Теплый дальневосточный вечер был великолепен и упоителен, как всё в России. С моря дул легкий ветерок, пахнувший свежевымытыми водорослями, смолянистыми канатами и тем специфическим запахом, что присущ всем океанским и морским побережьям. Корабли Приморской флотилии в бухте Абрек залива Стрелок тихо присосались к базовому пирсу, как молочные поросята к боку заботливой и любящей мамки-кормилицы. Створные знаки на Крымском перевале одобрительно качали морякам своими полосатыми бело-черными треугольниками и подмигивали красно-белыми проблесковыми огнями.

Авианосец «Новороссийск» после очередного пожара на борту, как сиротинка подремывал на внешнем рейде. Не имея возможности из-за свой большой осадки подойти к причалу, он в одиночестве тосковал по швартовым канатам. Вымпела кораблей ничком висели на мачтах, словно усы у Командующего флотилией. На флоте наступило тихое райское время неги и нирваны.

На расстоянии взгляда от пирсов с кораблями, в базовом госпитале в поселке Промысловка была суббота. Госпиталь уютно раскинулся своими белыми корпусами у подножия самой высокой в округе сопки Иосиф, названной в честь Сталина. Наступило время посещения больных их родными, друзьями и товарищами. Одни болезные за день, намучившись до онемения в чреслах под трехведерными клизмами скипидара с патефонными иголками, потихоньку зализывали «раны», предвкушая встречу с родными людьми. Другие, сполна наглотавшись всевозможных таблеток до зеленой отрыжки, как сомнамбулы бродили по госпитальной территории, считая ворон на деревьях. Садиться им на лавочки было больно - задницы были не казенные, а свои.

Классически размеченный госпитальный парк, напоминающий Елисейские поля, был весь в зелени и в заботах больных. В центре его был небольшой сухой заржавленный фонтанчик, к которому стекались тропинки, посыпанные битым о головы больных красным кирпичом. По углам этого парка были расположены четыре небольшие решетчатые деревянные беседки, замысловато обвитые лианами засыхающего плюща. Около забора угрюмо притаился госпитальный морг. Деревянная избушка, покрашенная хлоркой с амбарным замком на двери, наводила страх и тихий ужас на пациентов госпиталя.

Офицеры и мичмана, которые прятались в госпитале от своих командиров и беспорядочной семейной жизни думали, как бы сообразить «на троих». Выбирали, кого послать в этот раз «гонцом» за свежим портвейшком в базовый магазинчик. Больше всего дню посещений радовались матросы, так как к офицерам и мичманом посетителей пускали и в течение недели, а вот к ним только — по выходным. Молодежь кучковалась около камбуза. Ребята, как стайка хулиганистых воробьев, обсуждали, где и во что можно было бы переодеться и быстро-быстро тихо смыться после ужина до проверки в «самоход» - в базовый матросский клуб на танцы.

В первой терапии у окна рядом с туалетом сиротинкой стоял комендор носовой артустановки эсминца «Безумный» матрос Витя Жуков, однофамилец чеховского Ванюшки, который лежал в госпитале уже вторую неделю с банальной простудой. В его глазах была простая собачья тоска.

— Опять не навестили… — вздыхал паренек, поправляя белый воротничок на госпитальной, не по росту выданной пижаме.

У другого окна, в туалете главного корпуса на втором этаже тоже стоял служивый. Это был тридцатилетний старший лейтенант по имени Сергей и прозвищу Кобелино. Серега — командир ПРСа, поста рейдовой службы залива Стрелок тоже, как и матрос-салага курил, тосковал и ждал своих посетителей. Старлей уже пять лет был женат на бойкой продавщице поселкового магазинчика, которую сильно любил. Влюбчивый, как воробей, он не пропускал ни одной юбки в гарнизоне, поэтому у него была еще и «дама сердца», которую он тоже любил.

Как в народе говорят: Женщины любили детей, дети — собак, собаки — Серегу, а он — любил двух женщин. Мучаясь сперматоксикозом, этот членоплет свое семя никак не мог без приключений донести до дома, не расплескав его где-нибудь по дороге. Мужик был убежден, что никому не изменяет, а просто любит!

Как он разрывался между женой, любовницей и службой? Честно и по справедливости, как он считал, хотя это было беспокойно и хлопотно. Сложно быть хорошим мужем и любовником при защите Родины! Трудно было не перепутать во время экстаза имена жены и любовницы. Необходимо было также держать в голове массу пустяков и мелочей. Знать у кого какой размер блузок и чулок. Не забыть не только размер груди и трусиков, но и пальцев для дешевеньких колечек. Кому из них, какие нравятся духи, помада, вино и цветы. Постоянно придумывать жене уважительные предлоги отсутствия дома, а любовнице — причины отсутствия у нее.

Надо заметить, что Серега был не совсем придурок и, чтобы не нервировать обеих женщин, знакомить их друг с другом не спешил, свято помня флотскую аксиому — знания печалят. Серега честно и справедливо «разводил» время их посещений в госпитале в разное время дня. Как правило: одну «принимал», как аспирин до обеда, другую, как десерт — после. Одну «любил» в кустах за моргом, зная, что туда никто не сунется, другую — в закутке под окнами операционной хирургического отделения, где окна были замазаны мелом.

В послеобеденное время Серега, постоянно выглядывающий в окно с душой изнасилованного ежика, нетерпеливо ждал свою любовницу. Он планировал, как обычно утащить её в кусты сирени и быстро-быстро сделать с ней то, что сделал Адам с Евой. Половые инстинкты уже давно давили ему на кроличьи мозги. Насчет жены он сегодня был спокоен, как глиста. По его «разведданным» она с утра должна была быть у подруги в соседнем поселке. Ей было назначено время посещения — воскресенье.

Старлей лежал в госпитале уже третью неделю. Вы спросите — с чем? Просто, одним словом и не ответишь. В штабе базы он, сделав умное лицо, сказал, что простудился «фурункулярной ангиной» и загрипповал, чему все как олухи царя небесного и поверили. Любовнице ничего объяснять не стал, считая — перебьется. Дома же отмазался от жены, какими то «шумами» в большом любвеобильном сердце, которые нашел у него корабельный доктор.

На самом же деле мужик лежал в КВД, не путать с НКВД, в кожно-венерологическом диспансере госпиталя с банальным, как старый анекдот про Чукчу — триппером. У военных — это самая веселая болезнь, особенно когда идешь в гальюн по «маленькому», а «гвардеец» начинает «плакать» горючими слезами о том что «его» никто не любит, и девочки не хотят с ним водиться. Между плачем «он» чешется, свербит, как у последнего дворового мартовского кота.

На флоте это юморное состояние и болезнью-то не называют, а так себе — «насморк», который если лечить — проходит за неделю, а если не лечить — то за семь дней. Где он его поймал? А бог его знает. Имея «большое» сердце, не обремененное предрассудками, он по пьянке махал своим «келдышем» где и с кем попало. «Мама, мама, я люблю, кого попало…». Это привело его к другой народной мудрости: «Любишь кататься — люби и саночки возить!»

Серега уже прошел полный круг первичных мучений и унижений. В позе девушки-полонянки, стыдливо натягивая госпитальную рубаху на коленки, с мазохизмом письменно с множеством деепричастных оборотов и орфографических ошибок попытался объяснить начальнику отделения госпиталя капитану медицинской службы - молодой женщине с огненно-рыжими медными волосами «где, с кем, когда и как» он мог получить свою «простуду». Попросил за коробку каунасского «Ассорти» не сообщать домой и «по месту работы» о диагнозе. Лечащий врач, старый майор по прозвищу «Ортопед» с медицинским цинизмом заявил:

— Резать! Только ампутировать по самое «нехочу» или под трибунал за подрыв боевой готовности! Я тебе выскоблю мозги в яйцах, чтобы только от одного вида обнаженной женщины тошнило! — и потребовал сдать сперму на анализ.

Как Серега, похожий на потасканный угорь сдавал этот лихой «анализ», описывать не буду. Это отдельный рассказ, но если кратко — пол-отделения, таких как он сам «сифилитиков» описались кефиром, когда в палату зашла медсестра с никелированным медицинским подносом и резиновым катетером для забора «анализа». Первое что она сказала, как отрезала:

— Вставлять катетер будите сами, тут вам госпиталь, а не публичный дом!

— А похолить и поласкать, не слабо?

— Перебьетесь, не сорок первый год! А если будите умничать — поставлю горчичники на ваше «хозяйство»!

— А на какую глубину вставлять? — спрашивает вспотевший балда.

— Пока самотеком не потечет!

— Э, нет подруга, самостоятельно у меня только прыщи вскакивают. Нужна апперация!

— Может вам еще и резиновую женщину принести? — парирует медсестра, давая понять, что не чужда новинок сексиндустрии.

— А как же возбудиться?

— Возбуждаться на партсобрании будете при разборе вашего персонального дела, а пока сами — в ручную!

— «Он» меня недавно так подвел, что я его видеть не хочу, не то, что в руки брать...

— Это ваши проблемы!

— Сколько надо? — спрашивает Серега, выкладывая на поднос для всеобщего обозрения своё «хозяйство», представляющее ломаный перпендикуляр с распустившимся на конце бутоном.

— Не морочьте мне голову! — рубит с плеча медсестра, с ужасом уставившись на Серегин распухший «келдыш». — Сколько сможете…

— Смогу много!

— Ой, посмотрите на этого полового гиганта! Больной, не смешите «утку» под кроватью! Быстрее, мне некогда заниматься вашей порнографией!

Серега с красным прыщем на щеке, наводящим на мысль, что это и есть его пресловутый триппер, потея, начинает вошкаться со своим «енком». Вспоминает где-то прочитанные слова — «Имитировать оргазм легко, ты попробуй сымитировать эрекцию!»

— Больной, вы сперму сдавать будете? Или нет? — торопит медсестра, воротя голову в сторону.

— Так не лезет же! — в колбочку значит.

— Отрастил тут! — начинает с комментариями возмущаться девчушка. — Куда не надо у него «лезет», а тут «не лызе»… Боже мой! Какие все мужики бестолочи! В банку надо сперму, а не «хорька» своего совать туда...

— Я тебе снайпер что ли?

После сдачи «анализа», другие госпитальные процедуры мужик уже воспринимал, по-философски стоически тихо и спокойно, успокаивая себя, что от триппера еще никто не умирал. Чтобы не будоражить общественное мнение в лице жены и товарищей, он посетителей принимал не в пропахшем сифилисом ядовитом коридорчике венерологического отделения, а в уютном госпитальном парке, предварительно уточнив время прихода по телефону. Людской поток умело регулировался, и все было бы хорошо, но человек предполагает, а триппер — располагает.

— Больной! — глухо прозвучал в проеме двери палаты голос статной, как пожарная каланча постовой медсестры с повадками боцмана. — К вам пришла, — недовольно звякнув золотыми коронками, женщина зло добавила, — очередная дура! Звонили снизу, — это значит с нижней вахты.

Медсестра из-за женской солидарности всех мужиков считала кобелями и будь ее воля, она бы их кастрировала еще в младенческом возрасте.

Серега, радостный и счастливый, как сто татар вместе взятых, внутренне прислушиваясь к собственному организму, где жил и капал своей жизнью триппер, хватает с вешалки офицерскую фуражку. Не попадая в госпитальные тапочки, шнуром летит на крыльях гонореи в приемное отделение, куда приходили все посетители.

В госпитальной не по его размеру пижаме он был похож на цаплю. Высокий, худой, «хлесткий» — как бы определили женщины, но не орел мужчина. С руками, выглядывающими из коротких рукавов и штанами, из-под которых виднелись синебелесые застиранные носки, он походил на ветряную мельницу. Если бы не фуражка (была в госпитале такая неписаная традиция, что к больничной пижаме все офицеры носили обязательно офицерскую фуражку), его можно было бы принять за матроса.

В приемном отделении была как бы прихожая, имеющая ряд стульев вдоль стен, где ждали жены, дети и друзья болезных мужичков. Пол был забит баулами и сетками с домашней снедью. Со стороны все выглядело как в зале переполненного железнодорожного вокзала во время Гражданской войны. Плакали маленькие дети. Не хватало только живых гусей, выглядывающих из корзин и холерных вагонов на путях.

Радостно влетев в приемное отделение, где разместились все посетители, наш Серега восклицает:

- А вот и я! - после чего застывает эпоксидным клеем.

На стульях у стены отчужденно рядом плечо к плечу сидели… его жена и любовница. Было видно, что две, еще не знавшие друг друга женщины понуро думали свои разные нелегкие думы.

Если бы молодой мужик был бы психологом-физиономистом, то он смог бы прочитать на лице своей жены мысль – «Врет, наверное, все Серега про свою ангину. У него глотка, что мартен, глотающий жареные гвозди и неразбавленный спирт, а он мне — болею гриппом. Да и что-то подозрительно, в последнее время начал часто подмываться, как ложиться спать. Странно! За пять лет семейной жизни я так и не приучила его это делать, а сейчас нате вам, вошь лобковая, пожалуйста — где у нас горячая вода и почему нет детского мыла? Видимо какая-то баба научила!»

На лице «дамы сердца» читалось другое – «Когда же он разведется со своей кикиморой? Когда я устрою свою жизнь, как у обычных женщин? Перед сынишкой стыдно, которому в однокомнатной квартире приходится спать на кухне за газовой плитой. Надоели эти быстротечные, в служебное время, встречи, когда постоянно смотришь на часы. Ни подмыться тебе, ни кайф словить. Прямо как на вокзале, перед отходом поезда…»

У болезного, увидевшего любовный дуэт своих дам сразу пронеслась простая, как триппер мысль. – «Этого не может быть! Ну, просто не может быть, екарный бабай!!!»

Из ступора его выводят женские вскрики, прозвучавшие чуть ли не одновременно:

- Серый! - жена с ангельской улыбкой мученицы и истерической ноткой в голосе, приподнявшись со стула, с места начинает воспитание. - Долго тебя ждать? Где тебя носит, звереныш? Полчаса жду тебя, как у моря погоду. Уже все молоко скисло, а тебе всё по улице метель!

- Сереженька! Ненаглядный мой! - любовница, увидев своего возлюбленного, тоже привстает, пока не замечая свою соседку по скамейке и начинает ворковать горлицей. - Как я по тебе соскучилась, милый мой! Как твое горлышко?

После этого в помещении наступает эпическая пауза. Пауза всем паузам пауза. Женщины в первое мгновение сами не понимают, что брякнули, и что произошло. Кто здесь как и что здесь где? Они непонимающе начинают смотреть сначала на своего «больного», застывшего в дверях надгробным памятником. Самому себе. Потом с нескрываемым удивлением оглядывают друг друга с головы до ног. Челки на головах у них медленно начинают нервно шевелиться и переводиться из положения «повседневное» в положение «боевое». Воздух в приемной сразу же начинает густеть, густеть и застывать, как бетон. По стенам пробегает статическое электричество. Присутствующие удивленно поворачивают головы к эмоциональной сцене любовного треугольника с немыми вопросами: «Что случилось? Скоро драка или как?»

Серега, вздрогнув, в мгновение ока вспотевает между лопаток холодной изморозью. Он не знает как ему поступить. Триперонос хочет что-то сказать, но голос пропадает. На лице видно замешательство, в голове пролетает вся его непутевая семейная жизнь. Вспоминаются слова матери «Не женись рано», и отца - «Не можешь срать - не мучай задницу!»

Мужик, с досады почесав свои серебряные фаберже, начинает понимать, что сейчас его, наверное, будут убивать. И не быстро — ножичком по горло, а медленно-медленно разрезать на маленькие кусочки острыми ноготками и развешивать «портянки» его тела на госпитальном заборе. Ему сразу же хочется стать маленьким мотыльком и вылететь сквозняком из тесной приемной, на худой конец — превратиться тараканом и спрятаться за плинтус.

Триппер Сергея сразу же испуганно прячется и затихает мышкой где-то у пятки. Пропадает ощущение ног. Они как бы есть, и их как бы нет. Наступив на свой «енк», мужик хватает под руки обеих обаятельных молодых женщин, предупреждая битву при Бородино в приемном отделении. Ходко выводит их в госпитальный парк, на свежий воздух, которого сам не чувствует, так как его сердце своей массой залепливает горло — ни вздохнуть, ни пукнуть.

Женщины, вертя головами, как божьи овечки послушно следуют за Кобелино, продолжая тащить нагруженные сетки с домашней снедью. До них постепенно начинает доходить банальная жизненная ситуация о которой они читали в женских романах, а может быть догадывались. Но, что она может случиться с ними, не верили, думая, что она может быть с кем угодно, только не с ними.

- Ну-с, - лязгнув ресницами на стальных глазах, первой из шока выходит жена со сразу похудевшими щеками и заостренными скулами. — Что это значит? Что это за стерва? – со жгучей ревностью спрашивает она.

У любовницы падает сердце на битый кирпич. Она, с глазами по шесть советских копеек с ужасом смотрит на жену своего кобелино и тоже думает, кого здесь будут сначала убивать — ее или Серегу?

— Д-дорогая! — продышавшись на воздухе, начинает лепетать мужик. — Ты всё не правильно п-поняла — это мой с-сослуживец по работе... Мы в-вместе служим! Просто он... она р-решила навестить това…

— Только не надо меня лечить, кобелище!!! Где и каким «местом» вы вместе служите, хотела бы я знать? — не унимается жена, свирепо вращая карими очами.

Ей сразу хочется всех послать в эротическое путешествие, стоя и без хлеба. Начинает пахнуть Ледовым побоищем. Картина достойная жуткого пера Достоевского. Мужику хочется выпить водки и забыться.

— Мы же взрослые люди, товарищи! Нам шума и скандала не нужно! Давайте поговорим, как интеллигентные люди, — любовница ставит сетки на землю и, отойдя от первого шока, начинает щебетать сквозь нервно сжатые искусанные губы.

— Я тебе, выдра крашенная, поговорю! Я тебе объясню сейчас, как на чужих мужиков падать, блядища! Глазки-то сейчас повыцарапываю, волосенки-то повыдергиваю… Ты змеюка подколодная, на всю жизнь запомнишь, как мужей от законных жен уводить!

— Дорогая, давайте переговорим без свидетелей, с глазу на глаз, — с придыхом говорит любовница и взглядом показывает на лавочку у не работающего фонтанчика. — Нам, простым русским женщинам, есть чем поделиться друг с другом!

— О чем с тобой можно говорить, крашенная выхухоль? О камасутре? — слова слетают с губ жены, как птицы с ветки.

Серега, оттираемый от живописной женской компании, остается стоять с гребаными граблями во лбу. Молча берет сетки оставленные женщинами и понуро плетется в одну из беседок. Садится на парапет, как петух на насеет и достает домашние пирожки, испеченные любовницей, молоко жены. Молча начинает с аппетитом поедать все это, не замечая вкуса. На флоте говорят: «Война — войною, а рубон — по распорядку дня!»

С «наблюдательного пункта» мужику на дистанции вытянутого плевка, о чем говорили женщины, было не слышно, но красочно видно что «встреча века» без бюстгальтеров была эмоциональна, с крепкими выражениями и эпитетами. Обе женщины, встав друг против друга в «позицию номер семь» — ноги на ширине почек, руки сжатые в кулачки, грудь на уровне подбородка, готовы были броситься друг на друга.

Любовница, нервно закурив болгарскую сигарету, что-то убедительно говорила и решительно показывала руками в сторону Сереги. — «Вон до чего довела мужика семейная жизнь — весь бедненький, похудел и поседел». Жена видимо в долгу не оставалась. В позе «похорон Великой Любви» тыкала пальцем в любовницу, как бы говоря – «Что он в тебе нашел? Ни попы, ни сисек! Одна тоска». Драки не было, а так хотелось.

С обвисшими плечами Кобелино, сидя одиноким, как покойник на ограждении беседки, но с юмором, которого никогда не терял, задавал себе вопросы – «Чем все это закончится? Сговорятся ли женщины между собой и обе, не набьют ли прямо сейчас ему морду лица или нет? Может, обойдется и пронесет, как вчера в гальюне на толчке? Что делать? С кем и как жить теперь дальше? Возвращаться ли «на цырлах» к жене или нет? Что делать с тещей и пьяницей тестем?»

Серега, скорбя душой и телом, не мог понять, чей он и кого любит больше. И та и другая были на первый взгляд симпатичными и нормальными молодыми женщинами. С одной его связывала семья, совместно нажитое барахло. С другой… он пока и сам не знал что. Может, одна из них любила его, а другая, так себе — есть, и, слава богу, не выбрасывать же на помойку? Куда пойти, куда податься, к кому пойти, кому отдаться? Той кто «победит» в споре, а значит — кому он нужнее?

Для ответа на эти вопросы ему надо было понять, кого он больше любит — жену или любовницу и определить, кому и с кем он все-таки изменял.

Вопросы, вопросы, ответов на которые у Кобелино не было...

Другие произведения автора:

Легко ли быть покойником?

Рецепт

Мерин

Это произведение понравилось:

Николай Кровавый