Ночь едва шелестит занавескою тонкой,
Я смотрю на портрет, что висит на стене,
И опять ощущаю себя «ребятёнком»,
Папа – сильный, живой – улыбается мне.
С тёплых рук к потолку подлетаю, как мячик,
По квартире несётся заливистый смех.
Вот сбегаются все – братья, сёстры – и, значит,
Папа весело станет подбрасывать всех…
Мама гладит меня по головке сердечно.
Все садятся за стол дружной шумной семьёй.
Нам, беспечным, казалось, что так будет вечно…
Но идиллия вдруг оборвалась войной.
Как пантера накрыла когтистою лапой,
Исковеркала город, навесила дым.
И на фронт уходя, успокаивал папа,
Обещал непременно вернуться живым.
Но неделю спустя что-то вдруг изменилось:
Пришивая к рубашечкам папин портрет,
Мама гладила нас и сквозь слёзы просила:
«Дети, помните папу! Его больше нет…»
Нас куда-то везли в тёмном, тесном вагоне,
Впятером уместились на полку одну.
Убежали!.. Казалось, война не догонит…
Ночью грохнуло: взрыв разорвал тишину!
Что случилось, не мог, несмышлённый, понять я,
От вагона отбросило страшной волной.
А, очнувшись, искал: где же сёстры и братья?
Почему моя мама не рядом со мной?
Подобрали меня незнакомые люди,
Накормили и сдали в киргизский детдом,
Объяснили: теперь тётя мамой мне будет.
Здесь спокойно, и воздух не пахнет огнём.
Было голодно, нас приучали работать,
Я успехами в музыке всех удивил.
Сохранилось в учительской папино фото,
Мне его с аттестатом директор вручил.
Больше я не слыхал о братишках и маме:
Ни в живых, ни в погибших имён не нашли.
Но любимых родных всё искал я упрямо
В самых разных концах необъятной земли.
…Много вёсен и зим с той поры пролетело.
Раз в Европе сестры обнаружился след,
Сомневаясь, в квартиру впустила несмело.
...У обоих в руках – пропуск – папин портрет…
Фрида...мурашки по коже... особенно на последних строках свидания брата и сестры... что же делает война с людьми, судьбами?!, отчего же не прекратятся они, окаянные?!, сил нет все это даже слушать...а каково пережить?!,. это же дети без детства!... и поныне так(
спасибо, Фрида, тебе за стихи, а мужу - за память...