МАМА...2016

МАМА, МАМА, ОПЯТЬ ТЫ МНЕ СНИЛАСЬ
***
Мама, мама, опять ты мне снилась,
Где черёмухи белой прибой,
На крылечке…
И сердце забилось -
Почему ты теперь не со мной?

Где медовой пчелы откровенье,
Юной вишни летят лепестки.
Абрикос…
Значит – будет варенье.
Нет минут для обид и тоски.

Тронет сердце горчащая жалость.
Остывает жасминовый чай.
Ах, какая была это радость –
Поцелуй редкий твой невзначай.

Небеса…
Золотистое солнце…
И стрижи высоко, высоко!
Мама…
Лето…
И в детство оконце.
- Хочешь вырасти – пей молоко!

Отцветут золотистые флоксы…
Осень твёрдой и жёсткой рукой
Заплетёт в мои русые косы
Долгой памяти бант голубой.


БАГУЛЬНИКА ВЕТОЧКА
***
Багульника веточка…
Что же ты не спишь, деточка?
Легкий ветер шепчет тебе сказки.
Вечер весенний…
Фиолетово-теплые краски.

Я уже далеко…
Там, где солнце намного выше.
Этот добрый Ангел твоею рукой вышит?
Синий бархат фиалки…
Нежные прикосновенья.
Ты со мной не осталась.
Зачем тебе стихотворенья?

Там где я - нет страданий.
Зачем тебе судьбы мира?
Сны благовоний…
Песни…
Бальзам…
Мирра…
Ладан…
Молитва…

Новые дети…
Да будет этот мир светел!


ВНОВЬ ЗАЦВЕТЁТ СТОЛЕТНЯЯ АЙВА
***
Вновь зацветет столетняя айва.
Седая мама выйдет на крылечко.
Сплетает память, тонко,
Кружева.
Замрет как птица ранняя
Сердечко.
Вновь зацветет столетняя айва.

Над прошлым мы не станем голосить.
Ушло, прошло, и больше нет возврата.
Найти б хотела я родного брата -
Родства и дружбы чашу с ним испить.
Над прошлым мы не станем голосить.

На тонких ветках тяжесть летних гроз,
Осеннее холодное затменье.
Янтарное айвовое варенье
В саду,
Где пчёлы и балет стрекоз.
На тонких ветках тяжесть летних гроз.

Стряхнуть, отринуть, что мешает жить!
В любовь поверить, нежность и прощенье.
Айва цветет!
Её люблю кипенье!
Расти…
Надеяться…
Смеяться…
И творить.
Стряхнуть, отринуть, что мешает жить!

Перепелиный гомон по утрам.
Цветы и книги…
И сверчок в ладони.
Рассвета огнедышащие кони,
Весны сладчайше-дымный фимиам.
Перепелиный гомон по утрам.

И верить -
Снова зацветет айва.
И память детства воссоздаст крылечко...
И крепдешин,
И шёлк,
И кружева…
Замрет как птица ранняя
Сердечко.
Вновь зацветет столетняя айва.


ПРИКАСАЮСЬ, ЧТОБ ВНОВЬ ПОКЛОНИТЬСЯ
***
Прикасаюсь, чтоб вновь поклониться
Осторожно
Ушедшей душе.
Сад вишневый ночами мне снится.
Я в полынном «живу» шалаше.

Утром рано цикорий проснется -
Чистый-чистый, Небесный глоток.
Словно птенчик весны встрепенется.
Закипит, заалеет восток…

Только вечером свидимся снова.
Подойдет и обнимет меня.
Мама, мама -
Любовь и основа.
Запоздалая нежность моя.

Прикасаюсь, чтоб вновь повиниться.
Прошептать о печали слова.
Сад вишневый ночами мне снится.
Режет пальцы осока трава.

Я из тех, кто рисует рассветы.
Ты из тех, кто живет для других.
Все картины мои и сонеты –
Искры детства и твой легкий штрих.

Мы торопимся, мчимся, взлетаем,
Но за нами гудят провода.
Эту жизнь, словно книгу, листаем,
Но подснежник лишь там, где вода

Орошая подземное царство,
Вырывает весну из оков.
Мама сказки читает -
Лекарство
От тоски и ненужных врагов.

Мы становимся старше, мудрее.
И молитвы текут, горячи.
Мама…
Детство…
Меня пожалеет…
И подарит от счастья ключи.


НОВЫЙ ГОД, И НА РОЗАХ СЕРЕБРЯНЫЙ СНЕГ
***
Новый год, и на розах серебряный снег.
Зеркала рассыпают улыбки.
Все, как прежде, и только тебя со мной нет -
Все замерзли волшебные скрипки.

Все шары, Дед Мороз и даже звезда,
Сохранились в коробке картонной.
Сохранилось стекло. Только мама ушла
По тропинке весенней, стозвонной.

Здесь тебе не Ташкент, здесь снега и снега.
Память бьется, как птица устало.
Здесь легко и светло. Только мама ушла
Подоткнув под меня одеяло.


ГДЕ-ТО ТАМ, НА КРАЮ ВСЕЛЕННОЙ
***
Где–то там, на краю Вселенной,
Там, где мама еще молода...
Вырываясь из зимнего плена,
Сок березовый гонит весна.

Там, черемухи полная лодка.
Сон душистый в ладонях любви.
И легка молодая походка,
И поют до утра соловьи.

Там, плывут облака в бесконечность.
Там, лазурь глубока и чиста.
Крепдешина поющего свежесть,
Каблучками по сердцу весна.

Там, платочек розовый, нежный,
Невесомый на теплом ветру.
И весь мир полу–сонный, безбрежный,
Спит пушистым котенком в углу.

Там, еще ни меня нет, ни брата.
Но цветет под окном виноград.
Нежно держит цветущая мята
В своих бархатных ручках весь сад.,
   

АСФАДЕЛЬ

Памяти моей мамы - Екатерины.
«Мы бежим, а в руках у нас охапки цветов. А цветы похожи на пионы, что у нас в саду, только мельче. А красота-то там необыкновенная, сибирская! Можно раскинуть руки и полежать на полянке с этими цветами»

***
Каждый год Петрович с мужиками сплавлялся по горной реке. Вот и сейчас он решил летний отпуск провести в тайге. Костры, уха, перекаты, вечерние песни у костра, что еще человеку надо для летнего отпуска, для простого человеческого счастья?
Над костром варилась уха. Дым такой вкусный и сладкий, что, кажется, сидел бы да сидел в этой первородной, нетронутой благодати. Слушал да слушал, как тренькают птицы.
Хорошо, что взял с собой гитару! Настроил, запел. Хрипловато, конечно. Но зато с душой.
- Петрович, сам придумал песню?
- Обижаешь, конечно, сам.
Надо бы чагу набрать. Видел здесь несколько деревьев.
- Ну, надо, так надо, только далеко не заходи!
Отошел подальше и тут увидел еще один костер, и несколько якутский чумов.
Детишки в оленьих шкурах – близко не подходят, боятся. Собаки с голубыми глазами молча обходят, глядят пристально.
Камни за чумами оказались очень скользкими. Он покатился и ударился головой о выступ скалы.

Старуха промыла ему раны какими-то травами и перевязала довольно чистой тряпочкой с лопухами.
- Спи, спи, поправишься!
- Мне бы обратно, к своим.
- К своим, к своим, - как эхо повторила старуха. Вот три ночи переночуешь и пойдешь к своим.
- А что, раньше нельзя?
- Раньше нельзя. Брамха смотреть тебя буде, однако. Три ночи смотреть будет.
Потом отведу куда надо.
- Что значит смотреть? Давай, завтра, потихоньку ты меня проводишь.
- Нельзя, однако.
Старуха показала ему три пальца и выскользнула из чума.

Три ночи, как Вий. Стал смотреть на маленькое, пляшущее пламя среди камней.
Тонкий и сладкий запах можжевельника, и бересты успокаивал. Обволакивал теплой, приятной волной. Ночью он проснулся, как от толчка.
- Вставай! Вставай!
Вздрогнул и оглянулся. Никого в чуме не было. Надо же, такой явственный голос!
Он чувствовал себя легко и свободно. Откинув полог, ахнул. Звездная ночь перемешала Небеса и Землю. Звездное мерцание и вибрация в немыслимых, ярчайших узорах. Небесные лампады шепчут, щекочут, поют. И показалось, что он где-то между мирами, где-то на краю Земли.
Ступил на хорошо видимую тропинку и пошагал по ней, слегка прихрамывая. Ночная прохлада вливалась в него живительными струями, мужчина чувствовал себя бодро, как никогда.
Тропинка привела его к матовому озеру. Будто маслянистое и почти черное. Оно полной чашей поднебесной отражало рой звездных огней. Но ни трогать эту воду, ни тем более купаться в ней ему не хотелось. Странное озеро вызывало какой-то магический, древний ужас. Он повернул обратно и вскоре, к своей величайшей радости, был уже в чуме. Проснулся под утро и посмеялся над своими страхами.
Старуха принесла ему жареное мясо, молоко, ягоды брусники в берестяном туесочке, и какой-то напиток, горчащий из трав.
- Зверобой, однако. Быстро поправишься.
Днем гулял, смотрел на играющих детей. Собаки с голубыми, мудрыми глазами, похожие на волков, смотрели издали, близко не подходили.

- Проснись! Проснись! – голос был такой явственный, что он подскочил на лежанке. В чуме по-прежнему никого не было. В этот раз он пошел в другом направлении, по тропке, петляющей среди трав и камней, но хорошо видной под Луной. Могучий исполин – тайга. Темная громада. Пугающая и непроходимая. Какой-то первобытный ужас заставил повернуть обратно и почти бежать.
Утром старуха не принесла завтрак, и он сам вышел на свет. Она сидела на цветастом платке, разложив перед собой какие-то камешки.
- Ну, что, проводи меня. Я хочу к своим.
- Третья ночь осталась.
Женщина всматривалась в разноцветные камешки и что-то шептала:
- Три ночи, три дня – воля твоя.
- Да ну, что это за игрушки! Я сам пойду! Вскочил, дернулся. Походил, успокоился.
Еще одна ночь невелика потеря. Сидел на солнышке и пил молоко. Морошка похожа на спелую грушу. Янтарно-солнечная, спелая. Ох, и вкусна!

Вопреки его ожиданию, его никто не разбудил. Проснулся сам, услышав шум моря где-то поблизости. Странно, как его раньше не слышал?
Вот к морю-то он сходит обязательно. Серые скалы расступились и волны бросились к нему навстречу. Море. Холодное и могучее в своей непостижимой тайне. Волны, шурша и пенясь, накатывали на песчаный берег. Очень долго стоял, облокотившись о камень. Но вот над горизонтом забелела полоска. Вот здорово, увидеть над морем рассвет! Нежно-розовые перья облаков, малиновые и алые чернила, перетекающие с Небес на гладь морскую. Синие и голубые оттенки завораживали, переливались, изменялись каждую минуту.
И вдруг, увидел на скале человека. Вернее человечка. Девчушка, невесть откуда взявшаяся. Девочка спустилась к нему по шершавым камням, балансируя на самой кромочке обрыва. Совсем маленькая. Лет пяти. Яркие цветы в руках.
- Осторожно! Осторожно!
- Да я осторожно.
- А ты откуда взялась?
- Я не взялась, я всегда здесь была.
Она остановилась от него в шагах десяти. Глаза улыбаются, но одновременно и серьезные. Внешние края подняты к вискам. Множество косичек, а сверху шапочка бархатная - бирюзовым бисером расшита.
- Косичек сорок, бисером вышиты руны, а наряд восточный, – потому, что я так хочу.
- Туристы, что ли, здесь неподалеку? Места здесь очень красивые!
- Да нет, я же говорю, что я здесь всегда живу.
Она протянула ему цветы.
- Я как-то не любитель пионов.
- Это купальщица азиатская. Действительно, похожа, на пионы.
В цветке купальщицы всегда тепло. Ученые установили, что температура в нем на пять-шесть градусов выше, чем снаружи. Через крошечное отверстие сверху сюда не проникает сырость. Зато мелкие насекомые копошатся в цветке постоянно. Днем они кормятся нектаром и пыльцой, а ночью и в непогоду спасаются от холода и сырости.
Девчушка подошла к нему поближе и посмотрела в глаза:
- Тебя больше, наверное, древние рисунки заинтересуют.
Она убрала белый мох с камня, и он увидел нарисованных, когда-то очень давно, бегущих бизонов, охотников с собаками, морских черепах и собак с хвостами бубликом.
- Это очень древние рисунки. Очень и очень древние. Они сделаны во времена толстых мамонтов и летающих птеродактилей.
- Слушай, это ведь находка! Сенсация. Понимаешь ли ты? Многие ученые полжизни отдали бы, чтобы первыми найти такое!
- А еще здесь есть пещеры. В них и золото, и серебро, и камни самоцветы. Видимо – невидимо.
- Где?
- Давай руку.
- А как тебя зовут, дитя природы?
- Сегодня меня зовут Асфадель.
- Не может быть!
- Может.
- Так не бывает!
- Бывает.

За три дня до этого.
- Окочурился, однако, – несколько охотников смотрели на неподвижное тело Петровича возле скал.
- Не, его Брамха забрал. Хороший работник, однако. Будет работать в пещерах, -
старуха не спеша пошла к своему чуму.
Помешала палочкой остывающие угли костра:
- Хороший работник.

В День Трех Лун она нашла возле чума прекрасные самоцветы.
Горный хрусталь – прозрачный и тонкий с белоснежными кристаллическими гранями, приносящий любовь, радость, удачу и благополучие. Лазурит – яркий камень синих высоких Небес, с чудесными искристыми вкраплениями, соединяющий душу и тело, дарующий гармонию и милость Богов. Радонит – цвета утренней зари, воспламеняющий в человеке любовь к жизни, скрытые способности и таланты. Малахит – окрашенный в различные оттенки нежнейшей зелени, несущий особенный, неповторимый, бесконечно-разнообразный узор, но всегда сохраняющий только ему присущий рисунок.
В аметистах, чароите, бирюзе и изумрудах она разглядела редкой красоты огромный рубин, и посмотрела сквозь него на восходящее солнце.
Камень зажегся, заиграл, завибрировал пурпурными, ярко-красными, розовыми искрами и оттенками.
- Асфадель, однако. Здравствуй!

На полянке заросшей золотисто-огненной купальщицей, раскинув руки, лежит девчушка лет пяти. Она смотрит в Небеса. Амулет из кедра, в виде могучего бизона, отсвечивает сквозь прозрачную рубашку. Множество косичек, а сверху шапочка бархатная - бирюзовым бисером расшита. Млечный сок одуванчиков стекает по пальцам, а пчелы напевают ей в уши свою вечно-неизменную, звонкую песенку:
- Здравствуй, мать! Здравствуй!

*
Асфадель - дитя Солнца, Рай.



ТЁМНО-СИНИЙ ПАРУСНИК НАД КИПЯЩЕЙ ВОЛНОЙ
***
Сначала он плыл до мегаполиса Баллис на огромном пароходе. А теперь, на маленьком, белом пароходике, до острова своего детства – Антем. В просторах Атлантического океана, этот островок виделся ему маленькой точкой, затерянной где-то во времени и пространстве.
Он стоял на палубе пароходика и чувствовал себя Банифацием из мультика, который едет на каникулы к бабушке. Только бы его там аборигены не достали. Он усмехнулся. Ну, фокусы он точно не умеет показывать, и шарики ловить в воздухе, тоже не умеет. Он ученый. И его научные выкладки им не нужны. Все свое ношу с собой. Все в голове, никаких реквизитов.
Да, давно он здесь не был. В далеком детстве, он жил у бабушки лет шесть, до поступления в школу, когда родители увезли его с этого острова. Но он хорошо помнил и домик, и саму бабушку. Интересно, какая она теперь стала?
Он быстро сбежал с трапа. Память не подвела. Минут двадцать ходьбы и вот он – ее небольшой беленый домик. Открытая калитка и через маленький садик он вбежал на веранду. Бабушка накрывала на стол, в руках чашечки.
- Бабуля! Бабуля!
Он завертел ее, обнимая и целуя.
Такая же, как и была! Она ничуть не изменилась Доброе лицо и кофточка розоватая, «лапша» кажется, называлась, такие были в моде, когда он был еще маленький. Кофточка когда-то была ярко-розовой, но время ничего не щадит.
- Ты как прежде!
Она смеялась, и все гладила его по голове, как в детстве, теплой, мягкой рукой.
- Я знала, что ты приедешь. Я ждала тебя. Сейчас чай будем пить.
Конечно, она напекла пирогов. И с орехами, и с яблоками.
В домике все осталось по-прежнему. Шкафчик с книгами и посудой, диванчик, письменный стол с лампой из далекого детства - огромный орел, а сверху зеленый плафончик. И запах тот же. Уютный и родной.
В саду ворковали голуби, и где-то пароходные гудки окликали в сиреневых сумерках заблудшие души.
В саду стояли шезлонги, и его любимые алые розы оплетали веранду. Он понюхал их, как и в детстве, они пахли яблоками.
- Как хорошо! Если есть рай, то наверно, вот он и есть.
Она засмеялась.
- Люди не могут ценить настоящее счастье. Им все время кажется, что счастье еще только будет, или они его потеряли, или не видели никогда.
А между тем, счастье вот оно – рядом. Оно в сердце живет.
Она прикоснулась к его сердцу теплой, нежной рукой и ему стало легко и спокойно. Как в детстве. Странно, но это чувство он больше не испытывал никогда. Даже когда любил. Даже когда любил и страстно любил женщин.
- Смотри, я развела хризантемы. Она стояла и улыбалась в своих любимых цветах. Он даже и не знал, что, сколько сортов бывает хризантем! Огромные желтые красавицы с лепестками широкими, изящно завернутыми в полу-трубочки, и белые прекрасные хризантемы с с лепестками, как лучи звезд. Их лепестки острые и чистые. А вот медовые розовые хризантемы, растущие, как вишня на одной веточке.
Ночью он спал, как младенец. Она по-прежнему крахмалит белье. Первые пол–часа не очень удобно. Но потом, начинаешь лучше ощущать запах свежести и засыпаешь.
Утром он вышел прогуляться.
Несколько вилл. Белых. Дорогих. Несколько домиков попроще. Детская площадка и небольшой стадиончик, кто-то бегает по-утрам. Он уходил все дальше и дальше.
Такое ощущение, что он никуда не уезжал. Все так узнаваемо и знакомо.
До обеда он прошел весь поселок. Конечно, она приготовила его любимый борщ, с чесноком и сметаной.
- Никуда бы не уезжал, так бы здесь и жил, - они смеялись. Оба хорошо понимая, что этого не случится. И тут его пронзило, какое-то острое ощущение счастья и познания. И он понял, что счастье вобщем-то и не должно быть много. Вобрать в себя это мгновение. Вдохнуть, как ветер, и больше не отпустить никогда. И вспоминать всегда. Когда возникнет необходимость. Когда плохо и когда очень плохо. Это воспоминание согреет, укроет теплым пледом. Как согревали его воспоминания раннего детства. Горячее солнце и бег за свежим ветром.
Она, как всегда, сидела у окна и смотрела на свои цветы. Он придвинул маленький стульчик и положил голову к ней на колени.
- А где твой кот? - он вспомнил, что когда-то у бабушки жил котик.
- Да гуляет где-то.
Будто коты могут жить по 30 лет. Конечно, это гулял другой кот. Но от ее слов он почувствовал себя ребенком, и, чувствуя, как она гладит его волосы, чуть не замурлыкал от счастья.
- Слушай, а помнишь, в пещерах, когда-то жил старичок. Он еще умел предсказывать будущее?
- Он и сейчас там живет. А что ему сделается? Его еще моя мать знала, и бабушка, кажется тоже.
- А что ты хотел?
- Да так, поговорить.

Да, заблудиться здесь явно негде. Он прошел вдоль берега. От валуна свернул вглубь острова. Вот и пещеры. Теперь вдоль реки, а вот и дерево с разноцветными ленточками. Ленточек стало больше. Намного больше.
След от костра.
- Есть кто?
Никто ему не ответил. Обратно ни с чем он возвращаться не хотел. Он сел на камень и стал ждать. Через пол-часа, чей-то холодный нос уткнулся ему в руку. Бежевый лабрадор, умница, втянул его запах в себя и приветливо замахал хвостом.
Он встал, увидев согбенную фигуру с посохом.
- Зря ты на камне сидишь. Солнце садится, и камень, остывая, забирает твою силу.
Садись лучше к костру. Они ловко развели костер, и поставили на него кипятиться воду.
- Сейчас чай пить будем, или ты голоден?
- Нет, я сыт.
- Старик бросил в котелок какие-то травы.
- Да ты не бойся, – зверобой и мята, немного душицы. Для хорошего сна.
Мэт не знал о чем спрашивать. Какое-то чувство полноты и завершенности наполнило его.
Но, следуя своему плану, он спросил:
- Скажите, а вы можете предсказать мое будущее?
- А зачем тебе? У тебя и так все хорошо.
- Да, вроде бы все хорошо. Но чего-то не хватает. Кажется, я чего-то не сделал, или не нашел.
- А знаешь что? Ты сейчас спать ложись. Под звездами все равно не заснешь, здесь я лягу.
А в пещере шкуры, там тепло.
Ему снилась огромная бабочка. Будто он ребенок и бежит через луг с одуванчиками, и белая бабочка садится ему на руку. Потом она становится ярко-розовой, алой и, меняя свой цвет, становится фиолетовой и темно–синей.
- Ах, какая красивая бабочка снилась мне! – сказал он утром старику. Я видел такую однажды в детстве. Парусник, кажется, называется.
- Теперь их уже не осталось. Шаманы говорят, что только одна бабочка и осталась. И тому, кто ее увидит, она принесет счастье. Любители природы умудрились их всех выловить.
Не на булавку, а каким-то изощренным способом, чтобы бабочка, умирая, не могла даже сложить крылья. На это особый дар нужен – жестокость.
У Мэта свело горло. Он вдруг понял, чего ему не хватило в жизни.
Семьи. Вот таких неспешных разговоров. Теплого молчания возле костра и нежных женских рук. Успокаивающих и легких. Уносящих в детство маленьким, любимым ребенком. И этой синей, последней бабочки ему всегда не хватало.
Утром отходил его теплоходик. Бабушка осталась в домике.
- Долгие проводы - долгие слезы, – сказала она ему. Он ушел быстро, понимая, что она плачет.
Пароходик бодренько отходил от острова, и волна закипала белой пеной. Островок быстро удалялся из виду. Вот он только маленькая точка в океане. В океане жизни.
Вдруг, он почувствовал чье-то присутствие. Опираясь на поручни, и смотря куда-то вдаль моря, рядом с ним стояла девушка в голубом платье. Ветер развивал ее длинные волосы, и на руке, чуть выше локтя, он увидел рисунок. Темно-синюю бабочку - Парусник над кипящей волной.

Другие произведения автора:

Эта осень развесила мокрый прикид

И если б я, с охапкою сирени

CЕРДЦЕ СОЛДАТА