Летисия

 

 

 

***

 

 

— Пришёл проститься, молчун, нарушивший, ради «исчадия ада», меня, Монастырский Устав? Снова принёс яблоко, вместо тухлой рыбы? Как твоё имя, добрый человек? Консуэло? Значит, радость даришь и успокоение. А сколько лет тебе?

 

 

— Мне восемнадцать. Но это не важно. Я раньше была уверена, что людям, проживающим в маленьких городках, непросто творить злодейства, там меньше вероятности скрыть подлость, оклеветав другого, но теперь знаю — ошибалась.

— Я понимаю тебя. Но лжеца могли запугать, внушить ему страх.

— А совесть?

— Люди стараются не вспоминать то, о чём не сможет умолчать их совесть, они не хотят мучиться и продолжают жить с этой ношей.

— Хм... Забавно рассуждаешь. С совестью невозможно договориться, но время от времени её можно запихнуть куда подальше, так? Удобно! Глядишь, шагает мясник, улыбается, не обременён противоречиями. А это оказывается, у него с памятью полный порядок. Или он переоценил свою совесть, решил, что та у него есть.

— Совсем не о том я хотел сказать...

— А о чём? О том, что нет нужды денно и нощно обвинять себя за что-то? Заклейми разок-другой и живи дальше безмятежно!

— Нет. Прежде, будь владыкой над своими желаниями, но привратником коленопреклонённым у совести.

— О-о-о-о, владыкой желаний! Это уже интересно!

 

 

— Я... я не уверен...

— Ну и зря...

 

 

 

— Какие тёплые у тебя руки, Консуэло. Между прочим, они о многом говорят... форма пальцев, то, как ты их держишь... В тебе стучит щедрое, волевое, но безумное сердце... 

— Об этом тоже руки сказали?

— Конечно! Может быть, в них обитает наша внутренняя загадка? Руки умеют творить... Порой то, чего не следует. Хочешь, погадаю?

— Зачем? Что было раньше со мной, я знаю, а что будет...
— А я хочу!
— Как все гадалки, ты сейчас начнёшь говорить о том...

— Ах, ты, грешник!

— Послушай, я при монастыре второй год, поэтому знаю, чем живёт город.

— Ну и с чего все гадалки начинают свои пророчества?

— Пытаются предсказать, что я скоро встречу...

— Ты её уже встретил... любовь...

 

 

— Отвечай: почему ты приносил мне яблоки? Только из жалости? Или поддался искушению? М? Вы же, служители культа, изо дня в день остерегаетесь внешних поводов соблазниться, боитесь нарушить обет, потерять из-за этого веру... Но среди вас обязательно найдутся «святые католические братья», которые, старательно выражая притворную скромность, опустят очи долу, а сами захотят, тем временем, получить жертву в подвал для пыток, раздеть её, тщательно осмотреть тело в поисках «дьявольской метки». Хочешь? Поищи, может быть, я отмечена? Ну же! Убедись.

 

 

— Летисия, ты... ты в самом деле...

 

 

— Чертовка? Ведьма? Говори же! Я хочу услышать это. Назови меня ведьмой! Давай!

 

 

— Ты в самом деле чувствуешь всё и видишь многое... Признайся, это — магия?

— Несносный мальчишка, ты делаешь мне приятно... Я даже рада тебе! Хочешь узнать, управляют ли тобой чары? Одни считают логовом магии тьму, другие верят, что это — свет, и он источник. Но разве мы с тобой нуждаемся сейчас в магии, чтобы изменить себя? Всё, что нужно, в нас уже есть...

 

— Почему же я теряю разум, лишь когда ты рядом? Значит, я становлюсь безумцем по твоей воле!

— Вот чудак! Но не стану разубеждать тебя в сумасшествии от любви, с которой ты мало знаком. Знай, рано или поздно, а подобное безумие посещает каждого из нас! Особенно, таких, как я, оно обожает. И болезнь эта заразна, между прочим.

— Ничего подобного со мной не происходило раньше... Я словно в незнакомой стороне, всё понимаю, вижу, ощущаю, но не могу объяснить себе причину — отчего всё так необычайно-сладостно?

— Хи-хи! Надеюсь, тебе не больно от терзаний за полученное по моей вине безрассудство?

— Нет-нет! Я наслаждаюсь... И всё-таки, ты ведьма! Но я хочу предупредить тебя, что чародейство не так страшно, как наказание за него. И потому магия — это небытие в муках. Там пропасть огненная! К твоим теперешним несчастьям прибавятся истязания Ангела Смерти в огне на городской площади, а после — вечные мытарства в Аду!

— Консуэло, ты пытаешься запугать меня, а сам плачешь?

— Я хочу помочь. Но как?

 

Летисия внезапно отстранилась, прогнулась так, словно ей в спину вонзили копьё...

— Ах! — воскликнула она и поморщилась от боли... Но тут же рассмеялась во весь голос и потребовала:

 

 

— Отдай то, что принадлежит мне!

— Прости, совсем забыл... вот, ларец...

 

 

— Ты не бойся, Консуэло, это всё Ворон устроил, крылатый спаситель мой. Теперь он во мне... Хочу спросить тебя: а кому верен ты?

— Я верен Богу.

— А себе?

Консуэло затих.

— А может, сохранить верность полюбившейся Летисии?

Снова молчание.

— В ларце чудесное снадобье. Стоит принять его, как ты станешь другим и сможешь видеть то, что скрыто от глаз обычного смертного.

— Летисия, ты теряешь время... Молись во спасение!

— Ты снова за своё! Отрицаешь силу чар? Тогда смотри, маловерный!

 

 

— Ты не готов, мой друг, выступить против всех, ради любви... Оставь меня сейчас же! Так нужно для твоего спасения, иначе мне будет жаль тебя. Утром всё разрешится. Люблю непогоду! Она уже надвигается...

 

***

 

 

***

 

Горизонт затягивали тяжёлые, наполненные предчувствием трагедии, тучи.

Они будто накапливали в себе силу, наполняясь клокочущим звериным рыком.

Они словно готовились разразиться сотнями, тысячами раскатов грома, чтобы разорвать в клочья небеса.

Со стороны могло показаться, что мрачное грозовое сборище ожидало лишь команды.

 

Над Альбаррасином беспорядочно кружили вóроны. Но, внезапно подувший с востока промозглый ветер, вмиг разогнал шумную стаю, и морось зашелестела по крышам домов.

— Проклятый день! И на кой чёрт я только согласился на эту канитель? — бормотал бездельник и пьяница Силвестре, нанятый преподобным отцом Венанцием для заготовки дров под сегодняшнюю экзекуцию. — А-а-а-а-а, вспомнил, повод был!

Широко улыбнувшись, он отложил топор, достал фляжку из лежавшей рядом котомки, громко отхлебнул вина и, окинув взглядом сырые небеса, снова рассыпался проклятьями:

 

 

— Чтоб вас всех! Из-за этой ведьмы все мучения!

— Всё из-за неё окаянной! — поддержала ворчания подошедшая Анита, высокая, худая женщина в серой накидке с капюшоном, из-под которого выпала копна нечёсаных волос, похожих на паклю. — Сатанинское отродье!

— На себя посмотрела бы... — едва слышно буркнул дровосек.

Анита принесла бутыль с жёлтой жидкостью и огромный рогожный свёрток.

— Силвестре, ты не додумался накрыть чем-нибудь дрова? Мокнут же! — и по-хозяйски, с нескрываемым старанием, Анита натянула свой полог над разбросанными поленьями.

Аккуратно уложив их, она ткнула пальцем на бутыль:

— Я на всякий случай масла принесла — вдруг не разгорится костёр в такую погоду!

 

Летисия зябко куталась в обноски.

Она была готова ко всему. Она ждала нового гостя.

Послышались шаги за дверью.

Лязгнули отодвигаемые засовы; со стоном и скрежетом железная дверь отворилась, впустив в мрачную камеру священника. В руке он держал свечу. Спёртый едкий запах прелой соломы на полу и грязной одежды на ведьме не смутил духовного наставника, он лишь брезгливо прикрыл нос рукавом рясы.  

 

— Веришь ли ты в Бога? — спросил священник.
— Я не верю в религию и в правила её. Но в ужин при свечах у камина сегодняшним вечером — да, верю!
— Все правила дарованы нам Господом. 

 

 
— И правила, как сжигать людей, тоже?

— Не богохульствуй, ведьма! Ты на исповеди! Отвечай, занималась ли ты богопротивными делами и хочешь ли раскаяться?

— Смотря, что Вы имеете ввиду под богопротивными делами, святой отец. Я исцеляла людей, облегчала им телесные недуги и душевные страдания.

— Бесовское племя, как ты смеешь говорить о душе!

Преподобный отец Венанций яростно перекрестился.

— В погожий день я могу наблюдать небесную синеву. Высоко ли небо надо мной, низко ли, я смогу понять, только когда там появятся облака. Так же и с душою. Она не может быть ни высокой, ни низкой, но постичь её помогают те самые «облака», то, чем наполнена душа, чем проявляется она. Я знаю, что такое душа, — без тени сомнения заявила Летисия.

— Как смеешь ты, мерзкая ведьма, толковать по-своему и оспаривать Священное писание? Такое не всякому богослову дозволяется! «И создал Господь Бог человека из праха земного, и вдунул в лице его дыхание жизни, и стал человек душею живою»**. Твоя вина доказана свидетельствами и признана тобою же на суде святой инквизиции. И очень скоро ты сгоришь в огне и окажешься в Аду, там тебе и место!

— Где окажусь я и моя душа — это не Вам решать.

— Молчи, дерзкая!

— «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить...»***.

 

Преподобного отца угнетало и злило само причастие, и колкие ответы ведьмы. Поняв, что время тратится напрасно, священник решил сократить пребывание в затхлой камере.

 

 

— Довольно! Тебе не нужна исповедь.

Сделав несколько шагов к выходу, священник оглянулся и язвительно-скрипучим голосом отметил:

— Удивляюсь, почему суд пожалел тебя. Уж я бы постарался найти «дьявольскую метку» на твоём теле, как это проделывал у десятков других кудесниц, и выбрал бы для этого иглу* потолще!

 

 

— Уже ухóдите? Так спешить навстречу нелёгкой судьбе я не стала бы на Вашем месте.

— Судьбе?!

— Да. Она у всех похожа на вереницу неосторожных поступков. Но, чтобы устроить всё, как надо, нужен повод, а это уже сложнее... для неумёх, — Летисия громко засмеялась. — Совет Вам на прощание: глядите в оба... глáза... И всё же, повод оправдается, случай обязательно подвернётся. От этого не уклониться.

— Ах ты ж, ересь! Гореть тебе на самом медленном огне, уж я-то постараюсь устроить твою участь!

 

Гулко стукнула массивная дверь и Летисия снова осталась одна.

 

— Надеюсь, хотя бы один грешник сегодня получит своё, — она не сомневалась, она знала.

***

 

Святой отец Венанций неуклюже задирал промокший подол рясы, перескакивая через лужи. Он мчался на городскую площадь, где Силвестре возился с дровами. Холодная вода сотрясала ноющие от сырости колени преподобного, озноб перехватывал дыхание.

— Что тут у тебя, всё готово? — успел спросить священник, когда дровосек замахнулся топором, и под резвое «и-и-эххх!» расколол последнее увесистое полено надвое. Но в этот миг острая сучковатая щепа отскочила в сторону священника и пробила ему глаз. Закрыв руками залитое кровью лицо, дико взвыв, тот бросился метаться по сторонам. Его попытались остановить горожане, собравшиеся на «огненную феерию», они хотели помочь бедолаге, но тот отмахивался от хватавших его рук, толкался, пока, наконец, не рухнул в трясину небольшого пруда, в котором плескались гуси.

 

Монотонный ропот впечатлительного скопища прервал вожделенный крик:

 

 

Видимо, кто-то страстно ожидал события.

Но, оказалось, в нетерпении были все, кроме Силвестре, пытавшегося вытащить мёртвого священника из грязи, в затылке которого торчало остриё той самой щепы, пробившей при падении череп насквозь.

 

Толпа обернулась на мятежную девушку.

Она шла сама, её никто не сопровождал...

Поднялась на эшафот...

Публика, как зачарованная, обступила особое место на площади...

 

 

Ещё мгновение и приговорённая сама превратилась в кричащий огненный вихрь.

 

 

— Помогите мне, ну что же вы! Во мне пожар, на помощь! Анита, подлей масла в огонь, ты хотела этого! Больше огня! Мне холодно!

 

 

— Сгинь, огненное чудовище! Сгинь, ведьма! — кричала ополоумевшая Анита.

 

 

 

 

— Мне пора. Крылатая свита — дар, оберегающий Ведьму, Демон — рок... Запомните: вы не можете видеть Его, но Он о вас знает!

 

 

— Падре, прошлым вечером моего сердца коснулся чёрный огонь...

— Никому больше не говори об этом, сын мой, не надо. Возможно, тебе несказанно повезло...

 

P.S.

 

— Огонь в камине разгорелся жарче,
И тени пляшут призраком на стенах.
И вот, раскрылась вся картина ярче,
А кровь пульсирует быстрее в моих венах.
Виденья злые тянут меня в бездну,
И я спешу за ними вне сознанья,
Но если не проснусь, иль не воскресну?!
Мой страх идёт стеной негодованья.

Но я очнулся у камина вновь,
На стенах тени заслонили кровь...**

 

 

— Мессир...

 

 

 

** (Быт.2:7)