло, как над ним победоносно навис ухмыляющийся Димка, - догнал-таки. Женька с ужасом наблюдал за приближающейся и собранной в щепоть Димкиной ладошкой – а вдруг там и на самом деле страшная пчела? Даже зажмуриться боялся. И ждал предстоящей развязки.
И она наступила. Но не так, как это ожидалось.
Внезапно Димка дёрнулся, схватившись за шею, а потом заорал, дико и неистово. По сравнению с тем, что ещё не так давно выдавал Женька, Димкин крик был подобен звериному рыку, только рыку отчаяния.
И тут Женька увидел Майку. Малышка выглядывала из-за спины у Димки и мило улыбалась. Как улыбалась она и тогда, когда Вера Ивановна отчитывала девочку перед всей группой. Размахивая огромной деревянной линейкой, дородная воспитательница разъярённой фурией витала над малышкой. Но Майке, казалось, вся эта напускная суетность воспитательницы была как бы по барабану. Зато остальные малыши, втиснув головы в плечи, с ужасом ожидали, безусловно, худшего.
-Бач, жыдянё, шо ты з гарэтнага дзитятки зрабила. Шо я зараз яго бацькам скажу! Га?
Сам Димка был ни жив, не мертв, а его шею вздуло так, что он не мог даже повернуть ею в сторону, а только тихо-тихо поскуливал, как маленький щенок. Но это никак не мешало ему исподтишка бросать на Майку выразительные взгляды, не забывая при этом крутить эффектные дули – мол, «квака-задавака» получишь сейчас за всё, отольются тебе мои слёзки.
Но Вера Ивановна, как завелась, также быстро и поостыла: экзекуция – пройтись воспитательной линейкой хотя бы по мягким местам девочки - не состоялась. Что было воистину невероятным. Такое случилось впервые. Да, тут было чему удивляться. Окажись на месте Майки кто-нибудь другой, то за подобный проступок он бы ни за что не отделался столь лёгким порицанием. Женька потом долго размышлял над этим, но так и не понял в чём тут дело.
Впоследствии Димка и сотоварищи обходили их дружную парочку стороной, возможно, решив не связываться – себе дороже.
К тому же после этого знаменательного случая произошла невероятная метаморфоза: Женька абсолютно перестал бояться пчёл. Майка даже научила его, как правильно брать в руки этих милых и трудолюбивых, а никак не ужасных, насекомых. У неё самой это получалось до того ловко, что Женька и глазом не успевал моргнуть, как какая-нибудь мохнато-полосатая пчелка, натружено жужжа, трепыхалась в тоненьких девчоночьих пальчиках. И чтобы хоть одна её да ужалила – ни-ни. Вскоре и Женька приноровился к подобному трюку. Оказалось, ничего сложного. Главное – ловкость рук и способность заглянуть своим прошлым страхам в лицо.
Кроме одного первого, соединившего их, казалось, навеки «секретика», они потом в разных уголках детского сада наделали уйму им подобных, пряча туда, что только душе угодно.
А вскоре случилось то, чего Женька никак не ожидал: ему пришлось расстаться с Майкой. Нет, они не разругались, как это обычно бывает между детьми: то они ссорятся – то мирятся, или наоборот. Всё оказалось до ужаса банально. Вмешалась маленькая условность.
Однажды в первых числах августа мама повезла Женьку в райцентр на медкомиссию – важная, между прочим, необходимость перед тем, прежде чем пойти в первый класс. В их поселковой поликлинике подобные тому процедуры не проводились.
Потом было долгое-долгое воскресенье, а когда в понедельник Женька пришёл в садик, Майи там не оказалось. И во вторник она не пришла, и в среду её не было, а так же и во все последующие дни. Женька просто не находил себе места. И только позже он узнал, что Майка уехала с родителями и, видимо, навсегда из их прекрасной страны. В эмиграцию.
Что такое эмиграция Женька не знал. Но если туда уезжают навсегда, значит, это серьёзно и одновременно страшно. Уехала, а с ним даже не попрощалась. А как же тогда произнесённая над их первым «секретиком» клятва быть вместе всегда, чтобы не случилось, и никогда не расставаться? А первый поцелуй?
Неужели Майка про всё это забыла? Вот и возись после всего с девчонками…
Спасибо, Дарья!
В детсадовские годы, казалось, всё было легко, ни забот, ни хлопот, хорошо жилось. Но всё же было и своё, личное, иногда грустное, и теперь это по чему-то вспоминается с лёгкой улыбкой...
Новые
Меню
