Я морю родному признанья писал, спрессовывал вздохи в сонеты. В прибоя волнах, в очертании скал без лишних вопросов ответы искал, не зная зачем мне ответы.
В открытом же море суть жизни проста и сдобрена долей босяцкой... Когда горизонта даль всюду пуста, обычное дело - тянуть не за страх для братии нашей рыбацкой.
Рыбак - вот кто трудится в море сполна и места здесь нет авантюре: рвёт жилы свои от темна до темна, на хлеб с маслом и на бутылку вина, - за боль и мозоль - по купюре.
На деньгах он сам дорисует нолей слезами любого калибра. Рыбак, потом-кровью ты волны полей, от этого море ещё солоней и больше на тысячи литров.
Достань что жена собрала на обед, оставь пока, брат, колотушку. На вымокшей слани колбасный фуршет. Из тьмы рундука вынь на божий, на свет с эмалью надколотой кружку.
На грудь "сто грамм" принял, туда ж закусил, глаз острым стал, руки сильнее; ты с новым запалом каладу схватил. Ждёт рыба тебя, о которой просил... Почти как у Хемингуэя.
Гладь зеркала рябью царапнул сквозняк и в небе какой-то Малевич, барашки бьют в борт, пора бросить темляк. Про то, что мол, в сущности буря - пустяк - бессовестно врёт Макаревич.
Волна бурухтанит, на темя жмёт смог - Пандоры легко открыт ларчик. А дома жена истоптала порог... Я с трепетом глажу "Ямахи" сапог: "Давай, вывози, Боливарчик."
И нашей "Казанке" тогда повезло, в тот день стороной прошло горе. И всем остальным повезёт пусть назло Беде - старой гипсовой бабе с веслом. Храни, Господь, рыбаков в море!
* Я морю родному признанья пишу, прессую волненья в сонеты и больше пока ничего не прошу... Всю жизнь будет память курить анашу и выдыхать эти сюжеты. _ _ _
Новые
Меню
