На площади, как в тёплом доме, встречая дальнюю зарю, "Спасибо за гостеприимство!"-поэту громко говорю. Не лошади, а иномарки здесь пробуждают ранний час, И, шин шуршащих испугавшись, взлетел Пегас. Тут шум шокирует кошмары, тут спать нельзя, А сон в бессонницу влюбился, как тень, скользя. Тут нет пока ещё народу, но он придёт, Медвежьей хваткою пространство на нет сведёт, Присядет чинно на скамейки, хрустя жратвой, Он - царь природы и свободы, один живой. А ведь поэту надоело не спать всю ночь, Он сделал шаг, он с пьедестала уходит прочь. Никто не видит и не слышит - лишь я смотрю: Поэт в плаще своем тяжёлом порвал зарю.
2
Как беззащитен ты, великий! Беспомощен... И как могуч! Над головой вороньи крики Ужасней самых тёмных туч. Задумался поэт и шляпу В глубоком размышленье снял, Как будто бы стальному кляпу Он тайну жизни поверял. Увы! Всё это бесполезно: Ворона не слезу прольёт - С бесцеремонностью железной Вонючий выплеснет помёт. И кудри чёрные поэта Враз побелеют от него. Я с горечью замечу это Нахальной птицы торжество. Я рад бы взять ведро и швабру, Ведрить и швабрить с порошком, И серость изловить за жабры Да отметелить хорошо. Но вижу: нет у ней предела, Нет ни начала, ни конца, Душа отсутствует, и тело, И выражение лица. Запахнет паленым и серой. Где царь? где узник? где их червь? Чернь побледнеет - днеет серость, Сгустится серость - реет чернь. На площади кусты из терний. Дождём грядём - сквозь них идём. Как много серости и черни И мало света ясным днём! Что могут неуклюже слизни? На них с рождения печать, А мы должны его при жизни И после смерти защищать. Душа поэта не остынет Во вдохновении своём. Глас вопиющего в пустыне Вопит с пустынею вдвоём.
3
Есть святая святых - есть святые дороги, Даже буквы в названиях сумрачных строги. Неотмирность возвысила их и хранит, Опершись на холодный, но вовсе не вечный гранит. Этот памятник - здешний и рос на глазах у народа, Он от мира сего, и дворянская честь - в нем порода. Свой для площади, свой для пространной страны, Много лет без войны простоял у небесной спины. Почему же взорвали у бронзовых ног тишину? Почему объявили повторно поэту войну? Он стоит равнодушно-спокойный на вид, Вход в метро для него - погруженье в Аид. Запах тлена скрывается запахом дыма, Чья-то ненависть к людям вонюча, едка, нелюдима, Застилает глаза, разрастается вширь без помех, А поэт-тайновидец смотрел в тот момент глубже всех. Он увидел и трупы, и чистую кровь, что засохла, Вперемешку валялись кровавые камни и стёкла. В развороченном и покорёженном слое Притаилось всё дикое, тёмное, злое. Всё, что было геройством в умерших веках, Обернулось простой сединой на висках. Генералы, и маршалы, и президенты! Ваши подвиги рьяные беспрецедентны, Ваши площади, улицы, лица чисты - Не нужны здесь придирчивые блокпосты, Батальоны, дивизии, роты, полки, Автоматы, винтовки, к винтовкам штыки. Беззащитен всегда только тот, кто поэт, Лишь открытому сердцу спасения нет! Был однажды убит - он на площади встал, Не податливый воск, а надёжный металл. Но поэт - это челяди цепкой укор, Это ливень, счищающий с истины сор. Он - упрёк проходимцам, погрязшим в крови, И великим безликим, что лживы в любви. Где же кров твой, поэт? Без постели кровать... Не её ли пытались убийцы взорвать? 2002 Москва
Добрый вечер, Дмитрий Сергеевич! В этом большом стихотворении каждая из трёх частей обладает собственным поэтическим зарядом, и мощность его велика. Я согласен с оценкой особой роли Пушкина как в литературе, так и жизни общества. Посмотрите ссылку http://parnasse.ru/prose/essay/literarycriticism/svet-oseni-sijanie-dnja.html Я надеюсь, она понравится Вам.
С лучшими пожеланиями в наступившем году,
Валерий
Лариса, с удовольствием прочитал и посмотрел Ваш яркий, впечатляющий отклик на триптих "Рукотворный". Очень признателен за высокую оценку.
Счастливого и солнечного июньского утра!