Она постепенно очнулась от света. Защёлки откинуты, крышка снята. Смутилась, увидев что вдруг не одета. Была непривычна ещё нагота.
В партере смешки и нескромные взгляды Пахабников, ищущих жертву в постель. Изящной фигурой, на стенах эстрады, Она отразилась как виолончель.
"Любовь моя, чудо! Моё вдохновение! Ах, как я тоскую по звукам твоим!" Коснувшись, я чувствовал голод, томление. Я знал, что и ею я тоже любим.
Оркестр настраивал чуткие струны. Волнение и трепет охватывал зал. Стал свет угасать. И я стан её юный К себе, будто право имея, прижал.
В объятиях ног она вдруг застонала. Блаженство и мука из тела лились. Туда, в полумрак напряжённого зала, По лестнице душ, в поднебесную высь.
На ласки, послушно, она отзывалась Божественной музыкой женской любви. И в радостных нотах, искрилась, смеялась Природа, дремавшая прежде в крови.
Звучал низкий голос всё ярче, всё глубже, В руках раскрываясь как страстный цветок. Я был её жизнью, любовником, мужем, Она отдавалась мне, словно я Бог!
Из ложи, какой-то несдержанный зритель Шептал, наклонившись к подруге своей: "Смотрите, моя дорогая, смотрите Я сделаю с Вами, что он сделал с ней!"
Смычок мой вонзился безжалостно в струны. И вырвал из плоти восторженный крик. Неистовый, жадный, животный, безумный, Как взрыв потрясающий душу на миг!
Зал замер... Немой, тишиной оглушённый. В бессилии чувства свои осознать. В неё безраздельно, всем сердцем влюблённый, И слёзы уже не старясь унять.
...Цветы и овации, крики восторга. Она чуть дрожала, оставшись без сил. Я в чёрный футляр, будто в гроб после морга, Живую ещё, сам её хоронил.