Минус двадцать по Цельсию

Минус двадцать по Цельсию,

у сугроба пригрелась тощая псина,

верно, творит молитву собачьему богу, вести

о лете блошином ловит ушами длинными,

рваными, раненной лапой дёргает

синеватый, оледенелый воздух –

чем-то родным веет в чём-то убогом –

все мы под богом, а у него – слёзы

с седых страниц, по морщинам тёплым,

там есть и море, и зимний закат, и пепел пустыни.

Дерево, кадром оконным встало, как вкопанное,

дерево жизни мёртвой скульптурой инея.

Минус двадцать по Цельсию,

на книжной полке чекушка – невольный

сосед Гомера, Шекспира и прочих местных,

облюбовавших пыль старины. Бездомный

взгляд в монитор, на метроном курсора,

на букворяд, на переливы маски лица

в остывшем кофе, и снова, на монитор –

за это время, что-то должно измениться и стать

частью большой истории,

под названием – существованье, или присутствие.

В минус двадцать – спокойнее,

чем, например, в минус три, чувствуется

собственная нагота, до застывшей губчатой пены костей,

собственное бессилие перед задумкой природы,

и вместе – величие от наличья в себе

этой величины, в сердце и априори.

В минус двадцать хочется стать шерстью

на гриве льва в африканской саванне.

Чёртов обогреватель, совсем не дышит, чёртов Цельсий,

и божественная литургия чистейшего неба, вставленного

в кадр окна с остекленевшим деревом жизни,

и жизнью одной псины, из рода юродивых.

Сейчас, как никогда, близки –

понимание времени, ускользающего во времени года,

упражняющего теплокровие

на растяжках резиновой ночи, нимбы кошачьих

зрачков по подвалам, звонкие парные в слове,

подвешенном в воздухе. Минус двадцать – не важно –

стучится пульс клубящегося шоссе –

перебираю клавиши, струны, бумажки, прищепки,

чашки, ложки, ленточки новостей,

собираю мозаику ощущений

для будущих поколений, по колено в снегу,

закалёно, твёрдо, решительно, жалко –

на лету, на ходу, на бегу –

из любви, из надежд, из нужны, из-под палки.

Другие произведения автора:

Протяжённость

Магдалина

Только