Он душой стремился к славе,
На Парнас, как в горы лез,
И гулять любил в дубраве,
К ней - особый интерес,
Ведь она – источник древа,
Что поэта вдохновлял,
Наш поэт ходил налево,
Всем с лихвой он заливал…
Заливал не только водку,
Чем бахвалился не раз,
Маслил глазками красотку,
Полный бред он нёс подчас.
Вызывал не раз сомненье,
Ведь писал он подшофе
И мерещились виденья,
Ну а доказы – в строфе.
С Лешим корешался часто,
Распивал он с ним «пузырь»,
На себе порвал рубаху
Этот горе-богатырь.
Восхищался он Царевной,
Сам же был, как Серый Волк,
Клялся он любовью верной,
Хвастал – в девках знает толк.
И Русалке строил глазки,
Та - хвостом ему по лбу,
Да, не подфартило в сказке,
Раскатал поэт губу.
Кот вцепился за издёвки,
Да в то место, что – больней.
Не хватило, вишь, сноровки –
Спёр тот цепь, когда - темней,
Под шумок, а Кот всё видел,
Был он явно не дурак,
И поэт в плачевном виде
Испоганил свой пиджак,
Слюни он пустил от боли,
А жилетки не нашлось,
Чтоб выплакаться вволю.
Вдруг явился тощий гость,
Назывался гость Кащеем,
Спиртовал себя века,
Звалось то – зелёным змеем,
Или – змием, вот тоска!
Здесь сошлись родные души –
Выпивохи да жлобы,
Вешать – мастерА на Уши,
Да и восхвалять дубы.
Белка шишкой по макушкам
Так огрела их двоих,
Что забыли о подружках,
В хвастовстве поэт притих.
Да и ясно, тощий – чахлый,
А поэт не просыхал,
Первый уж до девок дряхлый,
А второй всю жизнь бухал.
О каких тут речь о девках,
Коль не можется никак,
Мысли, ясно, о кокетках,
Но и – шанс попасть впросак.
Оба выплакались вволю,
Кто – про славу, кто – про власть,
Власть над миром, злую долю,
Да судьбу, что душит всласть.
Тощий в горести осёкся,
Испугался как-то вдруг,
«Пузырём» поэт увлёкся.
Вот припёрся третий друг.
Он из сумерек явился,
Руки протянув с кустов,
А поэт весьма упился,
Обвиняя всех котов,
Кои нанесли увечье,
Он теперь - почти скопец,
Будет чуждо человечье,
Кайф обрублен, всё, конец!
Поддержать явился третий
Или подержать «пузырь»,
Взглядом он его приметил,
Но комар «вонзил волдырь»,
Не куда-нибудь, а в око,
А другой - вонзил в язык,
Как же всё-таки жестоко,
Жаль троих всех горемык.
Первый – сильно исхудавший,
И не признанный - второй,
Крепко оттого поддавший -
Вид болезненный такой.
Ну а третий звался Лешим,
Вожделел он к «пузырю»,
Взор лишь из кустов потешил,
Но был люб он комарью.
Наш поэт не растерялся –
Разукрасил глаз второй,
Чтобы Леший не нажрался,
Дал ему отпор он, бой.
И сцепились трое разом,
Одному, вишь, жаль бухло,
У кого-то «медным тазом»
Всё накрылось барахло.
Чахнуть тощему собрату,
Видно, многие века.
Загремит поэт в палату,
Где подлечат… чудака.
Лишь бы не было видений,
В них-то - соль вся и беда,
От таких стихотворений -
Смех сквозь слёзы иногда.
От попоек наш «писатель»
Вызвал образ бедолаг,
Ясно - не Поэт, читатель,
От Поэта - столько благ!
Он поэзией своею
К Родине привил любовь,
Оттого, сказать посмею -
Пушкина читаем вновь.
Ну а как наш горе-дядя
Мог себя, да с НИМ сравнить?!
На его потуги глядя,
На Луну бы надо выть.
Поскромнее бы поэту
Надо быть и то – закон,
И тогда, быть может, свету,
Всем известен станет он.