Дом в разрезе

                                                          Дом в разрезе

Аде Роговцевой на 70-летний юбилей

Светясь магическим числом,
помноженным на десять раз,
как в ореоле золотом,
прекрасны в профиль и в анфас,
прекрасны, в общем, как всегда,
и с ямочками на щеках,
вы смотрите, как города
и веси восклицают: «Ах!»,
и рукоплещут, как партер.
Да как же не рукоплескать?!
Но детский пыл и пляс химер
воспринимаете, как мать.
Как Божье чудо – человек,
познавший мудрость и любовь.
Где слава, где вчерашний снег?
Кто может быть «звездой»? Любой.
Но творчество – великий дар,
и женщины, которых вы
слепили трудно, как гончар,
не отрывавший головы
от круга целую судьбу,
они умеют покорять.
Они на Суд, хваля трубу,
придут за вас похлопотать.
Целую, примадонна, вам
посеребренную ладонь
и верить не прошу словам,
но между ними жгу огонь.
Как тот, кто с детства полюбил
с экрана вашу красоту,
к ногам и свой наивный пыл
среди других химер кладу.

16 июля 2007 г.

    Е.

Ах, дочка! Что за странная картина!
Чем больше вас у нас, тем я старей.
Чем вы взрослей, тем пуще паутина
виски мне заплетает. Тем скорей

скрывает плечи нашего забора
такой густой, кладбищенский бурьян.
Природа с синим взглядом прокурора
читает приговор, бьет в барабан.

Аннотация к диску

В карете русского романса
по уцелевшей мостовой
я ехал к Вам. Душа рвалася
быть настоящей, быть живой.

Доехал я. Забиты окна.
На двери сердце – все в крови.
Ну что ж, войдем, вздохнув глубоко,
и будем грезить о любви.

Дом в разрезе

Посвящается троим соседям, погибшим в 2000 году при попадании в наш подъезд учебной ракеты


Память порой может больно кусаться –
страшно увидеть в разрезе дом,
жизнь, по которой бритва садиста
грубо прошла, а потом наизнанку
вывернула бедолагу рывком.

…В черном колодце звезды не млели.
Вещи, как люди, томились в аду,
дым их душил, пылевое скопленье.
Стенки проткнутых (удар!) перекрытий
арендовала под свой вернисаж
смерть – самобытная сюрреалистка.

Словно дерюга, свисали портьеры,
шкаф над провалом стоял без дверей,
тупо мерцал в пустоту телевизор,
лифчик болтался на выступе остром,
стулья сцепились, сплелись со столами,
в комья скатались матрасы-ежи,
как паутина, проводка. Повсюду
брызги паркета...
Разрезанный дом
деревом сделался, раненым в душу
молнией.
Жутко мне было глядеть
в это обуглившееся дупло.
Я побывал на войне, несомненно.
И получил неприятный урок:
все, что сегодня с тобой, что ты знаешь,
как неотъемлемое и свое,
завтра легко отберет Провиденье -
так же легко, как у спящего чада
мы из подмышки игрушку берем.

25 сентября 2007 г.

***

«Я ухожу» - скажу я ей.
Она пожмет плечами
и молча приоткроет дверь:
пошел к такой-то маме!

Давай, родной, лети, смешной,
тебя я отпускаю!
А за порогом снег и зной,
метель и боль такая,

что я поспешно отступлю
к нахохленным пенатам
и вспомню, как ее люблю,
в безволии проклятом…

Памяти Нели Яшумовой, однокурсницы по Литинституту

Пройдет еще лет пятнадцать,

из нас половины не станет.
А помните, как мы смеялись
под кафедрой, где сквозь очки
глядел на нас подслеповато
рассеянный преподаватель
и голосом глухо-скрипящим
баюкал наш курс?
На куски,
шурша, распадается фреска:
там нету лица, там детали.
А мимо нее пробегают
другие, цветеньем светясь…

И разве кому-то есть дело
до странных замашек поэта,
который вдруг камушек поднял
и водит им в воздухе глупо,
на место приладить стремясь?

21 сентября 2007 г.

Октавы для крутого мотоциклиста

                                              Родиону

Раненый в руку жестокой судьбой,
он ни аза не боялся,
прыгнул в седло, как заправский ковбой,
и на «Судзуки» помчался.
Словно бы меч с самурайской резьбой,
путь перед ним расстилался.
И Фудзиямой поступок его
вторгся в сознания глубь моего.

Черная куртка, бликующий шлем,
на муравье-мотоцикле
он был похож на героя поэм
иль скандинавского цикла,
Роланд, Кухулин и Сид… Глух и нем,
там, где хибара поникла,
зыркая из-под клешни козырьком,
крыл его злобный татарин тайком.

Кашляет сухо курильщик-мотор.
Город с плохим переносом,
сзади остался Херсон. С этих пор
время провиснувшим тросом
слилось, решая классический спор,
с местностью бешеным чесом.
И для твоей театральной души
были подмостки шоссе хороши.

Все разгадал расторопный француз,
хоть и не нюхал навоза.
Муза дорог – неплохая из муз,
Вечность – как статуи поза,
ну а стихи то ленивей медуз,
то на обгон паровоза.
В общем, хочу я сказать, что мужик
в самую суть виртуозно проник.

Не осуждай кабинетную прыть –
много детей у зануды.
Как бы хотелось мне ехать и плыть,
только все это причуды
стоика в бочке, решившего быть
сторожем возле запруды.
Пусть незнакомка мне несколько роз
лет через сто принесет на погост.

…Водка налита, и ночь, как ковчег,
всклянь просмоленный. За встречу!
Конь двухколесный вкушает ночлег,
сотни местечек далече.
Пляшет в зрачках громыхающий бег,
курица, рюмки и лечо.
Друг мой московский сидит во хмелю.
Больше друзей только женщин люблю!

Как появилось 8 марта

(мужская версия)

У Клары с Розой в этот день
товарищи собрались.
Тень наводили на плетень
и в будущее рвались.

Укутывали кумачом
скелет капитализма,
мешали водочку с вином,
чтоб крепла их харизма.

И все бы кончилось ничем,
и день бы в вечность канул,
мужчинам не создав проблем,
когда б не вышел казус.

Подпольщик Гюнтер, воротясь
с проваленной квартиры,
на все живое осердясь,
асфальт стирая в дыры,

принес с собой букет цветов.
Они паролем были.
Он был их выбросить готов,
но так как драпал в мыле,

то все на свете позабыл.
Ему открыла Клара.
И блеск улыбки озарил
прихожую, как фара!

«Ах, Гюнтер, неужели мне?!»
«Ya, ya», - подпольщик рявкнул.
Так нам аукнулась вполне
проваленная явка.

Тут Гюнтер, Розу увидав,
раздухарясь не в шутку,
свой верный «Вальтер» ей отдал,
бинокль и самокрутку.

Все загалдели в тот же миг,
«Вставай проклятьем» спели.
Под утро протокол возник,
и мужики прозрели...

Баллада про Шалтая

Шалтай-Болтай никогда не падал
и не разбивался великий Болтай.
Он бился в Париже на баррикадах,
а позже отправился в желтый Китай.

Он в Индии был, путешествовал в Чили,
он на Украине колхоз поднимал,
сеньора Болтая едва не убили
в какой-то из диких глухих Гватемал.

В Шалтая влюблялись едва ли не хуже,
чем в Бонда. Ему предлагал Голливуд
любую картину: и вестерн, и ужас,
но скрылся Болтай от киношных зануд.

Навряд ли он мог им простить Хиросиму.
Он за мемуары надолго засел.
Шалтай с Горбачевым военную зиму
от шара земного отвел - и запел!

«Ла Скала» внимал, бесновался Уэмбли,
Большой рассыпался от грома ладош,
и сам Копперфилд, как ненужная мебель,
в проходе укрывшись, краснел до калош.

Ну что еще? Не удивишь папарацци
капризами звезд, но отныне их рать
готова за клок пипифакса подраться,
чтоб облик Шалтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая,
Болтая-Шалтая,
Шалтая-Болтая
найти и собрать.

***

Одинокая свинка морская,
что сидишь ты печально в углу,
мимолетно о чем-то вздыхая
в предрассветную серую мглу?

Недоедена хлебная корка,
ломтик яблока весь пожелтел.
Даже Бунин и Гарсиа Лорка
много-много часов не у дел.

Лишь настенные тикают глухо
ретивому изнывшему в такт,
да звенит надоевшая муха,
разлетясь на любимый компакт.

Ах, юдоли земной быть ли сладкой?!
Счастье что? Недолет, перелет.
Ты зеваешь и розовой лапкой
мелко крестишь свой розовый рот…

Памяти священника Андрея Николаева, сожженного 3 декабря 2006 года вместе с семьей – женой и тремя детьми

Эй, гуляй, Россия-мать,
парни боевые!
Как дрова, попов сжигать
разве нам впервые?

Эй, гуляй, гуляй, гуляй,
хлюпай керосину!
Поп с детьми поехал в рай,
захватив скотину.

Попадья взяла ухват
и любимый бисер.
Будя всяких вышивать,
с крылышками, в высях.

Браги жрать нам не давал,
в храм ночами лазить,
грешниками обзывал –
как с таким поладить?!

Вон артист к нам приезжал,
гастролер столичный,
словно бы вареньем зал
вымазал клубничным.

Мол, на Западе уже
все пусты и гадки,
а зато у нас в душе
тридцать три загадки.

Русской тайны не замай,
хоть слуга ты Божий!
Впредь акафисты читай
с угольком на роже.

Поумнее бы другой
вспоминал с амвона
стих Есенина лихой,
духом самогона

свой приход благословлял.
Мы бы ликовали…
Больно высоко летал,
да шутя достали.

5.12.2006.

Слепая птица

Я уныл и равнодушен,
но в моем активе есть
золотой кусочек суши,
дом, куда ворам не влезть.

Там живет слепая птица,
птица песен не поет,
птица на руку садится
и в глаза меня клюет.

Птица сердце вырывает,
птица любит, как жена.
Никуда не улетает,
драгоценна и страшна.

Кто из нас погибнет первый,
знает только злобный тролль,
что крадет у нас консервы
и усиливает боль.

16 ноября 2006 г.

***

Нас медленно-медленно Бог убивает,
как будто к кресту прибивает пером,
как будто с нас бережно кожу снимает
задумчивый ангел с душистым крылом.

И, корчась на койке небесной больницы,
мы снова живыми наутро встаем,
опять розовеют прозрачные лица,
иссохшие члены снуют чередом.

По новой бессмысленно книгу листаем,
и, словно Пиноккио, в школу идем.
А девка, чью честь у ларьков пропиваем,
дрожит в нас, как луч в помещенье пустом.

28.9.2007 г.

 

Другие произведения автора:

Уют

Репортаж

Когда я приеду в торжественный город

Это произведение понравилось:

Малюта Скуратов