Стоял весенний тёплый день,
Обычный день в оконной раме,
Как вдруг услышали мы свист.
Мальчишки деревенские бежали.
И, перепрыгнув через низенький забор,
Сосед наш, Сашка, переводя с трудом дыханье,
Нам сообщил: «Цыгане там идут!
Ух, много их! Наверно, целый табор!»
Мы тоже вышли поглазеть,
Как брички по дороге растянулись.
Там смех цыганок шумных, и платки и бусы,
Повозок было много, лошадей,
И почему-то мне больше всего
Запомнились в корзинах гуси.
Они сидели, связанные по ногам,
Забавно свои шеи гнули…
И в тишину привычную ворвался гам,
А вот собаку чью-то пнули.
Проехали цыгане, нашумели,
Набрали про запас колодезной воды.
А разговоров было на неделю!
В ночную тьму врывались дальние костры.
И как-то вечером, когда закончены дела,
И бабушка привычно пряжу пряла,
Одну историю из прошлых лет
Она нам между делом рассказала…
Давным-давно, как и на этот раз,
Цыганский табор за рекой обосновался.
Была весна и часто в час ночной
Из-за реки цыганский говор разливался.
И вспыхивали искорки костров,
Причудливо в столбе огня танцуя.
И слышен хор прекрасных голосов,
Что в сердце ранит и навек чарует.
А вскоре слухи по деревне поползли,
Что молодой цыган здесь ночью бродит.
Тут всполошились тамошние мужики
И заявили – табор пусть уходит!
Цыгане в тот же вечер снялись,
А утром ранним уж и след простыл.
Да несколько коней тогда пропало,
Не увести коня – то выше всяких сил.
Лишь жгучим пламенем на ветке развивался
Цветастого платка причудливый узор.
И только он от цЫгана остался –
Ей слёзы, а семье – позор.
Прошли года, в который раз снега сходили
И зеленела новая трава,
Когда чернявый парень ранним утром
Увидел старую цыганку у плетня.
Она в глаза ему внимательно смотрела,
Стараясь в нём знакомые черты узнать.
Потом сказала тихо: «Мальчик милый,
Сейчас ты можешь меня, старую, прогнать.
Но не гони, позволь воды напиться.
Дорога долгая и нету ей конца».
И тут немая боль сковала сердце:
«И как же ты похож на своего отца!»
Рассказ её был полон грусти,
В нём были просьба о прощеньи и мольба,
И то, что кровь цыгана не отпустит,
И то, что есть на свете лишь любовь одна.
Потом ушла цыганка, будто испарилась,
Её слова растаяли вдали.
И лишь серебряное старое монисто
Горело пламенем, как знак былой любви…
Новые
Меню
