Кому нужны Фронтовики в Отчизне?

25 августа 2012 — Гладилова Ольга
article75423.jpg
Get Adobe Flash player

 Кому нужны Фронтовики в Отчизне?

 Нет дел НИКОМУ до Героев Войны…
 Они забыты незаслуженно при жизни,
 Ну, а по смерти и подавно не нужны.

 Родным, народу, власти и стРАНЕ,
 Вы не нужны, Герои, к сожалению…
 Раз в год, как и по плану – о Войне 
 Поплачем, вспомним и впадём в забвение.

 *   *   *

 В собес придёт Герой, там гавкнет тётка злая:
 - Мол, что припёрся? У меня сейчас обед!
 В автобусе рычат, толпясь на ноги наступая:
 - Тебе давно пора подохнуть, старый дед!

 В больницу привезут с инсультом бабку,
 Под девяносто Ей и скоро помирать,
 И шваркнут в угол, будто половую тряпку,
 От той «картины маслом» впору зарыдать.

 Не в силах бабка принести себе обед,
 А санитарки лишний раз не подойдут,
 - Платить-то нечем? «На нет и суда нет».
 Ведь камни приткновенья там и тут.

 Как лицемерно почитаем ветеРАНов,
 В простые дни не замечаем Их в упор,
 Поздравит снова власть с телеэкранов,
 А после праздника – окончен разговор!!!

 Куда Святая Память уходит, ответьте?!
 Вопрос вполне понятный и простой…
 Затронуть эту тему надо всем, заметьте –
 Предотвратить, чтоб нравственный застой.

 Дождь был вроде бы и несильным, но одежда Петра Степановича промокла почти насквозь. Со старенькой шляпы, напитавшей влаги, дождевые капли падали на видавший виды плащ, откуда стекали тонкими струйками в успевшую уже раскваситься землю. 


  Морщинистое лицо старика тоже было мокрым. Дождь не считался ни со старостью, ни с заслугами он накидывал и накидывал свою осеннюю крапь куда только можно. Временная вседозволенность это ему позволяла. 

 Стоявший под этим моросящим и нудным дождём старик вдруг почувствовал, что губы его стали солёными. 

 – Чудеса, да и только, дожди подсолонились, надо же! 

 Он ещё раз облизнул губы и неожиданно понял, что никакой это не дождь, а самые что ни на есть настоящие слёзы. 

 – Вот ведь, скажи, уже и забыл, когда плакал-то в последний раз, на похоронах Макаровны своей, кажись. А тут – надо же! 

 Рука машинально потянулась к карману, но тут же дёрнулась обратно. Постираться б надо, вон даже платок зачуханный доставать стыдно! Да, жива была бы покойница, разве б так было? Вроде и не запущенный и рубашка белая, и галстук, и костюм ещё ничего, хоть далеко не новый, а всё одно не то! 

 Степаныч тяжело вздохнул и смахнул набежавшие слёзы рукой. 

 – Да, дела! почему-то вслух произнёс он, за что ж она меня так? 

 Он переступил с ноги на ногу, хотел было двинуться наконец-то с этого пятачка, на котором стоял уже незнамо сколько, но взгляд, брошенный уже в который раз на это казённое здание, стоящее неподалёку, остановил его. 

 И вновь ощутил соль на губах. Не мог, ну никак не мог Пётр Степанович понять эту совсем ещё юную девицу, что так незаслуженно обидела его. В чём вина-то его, в чём? В том, что по слякотине этой пришёл подузнать про добавку к пенсии? Так что ж тут плохого? Ведь сам пришёл, не надоедал никому, в очереди даже отстоял, хотя мог бы как заслуженный человек и так пройти. 

 – Какой уж там заслуженный? Разве на заслуженных так орут: «Когда же вы кончитесь, надоели уже со своими цацками-бряцками!» 

 Так не одевал я ни орденов, ни медалей, хотя и мог бы весь свой арсенал на грудь вывесить. Не купил, не своровал, кровушкой своей в лихолетье военное оплатил! Степаныч всё-таки достал скомканный носовой платок, высморкался и снова положил его в карман. 

 – А может, зря не одевал? Увидала бы награды, не рявкнула так? Ить, наверняка, какая-то совесть да сердечность есть ещё в них, в потомках наших. И сами мы виноваты во многом. 

 Чего спужались-то, чего трухнули – стыдно, видите ли, стало ордена надевать! От кого, за кого стыдно? За себя? За то, что голод холодом заедали да в окопах вшей кормили, чтобы страну спасти, чтобы вот такие, как эта стрекоза, не знали, что такое бомбёжка, какая на вкус мамалыга из промёрзшей кукурузы? Чтоб спокойно губки красили да на дискотеках выплясывали? Нет, не стыдно за это! За что же тогда? Может, за то, что четыре раза ранен был, да жив остался, хоть и ношу до сих пор осколок под сердцем, спутника своего, теперь уже вечного. Хотели было доктора вытащить, да побоялись: сердечко может не согласиться с таким их решением… 

 Петр Степанович ещё раз оглянулся на светящиеся окна серого дома и медленно зашагал к автобусной остановке. 

 – Ладно, будя, чего уж теперь! Оно обидно, конечно, такое слышать, но… Они и про войну-то почти ничего не знают нонче… 

 Старик всё ещё пытался усмирить свою ветеранскую обиду на эту девушку, почитай сверстницу внучки, Танюшки, хоть как-то оправдать её сегодняшний срыв… 

 Приезжали недавно с Зойкой, дочкой его, попроведать деда. Вроде и недалеко живут – что нонче сто километров, а всё некогда – то работа, то учёба, то дела домашние. Слава Богу, хоть изредка навещают. Спросил между делом у внучки про войну, знаешь, мол, чего об ней или нет? 

 – Знаю, говорит. В Чечне она, там, где пайка мой погиб! На этом вся беседа и кончилась. Дальше язык не повернулся ничего спрашивать. Да, четыре года уже, почитай, как зятя Николая нет. Хороший был мужик, правильный. Потому-то и в Чечню попал, справедливость хотел сыскать. А нашёл погибель свою безвременную… Надо же, бьют свой своего, а за что про что никто не знает! Мы-то хоть по супостату стреляли, со своей земли гнали погань фашистскую… 

 Степаныч вдруг отчётливо вспомнил февраль сорок второго, форсирование какой-то речушки, первое своё ранение. Вон, нога так и не отошла, до сих пор подхрамывает маленько. В тот раз многие его друзья-однополчане полегли, зато фашистам подсыпали перцу под хвост. Тогда и первую награду свою, орден Красной Звезды, получил… 

 Старик и не заметил, как за мыслями-раздумьями своими дотопал до автобусной остановки. Ждать долго не пришлось – юркая «Газелька» подрулила чуть ли не к самым ногам. В маршрутке почти никого не было, а потому можно было и присесть. Степаныч собрался уже примоститься на ближайшее сиденье, как вдруг услышал голос водителя: 

 – Слышь, отец, а проезд оплачивать кто, Пушкин будет? 

 – Дык я, это… ветеран, – замешкался дед и начал суетливо расстёгивать плащ, пытаясь достать ветеранское своё удостоверение… 

 Заманали вы уже, ветераны-ветеринары, – с какой-то разухабистой весёлостью хмыкнул шофёр. – Не, ну ты сам представь: тут выручка нужна, и так народу кот наплакал, а тут вы… Ладно, до остановки довезу, а там па атэпэвский пересаживайся, льготный… 

 Степанычу было стыдно и перед сидевшими пассажирами, равнодушно смотрящими в окно, и перед своей беспомощностью, и перед этим ухарем за рулём. 

 Стыдно и до боли обидно. Нет, теперь уже даже не за то, что снова его, ветерана Великой Отечественной войны, восьмидесятилетнего старика, унизили, оскорбили, можно сказать, а за то, что он дожил до этого дня. Всего неделю назад, выпивая рюмку за юбилей свой с дочкой да другом Максимычем, радовался, что сквозь войну прошёл, что раны свои одолел – пересилил, что в первый год нового века шагнул… А сейчас… Сейчас он горько сожалел о своём долголетии. 

 Ещё неизвестно, кто больше счастлив: я или те, кто не дожил до этого страшного времени. Они хоть и пожили меньше, зато ушли с верой своей, что не зря жизнь прожили, кровь проливали. Да и похоронили с почётом, государство позаботилось. А за что же мне-то досталось такое – своими глазами глядеть, как подвиг наш человеческий, память святую в канаву сточную сливают? Эх, ты, жизнь моя! Кому ты теперь нужна такая? 

 – Слышь, дед, приехали – станция Дерезай, кто тут лишний – вылезай! – вывел его из раздумий шоферский голос. 

 Степаныч молча отодвинул дверь, вышел и сел па лавочку автобусной остановки. Сердце билось какими-то рывками, то бешено колотясь, то почти затихая. В голове стоял непрерывный гул, напоминающий звук падающих на землю бомб, а ноги почему-то стали ватными… 

 Человеческая боль, круто замешенная на горькой обиде, распирала грудь, сжимала пересохшее горло, пыталась снова излиться скупой слезой из воспалённых глаз. Степаныч опять было полез за платком, но остановился: 

 – Не сметь, товарищ гвардии сержант! Отставить слёзы! Белый флаг в жизни не выкидывал и не выкинешь! Не для тебя этот цвет! 

 Старик даже приосанился от этой команды самому себе, выпрямил затекшую спину и, глядя на толпящихся рядом людей, подумал: 

 – Нет, как ни говори, а в жизни нонешней и наша доля не последняя. Вон бегают, суетятся, детишек на свет Божий производят, значит, живут. А ведь могло всего этого и не быть – ни города нашего расчудесного, ни людей этих, ни смеха детского… А то, что не помнят, так Бог им судья, – видать, так уже человек скроен. Тут хотя бы в истории нашей, российской, странички остались, кровью исписанные. Надо, чтоб остались, не всякому народу такие испытания достаются… Останутся, если только переписывать да перебрёхивать перестанут. Ну, а мы, – Степаныч опять откинулся на спинку лавочки, – мы-то скоро уж перестанем надоедать своим присутствием. Фронтовиков-то по пальцам уже пересчитать можно. Двух рук куда девать! Раньше, бывало, на День Победы под оркестр целая колонна идёт, орденами да медалями позвякивает, гордость на лицах несёт… А в этом году человек пять-шесть пришли… 

 Завидев приближающийся автобус, Пётр Степанович хотел было подняться, но вдруг почувствовал, что грудь его пронзила какая-то незримая пуля, внутри будто что-то разорвалось, разлилось палящим огнём… 

 И стало тихо, спокойно, как никогда в жизни не было… 

 А до дома оставалось всего три остановки.Дождь был вроде бы и несильным, но одежда Петра Степановича промокла почти насквозь. Со старенькой шляпы, напитавшей влаги, дождевые капли падали на видавший виды плащ, откуда стекали тонкими струйками в успевшую уже раскваситься землю. 


 Морщинистое лицо старика тоже было мокрым. Дождь не считался ни со старостью, ни с заслугами он накидывал и накидывал свою осеннюю крапь куда только можно. Временная вседозволенность это ему позволяла. 

 Стоявший под этим моросящим и нудным дождём старик вдруг почувствовал, что губы его стали солёными. 

 – Чудеса, да и только, дожди подсолонились, надо же! 

 Он ещё раз облизнул губы и неожиданно понял, что никакой это не дождь, а самые что ни на есть настоящие слёзы. 

 – Вот ведь, скажи, уже и забыл, когда плакал-то в последний раз, на похоронах Макаровны своей, кажись. А тут – надо же! 

 Рука машинально потянулась к карману, но тут же дёрнулась обратно. Постираться б надо, вон даже платок зачуханный доставать стыдно! Да, жива была бы покойница, разве б так было? Вроде и не запущенный и рубашка белая, и галстук, и костюм ещё ничего, хоть далеко не новый, а всё одно не то! 

 Степаныч тяжело вздохнул и смахнул набежавшие слёзы рукой. 

 – Да, дела! почему-то вслух произнёс он, за что ж она меня так? 

 Он переступил с ноги на ногу, хотел было двинуться наконец-то с этого пятачка, на котором стоял уже незнамо сколько, но взгляд, брошенный уже в который раз на это казённое здание, стоящее неподалёку, остановил его. 

 И вновь ощутил соль на губах. Не мог, ну никак не мог Пётр Степанович понять эту совсем ещё юную девицу, что так незаслуженно обидела его. В чём вина-то его, в чём? В том, что по слякотине этой пришёл подузнать про добавку к пенсии? Так что ж тут плохого? Ведь сам пришёл, не надоедал никому, в очереди даже отстоял, хотя мог бы как заслуженный человек и так пройти. 

 – Какой уж там заслуженный? Разве на заслуженных так орут: «Когда же вы кончитесь, надоели уже со своими цацками-бряцками!» 

 Так не одевал я ни орденов, ни медалей, хотя и мог бы весь свой арсенал на грудь вывесить. Не купил, не своровал, кровушкой своей в лихолетье военное оплатил! Степаныч всё-таки достал скомканный носовой платок, высморкался и снова положил его в карман. 

 – А может, зря не одевал? Увидала бы награды, не рявкнула так? Ить, наверняка, какая-то совесть да сердечность есть ещё в них, в потомках наших. И сами мы виноваты во многом. 

 Чего спужались-то, чего трухнули – стыдно, видите ли, стало ордена надевать! От кого, за кого стыдно? За себя? За то, что голод холодом заедали да в окопах вшей кормили, чтобы страну спасти, чтобы вот такие, как эта стрекоза, не знали, что такое бомбёжка, какая на вкус мамалыга из промёрзшей кукурузы? Чтоб спокойно губки красили да на дискотеках выплясывали? Нет, не стыдно за это! За что же тогда? Может, за то, что четыре раза ранен был, да жив остался, хоть и ношу до сих пор осколок под сердцем, спутника своего, теперь уже вечного. Хотели было доктора вытащить, да побоялись: сердечко может не согласиться с таким их решением… 

 Петр Степанович ещё раз оглянулся на светящиеся окна серого дома и медленно зашагал к автобусной остановке. 

 – Ладно, будя, чего уж теперь! Оно обидно, конечно, такое слышать, но… Они и про войну-то почти ничего не знают нонче… 

 Старик всё ещё пытался усмирить свою ветеранскую обиду на эту девушку, почитай сверстницу внучки, Танюшки, хоть как-то оправдать её сегодняшний срыв… 

 Приезжали недавно с Зойкой, дочкой его, попроведать деда. Вроде и недалеко живут – что нонче сто километров, а всё некогда – то работа, то учёба, то дела домашние. Слава Богу, хоть изредка навещают. Спросил между делом у внучки про войну, знаешь, мол, чего об ней или нет? 

 – Знаю, говорит. В Чечне она, там, где пайка мой погиб! На этом вся беседа и кончилась. Дальше язык не повернулся ничего спрашивать. Да, четыре года уже, почитай, как зятя Николая нет. Хороший был мужик, правильный. Потому-то и в Чечню попал, справедливость хотел сыскать. А нашёл погибель свою безвременную… Надо же, бьют свой своего, а за что про что никто не знает! Мы-то хоть по супостату стреляли, со своей земли гнали погань фашистскую… 

 Степаныч вдруг отчётливо вспомнил февраль сорок второго, форсирование какой-то речушки, первое своё ранение. Вон, нога так и не отошла, до сих пор подхрамывает маленько. В тот раз многие его друзья-однополчане полегли, зато фашистам подсыпали перцу под хвост. Тогда и первую награду свою, орден Красной Звезды, получил… 

 Старик и не заметил, как за мыслями-раздумьями своими дотопал до автобусной остановки. Ждать долго не пришлось – юркая «Газелька» подрулила чуть ли не к самым ногам. В маршрутке почти никого не было, а потому можно было и присесть. Степаныч собрался уже примоститься на ближайшее сиденье, как вдруг услышал голос водителя: 

 – Слышь, отец, а проезд оплачивать кто, Пушкин будет? 

 – Дык я, это… ветеран, – замешкался дед и начал суетливо расстёгивать плащ, пытаясь достать ветеранское своё удостоверение… 

 Заманали вы уже, ветераны-ветеринары, – с какой-то разухабистой весёлостью хмыкнул шофёр. – Не, ну ты сам представь: тут выручка нужна, и так народу кот наплакал, а тут вы… Ладно, до остановки довезу, а там па атэпэвский пересаживайся, льготный… 

 Степанычу было стыдно и перед сидевшими пассажирами, равнодушно смотрящими в окно, и перед своей беспомощностью, и перед этим ухарем за рулём. 

 Стыдно и до боли обидно. Нет, теперь уже даже не за то, что снова его, ветерана Великой Отечественной войны, восьмидесятилетнего старика, унизили, оскорбили, можно сказать, а за то, что он дожил до этого дня. Всего неделю назад, выпивая рюмку за юбилей свой с дочкой да другом Максимычем, радовался, что сквозь войну прошёл, что раны свои одолел – пересилил, что в первый год нового века шагнул… А сейчас… Сейчас он горько сожалел о своём долголетии. 

 Ещё неизвестно, кто больше счастлив: я или те, кто не дожил до этого страшного времени. Они хоть и пожили меньше, зато ушли с верой своей, что не зря жизнь прожили, кровь проливали. Да и похоронили с почётом, государство позаботилось. А за что же мне-то досталось такое – своими глазами глядеть, как подвиг наш человеческий, память святую в канаву сточную сливают? Эх, ты, жизнь моя! Кому ты теперь нужна такая? 

 – Слышь, дед, приехали – станция Дерезай, кто тут лишний – вылезай! – вывел его из раздумий шоферский голос. 

 Степаныч молча отодвинул дверь, вышел и сел па лавочку автобусной остановки. Сердце билось какими-то рывками, то бешено колотясь, то почти затихая. В голове стоял непрерывный гул, напоминающий звук падающих на землю бомб, а ноги почему-то стали ватными… 

 Человеческая боль, круто замешенная на горькой обиде, распирала грудь, сжимала пересохшее горло, пыталась снова излиться скупой слезой из воспалённых глаз. Степаныч опять было полез за платком, но остановился: 

 – Не сметь, товарищ гвардии сержант! Отставить слёзы! Белый флаг в жизни не выкидывал и не выкинешь! Не для тебя этот цвет! 

 Старик даже приосанился от этой команды самому себе, выпрямил затекшую спину и, глядя на толпящихся рядом людей, подумал: 

 – Нет, как ни говори, а в жизни нонешней и наша доля не последняя. Вон бегают, суетятся, детишек на свет Божий производят, значит, живут. А ведь могло всего этого и не быть – ни города нашего расчудесного, ни людей этих, ни смеха детского… А то, что не помнят, так Бог им судья, – видать, так уже человек скроен. Тут хотя бы в истории нашей, российской, странички остались, кровью исписанные. Надо, чтоб остались, не всякому народу такие испытания достаются… Останутся, если только переписывать да перебрёхивать перестанут. Ну, а мы, – Степаныч опять откинулся на спинку лавочки, – мы-то скоро уж перестанем надоедать своим присутствием. Фронтовиков-то по пальцам уже пересчитать можно. Двух рук куда девать! Раньше, бывало, на День Победы под оркестр целая колонна идёт, орденами да медалями позвякивает, гордость на лицах несёт… А в этом году человек пять-шесть пришли… 

 Завидев приближающийся автобус, Пётр Степанович хотел было подняться, но вдруг почувствовал, что грудь его пронзила какая-то незримая пуля, внутри будто что-то разорвалось, разлилось палящим огнём… 

 И стало тихо, спокойно, как никогда в жизни не было… 

 А до дома оставалось всего три остановки.

 http://www.pravoslavie.ru/smi/37520.htm
© «Стихи и Проза России»
Рег.№ 0075423 от 25 августа 2012 в 00:29


Другие произведения автора:

Блокадный Ленинград

В комментариях не нуждается

Военному Духовенству%)!

Рейтинг: +4Голосов: 4628 просмотров
Наталия Соллогуб # 25 августа 2012 в 00:49 +1
Ах, умница...Ах..здорово...как стих...так и рассках....защемило..очень больно...ХРАНИ ВАС БОГ!!!!Здорово...Спасибо за дружбу!!!!
Гладилова Ольга # 25 августа 2012 в 01:19 0
Только сегодня увидела этот сайт, очень понравился, я люблю всякие мультимедийные штучки, есть ещё такой сайт "Изба-Читальня" - там тож это всё есть. Буду публиковать свои произведения.

Надежда Старикова # 25 августа 2012 в 02:05 +1
Больно читать это, больно оттого, что правда.
Гладилова Ольга # 26 августа 2012 в 17:19 0
22 июня позади, простой народ забывается...

"
Вот так всегда – из года в год
Страна Героям за Победу воздаёт…
Простите, павшие за Родину Солдаты,
Равнение живых на памятные даты.
"
Автор стиха Ефросинья Русская
http://www.stihi.ru/2012/06/22/8401

Православная Церковь поминает Воинов каждый день: НА КАЖДОМ БОГОСЛУЖЕНИИ!

"Свеча Памяти" о павших Воинах - ежегодная акция К 22 июня.
В Православной Церкви Она горит КАЖДЫЙ ДЕНЬ!
http://video.mail.ru/mail/stihi_08/_myvideo/832.html

Возрождение подлинного патриотизма сегодня является особой заботой Церкви, ведь помнить о подвиге защитников Родины важно не только в «красные» дни календаря, но постоянно, воспитывая в душах людей верность своему Отечеству. Как на практике возможно осуществить такую, казалось бы, трудно исполнимую в современном обществе и плохо понимаемую современным массовым сознанием миссию, порталу «Православие.ру» рассказал настоятель Санкт-Петербургского храма в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость», что на Шпалерной улице, протоиерей Вячеслав Харинов.– Отец Вячеслав, почему для Церкви важно заниматься поиском и захоронением павших в годы Великой Отечественной войны? Ведь государство уже ведет такую работу.– Поисковики – это феномен общественной жизни, поэтому не стоит удивляться тому, что Церковь, как часть общества, в этом участвует. Меня как раз больше удивляет тот факт, что мы часто предъявляем претензии государственным органам, чиновникам, Министерству обороны за какие-то несуразности или несовершенства в деле увековечивания памяти защитников Отечества. Память, прежде всего, зависит от нас самих. Это дело общественности! И если это нам станет не нужным, если эта тема не будет нас волновать, то никакие государственные меры не помогут. В средствах массовой информации мы можем видеть всплески активности, связанные с календарными датами – 9 мая, 22 июня и другими. И, конечно, мне жаль, что, например, в июле, когда на могилах на Синявинских высотах и в других местах, где вершилась судьба Ленинграда, лебеда по пояс, там никого из пишущей братии не увидишь. Что касается государственных структур – то там все не совсем благополучно. Поисковой деятельностью я занимаюсь 17 лет, не только выезжая с ребятами в экспедиции, принимая у нас отряды из других регионов, работая в архивах, хороня солдат или устраивая музеи. Я уже второй созыв представляю поисковое движение в Общественной Палате Ленинградской области, и мне приходится говорить о несовершенстве нашей правовой базы. Законы об увековечивании памяти защитников Отечества – несовершенны! Например, там вы не найдете вообще такого понятия, как поисковый отряд, поисковики, и т.п.! А значит, существование этого большого, многотысячного общественного движения получается нелегитимным. А один Поисковый батальон Министерства обороны не способен решить все проблемы поиска павших. Можно говорить об ответственности государства или нерасторопности властей в отношении наших воинских мемориалов, но если мы обратимся к законам, то увидим, что вся ответственность за увековечивание памяти сейчас ложится на местные муниципальные органы! Огромная, государственной важности, задача должна решаться на «местечковом» уровне?! Это серьезная проблема. Ведь мы говорим о патриотизме, о воспитании любви к Родине. И это – государственная политика. Этим государство стоит! Этим оно сильно! А финансовые и организационные проблемы этой политики перекладываются на местные органы власти… Может быть, есть в России богатые районы или города, но я знаю в основном небогатые районы и поселения и городки. Есть ответственные, грамотные, умные чиновники, но есть и простые малограмотные провинциальные люди, которым решать проблемы увековечивания памяти погибших – не под силу. Да им часто даже трудно найти деньги, чтобы оплатить гробы и саму церемонию воинских похорон! – А как можно здесь помочь? Что могут делать священники, если они, по вашему мнению, тоже призваны заботиться об увековечивании памяти героев Великой Отечественной войны?– Конечно, священник может просто приехать на требу и совершить на могиле панихиду, потом уехать и забыть про это все. А может поступать как гражданин. Я уверен, что хороший священник не может не быть хорошим гражданином своего Отечества. Можно организовать выезды с молодежью в экспедиции, поддерживать поисковое движение на разных уровнях, выступать и перед чиновниками, и перед журналистами. Надо участвовать в создании памятников – и прежде всего, по российской традиции – храмов и часовен на местах воинской славы. Если же говорить в целом о патриотическом воспитании в нашей стране, то должен отметить, что вся гражданская и патриотическая риторика – это по своему смыслу, содержанию всегда в России были слова Церкви.Неслучайно первое выступление Сталина, спустя десять дней после начала войны, опиралось на слова митрополита Сергия (Страгородского) из его обращения к пастве от 22 июня. Кстати, это обращение – впервые в советской истории – не запрещалось к распространению по стране органами НКВД. На мой взгляд, светское, атеистическое общество просто не может говорить должным образом о патриотизме, в его языковом арсенале нет понятий «Родина», «Отец», «Мать», «Подвиг», «Жизнь», «Смерть», «Любовь», «Самопожертвование» как понятий священных, не подлежащих девальвации или какой-либо профанации. Чтобы внятно говорить о любви к Отечеству, надо признать, что истоки патриотизма – в духовности народа. Церковь учит, что выигрываются, прежде всего, народные и священные войны. «Идет война народная – священная война» в песне Александрова – это совсем не атеистический язык!И сейчас язык патриотики – это, прежде всего, язык церковный. Об этом плохо помнят, как плохо помнят личности и слова великих «отечестволюбцев»: святителей Гермогена, Алексия, Филарета Московских, Иннокентия Херсонского или, например, патриарха Алексия I (Симанского), который был предстоятелем Русской Церкви в заключительный период войны.
Я думаю, что роль Церкви в научении патриотизму заключается не просто в проповеди. Конечно, приходится много разговаривать и с чиновниками, и с другими людьми, от которых зависит организация увековечивания памяти павших, и, конечно, элемент проповеди в этих беседах присутствует. Но мы не должны забывать и о конкретных делах, которые мы сами должны делать. Уже упомянутый мной Иннокентий Херсонский во время Крымской войны был с народом – в окопах на передовой, на улицах Севастополя, в полевых лазаретах и провожая воинов в путь всея земли… Почитайте его проповеди: на каждый удачный выстрел, на каждое потопленное судно противника, на смерть каждого патриота у него есть слово. Это, скорее, оперативное освящение боевых действий, нежели какая-то отвлеченная гомилетическая риторика. Если же вспомнить патриарха Алексия I, то его жизнь в блокадном Ленинграде тоже сплошной подвиг. Чтобы это почувствовать, стоит прочесть его речь, которую он произнес после того, как был поставлен в патриархи и вернулся в родной город, или проповедь, произнесенную за месяц до окончания войны. Это не просто проповедь – это жизнь вместе с народом! Патриарх Алексий I и священники блокадного Ленинграда (всего-то 12 человек) впервые в истории советского государства были отмечены официальными наградами – медалями «За оборону Ленинграда».Так и сейчас нам нужно просто жить вместе с народом, ухаживать самим за военными могилами, за памятниками и мемориалами. Надо прививать любовь к «отеческим гробам» не только словами, но и со щеткой, кистью и кадилом в руках. Наши могилы забыты и запущены, а кто, как не мы, должны защитить, расчистить и облагородить их? – Расскажите подробнее о конкретных направлениях этой деятельности.– Например, в Кировском благочинии мы создали Свято-Георгиевское сестричество. Девушки молятся за не вернувшихся с войны, участвуют в акциях памяти, ухаживают за военными могилами в Петербурге и окрестностях. Они имеют даже опыт архивной работы: работают с Объединенной базой данных МО РФ, помогают разыскивать родственников погибших солдат. Изучают архивы Военно-медицинской академии, Министерства обороны, Военно-морской архив, Книги Памяти. Вместе со студентами нашего Петербургского государственного университета мы ездили приводить в порядок забытые могилы в окрестностях «Дороги жизни», выходили на катере в Ладогу и на острове Зеленцы приводили в порядок воинские памятник и захоронения. Этот студенческий отряд не единственный: точно такой же работой занимаются и мои прихожане, на захоронения воинов выезжают студенты наших духовных школ.Мы сотрудничаем и с байкерами; ребята из мотоклубов выезжают на места захоронений и приводят в порядок памятные места, связанные с героической обороной Ленинграда. Например, вместе мы восстановили блиндаж неподалеку от нашего храма, где в годы войны погиб 50-й батальон аэродромного обеспечения. Вместе с мотоциклистами мы ежегодно выезжаем за границу и поминаем там всех погибших при освобождении Европы, о которых забыли все: и туристы, и эмигранты, и даже дипломаты. Выезжаем большими группами, до сотни человек – и если колонну автобусов на дороге никто особенно не приметит, то колонна мотоциклистов с флагами заметна всем! Прошлым летом нас в своей резиденции принимал Президент ФРГ. Мотопробег «Мир и Память», организованный клириками Русской Православной Церкви, оказался самой крупной инспекцией наших воинских захоронений со времен окончания войны.Вспоминаю, как ездили в 2001 году в Германию – тогда в поездке со мной участвовали сами ветераны Великой Отечественной войны. Сейчас они уже совсем немощны и не могли бы повторить такой вояж, и потому мы решили пригласить молодых – тех, кто часто тратит бездумно время, катаясь на мотоциклах без всякой идеи. И эту возможность заняться настоящим делом байкеры восприняли на «ура».Проехав 1700 км по Германии, мы посетили десять наших воинских мемориалов. Совершив церковное и гражданское поминовение павших в боях и в плену, оставили на могилах наши свечи, венки, цветы и молитвы. Мы показали, что русские своих не бросают. А проблема ведь очень большая: сами немцы идеально ухаживают за могилами наших воинов, мы их благодарили за это, а вот из россиян наши воинские кладбища лишь изредка посещают сотрудники консульств, отмечая какую-либо значимую дату.– А есть ли у простых людей интерес к этой теме? В течение тех 17 лет, что вы занимаетесь памятью о войне, как менялся этот интерес? – Считаю, что как раз у простых людей интерес к войне не затухал никогда, другое дело, что сейчас, когда сняты все идеологические и цензурные ограничения, мы становимся свидетелями какого-то оживления памяти, какого-то нового осмысления войны.С другой стороны, ясно, что, например, такие массовые акции, как «Георгиевская лента», – это уже немножко популизм. Ее сейчас повязывают как угодно, на сумочку или антенну машины, забывая, что это лента воинской славы и к ней нужно относиться уважительно и с почтением. Я понимаю, что люди хотят этим выразить свое отношение к истории, свой патриотизм, и рассматривают георгиевскую ленту как особый знак «причастности» к героической истории страны. Но такие символы просто так не вешают где попало. Однако показательна не только популярность «Георгиевской ленты», но и то, что, например, в церковном поминовении воинов, в поисковом движении, в исторических реконструкциях участвуют в последние годы все больше людей. Сейчас, например, появляются острые и неожиданные фильмы о войне: «Мы из будущего», «Поп», «Штрафбат», «Цитадель» и многие другие. Безусловно, не все высокого качества, но явление – заметное в культурной жизни страны. В Георгиевском крестном ходе 7 мая, который ежегодно проходит по местам сражений под Санкт-Петербургом, в этом году участвовало столько людей, что едва хватило шести автобусов и двадцати автомашин для их проезда к местам воинской славы! Мы нигде это не рекламировали, это было приходское мероприятие, ну, может быть, масштаба благочиния. Никаких баннеров и флаеров, никаких объявлений, никаких циркуляров по епархии – но к нам пришло огромное количество людей! И это с учетом того, что начался дачный сезон и большинство горожан уезжает на все майские праздники на свои приусадебные участки. Но к нам приехали люди из Москвы и даже из Бельгии. Это тоже говорит об оживлении памяти и об осмыслении войны. Это еще и доверие к Церкви, потому что люди хотят живых, не официозных слов и действий. Я, например, знаю такие вещи, которые не знают светские историки и о которых светские общественные деятели никогда не расскажут. Людям интересно, когда мы рассказываем о религиозной жизни на фронте, о связи победы с теми духовными идеями, которые ожили в сознании людей во время войны. Это было особое, практическое осознание народом своей истории, духовного наследия и своих корней. – Как и почему вы выбрали заботу о памяти воинов в качестве дела, главного для себя, помимо священнических обязанностей? – Я начал заниматься проблематикой поиска еще до своего рукоположения, когда учился в семинарии. Я всегда понимал, что у нас Великая Отечественная война по-прежнему продолжается: везде лежат останки солдат, и не только как священник, но как христианин я должен исполнять дела милосердия, а одно из таких дел – предать земле каждого усопшего.Все останки должны быть должным образом захоронены. Не просто прикопаны где-то в лесу, а положены с любовью и молитвой, с отданием воинских почестей, в специально устроенных могилах, не могущих стать игрушкой судьбы. Я – сын солдата Великой Отечественной, его единственный поздний ребенок. Мой отец воевал и был награжден медалью «За отвагу», и его история – часть моей жизни. Отец ушел на войну в 17 лет и вернулся искалеченным – физически и духовно… И как я могу не заниматься этим, если война была в моем доме с самого детства? Сейчас, вспоминая страшные рассказы отца о войне, я воспринимаю их как своеобразное завещание мне. – Какие поисковые и мемориальные экспедиции пройдут у вас этим летом? – Летом, помимо «Вахты Памяти», мы надеемся провести три очень важных мероприятия. Сначала это приезд финских мотоциклистов. К нам приедут мотоциклисты из Финляндии, и вместе с ними в рамках проекта «Общая Карелия» мы проедем по местам боев советско-финской войны. Побываем в тех местах, которые были родиной родителей некоторых финских мотоциклистов. Проедем по Приладожью вместе. Это миротворческий визит, и вместе с тем он достаточно серьезный по программе. Разместимся в одном из монастырей и будем делать выезды на несколько дней.Потом к нам приедут немцы. И 23 июня, на следующий день после дня начала войны, мы проведем знаменитую теперь уже акцию «Свеча Памяти». В ходе этой акции пройдет большой мотопробег по местам боев и воинских захоронений. И наши, и немецкие ребята открывают неизвестную им войну, поминают ее жертвы.29 июня большая колонна, в составе которой студенты духовных школ, участники мотодвижения и просто наши прихожане, поедет в Германию, чтобы помянуть узников концлагерей и побывать на местах воинских захоронений, которые не были посещены нами ранее. Потом поедем в Нормандию, где тоже были концлагеря и где погибали наши соотечественники. Раньше я уже ездил сам туда, теперь повезу своих студентов и друзей. Постараюсь рассказать им о неизвестных страницах второго фронта – не об интригах верховного командования, а о подвигах простых солдат. Ведь советская пропаганда замалчивала масштаб действий союзников на западном фронте, а это надо знать для полноты представления об истории войны.На обратном пути заедем на кладбище Сен-Женевьев-де-Буа, помянем тех сынов Отечества, кто принадлежал к первой волне эмиграции. Я думаю, что это будет познавательная поездка и для моих студентов, и для моих прихожан, и для моих друзей из мотоклубов.– А в каких проектах могут поучаствовать те, кто не водит мотоцикл?– В наших поездках участвуют все. Мотоциклы – лишь для пущей «видимости» и торжественности акций, для эскорта. Помимо упомянутых акций мы проведем и другие – «Ленинградская Хатынь» и «Защита Колобанова», имеющие целью напомнить забытые славные и страшные события той войны. У нас на приходе существуют и детский, и скаутский лагеря, где дети также узнают много нового о нашей стране и ее истории. Мы стараемся устраивать лагеря каждый год, хотя это совсем не легко. В обоих храмах, где я служу: в храме в честь иконы Божией Матери «Всех скорбящих Радость» на Шпалерной улице и храме Успения села Сологубовка Кировского района, есть особые музеи Великой Отечественной войны, которые мы устраиваем своими силами, с помощью друзей-поисковиков. Постоянно организуем все новые выставки и экспозиции. И в музеях, и в Парке Мира востребованы экскурсоводы. Созданы несколько групп, взявших конкретное шефство над воинскими захоронениями. В планах также поехать в Австрию, поскольку я сейчас обладаю полной базой имен солдат, которые там погибли, и мест их упокоения. Есть планы посетить Прибалтику: там надо будет обязательно попасть в Саласпилс. Многие знают только о Саласпилсе как о гражданском лагере. А то, что там был еще и армейский лагерь, в котором погибли около 50 тысяч наших солдат, мало кто знает. На месте этого «шталага» сейчас коттеджная застройка… И конечно, мы продолжаем хоронить наших солдат. Вот недавно, в день святого Георгия, мы похоронили 811 жертв войны, останки которых удалось найти поисковым отрядам и 90-му отдельному поисковому батальону МО РФ, который я стараюсь опекать и окормлять. – Кто осуществляет научную поддержку проектов, ведь для их реализации необходимы серьезные исторические исследования? – Я занимаюсь этим уже много лет, общаюсь со специалистами в этой области, стараюсь держать связь со многими учеными и музейными работниками, дружу со многими ветеранами, которых, увы, остается все меньше. Собираю свидетельства очевидцев, нигде не публиковавшиеся. Прошу записывать их. Сложился уже архив, подходящий для написания и издания книги о войне. Займусь этим позже, на старости. Стараюсь читать все издаваемое о войне. И не только на русском, я ведь и дипломированный переводчик еще. Вот сейчас буду писать письмо во Францию – историку, человеку, который занимается нашими захоронениями там. Конечно, бывает сложно; я не хочу сказать, что я серьезный историк, я всего лишь приходской священник, но этим можно и нужно заниматься, и, кажется, по-другому прийти к осмыслению истории и любви к Отечеству нельзя.
С протоиереем Вячеславом Хариновым
беседовал Антон Леонтьев
22 июня 2012 года
http://www.pravoslavie.ru/guest/54393.htm

be