Психиатр

15 февраля 2014 — Алексей Пертов

«Психосоматика или шизофрения?» – глядя на пациента, думал Иван Борисович.

– Вы говорили, что вам подселили беса, и этот бес вами руководит?

– Я так думал.

– А сейчас так не думаете?

– Не думаю.

– Так что же с вами произошло?

– Я переутомился. У меня расшатались нервы.

– Хорошо, Игорь Степанович, сейчас идите в палату и отдыхайте.

Пациент грузно поднялся со стула и вышел из кабинета. Иван Борисович написал на чистом листе бумаге два слова: психосоматика и шизофрения. Первое он подчеркнул, под вторым поставил жирный вопрос. Поскольку пациент уже после недели лечения начал критично мыслить, Иван Борисович склонился к диагнозу «острое полиморфное расстройство».

К постановке более легких диагнозов подталкивало скудное финансирование больницы. Еще два-три года назад, он бы такого пациента наблюдал как минимум месяц, прежде чем определиться с его болезнью. Но главврач на планерках неоднозначно намекал о повышении показателей лечения. Этих показателей формально можно было добиться только при помощи фальсификации диагнозов на более легкие, не требующие длительного нахождения пациента в стационаре. В результате, пациенты лечились недолго, но часто. «Ну, выпишу я его через пару недель, – думал Иван Борисович, – а через месяц он опять к нам поступит. И это будет не самым плохим вариантом для него, ведь в состоянии психоза может и суицид совершить». Такое положение дел в профессиональной деятельности удручало Красевича. И не только это.

Иван Борисович за свою долгую практику понял, что для успешного лечения как ничто другое важно, как заручиться доверием пациента. Врач должен стать помощником больного в борьбе с недугом, но по преимуществу он для него был врагом. В этом была повинна неофициально сложившаяся этика поведения врача с пациентами. Редко кто из врачей не попадался на соблазн стать «стационарным богом». «Стационарный бог» распоряжался свободой – в его халате были заветные ключи от воли. Он решал, кого считать безумным, а кого нормальным. Кого держать взаперти, а кого выпустить. Если больной не понимал, кто есть бог и плохо себя вел, то наказывался средствами, изначально призванными лечить – большими дозами психотропных препаратов. Это назвалось «посадить на иголки». Таких проявлений профессиональной деформации личности Красевичу удалось избежать. Для того чтобы заручиться доверием пациента, нужно было не только проявлять к нему сочувствие, но и разговаривать на понятном для него языке. Уметь мыслить его категориями. Большинство пациентов Красевича являлись, как они утверждали жертвами магического воздействия. Чтобы их в этом разубедить, нужно было самому разбираться в мистике, магии и оккультизме. Иван Борисович начал изучать магию не систематизировано, а по мере появления больного с подобной тематикой бреда. Так, наблюдая пациентку, на которую по ее словам была наслана порча, Красевич ознакомился с контагиозной магией. В ее основе была идея сохранения связи между предметами, соприкасавшимися между собой, когда-либо и возможностью воздействовать на один посредством другого. На ту пациентку наложили порчу, используя для этого ее волосы. Она рассказала, что ее соперница проследила, когда та пошла в парикмахерскую, подобрала волосы и отнесла их колдунье. Колдунья провела с ними магический ритуал, который разрушил всю ее жизнь.

В тот раз, Иван Борисович впервые нарушил врачебную этику. Прямо у себя в кабинете, он провел обряд снятия порчи в присутствии пациентки. О том, как он проводится, Красевич узнал из книги по магии, специально им купленной для этого. Подобной литературой были завалены все книжные магазины. Иван Борисович зажег свечку, читал специальные для такого случая молитвы, катал по телу пациентки куриное яйцо. Со стороны это зрелище выглядело неуместно обстановке кабинета врача психиатра – седовласый доктор в белом халате ходил вокруг сидящей на стуле испуганной женщины и читал нараспев заклинания. Однако на пациентку это произвело позитивное действие. После этого ее психическое состояние быстро пришло в норму. Красевич расценил положительный результат, как следствие психотерапевтического воздействия, которым и явился обряд. Впоследствии эта пациентка больше не попадала в больницу, и мало того, встретившись с Иваном Борисовичем на улице, благодарила за избавление от колдовства. На что он ей сказал, что, на все воля божья и, строго запретил об этом кому-либо рассказывать, а не то порча может вернуться назад. Лишние разговоры о его нестандартном лечении ему были не нужны.

Такие сомнительные процедуры, с точки зрения официальной медицины, Красевич проводил не со всеми больными, а только с теми, у кого были пограничные состояния в легкой форме. Незаметно все, что связано с магией и оккультизмом, изначально представляющее интерес для Красевича только как инструмент для нахождения общего языка с пациентами и психотерапии, стало действительно увлекать его. Проанализировав свое необычное увлечение ко всему запредельному, Иван Борисович пришел к выводу, что оно закономерно. Во время учебы в институте, он колебался в выборе специальности между психиатрией и патологической анатомией. Прямой связи между этими специальностями не было; если патологическая анатомия конкретно физическая специальность, то психиатрия – в значительной степени эфемерна. Но было у них одно общее: и та, и другая специальности находились на границе. Патологическая анатомия на границе жизни и смерти, психиатрия – разума и безумия. Патологоанатом имеет дело со смертью, психиатр – с безумием. И смерть, и безумие окутаны ореолом тайны за семью печатями. Этот ореол присущ и магии и оккультизму. По-видимому, он и явился определяющим мотивом в выборе профессии для Ивана Борисовича, а впоследствии в увлечении ко всему выходящему за пределы канонов официальной науки.

Коллеги Красевича на его увлечение смотрели снисходительно и даже равнодушно. Виной этому были: недостаток финансирования, маленькие зарплаты и отсутствие перспектив. Ничего нового в методиках лечения не применялось и не предвиделось. Единственное, что коллег раздражало, так это то, что Красевич мог подолгу беседовать с больным о магии в то время, когда приходили студенты для прохождения практики, куратором которых он являлся. Студенты, ожидая Ивана Борисовича, бесцельно слонялись по отделению, что нарушало устоявшийся порядок. Естественно, что коллеги о весьма экзотических способах психотерапии Красевича не знали. А если бы и узнали, то возмущения у них бы это не вызвало. Всем было давно на все наплевать.

«Хм, подселение беса, – думал Красевич. – С таким давно встречаться не приходилось». Бреды религиозного характера практически исчезли. Все больше бредовая тематика была связана с колдовскими воздействиями и инопланетянами. «Да, время диктует содержание болезненных представлений», – думал Красевич. В любое время, хотя бы на одном из телевизионных каналов обязательно можно было посмотреть передачу или об экстрасенсах, или о внеземных пришельцах. Рекламой услуг всевозможных «потомственных ведьм» и колдунов пестрили газеты и журналы. «Реклама не только двигатель торговли, но и неокрепших умов, – усмехнулся сам себе Иван Борисович. – Жаль, что Григорьева скоро придется выписать. По бесовской тематике у меня большой пробел». Вздохнув, Красевич углубился в историю болезни:

1. Ф.И.О. Григорьев Игорь Степанович

2. Пол: мужской.

3. Возраст: 34года.

4. Профессия, место работы: радиоинженер, работает охранником в супермаркете.

5. Место постоянного жительства: г.Чертановск, ул. Гоголя 17 кв.64.

6. Диагноз при поступлении: галлюцинаторно-параноидный синдром.

Жалобы:

Утверждает, что в него вселился бес, который хочет его убить. Поступил по настоянию жены.

«Так мы с ним живем почти по соседству», – отметил про себя Красевич. Далее, он бегло пробежался по описанию жизни, не отягощенной наследственностью и, остановился на анамнезе заболевания.

Со слов супруги, странности в поведении мужа начались после того, как его друг покончил жизнь самоубийством. Эта трагедия произвела на Григорьева сильное впечатление. Он сделался мрачным и молчаливым. После сорокадневных поминок, он заявил, что смерть его друга была не случайна, и что это происки дьявола. До этого Григорьев ни мистикой, ни религией не интересовался и был вполне рациональным человеком. Только однажды его внимание привлекла статья в одном из старых, еще советских времен номеров журнала «Наука и жизнь». В ней рассказывалось о шамане, который лечил тяжелобольного человека. Шаман остался на ночь в юрте с больным и сказал соплеменникам, что в эту ночь один из них должен умереть. Наутро больной умер. Шаман извинился перед родственниками больного, сославшись на то, что ему не хватило сил. Изначально статья была посвящена вере народов крайнего севера в переселение душ. Тогда Григорьев резко критиковал суеверия малых народов. «Вот дурачье неграмотное, – говорил он жене, – надо было везти его в больницу, а не заниматься чепухой мракобесной». После несчастья с другом, Григорьев вспомнил эту статью и стал трактовать ее иначе. Теперь он на полном серьезе утверждал, что в шаманах сидят бесы и когда шаман умирает, то бесы переселяются в других людей. На вопрос жены, какое отношение это имеет к его другу, он грубо отвечал, что она дура и не понимает элементарных вещей. По его словам выходило, что бесы вселились в его друга, а тот, не выдержав их присутствия, повесился. Мало того, теперь эти бесы хотят вселиться в него. Пока супруга не поняла, что Григорьев болен, она пыталась выяснить, зачем бесам надо вселяться в него. «Для того, чтобы меня убить», – отвечал ей он. На вопрос, почему они хотят его убить, он сказал, что бесам именно его смерть не нужна и пояснил, что им нужно сильное и здоровое тело, готовое их выдержать, а он их выдержать не сможет. «Тогда зачем им вселяться в слабое тело?» – упорствовала супруга. «Они будут сидеть во мне до тех пор, пока не поймут, что я им не подхожу. Потом через мои глаза подыщут себе новое тело. Меня они присмотрели через Мишку», – сказал он. После такого ответа, супруга поняла, что Григорьев не в себе. Когда на следующий день он начал прятать дома вилки, ножи и брючные ремни, она вызвала психиатрическую бригаду.

«Все ясно, как божий день, – думал Красевич. – Неосознанное ложное чувство вины за смерть друга, готовое перерасти в самосуд. Вовремя к нам попал, а мог бы и вилкой себя в глаз ткнуть, если еще чего не хуже.… Ну да ладно, психоз мы сняли, теперь дело за психотерапевтами. Хотя какие к черту у нас психотерапевты, да и вообще вся индустрия с приставкой «психо»? Наплодили кучу специальностей и дисциплин. Пишем по ним диссертации, получаем научные степени, звания, а с предметом их деятельности так и не определились. Что же она – душа, из себя самой представляет?» Эти невеселые размышления вновь привели Ивана Борисовича к мыслям о никчемности своей профессии, к которым в последнее время он приходил все чаще. Однако перспектива изучения нового «непознанного», придала ему оптимизма. Рабочий день был закончен и Иван Борисович, предвосхищая погружение в «мир бесов и демонов» засобирался домой.

Квартира Красевича фактически являлась библиотекой. Книжными стеллажами и полками были заставлены все комнаты, коридор и даже кухня. Это духовное богатство досталось ему по наследству от отца и деда, которое приумножал каждый из последующих наследников. Иван Борисович внес свою лепту книгами по медицине. Содержание библиотеки было весьма разнообразно, но интересы каждого последующего ее владельца придали ей некую системность. Если после отца она наполнилась произведениями классиков, что было модно в советские времена, то после деда книгами религиозного и философского характера. Кроме своей специализированной литературы Иван Борисович практически ничего не читал. Выбросить книги у него не поднималась рука. «Беречь вещи в ущерб людям – комплекс бедного человека», – так он однажды расценил свое отношение к ним. Бедным он себя не считал, но в силу своей профессии знал, что редко кто сам себе в этом может признаться.

Иван Борисович стал искать информацию о бесах среди дедовских книг. Проштудировав десятки писаний святых отцов, он пришел к выводу, что конкретных знаний о бесах нет. Причины их вселения в человека были туманны, как многое в религии. «Ну, что это за аргумент – попустительство божье», – думал он. Именно попустительством божьим, святые отцы называли основную причину вхождения беса в человека. Кроме этого были еще такие: ведение греховной жизни, дурные мысли и даже шуточное согласие на их вхождение. Такое положение было схоже с психиатрией, где в вопросе возникновения шизофрении существовало огромное количество гипотез и теорий. «Да уж, – думал Красевич, – здесь без личного опыта, сам черт ногу сломит». Только он об этом подумал, как в его голове сложился афоризм: «Переступи черту – нашептывает черт». «Черт, черта, граница, пограничное состояние, безумие», – возник у Красевича ассоциативный ряд. К нему вспомнился рассказ знакомого нарколога о его дебатах с православным священником. Священник, утверждал, что кодирование от алкоголизма есть ритуал подселения беса, а французское слово «код» происходит от латинского – «начертание». Через это «начертание» к человеку привлекаются бесы, которые ему «помогают» не пить. Когда эрудированный нарколог уточнил, что этимология слова «код» происходит от латинского «codex» – пень, колодка, дощечка для записи, то священник сравнил нарколога с фарисеями, которые цепляются за слова и не видят в них божественного промысла, а видят только буквальное, в результате чего искажают святое в угоду дьяволу. В довершении всего, священник объявил всю науку дьявольскими кознями, чем сильно позабавил нарколога. «Он бы еще меня с уголовниками сравнил, – смеясь, говорил Красевичу нарколог, в силу профессии имеющий дело с весьма специфичным контингентом, – вот уж кто умеет цепляться за слова, искажать и переиначивать смыслы, пожалуй, похлеще самого знатного из фарисеев Шимона бен Шетаха!»

«Если наука – дьявольские козни, значит, ее методы для изучения демонического мира не годятся, – размышлял Красевич, – следовательно, надо принять на веру высказывания святых». Какие мысли у людей, и какой образ жизни они ведут, Иван Борисович, как психиатр хорошо представлял. В свете писаний святых отцов, вокруг должны быть все сплошь одержимы бесами. Однако это было далеко не так. Брать во внимание попустительство, как и заступничество божье, резона не было. «Что у бога на уме, только одному ему известно», – думал он. Оставалось – согласие на их вселение. Но какой дурак добровольно пожелает обречь себя на сумасшествие? Словно в ответ на этот вопрос из стоящего под окном автомобиля зазвучал старый шлягер – «Стой не покидай меня безумная мечта. В раба мужчину превращает красота. И после смерти мне не обрести покой. Я душу дьяволу продам за ночь с тобой…» Красевич с раздражением подошел к окну и закрыл его. Он не любил, когда что-то отвлекало его от размышлений. «С игрой гормонов все ясно, – продолжал он, – в такой форме влюбленность уже подобна временному помешательству. Ради чего человек здравомыслящий может согласиться на помощь бесов? Деньги, власть, карьера, признание – все это нарабатывается талантом и трудом. А если нет талантов и желания трудиться, но сильно хочется? То, что зарабатывается потом, мы заработаем кровью, – вспомнилось Красевичу высказывание закоренелого преступника, которому он проводил судебно-психиатрическую экспертизу. – А ведь и при подписании договора с дьяволом используется кровь!».

Поискав в литературе символическое значение крови, Красевич понял, что оно также неоднозначно, как и все, что связано с бесами. Кровь одновременно являлась предметом жертвоприношения, символом родства и отличия, а также жизни. «Ради чего бы я пошел на сделку с нечистой силой, если представилась такая возможность?» – решил провести мысленный эксперимент Красевич. Примерив к себе все то, что сегодня считается престижным, он с удивлением обнаружил, что у него абсолютно нет масштабных желаний. Ни больших денег, ни славы, ни даже создания единой теории шизофрении ему не хотелось. Единственное, что он хотел иметь, так это приятного собеседника, не обделенного интеллектом. Несмотря на то, что общения Ивану Борисовичу хватало, оно большей частью было скучно и неинтересно. Красевич определял его, как некачественное, что сильно тяготило. Найти достойного собеседника ни трудами, ни талантами было невозможно. Это было дело случая. «Вот за это можно с бесом сделку заключить», – усмехнулся Иван Борисович, отметив, что копание в нереальном мире помогло выявить вполне реальное желание. В этот миг из кухни послышался треск, а затем грохот. Красевич встал с кресла и пошел на шум. Картина, представшая его взору, была удручающей – по всей кухне валялись книги вперемежку с битой посудой. Быстро оценив ситуацию, Красевич понял, что рухнула верхняя полка с дедовскими книгами. «Воистину скупой платит дважды, – подумал он, прикидывая, что из посуды придется заново покупать, – надо было давно выкинуть эту бумажную рухлядь на помойку». В довершении всего у него прямо на глазах с глухим хлопком взорвался и разлетелся мелкими осколками его любимый бокал, уцелевший после падения полки. Его Иван Борисович купил в бытность своей единственной заграничной поездки в Арабских Эмиратах. «Вот оно, какое богемское стекло, – ехидно думал он, вспоминая, как торговец на ломанном русском языке убеждал его в этом. – Жульё – и в Африке жульё!».

Больше всего Красевича огорчило то, что на бокале были его фотография и имя, которые при помощи еще новых в ту пору технологий были нанесены в тех же Эмиратах. Было что-то зловеще символическое в самоликвидации бокала. «Прямо полтергейст какой-то», – со вздохом подумал Красевич и принялся за наведение порядка. Собирая осколки своего любимого бокала, он нечаянно поранил руку. Капля крови с нее упала на лежащую, на полу раскрытую книгу. Иван Борисович подошел к шкафу, в котором у него находилась аптечка, достал йод, обработал рану и продолжил уборку. Закончив с битой посудой, взялся за книги. Решив избавиться от них, он стал складывать их в большую коробку от телевизора, которая уже два года стояла на балконе. Книги в нее уместились все. Последней была та, на которую капнула кровь. Это была «Иллюстрированная История Суеверий и Волшебства от древности до наших дней» издания 1900 года. Пятнышко крови располагалось точно в нижнем правом углу иллюстрации средневекового документа. Документ представлял собой текст на старонемецком языке и набор странных символов. Под иллюстрацией стояла подпись – «Форма заклинания». Глава, где находился документ, называлась «Сказание о Фаусте» и была посвящена сделкам с нечистой силой. «Все же прав был старик Юнг в своих предположениях, о наличии в природе самостоятельных смыслов одновременно находящихся внутри психики и во внешнем мире, – подумал Иван Борисович. – Ведь если рассудить, что мои мысли о бесах вызвали падение полки и пролитие крови на картинку, то это будет чистой воды шизофрения. Да, мой друг Красевич, – обратился он сам к себе, – есть многое в нашей психике и мире, что не снилось нашим лучшим докторам!» Дав себе слово выбросить завтра коробку, Красевич лег спать.

III

Ровно в 8.45 Иван Борисович был в кабинете заведующего отделением на ежедневной пятиминутке. После нее уже в своем кабинете он изучал журнал наблюдений, в который дежурная сестра вносила записи о поведении больных в вечернее и ночное время. За ночь, ничего выходящего за пределы нормы не произошло, если не считать, что пациенты сами по себе были ненормальными. Как всегда, два-три пациента мучились бессонницей и всю ночь ходили курить в туалет, за что получили нагоняй от сестры. Один из больных выпросил у дежурной снотворное, что она зафиксировала в журнале. В общем, все шло своим чередом.

Красевич вызвал к себе Григорьева. Григорьев был бледен, вял и заторможен, что было следствием побочных действий лекарств.

– Как дела Игорь Степанович, ничего не беспокоит? – доброжелательно спросил Красевич.

– Все хорошо.

– Есть, какие пожелания?

– Хочется домой. Когда меня выпишут?

Иван Борисович, прищурив один глаз, внимательно посмотрел на Григорьева. Подпороговым восприятием, присущим практикующим врачам с большим стажем, он увидел тяжелое психическое расстройство. Оно еле заметно проявлялось в мимике, жестах, интонации голоса и было видно только людям, посвященным в тонкую организацию психики. Красевич подумал, что будь его воля, то он бы как минимум три месяца продержал Григорьева под наблюдением, но финансовые реалии клиники этого не позволяли.

– Не раньше, чем через неделю, уважаемый Игорь Степанович, – сменил дружелюбие, на покровительственность Красевич.

По-видимому, эта артистичность в общении с больными и спасала его от профессиональных деформаций. От снисходительности он перешел на участливость и откровенную лесть.

– Скажите, пожалуйста, почему так вышло, что вы – высококлассный радиоинженер, работаете не по специальности?

– Как вышло? Разочаровался в радиоделе и все. Нет там творчества, простора для размаха мысли.

– А в деле охраны есть простор для размаха мысли?

– Там дело другое. Там нужен глаз да глаз. Порой там такое творится, что…, – Григорьев резко замолчал, словно сказал что-то лишнее.

– Прекрасно понимаю вас, – посочувствовал Иван Борисович так, что Станиславский сказал бы свое «верю». – Игорь Степанович, у вас была в детстве мечта? Я, например, мечтал стать писателем, – соврал Красевич.

– Была, – как очнулся от спячки Григорьев, – я хотел подружиться с инопланетянами.

После этих слов в голове Красевича пронеслась яркая вспышка, после которой окружающее стало видеться ярче и четче. Он понял, что пришел к какому-то важному пониманию, которое нужно срочно осознать и разложить по полочкам, а не то оно потом забудется и исчезнет.

– Доктор, – радостно сообщил Григорьев, – он вышел!

– Кто вышел?

– Бес.

– Когда вышел?

– Сейчас.

– Вы же в прошлый раз говорили, что у вас расшатались нервы?

– Мне тогда бес велел так сказать.

Иван Борисович вновь посмотрел с прищуром на Григорьева. К своему удивлению, он не увидел в пациенте признаков болезни. Перед ним сидел абсолютно здоровый в психическом отношении человек. «Старею, – подумал он и отправил Григорьева отдыхать в палату. – Какие три месяца, его как минимум полгода надо на трифтазине держать. Мне бы тоже отдых не помешал, а то уже глаз стал замыливаться».

Оставшись один, Красевич начал анализировать свое озарение. Вспышка произошла в момент, когда Григорьев сказал о своем детском желании подружиться с инопланетянами. Значит желание – ключ к чему-то важному. Скорее всего, оно определило выбор профессии Григорьева. В период его детства был повсеместный ажиотаж вокруг сигналов из космоса. Когда желание не реализовалось в действительности – сигналов так и не нашли, Григорьев бросает радиодело, мотивируя отсутствием творчества. Психика на не реализованное желание отвечает психозом. По содержанию желание и бред Григорьева разнились, но это не смущало Ивана Борисовича. У бесов и инопланетян было одно общее – запредельность. Желание подружиться с инопланетянами, вероятно, должно было компенсировать страх Григорьева перед запредельностью. Страх компенсирован не был, и запредельность вторглось в его психику, только в более архаичной форме, чем желание. Психология относит страх к негативной эмоции, способной вызвать неврозы, фобии и прочие психические расстройства. Однако Красевич считал, что основная функция страха направлена на мобилизацию организма перед опасностью. «Вывод, – подытожил он, – не страх рушит психику, а то, что за пределами реальности и оно – реально и объективно. Тьфу, ты, как психиатр я просто не имею права так думать!»

Внезапно Красевич ощутил присутствие некого сгустка наподобие шаровой молнии, только невидимого. Невидимый шар быстро перемещался над головой Ивана Борисовича с резкими остановками. Во время остановок, Красевичу казалось, что шар за ним наблюдает. «Это что еще за индуцированное помешательство? – удивленно подумал он. Индуцированным помешательством, называлось заболевание, при котором здоровые люди перенимали бредовые идеи больных. – Нет, мне однозначно надо отдохнуть, а то что-то совсем я заработался». Шар бесшумно рванул к окну и исчез в отрытой форточке. Иван Борисович позвонил на пост сестре и попросил принести ему стандарт феназепама. Почти все работники клиники нет-нет, да пользовались легкими транквилизаторами.

Красевич сходил к главврачу и взял неделю отпуска за свой счет. В связи с бедственным положением клиники, отпуск за свой счет начальством приветствовался. Остаток рабочего дня, Иван Борисович посвятил распределению своих пациентов по другим врачам. Зная интерес Красевича ко всему мистическому и загадочному, кто-то из коллег пошутил, что не к добру задумывать уходить в отпуск в пятницу, да и еще тринадцатого числа. «Не дождетесь!» – в том же тоне ответил Иван Борисович.

Придя домой, он первым делом взял коробку с книгами и понес во двор к мусорным контейнерам, возле которых стояла спившаяся женщина, неопределенного возраста. Она была одета в рваную шубу и зимние сапоги, несмотря на теплую погоду. Женщина пристально смотрела на Красевича, и ему показалось, что она ждала его. Иван Борисович поставил коробку и пошел в сторону дома. Пройдя несколько метров, он обернулся назад и увидел, как женщина достала из коробки «Иллюстрированную Историю Волшебства» засунула ее под шубу и быстрыми шагами удалилась прочь. «Есть хорошие подарки, есть плохие, а есть… книга», – иронично подумал Красевич, глядя ей вслед.

Вечером Красевич сидел у телевизора и пересматривал старую комедию. Внезапно с шумом, как от мощного порыва ветра открылась форточка. Красевич подошел к окну и прикрыл ее, отметив, что на улице стояла безветренная погода. Пожав плечами, он вернулся в кресло. Через несколько минут, он ощутил в комнате присутствие шара, как сегодня утром в кабинете. Только теперь шар не перемещался, а завис под потолком и наблюдал за ним. «Вовремя я взял отпуск», – подумал он, пошел на кухню и выпил две таблетки феназепама. Когда Красевич вернулся в комнату, шара не было. Он выключил телевизор и лег спать. Только он стал засыпать, как в его грудь что-то ворвалось и, в голове отчетливо прозвучал голос: «Привет!» Красевич вскочил с кровати и бросился на кухню, где выпил еще две таблетки. После этого провалился в глубокий сон с яркими кошмарными сновидениями. Ему снилось, будто он сидит дома в кресле в окружении мерзких антропоморфных тварей, подобострастно смотрящих на него. Они и не животные и не люди, а что-то среднее между ними. Входная дверь настежь открыта и в квартиру вереницами заходят новые полуживотные полулюди. Некоторые из них имели сходство с местными депутатами, мэром и начальником полиции. Они по одному подходили к Ивану Борисовичу, кланялись и отходили в сторону, освобождая место следующим. Далее произошло и вовсе невообразимое. Твари окружили Красевича, образовали хоровод, и принялись водить, причем стоя к Красевичу спинами. У всех были хвосты. Твари водили хоровод против часовой стрелки, временами останавливались и приседали. Фантасмагории этому действу придавало то, что все это происходило без музыки, в полнейшей тишине. Закончив свой танец, они разом развернулись к Красевичу и синхронно поклонились. Затем вновь по одному подходили к нему, кланялись и задом пятились на выход к открытой двери. Утром, Иван Борисович обнаружил, что спал сидя в кресле. Бросив взгляд на дверь, он увидел, что она приоткрыта.

Свое пробуждение в кресле Красевич списал на большую дозу снотворного. «Скорее всего, ночью ходил в туалет и не дошел до кровати, – думал он, – а дверь вчера по рассеянности не закрыл. Неужели старость потихоньку подкрадывается?» Ночной кошмар, голос в голове и шар, объяснил впечатлением от размышлений на тему запредельности, которое усилило действие транквилизаторов

Красевичу захотелось приготовить плов. Он собрался на базар. Спускаясь по лестнице, обратил внимание на чистоту, царящую в подъезде, что было редкостью. До базара решил дойти пешком. По дороге ему то и дело попадались дворники, метущие дорогу прямо перед ним, Складывалось впечатление, что дворников намеренно вызвали на работу, чтобы он шел по чистому тротуару. Когда открыл дверь крытого рынка, первым, кого он увидел, была уборщица, в белоснежно чистом халате, моющая пол в фойе. При его появлении она приятно улыбнулась и, посторонившись, пропустила вперед. «Вот где нужно поучиться организации труда нашему начальству», – думал Иван Борисович, сравнивая уборщицу с больничными сестрами хозяйками, вечно хмурыми и в несвежих халатах.

Покупателей на рынке было мало, несмотря на субботний день. В торговых залах царила праздничная атмосфера. Прилавки ломились от груд продуктов, выложенных не без эстетического вкуса. Продавцы были крайне вежливы с покупателями и не пытались навязывать свой товар, что было необычно для рынка. Баранину Красевич купил у здорового, под два метра ростом азербайджанца. «Вчера сам резал, – говорил тот Красевичу, на чистом русском языке без свойственного кавказским торговцам акцента, – Приходите еще, для вас всегда самое свежее и лучшее мясо будет! – и тихо добавил, – Ахмед мое имя». Когда Красевич рассчитался, Ахмед еле заметно поклонился. Было что-то неуловимо знакомое в образе азербайджанца и его поклоне, но что, Иван Борисович так и не смог вспомнить. Но больше всего впечатлил Красевича на рынке узбек, торгующий приправами. Он юлил и лебезил перед Красевичем, упорно отказываясь взять деньги за приправу, что тому сделалось неловко. Узбек сбивчиво говорил, что для него большая честь, видеть Красевича и что сегодня это принесет ему удачную торговлю. Так и не взяв деньги, узбек, сложив руки ладошками вместе, кланялся, Красевичу вслед, бормоча что-то на своем языке. «Торговые суеверия», – вспомнил Красевич, как одна пациентка, работавшая на рынке, говорила, что если первым покупателем будет мужчина, то торговля в этот день – успешной.

Закупив полные пакеты продуктов сразу на неделю, Красевич решил доехать домой на автобусе. В автобусе напротив него сидели молодая мама с девочкой лет пяти. Девочка всю дорогу внимательно смотрела на Красевича. Ее взгляд выражал одновременно удивление и вопрошание, а вид – неимоверную мыслительную работу. Когда Иван Борисович выходил на своей остановке, он услышал, как девочка громко спросила у матери: «Мама, почему у дяденьки на голове рожки растут?» Двери автобуса закрылись, и Красевич не услышал ответа. «Фантазия и непосредственность роднят детей с умалишенными», – подумал он.

Во дворе дома ему повстречался сосед, живущий этажом ниже. Он торопливо протянул Красевичу мятую сторублевку.

– Благодарю, Борисович, вовремя ты меня выручил.

– Не понял? – удивился Красевич.

– Ты что, Борисович, совсем заработался? Я к тебе вчера вечером заходил. Сказал, что сегодня отдам, вот и возвращаю. Я слово свое держу! – гордо заявил сосед.

– Миша, ты поосторожнее с водкой, а то всю оставшуюся жизнь проведешь у нас с алкогольным психозом.

– Типун тебе на язык Борисович. Я нет, я аккуратно!

«Теперь ясно, почему дверь утром было открыта, – радостно думал Красевич, – До склероза еще далеко, а четыре таблетки для неподготовленного организма – много».

Зайдя домой, он сложил продукты в холодильник и принялся за приготовление плова. Кулинарию Красевич приравнивал к искусству и творчеству. Творчество он любил. Когда Иван Борисович резал мясо, в его голове возник образ Ахмеда с длинным кинжалом в руках, перерезающего горло барану. Одной рукой он внизу придерживал морду животного, засунув большой палец в пасть, наподобие того, как вставляют в рот палку эпилептику при приступе, а другой резко провел кинжалом по горловине. Кровь мощной струей брызнула в стоящий рядом таз. Лицо Ахмеда выражало одновременно сосредоточенность и спокойствие. В этом видении было что-то сакральное, роднящее его с обрядом жертвоприношения. Красевич поочередно закладывал в казан ингредиенты, по мере их готовности: лук, морковь, мясо. Когда подошло время приправ, он открыл пакет, подаренный узбеком. Такого приятного, терпкого и в тоже время одуряющего аромата, распространившегося по кухне, Иван Борисович еще никогда не испытывал. От запаха у него появился легкий туман в голове. «Восток – дело тонкое, однако», – подумал он и решил, что приправы будет покупать только у этого узбека. Плов вышел великолепным. Иван Борисович на миг возгордился собой. «Жаль, что кроме меня некому оценить это произведение искусства, – подумал он – Есть кому, Красевич, есть… – отчетливо прозвучал в его голове голос, – уж поверь, такого плова не готовят даже в посольстве Узбекистана в Москве». «Тихо сам с собою, я веду беседу, – подумал Красевич, списав голос на внутренний диалог, что являлось в переделах психиатрической нормы. – Эх, где же мне найти собеседника?» «Да здесь я, уже здесь, – теперь еле слышно издалека ответил голос. – Ладно, привыкай пока». Последние слова голоса растворились дымкой миража и, в голове Красевича моментально образовалось ощущение вакуума. «Черт! Черт! Черт!» – громко вслух произнес Красевич, проверяя свое восприятие. Слова глухим эхом отозвались в голове. «Все же даже слишком много – четыре таблетки», – подумал Красевич и с аппетитом принялся за еду

После трапезы Иван Борисович задремал. Когда он проснулся, на часах было шесть часов вечера. Делать было нечего, погода стояла хорошая и, Красевич решил прогуляться по набережной, где стоял памятник Гоголю. Возле памятника по субботам собирались местные поэты и писатели. На выходе из квартиры, Красевич посмотрел на себя в зеркало, висящее в прихожей. Волосы на голове были всколочены и торчали в разные стороны. «Немудрено, что ребенок увидел рожки», – подумалось ему. «Устами ребенка глаголет истина», – шепотом прозвучал в голове голос. Настроения заниматься самоанализом у Красевича не было. «А вот подстричься бы не мешало», – подумал он. Когда он переступал порог квартиры, у него возникло желание выйти левой ногой. Это напомнило ему детскую игру, когда, поднимаясь по лестнице, он перешагивал через ступеньку.

По набережной, дожидаясь начала выступления местной богемы, чинно разгуливали горожане. Среди них попадались представители элиты города – чиновники, депутаты. Красевич лично с ними знаком не был, но сегодня при встрече они почтительно кивали ему головой. «Возможно, я кого-то им напоминаю, с кем они меня и путают», – подумал он. Кого он мог им напоминать, Красевич не знал, но они точно напоминали ему тварей из ночного кошмара. Началось выступление поэтов. Они читали свои стихи вяло и невыразительно, что было свойственно всем стихотворцам, за что срывали жидкие аплодисменты. Только под конец праздника рифмы, один творец словесной песни вызвал фурор. И хотя в стихах не было ничего особенного и стихами их назвать было сложно, но экспрессивная подача и экстравагантный вид поэта возымели свое. На нем были огромная шляпа, рваные джинсы и не было обуви. Он дико вращал глазами и брызгал слюной.

Мир бескрайний, бесконечный,

Разорвав оковы духа,

Без согласия моего,

Вторгся прямо в сердце мне,

Только волею случайной,

Опрометчивым моим желанием,

Обрекая на горение в огне.

Зрители в восторге кричали. Когда Красевич внимательно пригляделся к ним, он понял, что они пьяные. Вероятно, в процессе импровизированного концерта, они тайно сдабривали выступление поэтов спиртными напитками и достигли кондиции на стихотворце в шляпе. Поэты от зрителей в этом деле не отстали и даже преуспели. После выступления зрители и поэты смешались, а затем, делясь на группы, покидали набережную для закрепления своего состояния.

Иван Борисович возвращался домой по пустынным улицам вечернего города. Лишь редкие прохожие, да бездомные собаки встречались ему по пути. Тишину засыпающего города нарушил мчавшийся на огромной скорости «Мерседес». В нем Красевич успел заметить мэра, сидящего на сидении возле водителя. На миг ему показалось, что мэр почтительно кивнул ему головой. В подъезд и квартиру ему захотелось зайти с правой ноги и это имело значение, как в детских играх переступать трещины на асфальте. «Не хватало еще на склоне лет компульсивным расстройством обзавестись, – дал оценку желанию Красевич. Компульсией называют навязчивые действия, не выполнение которых вызывают тревогу. – Делайте что хотите, только не совершайте антисоциальных поступков, – говорил своим пациентам Красевич, Во вхождении в помещение с правой ноги антисоциального ничего не было. – Хм, навязчивость, – задумался Красевич, – и кто же навязывает эти желания?» «Я!» – прозвучал в голове Красевича голос. «Я?» – автоматически мысленно переспросил Красевич. «Не ты, а я», – ответил голос.

Красевич сидел на кухне и мысленно разговаривал с голосом.

– Кто ты?

– Если сказать чтобы было тебе понятно, то твое Альтер-эго, а вообще – мир, – голос на секунду замолчал, а затем процитировал стихотворение поэта, вызвавшего сегодня ажиотаж возле памятника, – «Мир бескрайний, бесконечный…», – да так, что ни тембрально, ни интонационно было невозможно отличить от стихотворца.

– Как тебя звать?

– У меня много имен, но тебе их не нужно знать. Называй меня Мортидо, – голос усмехнулся, – да, пожалуй, я Мортидо. Тебе так будет понятнее. Да, я – Мортидо.

Из психоанализа Красевич помнил, что мортидо называют влечение к смерти и желание, направленное на самоуничтожение и возможно, являющееся инстинктом агрессии, направленной на убийство других.

– О, нет! Это не то, что ты думаешь. Я не разрушаю, я освобождаю!

«Похоже, я сошел с ума», – подумал Красевич.

– Все в порядке, – успокоил Мортидо, – не так страшен черт, как его малюют.

– Ты черт?!

– Черт, черта, граница, пограничное состояние, безумие, – забормотал Мортидо голосом Красевича и затем уже своим голосом гордо произнес – я мир! Я не разрушаю! Я освобождаю!

– Освобождаешь от чего?

– От чего, от чего…, – ворчал Мортидо, – от привязанностей освобождаю, от зависимостей всяких.

– Наркотики, алкоголь?

– Красевич, – стал серьезным Мортидо, – я не нарколог, я мир; освобождаю от привязанностей к зонам комфорта.

«Бред какой-то», – подумал Красевич.

– Это как посмотреть.

– Ты знаешь мои мысли?

– Так это же я у тебя в голове, а не ты у меня.

– Зачем ты появился?

– Я джентльмен.

– Я спрашиваю, зачем ты появился, а не джентльмен, ли ты. Зачем?

– Затем, что джентльмены без приглашения не приходят.

– Так кто ты?!

– Я Мортидо! Я Альтер-эго! Я мир! Я освобождаю! – как кувалдой вбивал Мортидо слова в голову Красевичу. – Перестань спрашивать одно и то же! – голос Мортидо звучал так громко, что у Красевича пульсировало в висках.

– Прошу тебя, успокойся! – взмолился Красевич, обхватив голову руками.

«Неужели я добровольно дал согласие на вселение беса, – думал он – Тьфу, какие к черту бесы. А что тогда? Альтер-эго никогда не встречается с основной личностью одновременно, и только временно захватывает сознание. Шизофрения? Слишком поздно для возникновения в моем возрасте. Остается бес?»

– Ты бес?

– Я мир, но если ты не способен это понять, то думай, что я бес. Я освободитель. Освобождаю от привязанностей и открываю мир возможностей. Взять к примеру тебя, Красевич, ты всю жизнь был привязан к психиатрическим догмам и в результате зашел в тупик. А теперь, когда я тебя освободил от привязанности к ним, перед тобой открылся новый мир, с новыми возможностями. Воспользуешься ими ты или нет, уже дело твое. Ладно, пока хватит. Скучно станет – зови.

Иван Борисович по опыту своей работы знал, что когда с человеком происходит нечто выходящее за рамки обыденности, главное не паниковать и сохранять спокойствие. На всякий случай он выпил две таблетки феназепама и, решив, что утро вечера мудренее лег спать. «Что-то есть в освобождении от привязанностей», – засыпая, подумал он.

Проснувшись утром, он подумал, что даже если произошедшее с ним вчера было временным психическим расстройством, то это принесет ему пользу. Знать на своем опыте, что происходит с пациентом, гораздо ценнее для врача, чем весь теоретический материал по психиатрии. В мировой практике многие врачи намеренно заражали себя возбудителями болезней для того, чтобы экспериментально проверить свои гипотезы. В Красевиче проснулся азарт. «А ведь верно, что я погряз в научных догмах и они завели меня в тупик», – думал он, Ему захотелось еще раз прочувствовать то, что испытывают больные.

– Мортидо, ты здесь? – мысленно спросил он.

– Да не болен ты Красевич, не болен, – отозвался в голове уже знакомый голос. – Скоро сам это поймешь. Пользуйся лучше возможностями.

Такой поворот обрадовал Ивана Борисовича. Он не был импульсивным человеком и поэтому не стал спешить с продолжением диалога. Из принципов отношения к делу «Куй железо пока горячо» и «Ямщик не гони лошадей», ему был ближе второй. Позавтракав, он собрался в парикмахерскую. Выходил из квартиры и подъезда с левой ноги. Путь к салону, где он обычно стригся, проходил рядом с мусорными контейнерами. Возле них стоял черный кейс, с какими обычно ходят преуспевающие бизнесмены. Кейс был совершенно новым и ярко контрастировал на фоне пакетов с мусором, небрежно выглядывающих из баков. Во дворе не было ни души. В другой раз Красевич прошел бы мимо, но сегодня в нем проснулся ребенок, который увидев в песочнице игрушку, оставленную без присмотра, тащит ее домой. Красевич, оглянулся по сторонам и, убедившись еще раз, что вокруг никого нет, подошел к кейсу и взял его. Кейс был явно не пустой. Красевич на миг ощутил себя первобытным человеком, занимающимся собирательством. У него возникло непреодолимое желание поскорее узнать, обладателем чего он стал, и он со своей «добычей» поспешил обратно домой. Возле своего подъезда Красевич еще раз оглянулся в сторону мусорных контейнеров. Рядом с ними стояла та самая женщина в рваной шубе, которая в прошлый раз взяла одну из книг, выброшенную им. Она внимательно смотрела на него. В подъезд Красевич зашел с правой ноги.

На кейсе стоял двойной кодовый замок с шестью цифрами. Недолго думая, Красевич набрал 131 на одном замке и 313 на другом. Как ни странно, но интуиция его не подвела, замки со щелчком открылись. Подняв крышку, Красевич увидел аккуратно запакованные в целлофан пачки денег. «Что это?!» – вслух воскликнул он. «Счастливый случай, Красевич, – прозвучал в голове голос Мортидо, – но он на долю подготовленного человека». Готовым к такому случаю, Иван Борисович не был и поэтому не стал лихорадочно пересчитывать деньги и строить радужных планов, как сделало бы большинство людей, выдайся бы им такое дело. Он только разорвал целлофан, вытащил из одной пачки несколько крупных купюр, закрыл кейс и поставил его возле дивана. Неожиданная находка не изменила планов Красевича посетить парикмахерскую, но внесла коррективу. Он решил, что сегодня будет стричься в одном из элитных салонов города.

Уже через полчаса Иван Борисович сидел в кресле престижного салона, куда добрался на такси. Зарплата врача позволяла пользоваться исключительно общественным транспортом, и Красевич получил давно забытое удовольствие от проезда на «извозчике», как будучи студентами, они называли такси. Стригла Красевича высокая смуглая брюнетка с фигурой модели. Ей хоть сейчас можно было выйти на подиум, если бы не один дефект, который не скрыл бы ни один макияж. Лицо брюнетки было перекошено, в результате чего один глаз был выше другого. Когда она закончила стричь, Иван Борисович на миг увидел в зеркале себя с бородкой и в строгом черном костюме. «Пожалуй, борода мне пойдет», – подумал он и решил с сегодняшнего дня не бриться и купить новый костюм.

Красевич вернулся домой, взял из кейса пачку денег и поехал в самый модный бутик. Там он купил роскошный костюм, остроносые черные ботинки и в довершении трость с набалдашником в виде головы египетского бога Анубиса. И хотя Красевич не хромал, но переодевшись во все новое и выйдя из бутика, он намеренно стал припадать на левую ногу. Свой новый вид в отражениях витрин магазинов ему нравился. «Курить хочу», – сказал Мортидо и перед глазами Карасевича на секунду возник образ трубки. Иван Борисович зашел в табачную лавку, приобрел стильную трубку и несколько видов дорогого табака. «А неплохо бы здесь вечером поужинать Красевич», – заявил Мортидо, когда тот проходил мимо известного в городе трактира «Без дна». Что имел в виду ресторатор Бурлаковский, когда давал название своему заведению никто не знал. Однако ассоциаций у завсегдатаев оно вызывало не мало. Среди них были такие как «бездна», «бездонная бочка», а у особо любителей выпить – «бес на дне стакана». О том, что сходу вечером в трактир просто так не попасть, знал даже никогда не посещающий подобные заведения Красевич. Поэтому он зашел в трактир и заказал на вечер столик.

Вернувшись домой, Красевич еще раз полюбовался перед зеркалом своим новым образом и, усевшись в кресле, стал набивать табаком трубку. В жизни он никогда не пробовал курить ни сигарет, ни папирос и уж тем более трубку. Однако набил и раскурил ее, как старый заядлый курильщик, чему сам удивился.

– Спасибо Красевич, – сказал Мортидо, когда он выпустил изо рта ароматный клуб дыма, – ты настоящий друг.

– И все же хотелось знать, кому мне выпала честь стать настоящим другом?

– Да не думай ты! Главное, что мне у тебя комфортно.

Далее Мортидо ловко перевел разговор на тему психиатрии, в которой он оказался большим докой. Собеседником Мортидо был великолепным, но ничего нового для себя Красевич не узнал. Зато за время беседы он освежил все свои познания по психиатрии и выкурил три трубки. Непривычный долгий диалог с собеседником, находящимся внутри себя плюс табак произвели на него утомительное действие, и он прилег вздремнуть. Разбудил его Мортидо: «Красевич! Пора ужинать!».

Красевич посмотрел на часы. До времени, на которое был заказан столик, оставалось полчаса. Он вызвал такси и ровно к назначенному часу был возле входа в трактир «Без дна». На двери висела табличка, сообщающая, что заведение закрыто на спецобслуживание. Красевич было развернулся, но появившийся в дверях швейцар приветливо помахал ему рукой и распахнул перед ним двери. В фойе ему навстречу вышел сам Бурлаковский, которого Красевич узнал по примелькавшейся на местном телеканале физиономии. Бурлаковский лично проводил Ивана Борисовича в бельэтаж за сервированный столик, откуда открывался вид зала на первом этаже и, пожелав приятно провести время, удалился. На первом этаже был накрыт огромный стол, за которым пировал цвет города. Среди них Красевич заметил мэра, начальника полиции, крупных бизнесменов с женами, а также абсолютно не вписывающуюся в эту компанию смуглую брюнетку парикмахершу, что сегодня стригла его. Когда подошла официантка с меню, Красевич растерялся от обилия блюд в нем, но Мортидо быстро взял все в свои руки и продиктовал что заказать. Официантка оценила заказ Красевича, склонив голову набок и подняв вверх брови. Один глаз у нее был карий, а другой зеленый.

Блюда были восхитительны. «Рыбку, попробуй, попробуй рыбку, – бубнил под руку Мортидо, – она просто объедение!» – приговаривал он. Насытившись яствами, Красевич пошел в туалет несвойственной для себя походкой, чеканящей каждый шаг. Туалет находился на первом этаже. Когда он проходил мимо пирующего стола, веселье гостей резко смолкло. Воцарилась тишина, в которой отчетливо было слышно цоканье новых ботинок по мраморному полу. Гости прятали глаза, и только мэр, восседающий на почетном месте, с раболепной улыбкой кивал Красевичу головой.

– Почему они так ко мне относятся? – спросил Красевич Мортидо, когда вернулся за свой стол.

– Это не к тебе Красевич, а ко мне. Я здесь главный мир!

– У них тоже есть миры?

– К каждому из них приставлен мир, который сделал их теми, кем они есть. Но они не помнят об этом. И это не они приветствую тебя, а их миры меня.

– От чего их освободили?

– В основном от моральных обязательств. Какие миры, такие и освобождения.

– А ты, кроме как от научных догм, от чего освобождаешь?

– Многие знания Красевич, многие печали…. Лучше посмотри, как сейчас Лиля будет танцевать.

В этот момент грянула музыка. Гости пустились в пляс. Они образовали круг, как это часто бывает в знакомых компаниях. В центре круга танцевала смуглая брюнетка парикмахерша. Ее сдержанные движения и в то же время несущие в себе сексуальные призывы заводили окруживших ее мужчин. Они вились вокруг нее, танцуя спинами к ней, как антропоморфные твари из кошмара Красевича.

– Кто она, Лиля?

– Да так, колдовка одна, – лениво ответил Мортидо. – Ладно, пора домой.

Красевич шел домой пешком. Вначале он хотел ехать на такси, но Мортидо изъявил желание подышать свежим воздухом. Проходя мимо рынка, он увидел Ахмеда и узбека, торговца приправами. Они сидели на ящиках при свете фонаря, играли в нарды и о чем-то неторопливо беседовали. Даже издалека было слышно, что Ахмед говорит с характерным кавказским акцентом. Когда Красевич удалился от них метров на сто, ему захотелось узнать, о чем они ведут беседу. Он остановился и стал внимательно смотреть на них. В его голове появился еле слышный разговор двух мужчин, который становился громче, как при повороте ползунка громкости усилителя звука, только в роли ползунка выступала его концентрация внимания. Когда слышимость стала хорошей, Красевич ослабил внимание.

– Не счастливый ты Ахмед, – говорил узбек.

– Это почему, Фархад? – теперь Ахмед говорил на чистом русском языке.

– Зла ты всем желаешь, а счастье, это когда желаемое совпадает с действительным. Зло не желать надо, а делать.

– Так я и делаю.

– Твои методы слишком грубые и не всегда достигают цели, потому ты и несчастлив.

– А что твоя хитрость против моей жестокости?

– Давай проверим.

– На ком?

– На том, кто сейчас из-за угла выйдет.

– Хорошо. Чей ход будет первым?

– Кто выиграет, того и будет первый ход, – сказал Фархад и бросил кубики. – По рукам?

– По рукам!

Красевичу стало интересно, чем закончится игра и стал ждать окончания партии. Выиграл Ахмед. Иван Борисович уже собрался развернуться в сторону дома, как из-за угла рынка вышел слегка покачивающийся человек. В темноте он был похож на его соседа с нижнего этажа. Фархад и Ахмед многозначительно переглянулись.

Дома Красевич всю ночь разговаривал с Мортидо и курил трубку. Мортидо говорил, что находится вне времени, и не каждый может быть удостоен его вниманием.

– Ты Красевич – личность! – льстил Мортидо. – С тобой интересно, не то, что с теми кто, избавившись от одного хомута, сразу сами лезут в другой.

– Какой интерес у тебя ко мне?

– Хочу посмотреть твои границы.

– Какие границы?

– С запредельностью.

– Как ты это будешь делать?

– Пока не знаю, но для начала нужно будет освоить территорию.

Что-то насторожило Красевича в ответе Мортидо и тот, вероятно почувствовав это, перевел разговор на тему души, которая волновала Ивана Борисовича в последнее время. Внезапно менять темы Мотридо был мастер. Однако, как и в беседе о психиатрии, Красевич так ничего нового для себя не узнал. У него даже сложилось впечатление, что он разговаривал сам с собой, только разными голосами, но тут, же рассеялось. Спать Красевич лег под утро.

Проснулся он в обед усталым и разбитым. «Ну, ты Красевич и спать! – приветствовал его Мортидо. – Собирайся уже – гулять хочу!» Иван Борисович умылся, позавтракал и, выкурив, по настоянию Мортидо трубку вышел из дома. Мортидо захотел осмотреть центр города. Красевич направился в сторону центральной площади. Неожиданно его кто-то одернул за рукав. Обернувшись, он увидел перед собой бывшую пациентку, которой когда-то проводил обряд снятия порчи.

– Иван Борисович! Здравствуйте! Вас совсем не узнать, богатым будете! Что у вас с ногой? – возбужденно говорила она, смотря на трость.

По ее виду Красевич сразу определил, что она находится в маниакальном состоянии.

– Очень хорошо, что я вас встретила, – сменила она радость на заговорщицкий тон, – хочу вас предупредить, в городе появилась ведьма. Высокая, кривая, черная, звать не то Ляля, не то Лейла. Говорят, она порчи на смерть наводит. К ней бизнесмены табунами ходят, чтобы от конкурентов избавиться. Вы уж нейтрализуйте ее, пока она полгорода в могилу не свела.

– Приму к сведению,– подыграл Красевич,– зайдите ко мне на следующей неделе и поподробнее все расскажите, такое оставлять нельзя. Только обязательно зайдите, договорились?

– Зайду, Иван Борисович, обязательно зайду, – и она, озираясь по сторонам, удалилась быстрыми шагами.

– Веселые у тебя знакомые! – смеялся Мортидо, – А ты артист, Красевич!

– Что за мир у Лили, которая вчера так зажигательно танцевала?

– Да так, путеводитель один, – с неохотой ответил Мортидо и тут же добавил, – показывай, что тут у вас есть из достопримечательностей.

Красевич до вечера ходил по городу. Он как вновь знакомился с местами, на которые уже давно перестал обращать внимание из-за повседневной обыденности. Мортидо подмечал в старых постройках такие мелочи, которые Красевич не увидел даже во время своего первого приезда в город после окончания института. Изучив центральную архитектуру города, Мордидо заявил, что пора домой. На обратной дороге возле супермаркета Красевичу повстречался сосед с нижнего этажа, которой был несказанно рад встрече.

– Борисович, ты, что клад нашел? Выглядишь прямо как мафиози! – и с деланной озабоченностью добавил, – что с ногой?

– Пустяки.

– Борисович, ты меня знаешь, выручай.

– Ты Миша человек взрослый, потому своей судьбой распоряжаешься сам, – Красевич вытащил из портмоне пятитысячную купюру и протянул ее соседу.

– Куда мне столько?!

– Извини Миша, но мельче нет.

– Я Борисович отдам, ты меня знаешь!

Сосед быстро направился к двум ожидающим его сомнительным личностям, размахивая перед собой купюрой и крича: «Мужики, живем!»

Вечером Красевич по просьбе Мортидо смотрел местные новости и, как уже стало входить в привычку, курил трубку. В рубрике «Дела города» выступал мэр. Он как обычно сыпал обещаниями: повысить, ускорить, улучшить. «Как я раньше не замечал, что у него лицо типичного дауна?» – подумал Красевич. «Не дауна, – со смехом поправил Мортидо, – а альтернативно одаренной личности!» В конце выступления лицо мэра и вовсе приобрело образ антропоморфной твари из ночного кошмара. «Это, наверное, что я слишком много курю, – подумал Красевич. «Все в порядке, – отозвался Мортидо, – ты стал видеть мир таким, каков он есть на самом деле». В конце новостей сообщили, что в одном из районов города было совершено жестокое убийство. Молодому человеку, по предварительным данным полиции курьеру преступной группы, занимающейся торговлей наркотиков, зверски перерезали горло.

– Лилина работа, – хохотал Мортидо, – закружила парню голову, что он вместо пакета с мусором поставил на помойку чемодан полный денег!

– Это случаем не тот чемодан, который я нашел? – у Красевича зашевелились волосы на голове.

– Успокойся Красевич! Ты не причем. Никто тебя искать не будет. Здесь главный мир – я!

Снизу послышались шум драки и крики: «А! Помогите! Убивают!» Красевич хотел вскочить, но какая-то невиданная сила вдавила его в кресло, да так, что он не мог даже пошевелиться.

– Сиди тихо! – с угрозой произнес Мортидо, – не твое это дело. Это миры Ахмеда и Фархада развлекаются – все как малые дети выясняют кто из них важнее.

Через минуту крики смолкли, громко хлопнула дверь, и раздались шаги бегущих людей. Ощущение тяжести прошло. Красевич с облегчением пошевелил руками.

– Что произошло?

– Да так, Ахмеда выход был, – сказал Мортидо и сладко зевнул.

Красевичу вдруг стало спокойно и легко на душе и его сильно потянуло в сон.

VII

Утром он проснулся от стука в дверь. Красевич накинул халат и поплелся к двери. Перед ним стоял сосед. Он был напуган, в глазах затаился страх.

– Борисович, мне надо с тобой поговорить.

– Проходи Миша.

Они прошли на кухню. Красевич включил чайник.

– Что случилось Миша?

– Я вчера видел демонов.

– Так, – в Карасевиче включился психиатр, – и что они делали?

– Перестань со мной как с ребенком разговаривать, я вполне серьезно говорю. Они хотели меня убить.

– Поподробнее.

– Вчера я выпивал с приятелями и в них вселились демоны. Ты бы видел их рожи!

– Чьи рожи, демонов?

– Не демонов, а приятелей! Лица их так изменились, что рожами стали, а демонов я не видел.

– Ну вот – то видел, то не видел, а как ты понял, что они хотят тебя убить?

– Да у них это на лицах, тьфу, на рожах было написано! И нашли в кого вселяться! В Гырыча, с которым я с детства дружу. Всю жизнь не разлей вода и тут такое! Но не это главное. Сегодня утром он ко мне зашел, и рассказал, что я вчера на них с ножом бросался, и он теперь ко мне больше ни на шаг не подойдет. Борисович, что делать?

– Не переживай Миша, помиритесь еще. Выпей одну таблетку сейчас и две перед сном. – Красевич протянул Мише стандарт феназепама. – И на той неделе зайди ко мне на работу. Я пока в отпуске. Сейчас извини, мне некогда.

– Это что же такое, на друга и с ножом, – сокрушался Миша, стоя на пороге, – как теперь жить то? Борисович, у тебя по случаю приправы нет, а то я суп варить собрался, а в магазин идти боюсь, вдруг не удержусь и бутылку возьму.

Иван Борисович взял пакет, подаренный узбеком, отдал соседу и тот ушел.

– С добрым утром! – приветствовал Мортидо. – А ты добрый Красевич, только добром дорожка в ад стелется.

– Что плохого в помощи людям?

– Давай, помогай, помогай, – язвил Мортидо.

Мордидо стал раздражать Красевича. Мало того, что он выполняет все его желания, так тот еще начал потешаться над моральными устоями. Иван Борисович решил сегодня совершить благотворительную акцию, как бы Мортидо не пытался этому воспротивиться.

– Делай, что хочешь, – смилостивился Мортидо, – только трубку покури.

Иван Борисович воспринял компромисс как свою победу. Он позавтракал, выкурил подряд две трубки, так как Мортидо все не мог накуриться и о чем-то сосредоточенно думал. Затем взял пачку денег из кейса и заказал такси до детского дома, что находился возле его работы. Спускаясь по лестнице, у Красевича закружилась голова от стойкого запаха приправы, возле квартиры соседа. На воздухе головокружение прошло. В детском доме Красевич зашел к директору и предложил помощь. Директриса, полная дама с плутоватыми глазами, обрадовалась и говорила о том, что неплохо бы было, чтобы дети отдохнули на море. По ее глазам Красевич понял, что неплохо отдохнуть в первую очередь хотела она сама. Вместе с ней он съездил в ближайшее тур агентство и купил тридцать горячих путевок на Черное море. Вдобавок еще дал директрисе крупную сумму наличными, чтобы дети себе ни в чем не отказывали. Директриса от радости готова была облизать Красевича. Когда он подписывал документ о благотворительном взносе, то в графе дарителя назвался Мортидо.

– Ну, что ты, Красевич! Не люблю я всего этого, – ворчал Мортидо, хотя было видно, что ему приятно. – Может, отметим доброе дело?

– Можно и отметить, только дома.

– Годится.

Красевич вновь ощутил себя победителем. Он направился в супермаркет возле своего дома. Перед самым входом ему встретился сосед с бутылкой водки. Он шел, словно кто-то невидимый тащил его за руку. Глаза его были стеклянными, а вид выражал покорность. У Красевича возникла ассоциация с бараном, которого ведут на убой. «Миша!» – окликнул он его, но тот прошел в двух шагах мимо. «Миша человек взрослый, поэтому судьбой своей распоряжается сам», – процитировал Мортидо слова Красевича. По просьбе Мортидо Красевич купил бутылку черного рома, ананасы, черешню и дорогие сигары. «Сегодня буду капитаном, – заявил Мортидо, – черным, да, пожалуй, черным».

– А я смотрю, ты тоже артист, – говорил Красевич, сидя в кресле со стаканом в одной руке и сигарой в другой.

– Все в какой-то мере артисты, – важничал Мортидо. – Черешню ешь.

Мортидо рассказывал истории из жизни пиратов. Они были насыщены такими подробностями, будто он сам лично принимал в них участие. По мере того, как Красевич пил, Мортидо пьянел, но сам Красевич оставался трезвым. «Свистать всех наверх! – кричал Мортидо, – Пей, и дьявол доведет до конца! Йо-хо-хо, и бутылка рому! Лево руля, Красевич! По правому борту рифы!» Мортидо замолк. Красевич ощутил сильную слабость и еле добрался до дивана. Погружаясь в сон, вспомнил, что все, что рассказывал Мортидо, он когда-то уже читал в детстве. «Все тридцать не вернулись домой – они потонули в пучине морской», – прохрипел Мортидо и громко захрапел. Красевич проспал остаток дня и всю ночь.

Утром он чувствовал себя прекрасно отдохнувшим и полным сил, несмотря на сны, в которых бушевали штормы и тонули корабли. «Так нечестно, Красевич, ты пьешь, а я за тебя мучаюсь, – укорял Мортидо, – пошли на базар. Хочу сока из свежих гранатов». Спорить с плутом было бесполезно, и Красевич стал собираться.

Возле подъезда стояла Зинаида Ивановна, пенсионерка из квартиры напротив. Она смотрела вслед отъезжающей карете «Скорой помощи».

– Иван Борисович, здравствуйте. Все, допился Мишка.

– С сердцем что-то?

– Да какое там. Сегодня спускаюсь за почтой, смотрю, а у него дверь приоткрыта.

Думаю, дай посмотрю, может спьяну забыл закрыть. Зашла, а он висит.

– Как висит?

– Обыкновенно, на веревке. Я сразу скорую вызвала и участкового, а то может собутыльники его повесили, хотя вчера все тихо было.

– Что участковый?

– Все осмотрел, нашел записку: «Прости Игорь», составил протокол, я подписала, он и ушел.

У Красевича защемило в груди.

– Да не переживай ты, – включился Мортидо, – обречен он был. Цирроз его на подходе ждал.

VIII

Все дорогу до рынка Красевича терзали сомнения. Мортидо в ответ на них гундосил старушечьим голосом: «На все воля божья. Бог дал, бог взял». Чем еще больше усиливал подозрения Красевича, в особенности насчет того кто взял. Красевич, не без помощи Мортидо выбрал крупные спелые гранаты. В мясном ряду увидел, как к Ахмеду приближается Фархад.

– Ас салам алейкум Ахмед! Как торговля?

– Ва алейкум ас салам! Милостью Аллаха!

– Пойдем, поговорим.

– Пойдем Фархад, – Ахмед говорил с характерным акцентом.

Они отошли в дальний угол рынка и о чем-то непринужденно начали вести беседу. Красевич, как в прошлый раз напрягся и стал слышать их разговор.

– Твоя взяла, – на чистом русском языке сказал Ахмед.

– Твой просчет в том, что ты по себе других меряешь. Думал, что если с ножом бросится, так они его и зарежут.

– Слабы духом, они оказались. Но без моего хода, вряд ли у тебя Фархад, что вышло.

– Сейчас это ничего не меняет. Все было по-честному, ты выиграл, ты первым и ход делал.

– Надо посмотреть еще, что у тебя за кости.

– Э, нет Ахмед, – смеялся Фархад, – теперь поздно. В следующий раз будем играть твоими.

«В следующий раз!?» – Красевича бросило в жар и сразу голоса Ахмеда и Фархада пропали.

– И это бог взял Мортидо?!

– Красевич, дорогой, – умолял умирающим голосом Мортидо, – отожми сока, совсем худо мне. Я тебе потом все объясню, – тянул время он.

Сердобольный Красевич клюнул на удочку пройдохи. Соковыжималки у него не было и пришлось идти за ней в магазин. И там Мортидо проявил настойчивость.

– С ручным отжимом покупай Красевич, – нашептывал он, – только она даст настоящий нектар!

Красевич дома на кухне давил сок. В трещащих под мощным прессом гранатах, ему представлялись человеческие черепа. В темно-красном соке виделась кровь.

– Прекрасно! Восхитительно! Живительно! – приговаривал Мортидо. – Ну, давай, еще стаканчик.

Напившись, он заявил, что сегодня вечером на прогулке обо всем поговорят.

– А сейчас – сиеста. Как говорят в Испании, очень полезно для здоровья, – сказал он и мигом захрапел.

Глаза Красевича слиплись. Он поспешил к дивану.

Вечером Иван Борисович брел по безлюдной аллее, освещаемой редкими фонарями. Он потребовал от Мортидо разъяснений насчет гибели соседа.

– Что здесь непонятного? Выпил человек, нахулиганил, а потом совесть заела. Эх, Ваня нет яда опаснее, чем чувство вины.

– К этому причастны миры Фархада и Ахмеда. Это они подстроили. Они творят зло.

– Зло? – удивился Мортидо. – Зло всего лишь оценка. Вы убиваете коров, куриц, баранов – это зло? Мучаете собак, кроликов, крыс – это зло?

– Каких кроликов? – опешил Красевич.

– Подопытных.

В этот момент среди деревьев мелькнули тени и в свете фонаря появились два молодых парня. Их вид выражал явно недобрые намерения. «Добрый вечер, папаша», – произнес один с гадливой улыбкой. В его руке блеснул нож. Второй, тем делом стал заходить Красевичу за спину. В глазах у Красевича сверкнула молния, и он ощутил прилив дикой звериной силы. «На кого прешь, сявка!» – хриплым голосом крикнул он и наотмашь ударил тростью стоявшего перед ним по голове. Послышался треск, как утром, когда он давил гранаты. Из рассеченной головы потекла струйка крови по лицу неудавшегося грабителя. Красевич резко развернулся и стал с остервенением наносить удары по голове второго. Нападавшие кинулись бежать. «Накажу! Убью! Мыши серогорбые! – кричал вслед интеллигентный Иван Борисович. – Я на таких как вы, верхом срать ездил!» «Свободен, Клык», – тихо сказал Мортидо. «Рад служить», – ответил неизвестный и, в момент животная сила покинула Красевича. Ему показалось, что все произошедшее уже было, но не с ним, а в низкопробном сериале, который он когда-то давно смотрел. «Ох, Красевич и кровожадный ты, не думал…», – вздыхал Мортидо.

Было ясно, что это его проделки. Но не столько глумление Мортидо поразило Красевича, как состояние эйфории, возникшей после избиения. Ему стало страшно. «Вот, что движет маньяками садистами, – думал он – Ничего, это полезный опыт для практики».

Он понял, насколько Мортидо опасен и решил прекратить с ним разговоры. «Так зло это или не зло? – издевался Мортидо всю дорогу до дома, – Красевич, дорогой, что ты молчишь, я же тебе жизнь спас».

Уже дома, Мортидо в ответ на бойкот Красевича разразился пышным монологом.

– Я знаю, ты думаешь, что миры это зло и разрушение. Но это не так. Это всего лишь мнение, которое не является истиной в последней инстанции. Мы не разрушаем, а только освобождаем. Освобождаем от рабских привязанностей к изжившим себя принципам, теориям, доктринам и прочим зонам комфорта. Тому, кто находится в них, не надо думать, ему достаточно принять их и приятно существовать. Существовать Красевич, а не жить! Мы несем прогресс. Для того, чтобы создать что-то новое, надо освободиться от старого. Не разрушить, а освободиться и мы в этом помогаем. А разрушаете вы сами. Мы были всегда. Мы часть природы. Нас невозможно уничтожить. Мы не система. Мы структура. Нет в природе такого количества энергии, которое смогло бы разрушить нас. А если бы и было, то при этом выделилось бы энергии столько, что взорвалась вся Веселенная. Вы думаете, что сами себя освобождаете? – Мортидо запел, –

Никто не даст нам избавленья:

Ни бог, ни царь и не герой –

Добьемся мы освобождения

Своею собственной рукой.

Но все это происходило под нашими началами! Без нас ничего бы не произошло и не происходит. Поэтому будь рад, что удостоен такой чести. Тебя ждет большой будущее!

Красевич никак не отреагировал на пафосную тираду Мортидо и лег спать.

Оставшиеся дни до окончания отпуска, Красевич продолжал игнорировать Мортидо. Тот сулил Ивану Борисовичу несметные богатства и открытие тайн мироздания взамен на продолжение диалога. Красевич не сдавался. Единственное, в чем он шел на поводу у искусителя, так это курение трубки. Жалостливый Иван Борисович не мог выдержать слезных причитаний Мортидо, чем тот и пользовался. К концу недели Красевич с удивлением обнаружил, что у него за столь короткое время отросла вполне приличная борода. Он сходил в парикмахерскую, где ее облагородили, придав форму наподобие той, с какой ходили мушкетеры времен Людвига XIII. В довершении своего нового образа, он купил очки. «Великолепно! – измывался Мортидо. – Ты просто вылитый Мазарини нашего времени! Хочешь, я тебя советником президента сделаю?»

Иван Борисович с радостью дождался дня выхода на работу. Он думал, что в рабочей обстановке будет легче переносить измывательства Мортидо.

На работе Ивана Борисовича встретили с нескрываемым интересом. И это было не удивительно. Обычно слегка неряшливый и рассеянный, сегодня он предстал перед коллегами импозантным франтом. Он был под стать особе королевских кровей и выделялся среди всех, как оазис в пустыне среди колючек. «Вы Иван Борисович в лотерею выиграли или наследство получили?» – допытывались коллеги, на что он неуклюже пытался шутить или уклончиво отмалчивался. Но его важный и серьезный вид, принимаемый всеми за результат невероятного везения, был обусловлен внутренним напряжением в конфронтации с Мортидо. Тот не умолкал ни на минуту.«Плюнь ты на этих жалких и завистливых неудачников, погрязших в серых буднях, – твердил он. – Бросай уже это все. Поехали на Карибы!» Когда бубнеж Мортидо становился совсем невыносимым, Иван Борисович делал променаж по длинному коридору, совместно с пациентами, для которых это было одним из развлечений в клинике. На время ему становилось легче. «Красевич, – не унимался мучитель, – ты так скоро сам с ума сойдешь! Пальмы, море, девочки! Поехали! Я тебе такие места покажу!»

Много изменений произошло с Красевичем за последнее время: сменилась походка, он стал входить в помещение с правой ноги и выходить с левой. А тут еще Надежда Петровна, местный психолог, попросила зачем-то заполнить тест. На вопрос Красевича для чего, она ответила, что это новое правило – тестировать всех, кто вернулся из отпуска. Раньше такого никогда не было. Отвечая на вопросы, Красевич заметил, что у него изменился почерк. Из крупного овального и неразборчивого, почерк стал мелким, аккуратным и с острыми кончиками букв. «Что-то тут не так, Красевич, – вносил смуту Мортидо, – ой, что-то не так…» Ивану Борисовичу срочно потребовалось кое-что прояснить для себя. В этом мог помочь Григорьев.

– Как вы думаете, Игорь Степанович, – осторожно начал Красевич, сидя в кабинете, – бесы могут заключать между собой пари на жизнь человека?

– Почему вы это у меня спрашиваете?

– Понимаете, один мой бывший пациент, – импровизировал Иван Борисович, – стал свидетелем заключения бесами спора, в котором ставкой выступила жизнь конкретного человека.

– И что?

– Впоследствии, этот человек погиб.

– У вашего пациента просто разыгралось воображение.

– Но человек погиб и это факт.

– Иван Борисович, у Юнга есть гипотеза о наличии в природе самостоятельных смыслов, одновременно находящихся в психике и физическом мире. Этот феномен он назвал «синхронистичность». Скорее всего, что-то подобное и произошло с вашим пациентом.

– Вы изучали Юнга? – удивился Красевич.

– В институте нам читали лекции по истории психоанализа.

«Какой психоанализ могут преподавать в техническом вузе?» – напряженно думал Иван Борисович. Внезапно он все понял. Это была еще одна проделка Мортидо. Мортидо хотел посмотреть границы Красевича с запредельностью, но для этого ему нужно было освоить его территорию. Мортидо внедрился в его сознание, снял всю личностную информацию и перенес в Григорьева. И теперь, Иван Борисович разговаривает не с Григорьевым, а с самим собой!

В кабинет заглянула Надежда Петровна и обратилась почему-то к Григорьеву.

– Слышали, какой ужас сейчас передали? На Черном море затонул прогулочный корабль с детьми. Говорят, что капитан был пьян. Господи, что творится на белом свете!

Красевича словно током ударило. Он выскочил из кабинета.

– Иван Борисович, куда вы? – вслед крикнул Григорьев.

Красевич стоял в коридоре, ничего не видя перед собой. Его била дрожь.

– Ты не мир Мортидо, ты дьявол! – кричал он своему мысленному собеседнику.

– Говорил я тебе Красевич, куда добром дорожка стелется.

– Это ты все сделал!

– Нет, это ты Красевич их убил! Никто не заставлял тебя добрые дела делать!

– Я не виноват!

– Виновен! Виновен! Виновен! – громыхал Мордидо.

Иван Борисович почувствовал, как кто-то его качает за плечо. Голос Мортдидо пропал, и пелена спала с глаз. Перед ним стоял улыбающийся Григорьев в белом халате.

– Иван Борисович, пора на укол.

Красевич поплелся в процедурный кабинет.

Иван Борисович Красевич, в прошлом психиатр, уже второй год находился на лечении с диагнозом шизофрения. Болезнь началась после того, как один из его пациентов, которого по неосторожности он выписал раньше времени, покончил жизнь самоубийством. Сильное чувство вины за гибель больного явилось толчком к болезни. В своем больном воображении, Красевич менялся местами со своим лечащим врачом, видел в нем того самого пациента и продолжал его лечить.