Фронтовое письмо, три гильзы и капсула времени…

Тимур Ибатулин (Timurmass)

Фронтовое письмо, три гильзы и капсула времени…

 

 

Ребенок вырастает, становится взрослым -

А глубоко внутри он все равно остается ребенком.

(Посвящаю  учителям: замечательным  представителям человечества).

 

 

1.

 

Звонок на урок всех застал врасплох: вроде и парты сдвинуты к центру класса и объединенные столы накрыты общей скатертью, а на ней -  торт.  В нем тридцать пять зажженных свечей. Вокруг торта чашки с блюдцами, шоколадные рулеты, зефир, конфеты, и большая праздничная открытка…

Это, конечно, здорово, но  к этому всему в момент звонка – разбросанные по всему классу неубранные: стулья, портфели, сумки из-под провизии. Что тут началось! Все забегали, падали спотыкаясь, вставали и торопились, торопились…

Дверь открылась и все замерли в испуге, но тут же увидели что это Васька Иванов рыжий одноклассник, вздохнули с облегчением и каждый побежал по своим проблемам. Только Санька Макеев застыв на секунду дольше кинул в сердцах:

- Тфу на тебя, напугал! Я уж решил Марфушка наша!

- Не «тфукай»! Действительно Марфа! – сказал Васька от двери, смахнул со лба пот, рывком перевел дух, а потом торопливо включился в общую суету.

Спешка утроилась, но ребята не успели…

Дверь открылась. Быстрым пружинистым шагом вошла Марфа Ивановна. Она успела шагнуть раз, другой и, замерла.

Взгляд вначале уловил беспорядок: отсутствие столов и стульев на местах, взлохмаченные нашкодившие лица, раскрасневшуюся кожу…

Потом возникло ощущение, что ее глупым образом разыгрывают.  Полумрак, свечи на конделябрах, тарелки, торт со свечами… И, вдруг, щелчком озарения пришла догадка:

- Ребята, Вы… это все мне?!

- Вам! Вам!! – послышались звонкие голоса с разных концов класса, и дальше хором: «С Днем ро-жде-ни-я!»

Марфа Ивановна вдруг опустила руки и разрыдалась.

Стало тихо и тревожно.

«Как такое может быть?» - единая мысль пронеслась через взгляды ребят, они подошли и стояли теперь рядом с ней притихшие  и примолкшие.

- Марфа Ивановна, выпейте воды… - предложила Соня Ведеркина - вечно соединявшая в себе три должности: санинструктора, художника и старосты класса (собственно и столы сдвинутые к поздравлению были ее идеей радостно поддержанной классом).

- С-спасибо Сонечка, – сказала Марфа Ивановна и приняла дрожащей рукой стакан. Глотнула с трудом и осторожно поставила стакан на учительский стол. Помолчала. Сказала с неожиданной легкой хрипотцой:

- Ребята, во-первых, огромное вам спасибо за вашу теплоту и отзывчивость. Я вам все объясню, только… возьмите стулья и сядьте за столы. Думала будет все по другому… но, пусть так.

Пространство наконец ожило: зашумели, задвигались стулья, люди. Кто-то задвинул шторы и погасил оставшийся свет. Не двигалась только учительница: слабый отсвет от тортовых свеч только подчеркивал восковую бледность ее лица. Все сели. Марфа Ивановна все еще стояла у своего стола, словно ей было трудно сделать движение даже для того чтобы просто сесть.

- Садитесь, Марфа Ивановна! – произнесли несколько голосов,  вскинулись руки, указывая на заранее приготовленное место.

Марфа Ивановна грустно улыбнулась, взяла свою сумку и пошла к общему столу.

- Спасибо ребята! Это действительно здорово, что вы все это придумали… я, просто не могу сейчас, давайте встретимся вечером, у меня дома, после уроков?

Класс молчал. Для согласия не требовалось ответа, но в воздухе словно повисло тревожное: «что это, она сейчас уйдет, и это все?!!»

- Мне очень важно сегодня сделать одну вещь, одно дело, - сказала Марфа Ивановна прижав правую руку к груди. -  Без вашей помощи мне  не обойтись

Вот здесь все и обратили внимание не на  измученные учительские глаза, а на треугольник в руке: истертый, выцветший от старости бумажный треугольник, надписанный неровным почерком и проштампованный.

Под зачарованными взглядами она аккуратно положила конверт на стол, в дрожащий круг света от праздничного торта.

Все заметили, что уголок конверта обуглен, и теперь еще была хорошо видна надпись «область Кировоградская, Александриевский р-н, село…» дальше буквы были неразличимо размыты, а вот штемпель сохранился полностью: круглый, в верхнем крае звезда с серпом и молотом, над ней надпись крупно «СССР» и по бокам «ПОЛЕВАЯ ПОЧТА».

Внутри штемпеля были цифры «-21244».

Мишка, он сидел ближе всех, чуть шею не свернул чтоб прочитать правильно: цифры были явно с номером полевой почты, но ниже печати была надпись от руки

«Полевая почта 72543 – Б»

Две полевых почты быть не могло, загадка? Он с надеждой взглянул на Машку, также тянувшую шею рядом – она была самая сообразительная в классе.

- Цифры в центре печати, - шепнул он, - номер полевой почты?!

- Нет. Просто день, месяц и год когда письмо поступило на почту… ты не расстраивайся, я тоже вначале обманулась.

Дальше разговаривать было некогда, потому что Марфа Ивановна положила рядом с письмом орден красного знамени.

 Возгласы восхищения заставили с шумом задвигаться стулья у дальних краев общего стола (кто-то умудрился зацепиться стулом и упасть, к счастью без травм). Шум и оживление только увеличились, когда Марфа Ивановна достала из своей сумки три достаточно большие по ширине, но невысокие гильзы. Мишка сразу догадался: их обрезали, чтоб укоротить. Сверху гильзы были сплюснуты и из сжатых концов торчали обгоревшие язычки ткани. У края обжима была вставлена на манер пробки загнутая через край толстая медная проволока.

Марфа Ивановна не спешила, она спокойно достала из сумки три старинных подстаканника. Вставила в них гильзы и подожгла язычки-фитили.

Яркий свет, с неровными  тревожными отблесками осветил комнату. Свечи торта добавляли радостной яркости и создавали странное ощущение неестественности происходящего…

Раздался хлопок. С пола на ребят изумленно смотрел Вовка.

- Докачался, наездник?! – съехидничал Толька Самохин.

Вовка еще больше расширил глаза и с натугой выдохнул:

- Словно ножки подбили!

Хохотали все. Даже Марфа Ивановна улыбнулась.

 Но удивительнее было, что смех от падения на стуле Вовки быстро сменился на внимание и ожидание.

Марфа Ивановна тяжело вздохнула, выпрямилась, облокотилась на стол нетвердыми руками и начала рассказывать… о детстве, о папе которого никогда не видела, о маме любимой и так рано ушедшей, о бабушке всю жизнь ожидавшую с фронта своего мужа.

И о дедушке, которого она, внучка, разыскала на далекой польской земле живущим в чужой семье. И дети у него были новые, и внуки…

«Разве можно такое простить?!», вот  и Марфа Ивановна не могла - до прошлого года.

Когда не стало бабушки: так одиноко стало вечерами – хоть в колодец головой…

Родные вспоминались постоянно: во сне, наяву, за завтраком, обедом, в магазине, в вещах, запахах, поговорках.

Это было тепло, и… это было больно и горько. Все же тепла было больше, и ведь это было их тепло.

Через сорок дней справились поминки. Сухо стало внутри, и пусто. Что-то надломилось в душе, и неуловимо поменяло ориентиры. Дед уже не казался таким плохим и далеким: вспомнились его протянутые руки и глаза – в которых при встрече она увидела такую знакомую по бабушкиным глазам затаенную боль и одновременно неумело прикрытую радость, и его больные ноги – он морщился но приковылял поближе к приехавшей внучке…

Его больные ноги… она сказала ему в тот приезд, что «пожалела, что искала его» и «чтобы ноги его у нас дома не было!»

Марфа Ивановна рассказывала неспешно, порой останавливалась на долгие паузы, словно собиралась с духом для нового откровения. В классе было тихо. Никогда с ними никто не говорил так: открыто, честно, и по-взрослому.

Учительница  вздохнула, и отстраненно глядя на огонь, закончила рассказ словами:

- В общем, дети… до прошлого месяца я еще держалась, а потом послала деду письмо, что «приеду, и надо о многом поговорить, и что он для меня… что все расскажу ему при встрече». Ответа долго не было. Письмо пришло только вчера. В ночь. Оно лежало среди красных яблок, внутри посылки, от его польских родных… о том, что его больше нет и, что «…в связи с этим Ваше письмо, к сожалению, передать деду невозможно. Приезжайте сами, мы всегда будем Вам рады».

Я трепала себя за волосы и кричала в исступлении «Дура, какая же я дур-ра!»

- Ребята, я правда не понимаю, чего я ждала от него так долго?! Свои амбиции успокаивала, правильного мира с ним хотела?! А не бывает правильного мира, ребята, не бывает его чисто черного или белого! Всегда есть что-то светлое в черном и наоборот…

Повисла пауза.

- Марфа Ивановна, скажите нам пожалуйста! – сказал Мишка быстро, чтобы сменить тему, - а, что еще было в посылке?

Учительница прижала ко лбу руку, провела по глазам,  к переносице. Потерла правый висок – там пульсировала синяя тонкая жилка.

- Еще там были эти гильзы, подстаканники, и это письмо… оно для меня. Не смотрите так, оно действительно для меня - с фронта и лично мне –  для Кировоградской внучки. Дед уходил в бой и не знал, что вернется, а потому написал письмо. Несколько писем: жене, дочери, внуку и внучке. Дед в этом бою выжил, а почтальон нет – из четырех писем осталось одно – мое. Не спрашивайте меня, о чем оно – это личное. Скажу лишь что оно о жизни, о любви, и о близких…

Марфа Ивановна вдруг совершенно по-детски всхлипнула и произнесла тихо: «И, до прошлого года… Он, не знал, что мы, что бабушка с мамой выжили…».

Марфа Ивановна прикрыла глаза рукой и отвернулась от света. Теперь было видно, что и на левом виске у нее пульсирует жилка. Отблески пламени играли с завитками ее красивых волос, щеки налились неровным румянцем: около уха он проступал пятнами.

- Марфа Ивановна, - начала тягуче Светка Васильева, и тут же была перебита возгласом.

- Марфа Ивановна! – воскликнул Санька Полыванов, - а Вы когда доставали все - еще список какой-то выложили. Посмотрели на меня и я понял, что об этом Вы позже… Вы что-то хотели рассказать?

- Да, Саша. Хотела. И чуть не забыла. Разволновалась я с вами.

Это как раз то, о чем я думала вас попросить ребята. Самое страшное в нашей жизни это невозможность вовремя сказать важные слова - необходимые другим людям для жизни… говорят, что все в жизни взаимосвязано, что действие рождает противодействие, что материя не исчезает бесследно, а энергия перетекает из одного состояния в другое без потери информационной составляющей… это, наверное, сложно для вас?

- Нет. Нет!  - дружно ответили несколько голосов, все остальные на них зашикали – интересно было, что будет дальше.

Марфа Ивановна впервые улыбнулась своей обычной открытой улыбкой. В оживленном дыхании детей блики от фитилей задрожали, и словно искры радости разбежались по стенам класса.

- Вот список погибших. Я, как ваш преподаватель литературы, хотела попросить написать письма: в таких, как этот треугольниках - письма от правнуков своим прадедам, на фронт – чтоб перед боем каждый из этих бойцов мог получить от родного человека письмо перенесенное с каплей родного тепла в словах, мыслях, чувствах…

Резко наступившая тишина заставила Марфу Ивановну округлить глаза.

- Вам трудно написать такие письма?

Дети молчали.

-Трудно?!

- Нет, - ответила за всех  Вера Князева, самая маленькая и застенчивая в классе (по мнению Мишки девочка), - не трудно нам, но… можно, тогда мы будем писать, как будто они живые?

- Естественно, не только можно, но и нужно!

2.

 

 

Класс давно знал и любил своего преподавателя литературы и по совместительству классного руководителя.

Марфа Ивановна всегда нестандартно подходила к урокам: пробуждала интерес, энтузиазм, и на волне творческого процесса закрепляла у детей знания.

В учительской среде о таком умении говорят, как о «учительском даре от Бога».

Марфа Ивановна об этом не задумывалась, она этим жила. Звонок на перемену давно прозвенел, но никто не хотел бросить свое письмо – «как можно своего прадеда перед боем оставить без кусочка своего сердца?! Из-за перемены?! В пень её!»

К окончанию следующего урока  все письма были готовы и свернуты (литература была в этот день спаренной, класс закрыт изнутри - ничто не мешало правильной атмосфере процесса).

С завершением уроков всю школу трясло интересом – чем же занимались за закрытыми дверями?! Кто-то из ребят все же частично проговорился СМСкой сверстникам из параллельных классов об очень пикантном деле со свечами за закрытыми дверьми.

После уроков был педсовет, где Марфа Ивановна наотрез отказалась объяснять – чем особенным она занималась с детьми, что потребовались закрытые на ключ двери.

Вечером новость о пикантных подробностях за закрытыми дверями на час стала хитом интернета. А ближе к ночи Марфе Ивановне позвонили из «РОНО» и поставили в известность, что она временно «до выяснения обстоятельств» отстранена от работы.

 

 

Эпилог

 

Всю следующую неделю школа бурлила. Одни ругали нового преподавателя литературы, другие говорили, что «…он, в общем, тоже не плох, и может жить под солнцем…», но и те и другие сходились на одном, что будут рады возвращению Марфы Ивановны.

«РОНО» уже давно отыскало концы проблемы, но теперь не могло отыскать Марфу Ивановну.

Дети говорили разное и очень противоречиво, например, что Марья Ивановна собрала все эти письма и отправила на фронт адресатам (используя методы тайных знаний - оставшихся от бабушки якобы колдуньи).

Другие говаривали, что видели эти списки и не списки это павших вовсе, а именно списки безвести пропавших… и, кстати, черновики-то писем с именами и фамилиями остались – все эти имена и фамилии оказывается живые живехоньки (ну не до сих пор – но войну-то пережили, и из безвестности вернулись!)

Третьи считали вообще, что дело не в письмах, а в содержании и мыслях обращенных в прошлое: потому что оказалось, что в войну были случаи когда солдату перед боем приснилось, что ему пришло письмо от правнука – он прочитал его, обрадовался и осторожней в бою был, а потому и выжил и возможно правнуков увидел. Те кто придерживался этой версии клятвенно божились, что видели и читали письмо Марфы Ивановны и там мол было сказано, что её деду перед боем как раз и приснился такой сон – о чем он и написал в этом письме внучке в последние минуты перед броском…

Версий было много. 

Одно было неоспоримо – Марфу Ивановну так и не нашли. В последствии подали в розыск, но и это не помогло.

Некоторые правда считали, что она обосновалась у своих польских родственников (но как раз о существовании  данных родственников эти «некоторые» помалкивали).

Впоследствии все успокоилось, улеглось и все побежало по старым рельсам: школа, как школа, люди как люди…

И все бы ничего, если бы не одно событие лишившее школу покоя до самого лета.

 

 

***

 

 А дело было так…

Поздней весной, этак девятого мая. Заявились в школу, ни много, ни мало, а ровно двадцать восемь ветеранов…

Да, да… и в наше время, оказывается, еще могут собраться в одном месте двадцать восемь ветеранов… если есть для этого по-фронтовому веская причина.

Фронтовики быстро выяснили: этаж, класс, и расписание уроков… в необходимом классе как раз шел урок мира и преподаватель объяснял ученикам, что «…люди очень стары, немощны, что их почти не осталось, а тот ветеран с которым договаривались о приходе в школу  уже не придет, потому что он сам слег от болезни…»

Ветераны, как правило только на фронте очень решительные люди, и подойдя к двери стушевались – урок все же идет – как нарушить-то его?! Процесс! А подумав так они остановились и прислушались, ну и конечно, как в жизни бывает попали аккуратно на объяснения преподавателя о: немощности и старости, болезнях и невозможностях.

Фронтовики переглянулись, обменялись привычными фронтовыми жестами,  подтянули выправку, поправили ордена, медали, орденские планки, улыбнулись и… зашли. Но не все разом, а по одному через минуту каждый.

На первом ветеране класс замер, они знали цену такого события – последние пять лет в основном были только обещания или если кто и приходил, то лишь в младшую школу. Преподаватель наоборот обрадовался: всплеснул руками, закрутился вокруг, предложил стул, и все говорил, говорил о чем-то возвышенном радостно, забыв, что сейчас говорить очередь ветерана.

Но ветеран только улыбался, он знал больше о ветеранах. Когда  дверь открылась, и вошел второй ветеран, преподаватель вскочил радостно и сказал:

- Это очень хорошо, что Вы пришли, только вам в соседний класс – там вас очень ждут.

- Ничего подобного, - рассмеялся вошедший, - я пришел по адресу: дети Марфа Ивановна у Вас ведь преподает?

Дети радостно завопили: У нас!!»

- Тише дети, тише! – тщетно пытался успокоить их преподаватель. А ветеран между тем повернулся и радостно раскрыл объятья:

- О, Федор Михайлович, рад Вас видеть вне стен ветеранского комитета! Какими судьбами?

- Рад, рад встрече Никита Егорыч! Как  сам, как дети?

Они обнялись.

- Так тебя пригласили?

- Ну, не совсем. Вот… письмо пришло, от правнука!

Ребята, глядевшие друг на друга до этого оживленно и радостно теперь смотрели с напряженным вниманием – слишком знакомым был этот треугольный конверт  - вот и неровный почерк явно похож на…

- Кто здесь Михаил? – спросил Ветеран с именем Никита Егорыч и неожиданно смутился, - простите: просто на конверте только школа, класс с буквой и имя… это все.

Изумленное молчание сменилось веселым оживлением.

Тут словно фокусник второй ветеран извлек похожий конверт и с именем Лизы Говорухиной, все открыли рты, но тут отворилась дверь, вошел третий человек в погонах, орденах и при звездах:

- Здесь учится Валера Васнецов? У меня письмо от него.

На свет появился очередной знакомый всем конверт.

 

 

***

 

На четвертом конверте разведчиков-ветеранов, какими бы они ни были разведчиками спалили школьники.

Дети дружно высыпали в коридор, и хохма с представлением новых человеческих артефактов провалилась с треском.

Зато начались совершенно новые дружеские отношения между двумя поколениями людей. Поколениями настолько далеко отстоящими друг от друга по времени, как могут только отстоять прадеды от правнуков.

Но самое главное не это, а то, что ветераны понимали, что дружба у них с этими детьми останется до конца их жизни. А когда уйдет жизнь, у детей останется - живая память о живом человеке…

 

 

***

 

P/S Рассказ закончен и, кажется, все сказано, но вот стоит перед глазами Мишка из этого класса и возмущенно на меня смотрит и говорит:  «Что же ты главного не сказал о нас?»

Эта Мишкина непосредственность заставляет меня улыбнуться и сесть за стол, чтобы написать «правильное» окончание. Итак:

 

О самом главном

 

За лето школа преобразилась, посвежела. После ремонта класс литературы выглядел, как новорожденный цыпленок – весь светло-желтый, праздничный. Даже писатели на портретах, казалось, чуть улыбались.

Звонок на урок всех застал врасплох: вроде и парты сдвинуты к центру класса и объединенные столы накрыты общей скатертью, а на ней -  торт  в нем тридцать шесть зажженных свечей. Стоят чашки с блюдцами, шоколадные рулеты, зефир, конфеты,  праздничная открытка с поздравлением  - Мишка торопливо дописывает последние слова, это не мешает ему сразу после звонка мельком оглядеть класс. Он немного раздосадован: разбросанные по всему классу у стен неубранные: стулья, портфели, сумки из-под провизии – Сонечка Ведеркина , как всегда о своей идее всем рассказала в последний момент, то есть сегодня рано утром по телефону, вот и беготня…

Мишка старательным почерком пишет «любимой Марфе Ивановне!!!» и ставит аккуратную точку в конце поздравления. Он вдруг застывает в удивлении - в голове появляется странное ощущение, что все это уже когда-то видел. «Во сне?» 

Мишка ойкает, повторяет вслух слова: «во сне», «сон», «сон…»  и его мысли тут же перескакивают на сегодняшний ночной сон.

Во сне пахнет пороховой гарью, в воздухе словно повисла тревога, в нем небо заволокло тучами, земля покрыта рваными ранами от осколков, а трава… она от огнеметов превратилась в пепел и ссыпается теперь серой трухой в полуразрушенный окоп. На дне окопа сидит боец. Привалившись к земляной стене, он молча прижимает к груди мальчишку. Мишка чувствует, что этот мальчишка и есть он сам – Мишка. А еще он знает, что в руке у бойца зажата его, Мишкино письмо. И слов не нужно, и так все понятно…

Тяжелая рука с заскорузлыми пальцами треплет Мишкины волосы. От этой неумелой ласки, перехватывает дыхание и неожиданно брызжут из глаз слезы… и Мишка понимает, что это все и есть, то главное, ради чего стоит жить…   

 

 

Москва

7 января 2013г – окончено 2 мая 2015г.

Другие произведения автора:

Она застыла в наваждении

Херовый подарок получился жене на 8 марта!

Подмена понятий...