Ничтоже сумняшеся

Ничтоже сумняшеся

(Из жизни Фомича)

«Быть пьяным» не значит иметь право

срать другому на голову»

А.П.Чехов

Странная синяя скатерть с завитушками и дырками от беломорин, была небрежно развёрнута и развешена по всему помещению. Она не то, чтобы украшала рабочий барак Фомича, но создавал определённый уют.

Много лет эта подруга человека пролежала на столе и под ним, и над ним. Перевидала многочисленные тризны, безудержное веселье и разные случаи родов всех видов живности. Да что говорить – много баранов и ослов, дятлов и пиздю… (pardon) индюков потчевались за столом, накрытым этой скатёркой. Именно поэтому она по-прежнему занимала почётное  место в жизни очередного ветеринарного фельдшера колхоза… сейчас сельского кооператива «Вымя Октября».

За осиротевшим, в белых разводах поцарапанным столом, на вертлявом табурете сидел друг и собутыльник Фомича, колхозный учетчик Ленька Казак.

Судя по тому, как он кривил синюшные губа и встряхивал косматой шевелюрой, находиться в прокуренном ветеринарном помещении ему было противно, его мутило. Тем не менее, никуда уходить он не собирался, по причине осени, грязи и накинувшихся на зябкую землю стылых сумерек.

Основанием его недомогания сегодня (!!!) было не каждодневное, обыденное сельское пьянство, а то, что он решил присутствовать при работе своего дружка. Говорит, задумал написать крупный роман из жизни учётчиков и тех, кого мы, допускают в свою интеллектуальную жизнь. Поэтому: разреши окунуться в глубину твоей работы.

Сейчас Лёнька сидел и таращился по сторонам.

- А где скатерть? – невпопад спросил он, пытаясь ногтем прочертить контур очередного рисунка.

– Так я в него завернул то, что мы с тобой достали из Зорьки… - начал было Фомич, однако закончить мысль о том, что клеёнка замыта, и сей момент будет на столе не успел...

К его удивлению Леньку сквозняком вынесло на крыльце. Фомич, имеющий почётное звание бригадефюрер СС (сан.станции) пытался что-то объяснить из жизни колхозного стада, но махнул рукой… Чего зря воздух сотрясать для бестолковых неучей.

Под навесом, к неудовольствию спрятавшихся от непогоды котов, Казака чем-то обжигающим и вонючим  долго рвало на родные просторы, поля и перелески.

Такая странная реакция объяснялась погружением учетчика в обычные трудовые будни ветеринара. Дело плёвое: от клевера и сжёванного передника доярки, тёлку раздуло до размеров беременной коровы.

Фомич своё дело знал хорошо. Одев на руку длинный полиэтиленовый пакет, он долго и с удовольствием копался в коровьей заднице сопровождая свои действия комментариями по поводу выгребаемых субстанций.

Воспоминания о том, что он видел, а главное, куда выгребалось коровье дерьмо, и заставили блевать учётного работника. Понимашь, не выдержала белая кость, вида настоящей мужской работы.

Когда быстро постаревший Ленька вернулся в накуренное помещение старый ветеринар сорока с небольшим годков, кстати, пользовавшийся большой популярностью у хуторян и хуторянок, уже достал лекарственные подношения. Дары благодарных аборигенов состояли из следующего набора первой помощи: трёхлитровая банка чистейшего самогона, картошка в мундирах, сало, домашняя колбаса и разные другие луки-чесноки.

Подлечили сперва нервную систему… после желудок… после за миру-мир, затем за то, чтобы не было войны… И… как водится… за наших матерей и жён.

С последним вышла заминка.

Ленька, вспоминая свою дражайшую супругу Катерину Семёновну, начал протестовать:

- За свою Катьку пить не буду, - и, словно убоявшись собственной смелости, затравленно втянув голову в плечи, прошептал: - Категорически!

- Чё, так? – непонимающе тряхнул головой ветеринар.

- Она кроме своей школы и тетрадок  знать ничего не знает… Не поверишь, бьёт меня. – И сглотнув подкатившийся к горлу ком, пояснил. -  Постоянно пилит меня за то, что я её городскую вывез в деревню, а ей здесь воздуха… духа чистого не хватает.

- Какого духа-воздуха? – изумился ветеран ветеринарии.

- У меня и руки дрожать стали, и в ногах слабость, как у онаниста... – Продолжал жаловаться Ленька. – Говорит: ни в театр, ни в концерт сходить не может.

- Куда? У нас никогда даже самодеятельности не было... Последний баян ещё при Брежневе пропили.

- Постоянно одно и то же. Всё ей не так… Спим в разных комнатах… Не поверишь, Бетховена слушать перестали…

- Да ты что? – изумлению Фомича казалось, не было предела. – Как можно супругам спать порознь.

- Посуду всю перебили, даже свадебный тещин сервиз и тот грохнула.

- Да слышал, слышал. Я же у тебя за стенкой обитаюся, забыл?

- Все фотки порвала, говорит, чтобы тебе кобелю и не думалось вспоминать…

Фомич задумался, вытряхнул папиросу из пачки и долго мял её в заскарузлых пальцах, Лёнька тоже закурил, хотя Семёновна строго настрого приказала избавиться от этой мерзкой привычки.

- А ты её по филейным местам не пробовал учить? ( фраза заменена по цензурным соображениям, т.к. было сказано: «в морду ёб…ть не пытался»).

- Как это?

- Кулаком – и как бы демонстрируя сказанное, бухнул кулачищем по некрашеной столешнице.

В результате рубящего удара банка чистого алкоголя подпрыгнула и соскочила со стола.

- В дребезги, - равнодушно произнёс Фомич и, втянув ноздрями сивушный аромат, наставительно сказал. - Самогонка яд и подлый наркотик, много беды она людям принесла… А всё потому, что нет у населения культуры пития и народ норму свою не знает.

Ленька активно и невпопад закивал головой.

Достали следующую банку.

В ходе обсуждения проблемы можно ли ударить беззащитную, слабую женщину? Настоящие мужики, т.с. местный идальго и невыразительный мачо пришли к выводу, что таки можно.

Шатаясь и поддерживая друг друга, они отправились к особняку на две квартиры (обычная двухэтажная деревенская хата с бассейном и дворовыми постройками).

Один пошел спать, второй утверждать в жизнь уроки учителя и большого друга животных.

* * *

Когда с шестой попытки Ленька Казак проник по месту прописки, он сразу отправился на кухню, откуда раздавались увесистые смачные удары.

Жена готовила ужин, т.с. суетилась над отбивными, ловко орудую мясным топориком.

- В каком ты виде припёрся? – даже не видя Лёньку, закричала она, перекрикивая шум всех работающих приборов. – Обувь, животное, сними.

- Чё ты сказала? – в ответ недовольно загудел, вышедший из под контроля неофит. – Щас я тя, вошь подзаборная…

И он, размахнувшись, стукнул кулаком по необъятной спине.

Обиженная женщина удивленно обернулась, и со словами:

- Ах, ты сучёнышь… - Долбанула Леньке обратной стороной топорика в область мошонки.

Ленька оказался малый не дурак (но судя по описанному событию - дурак не малый). Помня материнские наставления по пьяному рукопашному бою (не зря же маманя готовила его к супружеству) успел подставить ногу.

Мужское достоинство было сохранено, однако на пол из бедренной артерии хлынула кровища.

- Вызови скорую, - закричал пострадавший, теряя остатки мужского самообладания и гордости, протягивая к ней свои обескровленные губы и бледные, искажённые гримасой боли черты лица.

Он хотел услышать от Кати слова, которые в своё время удивили его больше чем тройка за восьмой класс по математике. Это - когда удрав в армии в самоволку, в загсе он услышал от неё загадочное и неповторимое «ДА, Я – СОГЛАСНА!».

 Прошло немало времени, однако слов не было. Супружница по-прежнему остервенело, не обращая внимания на кровь, пот и слёзы, уже по третьему кругу отбивала мясо.

Когда прошло четыре секунды Ленька, ещё на что-то надеясь, отчего-то вспомнил синюю скатерть Фомича. Однако уже на исходе седьмой секунды, он понял, что фарс превращается в трагедию с исполнением школьным оркестром похоронных этюдов …

Чуть погодя тяжело раненный завыл страшным голосом, - Люди! Лю-у-у-ю-ди! Помогитя! Убивають!

Короче говоря, вместо загадочного «да» гордой женщины, из ватного далека послышалось:

- Тебе надо, ты и вызывай – и в подтверждение своей жизненной позиции, мстительно задрала халат до пояса.

Пытаясь инстинктивно уменьшить боль и одновременно прикрыть голову от преступных посягательств любимой, раненый бросился вон из недружелюбного помещения.

Среди кошачьего дерьма и осклизлого мусора, он полз в соседнюю квартиру…

Катерина Семёновна поправив заброшенную на спину грудь, продолжила с остервенением отбивать непослушные куски мяса.

* * *

Подчиняясь инстинкту человеколюбия и ударам в филёнчатую дверь,  заспанный Фомич открыл дорогу к спасению. Ветеринар сразу понял (переходя на спортивную терминологию) - победа в товарищеской встречи любящих существ, судя по заметному следу крови  - (за явным преимуществом) досталась любящей супруге.

На автомате, не переключаясь на эмоции, наложил жгут, вызвал скорую.

Ехали быстро под песни Краснознаменного ансамбля Додика Бронштейна и завывание сирены.

Прибыли.

Загрузили тушку семейного разбойника на каталку и уже под убаюкивающую музыку Шопена повезли томпировать и зашивать любовно-кровоточащую рану.

В больнице Казаку сообщили, что ещё бы чуть и ногу пришлось бы ампутировать... А то просто гикнулся, если бы не жгут.

* * *

Чтобы выздоровление шло быстрее, а ностальгия не мешала процессу заживления колото-рубленного отверстия, Фомич, по доброте душевной притащил ему свой талисман, синюю скатёрку.

Ленька, увидев её только и смог произнести:

- Ни хрена себе скатёрка!

Фомич пожал плечами.

- А ведь так всё хорошо начиналось, я на ней собирался книгу начать записывать… Документальное свидетельство эпохи. – Страдальчески морщась, продолжал Казак.

Фомич ещё раз виновато пожал плечами. Потом, засунув грелку с лекарством под подушку выздоравливающего, поехал помогать хрюшке в важном деле опороса. Клеёнку, чтобы не будить грусть и не ворошить тоску, прихватил с собой.

По дороге в родные места, от греха подальше, сжег он это синее начало несчастий своего собутыльника.

Может и в самом деле, синие клеёнки бич нашего просвещенного века. Жили без них и сейчас проживём…

А как ты, думаешь, краснолицый товарищ юрист… И ты, дама с веслом и свирелью?

25.01.2013  с. Большое Путино

Другие произведения автора:

O tempora, o more* * - О времена, о нравы (лат.).

НАШИ

Привет из ада

Это произведение понравилось:

Валерий Панкратов

Мария Козимирова