Новые
МенюКАМПРЭСИЯ рассказ
Из серии «Юмор курсантской жизни»
Славное это было время в авиации – семидесятые годы СССР. В стране работали на полную катушку десятки лётных военных и гражданских училищ, несколько ШВЛП - школ высшей лётной подготовки, ежегодно выпуская тысячи новых пилотов. И всё равно пилотов не хватало. Училища не знали дефицита авиационной техники и перебоев с топливом, как это сейчас. Ныне училища влачат просто нищенское существование, и невозможно даже сравнивать наше светлое курсантское прошлое, нашу курсантскую юность с нынешним состоянием отрасли. Сейчас то же Краснокутское лётное училище выпускает около сотни пилотов в год, а в семидесятые годы прошлого века там было шесть лётных отрядов и ежегодно его заканчивали без малого полторы тысячи выпускников. Никакого дефицита лётной техники по отечественным самолётам ни авиаконструктора Яковлева, ни Антонова не было, а общее их количество достигало до сотни и более машин. Ныне с изумлением читаю: в училище менее 20 машин Cessna-172S NAV III. Из них летать могут только… шесть. И около 20 самолетов Diamond DA-40 из них пригоден к полётам... один (!!!) Остальные разобраны на запчасти ради того, чтобы летал один. Невероятно!! А ещё 15 самолетов Ан-2 и 2 самолета L-410 UVP-E20 о пригодности которых к полётам ничего не сообщается. Докатились, нет уже своих самолётиков для первоначального обучения. Когда такое было?
Но хватит грустных вступлений, лучше вспомним что-нибудь весёлое и смешное из прошлой курсантской жизни. Ибо этого там было с избытком. Ну, как это в авиации да без юмора? Кто-то поверит, что некоторые абитуриенты из Средней Азии и Кавказа приезжали учиться на пилота практически без знания русского языка. Экзамены они сдавали у себя в территориальных республиканских управлениях после прохождения медицинской комиссии (Тбилиси, Ереван, Ташкент, Ашхабад и др.). И одному богу известно было, как и на каком языке, они их там сдавали, да и сдавали ли вообще, если весь их словарный запас на момент прибытия в Красный Кут составлял не более 30-40 самых ходовых слов, четверть из которых были слова бранные, которые они произносили с диким акцентом. А некоторые не знали и элементарные вещи школьной математической программы. Непонятно было, как они прорывались сквозь конкурс, доходящий до сотни и больше человек на место. Это уж потом мы многое узнавали. Тот же Казар Акопян – прекрасный парень, сосед по казарменной кровати, о котором пойдёт речь ниже, позже, когда из-за незнания математики его едва не отчислили, и мне пришлось с ним заниматься элементарной математикой, признался, что школьный аттестат ему достался за 10 баранов. А экзамены в лётное училище ему устроили два старших брата: один директор таксопарка, а другой директор музыкального училища в Ереване. Естественно предположить, что так поступал не он один. Надо сказать, на пианино Казар играл очень даже неплохо. «Я твой гармон магу играт немнога». Это он про мой баян сказал, который я привёз с собой в училище. На баяне, правда, он сыграть ничего не смог.
А вот деление 0,35 на 0,5 для него было непостижимой задачей. Да что там дроби! Кто-то поверит, что незабвенный преподаватель авиадвигателей Николай Михайлович Карпушов как-то заставил его столбиком разделить 21 на 2. Казар с минуту думал и поставил в ответе цифру… сто десять. Потом стёр и поставил… пятнадцать. Карпушов схватился за голову и долго горестно раскачивал её, а потом вывел в журнале жирную двойку. Терпение его кончилось, и он тут же написал рапорт на отчисление, о чём всем и объявил. Выручило курсантское братство, преподавателя уговорили дать Казару испытательный срок. Ну, хороший же парень! И если бы не наши с ним занятия и последующий приезд двух его братьев, упоивших коньяком треть командиров и преподавателей, не видать бы было Казару неба. Но, правды ради, нужно сказать, что летал Казар и на Як-18 и на Ан-2 довольно неплохо. А на Яке инструктор так и не научил его на посадке смотреть скользящим взглядом вперёд и влево. При подходе к земле в момент выравнивания он, как по команде, выворачивал голову назад за крыло и – удивительно! – притирал самолёт нормально. Почувствовав, что машина приземлилась, тут же поворачивал голову вперёд, чтобы выдерживать направление пробега. И что только не делал с ним инструктор, а потом махнул рукой: раз он так нормально садится – ну и чёрт с ним! Уже потом, когда кризис с его отчислением миновал, Казар рассказал мне, что до училища летал на каких-то планерах, куда устроили его всё те же старшие братья А там пилот сидит далеко позади крыла и сажать планер можно, только наблюдая землю за крылом. Эту привычку он перенёс и на ЯК-18 чему так удивлялся не знавший этого инструктор.
Знания аэродинамики и метеорологии для таких курсантов, как он, тоже давались с большим трудом. Не говоря о сопромате и тригонометрических функциях, применяемых в самолётовождении того времени. Это сейчас всюду сплошная автоматика и спутниковая навигация, по мнению старых лётчиков, доведённая до абсурда: в некоторых самолётах уже перестали устанавливать привычные для пилотов штурвалы. Вместо них просто два джойстика по типу игровых: один у командира, второй у правого пилота. Сплошная автоматика сделала то, что некоторые лётчики обленились так, что в ручном режиме управление самолётом им даётся с трудом. И примеры тому есть. Катастрофа грузинского самолёта в Сочи, Боингов в Казани и Ростове, и последних (сразу после взлёта) в Индонезии и Эфиопии. Кто любит ссылаться на старые самолёты, могу сказать, что последние два были абсолютно новые. Абсурд в том, что конструкторы натолкали туда столько электроники, стараясь облегчить работу пилотов, что – похоже – её переоблегчили, и пилот стал не пилотом, а оператором, совсем позабыв, что на самолётах на любой ручке (штурвале) управления есть кнопка быстрого отключения автоматики (автопилота) и перехода полностью на ручной, более надёжный режим управления. Но много ли ныне пилоты заходят и взлетают на современных самолётах в ручном (директорном) режиме? В своё время в автомате мы заходили раза два в месяц, а в основном в директорном, чтобы не потерять навыки ручного управления, которые и пригодиться-то могут в особых случаях, может, раз в жизни при каком-нибудь нелепом электронном отказе. В современной авиации всё наоборот. Век электроники пожинает свои горькие плоды. Заход в ручном режиме (на руках, как говорят пилоты) ныне в авиации стал едва ли не чрезвычайным происшествием. А при такой ситуации лётчик, хочет он того или нет, в технике пилотирования будет деградировать. И уж, тем более, никак его техника пилотирования не будет повышаться. Разве только, как оператора.
А вы когда-то раньше слышали, чтобы самолёт взлетевший - допустим - из Москвы в Ленинград, без причины, неожиданно для пассажиров и... экипажа приземлялся, допустим, в Новгороде? А когда он уже катил по его полосе, проводница объявляла, что они прибыли в город - герой Ленинград? Что, такого не может быть? Ещё как может. Не далее, как сегодня 26.03.19 г. в новостях говорили, что Б -747 британской компании, взлетевший из Лондона в Дюссельдорф нечаянно приземлился в... Эдинбурге. И никто не понял, что прилетели не туда. О, как! И экипаж ни разу не взглянул на компаса. Да может он давно и курсы выхода забыл, куда поворачивать влево или вправо. А зачем, если компьютер приведёт, куда надо, заведёт по схеме захода и посадит самолёт?
Самолёту надо на юго-восток, а он полетел на северо-запад.. Разница в курсах 130 градусов. Дикость, скажет пилот старшего поколения. А вот для нынешних пилотов, нет, операторов, притом беспечных, не дикость. Они же полностью доверились компьютеру, в который забыли вбить план полёта в Дюссельдорф. И электроника повела их маршрутом, который был вбит в комп предыдущим экипажем накануне, когда он выполнял полёт в Эдинбург. Было такое и в малазийской компании, когда самолёт вместо одной страны привёз пассажиров в другую и даже на другой материк - в Австралию. В России такого пока не было, но и в ней всё больше становится не пилотов, а операторов. А представьте, могло ли быть такое, если б в экипаже был штурман? Да никогда.
Но хватит отступлений, вернёмся к нашей молодости курсантской.
И вот из такого вышеописанного контингента курсантов преподавателям и инструкторам предстояло за три года сделать лётчиков. Лётчиков, а не операторов. И ведь делали! Приятное исключение составлял Казахстан. Эти ребята, за очень редкими случаями, свободно говорили на русском языке и всё понимали. Итак, вернёмся в далёкое и весёлое курсантское прошлое.
…Закончился ещё один курсантский лётный день в Краснокутском лётном училище. После него был положен обед, послеполётный отдых, так, как подъём был в четыре часа утра, и уж затем традиционный разбор полётов. В 16 часов 20 минут дневальный истошно, словно ему под ногти иголки вгоняли, проорал несколько раз «Эскадрилья, подъём!». Вставали не спеша, приходили в себя, застилали кровати и шли на разбор в находящиеся рядом с казармой методические городки. Сюда можно было ходить без строя. Подтягивались по одному, по два. Рассаживались в тени навесных грибков с небольшими столиками и в ожидании инструкторов, проводивших перед разбором с курсантами свой командирский разбор, зубоскалили, вспоминая смешные истории. К нашему городку шёл вихляющейся походкой Николай Иванович, известный в эскадрилье разгильдяй и трепач по прозвищу Корифей. Он был самым молодым и маленьким в подразделении, но юная светлая голова его была набита бесчисленным количеством нужной и не нужной информации и, то ли от этого, то ли от природной памяти, учился он отлично и потому к нему иногда обращались по имени отчеству даже преподаватели. Рот его был распахнут до ушей в широкой и безмятежной улыбке.
- Смирно! – скомандовал Серёга Чернов и шагнул к Корифею, отдавая честь. - Товарищ командир, пятая лётная группа собрана для разбора полётов!
Николай Иванович принял игру.
- Так, так, - произнёс он, мастерски имитируя голос командира отряда Князькова, - вижу, что сброд тут собрался, а не курсанты. Почему у ваших подчинённых, товарищ старшина Чернов, подворотнички не полностью застёгнуты? Дисциплинарный устав не для вас написан?
- Так ведь, товарищ командир, - заныл Чернов, - очень жарко, плюс тридцать пять!
- Выпорю, отстраню, сгною! – затопал Корифей ногами. – Все туалеты училища будете месяц чистить. Распустились! А у вас, курсант Граф, почему причёска такая?
- Так, это, нормальная причёска, - пожевав губами и почесав подбородок, серьёзно ответил страшно медлительный, словно старая умирающая черепаха, немец Граф.
- У нерадивого хозяина пугало на огороде лучше выглядит. Отстраняю вас от полётов, Граф. А вы, Колобов, чему улыбаетесь? Шнурки когда последний раз гладили? Отстраняю вас тоже. Распустились!
Корифей вошёл в роль командира отряда и голосом почти не отличим от голоса командира, продолжал:
- А вы, старшина Чернов, чему улыбаетесь? Не вижу причины для смеха. Плакать надо! Распустили своих подчинённых! Отстраняю вас тоже от полётов!
Заинтересовавшись взрывами хохота, к ним подошли татарин Каримов и туркмен Гарягдыев с соседнего методического городка из звена инструктора Владимира Помса. Корифей напал на них.
- А вы кто такие? А-а, Гарягдыев? Вы всё ещё любите поспать? Опять сегодня проспали? Проспите, всё проспите! Не заметите, как старость придёт. А вы курсант Каримов, если не ошибаюсь? Всё также болтаете без умолку? А сегодня спали в стартовой палатке во время полётов, что категорически запрещено. Отстраняю вас. К начальнику штаба Пикалову идите, доложите, что я вас направил. Он выдаст вам лопаты для чистки туалетов.
Переждав смех, Корифей огляделся вокруг с намерением ещё кого-нибудь отстранить, и взгляд его упал на тихо сидящего, на крайней скамейке армянина Казара Акопяна.
- А-а-а, Акопя-ян? Почему ты здесь? Ты уже нашёл компрессию, которую посылал тебя искать наш обожаемый авиатехник второго авиазвена Александр Докторович?
Грянул такой смех, что с недалёких деревьев дружно взлетела, истошно каркая, стая молодых ворон.
- Ыды атсуда, больтун! – почернев, произнёс Казар и вскочил, сжав кулаки.
- Спокойно, Акопян, спокойно! – попятился лжекомандир отряда. – За рукоприкладство и оскорбление начальника при исполнении знаешь, что с тобой будет? Под трибунал…
- Ухады атсуда, гаварю! - повторил Казар. – Нэ язык у тэбя, а жала поганая змеиная.
Казар очень уж не любил, когда ему напоминали прошлогодний случай, происшедший с ним на стоянке из-за слабого знания русского языка. Думал, все забыли давно, а вот этот разгильдяй и трепло вспомнил.
А дело было так. На техническом обслуживании самолётов по понедельникам – в эти дни нет полётов - Казар от нечего делать стал крутить лопасти винта и обнаружил, что нет никакого сопротивления вращению. А оно должно быть, это он знал. Но не знал, что из цилиндров двигателя вывернуты все восемнадцать свечей системы зажигания. Видимо, техник Докторович собирался их менять.
- Эта пачему-та лэгко крутытся, - подошёл он к возившемуся у инструментального ящика Докторовичу.
- Что легко крутится? – занятый делом, техник не очень вникал в слова курсанта.
- Ну, этот, лопаст винта лэгко крутытся.
- А, лопасть? Так ведь компрессии-то нет, потому и крутится легко, - отмахнулся техник.
- А гдэ же она есть, эта самая, как её, кампрэсия? – не отставал от техника озадаченный Казар.
- Да наверно, украл кто-то, - сказал в шутку Докторович. – Может, вон соседи по стоянке.
У техника глаза на лоб полезли, когда он услышал, что Акопян на полном серьёзе упрашивал соседний экипаж вернуть украденную у них компрессию. Незнакомое слово он произносил по слогам со страшным акцентом. Там над ним посмеялись и обиженный Казар направился обратно. На его беду ему навстречу шёл инженер эскадрильи и Акопян решил проявить инициативу, которая, как известно, в авиации наказуема.
- Разрэшитэ обратытся, таварыш инженэр?
- Слушаю вас, товарищ курсант? – остановился тот.
И Казар поведал инженеру о нечестности людей, укравших у их экипажа компрессию. Инженер любил шутки и больше всего ценил в людях чувство юмора. И сразу же понял, что курсант не имеет понятия, что это такое - компрессия и что его разыграли.
- Да, - с соболезнованием в голосе сказал он, - это дефицит, вот и воруют! И, изобразив мину возмущения на лице, произнёс: – Как же вы просмотрели, что у вас её украли? Завтра полёты, а самолёт неисправен.
Казар беспомощно развёл руками.
- Ну, ничего, товарищ курсант. Я сейчас записку кладовщику напишу, он мне знакомый. По блату выдаст. Вы знаете, что такое блат?
Казар отрицательно помотал головой. Русское слово блат он тоже не знал.
- Это когда ты – мне, а я – тебе. Понял?
Тут Казар радостно закивал головой. Это он знал. Вырвав листок из блокнотика, инженер почерком, каким врачи пишут рецепты, нацарапал: «Уважаемый Иван Иванович! Прошу вас выдать подателю сей записки компрессии не менее двух килограмм». И, обрадованный и довольный таким исходом, Казар направился на центральный склад, представляя, как его похвалит Докторович, что сумел достать дефицит, а, возможно, вынесет благодарность и командир эскадрильи.
Кладовщик Иван Иванович – старый полярный техник – как и инженер, понял сразу, что парня разыграли, и решил в этот розыгрыш вложить свою лепту.
- Есть компрессия, - сказал он, сдерживая улыбку, - но что же ты без посуды-то пришёл? Во что же я тебе её налью?
- А она развэ жидкая? – удивился Казар. – Я нэ знал.
- Не знал, не знал, - едва скрывая улыбку, ворчал кладовщик. – А какая же она ещё может быть? И чему вас только учат! Ну да ладно, найдём что-нибудь.
Подобрав в углу трёхлитровую стеклянную банку, он плеснул в неё из бочки веретённого масла и сказал:
- Жидкость гигроскопична и от нагрева солнцем может закипеть и взорваться. А чтобы этого не произошло, осторожно неси, не болтай. Прошёл немного – остановись, подуй на неё, охлади. Запомнил?
- Канэчна! – заверил Акопян. И хотя слова «гигроскопично» не понял, но что может взорваться понял вполне.
Казар схватил банку двумя руками, осторожно перешагнул порог склада и направился на стоянку. Через каждую минуту он останавливался и, набрав в лёгкие воздух, дул в банку. Таким образом, проделав около километра пути, он подходил к дальней стоянке, где стоял самолёт их лётного отделения.
- Чего это он тащит? – увидел Казара бригадир техников Бобровский, водивший тесную дружбу с Бахусом, завидев остановившегося курсанта, дующего в банку. – Никак пиво? Точно! Пену сдувает. В такую жарищу самое то! Вот гарный хлопец! Где же он его взял? В училище ведь не продают. И не боится, в открытую тащит. – Спрячь! – заорал он ему, - курткой прикрой, начальство увидит!
И Бобровский расплылся в довольной улыбке, обнажив жёлтые прокуренные зубы и уже явно ощущая у себя во рту вкус пенного напитка. Бросив работу, техники смотрели на приближающегося Акопяна.
- Вот! – подошёл, наконец, Казар, - принёс эта, как её…
- Чего это? - спросил Бобровский, с сожалением обнаружив, что в банке вовсе не пиво.
- Ну, эта, как она, кам-прэ-сия.
- Чего, чего-о? – не понял бригадир и, сунув нос в банку, понюхал содержимое.
- Осторожна нада, это взарватца может, - вежливо предупредил Казар.
- Болван! – поднял нос от банки разочарованный Бобровский. – Это же веретённое масло. Зачем ты его припёр сюда и зачем дул в банку?
- Банка дул, чтоб не закыпэла, - смущённо пояснил Казар.
Бобровский и от глупости людской, а больше от сожаления, что в банке оказалось вовсе не пиво, разразился отборнейшим матом.
- Это где же ты видел, болван, опть твою мопть, чтобы масло на солнце взрывалось, мать перемать? Господи! – воздел он вверх руки, вернув банку Казару. – Каких только остолопов нет в авиации! Кто тебе приказал это сделать?
- Наш тэхник.
- Докторович, что ли? Ну, учудил!
Только тут Казар сообразил, что его разыграли, и обиженно отошёл в сторону. А уже через полчаса вся стоянка второго отряда знала о происшествии. Ещё долго потом к нему приставали шутники с вопросом рассказать, как он добывал украденную компрессию. Наконец, забылось. И вот этот баламут вспомнил, чтоб его язык поганый черви съели.
Так незнание одного слова вкупе с плохим знанием русского языка сыграло с Акопяном такую шутку. Кстати, русский язык плохо знали довольно многие, кого присылали учиться в Россию из других республик. И как они там у себя сдавали экзамены, одному богу известно. На первом курсе, помнится, было, такое. Вышел Акопян отвечать по нелюбимой всеми студентами СССР теме по истории КПСС – был тогда такой предмет, а слов на русском языке знает не более 20-30. Ну, как тут расскажешь? И тогда его земляк – шустрый парень Айрапетян, неплохо говорящий на русском, предложил преподавателю:
- Можно я буду переводить? Он на своём-то языке всё знает, а сказать только не может.
- Ну что ж, попробуй, - с улыбкой ответил преподаватель, не лишённый чувства юмора.
И началось. Акопян что-то говорил на армянском языке, его земляк переводил на русский язык. Затем Акопян что-то снова говорил, Айрапетян снова переводил. Так продолжалось несколько минут. Затем земляки увлеклись и оба заговорили на армянском языке и стали энергично размахивать руками. Похоже, начали спорить.
- Ну, достаточно, - не выдержал преподаватель. – Вам, Айрапетян, за находчивость ставлю три и вам, Акопян, тоже. Правда, я не исключаю, что вы меня ругали между собой. Но и по теме несколько фраз было. Даже я понял. Слова Социализм и Коммунизм и на армянском одинаково звучат.
А было и такое. Курсант грузин сидит на крыше и машет метлой около радиоантенны.
- Эй, кацо, ты чего это там делаешь? – спросили его.
- Началник приказал помэха стряхывать с антена, - ответил тот, – гаварыт, кагда плохой пагода, то всегда помэха много бывает. Не выдишь, сейчас вон снэг ыдот.
Отсмеялись. И пока лжекомандир отряда вспоминал, что бы ещё огласить и кого отстранить от полётов, вдруг заговорил мстительный туркмен Гарягдыев, обращаясь к Корифею и от волнения начиная говорить с акцентом, путая ударения, склонения и всё прочее, что есть в русском языке.
- Ты бы лучше рассказала, как твой шасси в прошлый годе на земля убирал, отличник. Казар хоть не знала, что такой этот кампресий, а ты, дурачок, знала, что нельзя на земле шасси убирать, но взял и убрал.
Снова грянул дружный смех и вороны, вернувшиеся на свои деревья, опять сорвались с них, недовольно каркая. Корифей, ещё широко улыбаясь, открыл рот, чтобы по привычке возразить. Но тут же и закрыл. Возразить было нечего. Совсем нечего. Улыбка сползла с его лица. Вот же азиат противный! Все уже это забыли, а Гарягдыев вспомнил этот позорный случай. Хотя... он же, Николай Иваныч, вспомнил эпизод с Казаром. А почему другие должны забыть?
А дело было так. В тот день Корифей по заданию инструктора должен был лететь самостоятельно в зону для отработки техники пилотирования: виражи, бочки, перевороты, штопоры... Он уже забрался в кабину, пристегнулся ремнями и запросил запуск двигателя.
- Ждать! - ответил руководитель полётов, - с запада подходит гроза. Запуск по команде.
В бескрайних, серых и засушливых степях Казахстана внутримассовые грозы хилые и длятся не больше 10 минут, изливаясь скудным дождём. Корифей открыл фонарь кабины и стал ждать, но скоро закапало и фонарь пришлось закрыть. В тесной кабине сразу стало душно. От нечего делать он, оставив включённым лишь аккумулятор и рацию, стал щёлкать тумблерами на приборной доске. Но в Яке не так уж много приборов и скоро очередь дошла до самой большой в кабине двухпозиционной рукоятки с надписью "Шасси". И Корифей машинально перевёл её вверх. Тут же внизу раздалось змеиное шипение и самолёт, вздрогнув, стал крениться на левое крыло. Корифей мгновенно сообразил, в чём дело и рванул рукоятку вниз. Поздно. Самолёт, словно корова в стойле, собиравшаяся спать, наклонился сначала влево, потом вперёд и вправо и, когда шасси полностью втянулись, шлёпнулся на брюхо. Приплыли! Из пункта управления всё это видели и уже через минуту к самолёту подкатил РАФик. Из него выскочили инструктор Помс и два техника. Первым делом Помс от души молча влепил Корифею увесистый поздатыльник, а потом произнс три слова: "Пошёл вон отсюда!". Корифей поплёлся к руководителю полётов и уже через пять минут был отстранён от полётов. Техническая бригада с помощью специальных подъёмников подняла самолёт, поставила на шасси, несколько раз убрав и выпустив. Всё нормально работало. Стало ясно, почему оно вдруг убралось на земле.
Послеполётный разбор за этот день во всех отрядах и эскадрильях был посвящён Николаю Ивановичу. И смешно и... печально. Корифею инструктор объявил выговор и к полётам на две недели допустил только на Ла-пятой.* В своё время командир отряда Князьков, которого так искусно изображал Корифей, объявил выговор инструктору Помсу. Полмесяца Николай Иваныч копал рвы, ямы и канавы на территории училища под руководством начхоза вместе с другими проштрафившимся бедолагами из разных эскадрилий. А когда срок истёк и он явился к инструктору, тот спросил:
- Ну, что, научился думать, прежде, чем делать? - И получив положительный ответ, продолжил: - Если ещё хоть раз что-то выкинешь подобное - сгною в училищной кочегарке. Будешь месяц уголёк в топки кидать. Ибо я и так уже оброс из-за тебя взысканиями, как паршивая овца блохами.
Помс душой не покривил. Как-то, будучи в наряде и доставая воду для кухни в летнем лагере, Корифей умудрился упасть... в колодец в ледяную воду. Его быстро вытащили и он даже не заболел. А инструктор получил выговор от командира отряда за слабый контроль за подчинёнными. А на базе он как-то шёл из библиотеки, а навстречу начальник училища с замполитом. Вместо того, чтобы перейти на строевой шаг и отдать честь, Николай Иваныч, испугавшись большого начальства, бросился бежать. Курсанта вычислили. А Помс получил очередной по счёту выговор за слабую воспитательную работу с подчинёнными.
Такие вот весёлые были курсантские времена. А уж веселья и юмора было много больше, чем сейчас. Разве сравнить сотню нынешних курсантов с полутора тысячами? Эх, вернуть бы всё, повторить бы! Увы, невозможно. И остаётся только вспоминать.
* Ла-5 истребитель авиаконструктора Лавочкина времён ВОВ. А курсанты так называли лопату.
2019 г
Рег.№ 0302087 от 27 марта 2019 в 12:48
Другие произведения автора:
Нет комментариев. Ваш будет первым!
