Эпистолярное наследие. Из писем литераторов бунинского окружения к Н.П.Смирнову

Гайдамак А.А.

ЭПИСТОЛЯРНОЕ НАСЛЕДИЕ. ИЗ ПИСЕМ ЛИТЕРАТОРОВ БУНИНСКОГО ОКРУЖЕНИЯ К Н. П. СМИРНОВУ.

Прозаики поэты, публицисты и критики ХХ в. оставили безбрежное эпистолярное наследие. Многое из этого наследия опубликовано [1], многое еще предстоит открыть. Безмерное количество писем, как известно, погибло. Те же, что сохранились в государственных и домашних архивах и уже увидели свет, показывают, что этот источник нуждается в особом изучении. В то же время без обращения к нему нельзя глубоко объяснить художественный и публицистический процесс в ХХ в. [2].

Типология русских писем  минувшего века в значительной мере традиционна, но, в то же время, появились и новые разновидности, неповторимые индивидуальные и исторические черты [3].

 Спектр «почтовой прозы» ушедшего века весьма широк, – это дружеские и деловые,  письма родственникам и власть имущим, «письма в ЦК КПСС и НКВД, к политическим руководителям писателей и журналистов,  лидерам общественных организаций, в том числе обществ для нуждающихся русских писателей и журналистов в эмиграции,  письма с фронта,  из тюремных камер,  ссылок и лагерей, из многих центров Русского зарубежья в Москву и Ленинград» [4].

Самым распространённым типом оставалось частное письмо – переписка с родственниками и друзьями.

Часто, читая письма тех или иных авторов «русского зарубежья» 30-50 годов, читатели сталкиваются с некоей недосказанностью в письмах или наоборот иносказанием. И у всех возникает вопрос, – почему авторы не могли с полной свободой изъясняться в письмах того времени, что мешало?

«Революция и гражданская война в буквальном смысле и в переносном раскололи Россию надвое. Одна ее часть утратила свое исконное имя – Россия – и стала называться РСФСР, а затем СССР, другая, не признавшая РСФСР и бежавшая из нее, образовала Россию за рубежом – русское зарубежье. Эта часть русского общества, находясь в изгнании, продолжала свое единство, надеясь, что пребывание вне родины окажется временным»[5]. Для многих единственной ниточкой, связывающей их с Россией была переписка с теми, кто так или иначе уцелел.

В последние годы мы все больше узнаем об авторах этих переписок, внесших неоценимый вклад в развитие и становление русской литературы, оставив многочисленное эпистолярное наследие. Согласитесь, во все времена литература воспринималась как выразитель духовных ценностей и высших его стремлений, в значительной мере определяя лицо нации и характер национальной культуры, выступая в роли компаса в исторической судьбе нации. Как сказал когда-то О. Мандельштам, в каждой национальной культуре «есть ценностей незыблемая скала», которая в значительной степени культивируется литературой [6].

В условиях всеобъемлющего политического контроля и репрессий в письмах часто не было полной эмоциональной свободы, даже в письмах к друзьям, родственникам, многие авторы не решались «оставаться сами собой». Они понимали возможность перлюстрации. Поэтому приходилось себя контролировать в письмах. Политический контроль как реальность 60-70х годов 20 столетия учитывали и те, кто жил в эмиграции, и те, кто был в пределах Советского Союза [7].

Но вопреки разделявшим их политическим преградам они тянулись друг к другу. Стремились сохранить контакты, идя на определённые уступки политическим обстоятельствам. Адамович, например, хотя и был почти уверен, что при жизни не увидит в московской печати свои воспоминания о Бунине (и не ошибся: они появились в 1988) всё же писал их и посылал в редакцию. Мамченко был рад, что хотя бы немногое, «кое-что  появляется из моих стихов в Москве». Письмо Ю. Терапиано от 14 июля 1975 года показывает, как сильно он дорожил перепиской со Смирновым. И отправка воспоминаний без надежды на публикацию, и случайные перепечатки стихов в московских изданиях, и ожидание писем из Москвы от Смирнова, и просто мысли о нём – это нити, связывающие эмигрантов с Родиной, и они боялись их порвать. Чувство Родины они ставили выше политических распрей ещё, может быть и потому, что в те годы нарастало ощущение конца первой эмиграции.

 Скованность политических оценок или полное их отсутствие, пожалуй, самая резкая новая историческая чертадружеской переписки в XX в.

Но всё же, в полной мере уничтожить свободу высказывания было невозможно, хотя за эту свободу «оставаться самим собой» приходилось иногда дорого платить.   Не ради себя литераторы становились сверх осторожными.

Переписка Русского зарубежья и Н.П. Смирнова представлены письмами Г.В. Адамовича, В.Н. Буниной, Л.Ф. Зурова, И. Одоевцевой, Г. Кузнецовой, Б.В. Зайцева, Л. Зурова, Ю.К. Терапиано (1959-1975 гг.). (В архиве Плесского музея- заповедника хранятся 48 копий писем). «Все эти корреспонденты в политическом отношении были весьма различны. Но их объединяет любовь к исторической России, к национальным традициям и понимание единства русской литературы. Письма интересны информацией о положении русских в Англии начала 1920-х годов, фактами русского быта во Франции 1950-1970-х годов, об отношении литераторов-эмигрантов к И.А. Бунину, о его последних годах жизни. В письмах приводится немало свидетельств о некогда произошедших в России событиях. Так, например, в одном из писем Леонида Зурова к Н.П. Смирнову от 30 августа 1959 года  автор пишет о событиях, связанных с усадьбой Тригорское.  «В 1918 году, в марте, – пишет Зуров, – вернувшись домой из реального училища, я от приехавших в город крестьян узнал, что сожжено Тригорское. В это время к нашему городу подходили немцы, шёл великий армейский отход, а во время отхода банда солдат- дезертиров во главе которых находился прибывший из Петрограда уголовный – « петроградская кепка такая, – как сказал крестьянин, – всё залысившись этот закоперщик ходил» – разграбила и подпалила Тригорское».

Далее Зуров пишет: «О Тригорском  в Париже мне часто рассказывала умная старушка. Она родилась в 8 верстах от усадьбы Вревских (её родители были с ними близки) и в детстве видела старого Вревского. А в юности гостила в Тригорском. В те времена одна из дочерей Вревской (старая дева) ей рассказала, как выполняя завещание матери, она сожгла письма Пушкина».

 Всем авторам переписки присуща ностальгическая интонация. И все они содержат  многочисленные редкие сведения о жизни и творчестве писателей, особенно И.А. Бунина». Так, в одном из писем Леонида Зурова  к Н.П. Смирнову от 20-го июня 1960 года автор пишет: «После освобождения юга Франции, мы уехали в Париж… В Париже жизнь началась  дикая, взволнованная, пёстрая. Были тогда у Ивана Алексеевича надежды на многое, но действительность оказалась удручающей. В русском Париже царила величайшая смута. Появилось много жуликов всевозможных сортов; легкокрылых, на всё готовых рвачей, жестоких обольстителей, самозванцев…».

«Биография Бунина была предметом научного изучения Н.П. Смирнова. Главная особенность эмигрантских писем к нему в том и заключается, что они написаны в ответ на запросы лица, заинтересованного в появлении воспоминаний о Бунине. Их можно классифицировать по двум категориям. К первой категории относятся письма Адамовича, с которым Смирнова связывали в основном чисто мемуарные взаимоотношения. Поэтому в этих письмах эпистолярная форма едва ли не «оболочка, заключающая в себе мемуарное содержание».  Это мемуары в виде писем. К другой категории принадлежат все остальные письма. «Мемуарные» отношения Смирнова с Зуровым и Терапиано, особенно с Буниной и Мамченко, переросли в сердечную, дружескую связь. В их письмах сообщается о литературных событиях Парижа 1960-1870-х годов и личныхпереживаниях, они делятся мыслями о жизни и состоянии своего здоровья, о современниках, в том числе московских, и о своем творчестве [8]. Но по объему содержания эти письма поистине «бунинские», с редчайшими деталями, например, из письма Ирины Одоевцевой от 23 августа 1970 года, известно отношение Бунина к церкви, где она пишет: «У меня создалось впечатление, что он (Бунин) скорее пантеист, чем правоверный православный.

К церковным праздникам он относился равнодушно, церкви, насколько знаю, не посещал и конечно, не соблюдал постов. Он, так как боялся смерти, никогда не ходил ни на похороны, ни на панихиды даже хороших знакомых и терпеть не мог разговоров о смерти, хотя у него было странное пристрастие к кладбищам, что ещё раз свидетельствует о его многогранности».

 Возможно, только из письма Зурова к Смирнову можно узнать, что «склеп (на 2 гроба)», в котором покоится прах И.А. и В.Н. Буниных, «Вера Николаевна заказала после смерти Ивана Алексеевича».

Всех корреспондентов Смирнова объединяло с ним и между собою благоговейное отношение к имени Бунина к его наследию, общее желание донести его до широкого русского читателя. Лучше всего оно сформулировано Мамченко: «Между прочим, я никогда не сомневался в том, что Бунин бессмертен именно в русском народе, что его божественная прелесть не может быть изгнанницей родной земли» [9]. Ради полного возвращения Бунина в Россию они готовы были терпеть  всевозможные недоразумения, которые препятствовали воссоединению писателей двух потоков русской русской литературы.

Другие произведения автора:

Последний привет

По самому сердцу

Заговор

Это произведение понравилось:

Сергей Куринный

Stefanija Kamininiene

Татьяна Басик