Русский альбом

 

 

***

 

Умереть на пороге рая

невезучий только и мог.

Скажет Бог, его обнимая:

«Как же так ты споткнулся, сынок?

Для тебя Я уже приготовил

встречу с радостью, хор и цветы.

Ты не Мне ведь, не Мне прекословил,

а кому же?»

                         

И будут просты

откровения блудного сына

с алой звездочкою на виске:

«Я терпел, но прорвалась плотина.

Я на миг отдохнул в кабаке»…

 

 

 

К новогодней сосне

 

Славься, моя красавица,

стройный лесной вельбот!

Даль в твоих сферах плавится,

Балтику мерит флот.

Бьет исполина палица,

тяжко и мерно бьет.

 

Щепки летят несчетные,

валят дремучий бор…

Мимо, века залетные,

мимо во весь опор!

Вытру ладони потные –

страшных фантазий вор.

 

Вон ты откуда, милая,

пойманный мой зверек…

Что же, не будь унылою,

глянь - мишуры моток.

Вспыхни с волшебной силою!

Свет не всегда жесток.

 

И на последнем айсберге

взыщет нас Бог всегда.

Словно детей по Ладоге,

вывезет нас туда,

где расцветают радуги,

страха нет ни следа.

 

 

 

***

 

Спивающийся романтик

в длинном сером плаще,

где я тебя видел,

кого ты напоминаешь?

Залатанный парус?..

 

Рассеянный и близорукий,

с пакетом крепленого,

из которого ты уж успел отхлебнуть,

застываешь напротив витрин,

как Дон Кихот,

любующийся Дульцинеей.

Миражем рисуются в них

шлем Мамбрина,

скрипящий шарнирами Росинант,

копье,

на которое ты опираешься 

с бережным старческим вздохом…

 

Подлинного тебя

не видит никто,

кроме пары дворняг

да ребенка в коляске.

И – может – меня,

того, кто тебе

так назойливо и безуспешно

кого-то напоминает.

 

 

 

 

***

 

Держись, дорогой, держись,

недолго еще осталось,

и кончится эта жизнь,

точнее, ее усталость.

 

Смурной затяжной абсурд,

который твоим назвался,

ногами вперед снесут

туда, где рассвет занялся…

 

 

 

***

 

Ну, так что ж – ну проклят, ну что с того?

Не тебе и не мне осуждать его.

И сочувствуй лучше сперва себе:

скукотища та же в твоей избе,

безнадега та же и замкнут круг.

Только врешь ты лучше… Но  в двери стук

все равно раздастся, и почтальон

принесет твой бланк. Встрепенется клен,

пес забрешет глупый, а Лихо – глянь –

мзду возьмет и сгинет. А дальше дань

на пятьсот, а может, и больше лет.

Вот ты был счастливчик, иссох – и нет.

 

 

 

***

 

Замурованный заживо утром проснется

и, помыкавшись, грустно достанет стакан.

На два пальца всего… А там будет видно.

Стены здесь, горизонт - той же самой петлей

с колким ворсом бессменных пейзажей.

Собутыльник из зеркала делает ручкой.

Он же и собеседник, который поймет,

все простит и разделит, как будто Христос.

Это дымное олово будней,

эти праздники, схожие с преступленьем,

это люто грызущее нечто,

которое не отделить от себя,

эту исповедь ни для кого,

этот грех, что на грех не похож,

наконец, сволочнейший порыв

взять булыжник и люто швырнуть

и в него, и в Него!..

 

 

 

***

 

Иисусе Сладчайший,

спаси, помоги.

Что ни день, то морока,

враги да враги.

 

На Рублевской иконе

Тебя я ищу –

во всех трех узнаю

и, узнав, трепещу.

 

А они все хохочут,

эти рожи, клыки…

Я смирюсь, как Ты хочешь,

но – сердце в куски.

 

А они все хохочут,

что ни вымолвлю я,

над слезою багровой,

стыдом бытия!

 

 

 

***

 

Русская березка

на картине Босха.

 

Хмурая и злая

от такого края.

 

Людорыбозвери

воздают по вере.

 

И скрипит «идея»

на зубах халдея.

 

А она белеет.

Что еще умеет?

 

 

 

***

 

Как коробейник,

я ношу и предлагаю

на торжище нелепый свой товар:

лубок потусторонний.

Все на нем

смешалось – запредельное, земное,

невнятно все, аляповато, грубо.

 

И странно мне,

когда его из рук

берут моих,

Другие произведения автора:

  Песочный Иерусалим

Плавильня времени...

Завжди сміється останнім паяц